Музыкант

         Дмитрий Степанович Певцов, пятидесяти лет, одинокий, жил в спальном районе в однокомнатной квартире, числился в филармонии и играл на саксофоне в эстрадном оркестре.
Когда наступили лихие девяностые года, он как и многие музыканты, да и не только они, неожиданно оказался не у дел. И вот так случилось, что в один прекрасный день он обнаружил – деньги закончились. Зарплату в филармонии давно не платили, а те немногие накопления, которые лежали на книжке в сберегательной кассе, можно сказать, сгорели в одночасье, когда государство заблокировало счета, а сама сберкасса стала гордо называться банком. Кроме игры на саксофоне Дмитрий Степанович ничего не умел делать и если что-то случалось в доме приходилось звать на помощь мастеров. В это непростое время  многие люди, потеряв работу, чтобы как-то продержаться на плаву переквалифицировались в «челноки» или просто торговали на вещевых рынках всякой всячиной или на худой конец перебивались случайными заработками, где кому подсобить или что-либо сделать. Но уже как говорилось,  Дмитрий Степанович руками ничего делать не умел, а предпринимательские способности у него отсутствовали начисто. Так вот обнаружив полное отсутствие средств к существованию и поразмыслив, он решил заняться тем, о чем много раз видел по телевизору. В советское время телевиденье часто показывало как на загнивающем западе акулы капитализма запросто выбрасывали трудящихся на улицу. Показывало уличных музыкантов, которые чтобы не умереть с голода должны были играть на площадях и в переходах метро. И ему было жаль этих ребят, в то время как, он имел пусть и не очень большую, но стабильную зарплату и смело смотрел в будущее. Но вот когда теперь проклятый капитализм проглотил шестую часть суши, Дмитрий Степанович понял, что и ему придется идти в уличные музыканты.
         Доев поутру последние макароны без масла, взял он чехол с саксофоном и вышел за дверь квартиры. Дойдя до знакомой станции метро, откуда раньше ездил на работу, он обнаружил стихийно возникший рынок, где торговали всем: и овощами с шести соток, и густо смазанными банками тушенки от братского бундесвера, и шмотками привезенными из Польши, и всяким старым хламом. Рынок находился на площадке между станцией метро, двумя глухими стенами домов и проезжей частью проспекта. Певцов подошел к стене дома, где был свободный участок территории, достал из чехла саксофон, а чехол положил перед собой на землю и как видел это по телевиденью бросил в чехол на затравку несколько монет.
Облизнув губы, он поднес мундштук к губам и полилась мелодия его любимой вещи – «Маленького цветка». Тягучие чувственные звуки сначала всполошили обитателей рынка, для них это было в новинку, но затем рыночная жизнь вошла в прежнюю колею. Так поиграв час, Дмитрий Степанович обнаружил в чехле сумму, которая позволяла ему сегодня пообедать, а если проявить некоторое экономическое мастерство, то и поужинать и завтра позавтракать. Поиграв еще с полчаса, он собрал деньги и решил, что на сегодня хватит.
На следующий день он пришел на тоже место и начал играть. Но едва он исполнил пару вещей, а дне чехла появились первые деньги, как к нему подошли два качка в одинаковых спортивных костюмах, кроссовках «Адидас», сделанных в неизвестном подвале где-нибудь в Жмеринке. Были они разного роста, но казались братьями близнецами. Коротко стриженные, с тупым выражением глаз под низкими дебильными лбами и с обязательным атрибутом правильных пацанов – толстенной собачьей золотой цепью на шее.
– Дядя, – произнес качок  пониже ростом, – это, типа, налог надо платить.
– За что? – не понял Дмитрий Степанович.
– Как за что? Ты дядя работаешь на нашей земле, это, – тут он обратился за помощью ко второму качку.
– Курируем.
– Да, типа, курируем.
– И сколько? – поинтересовался певцов.
– Триста!
– Да я столько и за день не заработаю!
– А нам по барабану, стоишь – плати и дуди в свою дудку, а нет – вали от сюда,  понял!
– А это,  – он собрал мелочевку из чехла,– типа задаток!
И качки, оставив застывшего в изумлении Дмитрия Степановича,  пошли трясти торговцев, загодя стоявших уже с напряженными лицами.
