Замыслы

Сегодня был один из тех дней, когда я, движимая своей огромной любовью  к литературе ( в этой фразе не обошлось без доли сарказма), сидела в парке и под психоделические электронные звуки, разрывающие наушники, читала Рюноскэ Акутагаву. Я читала про его студенческие годы, точнее про дружеские собрания, походившие на заседания «Общества мертвых поэтов». Мне тоже захотелось что-то написать.  Что я писала? Ну о чем может писать неодаренный подросток? Рассуждения. Говорить умеют все, и меня, слава Богу, языком не обделили.  Это было то время дня, когда начинаешь думать и уходишь с головой в свои раздумья, но по истечении нескольких часов, перестаешь понимать, куда ведут тебя твои мысли.  Интересно,  ты меня сейчас чувствуешь? У тебя это всегда получалось, ну или, по крайней мере, ты так говорил… я лежала на гранитной плите и смотрела на лазурное небо: там мерцали  светящиеся частицы, смахивающие на модель Броуновского движения. Может, то и были те пресловутые молекулы воздуха, отражающие солнечные лучи? Сняла очки, они стали ярче. Остается надеяться, что это не мираж, вызванный несколькими часами под палящим питерским солнцем. Так , наверное, забавно звучит «палящее питерское солнце»… я подумала о том, что пейзаж лучше смотрится, исполненный акварелью, а лицо играет интереснее в виде карандашного наброска. Когда меня посещают такие мысли, я начинаю тихо радоваться тому, что у меня есть художественный вкус, и возможно, мои мечты когда-либо исполнятся. Хотя, наверное, через это проходили все подростки. Приятно осознавать себя деятелем культуры. Каждый, готова биться об заклад, был в юности «художником», «писателем» или «музыкантом», но стоит опробовать себя на каком-либо из этих поприщ, как горы разочарований и досады стремятся свалиться на твои плечи.  Вот, например, сильные звуки скрипки, и я задыхаюсь от чужого таланта; несколько строк, способны сокрушить мои представления о высоком, а пара фраз, меняют мою дорогу. Разве после этого можно считаться самостоятельным? Какие только размышления не приходят в дурную голову, когда предметом раздумья являешься ты сам. Столько всего хочешь о себе рассказать. Но кому? Вымышленному читателю? А больше и некому, ибо ни одна живая душа никогда не прикоснется к твоей рукописи? А почему? От неуверенности в себе? О, вряд ли! Скорее от жалости к тем недалеким окружающим, которые, увы, не способны понять непризнанного гения. Или может от жалости к собственному ничтожеству? Нет ничего противоречивей, чем собственная натура. Спарта умерла от собственной бездарности. А чем я не Спарта? Такая же пустая. Воинствующая, бездумная. Самокритика  не возбраняется лишь тогда, когда не выходит за рамки приличий. Никому не нужен, погруженный в плаксивую жалость к себе нытик. Люди, кружащиеся в вальсе на три счета, что может быть банальнее, чем такое описание романтики? Стоит ли путать романтику и страсть? Влюбленность и любовь?
Позвольте мне наслаждаться мыслями о вас, точнее мыслями с вами чуть дольше, чем позволяет будничная жизнь. Есть период, кода ритмы лаунджа настолько глубоко проникают в твое тело, что кажется дошли и до крови. Остается надеяться, что смешавшись с гемоглобином, не наградят его серповидной анемией.  Этот период называется весна, когда весь мозг бурлит от мыслей, в сущности вздорных, хотя вы сами можете наблюдать их течение в этих пространных записках.  Сейчас сердце ёкает и замирает при мысли о том, сколько литературных замыслов остались незавершенными, некоторые даже толком не обдуманными. Может, когда-нибудь и у меня (пойдем по стопам Уальда) выйдет сборник «Замыслы».