История одного человека

Вот зеркало. Оно терпеть тебя не может, потому и говорит: уходи, лучше тебе на меня не смотреть. Вот люди. Они терпеть тебя не могут, потому и говорят: уходи, лучше тебе не портить пейзаж. Вот человек. Он знать тебя не знает, потому и не говорит с тобой. А если бы знал, то поступил бы так же, как зеркало. Как люди, в чьих пейзажах тебе не место.
Но есть другие зеркала. И другие люди. И другой человек. Они непременно увидели бы главное в тебе. И это главное прекрасно. Это главное-редкий дар. Осталось лишь найти их, и это совсем не так сложно, как кажется на первый взгляд...
Виктория Платова, Stalingrad.


 Вера.
   Надеюсь, с тобой и нашим сыном все в порядке. Прошу, выслушай меня до конца. 
   По моим подсчетам, там, наверху, должно быть 28-е ноября текущего, 2012 года. Может больше, может меньше. С тех пор как началась война, все изменилось, много воды утекло... И жизней. Да, Верочка. Погибло бесчисленное множество людей.
   А недавно умер Ломоносов- мой единственный сосед по убежищу, мой товарищ по несчастью, мой друг.  Поразительно, прошло уже четыре месяца, а мне все еще кажется, что умер только вчера... Я похоронил его в маленьком искусственном садике, предал его тело земле, а душу отправил на небеса. И хотя неба здесь нет, мне очень хочется верить, что оно не исчезло под черной завесой.
   Ломоносов... Он просил чтобы его звали Ломом. За все время пока Лом был жив, он ни разу не поддался отчаянию. Даже когда мы поняли, что мира больше нет, он лишь нахмурился и ушел читать "трудно быть Богом". Лом говорил, что книги помогают ему забыться, что они лечат его и что лишь благодаря им, он не сходит с ума. В образе Руматы он путешествовал по несуществующим государствам других планет, в образе сталкера-одиночки постоянно рисковал жизнью, не отходя ни на шаг от Зоны, которую любил и ненавидел. Представляя себя в образе детектива-интеллектуала Шерлока Холмса, Ломоносов ездил по Европе, расширяя тем самым ареал подвигов гениального сыщика. Доктора Моро он никогда не считал плохим: Лом считал его не понятым. Книги были для него всем, он не просто их читал, он ими жил. Зато наших классиков он хоть и прочел всех до единого, но не любил их произведения. Лом считал их слишком реалистичными, слишком жестокими и правдивыми. Забавно, правда?  До сих пор я с улыбкой вспоминаю маму и тебя, вас вместе, когда вы в тихие вечерние часы читали сочинения русских авторов. Жаль, что этому теперь уже никогда не бывать.
  Но теперь все кончено. Ты знаешь, с тех пор как Лома не стало, меня не перестает посещать чувство, словно на Земле кроме меня больше никого нет. Как будто весь мир вымер, а я вынужден сидеть в этом треклятом бункере и надеяться, что шорох в радиоэфире вот-вот разразиться голосами людей. А их все нет. Мира больше нет, Вера! Там, наверху, вообще больше ничего нет! Нигде ничего больше не существует! Я здесь застрял на вечно... 
    Да, я помню. Я обещал тебе не сдаваться, бороться и не поддаваться навязчивым идеям одиночества. Но я так больше не могу. Сегодня или никогда. Я выхожу на поверхность. Не могу больше тут находиться один среди мрака, тем более я кое что обещал своему другу и подвести его не могу. Прости... Прости меня за все, что я сделал и не сделал. Прости, что не поверил тебе тогда, в аэропорту, что допустил такое...  Поцелуй нашего сына за нас двоих. Прощай.
               

Глава I.