Певцов вложил инструмент в чехол и обошел здание метро. Здесь на площади словно грибы после летнего дождика выросло десятка два разномастных ларька, где постоянно шла бойкая торговля. У самой проезжей части Дмитрий Степанович отыскал кусочек свободного пространства и встал со своим саксофоном. Но не успел он начать играть, как перед ним снова возникла та же парочка, правда теперь возглавлял ее мужик нормального телосложения, в малиновом пиджаке, такой же бритоголовый и с такой же собачьей цепью на шее. Один из качков начал было что-то говорить ему, но тот только бросил через плечо
         – Заткнись! –
и продолжал молча слушать. Дмитрий Степанович закончил играть и посмотрел на обладателя малинового пиджака.
– Димка? – неуверенно спросил малиновый пиджак.
– Дмитрий Степанович! – с достоинством произнес Певцов.
– Нет, в натуре Димка Певцов! Ты, что не узнаешь меня? Я ж Генка Козлов.
Только теперь, что было и не мудрено – столько лет прошло, Дмитрий Степанович понял, кого напоминает ему мужик в малиновом пиджаке. Ну, конечно, это Генка Козлов, с которым он сидел за одной партой в школе, пока того не оправили из девятого класса в колонию для малолеток. Что-то он, в компании с такими же оболтусами, пытался стащить из товарного вагона, где-то на путях Московской-товарной, но был взят милицией с поличным.
– Тебя сложно узнать, Генка, – сказал Дмитрий Степанович, пожимая тому руку,
– постарели мы, столько лет прошло.
– А я тебя почти сразу узнал, ты почти не изменился, ну солидней конечно стал. Знаешь, что – забирай-ка свой сакс и пошли.
Дмитрий Степанович уже в который раз убрал в чехол инструмент и пошел радом с Генкой.
– Куда мы? – спросил Дмитрий Степанович.
– Пойдем пивка выпоем.
– Знаешь, Генка, – смущенно сказал Певцов, – ты извини, я пожалуй не пойду.
– Чего? – не понял Генка.
– Понимаешь, у меня денег нет, да и еще твои архаровцы то, что мне накидали –       отобрали, а зарплату я и забыл, когда получал.
– Забудь, я угощаю, – и обернувшись через плечо, бросил
– отдать.
– Так я ж не считал, Геннадий Николаевич, – сказал низенький качок.
– Значит больше отдашь, потом с тебя высчитаю.
Качок сунул руку в набрюшную сумку и выудил от туда несколько бумажек и протянул их Певцову…
– Давай, давай заходи, – с гордостью сказал Генка, пропуская Дмитрия Степановича в дверях кафе, – мое!
Они оказались в зале, где стояло с десяток столиков, половина из которых была свободна. Под потолком шепелявил телевизор. За барной стойкой красовалась витрина с разнокалиберными  бутылками в цветастых наклейках. За стойкой сияла улыбкой девица в белой блузке.
– Ну как, Димка впечатляет? – и он засмеялся довольным смехом.
– Ладно пойдем за столик. Ты какое чешское пиво любишь темное или светлое?
Последний и единственный раз чешское пиво Дмитрий Степанович пил в Юрмале, куда ездил один раз на отдых. И о темном пиве у него остались самые светлые воспоминания.
– Мне, если можно, темное.
– Мариша, гостю темное, а мне как обычно.
Марина, так звали барменшу, принесла пиво в высоких бокалах и тарелочку с солеными крендельками.
Я как посмотрю – жизнь у тебя довольно хреновая, – сказал Генка отхлебывая пиво.
– Да как тебе сказать, пока не началась эта заварушка, все было вполне прилично и зарплата, и по стране поездил, и за границей пару раз был, правда в Польше и Болгарии. Ну, а теперь сам понимаешь не до жиру.
– Слушай Димка, что мне пришло сейчас в голову. Как ты посмотришь на такое предложение – играть у меня в кафе? Я тебе плачу твердую зарплату, допустим восемь выходных по четыре часа – сто баксов, чаевые все твои. Ну как? И тебе и мне хорошо. Ты в тепле на саксе дудишь, а ко мне людишки повалят и выручка подскочит. По рукам?
