Птица-синица

Балкон был абсолютно ненужным и лишним. Он даже не был застеклён, хоть и находился на первом этаже – именно по причине своей ненужности.
Он был слишком узок и тесен, чтобы что-то хранить там; Сушить бельё мешала растущая возле дома удивительно раскидистая рябина, загораживающая полбалкона словно диковинной ширмой.
И только девочка любила этот неказистый балкон, где зимой холодно, а летом жарко и всегда неуютно и грязно. Девочке было пятнадцать лет; невысокая, стройная и гибкая, она, казалось, должна была быть подвижной и непоседливой; но девочка, напротив, любила помечтать в тени рябины, любила стихи Ахматовой и музыку Вивальди.
На балконе девочка дружила с котом. Кот был из соседнего дома. Дома образовывали прямой угол, и девочка могла с балкона заглядывать в окна крайней квартиры, где и жил кот.
Девочку звали по-разному: Наташа, Натуся (это дозволялось только маме), Натка (это если на неё сердились или она сама на себя сердилась)…Наталия – и это непривычное «и» приходилось постоянно отстаивать. Не Наталья, а именно Наталия. Наталия Синицына. Птица-синица…
Кота тоже как-то звали. Но девочка его имени не знала и потому звала четвероногого то Серым, то Товарищем, то ещё как-нибудь. Он был именно её другом и ни в коей мере не принадлежал ей.
Девочка впервые заметила кота года два назад. Он, конечно, жил здесь и раньше, но Наташа не обращала на него внимания. Мало ли котов бегает по двору!
Тогда стоял погожий летний день. Наташа стояла на балконе и ела бутерброд с колбасой. Кот бродил внизу и что-то высматривал в низенькой, полузасохшей траве, бывшей некогда газоном. Кусочек сервелата упал перед ним будто бы с неба. Это произошло случайно, безо всякого умысла, и теперь Наташа с интересом наблюдала, что станет делать кот. Он осторожно принюхался – и крохотный кусочек нежнейшего сервелата исчез так быстро и незаметно, будто его и не было вовсе. «Кис-кис-кис» - позвала Наташа кота, перегнувшись за край балкона, насколько это было возможно и протягивая кружок колбасы. Но кот испугался резких движений незнакомой руки и отскочил в сторону. Девочка замерла, затаила дыхание и будто случайно взглядывала порой на кота. Он, выдержав некоторую паузу, гордо и независимо подошёл к колбасе и принялся есть – будто делал одолжение. Потом так же демонстративно развернулся, вспрыгнул на окно соседнего дома и скрылся в открытой форточке.
С тех пор девочка часто выходила на балкон и ждала появления кота. В ожидании рассматривала соседнее окно. Занавески там были очень короткие, только в самом верху окна и чуть длиннее по краям; Наташа такие терпеть не могла, но теперь с каким-то тёплым чувством смотрела на них. На подоконнике стояли два горшка с пышными ярко-красными геранями и большая фотография в рамке. Фотография была развёрнута чуть боком и Наташа хорошо могла видеть красивую стройную женщину в белом платье и маленькую девочку. Обе они были смуглые, темноволосые – «видно, откуда-то с юга…» -  и удивительно похожие друг на друга. Женщина была очень красива; по крайней мере, так казалось Наташе. Девочка тоже была очень изящным и миловидным ребёнком; но над смутными зачатками будущей красоты пока преобладала особая, свойственная всем детям прелесть.
Наташа часто видела и саму хозяйку кота. Полная, такая же смуглая, как те двое с фотографии, - кто они ей? сестра с племянницей; дочь ли с внучкой? -  и, несмотря на полноту, удивительно походившая на них, она то вытирала пыль, то поливала герани, то просто смотрела в окно, поглаживая своего кота. Наташа была абсолютно незнакома с этой женщиной, но радовалась почему-то, встретив её где-нибудь в магазине или просто на улице.
Отношения, сложившиеся поначалу у девочки с котом, трудно было назвать дружбой. Кот лишь высокомерно принимал из её рук скромные угощения и за это позволял Наташе поверять ему все радости и горести, все самые сокровенные тайны. Осмелев, он стал по стволу рябины забираться на балкон и там подолгу сидел рядом с девочкой. Но стоило попытаться погладить его или просто сделать неосторожное движение – и кот уходил прочь, обиженный таким отношением к своей персоне.
Однажды Наташа шла по двору. Кот, её знакомый, забился в угол между домами и отбивался от маленькой серовато-рыжей собачонки; одна лапа была укушена, и кот то и дело поджимал её. Наташа бросилась выручать его. Она хотела чем-нибудь замахнуться на собачонку, но вспомнила вдруг, что никогда не следует махать перед собакой руками. И потому она просто топала ногами и кричала отчаянным голосом:
 - Уходи! Уходи прочь! Убирайся!..
Собака попыталась, было, её цапнуть, но девочка каким-то чудом увернулась.
 - Пошла прочь! Уходи вон!
Собака пару раз визгливо тявкнула и разочарованно отправилась восвояси. Не остывшая от своей восторженной ярости, она ещё несколько раз сердито оглянулась на кота и его защитницу.
Вот теперь, когда уже всё кончилось, Наташа испугалась. Испугалась не того, что собака могла её покусать, а того, как она объяснила бы это родителям. Кот попытался запрыгнуть на своё окно, но покалеченная лапа мешала ему. Наташа взяла сопротивляющегося кота на руки и аккуратно подняла на свой балкон. Быстро - пока мама не обнаружила непрошенного гостя – примчалась домой.
Кот просидел на балконе до вечера. Ночью или ранним утром он ушёл и не показывался с неделю – видно, сидел дома и зализывал свои раны.
Потом он снова стал появляться на балконе, но – удивительное дело! – с некоторых пор стал позволять девочке гладить себя и даже брать иногда на руки. Порой он сам грациозно вспрыгивал ей на колени.
Через год после знакомства с котом Наташа увидела женщину и девочку с фотографии. Девочка, конечно, была уже намного старше, чем на фото, и оттого ещё больше похожа на мать. Это был резвый, непоседливый ребёнок; Наташа часто видела её играющей во дворе.
Однажды девочка играла с большим розовым мячиком. Одна; ранним утром детей во дворе ещё не было. Мяч залетел вдруг на балкон; Наташа бросила его обратно, несколько оробевшей девочке и улыбнулась ей, девочка смущённо улыбнулась в ответ.
Через месяц они уехали. Но то и дело Наташа вспоминала робкую улыбку маленькой незнакомки.

