Дом

Дом был старый, но прочный.
В 1944 году, во время налета немецкой авиации, все дома вокруг превратились в руины.
Но наш дом выстоял.
Он много повидал и пережил на своем веку- и революции и войны, перестройку и перестрелки.
И если бы камни могли говорить, они бы рассказали много интересного.
 Обитатели Дома сменяли друг друга поколение за поколением, достраивая и перестраивая свои углы, перекрашивая потолки и переклеивая обои.
Во время всех этих обновлений, следы прежних хозяев бесследно исчезали, как-будто их никогда и не существовало, и на месте прежней жизни начиналась новая, казавшаяся вечной.
А потом и эта жизнь заканчивалась и старательно выведенные чьей-то твердой рукой имена на почтовых ящиках, постепенно стирались, и спустя несколько лет после ухода хозяев,  уже было и не разобрать их имен.
А потом эти напоминания о чьей-то жизни закрашивались и на свежевысохшей краске рисовались новые имена....
Казалось так будет без конца.
Но вот однажды все  вдруг кончилось.
Старики поумирали один за другим, как-будто ушли вместе с эпохой, в которой жили, а их дети смотрели на дом лишь как на опостылевшие комуналки, от которых хотелось поскорее избавиться.
Со смертью стариков исчез и особый дух ,на котором казалось и держался все эти годы наш дом.

 Я застал еще то время, когда Дом жил полной жизнью и я хорошо помню то время.
Потолки в комнатах были высокие,  как небо и от этого люди,  жившие здесь,  чувствовали себя свободно,  наслаждаясь простором.
В юности,  когда мы оставались одни под этими высокими потолками,  нам казалось,  что кто-то внимательно смотрит на нас сверху,  не то укоризненно не то с тревогой,  как родитель.
Массивные подоконники в детстве казались мне огромной смотровой площадкой.
Они были выше моего роста и взобраться на них было для меня не просто.
Но оно того стоило, потому что с подоконника через окно открывался сказочный,  захватывавший дух вид неба,  улицы,  и вдалеке- морской глади.
Каждый раз забравшись на подоконник,  я открывал для себя новую картину мироздания: печальная мудрость дождя,   снег- в его строгом совершенстве,  вихрь весеннего цветения,  прощальный бал природы осенью. Будучи ребенком,  я мысленно срисовывал все увиденные мною картины: вот одинокий старик сидит на скамейке под цветущей липой. Его выцветшие голубые глаза задумчиво смотрят на мир,  на весеннее цветение, на капошащихся в песочнице детей,  на окна домов...
А вот уже осенняя картина : молодая женщина-дворник подметает опавшую листву,  а ее маленький сын,  почти мой ровесник,  так же привычно и терпеливо ждет мать чуть поодаль.
Помню,  как поразила меня своим величием зима.
В комнате было жарко от раскаленных батарей и я ощущал их жар на своих ногах,  стоя на подоконнике.
Из окна я увидел тогда величественную картину: кругом идеально белый снег который превратил весь мир в чистый лист бумаги. . . Снег сливается с горизонтом и как еле заметные точки на чистом  листе бумаги,  видны фигурки играющих на снегу детей.  Точки эти составляли причудливые значения,  рассыпались бессмыслицей бессвязных знаков, потом составляли новое значение и так множество раз.
Я не раз пытался все это отобразить на бумаге,  может неосознанно еще,  стараясь понять смысл всех увиденных мною картин.
Но мои рисунки не получились такими же совершеннымм,  какими их в реальности создала жизнь и каковыми они отразились в моем сознании.

