Без дождя

Уже несколько месяцев нет дождя. Река почти пересохла и по краям берегов, где еще недавно была вода, ветер поднимает в воздух мелкую светлую пыль. Каждый вечер какую-нибудь корову или быка находят на пастбище – они не могут подняться и только беспомощно дергают головой на земле. Если так пойдет дальше, весь скот скоро погибнет. А там настанет и наш черед. За несколько дней мы перебрались далеко вниз по течению реки, но и здесь все то же.
Каждый вечер по небу ходят тучи, иногда тяжелые тучи. В них много дождя, и что только им стоит немного пролить на высушенную землю, на сгоревшую от жажды траву? Иногда на горизонте гремит гром, и тогда мы выбегаем из палаток и с надеждой радостно смотрим в небо. Мы ждем – вот-вот сверху упадет капля, и покатится по губам, и мы почувствуем ее сладкий вкус. Так начнется дождь. А потом возвращаемся по домам, сжав губы.
Я не бываю на пастбище, я не могу смотреть, как плачет корова, лежа на сухой земле. Я сижу у себя дома у входа и пытаюсь шить, хотя мне нельзя, если я шью, то начинаю хуже видеть. У меня сидят подруги, мы разговариваем про Орленка, сына Подбитого Орла, он-то и не знает, как мы хихикаем и между собой называем его Выщипанным. Но во мне глубоко прячется тревога.
Нужен дождь.
Небеса разгневались на нас. Только на кого – на нас на всех или на кого-то одного?
Шаман, молодой, который теперь заступил место старого, небось, ходит по становищу и говорит, что небеса разгневались на вождя. Врет, если уж дождь не хочет идти, то это наказание их шаманскому роду, из-за них страдает все племя.
Старые бойцы говорят, что молодой шаман негодный, что при его отце, хоть он и был порядочной сволочью, дождь все-таки как-то шел, а как старого шамана не стало, не умеют и дождя толком вызвать. А может, это старый шаман перед смертью наложил такое заклятье, чтобы насолить вождю.
Нужна жертва.
Я еще пытаюсь себя обмануть, но уже все понимают, что нужна жертва, и чем скорее, тем лучше. Наши уже приносили в жертву телят, и даже корову, но дождь их не принял. Дождь не хочет проливаться на землю. Ему нужна настоящая жертва.
По очередности в одном из родов выберут девушку-девственницу. Вокруг соберется все племя, ее приведут, и ее кровь прольется на жертвенный камень, Рядом будет пылать костер. И тогда дождь придет за кровью, которая предназначена ему, обязательно придет, пока она не стекла с жертвенного камня и ее не впитала жадная земля, пока ее не слизал пламенем жаркий огонь. Дождь придет обязательно. Так было всегда.
Меня обычно не очень касались беды племени, мой отец заботился об этом. Но теперь надо делать выбор. Подошла очередь вождя отдать в жертву девушку из своего стана, то есть свою дочь. Вернее, очередь его рода подошла давно, но, пользуясь своим положением, вождям, и нынешнему вождю тоже, удавалось как-то исхитряться и избегать этого, отправляя на жертвенный камень других. Но в этот раз вождь никуда не денется. Это стало бы последней каплей. В племени всегда есть недовольные, а молодой шаман подбивает их против вождя. Если вождь не захочет отдавать дочь, начнется стычка, прольется кровь, роду будет нанесен урон. Значит, вождю ничего не остается, как один раз отбыть свою очередь и отдать дождю одну из своих дочерей. Вопрос только в том, кого выберут. Старшие все замужем, и остались только две девушки – я и моя сестра Хадо.
Сегодня я пошла на холм в рощу, бродила по тропинкам, собирала травы, они уже очень пострадали от засухи, и думала, кто заберет их из моей палатки, если меня не будет. А может, в них не разберутся и выбросят. Я хочу найти такую траву, чтобы человек, корова или лошадь могли съесть ее, и не нуждаться в воде. Старый Подбитый Орел говорит, что такая трава есть, а он хорошо знает травы и деревья. Он умеет лечить раненых бойцов и охотников, но ни разу не допустил меня к раненому, говорит, что это не мое дело. Он всему научился сам, когда его подбили, и он не смог больше сидеть на лошади. Подбитый Орел и не знает, что когда его младшая дочка получила где-то порез на спине, лечила ее я, она боялась сказать отцу, где порезалась, и мне не сказала тоже, я гадаю до сих пор, а след вроде был от кинжала.

