Глава 23. Евгения. Голая правда

Глава двадцать третья. ЕВГЕНИЯ. «Голая правда».

Впервые Евгения пришла из храма не отрешенно-счастливая, а заведенная, как часовой механизм. Она долго сидела на диване, изредка вздыхая. Потом позвала мужа, усадила рядом и, переводя дыхание, пересказала всю историю с самого начала.

Михаил озабоченно щурился, сводил рыжеватые бровки, шмыгал веснушчатым носом. Лицо его, узкое, закругленное, как башмак, покоилось на кулаке, как у роденовского мыслителя. Любое событие он оценивал с той точки зрения, грозит это ему лично чем-нибудь или нет. Потому и сказал:
- Я давно говорил - неча тебе там околачиваться. Неча туда ходить.

Иной реакции Евгения и не ожидала. Но высказалась – и легче стало. Она чувствовала, что на этом дело еще не закончилось, и силы ей понадобятся. Поэтому, накормив семью обедом, прилегла отдохнуть. Надюшку усыпила, ревнивый Коленька тоже пристроился к маме, с другого боку.

Разбудили Евгению завизжавшие тормоза. Она поднялась осторожно, стараясь не разбудить детей, поспешила на улицу.

По кирпичной дорожке, мимо увядших клумб, шел Иван Скворцов. Глянул на Евгению без улыбки, поздоровался. Обычно круглое, добродушное лицо его потемнело, осунулось, тени обозначились под глазами.
- Аля не у вас?
Евгения всплеснула руками. Времени-то четвертый час! Разошлись в одиннадцать! Где ее носит?!

Иван развернулся, пошагал обратно. Взревел мотор, машина сорвалась с места.
В Евгении все оборвалось внутри. Куда бежать, что делать? Может, Алла от отчаяния что-нибудь сотворила с собой?! Надо, как батюшка учил в страшных ситуациях, молиться! Это - единственное, чем она может Алле помочь!

Евгения заторопилась в дом, к иконам:
- Господи, помилуй ее, помилуй, Господи! Пресвятая Богородице, спаси нас! Буди воля Твоя, Господи…

Сначала молилась стоя, потом очень захотелось сделать земные поклоны, она опустилась на колени, и на душе полегчало.

В четыре часа стукнула щеколда, под окнами пролетела знакомая рыжая шевелюра. У Евгении отлегло от сердца.
- Благодарю Тя, Господи…

Прогостила Алла почти до десяти вечера. И говорила, и плакала, и смеялась, и лежала на диване, укрытая пледом, прижав ладошку к левой стороне груди.
Михаил зашел, посмотрел на гостью опасливо, как на заразную больную.
Евгения догнала мужа в сенях:
 - Садись на велик, езжай к Ивану. Предупреди, что Алла у меня…
Вечером приехал Иван, и Алла безропотно пошла за мужем к машине…

Пока гостила она, Евгения так и не набралась духу сказать ей правду. Пыталась «делать подходы»:
- Ты же видишь, отец Сергий даже разговаривать с тобой не хочет.
- Вздор! – заявляла Алла, - Он просто струсил. Он без ума от меня, он хочет со мной уехать, но боится, что тогда выгонят из священников. Ну и пусть, зато будет счастлив.

И – уже знакомые песни, как Алла его любит, как будет им прекрасно вместе.… Евгения не стала спорить, слушала, вздыхая и покачивая головой….

… Утром на Божественной Литургии Алла не была, на всенощной вечером тоже не появилась. Отец Сергий был мрачен, и Евгения почему-то чувствовала себя виноватой. Об Алле думала беспрерывно, и все вздрагивала, когда открывалась входная дверь. Казалось – вот ворвется рыжий факел, метнется к отцу Сергию.

Напряжены были Иннокентий и Марина. Марину жаль. Едва пришла в храм, а тут такое творится… Иннокентий, похоже, рассказал ей обо всем.
Евгения сегодня исповедалась, причастилась, а тяжесть не отпускала. Отец Сергий на проповеди, возвысив голос, клеймил тех, кто читает бесовскую литературу.… Марина слушала особенно внимательно, на нее красноречие священника произвело впечатление. В ней за эти дни неуловимо изменилось что-то. Словно яркая обертка отступила на задний план, выявилось, что Марина может быть не только ироничной и легкомысленной, а серьезной, торжественной.… Еще одну душу приобрел Господь. Аллу вот жаль. Неужели теперь ее  и в храм нельзя пускать?

Как вот оно получается: Алла казалась высокодуховной, правдивой и чистосердечной, а устремленность вон куда привела.… А сама-то Евгения! Ее уступчивость, желание сглаживать углы обернулось лицемерием и трусостью –давно надо было сказать Алле правду, что на самом деле думает о ней отец Сергий, кем ее считает.… Но жалко ее, больно ж ей будет… Помоги, Господи!!!

Евгения уже давно была дома, а мысли не могли переключиться на другой лад. Посмотрела в окно. Тень от ворот укрыла половину ограды.

Красные листья, что нанесло на клумбы, в тени кажутся черными, а на солнце горят красно-оранжево. Листья ушедшего лета….  Отшумели свое, отжили. Настоящим надо жить, все принимать, как волю Божию. Что бы ни случилось. И не повторять прежних ошибок.

Стукнула щеколда, Евгения вздрогнула. Так и есть. Алла.
- Я была у него дома, - крикнула та с порога, - его нигде нет! Его никто с утра не видел! Он покончит с собой! Его надо искать! Он умирает без меня!!!

- Сядь, - вздохнув, произнесла Евгения. Алла резко опустилась на табурет у двери.
- Я была у него дома, я была у родни, где Иннокентий живет… - жалобно забормотала Алла, - его никто не видел, никто не знает, где он, им плевать, никто…
- Он жив и здоров, - негромко, но твердо сказала Евгения. Алла, не глядя на нее, передернула плечами. Евгения продолжала:
- Он не хочет тебя видеть, как ты не поймешь! Чувствует себя прекрасно. Все его сегодня видели, он вел Литургию и Вечернюю. И был очень сердит. И не собирается умирать от любви к тебе, - голос Евгении дрогнул, - Ни-че-го не было, ни с кем он не пил, не спал, колдуны его не охмуряли…
- Да?! То, что он вел Литургию, ни о чем не говорит! Да что ты о нем знаешь?! – Алла осклабилась, и ее зеленые глаза сверкнули такой злобой и презрением, что Евгении на мгновение показалось, что видит незнакомое страшное лицо. Она машинально перекрестилась. Вспомнилось выражение «бес на лице играет»…  Все еще находясь под впечатлением, она выговорила с отчаянием и облегчением:
- Отец Сергий считает, что в тебе – бес! Что ты – беснуешься, он сказал, что от тебя надо держаться подальше, тебя надо везти к старцу в монастырь, и ты освободишься…

Слова словно били Аллу по щекам. Она наклонилась, будто сложилась пополам. Потом стала медленно выпрямляться, и Евгения боялась, что снова увидит ее жуткую улыбку, но лицо Аллы было потухшим, серым. Она проговорила хрипло:
- Пусть это! Он! Мне! Скажет! Сам! – и, покачиваясь, вышла.

Она бежала по обочине, усыпанной сухими листьями и щебенкой, и каблуки ее туфель нещадно обдирались о камни…