Небольшая полированная тумбочка всегда принадлежала Шуре. За шестнадцать лет чего только не скрывали две дверцы с изящными металлическими ручками! Сначала там хранились ползунки, распашонки, чепчики и прочие необходимые младенцам вещи. Постепенно они изнашивались или перекочёвывали к родственникам и знакомым, новым же одёжкам сразу отводилось место в большом шкафу, и вскоре Шурочка стала единственной полноправной хозяйкой тумбочки. Сначала там были кукольные ясли, потом зоопарк, цирк…То одна половина отдавалась под «просто игрушки», то всю тумбочку занимал какой-нибудь невиданный сказочный город…Это был мир, в который даже мама допускалась лишь изредка.
В этом причудливом мире герои любимых сказок и детских фантазий, персонажи маминых сериалов – всё, что окружало девочку, - встречались в самых неожиданных ситуациях, приобрета-ли новый облик и новые качества. Толстый мышонок светло-голубого цвета был попеременно то Биллом Клинтоном, то младшим сыночком куклы Даши, неизменно занимавшей вместе с семьей верхнюю правую полку тумбочки, то самим собой, но при этом женихом безымянной куклы в матросском костюмчике.
В тумбочке даже существовала своя география. Под Дашиной квартирой целых три месяца находилась Африка с неграми, двумя слонами и зеброй. Зебру изображал ослик Максик. Потом на смену Африке пришла Антарктида. В тумбочку была постелена белая бумага – «снега и льды», все Шурины птицы, независимо от формы, размера и материала были собраны в качестве пингвинов, а красный паровоз стал зимовочной станцией. Увы, Антарктида просуществовала всего три дня – мышонок женился, наконец, на кукле-морячке, и им срочно нужно было жильё.
Казалось, в тумбочке появилась, наконец, какая-то стабильность. Правая половина – «дом» с двумя квартирами, левая – «просто игрушки». Шура всё шире познавала мир, и тумбочки было мало для воплощения её фантазий. Самые масштабные события её игрушечного мира происходили теперь на ковре посреди комнаты, на кровати или на мамином диване, и потому казалось, что установившийся в тумбочке порядок просуществует ещё очень долго.
Однако вскоре тумбочке было суждено стать отражением телевизионных выпусков новостей. В левой половине теперь была Югославия. Домики из разноцветных кубиков были построены лишь затем, чтобы сразу же оказаться разрушенными. Ослик Максик и паровоз-станция полярников стали транспортом с «гуманитарной помощью», а игрушкам из правой половины пришлось потесниться, давая приют «беженцам» - куклам-близнецам Ане и Карине, необычайно пушистой и мягкой белой овечке Бяшке, резиновому крокодилу и многим другим. Были и «пострадавшие» - рыжий одноглазый котёнок Барсик (к Шуре он попал от маминых знакомых, уже имея проблемы со зрением) и плюшевый медведь, которому Шура забинтовала обе лапы самым настоящим бинтом, найденным в мамином шкафу. Крыска Лариска была слишком нарядна для «беженки», а бинтов на неё не хватило, поэтому Лариска стала телеведущей и сообщала правой половине тумбочки в прямом эфире «последние новости из Югославии». Нет, Шуре вовсе не казалось всё это простой забавой; просто она ещё не умела (а в большей мере – не осмеливалась) по-другому проявлять свои чувства. В играх воплощались все её тревоги и переживания.
А потом жизнь в тумбочке стала постепенно замирать. Оказалось вдруг, что все игрушки отлично умещаются в левой половине, а правая как будто специально была сделана для школьных учебников. А когда в десять лет Шура пошла в музыкальную школу, в тумбочке нашлось место и для её нот, которых с каждым годом становилось всё больше и больше. А игрушек – всё меньше. Одни, совсем старые и ненужные, выбрасывались, другие отдавались знакомым, и, в конце концов, остались уже либо такие, которые отдавать – неважно, куда, - жалко, либо слишком дорогие Шуриному сердцу. После последнего ремонта в комнате на виду остались лишь самые красивые – и то не все, а лишь те, которые подходили к общей цветовой гамме – белые, оранжевые, коричневые. Остальные были выстираны, упакованы в два огромных пакета и убраны в тумбочку на неопределённый срок.
* * *
Такса была единственной игрушкой, не имевшей никакого отношения ни к свадьбам и ново-сельям, ни к Африке, ни к Югославии…Это была просто собака – почти живая. Единственная, так и не упрятанная навечно в тумбочку и не превратившаяся в предмет интерьера.
У таксы была трудная судьба. Когда Шуриной маме было пять лет, её отец поехал в команди-ровку в Латвию. Латвия казалась девочке чуть ли не краем земли, и ей непременно нужен был оттуда какой-нибудь замечательный подарок, каким и оказалась эта такса. На самом деле игрушка не была уже новой и была подарком от папиного давнего друга, однако этот факт был благоразум-но скрыт от ребёнка. Такса – подарок из Латвии, и всем это ясно.
Тогда такса была абсолютно чёрного цвета, с ярко-коричневыми ушами, лапами и животом. Глаза у неё были из обычных коричневых пуговиц, но, тем не менее, очень живые и милые. В общем, очень даже милая такса.
Шурина мама выросла, и такса досталась её двоюродной сестре, а потом каким-то знакомым. А когда родилась Шура, в числе прочих подарков оказалась та самая такса, только немного полинявшая. Не слишком маленькая – почти как настоящая, не слишком новая, чтобы беречь её. Поэтому Шуре она служила просто собакой. Её звали Жужа, у неё были почти настоящие поводок и ошейник, пластмассовая тарелочка из игрушечного сервиза и матрасик в углу. Как и полагается собаке, она гуляла на улице, а если вдруг оказывалась слишком грязной, её не стирали – её купали, как живую. Однажды она «сбежала» - осталась во дворе возле скамейки и благополучно нашлась на следующий день. Жуже поверяла Шура все свои тайны и переживания, мечты и надеж-ды…Конечно, мечтала она о настоящей, живой собаке, но ТАКОЙ собаки, как Жужа, не было больше ни у кого! И Шура гордилась Жужей.
Такса от такой жизни не становилась краше. Она ещё больше вылиняла, местами образова-лись небольшие залысинки…И всё-таки она была дорога и любима. Лишь когда бабушка Шуры уезжала к родственникам на Украину и оставляла своего спаниеля – серого красавца Джима, Жужа неделями грустно лежала в своём углу, забытая, брошенная. Всё своё свободное время Шурочка проводила с настоящим Джимом, а не с его жалким заменителем. У Джима были настоящие поводок и ошейник, миска и даже расчёска; он игриво вырывался из рук, когда ему мыли лапы после прогулки, лаял и вилял хвостом.
Но Джима больше не было. Когда Шуре было девять лет, бабушка решила насовсем уехать к украинским родственникам, и Джима усыпили. Шура не понимала, почему можно было постоянно брать Джима на время, но нельзя было взять его насовсем. Она ничего тогда не требовала, не устраивала истерик…Просто сидела на диване с Жужей на руках, и слёзы медленно капали в чёрный мех…
А через год у Жужи появился «младший брат» - далматинец Лаки. Шуре тогда очень хоте-лось именно далматинца. Его искали по всему городу – но далматинцев нигде не было. Нашли в киоске рядом с домом. Далматинец помещался на ладони, у него была очень большая мордочка и мало пятен, что поначалу сильно разочаровало Шуру. Но потом она поняла, что это просто щенок, а не взрослая собака, и он стал ей мил вдвойне. Шура постоянно брала его в школу, по пути домой «гуляла» с ним и раз в неделю мыла его с шампунем, отчего чёрные пятнышки вскоре стали совсем бледными, почти пропали, а красная ленточка-ошейник была безвозвратно утеряна. Когда Шура стала старше, Лаки стал её талисманом. Место его теперь было на фортепьяно в гостиной; на многочисленные конкурсы маленькая пианистка непременно брала его с собой. И побеждала.
А Жужа, некрасивая, изрядно потрёпанная, поселилась в углу за диваном. Надёжно скрытая от посторонних глаз, она, тем не менее, всегда была рядом. И часто Шура по привычке брала на руки свою таксу и делилась с ней всеми своими печалями и радостями.
* * *
Теперь был август. Лето кончалось. Шестнадцатилетнюю Шуру ждали впереди трудные времена – выпускной класс, поступление в музыкальное училище…Шура хотела уйти из школы после девятого класса, но мама отговорила её, потому что маму отговорила бабушка. Бабушка вообще была против Шуриных занятий музыкой, даже телефонные разговоры всегда начинала одинаково: «Ну что, Шурка всё тренькает? Не образумилась девчонка?..» - и тяжело вздыхала.
Но сейчас было лето. Шура устроилась на работу в детский сад на время ремонта. Она краси-ла, мыла, перестилала постели…Приходя домой, устало садилась на диван, сажала Жужу на колени и думала, как же всё таки всё замечательно устроено все в жизни. Обедала. Потом читала книжки или играла на пианино. Если было нужно, шла в магазин или вытирала пыль в комнатах. Готовила ужин. Вечером приходила мама, и они вместе смотрели сериал и новости, потом Шура звонила своей подруге Жене и они шли гулять. Так, с небольшими различиями, бежали дни один за другим, и Шура была счастлива.
Но сегодня, в пятницу, было сразу несколько поводов для радости. Во первых, впереди – выходные. А выходные Шура всегда проводила по-разному. То они с мамой отправлялись куда-нибудь за город, то на концерт или в театр, то Шура шла гулять с Женей или ехала на дачу к другой своей подруге, Юле.
Во вторых – и это была радость не только для Шуры, но и для миллионов других людей – начиналась олимпиада в Пекине. И потому весь Шурин вечер был посвящен телевизору. Посадив на колени Жужу, Шура увлеченно и радостно смотрела церемонию открытия. Порой, увидев команду страны, в которой ей доводилось бывать – а Шура часто выступала на конкурсах за границей – махала рукой экрану и кричала «Привет!». «Можно ведь иногда немножко подурачить-ся, - думала при этом она, - тем более, никто не видит и не знает!»
Рекламу ухитрились втиснуть даже в прямой эфир. Шура рекламу терпеть не могла, и поэто-му сразу же включила другой канал. В первый момент хотела переключить дальше – выпуск новостей мало привлекал её – но не переключила. Сначала не могла понять, правда ли то, что она увидела или же просто показалось ей. Но показаться это не могло. В первый день олимпиады Грузия бомбила Цхинвал. Ночью. Гибли мирные жители: женщины, старики, дети… И напрасно Шура пыталась уверить себя, что всё это далеко, и она тут не при чём, и вообще…Южная Осетия, обстрелы, бомбёжки – теперь это тоже волновало её, было частью её переживаний и тревог.
Осетия была первой новостью, которой Шура встретила пришедшую с работы маму. А Олимпиада сверкала и переливалась миллионами ярких красок где-то в стороне…
* * *
Ещё несколько дней назад Шура думала, что теперь они с мамой будут каждый вечер вместе сидеть на диване в гостиной и смотреть олимпиаду. Но теперь Шура и диван, и олимпиаду уступила маме, сама же перебралась в кухню – к другому телевизору, и лишь иногда прибегала к маме – «обменяться» новостями.
Когда шла война в Югославии, Шура чувствовала, что она ещё слишком мала и её пережива-ния не примут всерьез, поэтому ни с кем не делилась ими. Теперь Шура была намного старше, а Осетия была намного ближе, чем Югославия, но Шура все равно в разговорах с мамой ограничи-валась лишь словами «Это ж надо было такое устроить!» и «Как после всего этого человек может гордо именовать себя разумным?». А хотелось сказать очень многое. Но нельзя же быть слишком…Слишком сердобольной, слишком впечатлительной, слишком ещё какой-нибудь… Так учили Шуру мама и бабушка, и Шура твердо усвоила их уроки. Правда усвоила весьма своеобразным образом. Если что-то могло оказаться «слишком», об этом просто никто не узнавал.
Вот и теперь Шура не хотела быть «слишком». Но и в стороне оставаться не могла, и потому, придя в понедельник с работы, первым делом достала из тумбочки пакеты с игрушками и принялась разбирать их содержимое. Шуру давно уже отучили проявлять какой-либо интерес к различным благотворительным акциям, проводимым в городе минимум раз в год, но сейчас был совсем другой случай. И потому она твёрдо решила расстаться кое с чем из своих «сокровищ».