  За столом сидела молодая девушка, окруженная самыми обычными атрибутами, необходимыми каждой секретарше. Утирая льющиеся беспрерывным потоком слезы, она хватала все новые и новые салфетки. В ее заплаканном лице не было ничего особенного: тоненькие, словно нити, брови, две кривые линии потекшей туши под голубыми глазами, миниатюрный носик и заячьи губки, нервно подрагивающие при каждом всхлипывании. Пальцы, изувеченные накладными ногтями, выкрашенными в ярко-красный цвет, набирали какое-то миниатюрное сообщение на розовеньком телефоне. Судя по отточенным навыкам «мобильного» письма она занималась этим все свободное время.
   Одетая в откровенный наряд, закинув ногу на ногу, ей еще удавалось что-то ворчать себе под нос.   
  Так получилось, что кабинет ее начальника находился этажом выше, чем те, у которых прислуживали подруги-сплетницы. Даже радио, передававшее в эфир смешные шутки и анекдоты, оказалось не в состоянии приподнять ей настроение:
-Как вас зовут?
-Роза.
-А где вы работаете?
-В банке.
-Как романтично. Роза в банке.

-Это была последняя капля. Все, с меня х-хватит! Ухожу отсюда и больше никогда не вернусь в этот чертов институт.- Тут она достала маленькое зеркальце, чтобы полюбоваться собой и навести красоту на порядком опухшем лице с красными пятнами на щеках.- Я стройная, красивая, умная, с высшим образованием, черт возьми,  а торчу в этой дыре. Говорила мне мама найти богатого мужика... Ай!- От злости она сломала ноготь, зажатый в кулак и снова начала истерить, сыпя проклятья направо и налево. Под разнос попало все вокруг, включая "жадного до денег отца" и "транжирку мать". Девушка так этим увлеклась, что не услышала шаги посетителя, только что покинувшего лифт в конце коридора.
-Ирочка, что с вами? Почему опять не в настроении?- Спросил ее подошедший мужчина с короткой, но аккуратной стрижкой, загорелый, курносый и, как всегда, оптимистично смотрящий на жизнь. Ирина кокетливо надула щечки и тут же быстро пробежалась по нему взглядом, начиная с элегантных туфель, скользнула взором по отглаженным брюкам с красивой пряжкой ремня, проявила интерес к новой рубашке, на мгновение задержала внимание на черном пиджаке с еле заметными красными линиями и, наконец, ответила, тихо шмыгнув носом:
-Николай Николаевич, я больше не м-могу. Виктор Александрович опять пьяный. Я пришла час назад, а он словно тут ночевал. Думала, пусть поспит, хотела его пиджаком накрыть и из-под головы фотку убрать, а он как очнется... Короче, вырвал ее у меня, так что та на пол повалилась, да еще и наорал. У меня до сих пор руки от испуга д-дрожат. Я так больше не м-могу.
   Помолчали.
-М-даа,- наконец проговорил посетитель.- Ирочка, прошу тебя, войди в его положение, ему сейчас очень плохо. Ты же знаешь... 
-Да все я понимаю, Николай Николаевич, врагу такого не пожелаешь, но обо мне же тоже надо думать. Я ведь тоже не железная...- Заигрывающе прошептала она, стараясь выглядеть беспощной и слабой.
-Ладно, в общем ты не расстраивайся. До обеда посиди, а потом домой можешь идти. Я тебя отпускаю. Кстати, тебе никто не говорил, что ты сегодня выглядешь особенно обворожительно?
-Ой, ну что вы в самом деле?- Сказала сразу воспрянувшая духом секретарша, притворяясь невинной овечкой, только и ждущей голодного волка.
-Нет, правда.- Новая  волна комплиментов снова рухнула на  Ирину, стихийным потоком напрочь смывая недавние обиду и  грусть.
   Справедливости ради стоит сказать, что тут Коля лицемерил: секретарша его друга нисколько не нравилась ему, но допустить неизбежное распространение сплетен и слухов дальше этого этажа было никак нельзя. 
-С-спасибо.- Сказала Ирина и снова принялась за прерванную переписку с подругой, так и не заметив, как в кабинет к начальнику незаметно проскользнул ее недавний собеседник.
