Две зимы

Под музыку Тарантино, плавно заканчивалась эпоха.
Эпоха безшабастности  и взрывной уверенности в себе.
В даль утекли девушки с отпечатком честности на лице, заменялись лица масками.
Уже не звучали  безумные мелодии бескрайних степей и идей.
Приключения положены на полку и в цветастые фотоальбомы.
Стук колес, стук соседей в стенку, стук в голове по утрам- в прошлом.
Стук будильника, стук коллег, стук монет в кошелках – в настоящем.
Но Буратино…
Остался…….

- Смотри, да смотри же!
- Мммм.
- Ян. Ян! Проснись. Слышишь. Просыпайся.
- Мммм.
- Ян, ты опять все проспал.



Я никогда не видел такой зимы.

Зимы с примесью весны.
Зимы, которая греет.

Нет, был и снег, и мороз и вьюга и оконные росписи ледяного художника, на стеклах домов.
Но каким то непонятным мне образом, я чувствовал, как апрельский ветерок мягко вторгается мне в душу, и стелется по бескрайнему полю подснежников, тихо колыша  этих вестников весны. 
Осторожный, еще не сильно уверенный в себе он по тихонько набирает силы, что бы превратится в бескомпромиссный майский ураган, сметающий все на своем пути. 
Еще  не много и запоют соловьи…


Я сидел на лавочке, в центре двора и рассматривал трещину на асфальте. Трещина была шириной с мою ногу. Она начиналась от подъезда дома, где я сейчас жил и уходила, куда то за заднюю стенку бельевой площадки, теряясь там от моего взгляда.
Еще вчера ее не было, это я знал точно.  Потому что вчера, я также сидел на этой лавочке и рассматривал верхушки деревьев, покрытые снегом. Сами деревья были голые, с толстой омертвевшей корой, напоминавшей кожу больного псориазом.  Зато их кроны были обставлены с шиком. Казалось, что  кто-то из зимней братии, сжалившись над дерматологическими  больными, надел на их головы  медвежьи малахаи из гардероба русских бояр. Шикарные, с густым белым мехом они покрывали их головы, полностью защищая их мороза и  от паразитов живущих в нижней части тела. Но если три дуба и ясень, с гордо поднятой головой красовались во дворе, то молодой яблоне, такая ноша была явно в тягость. Чуть ли не до  асфальта склонив свою голову, она напоминала  плакучую иву, издавая скрип – плач от треснувшей ветки, все ниже и ниже пригибаясь к земле. Грин пис был далеко, а я рядом.  Разбежавшись, я прыгнул на яблоню, превратив ее огромную шапку, в миллионы маленьких белых конфетти, которые, кружась, падали вниз и заканчивали свою миссию непосильной ноши.
Нет, вчера точно этой трещины не было.
Ведь вчера, я рассматривал окно напротив среднего дуба. Окно в верхнем ряду трехэтажного дома. Окно свет, от которого падал как раз на огромную клумбу,  разбитую в центре нашего двора. Каким то странным образом, отсвет только этого окно попадал на  эту зимнюю берлогу летних красавиц, не давая ей, превратится в могилу, навсегда обнявшую в свои объятия уснувших жителей весны и лета.
 Свет в окне никогда не гас. Даже днем, когда уже было достаточно  светло и ярко, пять лампочек на люстре находящейся за окном не потухали и горели таким ярким огнем, что возможно из-за этого имена клумба нашего двора зацветала намного раньше, чем другие ее коллеги из близлежащих домов.
 
 Так откуда же взялась эта трещина?
Она напоминала мне удава, который выполз среди ночи из нашего сырого подвала, в надежде незаметно проскочить через   двор и поселится, где-нибудь в более теплом месте. Но его длина оказалась такой огромной, что ему просто не хватило ночи и теперь он вынужден притворяться трещиной, чтобы пережить световой день и продолжить свой путь.
Я, подняв с земли палку, осторожно ткнул ею в трещину-удава.
Хорошо маскируется, даже не шевельнулся. Только с краев немного осыпалась земля, маленькой лавиной сходя вниз.
Следом за палкой, в моей руке оказался не большой булыжник, который провалился в трещине, издав глухой звук, шмякнувшегося об пол, тюка с неизвестным, приданным лежащего на верху маминого гардероба.

Теория с удавом не прошла.