Мне не хотелось возвращаться к племени, и целый день я бродила, разговаривая с деревьями в роще и с травами. Я хочу остаться там навсегда и превратиться в траву. Трава хранит в себе жизненные силы, которые недоступны людям, она отдает всю себя лошадям, быкам и коровам, и вырастает снова. Она умирает от засухи, а потом оживает, когда приходит дождь.
Может, я стану травой, если умру?
Я не хочу стать жертвой. Я хочу жить.
Если бы выбирал отец, мне кажется, он выбрал бы меня, пожертвовав Хадо. Он любил всегда почему-то больше меня, чем ее, хотя заботился  о нас одинаково, мы ни в чем не нуждались. В детстве мы не сказать, чтоб очень дружили, но играли вместе, а когда выросли, оказались совсем разными, и Хадо как-то отвернулась от меня. Хадо похожа на свою мать, а я на свою. Но все же она моя сестра.
Уже почти в сумерках, возвращаясь в стан, я увидела у одной из палаток Хадо. И во мне все перевернулось, когда она, вместо того, чтобы поздороваться, неожиданно обратила ко мне взгляд, горевший нескрываемой ненавистью.
Я вбежала в свою палатку и упала на покрывало, судорожно сжав его руками, и чуть не захлебнулась рыданием. Раньше у меня никогда не было врагов. А теперь есть – по-настоящему смертельный враг.
ДОЖДЬ, Я ПРОШУ ТЕБЯ, ПРИДИ САМ!!!
НУ ЧТО ТЕБЕ СТОИТ?!!


Утром солнце палило еще страшнее обычного. Я вышла из палатки и перестала верить в дождь. Дождь – это просто вода. Он ничего не слышит. Иначе бы он услышал, как я всю ночь умоляла его прийти, и не ложилась спать в своей палатке. Чтобы не терять сестру, не приобретать лютого врага. Так не должно быть. Я не знаю почему, но так не должно быть среди людей. Он ничего не слышит. Кого-то из нас поведут и убьют на жертвенном камне, а дальше все равно, что будет.
Кого?
Единственный способ избежать жертвенного камня  - кто-то из мужчин должен объявить, что берет эту девушку в жены. То есть он спорит с дождем. Последнее слово должен сказать вождь.
А еще лучше привести ее заранее в свою палатку, да и оставить там женой, так надежнее.
Но заранее об этом никто не подумал, и что я, что Хадо – ничьи.
Все надеялись, что будет дождь.
Здесь же все преимущества – у Хадо. Хотя ни мне, ни ей не дано красоты -  уж это правда, но Хадо привлекательна как жена – у нее широкие бедра, большая грудь, она толстая, хотя моложе меня. Такие женщины и нужны в палатках. Ну да, и она моложе меня. А из меня жена никудышная. Ничего из того, что есть у Хадо, у меня нет, никакой фигуры по сравнению с ней, я маленькая и худая. Кому нужна такая жена, кому нужна такая мать для детей?… которая вдобавок даже не умеет шить и выделывать красивые покрывала из шкур. У всех сильные глаза, а у меня нет, и в этом мне не повезло. Ничего у меня нет, кроме всех тех мыслей и чувств внутри меня, которые никому, кроме меня, не нужны.
Такой же была и моя мать, и мой отец полюбил ее, но она-то была красавицей.
… Хадо стояла у палатки молодого шамана!


Ко мне в последнее время зачастили старшие сестры. Все почему-то очень ласковы. Я говорю о разных мелочах, но не о том, что не отпускает меня ни на миг. Даже старший брат  как-то заглянул, и спросил, не надо ли чего. Странно.
Ничего странного.
