Вперёдсмотрящий

(NB: с непередаваемым жестом заядлым моим посетителям (читателям?): Леониду Бабанину (отчего-то клинически застрявшему на одном моём тексте), Ал.-ру Станис. Минакову (рецки которого вообще столь малочисленны, что, похоже, ценятся им наподобие драгкаменьев небольшого размера), Творческому Союзу Виктор-Анджела (явному лидеру по кол.-ву прочтений, о двух головах-то!) и проч.)
 добавлю также Анатолия БЕШЕНЦЕВА, исправно и неизменно курсирующего между моими двумя верхними текстами - по несколько раз! у человека этого бездна времени: более полторы тыщи личных текстов и 42 с лишком тыщ рецок - по десятку за вечер разбрасывает во все стороны портала. тем странней его безмолвные посещения моей скромной делянки...)
   удлиняется список молчаливых посетителей (ОЛЕГ РУСАКОВ, САША ШНЕЕРСОН), будто им тут мёдом намазано, если только не доктор прописал променад по ландшафту моих текстов. гуляют себе с завидной регулярностью, набрав воды в рот. лица не придурошные, черты правильные, о чём и, главное, как сами пишут, мне неведомо. с другой стороны, ведь не гадят же на дорожках, веток не ломают. дышите глубже, мимоходы.
   присовокуплю до кучи:  Юрий Иванович Хмыз, Борис Гатауллин, Лазарь Шестаков....



Вперёдсмотрящий

   Ничего нет лучше майского утра, когда впереди – выходные. Позади – жаркая ночь. Неистовый финал. Муж возвращается из загранкомандировки. Вместе с Надей я разделил месяцы ожидания и ложе, оснащённое ортопедическим матрацем. Меня шатало от перегрёба, казалось, я просвечивался в косых лучах солнца.
  В тенистом дворе услышал голос знакомого. Окно распахнуто, в руке – чашка. Я медленно поднялся на первый этаж и без сил опустился на табурет. Пахло кофе. Я попросил чаю. С молоком.
   Сашок тем и хорош, особенно в ту минуту, что с ним много не поговоришь. Основательно косноязычен и охвачен постоянно какой-то тайной мыслью. Намекает о ней тоже регулярно. Я прихлёбывал сладкую смесь и вполуха слушал неуклюжие реплики о моей нижней челюсти.
– Ты покорён Арнольдом, - сказал я ему, - не сотвори себе кумира.
   На его скошенный подбородок и острый кадык старался не смотреть. Сашок ушёл в ванную, оставив меня наедине с толстой коричневой тетрадью. Я знал, что он давно нигде не работал. Тетрадь хранила плоды упорного келейного  труда. Сотни   телефонных номеров, имена, краткие данные о девушках, местами прописаны характеристики. Шаг за шагом, прибавляя единичку к предыдущему номеру, Маньяченко густой гребёнкой прочесал наш городок. Это только вершки, подумал я. И закрыл глаза.
 – Ну как? – что-то коснулось моего плеча. Я поблагодарил за чай. Хозяин встал у окна. Узкоплечий, тощий и смуглый, он закурил, повернулся ко мне. Я почти засыпал, но успел заметить по углам рта вставные клыки. Шурик, кажется, побрился. А такие прибамбасы в киосках продаются. Он о чём-то спрашивал, я кивал, обещая зайти, позвонить, на днях.
  Силы я восстановил быстро. Простоя не терплю. Неделю решил начать с разминки.
   – Боец, к походу готов?
   – Куда … идём? – поинтересовался Сашок, дважды дёрнув горлом. Глазки под редкими бровями не мигали. Я сбросил кружевную накидку с гири. В милашке 32 кило, больше половины его веса. Он поднял материю и аккуратно положил на тумбочку, возле магнитофона, прикрытого такой же тряпицей. Я немного поработал спиной. Паренёк гундел о какой-то ерунде, шелестел папиной газетой.
   Бережно опустив на пол металлическое тело, я сказал: "Что-то не заметил на ней твоих отпечатков. Ей скучно у тебя. Отдай в хорошие руки..."
   Он напомнил: "Нам пора".
   В дверях я подтолкнул его вперёд. Зина рада гостям, улыбается. Скроила гримаску, разглядев мой широченный, слегка помятый, галстух в пёструю горошину. Компаньон бутылку креплёного и коробку конфет едва не выронил. Девушка не просто рябенькая, на её лице, как говорится, порезвились черти. Я-то привычный, вообще, широкий во взглядах. Дурнушки нередко пламенны в страстях, а если укромное местечко тип-топ, то удовольствие обеспечено. Свет потушил и наяриваешь обделённую до поросячьего визга включительно. Мне многие благодарны. Целовали если не руки, то всё остальное.