* * *

Сейчас Наташа сидела на балконе, положив на холодный цементный пол специально для этого приспособленную старую подушку с полинявшими вышитыми цветами и букашками.
 - Котинька, миленький! – дрожащим голосом жаловалась девочка своему пушистому другу, - ты даже не представляешь, что делается! Ты ведь совсем-совсем не знаешь, что такое Южная Осетия… И Грузия…Не знаешь, да? А Грузия уже второй день обстреливает Цхинвал, и дома там почти все разрушены…А там же простые мирные люди, и они даже уехать никуда не могут, по ним тоже стреляют, не выпускают никуда… - кот, конечно же, не знал не только о Грузии и Осетии, но и о том, где такой город Цхинвал, и кто в кого и почему стреляет…Но он старался утешить свою подружку, притихшую, подавленную, вот-вот готовую заплакать…Ходил вокруг, тёрся о её ноги…
 - А знаешь, мне ведь просто нельзя так переживать! – мрачно говорила Наташа, - я же не в Цхинвале, и родни у нас там никакой нет. А я девочка, и потому должна веселиться и радоваться жизни. А я так не могу! Мне непонятно и страшно. И поговорить, кроме тебя, не с кем.
Девочка попрощалась с котом и ушла в комнату – смотреть телевизор. Начинался очередной выпуск новостей.
 - Натка, выключи сейчас же – раздался минут через пять мамин голос, - сто раз уже всё видела! Нечего там смотреть!
«Ладно, - подумала Наташа, выключая телевизор, - на балконе посмотрим»
Соседнее окно было открыто, и хозяйка кота, как и ожидала Наташа, сидела у телевизора. Обычно весёлая, цветущая и жизнерадостная, она была отчего-то очень грустна и сегодня, и накануне, почти не отходила от телевизора, и даже, кажется, плакала. Поэтому Наташа мало что запомнила из выпуска новостей – всё старалась понять, имеет ли печаль этой женщины какое-то отношение к Южной Осетии, или же это всего лишь Наташины выдумки. А женщина уже стояла у окна и рассматривала фотографию; и кот утешал хозяйку, как перед тем утешал Наташу. И оттого девочке очень хотелось помочь этому незнакомому, чужому человеку. Но как? Что она могла сделать, если даже не знала, о чём плачет женщина у окна?