Самые большие и красивые игрушки сразу были отложены в сторону – их нельзя никуда отдавать ни под каким предлогом. Самые старые и просто изначально аляповатые и безвкусные тоже не годились. Всё это было убрано обратно. Остались же плюшевый медведь – бывший «пострадавший», медведь поменьше – красный с белым животом, кукла-морячка, овечка Бяшка, ослик Максик, зелёный пёс с розовыми животом, мордой и ушами и очаровательный резиновый котёнок нежно-голубого цвета с ярко-синими глазами, о существовании которого Шура и вовсе забыла. Подумав немного, Шура добавила к ним почти новые скакалку и губную гармошку. Своего любимого далматинца Шура тоже решила отдать.
Теперь надо было решать, что со всем этим делать. Вымыть и выстирать – однозначно; впрочем, можно, наверное, и не стирать, а просто хорошо почистить щёткой. У овечки оторвался глаз-бусинка, нужно пришить новый, красному медведю неплохо бы пришить новый бантик на грудь – старый совсем как тряпка…И причесать его как следует. У ослика совсем потускнели бусинки на уздечке…
Определив себе таким образом занятие на ближайшие несколько дней, Шура убрала игрушки за тумбочку – до поры до времени подальше от маминых глаз. Она вообще ещё не решила, будет ли говорить о своей затее маме. С одной стороны, игрушки полностью принадлежали ей, и она могла беспрепятственно дарить их, отдавать или даже просто выкинуть. С другой – если действительно хочешь помочь, сделать доброе дело, глупо чего-то бояться и делать из этого тайну за семью печатями. Впрочем, окончательное решение этого вопроса Шура отложила на потом, когда всё будет почищено и пришито – иначе мама просто скажет, что нечего голову забивать ерундой и тратить время непонятно на что.
В дверь позвонили. На пороге стояла соседка, Нонна Аркадьевна.
- Здравствуй, Шурочка! – проворковала она, - извини, ради бога, что беспокою. Ты не занята?
- Нет, что вы! – с радостной улыбкой встретила её Шура. Она почему-то была очень рада, что Нонна пришла, - а что, вам нужно что-то?
- Знаешь, Шурочка, ты не могла бы ко мне зайти на минуточку с фотоаппаратом? У меня котик новый, красавец – перс дымчатый такой! И в ошейнике. Три дня в соседнем подъезде сидел. Потерялся, наверное. Так ты уж, пожалуйста, сфотографируй его для объявления. Уж очень у тебя хорошо это получается!
- Ладненько! – торопливо отвечала Шура, доставая фотоаппарат. Написала записку маме: «Я у Нонны. Всё хорошо». Хоть и уходила на минуточку, знала: «минуточка» у Нонны может растянуться на весь вечер.
Нонна Аркадьевна жила в квартире напротив. Она была актрисой, и притом неплохой. Пару раз её даже – удивительное дело! – звали в какие-то московские театры, впрочем, не слишком преуспевающие. Но она не любила большие города и вообще не хотела уже что-то менять в жизни. Платили в театре, конечно, немного, но обе взрослые дочери не то что помогали ей – вполне искренне обижались, если мать от чего-то отказывалась.
Вообще Нонна была довольно приятным человеком. Говорила всегда очень мягким, спокой-ным голосом, в котором, впрочем, при необходимости появлялись жесткие и властные нотки. Выразительные карие глаза тоже смотрели всегда очень по-доброму – во всяком случае, Шура не видела, чтобы Нонна злилась когда-нибудь. Особой красавицей Нонна Аркадьевна никогда не была, но это компенсировалось её удивительно хорошим вкусом и манерой держаться.
Нонна всегда безумно любила кошек. Три кошки жили у неё постоянно, кроме того, постоян-но появлялись брошенные, больные, потерявшиеся…Нонна кормила, лечила их, но, как правило, такие питомцы надолго у неё не оставались – она быстро находила им хозяев. Причем не бросала животных на произвол судьбы – справлялась периодически о них у новых владельцев, что-то советовала, объясняла…В общем, подходила к вопросу крайне ответственно.
Шура всегда помогала Нонне. Расклеивала объявления, ухаживала за кошками, когда Нонна уезжала на гастроли… Порой и среди её друзей находились желающие взять кошечку или котика, и тогда Шура бывала особенно рада. А Нонна частенько брала девочку с собой в театр.
Сфотографировать кота оказалось не так-то и легко. Казалось, он был готов часами сидеть в одной позе, но стоило нажать кнопку фотоаппарата – и он поворачивался, а то и вовсе уходил в другое место. Наконец, Шуре удалось сделать несколько удачных кадров; она хотела погладить кота в знак благодарности, но он зашипел и попытался цапнуть её.
- Шурочка, тебе какой чай делать? – раздался из кухни голос Нонны Аркадьевны.
- Фруктовый, как всегда, - отвечала Шура, - Нонна Аркадьевна, я кота сфотографировала. Давайте и объявления сразу сделаю!
- Да-да, колдуй там сама с компьютером этим! – сказала, звеня посудой, Нонна, - накупили вот дочки техники всякой, а я и подойти к ней боюсь! Это вы уж сами, молодые, давайте…
Шура нашла в компьютере шаблон для объявления, ей же когда-то и сделанный, вставила фотографии кота и нужный текст.
- Нонна Аркадьевна, вот послушайте, - крикнула она через всю квартиру, - «Большой дымча-тый красавец-кот персидской породы, явно домашний, в зелёном ошейнике ищет старых или новых хозяев». Так пойдет?
- Отлично. Печатай и иди чай пить, а то остынет.
Чай пили за маленьким уютным столиком, сидя в мягких старинных креслах. Кресла принад-лежали ещё бабушке Нонны. Из пяти до наших дней дожили только два. Их неоднократно заново покрывали лаком, меняли обивку, но всё равно это были настоящие старинные кресла, которые почему-то обосновались именно в кухне. Со шкафа на Шуру пристально смотрела небольшая рыжая кошка Талифа, особа диковатая и нервная. Дверь в кухню жалобно скрипнула и приоткры-лась – вошла белоснежная пушистая Сильва, вежливо потёрлась о ноги хозяйки, обнюхала Шуру и улеглась на подоконнике. Шура следила за дверью, ожидая появления третьего питомца Нонны – огромного Яхонта, чёрного с белыми мордочкой, грудкой и лапками. Но он неожиданно приземлился откуда-то сверху, огляделся по сторонам и бесшумно вскочил на холодильник.
Шуру всегда удивляло то, что присутствие кошек здесь ощущалось не сразу. Не было ни запаха, ни ободранных стен, ни даже самих кошек. Они появлялись постепенно и незаметно из каких-то дальних закоулков квартиры – а может, из загадочных миров, недоступных нам – и так же незаметно исчезали вновь. Они не мешались везде, где только возможно, не выпрашивали лакомые кусочки…Может, и вправду были какими-то нездешними существами?
Впрочем, Нонна ничего подобного о своих любимцах не знала. Во всяком случае, уверяла всех, что это самые обычные кошки не самых благородных кровей.
Тёмно-красный фруктовый чай приятно обжигал, его изумительный аромат распространялся по всей кухне. Шура молчала. Точнее, она пыталась порой заговорить – о театре, о кошках – но разговор не ладился. Ей очень хотелось рассказать о том, что волновало её сейчас больше всего, даже, пожалуй, излишне. Но Шура не знала, как начать, чтобы Нонна поняла её правильно и не сочла за маленькую, чересчур впечатлительную девочку. И потому молча пила чай, оглядываясь по сторонам и ёрзая в старинном кресле.
«Может, вообще ничего не говорить Нонне, - думала Шура, - может ей вообще и дела нет ни до какой Осетии, и никому нет дела, только я такая ненормальная… Да ну, вряд ли. И потом, с кем ещё поговорить, обсудить всё? Юля в деревне, Женька, конечно, лучшая подруга, но ей точно всё по барабану…» Шура набралась смелости и спросила:
- Нонна Аркадьевна, а как… - и тут снова оробела и запнулась, - а как ваши дочки пожива-ют?
У дочек всё было отлично: работа, семьи…старшая собирается поехать отдыхать в Хорватию, младшая только что вернулась из Греции. Хотят подарить Нонне цифровой фотоаппарат, она отказывается. Шура вспомнила, что была в Хорватии на конкурсе в прошлом году. Победила. Точнее, первое место разделила с ней Софико – давняя подруга и вечная соперница. На всех конкурсах вместе…Софико – грузинка, из Гори. Так, Шура, и ты считаешь, что не имеешь никакого отношения к Осетии? Нет, ну причем тут Софико и мало ли кто кого бомбит. Бред какой-то…
- А я была в Хорватии, - заявляет вдруг Шура, перебивая Нонну, - в прошлом году. На конкурс ездила. Весной. Так здорово было, такая прелесть эта Хорватия!
- Хорватия-то прелесть, - улыбнулась Нонна, - а конкурс-то как? Впрочем, догадываюсь: как всегда, триумф.
- Не совсем. Нас двое победителей было: я и Софико.
- Софико? – припоминала Нонна, - Это не та грузиночка, которая тут как-то к тебе приезжа-ла?
- Ну да, она, - ответила Шура. Софико, действительно, приезжала к ним со своим братом прошлым летом. Просто так, в гости. Ещё недавно звала в письме к себе в Гори. Шура с мамой уже почти решили съездить, но теперь это, конечно же, исключено.
Нонна Аркадьевна взглянула на часы, висевшие на стене.
- Ой, Шурочка, засиделись мы тут с тобой. Уже восемь. Мама-то, наверное, ждёт, волнуется, - сказала она, впрочем, вовсе не имея в виду, что ей наскучило общество Шуры
-Ничего, я ей записку оставила. Да и позвонить могу, если что.
- Ну смотри. Я новости включу, не возражаешь? Ваше-то поколение новости не очень уважа-ет, - сказала Нонна, включая небольшой телевизор где-то высоко на шкафу.
- Насчет поколения не знаю, - пробормотала Шура, торопливо дожёвывая печенье, - лично я ничего против не имею. Особенно теперь, - и Шура подмигнула сонному Яхонту. Кот приоткрыл один глаз, снова закрыл его и равнодушно отвернулся.
- Особенно теперь – это ты про Осетию или про олимпиаду? – спросила вдруг Нонна. Шура удивленно глянула на Нонну – для неё самой эти слова имели один единственный смысл, и оттого вопрос показался странным.
- Угу, - буркнула она, глядя наверх, в телевизор. Экран был маленький, но не настолько, чтобы не видны были развалины Цхинвала, напуганные беженцы…Нонне бы следовало переспросить, что значит это «угу», но она сосредоточенно молчала. Талифа рыжей тенью спрыгнула со шкафа и отправилась по своим делам. Какой-то рыжий котёнок с громким топотом примчался в кухню и начал скандалить, требуя внимания к своей персоне. Шура посадила его к себе на колени, он пригрелся, успокоился и только легонько покусывал Шурин палец.
- Нет, ну неужели люди за сотни, тысячи лет так ничего и не поняли, что продолжают унич-тожать, разрушать, убивать других людей? А ещё гордо именуем себя разумными существами… - возмущенно воскликнула Шура. Нонна изумленно посмотрела на неё – такой свою юную подружку она ещё не видела. А Шура испуганно съёжилась в кресле, прижимая к себе рыжего котенка, и ждала, как примет Нонна это её внезапно вырвавшееся выступление.
- Да, это страшно, Шурочка, - как-то задумчиво и грустно проговорила Нонна, - это ещё страшнее, чем тебе кажется…Остаться без дома, без всего… И хорошо, если вообще остаться.
Звонок в дверь. Шурина мама пришла звать загостившуюся дочку домой, как это бывало когда-то давно. Рыжий котёнок недовольно тряхнул головой; ему было вполне уютно у Шуры на коленях.
* * *
На следующий день Шура с особенным нетерпением ждала окончания рабочего дня. Она хотела зайти после работы в Центр социальной поддержки семьи, который в городе чаще называли просто Центр Семьи и узнать, занимаются ли там сбором гуманитарной помощи для Южной Осетии. А заниматься должны были; кроме того, других учреждений Шура просто не знала, а в Центре их музыкальная школа часто проводила концерты. Да и с работой это рядом.
Впрочем, сначала Шура зашла в магазин швейных принадлежностей – купить ленточки на бантик красному медведю и на ошейник далматинцу, бусины для ослика…Потом перешла через дорогу. Остановилась в нерешительности перед скромным крылечком с новенькой зелёной вывеской у двери. Вошла. В Центре вовсю шёл ремонт, и Шуре пришлось долго поплутать по пыльным, пахнущим краской коридорам, прежде чем она нашла хоть кого-то.