   ***
      Все помещение имело квадратную форму средних размеров, с невысоким потолком, местами украшенным лепниной с изображением змеевидных веток. В самом центре висела массивная, с гирляндами разноцветного стекла люстра, чей красотой мешал насладиться выключенный свет. Вдоль стены по левую руку стоял шкаф со множеством ящичков и полок, заполненных самой разнообразной литературой, пылившейся до востребования уже довольно давно. Раскинувшие по углам свои сети голодные и наглые пауки хищно озирались по сторонам в поисках очередной неосторожной жертвы.
   Витавший по комнате словно туман тошнотворный запах спиртного раздражал и опьянял, приставая к одежде и обуви.    Николай посмотрел вперед, в сторону вертикальных жалюзей у окна, не позволявших солнечным лучам проникнуть в кабинет, мельком обратил внимание на стоявшие в углу старинные часы, две маленькие стрелочки которых показывали половину десятого утра. И, наконец, уже догадываясь, что он там увидит, Коля взглянул на дубовый резной стол, за которым, положа голову на скрещенные руки, спал Витя в окружении стоявшей рядом бутылки и валявшегося неподалеку граненого стакана. Кроме них тут также находились полуразвинченный монитор с забытой в нем отверткой, и были разбросаны какие-то мелкие детали, чье назначение было ему неизвестно. Николай нехотя подошел к дубовому исполину, невольно прижимая  к груди свою папку, и попытался привести друга в чувства:
-"И каждый вечер друг единственный в моем стакане отражен и влагой терпкой и таинственной как я смирен и оглушен". Картина маслом, как говорится... Витек, аууу...- Спустя несколько мгновений Витя, подняв тяжелые с похмелья веки, взглянул на Колю, явно не располагая к разговору. Последний, в свою очередь, невольно пошатнулся, на секунду потеряв самообладание от увиденного лица своего друга и резкой волны алкогольного смрада.
   На него смотрели глубоко посаженные темно-карие глаза с тоненькими красными полосами посреди хрусталиков- явный признак плохого сна и недомогания- мужчины, которому с одинаковым успехом можно было дать от 26 до 38 лет. Двойственное и неоднозначное впечатление дополняли также несколько неровных линий морщин, горизонтально пересекавших слегка выпяченный лоб. Почти незаметная горбинка в целом прямого носа гармонично вписывалась в его наполовину безразличное наполовину эгоистичное выражение лица, с волевым подбородком и тоненькими полосками губ. Опасение, постепенно переходившее в непритворный страх, вызывал  мелкий нервный тик под правой глазницей, всегда свидетельствующий об напряженном и готовым дойти до нервного срыва текущем душевном состоянии. Разумеется, если у этой персоны, погруженной в полу дрему и одновременно пребывающей в задумчивости чем разбавить, а по возможности и смыть, гуляющий по организму алкоголь, вообще была душа.
   Названный Витей на мгновение задержал взгляд на вошедшем, чувствуя легкое помутнение и размытость сознания. Казалось, он изо всех сил старался вернуться в реальность, пусть и опостылевшую ему. Кабинет, видевшийся сквозь туманную пелену недавно опрокинутых ста грамм, начинал приобретать знакомые силуэты и очертания, относительно которых стало возможным хоть как-то ориентироваться в пространстве. Спустя какое-то время прийти в себя все же удалось, и Витя откинулся в кресле, положив руки на подлокотники и обратив свой вопросительно-укоризненный взор на нарушителя покоя.
-Опять нажрался. Тьфу, еще и водка паленая.
-Я тоже... Тоже рад тебя видеть, Нил. Слушай, зайди потом, а? У меня голова трещит по швам.
-Еще бы она не трещала! Ты опять за старое.- Не спросил, а подытожил Коля.
-Не опять, а снова.- Раздраженно буркнул сидевший в кресле, рассматривая полупустую бутылку на столе, отодвигаемую от него на безопасное расстояние.