* * *

А вечером, уже ложась спать, Наташа взяла с книжной полки маленький синий радиоприёмник. Наташа училась в шестом классе, когда учительница русского языка и литературы буквально заставила её принять участие в конкурсе сочинений «За безопасность дорожного движения» Над своим «Рассказом светофора» Наташа трудилась почти неделю. Это был её первый и единственный литературный опыт, однако, вполне успешный. Она заняла первое место, и радиоприёмник был заслуженной наградой.
Первое время он был включен целыми днями. Девочке особенно нравилось в вечерние сумерки смотреть, как мигают красные огоньки светомузыки. Но вскоре ей надоело это, и приёмник долго пылился без дела.
Лишь через несколько лет Наташа нашла ему новое применение. Она абсолютно ничего не понимала в метрах и килогерцах, но знала, что в маленьком радиоприёмнике умещается чуть ли не весь мир. Разные страны, разные языки…И вместе с папой они смеялись над украинскими радиостанциями (Самой Наташе украинский язык даже нравился, но смеялся папа – и она смеялась вместе с ним) и пытались разобрать что-то на английском. А потом пришла мама и прекратила эту забаву, сказав, что радио только шипит и хрипит, и от этого портится слух. И что Наташе нужно больше думать об уроках, а папе и вовсе несолидно…
Но Наташа вовсе не собиралась подчиняться. Ведь из любой ситуации должен быть какой-то выход! В поисках этого выхода она обнаружила, что наушники от сломанного плеера отлично подходят к приёмнику, что, в общем-то, вполне естественно. И каждый вечер втайне ото всех девочка изучала этот новый открывшийся ей мир.
Она узнала, что радиостанции «просыпаются» к вечеру, что русское международное радио называется «Голос России». Что на многих зарубежных радиостанциях бывают эфиры на русском языке. Но ночью, в темноте не видно ни часов, ни шкалы настройки, поэтому Наташа понятия не имела, что, где, когда и как искать. В бесчисленном множестве радиоволн она чувствовала себя беспомощным слепым котёнком.
Она слушала всё, что было ей хоть немного интересно и понятно и не перебивалось невыносимо противным шипением. То девочка находила русский эфир «Радио Китая», то вдруг её привлекала какая-то приятная музыка – как определила Наташа, армянская или ещё что-то в этом роде. Но только музыку сменяли голоса на незнакомых языках – и Наташа снова была в «свободном поиске».
Однажды её заинтересовала незамысловатая, но весьма милая мелодия. За ней – слова: «Радио Швеция, Стокгольм» - как раз начинался эфир на русском языке. Ещё раз повторилась мелодия. Но «Радио Швеция» исчезло вдруг, сменившись каким-то надрывным хрипом.
Через несколько дней Наташа снова услышала знакомую музыку, но то, что за ней последовало, было далеко не на русском. Больше девочке «Радио Швеция» не встречалось.
А главной проблемой было то, что время радио – ночь, а ночью нужно спать. И потому после нескольких бессонных ночей Наташе наскучило новое развлечение. И всё же она мечтала услышать в наушниках ещё раз: «В эфире радио Швеция. Мы вещаем на русском языке…»

