Альфонс

Я не знаю, сколько уже стоит время. Порой мне кажется, что оно застыло. В такие моменты оно ничего не стоит. Кажется, что само существование времени — чья-то досадная ошибка, что лучше б его и не было вовсе. Тогда я подхожу к большому старинному шкафу, который реставрировал еще мой отец, и достаю из него контрабас. Я играю тихо, протяжно, и, честно сказать, не слишком красиво. У меня страшно болят пальцы, смычок вздрагивает временами, долю секунды звук раздражает меня, но потом я беру себя в руки и продолжаю играть. Тогда, понемногу, все начинает меняться. Что-то начинает происходить. Возможно, дело просто в том, что я слышу звук. В тишине ощущение времени теряется гораздо быстрее. Таким образом получается, что я двигаю время. Свое время. Смычок вздрагивает в моей руке, и время искривляется, становится быстрым и каким-то пронзительно-острым. А потом выпрямляется и снова обретает гармонию.
Когда чувство времени и жизни приходит ко мне, я начинаю думать. В моей борьбе со временем это, пожалуй, самый тяжелый момент. Не потому, что у меня болит голова или закончились сигареты. А просто потому, что я не могу позволить себе абсолютно никакого разнообразия. Я не управляю. Я — жертва.
Я всегда думаю о трех вещах — о любви, о боли и о времени. Отчего так больно быть одному, как долго я буду один? Кто придумал такое феерическое разнообразие страданий? Миллионы оттенков страха, тысячи оттенков одиночества, десятки оттенков скорби?
Изредка я смотрю в зеркало. Пожалуй, я некрасив. У меня больное, уродливое детское лицо с пьяными старческими глазами. А ведь мне двадцать шесть. С другой стороны, меня едва ли можно назвать отвратительным. Впрочем, все субъективно, уж простите мне эту заезженную фразу.
Если выйти на балкон, можно почувствовать запах осени. Когда-то я очень его любил. Когда-то я вообще любил многое. Я умел любить, у меня были на это силы. Я окунался с головой в каждый роман, в каждое увлечение, каждый раз искренне надеясь что это — то самое мифическое, далекое чувство. Я умел отдавать себя, как никто. Я был проникновенно-нежен, я очень тонко ощущал, понимал каждый жест, каждый взгляд.
А потом упал в пустоту. Просто так, без причины. Я просто перестал ощущать. Те жалкие обломки эмоций, которые могла выдавить из себя моя душа, были едва различимы. Тогда появилась Мари. Она сказала мне, что я умен, привлекателен, никогда не бываю скучным. Она сказала, что хочет меня купить. И спросила, сколько я стою.
Я сказал, что я ценю время. Чем больше я смогу быть наедине с книгами, тем счастливее (глупо называть это счастьем, но я просто хотел, чтобы она поняла меня) будет моя жизнь. Она сказала, что сделает меня счастливее.
Тогда я бросил играть в оркестре и переехал к ней. Днем она уходила по делам (я никогда не спрашивал, что это за дела, она тоже не заговаривала об этом) и я читал, иногда выходя на балкон, чтобы покурить и полюбоваться заброшенным сквером. Мне было спокойно.
По вечерам она заезжала за мной и мы отправлялись «в свет». Мы были в ресторанах, на презентациях книг, на открытии выставок, на репетициях авангардного театра, и в бесконечном количестве квартир, в которых жили музыканты, художники, фотографы.
Именно тогда я привык пить. Я даже не знаю, делал ли я это ради нее, или ради себя, или ради компании. Я просто пил. Это был ритуал. И я просто исполнял его, и не от того что я хотел быть послушным или не казаться белой вороной, а потому, что мне было по сути все равно. Почему нет? - думал я.
Мы никогда не занимались любовью ночью. Мы возвращались домой и падали на кровать, зачастую даже не сняв одежду. Она была пьяна и весела, я делал вид что у меня не болит голова и сердце. К счастью, мы быстро засыпали.
Мы занимались любовью утром, после душа. После того, как я потерял способность чувствовать, я все равно сохранил кое-что важное. Это навык. Умение. Актерский талант. Способность играть любовь, страсть, нежность, даже радость. И я играл, потому что это было легко, потому что ей было приятно. Может быть, она даже была счастлива. Через несколько месяцев она стала говорить, что любит меня.
Однажды, проснувшись, я обнаружил ее мертвой. Она просто лежала рядом и не шевелилась. У нее не было пульса, она была холодна и спокойна. Впоследствии, врач с бегающими глазами и носом, похожим на клюв сказал мне, что это какие-то таблетки.
Я подумал тогда — как пошло и глупо. Едва ли она отравилась. Она просто покончила с собой. Но это же бессмысленно. Зачем ломать свое время? Ведь больше не остается ничего ценного. Больше вообще ничего нет. Только время и знание.
Только через три дня я увидел под настольной лампой записку. В ней было написано «Я очень тебя люблю». И больше ничего.
Я благодарен ей. В тот момент я почувствовал. Не так как раньше, о нет, совсем немного. У моей жизни появился цвет. Это был цвет болезненной тоски. Но поверьте мне, в бесцветной пустоте появление любого цвета — большая радость. Поэтому на несколько секунд я даже смог испытать радость. А теперь тоска — моя верная подруга.
Впрочем, я много болтаю. А ведь впереди самый приятный этап борьбы со временем. Каждый день, вот уже два года, этот этап начинается с того, что я выкуриваю сигарету. Не на балконе, как обычно, а прямо в комнате. Не потому, что холодно, а просто для разнообразия. После этого я выключаю свет, в темноте снимаю одежду и бросаю ее на стул. А потом, наконец, ложусь на кровать и засыпаю.