-Что случилось? Почему твоя секретарша в слезах и готова дойти до истерики?!
-Потому что она стала много себе позволять! Лезет в мою... э-э... личную жизнь!- Витя специально сказал это как можно громче, не совсем контролируя произношение слов, чтобы совершающая попытки влезть в его личную жизнь услышала и запомнила и без того врезавшуюся ей в память мораль имевшей место быть короткой перепалки.- Мне плевать, что она выучилась на психиатра, пусть не пытается лечить мне душу!
-Ее специально тебе подыскали, чтобы ты не замыкался в себе, а тебе хоть бы хны и вообще...
-Ты хочешь сказать, что из-за той шлюхи, я должен бросить пить и в корни пересмотреть свои взгляды на... На жизнь что ли? Ты серьезно?
-Во-первых, она научный сотрудник и ты являешься ее начальником лишь формально, а во-вторых...- Он говорил что-то еще, пытаясь придать своему голосу как можно более строгий тон и не видя чем был занят Витя.
   А в это время хозяин кабинета медленно наклонился, протягивая правую руку под стол, и достал оттуда небольшую фоторамку с потрескавшимся от падения стеклом, за которым находилась  стандартная- но только не для него- фотография.
  Как много было связано с этим обрывком воспоминаний, островком посреди бушующего океана повседневности, соединяющим прошлое с настоящим. Последние 5 лет эта фотография была всем для него: домом, счастьем, пусть и эфемерным, предметом любви и внимания. На ней были изображены самые дорогие для него люди, один за другим преждевременно покинувшие его и этот неспокойный мир. Снимок был сделан на витином дне рождения 18 апреля 7 лет тому назад в загародном доме недалеко от Москвы.   
   За уставленным праздничной едой столом посреди беседки, сидели 3 человека: фотографом был он сам. С краю расположился его отец, точной копией которого был Витя, опрятный, скромный, и вечно грустный, но горячо любящий своего сына и супругу- Витину маму- что было видно даже здесь: он нежно держал ее за руку, за безымянный палец, где расположилось пусть и скромное, но самое дорогое для матери кольцо. Обручальное кольцо.
   Сколько трудностей и проблем они перенесли вместе, переселяясь из квартиры в квартиру, которые выдавались отцу- он был полковником, участником нескольких кровавых конфликтов, навсегда отпечатавшихся на его лице- и в итоге они осели здесь, в Москве. Тогда отец недолго думая устроил сына в техническое училище, которое последний окончил с отличием и дипломом, стоившим ему огромных умственных, но никак не денежных, затрат.
   Тогда же отец внезапно обернулся наследником загородного домика, в который родители незамедлительно и переселились, тем более, что маме было на пользу находиться на природе после полутемных, а главное жутко холодных, помещений главной библиотеки столицы. Витя же остался жить в городе: его карьера только-только начиналась, он как раз поступил на должность программиста-ремонтника, подрабатывая слесарем, в НИИ по изучению аномалий человеческой психики и человека вообще. С тех пор он так и продолжал занимать эту должность. 
  Вернув себя в реальность, колин собеседник снова пробежался взглядом по родителям, тщетно пытаясь заставить отца если не засмеятся, то хотя бы улыбнуться, а мать- посмотреть в объектив. Витя любил так делать: медленно оживлять образы любимых людей, переходя с одного на другой и, наконец, дошел-таки до нее.
   До Веры. До человека, которого он не просто любил. Он ее боготворил, безуспешно пытаясь выразить свои чувства в плоховато сочиненных стихах, провожая ее до дома и совершая прочие поступки, свойственные влюбленному человеку. Она была для него как солнце в нашей системе: он, образно выражаясь, двигался вокруг нее по своей, даже ему не понятной орбите, назвав ее "Верой" лишь однажды: когда делал предложение. В остальное же время он звал ее исключительной "Верочкой".