* * *

Сейчас девочке непременно хотелось узнать, как приняли в мире нападение Грузии на Южную Осетию. Узнать не из российских информационных выпусков, а из первоисточников. Она знает английский и немного немецкий; украинский и белорусский и знать не надо – понятно и так. Наташа включает радио и боится – вдруг сели батарейки. Но всё нормально.
Наташа ставит приёмник рядом с подушкой, укутывается одеялом…Первое, что слышит она более-менее отчётливо, кажется ей несколько странным. Язык не украинский и не белорусский, но, тем не менее, очень похож на русский. Всё, в общем-то, понятно, только приходится очень внимательно вслушиваться. Но передача полностью повторяет российские выпуски новостей, и это неинтересно Наташе.
Что-то на английском языке, но так шипит, что не разобрать… «Голос России» - это она всегда послушать успеет. Потом что-то совсем непонятное и со страшным хрипом.
Немецкий…Темп речи не очень быстрый, Ника отчётливо слышит слова – но все они не знакомы ей. Только мало значащие сами по себе союзы и предлоги…Обидно, но не слишком: вроде не про Осетию.
Украина возмущенно критикует «агрессию России». Лёгким поворотом колёсика настройки не менее возмущённая Наташа прекращает украинскую истерику.
И вдруг – о радость! – в наушниках зазвучал знакомый мотив. «В эфире радио Швеция. Мы вещаем на русском языке…» Наташа не могла даже поверить в такую удачу.

* * *

На следующий день девочка жаловалась коту:
 - Ты представляешь, «Радио Швеция» заявляет, что Россия – агрессор, Россия напала на Грузию! Мало того, беспокоятся, как бы мы на них не напали! Мол, в сложившихся условиях надо пересмотреть собственную систему безопасности! Спокойными они оставаться не могут! Ну как это так может быть? – Наташа, конечно, ничего другого и не ожидала, но ей было очень горько, обидно, что это – Швеция. Она любила Швецию, любила Стокгольм…Сначала это была Швеция из сказок Сельмы Лагерлёф и Астрид Линдгрен. Потом – книга про шведского мальчика Эльвиса, ни названия, ни автора которой Наташа не помнила. Ещё какие-то книги… Наташа дважды была в Стокгольме с хореографическим ансамблем; и этой осенью снова намечалась поездка туда. Наташа постоянно ругалась и ссорилась с руководительницей ансамбля и давно бы уже бросила танцы, если бы не Стокгольм. Побывав там, Наташа хотела возвращаться снова и снова в этот город. Ансамбль был единственной возможностью для девочки, и это удерживало её. Ради Стокгольма Наташа готова была терпеть постоянные попрёки руководительницы – и справедливые, и несправедливые, нападки со стороны подруг по ансамблю, завидовавших, что девочке, несмотря на постоянные проблемы, почти всегда дают сольные партии…
Наташа понимала, что сказанное по радио – ещё не мнение всей Швеции; что эти непонятные и абсолютно несправедливые обвинения – лишь результат недостатка информации и влияния США… Ей нетрудно было сделать такие выводы – всё уже давно сказано до неё, всем известно и вполне естественно. Но это был её любимый Стокгольм, и потому Наташе казалось, что кто-то обидел её лично.
 - Слушай, зверь, - спросила она вдруг кота, - а как правильно: Цхинвал или Цхинвали?
Кот, конечно же, не удостоил её ответом, лишь внимательно взглянул на девочку. О чём грустит его подружка? Почему задумчиво жуёт недозревшую горькую ягоду рябины, грустно вглядываясь в соседнее окно?
Вопрос с Цхинвалом разрешил папа. Цхинвали – это по-грузински. Цхинвал – Цхинвали, Сухум – Сухуми… Всё предельно ясно.
Но был и другой вопрос, который не мог разрешить никто. Почему так грустна хозяйка её пушистого товарища? Почему всё время включен у неё телевизор, и то и дело слышно: Цхинвал, Хетагурово, Джава… Почему она так печально рассматривает фотографию на окне, а у неполитых гераней желтеют листья?
Кот, наверное, знал ответ; но коты не умеют говорить. А человеческая натура не терпит неизвест-ности, неопределённости. И неизвестное ей девочка домысливала сама. И выходило, что те двое с фотографии – из Осетии, и женщина в окне ничего не знает об их судьбе. И оттого необычайно внимательно смотрит все выпуски новостей – вдруг мелькнут где-то среди других беженцев или в развалинах Цхинвала…Наташа вспоминает весёлую девочку с розовым мячом, и ей страшно представлять незнакомку среди этого недетского и вообще нечеловеческого ужаса. Наташа пытается вообразить девочку испуганно прижавшейся к бледной усталой матери, пытается представить её совсем взрослые печальные глаза…Но видится ей беззаботная, несколько смущённая улыбка; и радость весёлой игры, с таким трудом сдерживаемая перед «взрослой» Наташкой…А Наташа сама почему-то оробела и кинув мячик во двор, скрылась в комнате. И сейчас девочка ругает себя за это; не уйди она тогда, были б они с незнакомкой лучшими подругами, и ей бы не приходилось стыдиться и пугаться своих переживаний, она имела бы право волноваться и порой немножко плакать. А женщина в окне не была бы так одинока.
Вечер. Родители уже пришли с работы и смотрят Олимпийские игры. Они слишком устали и слишком увлечены, и оттого ни попроситься к телевизору, ни поплакаться маме…И на балкон идти – тоже через их комнату. Наташа чувствует себя маленьким зверьком в огромной, пустой и неуютной клетке. И отчего-то ей очень хочется, чтобы в её комнате цвели такие же алые герани, как и на соседнем, так волнующем её окне.