- Скажите, пожалуйста,- робко спросила она у девушки, проходившей по коридору с какими-то бумагами под мышкой, - а здесь ведь принимают…
- Для Осетии? – сразу догадалась девушка, - да, уже приносят люди. Только у нас одно условие: всё должно быть чистое, если одежда – постирано чтобы всё, поглажено. Так что приносите, будем рады, - и девушка исчезла за какой-то дверью.
Шура летела домой как на крыльях, расклеивая по пути везде, где только можно (и где не вполне можно – тоже) объявления про кота. Придя домой, намыла и начистила все выбранные игрушки и занялась изготовлением бантиков и прочеё необходимой мелочи. И вот, наконец, всё пришито и приклеено – кое-что даже лучше, чем новое. Шура с удовлетворением оглядела свою работу. Оставались лишь пятна у далматинца, и тут ей нужна была помощь. Конечно, нарисовать несколько маленьких пятнышек совсем не трудно, но ни красок, ни тонкой кисточки у Шуры не было. Шура вспомнила, что Женя учится в художественной школе, и решила позвонить ей.
- Слушай, Жень, - торопливо начала она, боясь, что подруга окажется занята или просто не поймет её, - а какими красками по ткани рисуют? Акрилом, да? А у тебя найдётся чёрная краска и тоненькая-претоненькая кисточка? Приходи ко мне, всё объясню. Придешь?
Женя пришла минут через пятнадцать.
- Ну, что там у тебя за тайны мадридского двора? – спросила она, не успев войти.
Узнав, что Шура собирается рисовать далматинцу новые пятна, Женя едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.
- Тебе что, делать нечего? – удивленно и весело спросила она, - на хрена это тебе надо? Через год такой же страшный будет!
- Может будет, может нет…Во всяком случае, я об этом не узнаю, - спокойно ответила Шура, начиная рисовать.
- В смысле? Ну-ка поподробней, пожалуйста! – оживилась заинтригованная столь странным ответом Женя.
- Новости ты вряд ли смотришь, да? – грустно спросила Шура и принялась пересказывать подружке всё, что происходило в Южной Осетии, исключая выступления разных важных персон и тому подобное.
- А далматинец при чём? – нетерпеливо перебила её Женя.
Шура вдруг заметила, что все её сомнения куда-то вдруг улетучились. Она уже точно знала, что делать, знала, что сегодня же прямо всё скажет маме. И уже мысленно ругала себя за это ребячество, желание «поиграть в тайны», что ли…Это ведь надо же было до такого додуматься! Жалко, что у неё только игрушки. Как то мелко, несерьёзно… А ведь в шкафу полно старой Шуриной одежды, одних концертных блузок сколько! Но это уже мамино хозяйство, и вряд ли она что-то отдаст – ведь не просто же так годами хранится всё это. Хотя… Мама порой ворчит, что в доме полно барахла всякого…
- Знаешь, Шурёнок, я бы ещё вот тут, на мордочке пятнышко нарисовала…Нет, ниже, дай-ка, - и Женя нарисовала пятнышко там, где считала нужным, - и вот здесь, на ухе два…
А мне ещё на хвосте хочется, - сказала Шура, вновь завладев кисточкой, - ну что, вроде всё теперь!
И далматинец, обретший вполне приличный вид, был снова поставлен на пианино – сохнуть. Женя довольно смотрела на результат их с Шурой совместного труда и явно хотела продолжения; Шура же с радостью заметила, что в скучающих глазах подруги появилась какая-то заинтересо-ванность. Впрочем, относилось это к Осетии или же непосредственно к творческому процессу, Шура не знала.
Уже уходя, Женя вдруг радостно воскликнула:
- Слушай, Шур, спасибо за идею! У нас же дома много чего отдать можно! И сестры вещи всякие, и вообще…Ты гений, Шурка, я всегда это подозревала! И знаешь, ты рассказывай мне, если новенького чего услышишь, а то по телевизору я новости просто не воспринимаю! Хорошо?
Шурка стиснула в объятьях Жужу и закружилась с ней по комнате. Она не ожидала от своей легкомысленной подруги такого интереса. Да и сейчас ей всё-таки казалось, что Женино участие – по большей части проявление вежливости. Но всё равно всё было просто великолепно! Шура беззаботно швырнула таксу на диван, села за фортепиано и легко и весело сыграла мазурку. Только, пожалуй, слишком быстро и громко. Верный далматинец Лаки весело смотрел на неё своими большими, чуть раскосыми глазами.
* * *
Шура взяла стоявшую на пианино шкатулку, обклеенную ракушками. «Привет из Сочи!» - было написано на крышке. Некогда мамина, шкатулка давно уже всецело принадлежала Шуре. Девочка хранила в ней письма от своих многочисленных друзей. Она любила перечитывать их вечером, стоя у окна. Письма были из разных стран и на разных языках – русский, английский, французский. Вот зелёный конверт – письмо от Мари из Парижа. Она изучает русский язык в школе и даже пишет неплохие стихи, которые присылает иногда Шуре. А Шура отвечает ей тоже стихами. На французском. Весёленький конверт с новогодним рисунком – от Сони из Мурман-ска…Но сегодня Шура не будет вновь перечитывать их. Она ищет одно-единственное письмо. Оно вообще единственное в своём роде – Софико не любит писать письма, да и русский знает плохо. Писать это письмо ей явно кто-то помогал – может, родители, может, её подружка Вера, наполовину русская. Шура всегда встречала их только вместе, но вот подружилась почему-то больше с Софико.
Вот и письмо. Шура знает его почти наизусть, даже помнит все четырнадцать ошибок. «…Приезжайте к нам в Гори, хоть на недельку, хоть на день…» Странно и грустно читать теперь это приглашение. Что думаешь ты сейчас, Софико, о своей подружке Шурочке? И помнишь ли вообще о её существовании?
Шурино настроение стремительно падало – не столько из-за Софико, сколько просто непо-нятно из-за чего. У природы настроение, видимо, тоже испортилось – небо заволокло тучами, и уже начинал накрапывать дождик.
Вот так же было и в Лондоне. Это был третий день конкурса, и Шуре уже оставалось только ждать результатов. Она гуляла тогда в скверике возле отеля, Софико и Вера – тоже. Вот так же начинал накрапывать дождь, который через несколько минут превратился в ужасный ливень. Девочки побежали почему-то не в отель, а в какую-то беседку; там, промокшие насквозь, дрожащие, познакомились, разговорились. Потом, когда дождь немного утих, Шура зазвала грузинок пить горячий чай. Оказалось, что новые Шурины знакомые первый раз за границей; Шура тогда была уже опытной путешественницей. Софико очень понравилось Шурино выступление; Шура же не заметила грузинку среди прочих конкурсантов.
Лондон только один раз «побаловал» девочек своим знаменитым дождём, видимо, нарочно, чтобы познакомить их; потом всё время светило солнце. Софико заняла третье место, Шура получила гран-при. Они не успели тогда обменяться ни адресами, ни телефонами. А через год снова встретились – на этот раз в Москве. И очень обрадовались этой встрече. Шура выступала тогда дуэтом со скрипачкой Юлей и Софико не была её конкуренткой.
С тех пор они виделись на всех международных конкурсах. Между конкурсами общались в основном SMS-ками. В Хорватии вместе праздновали день рождения Софико; было это уже перед отъездом, и Шурина учительница искала свою подопечную по всему отелю, пока та, уже в который раз поздравляя свою подругу, уплетала нежнейшие вишнёвые булочки из местного ресторанчика и восхищалась пением её учительницы.
«…А в Тбилиси живет моя тётя. Мы и туда непременно съездим. Тбилиси – чудесный город, вот увидишь!..» Нет, точно Софико не сама это писала.
- Нет, не поедем мы ни в Гори, ни в Тбилиси, - грустно сказала Шура то ли далматинцу, то ли стоявшей рядом с ним фотографии – Шура и Софико, обе с дипломами, довольные, счастливые. У Шуры в одной руке вечный её спутник – далматинец. Всё-таки жалко будет расставаться с ним, особенно теперь, когда он совсем как новый. Ну да ничего! Кому-то в этом мире он больше пригодится, - нет, не поедем. А хочется…
Капли дождя громко и однообразно стучал по подоконнику. Шура играла подряд всё, что помнила – свои любимые мазурки, чардаш, которому явно не хватало Юлиной скрипки, какие-то джазовые этюды…Играла сначала просто чтобы чем-то занять себя, потом вошла во вкус, раззадорилась и маму, вернувшуюся с работы, встретила звонкими аккордами своей самой любимой мазурки.
* * *
- А кто-то сейчас плясать будет! Мазурку! Или чардаш? – весело и загадочно сказала мама, входя в гостиную. В руках у неё был розовый, в мелкий цветочек конверт.
- Мам, это от Бекки, да? – воскликнула Шура, стремительно схватив письмо, - ну да, от Бекки! Я же знаю! – и Шура достала из конверта открытку – тоже розовую, с цветами и очаровательным котёнком.
Бекки, Шурина подруга из Глазго, поздравляла Шуру с днем рождения. Письмо пришло раньше ровно на неделю. Прочитав – не без помощи словаря – поздравление, Шура поставила открытку на пианино.
- В общем, так, мам, - решительно и деловито сказала вдруг она, - поговорить надо.
Умчалась в свою комнату и вернулась уже с игрушками. Положила их на диван, взяла далма-тинца и посадила к остальным.
- Мило, не правда ли? – уверенно сказала она, - но абсолютно не нужно. Понимаешь, про что я?
Мама удивлённо покачала головой. Однако какого-то недовольства заметно не было. Она с интересом ждала, что на этот раз придумала Шура.
- Ну мам, ну как же! Ну-ка думай… Ну что сейчас в мире происходит?
- Олимпиада… - с несколько растерянной улыбкой ответила мама.
- А кроме олимпиады? Поближе к нам, - Шуре непременно хотелось, чтобы мама сама догадалась, - ну мам, ну ты же знаешь…
- Та-ак, - проговорила мама как-то неопределённо, - и ты хочешь…
- И я хочу отдать всё вот это, - Шура говорила радостно и торопливо, чтобы никто не мог остановить, возразить, - я сегодня после работы заходила в Центр социальной поддержки семьи, там принимают. Только всё должно быть чистое, хорошее… Ну я всё щеткой почистила, стирать-то смысла нет: сейчас сохнет долго, а они все чистые были! Мишке вот бантик пришила, вот ослику уздечку… И далматинцу вот пятна новые нарисовала – он совсем полинявший был. Здорово вышло, правда? Я бы и своему ребёнку такое купила!
- Ну что ж, - вполне спокойно сказала мама, выслушав Шурин монолог, - если ты так хо-чешь…А точно можно туда приносить?
- Ну мам, ну я же говорю: сегодня после работы специально зашла, спросила. Узнала вот всё. Завтра возьму всё и отнесу. Ты только пакетик какой-нибудь дай, ладно?
Мама взглянула вдруг на далматинца.
- И его тоже? – несколько удивлённо спросила она и вдруг улыбнулась, - а помнишь, как мы с тобой по всему городу его искали?
- Мам, я уже большая. А кому-то он будет нужнее, - спокойно и уверенно сказала Шура, серьёзно глядя на мать.
- Ну смотри… - мама была в принципе не против, просто не ожидала, что Шура решит расстаться со своим любимцем и талисманом.
Шура хотела было поговорить с мамой насчёт одежды и больших игрушек, но потом подума-ла, что это уже получится какое-то по-ребячески чрезмерное усердие и увлечённость. Уж если быть взрослой, то до конца. А в том, что она поступает сейчас по-взрослому, Шура не сомневалась.
- Знаешь, - немного подумав, радостно сказала мама, - я же тогда тебе ещё одежду дам! У нас же много кофточек твоих, блузок…
- Мама, ты прелесть! – воскликнула Шура в каком-то грандиозном прыжке, - Ты просто прелесть!
Такого она не могла себе даже представить. Всё было просто изумительно – видно, опять помог маленький далматинец Лаки.
* * *
- Вот видишь, мам, какая у тебя умная дочка! – приговаривала Шура, аккуратно складывая ослепительно белую блузку, - сама бы ты и не додумалась, ведь правда? Так бы всё в шкафу и валялось без дела.