   На фотографии она сидела справа. Строго, но без злости, ее глаза цвета изумруда были обращены куда-то вдаль, поверх фотоаппарата и своего мужа, который на протяжении всей этой короткой и, откровенно говоря, неудачной фотосессии не отводил взгляда от своей любимой. Витя всегда выделял эту ее черту лица, считая это знаком особенного отношения к жизни: Вера никогда не зацикливалась, всегда смотрела вперед, ставила перед собой какие-то задачи, строила масштабные планы, при этом работая психиатром- вот уж кто действительно понимал его. Вместе с взглядом на ее лице застыла прекрасная улыбка бледно-алых уст: не кокетливая, но с легким упреком и таким, знаете, шармом, столь редким особенно в XXI веке. Ее стройная, полная грации талия была наполовину скрыта столом, но даже видимой половины было достаточно, чтобы заметить и никогда не забыть. Глядя на ее каштановые волосы, которые, словно оправа ювелирного изделия, окаймляли ее лицо, хотелось писать стихи, литературные произведения... Вот он, главный источник вдохновения, сосуд, из которого хрустальной чашей черпали свои шедевры многие сотни гениальных мастеров слова, не раз поразившие мир.
   Витя снова вспомнил как он, тогда еще застенчивый студент, познакомился с, как тогда ему казалось, заумной и не видящей дальше своего прелестного носика Верой. Это произошло на станции "парк победы" московского метро, когда парочка каких-то щегольски одетых, подвыпивших парней начала распускать руки, всеми правдами и неправдами желая реализовать свои тайные, но смелые фантазии с помощью нее. А Витя тогда как раз возвращался с тренировки по боксу, кровь и азарт борьбы все еще бегали по жилам, так что долго он не колебался, тем более, что провинциальная жизнь научила многому. Тогда она смотрела на него как на героя, но это ему не льстило: он считал, что так поступил бы каждый молодой человек, окажись такой на его месте- за это ошибочное мнение он был потом жестоко наказан судьбой.
   Но все это было в далеком, невозвратном прошлом и обстоятельства заставили его вернуться в суровую и безжалостную реальность, которую он изо дня в день отягощал своим присутствием.
-...да что тебе говорить, ты все равно примешься за старое. Но ты пойми, она-то здесь причем, девочка только начинает входить в жизнь, это ее первая должность, а ты отбиваешь у нее все желание к работе. Нельзя так,- закончил читать натацию Николай, успевший даже немного покраснеть, видя, что "провинившийся", все равно его не слушает.
   Витя удостоил его ответом лишь после того, как привел фоторамку в устойчивое положение на расстояние вытянутой руки, справа от карандашницы. 
-Как хочет, я ее не держу, может уходить хоть сейчас. Но перед этим... Да, пусть перед этим пусть принесет чаю со льдом.- С этими словами Витя наклонился над телефонным аппаратом и произнес: Ирина, будьте добры, принесите нам чаю и льда пожалуйста.
-Д-да, Виктор Александрович,- судя по всхлипываниям, Ирина все еще плакала.
-И прекратите плакать, вы позорите свою профессию. Присаживайся, Нил.
-Ты не исправим.- С этими словами Николай присел на стул, прямо напротив своего друга.
   Помолчали. Дождались когда вошедшая как ни в чем не бывало секретарша, с разукрашенным, словно индеец или актер японского театра, всякой косметикой лицом- даром, что сейчас так модно, Витя все равно этого не замечал- поставила на стол поднос и протянула начальнику пакет со льдом, который он тут же бесцеремонно у нее вырвал, не имея возможности более ждать.
-Что-нибудь еще?- Спросила стеснительным голосом Ира, застенчиво уставившись в пол.
-Если что-нибудь понадобиться я вас вызову, можете идти.- Сказал начальник и продолжил, когда почувствовал спад головной боли.- Я так понимаю ты не поболтать зашел, какие-то проблемы? Случилось чего?