* * *

Наташа на ощупь знала теперь шкалу настройки; и знала теперь что русский эфир «Радио Швеция» начинается полдвенадцатого, а перед этим – эфир на английском. Что-то похожее на русский – это «Голос России», но на болгарском. Какое-то немецкое радио, названия которого Наташа не знала – передачи на русском о немецких деятелях культуры. Девочке отчего-то запомнилась из этих передач опера Вагнера «Парсифаль».
Дикторши «Радио Швеция» - Ольга Макса и Ирина Мокридова. Наташе нравится голос Ольги и фамилия Ирины. Есть, наверное, и другие дикторы, но Наташе ещё не довелось их слышать.
Девочка с одинаковым интересом слушает и об Осетии, и о сугубо шведских событиях. Закон о перлюстрации электронных сообщений; и «перлюстрация» - странное и незнакомое слово. Наташа вспоминает школьные уроки. «Определите значение слова по контексту…» «Утром надо в словарь заглянуть» - как-то расслабленно и сонно думает она; но всё, что так важно и необходимо вечером, забудется утром; и толстый коричневый Ожегов останется лежать на самой верхней книжной полке. Погода – в Стокгольме, Мальмё, Гётеборге и заполярной Кируне. Это ведь тот самый Мальмё, куда ездила малышка Чёрвен из любимой детской книги…оказывается, он не придуман, этот город, он есть на самом деле, и вовсе не маленький и захолустный, как представлялось Наташе.
И радостно, когда «выясняется» вдруг, что войну развязала Грузия, что были обстреляны миротвор-ческие посты России и жилые кварталы мирного города Цхинвала. А голоса Ольги Максы и Ирины Мокридовой абсолютно бесстрастные и сухие. Так положено; и текст они читают, какой положено. Кто вы такие, Ольга и Ирина? Какие вы настоящие, не в эфире?
И никто никогда не узнает, что слушает, закутавшись в одеяло, «Радио Швеция» маленькая девочка Наталия Синицына, птица-синица.