- Нет, почему же, - возражала мать, - я давно хотела ото всего этого поизбавляться… Про-блема была – кто бы отнёс только.
Шуре не нравилось такое отношение – «лишь бы избавиться». Но она не хотела сегодня спорить, тем более что её «Мило, но абсолютно не нужно» было ничуть не лучше. Слова эти и были сказаны специально для мамы – ей ведь это было наверняка понятней, чем Шурино желание не оставаться безучастным наблюдателем. Нет, вовсе незачем сейчас что-то доказывать. Шурины убеждения и так останутся при ней, маме тоже вряд ли что докажешь, хоть она и самый близкий человек. Ведь близкие люди тоже бывают очень разными. Даже очень часто именно так и бывает.
- Смотри, какой сарафан отличный! – сказала Шуре мама. Джинсовый сарафан, который она держала в руках, был действительно очень добротный и почти новый, - только немодный.
- Мам, - удивилась таким словам Шура, - ты что? Причём тут мода, когда люди вообще без всего пооставались?
-Да нет, это я так, просто…
Вещей набралось немало. Шурины кофточки, белые концертные блузки, юбки, брюки, из которых она уже давно повырастала…Нашлись даже несколько совсем детских распашонок и чепчиков. Два маминых платья и куртка. Всего вышло два пакета средних размеров, не считая игрушек. Теперь Шура уже не пыталась в чём-то оправдываться сама перед собой. Теперь всё было совсем хорошо.
* * *
На следующий день Шура шла на работу, похожая на хорошо навьюченного ишачка. Сумоч-ка, пакет с рабочей одеждой… И три пакета «для Осетии». Уходя, ещё раз взглянула на игрушки. Она не жалела их как вещи; дороги были воспоминания. Когда-то игрушки были почти живые, они грустили и радовались по воле хозяйки. Игры были для девочки тем, чем стала потом музыка, в них осмысливалась, познавалась и принималась реальность.
Далматинец показался вдруг Шуре каким-то грустным – наверное, побаивался предстоящего путешествия. Шура как-то грустно улыбнулась, вспоминая Югославию в тумбочке. Ослик Максик, навьюченный коробкой из-под мыла и старым платьем какой-то из многочисленных кукол, медведь с забинтованными лапами… «Ничего, - подумала Шура, глядя на далматинца, - товарищи у тебя в некотором роде опытные уже… Игрушкам ведь всё равно, понарошку это или взаправ-ду…»
На мгновение будто вернулось к Шуре то детское восприятие мира, когда-то естественное, а теперь такое милое её сердцу. Но оно не радовало, а как-то тяготило её; Шура стеснялась таких детских мыслей, они казались ей глупыми и странными.
* * *
- Куда тебе столько пакетов? – изумлённо встретила Шуру Люба, едва та переступила порог кабинета ИЗО, ставшего для девочек на время ремонта раздевалкой и комнатой отдыха, - на рынок что ли торговать собралась?
- Да нет, это для Южной Осетии. Игрушки там, одежда всякая… После работы в Центр Семьи зайду, отдам, - отвечала Шура так, будто речь шла о чём то само собой разумеющемся.
- Ясно, - равнодушно ответила Люба. Она была на два года младше Шуры, и потому Шура прощала ей это равнодушие. Она даже вполне допускала, что Люба может не знать, что такое Центр Семьи и где он находится.
- Слушай, Шур, я в магазин хочу зайти, однокласснице на день рождения подарок купить, ты со мной не сходишь?
- К сожалению, нет: я на вокзал потом – подругу встречать. Кстати, у меня в четверг день рождения, так что приглашаю! После работы сразу ко мне, идёт? – Шура действительно собиралась после работы встречать Юлю, свою давнюю подругу из музыкальной школы.
Ей казалось всё-таки не совсем разумным приглашать на день рождения человека, с которым она была знакома всего две недели. В глубине души она надеялась, что у Любы найдутся какие-то чрезвычайно важные дела именно в четверг. Но Люба с радостью приняла приглашение.
А потом Шура с двумя воспитательницами – приветливой и доброй Татьяной Николаевной и ещё какой-то незнакомой, резкой и неприятной - красила лестницу. Ровно и гладко ложилась ярко-зелёная краска, и Шуре даже нравилась эта довольно однообразная работа.
- Тань, у Светки ж внук родился! – сказала вдруг незнакомая.
- Это у какой Светки?
- Как у какой! С третьей группы Светлана Евгеньевна, дочка у неё в том году замуж вышла…
- Ой не рано ли? Может, надо было им ещё пожить, присмотреться друг к дружке, что ли? Родила-то как, нормально?
- Да как сказать… Кесарево ей делали…
- Леночка-то как твоя? Учится?
- Да так…Это ж разве учёба? Порхает, как бабочка! У тебя-то как?
- Не спрашивай. У мужа моего сестра в Цхинвале живет, так вот не знаю, что там с ними. У неё дочке младшей три года вот только-только исполнилось.
- Как же это, Тань? Там же сейчас такое…Вон в новостях показывают…
- И не дозвониться, ничего, не знаю, что и думать-то…
-Да уж, куда там дозвонишься! От города развалины одни, ужас какой-то!
Две крупные зелёные капли упали с Шуриной кисточки, и она не сразу заметила их. Внизу стояла Люба, не решаясь прервать разговор. На какие-то мгновения над лестницей повисла тяжёлая, гнетущая тишина.
- Шур, нам на второй этаж сказали, там в группе полы намыть, - разрушил молчание тихий тоненький голосок Любы.
* * *
В спальне полы мыли молча, как-то подавленно и сосредоточенно. Когда перешли в игровую, Люба, глядя на то, как быстро и ловко и, казалось даже, с удовольствием работает Шура, удивлённо спросила:
- Ты что, полы мыть любишь?
Шура только пожала плечами. Ей непонятно было, как можно любить мыть полы. Она просто работала – так, как привыкла, как дома. Чего-то страшного в этом не видела, но чтоб любить?
А Люба тем временем нашла корзину с тремя яркими новенькими мячиками, которые тут же один за другим полетели в Шуру. Один пролетел мимо, другой попал Шуре в ногу, а третий она поймала и кинула обратно Любе. Рыбы в большом круглом аквариуме с недоумением смотрели на девочек.
Странная то была игра. В ней причудливо соединялись какие-то элементы всех известных и неизвестных игр с мячом. Было её целью поймать мяч, отбить его или увернуться от него – неизвестно. Но было весело. Шура, как старшая, пыталась порой урезонить свою расшалившуюся подругу, однако не особо настойчиво – так, для порядка. Веселье прервали чьи-то шаги в коридоре. Тревога оказалась ложной, но продолжать игру не было уже ни желания, ни времени.
Оставалось намыть приёмную. Люба пошла менять воду, Шура тем временем огляделась по сторонам. Над шкафчиками, в «Уголке для родителей», висело кроме всего прочего стихотворение, с первых строк поразившее Шуру:
«Ребёнок в доме. В доме тарарам.
Дом осаждают и теснят пространство
Игрушки, обретая постоянство
Царить и воцаряться по углам…
Ребёнок в доме. На своей земле
Из-за какого пустяка он плачет?..»
Это было не просто про какого-то ребёнка. Про неё, про Шуру много лет назад. Обычные, казалось бы, строки наполнились вдруг каким-то особым, очень дорогим и личным смыслом. Она не станет говорить об этом ни Любе, ни кому-то ещё. Это трудно понять, а объяснить она не сумеет. Может, когда-нибудь это чувство воплотится в стихах или в музыке, но это случится не сразу. Пока же – только молчание.
В углу, за шкафчиками Шура заметила игрушку – небесно-голубого резинового котёнка в светло-жёлтой корзине. Такой же лежал сейчас у неё в пакете с игрушками, только этот был грязный и выцветший и потому давно потерявший всё своё очарование. «Странный сегодня день» - подумала Шура. Впрочем, решила потом, что день вовсе не странный, а просто такое у неё сегодня настроение.
Закончился рабочий день. Шура с трудом разобралась со своим пакетами и уже хотела идти.
- Хоть покажи, что у тебя там, - попросила вдруг Люба.
Игрушки, как и следовало ожидать, в большей степени интересовали её.
- Это бантики так и были или ты сама их делала? – спросила Люба, глядя на красного медве-дя. И была очень удивлена, узнав, что и пятна на далматинце – тоже Шурино творчество.
- Не жалко отдавать? – спросила она, восхищённо разглядывая белоснежную блузку с широ-ким кружевным воротником, - совсем ведь новая…
- Не жалко, - отвечала Шура голосом, не терпящим возражений, - кому-то это всё будет нужнее. Люди вообще без всего остались, - последняя фраза казалась ей особенно убедительной.
- Тебе далеко? А то давай, помогу нести, - предложила Люба, и, не дожидаясь ответа, взяла два пакета.
Девочки шли по узкой зелёной улочке. С трудом проникая сквозь густые кроны деревьев, солнечные лучи рассыпались на пыльном асфальте множеством мелких веснушек. Лёгкий, удивительно тёплый ветер приятно теребил длинные Шурины волосы. Люба весело о чём-то рассказывала, но Шура слушала её невнимательно. Ей хотелось остаться сейчас наедине со своими мыслями и с этими удивительными тишиной и спокойствием.
В Центре социальной поддержки семьи девочки заглянули в первый кабинет, встретившийся на пути. Оттуда их послали куда-то дальше по коридору. К нужному кабинету привела их какая-то немолодая полная женщина. Шура очень хотела встретить в Центре ту девушку, к которой она обращалась накануне. Но её нигде не было. В кабинете был полнейший кавардак. Всюду стояли какие-то мешки, коробки; какая-то девушка что-то рисовала на листе ватмана, остальные тоже были чем-то заняты, кажется, упаковывали вещи в коробки. Девочек заметили не сразу.
- Здравствуйте. Мы тут для Южной Осетии принесли…Одежда, игрушки… – сказала Шура.
Она ждала, что вещи хотя бы посмотрят, прежде чем забрать. Но сидевшая ближе всех к дверям девушка просто поставила пакеты куда-то позади себя.
- Спасибо большое, девочки! – торопливо, но с доброжелательной улыбкой сказала она.
* * *
Выйдя из Центра, Шура отправилась на вокзал – встречать Юлю. С Юлей они познакомились в музыкальной школе, на новогоднем концерте. Юля была скрипачкой. Вскоре после знакомства девочки решили попробовать играть дуэтом. Затея удалась; они даже выступали вместе на нескольких конкурсах, и притом успешно. Трудно сказать, от кого из девочек больше зависел их успех. Позицию лидера занимала, как правило, серьёзная, рассудительная Шура. Юле доставалась роль послушного исполнителя. Зато именно от Юли исходили все идеи и начинания, она первая узнавала о новых конкурсах и других мероприятиях.
Шурина учительница не поощряла поначалу этих занятий. Она считала, что Шуре с её способностями нужно больше времени уделять сольной программе. «Куда уж больше-то!» - думала Шура и продолжала играть с Юлей. И вот уже почти два года, как их дуэт получил название – «Увеличенная секунда» - принадлежавшее неиссякаемой Шуриной фантазии и, хоть и являющееся обычным музыкальным термином, но, тем не менее, содержащее глубокий философский смысл и какое-то озорство и смелость. А главное было то, что вместе с названием дуэт официально получил руководителя – учительницу Юли – и время для репетиций.
* * *
Сейчас Шура стояла на вокзале в ожидании электрички, которой приезжала Юля. Погода была чудесная, в абсолютно голубом небе – ни облачка. Жары не было; августовское солнце ласково согревало лицо и плечи. Ветер шуршал листвой вездесущих тополей и пускал рябь по поверхности маленькой лужи у края платформы, отчего отражение солнца в ней то дробилось, рассыпаясь ослепительными искрами, то вновь сливалось воедино. Стоял, пожалуй, лучший день за всё это холодное и дождливое лето.
Два крупных ленивых голубя деловито ходили по платформе, что-то выискивая на голом асфальте. Какая-то старушка бросила пригоршню хлебных крошек, и голуби тотчас ринулись к ней. Ещё и ещё слетались отовсюду птицы; вскоре их была уже целая толпа. Голуби суетились, отталкивали друг дружку и даже – символы мира! – клевались и трепали, ухватив один другого за перья. Всё пернатое сборище беспрестанно копошилось, скандалило; откуда-то появились вездесущие чайки. Наглые, крикливые, они бесцеремонно расталкивали голубей и, не находя уже ничего съедобного, улетали прочь. Юркие воробьи сновали между крупных птиц, и им удавалось иногда выхватить какую-то крошку.