Я сижу в своей палатке, и не хочу никого видеть. Перебираю травы и вдыхаю их запах, вяжу аккуратные пучочки. Пришли Кот, сын Стражника, и Орленок, передали что-то от отца, сказали, что он придет ко мне. Кот чихнул, вдохнув какую-то из трав. Я посмотрела на него, и еще раз с болью почувствовала свою ненужность. Слишком этот воин хорош для меня.
Вечером пришел отец. Я ничего у него не спросила. Он тоже был ласков, каким он, суровый вождь, не был вообще никогда. Сказал, что все будет хорошо. Странно, но с ним мне стало хорошо и спокойно, страх ушел. Он был так уверен в себе, в нем не было и тени горечи, и я снова почувствовала себя защищенной и нужной людям.
Он ушел, и я почему-то вышла наружу. В стане было мрачное предгрозовое настроение. Скот погибал. Жена одного из пастухов Райдо голосила над коровьими шкурами. Идя по стану, я снова встретила свою сестру Хадо. Рядом с ней шел молодой шаман и еще кто-то из его сторонников, но я ничему не удивилась, и ничего не испугалась. Хадо прошла мимо с такой высокомерной уверенностью, с таким презрительным видом, не удостоив меня взглядом, как будто я - пустое место.
Уже около своего дома я узнала, что завтра в полдень все племя собирается в поле за станом вокруг огнища.
Завтра будет принесена жертва.


Я забилась в угол, зарывшись в покрывала. Мне захотелось убежать из племени, убежать куда глаза глядят, в дикую степь, и там будь что будет. Но не умирать на виду у всех, на глазах Кота, отца, сестер и братьев, моих друзей. А Хадо только обрадуется.
И я тоже обрадуюсь, если жертвой станет она.
Убежать, убежать, убежать!!!
Исчезнуть, превратиться в траву, умереть от жажды в степи, с позором быть пойманной и возвращенной назад, пропасть в диком поле, полном лихих людей.
В смятении я вскочила и подбежала  к выходу. Полог приподнялся, и вошел Кот.
Вот если бы он пришел звать меня в свою палатку. Если бы он завтра при всем племени объявил, что отнимает у дождя его добычу. И тогда никто меня бы не тронул.
И мы вошли бы в палатку, и я подняла бы руки, и обвила бы руками его сильные плечи, и откинула бы с висков его волосы, чтобы почувствовать тонкими кончиками пальцев, как под смуглой кожей бьется его горячая кровь…
Но Кот ничего не сказал. он говорил что-то о лошадях, о скоте, о том, что скоро все пропадет, если не будет дождя…
«Ты пришел убедить меня, что мне нужно умереть? Я и без тебя это знаю».
 Я молчала. Почему никто не хочет меня спасти?
НУ СПАСИТЕ МЕНЯ ХОТЬ КТО-НИБУДЬ!
Я хочу, чтобы меня спас Кот.
Я молчала, мне уже ни к чему было притворяться. Кот запнулся, звякнул оружием, хотел что-то сказать, но не сказал, споткнувшись о мой взгляд.
«Не хочешь меня спасать – не спасай. Я не прошу тебя об этом. Не надо мне твоей палатки. Я всю жизнь ждала бы тебя в своей. Я всю жизнь лечила бы своими травами твои шрамы, прежде чем ты снова уйдешь. Но раз этому не бывать, останься сейчас со мной. Я никому ничего не скажу. Завтра я умру с этим и ничего не скажу. Зачем-то же ты пришел. Зачем-то же я тебе нужна. Останься».
Я взяла его сзади за руку.
- Не у…
Он обернулся на пороге. Конечно, он подумал, что я хочу окрутить его и спасти свою жизнь.
Я выпустила руку и взялась за полог. Что-то изменилось в его лице. Я задернула полог у него перед носом.
Было лицо – и нет.
Больше всего мне теперь хотелось попрощаться со степью, с деревьями в роще, с тропинками, которые уже успела полюбить.