-Нет, Вить. Тут дело совсем в другом,- с этими словами Николай положил на стол папку, толстую от множества бумаг и документов, интригуя своего собеседника медленным извлечением содержимого.- Тут в общем такое дело...
-Не ходи вокруг да около. Выкладывай, что там у тебя, мне еще у Саньки рассол выпросить надо. А ты же знаешь какой он жмот...
-Нашему отделу финансирование повысили, несмотря на кризис и жесткую экономию.
-Ух ты, не прошло и 5 лет.
-Помнишь, не так давно реализация научных проектов была названа приоритетной во внутренней  политике, вместе с программами соцобеспе...
-Прошу тебя, не отвлекайся на подробности. У меня и без них голова трещит.
-А ты не перебивай,- Коля оттягивал тот момент, когда должен был сообщить Вите нечто важное, боясь, что тот сразу откажется.- ...и нашим проектам стало уделяться больше внимания, чем раньше. Мне, как директору отдела по реализации экспериментов, было поручено проверить одну старую, но занимательную теорию. Ты тогда еще здесь не работал, когда она появилась на свет.- Витя слушал его или делал вид,что слушает, не перебивая.-  Вывел ее некий Василий Васильевич Тейтельман- человек старой, еще советской закалки. Ты только послушай как он назвал свою теорию: "тайна бытия", а ведь до этого его все знали, как закоренелового атеиста и безбожника. Видимо, люди под старость меняются.
-Видимо... И не только под старость. Интересно, что с ним стало? - Витя посмотрел прямо в глаза собеседнику, как будто читая его мысли.- Наверное, он пришелся не к месту и его вовремя выкинули из нашего института.
-Почти верно. Тогда никому не интересен был труд всей его жизни, вот и погнали его на все четыре стороны, лишив льгот и пенсии.- Николай на какое-то время замолчал, отхлебывая чай и вместе с тем настраиваясь на продолжение.
-И что же с ним стало?- Друг Нила проявлял нескрываемый интерес к судьбе этого ученого, удивляя этим своего друга, который считал его абсолютным эгоистом, не интересующимся судьбами других. Впрочем, Николай не ошибался. Держащий пакет со льдом у головы уже заранее знал, какая судьба постигла бедного старика. Он слишком хорошо помнил отношение в российском обществе к ученым-энтузиастам: в лучшем случае презренное и надменное. Так что ответ лишь подтвердил его подозрения.
-Да ничего с ним не стало. Спился, бедолага. Лишился жилья, бросила жена и все остальное в этом же духе.
-Ха!
-Не вижу ничего смешного. А ведь им всерьез заинтересовались ученые американского института со схожим с нашим названием! Дом
ему обещали, пенсионные выплаты и соцстрахования и прочие обязательные атрибуты. А он отказался, остался "верен Родине".
-И где он сейчас?
-Василий-то? Я его на днях на станции "площадь революции" видел. Он там на лавочке пытался заснуть. Денег моих, разумеется, не принял. Того гляди и час его пробьет, тьфу, тьфу, тьфу.
   Снова помолчали. В кабинете повисла приятная слуху обоих говоривших тишина, в недрах которой слышался мерный такт маятника и отдаленный голос профессора, читающего лекции двумя этажами ниже них.
-Так что там с этой "тайной бытия"? И при чем тут я?- "Сейчас или никогда"- подумал Коля.
-Суть этой теории также интересна, как и проста. Тейтельман ввел новый критерий, с помощью которого разделил всех живущих на нашей планете людей на два типа: человек-живущий и человек-существующий. Другими словами человек, имеющий цель и смысл жизни, и человек, лишенный их.
-Хм, а определения смысла жизни он не дает?- В голосе Вити слышалась злая ирония и насмешка.
-Очень расплывчатое. По его мнению, смысл жизни- это та точка в жизни каждого человека, с наступлением которой он задается вопросом ради чего или кого он живет, когда он находит время оглянуться назад и оценить все сделанное и несделанное им.- "Зря я это сказал"- вдруг подумал Коля, заметивший, что у его слушателя появился нервный тик под правым глазом. Но Витя не оправдал его ожиданий. Вместо этого он быстро встал и отошел к окну, повернувшись спиной к Николаю.