На окнах висели тяжелые ставни из прочного как железо дерева.  Они надежно хранили тайны тех,  кто жили  в доме.
Хранили они и нашу первую любовь...
А вообще,  их редко закрывали.
Летом, все двери дома были распахнуты настежь и старики мирно беседовали на лавочках под вишнями,  в самом центре нашего маленького дворика. А вечером они не спеша прогуливались, или сидели уже на скамейках просторного городского парка, продолжая свои светские беседы, в которых было все: и житейские истории, и сплетни, и анекдоты и общие повседневные проблемы.
Для молодежи и детей двор был слишком тесным, и подрастая, они все реже бывали здесь, возращаясь сюда лишь для того, чтобы как следует отоспаться, нормально поесть и... снова почувствовать себя дома.
Чем старше они становились, тем длиннее становилась для них дорога к дому.
Письма и звонки постепенно заменяли  дорогу к старикам, и дом казалось и сам старел вместе со своими обитателями.
Последним из старых обитателей дома был профессор Тарновский.
Это был выдающийся ученый-краевед и вся его комната принадлежала огромному архиву и библиотеке, которые он собирал всю жизнь.
После перестройки, в городе начался строительный бум и дом было решено снести.
Тарновскому в то время было 83 года, но несмотря на свой почтенный возраст, он сохранил необычайную ясность ума и бодрость духа.
Единственное что удручало его, это отсутствие наследников, которым бы он мог доверить дело своей жизни- архив.
Жена профессора умерла лет 10 назад, а сын с семьей уже много лет жил в Австралии и у него были свои заботы.
Узнав о готовящемся сносе дома, профессор тут же отправился в учреждение, которое непосредственно и издало указ о сносе.
 Заведовал могущественным учреждением  бывший студент профессора.
"Дайте мне спокойно умереть", тихо сказал профессор своему бывшему студенту.
Еще два года два"- Профессор сделал паузу. "Я прекрасно понимаю, что больше жить уже и неприлично", добавил он со свойственным ему юмором, "А потом уж сносите", как-то с горечью добавил он.
Бывший студент- квадратной формы, с нависающими на плечи щеками, бросил на профессора быстрый, недовольный взгляд, и глядя уже прямо в стол перед собой, произнес: "Приказ уже подписан и утвержден. Я не могу его отменить"
Последнюю фразу он произнес робко, будто извиняясь.
"Значит обжалованию не подлежит", будто что-то уточняя для самого себя, произнес профессор.
Он как-то странно побледнел и стараясь придать своей походке уверенный вид , пошел к двери.
Через неделю он умер.
С его смертью дом сразу же стал каким-то чужим.
Архив профессора исчез, а в его комнату тут же вселились какие-то люди.
Я сам давно уже не жил здесь, после того как женился, и наведывался сюда лишь изредка- в этот дом, где прошли мое детство и юность.
Жена хотела сдать нашу комнату, доставшуюся мне в наследство от моих стариков в аренду, но я изо всех сил противился этому, из-за чего она часто на меня дулась.
Я тяжело пережил смерть последнего из тех людей , кого знал с детства.
Вернувшись с похорон профессора, я решил переночевать в опустевшем доме.
Едва ли мое решение могло понравиться  жене, но возражать она не стала.
Она всегда чувствовала , когда мне нужно побыть одному, и каждый раз скрепя сердце, позволяла мне эту роскошь.
Я чувствовал себя смертельно уставшим и улегся прямо на диване.
Но сон не шел, несмотря на усталость.
Где-то все время хлопала дверь, слышались обрывочные фразы и чьи-то торопливые шаги.
Как-будто кто-то решительно уходил, расставив все точки над i , но потом  снова возвращался, то ли не в силах уйти, то ли не сказав самого важного.
Несколько раз я выходил из комнаты, прислушивался, но так ничего и не обнаружил.
Дом казался совершенно пустым.
Я заснул лишь под утро, когда странные голоса и чьи-то торопливые шаги наконец прекратились.
Утром я отправился по делам. Мы как раз оформляли документы на выезд.
Вскоре мы уехали, а дом снесли.
Наша прежняя жизнь кончилась.
Потом я часто вспоминал те странные видения, привидевшиеся мне в опустевшем доме.
Как-будто дом хотел мне что-то сказать.
Но я так и не понял его.
А может быть- просто не услышал.