Птиц спугнула электричка. Медленно, тяжело остановилась она с каким-то натужным скре-жетом. Платформа стремительно заполнялась людьми; они окружали теперь Шуру со всех сторон, спешили куда-то по своим делам. Шура тщетно выискивала в толпе свою подругу. Народ потихоньку расходился, но Юли нигде не было. Вдруг кто-то сзади хлопнул Шуру по плечу.
- Привет, Шурёнок! Как я соскучилась! Представляешь, выйду, бывало, на веранду, играю на скрипке и думаю о тебе! В следующем году вместе поедем, давай? – кричала Юля чуть ли не на весь вокзал. Ей было всё равно, что говорить, лишь бы все поняли, как она соскучилась по своей подруге. Шура взяла у Юли большую чёрную сумку. Особой тяжести в ней не было, но надо же было помочь подруге.
- Слушай, что хоть в мире нового происходит? А то у нас там телевизор сто лет назад сло-мался, - спросила Юля, когда все новости более личного характера были исчерпаны, - и вообще, практически полная свобода от цивилизации.
- Про олимпиаду я вряд ли тебе что скажу, - отвечала Шура, - я там сразу результаты забы-ваю. Знаю только, что Китай даёт всем жару. Ну ещё у нашей в какой-то стрельбе серебро, это я помню. Это, по-моему, в первый день было. Она ещё на награждении с грузинкой обнималась.
- Уж это ты запомнила! Неужели не всё равно, кто с кем обнимается? Я поражаюсь!
- Да, ты, похоже, совсем от жизни отстала. Нет, ну неужели совсем ничего не слышала? – и Шура уже привычно начала пересказывать выпуски новостей, добавив к ним рассказ воспитатель-ницы.
С Юлей было легче. Она всегда и во всём поддерживала подругу, радовалась и грустила вместе с ней. Ей можно было говорить всё, что думаешь, делиться с ней всеми переживаниями. Вот и сейчас: выплеснувшись в первые мгновения, радость от встречи стремительно исчезала.
Девочки сели в троллейбус. Юля жила далеко, на другом конце города, поэтому времени наговориться у них было предостаточно. Юля слушала подругу сначала молча, потом, уже войдя в курс дела, стала высказывать своё мнение. В разговор вдруг включилась стоявшая у окна женщина, за ней – какой-то молодой парень. Выяснилось вдруг, что всему троллейбусу далеко не безразлична судьба Осетии. Мужчина средних лет с солидным животиком увлечённо просвещал пассажиров, рассказывая об истории отношений России и Грузии. Маленькая и сухонькая старушка неожиданно воскликнула тоненьким голоском: «Да Сталина на них на всех нет!» - и замолчала, не встретив поддержки. Две девочки, наверное, Шурины ровесницы, яркие, как тропические птицы, одинаково накрашенные и с одинаковыми причёсками и оттого почти неотличимые одна от другой, демонстративно пытались делать вид, что им всё равно: болтали, смеялись, громко включали музыку. Но и они как-то притихли, когда заговорила хмурая кондукторша – осетинка, уехавшая из Цхинвала в прошлую войну.
- Юля, выходим! – поторопила Шура подругу, пробираясь к дверям.
* * *
Шура вспомнила, что когда-то так уже было. Это произошло несколько лет назад, в самом начале сентября, когда всё страну потрясли события в Беслане. Девочки ехали тогда из музыкальной школы, с самых первых в новом учебном году уроков. Разговор о Беслане начала Юля. Она пересказывала Шуре какую-то газетную статью, Шура тоже что-то рассказывала ей…Девочки были изрядно удивлены, когда стоявшая рядом старушка неожиданно обратилась к ним:
- Девчата, вы не могли бы погромче чуть-чуть говорить? Уж больно хорошо вы рассказывае-те, интересно!
«Наверное, перепутала нас с телевизором» - смеялись потом девочки. Тогда же им было совсем не до смеха – уж больно странной и неожиданной была просьба.
А старушка вовсе не собиралась оставаться безучастной слушательницей. Сначала она при-нялась рассказывать то, что известно было ей; потом уже просто стала ужасаться, каким жестоким стал мир – громко, на весь троллейбус. Кто-то спорил, кто-то искал виноватых в случившемся, кто-то радовался, что не с его ребёнком случилось такое…Вскоре в дискуссию был вовлечён весь троллейбус. У кого-то оказался свежий номер газеты, где бесланской трагедии был посвящён чуть ли не весь номер. Газета тотчас была разобрана на отдельные листы, которые, переходя из рук в руки, распространились по всему троллейбусу. Плохо видевшая старушка, ухватив кусок газеты, попросила девочек почитать вслух…
Они доехали тогда до конечной остановки. Назад, до Юлиного дома шли пешком, не зная, радоваться им или огорчаться. Пили у Юли чай и рассказывали о произошедшем её папе. А потом Шуре стало казаться, что они с Юлей просто придумали эту историю, такую неправдоподобную в наш стремительный век, когда всем некогда и потому на многое можно закрыть глаза. Но сейчас история повторялась, и Шуре было как-то радостно, что это не сон и не её фантазия. И всё-таки – поменьше бы поводов для таких разговоров!
* * *
Шура уже подходила к дому, как вдруг увидела, что навстречу ей бежит Джим. Нет, Джима, конечно же, усыпили, и этот серый спаниель никак не мог быть им. Но он был удивительно похож на Джима, и это даже немного пугало.
- Джим! – не сдержавшись, окликнула собаку Шура, хоть и понимала, что пёс, скорее всего, пробежит мимо. Но он остановился, понюхал Шурины ноги… Шура радостно замерла и со страхом ждала, что вот сейчас хозяин позовёт пса – и закончится это минутное счастье. Но поблизости не было ни души; Шура вдруг с удивлением заметила волочащийся по земле поводок.
- Джим! – и Шура робко, осторожно погладила собаку. Та доверчиво смотрела на неё.
- Джим, - и Шура нерешительно взяла в руку поводок и легонько потянула, - пошли, Джим!
Пёс послушно пошёл за ней. Шура была уверена, что собака – явно потерявшаяся, хозяйская, - останется пока у неё. И всё-таки было страшно. Шура понимала: достаточно лишь бросить поводок и уйти; чужая незнакомая собака не побежит за ней, останется ждать хозяина, будто так и должно быть. Нет собаки – нет проблем, нет пугающей неизвестности. Шура остановилась; она старалась не глядеть на собаку… Огляделась, боясь случайных прохожих, глубоко вдохнула… Но бросить поводок уже не могла.
Они шли медленно, настороженно, изучая друг друга. Пёс не сразу решился войти в незнако-мую квартиру.
- Джим, заходи! – поторапливала его Шура, нервно теребя поводок. Пёс осторожно пересту-пил порог, напряжённо принюхиваясь. Незнакомые, чужие запахи и пугали, и манили его.
Наспех пообедав, Шура занялась изготовлением объявлений. Фотографии получились отлич-ные; уже рассматривая их на компьютере, Шура заметила, что среди густого серого крапа отчётливо выделяются чёрные пятнышки на боках, мордочке и левом ухе – совсем как на её далматинце. Но времени удивляться этому совпадению не было – нужно было до прихода мамы успеть напечатать и расклеить объявления, купить корм для собаки.
«Найдена собака, спаниель. Мальчик. Окрас серый. Очень ждёт хозяев» - гласило объявление. Шура сознательно не стало добавлять «…или доброго человека» - она уже мечтала, чтобы пёс остался у неё. Готова была вернуть его хозяевам, даже представляла их переживания, сочувствова-ла… Но тут же придумывала самые невероятные истории. Бросить собаку не могли – с поводком… Но могли ведь оставить чужим, случайным людям, лишь бы сбыть с рук – и пёс в отчаянии или просто случайно сбежал. А может его бросили привязанным?
Но вот объявления напечатаны и вырезаны, Шура клеит их на подъездах, возле магазинов, на автобусных остановках. Джим с ней, рядом – она не решилась оставить без присмотра в квартире незнакомого пса, и это порой привлекало внимание прохожих. Они разглядывали то фотографию на объявлении, то живую собаку; порой что-то спрашивали…Шура пугалась этих расспросов, с тревогой ожидая, что ей вдруг встретится хозяин собаки или кто-то из его знакомых. Но всё обошлось. Только какой-то парень хотел купить собаку. Предлагал сначала двести рублей, потом пятьсот, семьсот…Шура заколебалась. Нет собаки – нет проблем. А на эти деньги можно купить что-нибудь для Осетии – мама всё равно ничего не узнает. Но умные карие глаза, почти человеческие, эти пятна, совсем как у её далматинца…
- Собака не моя, непонятно что ли? И продавать её я просто не имею права! – почти кричала Шура, упрямо глядя в глаза парню. Гордо и решительно ушла прочь – вместе с собакой.
- Я позвоню ещё! – раздалось ей вслед.
Дома Шура первым делом накормила пса, затем, оставив его в коридоре, села за пианино. Любимая мазурка не удавалась – слишком много было переживаний. Дверь в гостиную слегка приоткрылась, и Джим осторожно вошёл в комнату. Он лёг возле стула, прислушиваясь к музыке. Шуре вдруг стало как-то очень легко и спокойно. Мазурки, вальсы, чардаш… Время летело незаметно.
Мама вошла в комнату под звуки тарантеллы. Присутствие собаки уже не было для неё неожиданным – объявлениями был заклеен весь путь от автобусной остановки до дома.
- И что мы теперь будем делать? – с кажущимся спокойствием спросила она.
- Мам, собака чья-то; он с поводком был, - быстро и уверенно заговорила Шура, как-то очень серьёзно и грустно глядя на мать, - его скоро найдут и заберут. Знаешь, он очень-очень тихий и воспитанный. Корм я уже купила. Мам, ведь брали же мы Джим на время. Кстати, я его Джимом зову; он ведь очень похож, правда? А смотри, у него тут пятнышки прям как у моего далматинца! Знаешь, если ты совсем не хочешь, мы можем его на балконе держать, сейчас же лето, тепло! Это ведь совсем ненадолго! Он домашний, породистый, его, наверное, уже ищут…
- Возьми коврик в шкафу – тот, старый, ты знаешь, - в коридоре постели. Гулять я с ним не буду, - тихо сказала мама.
Шура ничего не сказала. Её благодарностью стали несколько звонких мажорных аккордов.
* * *
Тем временем приближался Шурин день рождения. Это всегда был особый праздник. В десять лет Шура раз и навсегда отказалась от маминых подарков, вытребовав взамен делать в свой праздник всё, что ей вздумается. Мама не приняла это всерьёз, ожидая, что за год всё будет забыто, но Шура вовсе не собиралась отказываться от своих намерений. С тех пор праздник был похож на что угодно, но только не на день рождения. Озеленение подъезда, акция помощи бездомному псу Рыжику, сбитому машиной…Мать не одобряла такого поведения, но считала это всего лишь невинной детской забавой. У Жени хватало других интересов в жизни, но Шура была её лучшей подругой. Кроме того, она считала такие мероприятия полезными для своей младшей сестры. Нонна Аркадьевна и Юля полностью поддерживали девочку во всех её начинаниях.
А цветы зеленели на окнах в подъезде; на зиму их забирали к себе Шура и Нонна. Рыжик поправился и нашёл любящих хозяев. Шура радовалась этим своим успехам, но ещё больше – самому празднику. Ей приятно было чувствовать себя то гостеприимной хозяйкой, то великосвет-ской дамой, то ещё кем-нибудь… Да, это было несколько странно, но с некоторых пор Шура не боялась быть странной. Она понимала, что уже никогда не сможет быть такой, как все. Понимала: будешь стесняться и стыдиться своей непохожести на остальных – ответят насмешками и презрениям. Так уже бывало когда-то в школе. Но будешь смелой, гордой, уверенной – примут такой, какая есть, будут любить и ценить. Не все; но для всех хорошим и не будешь.
С такими убеждениями Шура жила уже года три или четыре. И странное дело: она не только не боялась делиться с друзьями и знакомыми своими интересами, высказывать своё мнение…Ей как-то удавалось увлечь окружающих тем, что волновало её саму.
* * *
Вот и теперь все самые близкие Шурины друзья были практически уверены, что нынешний праздник будет посвящён Южной Осетии. Лишь мама порой с любопытством и надеждой поглядывала на Джима; но Джиму и без всяких праздников и акций жилось прекрасно.