-Чего замолчал? Продолжай. Что там с этими "человеками"?
- Как скажешь. В свою очередь первый тип делится на два подтипа: человека, достигшего цели, и человека, не достигшего ее. Второй же Тейтельман разделил на три подтипа: первый, человек, не видящий цели, но стремящийся ее обрести, второй, человек, не видящий смысла ее искать, ждущий так сказать "знака свыше" и третий, человек не нуждающийся в ней. Последний подтип он также назвал "человеком труда". Но есть в этой его теории одна изюминка.
   В отличие от своих предшественников и иностранных коллег, Василий Васильевич предложил свой рецепт по поиску цели и смысла существования каждого отдельно взятого индивида. Он решил, что и в первобытном и в современном обществе раскрыться и найти самое себя каждому из нас мешал и мешает стадовой инстинкт, грубо говоря. Под его влиянием у людей не находиться времени оглянуться и подумать, осознать, не хватает на это смелости и дерзости. Поэтому он решил, что наиболее удачный способ поиска цели состоит, так сказать, в изоляции человека от общества на неопределенный срок.
-Так, и какое отношение это имеет ко мне?
-Извини, но из всех кандитатов ты подходишь для этого эксперимента лучше остальных.
-То есть как это," подхожу"? Вы на мне опыты собрались ставить? И каким образом вы собираетесь меня изолировать, а?- Легкая дрожь под глазом начала переходить в резкое подергивание, как будто выражая мнение Вити, считавшего эту теорию не только лишенной смысла, но и полной фантазийных идей.
-Планировалось поместить тебя в один из старых бункеров, где бы ты прожил ровно один месяц. Мы считаем, этого срока будет вполне достаточно, чтобы ты...
-Чтобы я что?- Сказал Витя, резко обернувшись к Николаю. Они долго смотрели друг другу в глаза, пытаясь прочесть в них каждый что-то свое. Витя прекратил первым, повернувшись и медленно направившись к аквариуму слева от окна. При этом, было четко видно, что он храмает на левую ногу, каждое движение которой сопровождалось болью, звенящей как колокол где-то в глубине его сознания, призывая призраков и обрывки прошлого. Но он не дошел до аквариума, вместо этого снова обернулся к окну, полностью раскрывая жалюзи, до того служившие преградой солнечному свету.
   Храмой на левую ногу посмотрел на открывавшийся взору великолепный вид кипящей жизнью столицы. Картина была прямой противоположностью его теперешнему душевному состоянию:  по извивающейся подобно змее Москве-реке, мутной и серой от отходов столичных обитателей, шел пароход, блестящий и исрящийся на солнце, иногда скрывавшимся за  облаками. По дорогам медленно ползли, гудя и сигналя, автомобили,  постепенно сползавшиеся в пробки,  неизбежно заканчивающиеся авариями и жертвами. На противоположной стороне виднелись жилые дома, у подъездов которых потели и плавились типичные для таких зданий старушки, несколько эмоционально о чем-то спорившие. Вдалеке, на горизонте, расположилась в гордом одиночестве Останкинская телебашня, подернутая легкой дымкой, но все равно величественная и внушающая уважение. Отсюда, с 7 этажа, все это виделось тихой, легкой и ненавязчивой картиной, в которую, впрочем, не очень-то хотелось окунаться. По тротуарам, улочкам и переходам тянулись огромные шеренги прохожих, каждый из которых был одет по мере своих финансовых возможностей. Все они о чем-то разговаривали, кого-то обсуждали, ругали, критиковали, занятые каждый своим делом. На лицах прохожих виднелись самые разнообразные виды человеческих эмоций: от счастья и эйфории до расстройства и мыслей о суициде.