Мне оставалось сидеть на этой лавочке еще минут десять.
А может быть, ночью было землетрясение, вызванное гневным возмущением земной коры, на выходки моего соседа Сереги, который вечно плюется, и мусорит во дворе. Иногда Серега, так сильно достает меня своим поведением, что во мне  рождается не выносимое желание смазать ему по его вечно пьяной морде, а особенно по жирным Серегиным губам, когда они выплевывают то, что не задолго до этого, со свиным хрюканьем родили его легкие.
Да, скорее всего, это земля, наконец, не вынесла больше его зелено-желтых слизняков, вокруг скамейки.

Я поглядел на часы. Без двух минут семь.

Две минуты.

Я закрыл глаза и представил ее…

Высокая, белокурая, с кудрявыми, вьющимися волосами, с большими кошачьими глазами и обязательно с чувственными, алыми губами, такими как у Анжелины Джоли. Одетая в короткую мини юбку и сапоги-ботфорты, выше колен и легкую кожаную куртку, чуть прикрывающую пятую точку.

- Извините, а это не вы Ян?- напротив меня стояла невысокая шатенка, в огромной дубленке,  сидящей на ней как балахон и скрывающая все, что только можно было, оставляя только возможность для воображения, представлять, что таится за ней. Иссиня-черные волосы падали, прямыми, как доски забора от ограждения бельевой площадки локонами на ее плечи.   
- Вы, наверное, уснули, пока меня ждали? – девушка, сказав это, сжала губы в тонкую трубочку, мгновенно убив этим Анжелину Джоли.
- Что же вы все молчите, и молчите?- она поставила свою ногу на скамейку и стала зашнуровывать свой практически армейский ботинок коричневого цвета.
Мне нужно было что-то делать. Лучше сразу, чем потом.
-Знаете, девушка, - я резко встал,- лучше будет…, - не успев договорить, как я почувствовал ее руку, обнявшую мою шею и увлекавшую за собой в сугроб.
Через секунду, мы оба валялись в снегу. Ее нога, поставленная на скамейку, соскочила в тот момент, когда я вставал и она, по инерции пытаясь зацепиться за меня, утянула меня в сугроб.
Я лежал в сугробе, раскинув руки в разные стороны, и рассматривал небо.
Небо. Не мигая, я пристально смотрел на голубое, без туч и звезд небесное море, пытаясь понять, почему оно так жестоко ко мне.  Почему оно вечно подсовывает мне, то, что мне не надо. Почему?
Меня обдало веером жгучих искр, которые одновременно обжигали мое лицо и смачивали очаги ожогов.
Она, наконец, перестала барахтаться и поднялась.  Ее дубленка, перекосившись в левую сторону, утянула за собой капюшон, натягивая его на лицо девушки, закрывая ей обзор и делая ее беспомощной. Все ее попытки вернуть дубленку на место, были безуспешны.
Я засмеялся.
Она прекратила борьбу со своей одеждой. Секунд пять, помолчав из-под капюшона, донеслось:
- Ничего смешного не вижу. Я вообще ничего не вижу. А вы смеетесь!
- Подождите, я сейчас.
Поднявшись, я вернул ее капюшон на место.
- Ну! Видите теперь?
- Теперь вижу,  вижу, что вы не очень то и любезны. Вы всегда так обходительны с дамами? Знаете…,- она не договорив, устремила свой взгляд, куда то сквозь меня.
- Ничего себе! Смотрите,  да смотрите же  скорее, - девушка показала указательным пальцем  на трещину, - Смотрите, прям как удав. Правда, же?!
Она, обогнув меня, подошла к трещине и погладила ее.
- Удав, ему, наверное, холодно. Ведь он тепло любит. Так и простыть можно, - она повернулась ко мне,- вы не могли бы мне одолжить свой шарфик.
Через  5 минут удав был спасен от простуды и насморка по средством моего шарфа, который, был, накинут и прижат двумя кирпичами, там, где по ее догадке, находилась его  шея.
- Ну, все, -  она с каким-то людоедским любопытством, посмотрела на меня, -  что вы хотели сказать? Что лучше будет?

Она посмотрела на меня.
А я на нее.

Я сразу не понял, почему в окне верхнего ряда трехэтажного   дома стало светлее, как будто, кто-то зажег шестую лампочку в пяти свечной люстре.
Клумба, получив дополнительный заряд света и тепла от люстры, растаяв, зацвела подснежниками.
Молодая яблоня, вместо плакучего скрипа,  стала вдруг издавать нежную мелодию.
Трещина оказалась не удавом, а воздушным змеем, взмыла вверх, покрывая небо разноцветными рисунками.

 Я смотрел на нее.
А она на меня.
-Ян, а что лучше то будет?
-Лучше? Лучше будет, это точно!
 

Где-то впереди я услышал трель соловья…





Я никогда не видел такой весны.

Весны с примесью зимы.
Весны, которая  не греет.