* * *

На следующий день Наташа напросилась в госте к своей подруге Алёне. Дружба это была так себе, от случая к случаю – но всё ж лучше, чем проводить весь день наедине со своими непонятными печалями.
Девочки сидят на диване и едят чипсы; рядом вертится Алёнина собачка Муха – маленькое, вертлявое, вечно дрожащее существо. Наташа терпеть её не могла; но сейчас собака вносила хоть какое-то оживление.
Наташе хотелось поговорить с подругой об Осетии, рассказать про «Радио Швеция»…Ещё несколько лет назад она бы без всяких сомнений сразу начала бы этот разговор. Тогда девочки увлекались всякой мистикой, мечтали о спасении мира и считали себя удивительно неравнодушными к судьбе человечества. Переживали даже из-за того, что вовсе не было достойно их переживаний. Но потом Алёнка стала предпочитать обществу Наташи какие-то «тусовки», выкрасила волосы в чёрный цвет и выстригла косую чёлку. Наташа, как давняя подруга, поначалу делала вид, что ей это интересно, но, встречаясь в очередной раз с Алёной, понимала, что разговаривать им не о чем. Косую чёлку Алёна сменила потом на прямую, но до самых глаз; волосы укладывались какими-то неопрятными космами, и считалось, что это красиво. Недавно Алёна стала блондинкой, но уверяла всех, что блондинка – это совсем другое. А она – «белая».
Спорить было нечего, внешне Алёна выделялась, была оригинальной и яркой. Но в том то и дело, что Алёны не было; была лишь пустая оболочка, картинка из модного журнала. Наташе не было обидно чувствовать себя чужой для давней подруги; она лишь тосковала по прежней, настоящей Алёне.
 - Слушай, у тебя родители тоже домой приходят – и сразу в телевизор? Олимпиада там, новости? – начала издалека Наташа. И тут же пожалела: не нужно было о родителях.
 - Ну Олимпиаду я и сама смотрю, а вот новости! – с раздражением отвечала Алёнка, - и, главное, целый вечер одно и тоже! Как будто с одного раза не доходит!
Кто знает, что за мысли в голове у Алёнки. Но то, что она всегда против родителей, давно известно, поэтому такой ответ вполне ожидаем. Наташа сама сделала совершенно невозможным продолжение долгожданного разговора, и оттого ей досадно и больно. И нужно хвалить новую песню незнакомой ей группы, музыка которой напоминает какой-то ужасающий шум, и обсуждать Алёниных друзей, которых Наташа никогда не видела…
На шкафу, в пластмассовом ведёрке из-под майонеза, треснутом наполовину торчит тощая блёкло-жёлтая ветка герани. Но две алые шапки на конце измученных стеблей – точь-в-точь такие, о каких мечтала Наташа. Она как зачарованная смотрит на засыхающее растеньице и, набравшись смелости, спрашивает:
 - Алён, тебе эта герань нужна?
 - Да её выкинуть давно пора, мама третий день покою не даёт! А мне лень… - как-то подчеркнуто заостряя внимание на своём несовершенстве, говорит Алёна, - А что?
 - У меня мама всегда мечтала о герани, - у Наташиной мамы и в мыслях такого не было, но девочке стыдно сказать, что ей приглянулась «эта страшилка». Алёна с радостью избавляется от цветка.
Наташа мчится домой – словно на крыльях летит! – и бережно, словно маленького ребёнка прижимает к себе ведёрко с геранью, стараясь укрыть его от малейшего дуновения ветерка. Погода совсем портится; с утра всё хмуро и серо, и брызжет не то чтобы дождь, а какая-то ерунда.
Наташа ставит герань на окно в своей комнате. «Мама ругаться будет, - как-то очень спокойно и равнодушно думает она, - вот посажу тебя в красивый горшок, буду поливать  три раза в неделю; нет, лучше четыре… и включать музыку Моцарта – по полчаса в день. И будут у меня такие же цветочки, как на том окошке».
Наташа случайно задевает рукой хрупкий стебель, и огненно-красная кисть безжизненно и жалко падает на подоконник; алые цветки чуть приминаются. Наташа как-то очень радостно берёт цветок, несколько раз кружится по комнате, выскакивает на балкон. Она вспоминает испанский танец – скорее, не танец, а целое маленькое представление с элементами пассадобля и фламенко…Наташа – солистка, и в руках у неё – алая роза. А волосы у Наташки чёрные, чуть волнистые, и сама она вся какая-то смуглая, «южная»… «Совсем испанка!» - воскликнула руководительница на первой репетиции в костюмах.
Отчего-то шведские зрители очень любили испанский танец. А может, не танец, а маленькую девочку с алой розой, всецело поглощённую танцем, живущую им…А для неё весь мир сейчас – незнакомая, чужая стокгольмская сцена, она не видит зрителей – прожекторы светят прямо в глаза – но чувствует их присутствие. Испания – это Швеция. А Швеция – Испания…
Худенькая грустная девочка в домашнем халатике танцует фламенко на тесном балконе, и вместо розы у неё в руках  алая герань…Шаг вперёд, шаг назад…Самозабвенно, забыв обо всём…
Снизу, с улицы раздаются аплодисменты. Молодой парень с какой-то очень светлой, прямо-таки искрящейся улыбкой восхищённо смотрит на девочку. Наташа легко и беззаботно бросает ему герань и улыбается. Не нужна ей никакая Швеция…