Была душная ночь без единой звезды. Значит, небо снова было затянуто тучами, но уже не было никакой надежды на дождь. Столько раз он обманывал нас. Завтра я, скорее всего, умру, чтобы остальные могли жить, чтобы коровы не плакали сухими глазами, в которых уже нет воды для слез, лежа на злой горячей земле. Я умру, чтобы эти выжженные травинки смогли снова ожить. Я закрою глаза, чтобы не видеть жертвенного ножа, и буду гордо молчать, и никто так и не узнает, о чем я думала. А перед тем, как закрыть глаза, я посмотрю на Кота, так, чтобы всю жизнь его что-то ело внутри, потому что он не захотел меня спасти.
В эту последнюю ночь  степь во тьме была совсем другой. Такого я еще никогда не видела. По ней бегали странные огоньки, замышляли нечто, переговаривались, передавали донесения. Что-то должно было произойти.
Возвращаясь в стан, я увидела тень, и поняла, что кто-то следит за мной. Они уже следят, чтобы я не сбежала. На моем пути на выжженной земле лежало огромное могучее дерево, когда-то поваленное грозой. Но оно все равно было живым, и позвало меня подойти к нему. Я упала на землю рядом с ним, обхватила руками черный ствол и, прижалась к дереву как могла, и заплакала, а оно пожалело меня и погладило своей черной загрубевшей корой. Как же оно выросло здесь одно? Значит там, в земле, тоже есть вода. И когда-нибудь кто-нибудь, жаль, что не я, будет рыть землю и найдет эту воду, и никогда больше никому не придется умирать под жертвенным ножом.
Мои слезы высохли. Я хотела увидеть звезды, но их, как назло, не было.

Я лежала в полутемной палатке, обхватив колени руками, и ждала, когда за мной придут. Я вся дрожала, в горле пересохло, и все тело как будто кололи тупыми кинжалами, так проходили ночь и день, рассвет и утро, много мгновений и одиночные вспыхивающие мгновения, время смешалось, мне казалось, что прошла целая вечность, и весь мир исчез, осталась одна я, и за мной уже никто не  придет, но знала, что это неправда. Мне хотелось, чтобы никогда за мной никто не приходил, просто никто не приходил, и я бы вечно лежала так, обхватив колени руками, но я знала, что за мной все равно придут, и будут тащить насильно, вот я, я живая, и я просто не смогу, не смогу встать и расцепить руки, сжимающие колени.
Я зажмурила глаза, но, не открывая их, все равно поняла, что полог отодвинулся, тогда я неожиданно для себя расцепила руки,  подняла голову, и села, отвернувшись от входа. Я смотрела на красивую отделку шкуры на стене, на заплетенные из кожи косички с бубенчиками. О моей палатке позаботился отец.
ХОТЬ БЫ В ЖЕРТВУ ПРИНЕСЛИ НЕ МЕНЯ, А ХАДО!!!
Я обернулась.
На пороге стоял Кот.
Во мне все взорвалось. Он еще пришел вести меня на смерть!!! Он не подходил, ждал, когда я выйду сама. Правильно. Так и надо. Тогда я встала, перевела дыхание и гордо подняла голову. Ночью, вернувшись из степи, я надела свой самый красивый наряд. Кот не двигался, у него был обалдевший вид. Он, похоже, не ожидал от меня такой гордости. Я подошла  к выходу.
Я не поняла, что это было. Он вдруг резко наклонился ко мне и хотел схватить, но я отскочила и стрелой вылетела наружу, и сама не ожидая от себя такой прыти. Он еще хотел вести меня силой!
Слышался шум. Племя собиралось вокруг огнища. Еще чуть-чуть, и Коту пришлют подмогу, и меня с позором потащат туда, а я не выдержу, начну кричать и царапаться.
Я пойду туда сама, и никак иначе.
Кот тихо и пристально смотрел на меня. У него было грустное лицо. Он прощался со мной. Он не спас меня, а теперь прощался со мной.
Трус.
Мне было так больно, что мне казалось, я сейчас завою как волчица, у которой унесли детенышей. Но я молчала, а потом раздвинула губы и улыбнулась Коту. Та же боль отразилось на его лице. Я мучила его. Я не хотела мучить его. Ко мне пришла одна мысль. Тогда я мгновенно повернулась и бросилась в сторону огнища. Кот этого не ожидал, а потом кинулся меня ловить, он опять решил, что я убегаю. Дурак!