  Пообщались втроём, от души, кто как мог. Я балагурил, густым смехом заливалась Зина, у Шурика язык втянуло, что называется, в задницу. Он в привычных-то условиях трепаться не мастак.
  Правда, существовала в природе коричневая тетрадь…
  Вино приговорили, конфет немного осталось. Мне без сладкого, как и без женского тела, нельзя. Поднялся: "Позвольте откланяться".
  Хозяйка опечалилась, напарник уже в коридоре. Я целую Зину в ушко, она хихикает; раковинка розовая, без изъяна. Товарищ вытаращился. Я убрал ладонь с упругих ягодиц, и мы удалились.
  До перекрёстка шли молча. Остановились. Я выслушал претензии: развёл на бабки, привёл к уродине. Такой базар меня не смутил.
 – Чудак, живи шире, это раз; а во-вторых, зри в корень. Мы все не красавцы. Цени лучшее в худшем, и тебя полюбят.
  Так ему я сказал.
 – Ладно, гоу хоум, по стойлам. Мне ведь завтра на работу. В отличии от некоторых членов ёпчества.
  Тряхнул его сухую руку. Он схватился за плечо.
  Пропавший вечер – редкость в моей практике. Обойдя памятник жертвам мировых недоразумений, двинулся к Зине. У подъезда догоняю Маньяченко.
  – Ба, - кричу,  - знакомая жопа!
  Чуть сбавив тон: "Без обид; классики предвидели и описали многое..."
  И совсем тихо: "Какой хер тебя сюда принёс? Не запыхался?"
  Глаза его – две светлые пуговицы - мерцали в полутьме. Под мышкой скрывалось что-то увесистое. Не иначе, как вторая бутылка.
  – Забыл кое-что...расчёску.
  – Да, без неё не заснёшь, а солнце не взойдёт. Завтра получишь её. Лады?
  – Давай, я сам заберу...
  -  Здесь приличный дом, Зина – честная девушка, ничего не пропадёт. Пойми: ты ей незнаком, повторный визит, поздний вечер – недалеко до психтравмы. Нельзя. Соображать надо. Адью.
  - Хочешь, я тебе гирю отдам?
   На мгновенье я задумался: "Гиря – это прекрасно, однако ты циник. Прощай".
   И придавил нижнюю ступень.
  – Я думал, мы друзья, - хрипло произнес он.
   Не оборачиваясь спросил:
   - Как она выглядит?
   – Кто?
   – Расчёска.
   – Не надо, у меня ещё есть.
   – Молодец. Не пропадёшь.
   Я наверх, он закашлялся. Жалок курильщик, не тот, так этот.
   Зина обвила мою шею прохладными руками, потом – в комнате – ногами. Я проникновенно солировал. Бился мотылёк о плафон бра. Сменили пару позиций. Слаженно вздрогнули. Вышел на балкон, потягивая морс. Согнал – кыш, профура! – комариху с конца. Вдохнул противный табачный дым. Двор засыпал. Листва на дереве трепетала, но ветра не было. Шуршали невидимые ночные твари. Кто-то шмыгнул носом. Я плюнул вниз, а в крону метнул случайный ржавый болт.
   Приступил ко второму акту. Участница отдавалась с жаром и криком, а мне невольно чудилось стороннее нескромное внимание к нашим вечнозелёным проделкам. Натиск мой был неудержим. Я смахнул капли пота и отправился в ванную, затем домой.
   Через пару-тройку дней просигналила Зина: "Приходи!"
   Кой чёрт! Дважды на неделе в одну воронку я старался не попадать. Только в случаях маточного бешенства или тоски одиночества. Обход территории – дело щепетильное. Одаришь чрезвычайной дозой внимания одну – изголодается другая. Но на борту моего сторожевого быстроходного катера начертано "Безотказный".
   Она мне конфеты в рот суёт, знает, как задобрить, сама и штаны расстёгивает, сигарой забавляется. Такая прыть. Делать нечего – настраиваюсь на очередной подвиг. Валимся на пол, прямо под зажжённой люстрой. Я вдруг уловил запах крюшона. Зина выпивши! Ещё какая-то музыка дурацкая шумит. Я зажмурился при виде перекошенного счастливой гримасой лица. Забыл о рытвинах на нём, увлёкся процессом. Шурую так, что, наверное, пар от моей задницы замутил оконное стекло. Бивнем своим на добрый метр сдвинул по паласу дебелое тело. Колени горели, член, казалось, вот-вот расплавится. На 23 минуте я услышал среди хлюпанья и «ой, мамочка» скрежет в спальне.