  Каждый напоминал ему маленький, ничтожный в отдельности элемент- далее не делимую ячейку общества, его составляющую. И, одновременно с этим, все они, кем бы эти люди ни были, несли в себе свою вселенную чувств, мыслей и тревог, которая изо дня в день только расширялась.
  В покрытых слоем пыли стеклах окна Витя мог видеть свое размытое и поникшее выражение лица. Он долго всматривался в свои глаза, различая в них зеркальное отражение своей семьи и своей любимой. Веры. Витя видел ее, стоящую за его спиной, грустную и нерадостную, близкую сердцу и одновременно далекую от реальности. Он прекрасно понимал, стоит ему сейчас поддаться соблазну и прикоснуться к ее личику, стоит ему усомниться в правдоподобности этого явления, достаточно лишь легкого движения в ее сторону и все... Видение исчезнет безвозвратно, отказываясь снова появляться еще какое-то время. И каждый раз, прекрасно зная об этом, он снова и снова оборачивался, не имея в себе сил или не желая бороться с искушением увидеть хотя бы часть ее лица, хотя бы каштановый волос, невинно падающий на пол. Так и сейчас, он обернулся, не резко, не мгновенно, а медленно, плавно, уже осознавая свою ошибку. Но иначе он не мог.
  Витя потерял надежду, которая покинула его, как покидает сложенные ладони кристально чистая вода, неведомым образом просачиваясь сквозь пальцы. Он чувствовал боль. Боль, вызываемую сознанием того, что ничего нельзя изменить, что нельзя все вернуть на законные места. Все его грезы о семейном счастье, все его планы, мечты и цели- все было безвозвратно утеряно вместе с ней. Утеряно навсегда. Как будто у него отняли душу и он превратился в неизвестную массу, не способную жить. Витя стал таким, что люди отворачивались от него, бросая брезгливые взгляды ему в след. Но ведь никто, абсолютно никто, не мог его понять. Никто не хотел его понять.
-Я буду с тобой, всегда. Куда бы ты ни пошел, как бы плохо тебе ни было, знай, я всегда буду любить тебя.
-Я люблю тебя, Верочка, и всегда буду любить.- Сказал Витя, разговаривая с невидимым явлением.
    Коля долго смотрел на своего друга, не нарушая тишину и практически не дыша.
-Сколько уже прошло, Вить?- Вдруг спросил Николай указывая на больную ногу друга.- Я имею ввиду после той аварии, что говорят врачи?
-Говорят, что кости могли неправильно срастись. Прописали какие-то вонючие мази, чтобы нога не опухала... Я уже смирился с этим. Правда, ходить порой невыносимо.
-Сколько это еще будет продолжаться? Сколько ты будешь все это держать в себе? Это было давно, их больше нет, а ты есть. Посмотри на себя. С момента их гибели ты больше не живешь. Ты существуешь. Возможно, пора что-то кардинально менять. Может все же стоит попробовать проверить эту теорию?
-Может и стоит... Я, Коль, признаться, уже и сам не знаю чего хочу. С тех пор как их не стало... - Коля увидел как Витя вытирает потекшие слезы.- Куда меня поместят?
-В старое бомбоубежище. Планировалось, что в нем будут выживать президент и его семья в случае ядерной войны. Но после 91-го его содержание прекратилось, а само убежище законсервировали. Нам разрешили его использовать, но факт его существования должен быть в тайне.  Кроме меня и тебя, в проекте учавствуют еще 7 человек. Они будут наблюдать. Ну так что, согласен?
-Один вопрос. Я буду там один?
-Нет, у тебя будет напарник. "Тайна бытия" допускает и даже рекомендует одного
 незнакомого человека. Чтобы... Больше ничего сказать не могу, извини.
-Я согласен.
-Тогда подпишись в местах, выделенных галочкой вот на этих бумагах.- Он сделал все как ему сказал Коля.
-Теперь все?
-Да. Завтра вечером я заеду за тобой. Пока, Вить,- с этими словами Николай протянул руку другу.
-До завтра, Коль.