В воскресенье, когда мама ушла на новоселье к своей подруге с работы, Шура, усадив Джима на диван рядом с собой, занялась какими-то странными подсчётами. «Я, мама, - шептала она, загибая пальцы, - Нонна, Женя, Юля. Да, Люба ещё. И Женькина сестра. И того нас семеро. Ах да, Джим, ты ещё! Восемь!»
Пёс уже успел уяснить, что Джим – это его новое имя, и, слыша его, он радостно вилял хвостом и заглядывал Шуре в глаза. Вообще это был на редкость смышленый и воспитанный пёс. Оказалось, что он даже был обучен нескольким простым командам.
А Шура что-то умножала, складывала, снова умножала…Аккуратно записала конечный результат в свой блокнот для разных заметок.
Всё выяснилось в понедельник, когда, придя с работы, Шура высыпала перед обескуражен-ным Джимом целый ворох цветных ленточек.
- Любуйся, Джим! – радостно сказала она собаке, - вот теперь мы будем готовиться к празд-нику.
И Шура принялась сначала разрезать ленточки, а потом сшивать их по несколько вместе. Джим сосредоточенно наблюдал за движениями её рук, силясь понять смысл этой работы. В конце концов из четырёх узких и длинных ленточек получились шестнадцать коротких, широких и разноцветных. По две на каждого. Половина – белый-синий-красный, половина – белый-красный-жёлтый. Российский флаг и флаг Южной Осетии.
* * *
Во вторник Шура мыла окна в коридоре на втором этаже. Татьяна Николаевна и незнакомая воспитательница красили в белый цвет перила.
- Тань, твои-то как? – спросила вдруг незнакомая.
- Да, слава богу, живы, здоровы…Звонили вот из Владикавказа, с чужого мобильника какого-то…Они же, представляешь, ехали на машине своей, и вот начали стрелять, по дороге прямо, по людям… они-то успели выскочить, спрятаться где-то, а машина и вещи все…
Шура старалась не шуметь и прислушивалась к каждому слову. А когда шла по лестнице, заметила: перила – белые, а по краям самой лестницы – красная и жёлтая полоски. «Актуальная расцветка - удивлённо и грустно подумала Шура, - впрочем, ерунда всё это, обычное совпадение. И надо же было заметить, высмотреть… Совсем крыша едет!» Но как ни старалась Шура гнать прочь подобные мысли, лестница оставалась для неё «осетинской».
* * *
В четверг Шуру разбудила не мама, как обычно, а телефонный звонок. Лера из Алтайского края, как всегда, звонила раньше всех. «Ну вот, - радостно подумала Шура, - будем считать мой день рождения открытым. Нет, открытый – как-то не звучит. А какой тогда?» Впрочем, Шуру не очень-то беспокоил этот вопрос, и она спокойно (насколько вообще можно быть спокойной в день рожденья) отправилась гулять с Джимом.
Звонил мобильник; Шура испугалась сначала, что это насчёт Джима, но это оказался всего лишь очередной поздравляющий – Антон из Саратова.
- И чего им всем не спится? – обращалась Шура к Джиму, - вот звонят тут все, понимаешь ли! Имей в виду, так сегодня будет весь день! А потом ещё явится толпа ненормальных гостей, к тому же наверняка голодных…Вот будет весело!
С работы Шура пришла вместе с Любой. С порога их встретил запах изумительных вишнёвых булочек – ради них Шурина мама даже взяла отгул на работе. Джим весь день деловито вертелся у неё под ногами, думая, видимо, что помогает.
- Ну вот теперь, когда мы уже пришли, поздравляю тебя с днем рождения! - торжественно сказала Люба и протянула ей оранжевый свёрток с пышным бантом, - желаю всего-всего самого замечательного ну и всё в таком же духе! Всего, что ты сама желаешь! – Шура, не дослушав поздравления, уже разговаривала по телефону. По-французски. Бегло, уверенно, чем немало удивила Любу. Звонила Мари – Шурина парижская подружка.
Почти сразу же запел мобильный. SMS-ка. Соня из Мурманска.
Шура принялась распаковывать подарок, но вдруг, вспомнив что-то, умчалась в свою комна-ту и тут же вернулась – с ленточками. Две повязала Любе на длинные тоненькие косички, две – Джиму на ошейник. Остальные положила пока на столик в коридоре.
Совместными усилиями были завершены последние приготовления к празднику. Шура с мамой отправились переодеваться. Шура надела своё любимое платье – красное, с пышной юбкой, отделанное многочисленными оборочками и кружевами. Алые коралловые серьги и бусы. С удовлетворением взглянула на себя в зеркало. Длинные, чуть волнистые русые волосы красиво ложились на плечи; лёгкое, точно воздушное платье сидело просто отлично, да и красный цвет очень шёл девочке. «Ну чем не красавица!» - довольно подумала Шура и немного покружилась по комнате.
- Ой, Шур, тебя не узнать! – удивилась Люба, привыкшая видеть подругу в рабочей одежде.
- Что-то мама у нас молчит, уж не заснула ли там! Ма-а-ам! Ты где? – весело закричала Шура, завязывая себе ленточки на худеньком запястье, - так, мам, одну ленточку я тебе вот так вот бантиком приколю, а со второй что делать?
- А давай, как у тебя, на руку! – с неожиданным задором сказала мама.
Снова и снова раздавалась певучая трель мобильного телефона. Шура уже не боялась, что это могут быть хозяева Джима, она наслаждалась праздником. Читала сообщения, тут же отвечала на них…
Люба тем временем с интересом разглядывала так называемую «газету», вывешенную в гостиной. Идея «газеты» принадлежала Нонне. Это был лист ватмана, на котором были приклеены фотографии с прошлых дней рождения, под каждой подписан год. Крохотная голенькая Шурочка на большом мягком одеяле; уже постарше – в нарядном белом платьице, с букетом ромашек. Шура и Женя на каруселях, рядом стоят мама и бабушка. Шура с Джимом у фонтана в городском парке. Через несколько лет – этот же фонтан; только Шура уже без Джима, а рядом стоит Софико и её брат. У всех троих букеты ярко-розовых флоксов. Фотография в подъезде – Шура с мамой, Нонна, Шурины подружки – Женя и Юля. У всех в руках горшки с только что посаженными цветами. Грустная фотография – в ветеринарной клинике, с забинтованным Рыжиком.
Шура распаковала, наконец, подарок. Это была премилая статуэтка – весьма упитанный самодовольный рыжий кот с чрезвычайно ярками полосками. Он тут же занял место на пианино, рядом со шкатулкой для писем.
На звонок в дверь Джим ответил громким лаем, как настоящий хозяин. На пороге стояла Юля со скрипкой, яркой подарочной сумочкой из блестящей бумаги и ещё каким-то пакетом, который, впрочем, не очень бросился Шуре в глаза.
- Ты что, издеваешься? – воскликнула Шура, обнаружив в сумочке кружку. Для многочис-ленных кружек в гостиной была отведена целая полка, - с тебя штраф! На первый раз десять рублей!
- А договориться никак не удастся? – спросила Юля, доставая из загадочного пакета очарова-тельный вязаный детский чепчик.
- Юля, ты просто молодец! – радовалась Шура, аккуратно складывая чепчик и помогая Юле завязать ленточки - подготовилась основательно! Мама вязала, да?
Разумеется, чепчик никоим образом не мог предназначаться лично Шуре, как, впрочем, и всё остальное содержимое Юлиного пакета. Чудесные детские вещички были связаны Юлиной мамой – удивительной мастерицей по части рукоделия – всего за несколько дней специально для Осетии. А Юля предвидела, чем на этот раз обернётся Шурин день рождения, и рада была сделать приятное подруге.
Нонна Аркадьевна и Женя со своей шестилетней сестрой Светой пришли одновременно. Шура привлекла Любу и Юлю к раздаче ленточек, а сама принимала поздравления и подарки. Широкий тёмно-красный шарф – от Нонны и роскошный двухтомник Булгакова от Жени. Света с нескрываемой гордостью вручила Шуре собственноручно сделанную аппликацию – букет цветов в маленькой корзиночке. Сверху огромными печатными буквами написано: «ПОЗДРАВЛЯЮ!»
Итак, торжество начинается! – объявила Шура, распахивая двери гостиной.
* * *
- Эй, есть тут специалисты по открыванию шампанского? – весело спросила Шурина мама, неся бутылку. Нонна попыталась проявить инициативу, но тут же вмешалась Женя.
- Да как вы смеете эксплуатировать представителей творческой интеллигенции! – грозно воскликнула она, завладевая своенравным напитком. Все смотрели на неё, затаив дыхание.
- А вдруг фонтан будет? – испугалась Люба.
- Ничего, трезвее будем, - тихо, будто несколько стесняясь взрослых, успокоила подругу Шура. Раздался лёгкий хлопок.
- Да здравствует живительная влага! – дурачась, восторгалась Женя под громкие аплодис-менты. Шампанское, налитое в бокалы, пенилось и чуть слышно шипело.
- Итак, - торжественно заговорила Шурина мама, - как уже давно принято в нашем доме, коллективный тост. Шурочка, дорогая моя доченька, поздравляю тебя от всей души! Будь всегда такой же умницей, и пусть у тебя всё удаётся. И огромного тебе счастья! Если ты будешь счастлива, то и мне будет хорошо и радостно!
Нонна, как всегда, подготовила поздравление в стихах. Таких поздравлений у неё для любого случая нашлось бы великое множество. Она записывала их в особую синюю тетрадочку с пожелтевшими от времени листами и очень дорожила этими своими записями.
- Будь девушкой, уверенной в себе, в своей борьбе, в тропе своей, в судьбе…В толпе дер-жись, как будто ты одна, как будто ты богиней рождена! Будь всегда нашим маленьким земным солнышком! – её голос, спокойный и глубокий, производил удивительное впечатление, - в общем, за тебя!
Подруги ограничились обычными пожеланиями счастья и успехов.
- Поздравляю тебя, - с забавной торжественностью сказала Света, подняв свой бокал с клюквенным морсом, - и хочу сказать…
Девочка смущённо замолчала, позабыв от волнения все те замечательные поздравления, которые она так старательно сочиняла. Все в ожидании смотрели на неё.
- В общем, за тебя…И за нас! – закончила Света.
Салаты и фрукты исчезли со стола моментально, словно их и не было вовсе.
- Мы требуем торт! – кричала Женя, - торт на стол! Де-серт! Де-серт! – принялись скандиро-вать они вместе со Светой.
- Так, бунтовщики! Нарушители общественного порядка! Я вынуждена вас оштрафовать! – немедленно отреагировала Шура, - по десять рублей с каждого, и того двадцать. Все собранные сегодня средства пойдут на покупку школьных принадлежностей для детей из Южной Осетии!
Всех развеселило вдруг то обстоятельство, что на импровизированной копилке – яркой картонной коробочке с прорезью – сохранилась ещё надпись: «Для Рыжика».
- Десерт нужно заработать! – хитро улыбаясь, сказала Шура, - подвижные игры ещё никому не вредили!
Теперь праздник был больше похож на детский утренник. Все, независимо от возраста, с удовольствием бегали вокруг стульев, играли в жмурки…Победители получали символические призы – календарики, блокнотики, маленькие шоколадки. Но, несмотря на всеобщую радость, Шуре становилось вдруг несколько неловко. Война в Осетии, веселый праздник, штрафы…Салон Анны Павловны из «Войны и мира»…Напрасно Шура гнала прочь внезапно возникшее навязчивое сравнение, напрасно убеждала себя, что сейчас – совсем другие обстоятельства, и она сама – не скучающая великосветская дама, а просто девочка, искренне переживающая и желающая помочь…А день рождения – это просто праздник, такой же, как и всегда…И Шура с опаской поглядывала на Нонну, которой тоже вполне могло прийти на ум это сравнение. Она, конечно же, тактично промолчит, но вот это и кажется Шуре особенно страшным – не знать, что думает о тебе дорогой и близкий человек. Девочке грустно, тяжело и тревожно; но она сегодня – именинница и радушная хозяйка. Надо быть самой весёлой, самой красивой, самой счастливой. «И зачем я так внимательно читала всё, что задавали?» - горестно думает она.
* * *
Торт был крохотный, просто дань традиции. «Гвоздём программы» были вишнёвые булочки и коктейль из мороженого с бананом и клюквой – Шурочкин кулинарный эксперимент.