Кот был одним из лучших воинов племени, но сегодня ему не суждено было меня поймать, я увернулась и вбежала в палатку старшей сестры, где никого не было, и был еще один выход, о котором Кот не знал. Я выбежала из стана и пошла туда, где собралось племя. Я на минуту застыла на горячем ветру и, дрожа, в последний раз вдохнула всю душную степь, обманчивое небо в тучах, в последний раз вдохнула все травы степи, их вечный запах.
На видном месте стоял белый жертвенный камень. Рядом блестел широкий жертвенный нож. Отец стоял около, он не взглянул на меня. А напротив, по другую сторону жертвенного камня, разделившего племя, были сторонники шамана, и впереди -  молодой шаман, и рядом с ним сидела Хадо, которой он положил руку на плечо. Ей это легко удалось, ее мать тоже всем нравилась, хотя была не красивее Хадо, а мне такого не дано. Она смотрела на меня, ухмыляясь, не скрывая торжества и злорадства. Она уже была в шаманском стане, она так просто переметнулась туда, и радовалась собственному превосходству надо мной и хотела посмотреть, как я умру, чтобы полностью ощутить свою победу.
У меня подкосились ноги. Я опустилась на землю, и хотела встать, но ноги не хотели меня держать. Все-таки они подвели меня. Я хватала ртом воздух, чтобы не дать себе разрыдаться от жестокой обиды. В воздухе было что-то странное. Я хотела снова вдохнуть воздух, и понять, что, но вдруг увидела, что меня оттерли подальше от шаманского стана, далеко от переднего края. Я видела как на передний край вышли Кот и Стражник, потом меня оттерли, рядом со мной очутились Орленок и младший брат, и взяли меня за локти, чтобы я не убежала, и я сказала Орленку:
- Скажи отцу, что в земле, там, где растет дерево, есть вода
- Что?
И я поняла, что у меня нет голоса.
- Пусть они найдут воду глубоко в земле, там, где растет дерево…
И тогда я наконец вдохнула воздух.
В нем был дождь.
Все застыли на месте, и по нам, застывшим, вихрем промчался ветер. И в ветре был дождь. На меня упала первая крупная капля, я вздрогнула как от ожога. Мы ждали, ждали, ждали, ждали целую вечность, две вечности, три вечности, много; и потом упала вторая капля, а потом третья, и еще, и еще, и еще…
Дикий хриплый всеобщий вопль раздался до самого неба, заглушив припоздавший гром. Вокруг меня все прыгали, подняв руки вверх, к воде, смеялись диким смехом, улюлюкали и катались по пыльной земле, чтобы почувствовать, как она наполняется жизнью. Перемазанные люди плясали, зная, что наполнится река, оживут пастбища, скот будет жить, и они будут жить, и все будут жить. И я буду жить. А потом бросились – кто к стаду, кто в становище, запасать воду.
Я сидела на земле и не могла радоваться дождю. Я долго не могла найти силы, но потом подняла голову и слизнула капли воды с губ, почувствовав вкус дождя.
Дождь пришел.
Дождь все лил, когда вечером я легла в своей палатке, дрожа, но уже от усталости, и от радости жизни, от радости дождя. В палатку сунулся Кот, начал было что-то говорить, но я прогнала его. Он не уходил, тогда я сказала, чтобы он пришел завтра, и, оставшись одна, легла, завернувшись в покрывало, глядя руками его мягкую кожу, и снова и снова ощущая, что я жива.


К полуночи дождь перестал и иссушенная земля впитала воду, но тучи не рассеялись. Гром теперь гремел выше по течению, и река наполнилась. Было темно и не видно ни зги, но на холме, закутавшись в шкуры, сидели трое старых воинов: Стражник, Одинокий и Подбитый Орел. Стражник видел в темноте не хуже кошки, как и его сын, как и все в его роду.