   Родители в деревне, замужем Зина не была, нечистой силы я не слишком боялся. Инстинкт самосохранения у меня также превосходно развит. Зина только пикнула, когда клинок мой покинул её ножны; с ним я ворвался в соседнюю комнату.
   Дверь туда была приоткрыта. За ней на табурете сидел человек в маске. Мистер Икс сопел. Следы рукоблудия белели на чёрной рубашке. Тонкие ножки скользили по линолеуму. Нижняя часть физиономии была отвратительна и знакома до боли. Гражданин встал для приветствия. Я сдёрнул маску. Зина выглядывала из-за моего плеча.
  – У тебя завёлся домовой? Для науки интересный экземпляр: онанирующий.
  – Твой дружок уговорил меня... Говорит, хочу присутствовать...
  - Участвовать?
  – Нет, я бы никогда... с таким...
  - Дружок у меня один, - я тряхнул им, - ему дублёры не нужны.
   Все посмотрели на предъявленный объект. Шурик моргнул. Личное его достоинство было   мизерным и отлично гармонировало с обликом вуайера.
  – Доволен? – спросил я.
  – Неплохо.
  – Неплохо? Ты, корешок, одной гирей не отделаешься. Понял?
   Кивок.
   Я обыскал его шматьё. Никакой техники. Лишь тощий бумажник. Мелочь я великодушно оставил. Прошли на кухню. Зина в халате, весь в чёрном соглядатай. Добытые купюры я сунул в свой карман, но остался голым. Продолжил беседу, уточнил детали.
  – В ветвях намедни ты был? – разглядел свежую ссадину на правой скуле.
   Сашок подтвердил.
  – Бедные птахи. Ты осквернил их сон.
   Негодник молчал. Я схватил его за руку.
 – Смотри, Зина, вот следы порока.
   Я преувеличивал. Мозоли онаниста не больше, чем у землекопа… В завершении я поинтересовался: "Кассета твоя?"
   Естественно, всякая гнусь найдёт своего поклонника.
   – Ты не просто циник, ты – циник без вкуса.
   Маньяченко удобно располагался в кресле, наблюдая из спальни за нашими с Зиной выкрутасами. Курить ему не разрешалось, он только дрочил, иногда при этом пил пиво. На колени предусмотрительно раскладывал салфетки. Костистая рука терзала невзрачный отросток, демонстрируя своеобычную пальцовку. Шурик смахивал на корчившегося чертёнка. Угловатая физия жутко гримасничала, иногда сочилась слюна. Скрипучим голосом он просил оставаться в поле видимости.
   Признаться, эти сеансы не слишком меня вдохновляли. Денежный интерес отсутствовал. Свою долю я оставлял Зине. В конце концов, лучше баб могут быть только бабы, на которых ещё не бывал. Я продолжал возделывать свой цветник. Отпуск провёл в экзотических местах. С удовольствием занимался гирей.
   Как-то довелось забежать к рябенькой, подарок передать от её далёкой родственницы, милой девушки. В комнате горели свечи, пахло носками. Тревожно кружились вагнеровские валькирии. В карты играли трое: Зина, какой-то лохматый парень в шортах и Сашок при бабочке; его редкой поросли придан вид эспаньолки...
  - Исхудал ты, приятель, в трудах своих праведных, - сказал я добродушно.
  Пакостник шевелил челюстями, за ними угадывался приличный резиновый ком. Неприветливый знакомец покровительственно опустил руку на колено соседа. Я отметил длинные ногти на суставчатых пальцах. И ещё классический рушник с петухами, слегка заляпанный. Он был переброшен через костлявое плечо. Кроме бабочки на магистре мастурбации не было ничего. Из-за неверного света огарков остальные подробности интерьера не проглядывались. Обменявшись парой слов с хозяйкой, я пожелал всем удачи и покинул сборище.
   Зимой мне сказали, что Сашок якобы попал в переплёт. Его  подобрали замёрзшего, с расстёгнутой ширинкой под стенами культурного центра. Пожарная лестница вела к окнам танцзала. Высота не смертельная, ушибы средней тяжести, но январский мороз не пощадил злополучного органа.