- Шур, сжалься! – стонет Юля, - всё просто изумительно вкусно, но коктейль я не осилю…
- Штраф! – неумолима Шура.
- Откупаюсь пинетками! – пинетки крохотные, светло-розовые, с маленькими пушистыми помпончиками.
Шура уносит на кухню грязную посуду. На кухне почему-то включен телевизор.
- Вы представляете! – радостно влетает она в гостиную, - сегодня Гергиев с оркестром Мариинского театра выступает в Цхинвале! В восемь прямая трансляция по «России»!
Нонна ещё накануне слышала где-то о концерте. Нонне приз – календарик и блокнот.
«Беспроигрышная лотерея». Один билетик – десять рублей. Юля неизменно расплачивается чудесными вязаными вещичками. Блокноты, календари, шариковые ручки моментально находят своих владельцев. Шурина мама носится с фотоаппаратом, стараясь запечатлеть чуть ли не каждую секунду странного праздника.
- Что за дела? Это уже четвёртый! – Нонна делает вид, что возмущена до глубины души, выигрывая четвёртый блокнот. Маленькая Светланка, выиграв последний блокнот, тут же принялась что-то в нём рисовать.
Затем начинается импровизированный концерт. «Вход», конечно же, платный. Поначалу всё «как положено» - Шура играет, мама объявляет номера и усиленно фотографирует всё вокруг. Но вдруг Света с решительным видом выходит на середину комнаты и старательно декламирует какой-то детский стишок, чем и зарабатывает целую пригоршню крохотных карамелек. Пример оказался заразительным, и вот уже все по очереди (а порой и без очереди) поют, танцуют, декламируют и даже жонглируют. В завершение Шура и Юля выступают дуэтом со своим любимым зажигательным чардашем. Света танцует. Джим путается под ногами, и заключительный аккорд сливается с его громким лаем.
И вновь надрывался мобильник, перекрикивая общее веселье. Ах, как сегодня рада была Шура этому сообщению, как ждала его!
- И как вы думаете, кто мне пишет? – радостно спросила Шура. Лицо её светилось ликовани-ем, - кто угадает, получит много-много конфеток!
- Даже не представляю! – изображая удивление, воскликнула мама.
- Дед Мороз! – неожиданно развеселила всех Света.
- На пойму, с чего такая необыкновенная радость, но это Софико! – и Юля получает обещан-ные конфеты.
Шура сама не знала, чему она так радуется. Она давно уже хотела отправить сообщение своей грузинской подружке, но не знала, что написать. Обычное «привет, как дела» её сейчас совсем не устраивало… Но не писать же ей про Осетию – ещё неизвестно, как подружка это воспримет.
«Поздравляю с днём рожденья! Счастья, здоровья, успехов, любви!» Софико всегда присыла-ла такие SMS-ки, только вместо дня рождения был Новый год или какой-нибудь ещё праздник. Всё как обычно. И вот теперь Шура с радостью и каким-то непонятным облегчением читала это стандартное, сухое и безликое сообщение. Однако придумать ответ – задача не из лёгких.
«Спасибо огромное! Как дела? В Цхинвале сегодня выступает Гергиев с оркестром, буду по телевизору смотреть. Это я тебе просто как музыкант музыканту» Отправив сообщение, Шура уже жалела об этом. Ей казалось, что она поспешила погорячилась…Зря всё это, совсем зря…С тревогой и недоверием смотрит Шура на лежащий на столе телефон.
«Запиши на диск. Прошу как музыкант музыканта» - ответ настолько удивляет Шуру, что она зачитывает его вслух.
- Вы, музыканты, думайте, что хотите, - сказала Нонна, - но мне кажется, что этот концерт – событие всё-таки больше политическое, чем музыкальное.
- Абсолютно с вами согласна, - отвечает Шура, - но Гергиев есть Гергиев.
- Я, конечно, твою подружку совсем не знаю, - как-то недовольно проговорила Люба, - но по-моему это всё-таки слишком…Запишите ей, понимаете ли! Тоже мне, нашла кино интересное!
- Вот именно, что ты её не знаешь! Софико – моя подруга и вообще изумительный человек, и ей, как человеку, серьёзно занимающемуся музыкой, интересны события в мире культуры. И вообще, мы – подруги, и всё тут! – гневно выпалила Шура, пытаясь убедить в этом не столько присутствующих, сколько себя саму. Она понимала, что это её выступление было абсолютно неуместным и ненужным и боялась посмотреть на готовую заплакать Любу, так незаслуженно обиженную. А Люба винила во всём произошедшем только себя, и не знала, как извиниться, как оправдаться перед старшей подругой.
- Так, взрослые! У нас день рождения или как? – спасла положение Света. Всем вдруг снова стало легко и весело.
* * *
А в восемь вечера был включен телевизор. Смотрели молча, сосредоточенно. Притихла даже маленькая непоседливая Светланка, уже кое-что понимавшая в свои шесть лет. Только в самом начале Юля позволила себе улыбнуться и переглянуться с Шурой, увидев у людей на экране ленточки – почти такие же, как Шурины; и так же повязаны у кого на сумку, у кого просто на руку. Это маленькое совпадение пробуждало чувство какого-то единения и солидарности.
Оркестр…Зрители – и российские военные, и измученные войной цхинвальцы. Дети, не по годам серьёзные. Множество свечей отделяет их от музыкантов. У многих свечи в руках. Вступительная речь – на русском и английском языках. Позади – разрушенное здание, которое то и дело показывают крупным планом. На нём – полотнище с надписью: «Вам, живым и погибшим; тебе, Южная Осетия». Бессмертные симфонии – шестая Чайковского и седьмая, блокадная, Шостаковича. И надо всем этим всё больше сгущается сумрак южной ночи. Шуре представляется свежесть летнего вечера, лёгкий ветерок…Но нет; в Цхинвале сейчас, наверное, пахнет гарью и ещё чем-то тяжёлым и неприятным. Вся красота вечерней поры вдруг как-то меркнет – не от вида развалин, печальных зрителей; именно от мысли, что в воздухе стоит запах гари и дыма.
Шура не любила музыку Шостаковича; она казалась ей какой-то тяжёлой, резкой, несклад-ной…сейчас музыка была та же самая, что и на уроках в музыкальной школе, но теперь она стала для Шуры живой, пронзительной, тревожащей. Скорбь, непонятная тяжесть на сердце…
Как-то сами собой мысли стали складываться в стихи. Шура беззвучно шептала их, боясь навсегда потерять только что родившиеся строки. Она осторожно взяла ручку и блокнот, оставленные кем-то из гостей на столе и торопливо принялась записывать самым ужасным и неразборчивым почерком. Нонна, сидевшая рядом, внимательно вглядывалась в кривые, неразборчивые строки с какими то резкими, колючими штрихами…
Концерт длился всего час. Несколько секунд все были точно в каком-то оцепенении; и бело-курая весёлая Света казалась чем-то похожей на цхинвальских детей…Нонна взглянула вдруг на Шуру, недвусмысленно указывая на блокнот со стихами…Шура отрицательно мотнула головой, впрочем, настолько неуверенно, что Нонна тут же начала читать их вслух – медленно, точно давая время осмыслить каждое слово:
«Горный край, южным солнцем обласканный,
Край, где я никогда не была,
Я узнала тебя по развалинам,
По домам, спалённым дотла.
Я тебя узнавала, Осетия,
В скорбных выпусках новостей…
Пусть же МИРНОЕ солнце светит
Над землёй опаленной твоей!
Пусть оно обогреет кровавые раны,
И его негасимым лучам
Улыбнётся ребёнок, повзрослевший рано,
Улыбнётся за весь Цхинвал!»
Шура вовсе не считала своё стихотворение великим литературным свершением. Она понима-ла, что родные, близкие вряд ли станут говорить ей о каких-то недостатках, и это было особенно неприятно. Но слушатели ещё находились под впечатлением от концерта; и если и были в Шуриных стихах какие-то погрешности, шероховатости, то вряд ли их кто-то замечал сейчас. Понимая это, Шура даже жалела теперь, что не решилась прочитать их сама.
Шура взяла диск и убрала его в конвертик. «Для Софико» - написала карандашом. «Никогда не стану сама смотреть эту запись, - подумала она, - пусть всё останется в памяти таким, как сейчас. Пройдёт время, я забуду многое…Но всё равно пусть всё остается как есть…»
- А я всё-таки считаю, что людям нужнее сейчас продукты, тёплые вещи, а не музыка, - прервала вдруг Шурины размышления Женя.
Шура хотела возразить ей, сказать, что если музыка – значит мир и нет войны…Но понимала, что всё это – абсолютно неубедительно, тем более для категоричной Женьки.
- Каждый должен прежде всего делать своё дело, - отвечала Жене Нонна.
- Седьмая симфония Шостаковича впервые исполнялась в блокадном Ленинграде, - серьёзно сказала Шура, чувствуя поддержку.
В дверь позвонили. Это была Настя – соседка, молодая девушка. Её кот в очередной раз перебрался на Шурин балкон, и она пришла забирать своего любимца.
- А что тут у вас за… праздник? – робко спросила Настя, удивлённо разглядывая нарядных гостей, «осетинские» ленточки…
- Не поверишь, но это мой день рождения. Кстати, буду очень благодарна, если ты нас всех вместе быстренько сфотографируешь! – Настя ещё не успела ответить, но фотоаппарат уже оказывается у неё в руках.
* * *
Заключительным аккордом праздника стал аукцион фотографий, которые Шура тут же распечатывала на новеньком – купленном пару месяцев назад – принтере. Последнюю фотографию она приклеила в «газету» и подписала ярко-красным фломастером: «2008 год»
Фотография получилась вполне обычная. На сереньком диванчике в гостиной сидели Нонна Аркадьевна, мама, Женя и Люба. Перед ними на невысоком детском стульчике, непонятно зачем годами хранившемся в доме, сидела Шура. Юля и Света расположились просто на полу, по бокам от этого импровизированного «трона». Юля держала в руках скрипку, Светланка обнимала Джима. Все, как и положено, улыбались. Но ленточки…И пинетки, случайно попавшие в кадр…
Шура подумала немного и дописала под фотографией: «Вам, живым и погибшим; тебе, Южная Осетия». Тут же засомневалась, насколько это уместно. Но ведь никогда не поздно зачеркнуть, закрасить, заклеить…И Шура отправилась провожать гостей.
А потом она грустно сидела на диване в тёмной гостиной, обняв Джима и теребя ленточку цветов флага Южной Осетии на его ошейнике. Она всегда не любила время «после» - после праздника, после конкурса, после чего-то ещё…Это было ощущение какой-то пустоты и непонятной тоски. Шура шептала Джиму свои стихи, написанные прошлым летом, когда уехала Софико.
«Окончен бал. Погасли свечи.
И только вечер, только вечер
Молчит наедине со мной
И тусклой странницей-луной.
Быть королевой бала лестно,
Что дальше будет – неизвестно,
И где найду я свой причал…
Погасли свечи, кончен бал…»
Стихи утешали её, как, впрочем, утешило бы любое другое занятие. Хаос чувств и пережива-ний понемногу упорядочивался, давая возможность всё оценить и осмыслить. Шура, вызвав крайнее недоумение Джима, резко и решительно встала, включила свет, взглянула ещё раз на «газету» и убрала её в шкаф – до следующего года. Потом открыла коробку-«копилку» и стала пересчитывать её содержимое. Набралось не так уж и мало – почти семьсот рублей. Удивительно, как её до сих пор не послали далеко и надолго со всеми этими штрафами и лотереями…
А что, Джим! – сказала вдруг Шура, - ведь можно ещё купить всяких там носочков и труси-ков. По-моему, вполне разумно. Это ведь старое не отдашь! А денег у нас теперь, прямо скажем, немало. И на тетрадки хватит, и на всё…
«Окончен бал, погасли свечи…» Да нет же, ничего не окончено! Всё только начинается!
Шура подошла к окну. Ей вдруг отчётливо представилось, будто бы прошло уже несколько лет; она на каком-нибудь конкурсе, фестивале или где-то ещё. И вдруг она случайно замечает девочку с игрушкой в руках. Это, несомненно, её далматинец; а девочка непременно высокая, худенькая, с огромными тёмными глазами, и зовут её Лана…Впрочем, не обязательно…А далматинец верой и правдой служит ей, как служил когда-то Шуре.