Стражник видел с холма все становище племени, раскинувшееся внизу. Все спали, но только не воины. Шаманский стан вряд ли тоже рискнул поголовно заснуть в эту ночь, наверняка выставил своих часовых на всякий случай. Но было ясно, что все уже успокоилось.
Стражник посмотрел на темно-синее небо, будто надеясь увидеть там своим кошачьим зрением звезды, недоступные взорам других, и сказал с досадой:
- Такая была возможность разобраться с этими волками. Такой больше никогда не будет.
 - Тебе и твоему сыну первым снесли бы башку.
- Могли. Ну и что?
- Снесли бы. Вы стояли на переднем крае. Тебе лишь бы воевать.
- Я такой. И ты был таким.
- Но меня подбили.
- Я никогда не называю тебя Подбитым. Ты слышишь, я называю тебя Орлом.
- Все равно ничего не было бы. Молодой шаман побоялся бы, да и отдал свою горбунью под нож. Последнее слово за Вождем, а он принес бы ее в жертву, и дело с концом. – в разговор вмешался Одинокий.
-  Молодой уперся бы. Хадо же его сестра. Не все это знают, но ты-то знаешь.
- Ты просто очень хотел повоевать. Мало ли после старого шамана осталось шаманского отродья по чужим палаткам? Старый шаман знал, чем насолить Вождю.
Стражник загибал пальцы:
 - Наш Тайр принес бы ее в жертву. Молодой хотел сохранить сестру, это же его кровь…
- …Еще одно шаманское отродье… Копия старого лиса…
- Он не уступил бы Тайру, и тогда мы разделались бы с ними. Но тут пришел Дождь. Значит, такова была его воля, чтобы…
- Чтобы тебе, твоему Коту и Одинокому не снесли башку. – закончил Подбитый.
- … Чтобы мы не убивали друг друга. Для этого и пришел Дождь. – задумчиво сказал Стражник. -  … И чтобы молодой шаман мог теперь спать со своей сестрой, сколько влезет.
Старики зашлись хриплым смехом.
Из-за туч ненадолго вышла луна и озарила становище племени. Возле палатки Аэ, завернувшись в шкуры, коротала ночь фигура.
- Спит он там, что ли? – спросил Одинокий.
-  Если бы мы спали на страже, от нашего рода уже давно ничего бы не осталось. - гордо ответил Стражник.
- А почему он не в палатке, а снаружи? – Подбитый улыбнулся краешком рта.
- Пусть сидит. Ума наберется. Будет завтра. Завтра войдет.
После дождя во мраке все смолкло: не кричали ночные птицы, не шуршали в воздухе летучие мыши. Иногда порывами налетал ветер, разнося по синей темноте находящийся в воздухе дождь. Только огромное темно-синее небо висело над людьми, и становище казалось ненастоящим, приснившимся во сне рядом с этим огромным небом. Стражник подумал, взглянул опять на небо, и ничего там не увидев, сказал раздраженно:
 - Тайр говорил, чтобы Аэ на жертвоприношение не пускали. А она все равно прибежала…
-  … Да, мой Орленок поймал ее возле самого костра…
 - … Куда вы смотрели?
Подбитый запнулся, потом заговорил примирительно:
- Вот бы видеть сквозь  палатки…, сквозь стволы деревьев…, тогда бы я сразу увидел, где Аэ... Если бы Тайр видел в темноте, как ты… он когда-то увидел бы, как его жена пробирается тайком в шаманское становище…  или сквозь палатки,… еще лучше бы увидел…
- Мальчишки шепчутся, что ты можешь видеть сквозь…  - сказал Одинокий Стражнику.
 - Это потому, что его род произошел от диких котов, которые видят сквозь камыши и траву в степи…
Стражник не ответил. Ему наконец показалось, что кто-то смотрит на него с неба. Темная фигура у палатки Аэ застыла, не шевелясь, но Стражник как будто видел с холма своим странным зрением, как поблескивают во мраке глаза сына, вот уже несколько ночей не покидающего входа в эту палатку. Стражник в своей жизни привык, что следующий день может  и не наступить, и впервые знал, что на этот раз завтра будет обязательно. Завтра будет завтра. Одинокий молчал. Одинокий был одиноким.