– По рукам, – сказал не раздумывая Дмитрий Степанович.
Месяца четыре Певцов играл в кафе. Генка платил исправно, кормил за счет заведения, да и чаевые перепадали регулярно и не плохо. Вечера по выходным были заняты, за то все остальное время у него было свободно. Он уже стал входить во вкус. Но однажды в конце октября, в субботу, подходя к кафе, заметил толпу зевак, скопление милицейских машин, и машину «скорой помощи» перед дверями Генкиного кафе.
Подойдя к толпе зевак Дмитрий Степанович поинтересовался, что случилось.
– Нападение, – радостно ответил парень в каскетке и ярко-желтой куртке, –
два труппа и двое раненых. Раненых: официантку и случайного посетителя, уже увезли на скорой. Сейчас жмуриков вынесут. Хозяина и охранника. Певцов протиснулся сквозь толпу, не обращая внимание на возмущенные окрики зевак. Открылись двери и санитары вынесли носилки с телом. Несмотря, что лицо покойного было закрыто белой тряпкой, Дмитрий Степанович сразу узнал Генку. Его рука безжизненно свисала вниз, а на малиновом пиджаке расплылись темно-красные пятна. Не дожидаясь пока носилки с телом погрузят в машину Певцов выбрался из толпы. Он подошел к тому месту, где четыре месяца назад встретился с Генкой, достал саксофон и заиграл свой любимый «Маленький цветок». Но теперь вместо музыки пронизанной чувственностью и любовью у него получалось пронзительно печально и грустно. Ему было жалко Генку, несмотря на то, что он был такой же бандит, как и убившие его, ему было жалко себя, потерявшего верный кусок хлеба, ему было жалко даже этого качка, обобравшего его, если бы не заступничество Генки. Ему было жалко людей, таких же как и он, выброшенных на улицу в результате всеобщего развала страны. И все свои теперешние чувства он вкладывал в свою игру. Он закончил играть и только теперь заметил низенького качка из Генкиной охраны.
– Ты?! – удивленно воскликнул Дмитрий Степанович.
– Я, – осклабился качок, – повезло Николаич послал по делу, а то и меня бы замочили. Николаевичу теперь все равно, а я здесь главный теперь буду, понял. Ну, ты не боись Степаныч, играй, я тебя если что, отмажу, но сам понимаешь, платить надо. Теперь мне будешь платить.
Глядя на это маленькое с накачанными мышцами, заменяющими мозги, ничтожество, в груди Дмитрия Степановича  вскипела черная все поглощающая злоба. Он ненавидел этот мир, воплощенный в эту ухмыляющуюся рожу, дебильно уверенной в своем праве управлять другими по праву сильного, казнить или миловать. И Дмитрий Степанович сделал то, что никогда не делал в жизни. Сначала его правая нога с размаха вошла в пах качка, а когда тот взвыв от боли, согнулся пополам, обливая Дмитрия Степановича матом и обещая сейчас же убить, врезал со всей силы в челюсть. Качок замолчал и рухнул в черную жижу из снега и воды  под ноги Певцову.  Дмитрий Степанович переступил через скрюченное тело качка и под восхищенно-сочувствующими взглядами зевак не торопясь пошел в сторону дома.
Еще подходя к дверям квартиры, он услыхал трели телефонного звонка.
– Где тебя, черти носят? Четвертый раз тебе звоню, – раздался в трубке голос руководителя оркестра, в котором играл Певцов.
– Все на мази, завтра отправляемся в «чёс». Сбор перед московским вокзалом в четыре. Надеюсь ты будешь?
– Буду, – буркнул Дмитрий Степанович и повесил трубку.
Потом, не снимая пальто, прошел на кухню, достал их холодильника купленную когда-то по талонам водку, налил полный чайный стакан и выпил как воду.
На следующий день он уже ехал в компании оркестрантов своего оркестра на гастроли или как принято было выражаться в их среде –  в «чёс». Когда же он приехал через четыре месяца домой, на месте рынка уже стоял павильон из металла и стекла. О судьбе маленького качка он случайно узнал, что его постигла та же участь, что и его подельников. Теперь здесь заправляли уже другие хозяева.