* * *

Скоро придут родители, и кончится Наташино время, начнётся время семейное. А Наташа в семье – не такая, как Наташа с Алёной, Наташа с ансамблем…Совсем не такая, как просто Наташа, сама по себе. А может, на этот раз родители окажутся слишком заняты и Наташа попадёт к телевизору? Она сегодня совсем ничего не видела и не знает.
Наташа зачем-то включает радио. Она знает, что днём ничего интересного не услышит – разве что шипящий и хрипящий «Маяк». И всё-таки на что-то надеется…
Но в наушниках – какой-то монотонный шум. Наташа знает этот шум и пугается его, с надеждой увеличивает громкость, крутит туда-сюда колёсико настройки…Но батарейки сели. Окончательно и бесповоротно. Новых батареек у Наташи нет, денег тоже… Ну почему сейчас каникулы? Как бы ей пригодились сейчас деньги, выдаваемые на булочки в школьной столовой.
Батарейки сели, когда самое интересное и важное только начинается. Прощайте, Ольга Макса и Ирина Мокридова…Теперь до сентября уж точно не доведётся вас услышать…
 - А теперь о погоде. В Стокгольме, Мальмё, Гётеборге и заполярной Кируне дожди, дожди, дожди… Да, дожди. Вдруг с дождями свалятся с неба две ма-а-аленькие батарейки, - задумчиво шепчет девочка куда-то в пространство.