Впрочем, нет. Шура – известная пианистка, она награждает каких-нибудь юных лауреатов, поздравляет их… И среди них – эта неведомая Лана со своим неизменным спутником-далматинцем. Но нет, Лана вырастет, пока Шура станет знаменитой. Если станет вообще…
«Говорят, если очень захотеть…» - и Шура ласково гладит Джима и с надеждой смотрит на него. Завтра они с Юлей отправятся покупать школьные принадлежности и всякие мелкие предметы одежды. Шура возьмёт вязаные вещи, которые весь вечер использовала в качестве валюты Юля. У Шуры дома приведут всё в порядок – и в Центр семьи!
Шурины размышления странным образом трансформируются в то, что ей непременно хочет-ся поехать к Софико. Она тихо-тихо, но с такой интонацией, будто кричит на весь мир, обращается к Джиму:
- Хочу к Софико. Да! Хочу в Гори! Хочу в Тбилиси! Ну не смотри на меня так, Джим, ну хочу и всё тут! А что такого?
Шура отправляется в свою комнату; Джим лениво семенит за ней. Девочка берёт тетрадку, предназначенную специально для её поэтических опытов, и переписывает туда своё новое стихотворение. После недолгих размышлений даёт ему название: «Южной Осетии».
* * *
На следующий день моросил мелкий, совсем осенний дождик, серые тучи низко нависали над городом, сливаясь в какую-то одноцветную давящую массу. Но Шуре этот день всё равно казался чуть ли не праздничным. Однако праздник этот был совершенно иного рода, чем вчерашний. То всё-таки было прежде всего торжество в честь неё, Шуры. Сейчас её необычайно радовала возможность участия в судьбе других людей, абсолютно ей чужих и незнакомых, находящихся где-то далеко, за тысячи километров от неё; их беда, их боль отчего-то была ей необычайна близка. Радостным было предвкушение того, как они с Юлей пойдут в магазин, в Центр семьи…Конечно, всё равно всё это мелочи, но ведь именно из таких мелочей и складывается любое общее большое дело. Шуре вдруг вспомнились её игрушки, блузки, кофточки…»Ну и что, - думала она, – что мама отдавала это всё только оттого, что оно стало ненужным. Мне-то было важно, что кому-то это будет нужнее. А там, в Осетии людям вообще не важно, что я сейчас думаю, а важно, что ребёнку есть что надеть»
Людям…Но Шуре вместо каких-то абстрактных людей виделась теперь только ей же приду-манная Лана. Она, несомненно, была и на концерте, среди других детей с пугающе взрослым взглядом. Она и сейчас не то чтобы слышит эту музыку, но чувствует её всем своим существом, живёт ею. Шура точно знает это; она и сама часто испытывала это чувство, когда музыкой охвачена вся её душа, будто огнём; но огнём животворящим, созидающим.
Уходя на работу, Шура вдруг повязала на сумку свои ленточки. Выйдя на улицу, она чувст-вовала поначалу какое-то напряжение и скованность; было несколько неловко, но было и что-то сладостное в сознании своего, пусть незначительного, но отличия от остальных. И всё же Шуру радовало, что вечно спешащие прохожие просто не замечали её – мало ли что привязано на сумке у современной девушки.
Шура терпеть не могла выбивать подушки и матрасы, но сегодня даже эта работа давалась ей легко и радостно; даже не вспоминая о мозолях на ладони, полученных за этим занятием в первый трудовой день, Шура то и дело подгоняла сонную Любу, крайне удивлённую такой резвостью обычно спокойной и рассудительной подруги.
Только немного грустно было, что кончался август. Жалко было расставаться с голубым котёнком в приёмной, со стихотворением, так запомнившемся Шуре, с «осетинской» лестницей. Шура знала, что вряд ли она будет общаться с Любой, что никогда не узнает продолжения истории осетинской родни Татьяны Николаевны…
Когда рабочий день кончился, Юля уже ждала подругу на крыльце детского сада, поёживаясь от холодного ветра, который безжалостно трепал длинные концы завязанных на запястье какими-то замысловатыми узелками ленточек. Подруги ни о чём не договаривались заранее, но решение так показать своё отношение к трагическим событиям в Южной Осетии пришло к обеим девочкам.
Магазин занимал целый этаж в крупном торговом центре. Почти половину этого пространст-ва занимал отдел канцелярских товаров. У девочек разбегались глаза. Шура, впрочем, быстро сориентировалась и стремительно направилась к стеллажам с тетрадками.
- Шур, погоди! – окликнула её Юля, внимание которой привлекли тетрадки на стоечке в середине зала, - смотри, какая прелесть!
- Положи! – неожиданно строго сказала Шура, - дорого. И смысла нет покупать тонкие тетради с цветной обложкой – расходуются всё равно моментально. А бумага? Это же просто какая-то дрянь, она же почти прозрачная!
Юля разочарованно взглянула на Шуру. А та уже выбрала из пёстрого множества три наибо-лее подходящих варианта. Тетради были недорогие, в простых обложках, однако с плотной белоснежной бумагой, чёткой, но не слишком яркой линовкой. Юля явно была недовольна выбором подруги.
- Ты пойми, это же для детей! – убеждала она Шуру, - пусть будет яркое, нарядное, красивое!
- Дети пойдут учиться, и будут в этих тетрадках писать, а не обложки рассматривать! – настаивала на своём Шура, - я могу, конечно, выбрать самые дорогие и яркие, но зачем?
Юля ничего не могла возразить. Девочки взяли по целой упаковке тетрадей в линейку и клетку и отправились выбирать пеналы. Снова короткий спор по поводу яркости и практичности, но тут Шура не столь категорична. Тем не менее, она однозначно против пеналов с персонажами мультфильмов и просто пёстрых. Юля зачарованно любуется большим, уже заполненным пеналом, не в силах оторвать взгляд от новеньких карандашей, ручек, фломастеров…
- Даже не думай! – снова возвращает её с небес на землю Шура. Будь Шура одна в магазине, она бы сама не раз залюбовалась многочисленными безделушками, в которых вряд ли есть необходимость. Но перед подругой нужно быть по-взрослому разумной, считает Шура. Это её роль, её образ, который она сама себе выбрала и которому волей-неволей приходилось соответст-вовать. Она выбирает несколько пеналов – вполне удобных и практичных, но всё-таки, в угоду Юле, несколько более ярких, чем ей хотелось бы. Ластики, линейки и прочие мелочи выбираются по тем же принципам. Шура в своей стихии, она командует, распоряжается, то и дело поучает свою подругу – но всё это так увлечённо и радостно, что Юля даже не пытается возражать. Приподнятое настроение Шуры невольно передаётся и ей.
В заключение Шура выбирает несколько раскрасок. Это её любимые сказки – «Лисичка со скалочкой», «Госпожа Метелица», «Снежная королева»…
- Товарный чек не нужен? – спрашивает молоденькая девушка на кассе, внимательно оглядев девочек. Шура отрицательно мотает головой, но кассирша переспрашивает ещё раз.
- Вы, конечно, можете нам его выписать, но нам он однозначно не нужен! – убеждает её Шура.
- А вы, наверное, из какой-то общественной организации? – неуверенно спрашивает кассир-ша после некоторой паузы, с интересом разглядывая ленточки на Шуриной сумке, - это для Осетии, да?
- Мы сами, по собственной инициативе, - отвечает ей Шура.
Девушка улыбается уже не просто «дежурной» улыбкой, а с некоторым интересом.
- Сами-то в школу собрались уже? А то приходите ещё!
Девочки торопливо кивают ей на прощание.
- Но почему мы не можем купить одежду здесь же, в торговом центре? – снова недовольна Юля.
- Да потому что здесь мы заплатим за фирму, за торговое место, за приличную зарплату продавцам…А та же пижама – она и есть пижама, где ты её ни покупай!
И девочки отправились на рынок, расположившийся по соседству.
- Носочки побольше, поменьше есть… - демонстрировала, даже, пожалуй, чересчур любезно свой товар немолодая полная продавщица, - вам на мальчика или на девочку? Лет сколько?
Юля совсем растерянно взглянула на Шуру.
- Вы знаете, мы это не себе. Для Южной Осетии… - уверенно отвечала Шура, так что нам всего и много. А скидочки никак не получится? – бойко спросила она.
- Конечно-конечно, - тараторила продавщица, - пижамы вот, трусики, маечки…Свитерок не хотите?
Шура, пощупав ткань, решительно отказалась от свитерка, остальное же всё вполне одобрила. Без особых усилий вытребовала солидную скидку – «для Осетии всё-таки», - чем немало удивила Юлю.
* * *
- Шур, давай Джима с собой возьмём! – просит Юля подругу, когда все покупки аккуратно сложены. Она ждёт решительного отказа – только собаки им не хватало! Но Шура даже не спорит. Джим, деловито-настороженно обнюхивающий незнакомые вещи – что-то говорят ему многочисленные запахи, неведомые человеку - рад предстоящей прогулке. А Шуре просто спокойней и уверенней с ним.
Девочки едут на троллейбусе – под предлогом того, что слишком объемным получился груз. На самом деле каждая из них почему-то надеется встретить кондукторшу-осетинку и не хочет признаваться в этом подруге.
В Центре социальной поддержки семьи всё тот же ремонт. Всё так же заставлен коробками кабинет, все так же все заняты. На Джима смотрят и с интересом, и с каким-то неодобрением. «Надо было всё-таки оставить его на улице» - думает Шура. А сам Джим ведет себя вполне прилично и смирно.
Дождь, ливший весь день, как-то незаметно и неожиданно прекратился. Солнце то и дело проглядывало сквозь мутную дымку, и тут же вновь скрывалось. Джим рвался вперёд; ему нестерпимо хотелось носиться по лужам, поднимая тучи брызг. Но Шура не решалась спустить собаку с поводка. Она боится потерять Джима так же легко, как и нашла.
- Харлей! – крикнула вдруг какая-то девушка, - Харлей!
Пёс насторожился, замер, прислушиваясь, и вдруг, вырвав поводок из рук Шуры, стреми-тельно помчался через дорогу. "«Каштанка!», - мелькнуло вдруг в голове у Шуры, - ну точно как в «Каштанке»!" Раздался пронзительный скрежет тормозов, отчаянный визг… Джим, мелко дрожащий от боли и страха, ковылял по реденькому размокшему газону, то поджимая, то безвольно волоча заднюю лапу… С одного бока красивая длинная шерсть была вываляна в грязи. Жалкими тряпочками повисли ленточки на ошейнике.
- Харлейчик, миленький, - причитала девушка в белой куртке, прижимая к себе грязную испуганную собаку; рядом стояли Шура с Юлей, потрясённые случившимся, растерянные… Чуть поодаль – водитель, сбивший собаку. Некоторое время они существовали как бы в разных измерениях и не замечали друг друга. А с объявления на фонарном столбе, ставшего теперь таким ненужным и нелепым, смотрит весёлый и здоровый Джим; но это всего лишь фотография, и оттого собака на столбе казалась какой-то чужой и ненастоящей…А объявление уже чуть выцветшее, отклеившееся по краям, слегка размытое дождём…
Но вот девушка уже укутывает белой курткой своего дорогого Харлея; водитель предлагает довезти до ветеринарной клиники… Девочки чувствуют себя абсолютно чужими и лишними, и оттого невыносимо хочется скрыться куда-нибудь, стать совсем незаметными и маленькими. Ветер как-то незаметно совсем стих, и «осетинские» ленточки совсем недвижимы. Но девочки, кажется, и вовсе забыли и о ленточках, и о существовании какой-то Южной Осетии, ставшей сейчас как никогда далёкой…
Девушка снимает с поскуливающего Джима-Харлея ошейник, непонимающе смотрит на ленточки, потрёпанные, замызганные, потерявшие свой вид; хочет выкинуть их, но вдруг словно что-то осознаёт…Шура смотрит на водителя, как-то внимательно взглянувшего на собаку, на девочек, на ленточку у Юли на руке…Ей вдруг отчётливо бросилось в глаза его лицо – приятно-смуглое, с какими то характерными чертами… Взгляд, совсем как у кондукторши-осетинки…Может, они даже родственники. Ну или хотя бы знакомые… «Какая чушь!» - думает Шура, точно пугаясь своих странных мыслей. Но ей всё равно хочется, чтобы всё было именно так…А где-то в разрушенном Цхинвале мечтает о музыке маленькая незнакомая Лана…
14 августа – 3 октября
2008 год
Пятна для далматинца
© Copyright: Ксения Миликова, 2009
Свидетельство о публикации №209072200045
Свидетельство о публикации №209072200045
Рецензии