* * *

Весь вечер родители были заняты. Папа чинил кран в ванной, мама что-то варила на кухне и порой сердито перекрикивалась с папой.
Капли дождя громко стучали по подоконнику. Наташа сидела на кровати и смотрела новости. Дождь мешал; к голосу диктора приходилось напряжённо прислушиваться. С кухни доносился тихий звон крышек от кастрюль; всю квартиру окутывали ароматы наваристого мясного бульона.
Довольно молодая усталая беженка надрывным голосом что-то отвечала на вопросы корреспонден-та. Рядом с ней стояла испуганная девочка лет двенадцати, может, младше, просто очень высокая и взрослая – видимо, дочь. Обе были в какой-то абсолютно домашней одежде. Девочка, казалось, хотела прижаться к матери и заплакать, уткнувшись в цветастый халат, но не смела. Наташу поразил не сам репортаж – тема была уже не новой, и чувство первого впечатления, какой-то новизны уже притуплялось, оставляя лишь горечь и боль, сопереживание и сознание собственного бессилия. Нет, ей показалось вдруг, что где-то она видела этих двоих. Дочь была очень похожа на мать, и сходство это было Наташе знакомым.
Внезапная догадка поначалу испугала девочку. Нет, этого не может быть. Просто не может, и всё тут! Ты, девочка, просто насмотрелась новостей и слишком остро и близко воспринимаешь это. Откуда ты можешь знать, о ком плачет женщина из соседнего дома? Кто она такая и откуда те женщина с девочкой с фотографии? Кем они приходятся ей? Где они сейчас? Осетия так далеко, тысячи километров…
«Нет, это не они, просто совпадение, случайность. Я уже просто помешалась на этой Осетии, мама права – нечего там смотреть» - думала Наташа. Но всё больше убеждалась в обратном. Это была та самая женщина, и та самая девочка, улыбнувшаяся ей когда-то. Только теперь девочка была постарше и не улыбалась. «Что делать? Надо же что-то делать» - беспокойно думала она.
Дверь балкона предательски лязгнула. Пахнуло холодом и промозглой сыростью. Занавеска, вздыбленная ветром, походила на гигантский мыльный пузырь.
Наташа вглядывалась в соседнее окно. Она ещё надеялась, что там тоже включен телевизор. Но в окне было тихо, темно и пусто. Даже форточка была закрыта. Серый кот страдальчески сжался на подоконнике; ветер трепал мокрую шерсть.
«Репортаж уже всё равно кончился…Да ведь есть же ещё вечерний выпуск новостей, она увидит, узнает…Но это странно; она же всегда смотрела телевизор. А вдруг ей уже от волнения плохо стало или ещё что-нибудь случилось?» - думала девочка. Дождь противно покалывал лицо.
 - Натка, - раздался откуда-то из кухни сердитый мамин голос, - ты что, балкон открыла? закрой сейчас же! Выдумала… Сквозняк такой!..
Наташа чувствовала себя как будто в каком-то тумане. Оглядевшись по сторонам, она крепко уцепилась за край балкона, перекинула одну ногу, вторую… Мокрые листья рябины бьют по щекам. «Ну, прыгай же, птица-синица!» Зажмурившись, разжала руки и неуклюже приземлилась на мокрый газон.
К ладоням пристали кусочки отваливающейся краски, болело колено, ушибленное и ободранное о шершавую стену. Ветер безжалостно продувал тоненький домашний халатик… «Как в новостях, - подумала Наташа, - на улице в халате и домашних тапочках. Нет, ну это я совсем уже ерунду выдумываю! Не смей! Не смей, Натка, так думать! Никогда!»
Она привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до соседнего подоконника, поманила кота…Она не ожидала, что эта гордый зверь так покорно переберётся к ней на руки. Но мокрый озябший кот доверчиво прижался к девочке и вцепился в её плечо – чтоб не бросила.
Домофон стал почти непреодолимым препятствием. В нужную ей квартиру Наташа никогда не решится позвонить, надеяться на то, что кто-то выйдет или зайдёт, было просто глупо. Кому понадобится куда-то идти в такой дождь? А если и понадобится? Что подумают о девчонке с кровоточащей ссадиной на коленке, в домашнем халате и тапочках, с чужим котом на руках?
Но из подъезда выходят какие-то парни с надписью «Служба доставки» на одинаковых красных комбинезонах. Наташа плечом придерживает дверь. Колени дрожат. Сердце колотится так громко, что слышно, наверное, на всех этажах, и вроде немного кружится голова. Девочка в нерешительности смотрит на звонок. Устраивает поудобней кота на плече и нажимает тугую чёрную кнопку. Мелодичная тихая трель затухает где-то в недрах незнакомой квартиры. «Убежать, - думает Наташа, - бросить кота и убежать. Мало ли кто впустил кота. Нет, нельзя. Назад пути уже нет. Ох и трусиха же ты, птица-синица. Тише, котяра, не царапайся! Тяжеленный-то…Ну спасибо тебе, полосатый, спасибо, что б я без тебя делала…Ни в жизнь бы не решилась… Вот только скорей бы хозяйка твоя открывала. Не смей нервничать, птица-синица! Что-то скажет мама... Папа просто будет молчать и хмуриться…Спокойно, Натка, спокойно…»
Все эти мысли промелькнули за какие-то доли секунды. За дверью раздавались неторопливые шаги, щёлкнул ключ…
«А молодец ты всё-таки, птица-синица, удивительнейший молодец! Может, я всё-таки ошиблась? Может, это не её родня и вообще Осетия не при чём? А может, она уже давно всё знает? Да нет же, всё хорошо и правильно…»
Дверь приоткрылась. Девочка ещё не знала, что и как она скажет, но чувствовала, что новость её будет желанной и нужной. А из квартиры пахло чем-то вкусным и тёплым, похожим на яблочный пирог…

14 августа – 3 октября
2008 год