Жду

Дом в тумане стоит, лишь в моем окне горит свет, манит влюбленных мотыльков, обманывает. Темно за окном, темно на душе, будто угля черного из печки туда насыпали. Тихо и страшно. Слышно как отсчитывают секунды часы, сердце времени бьется тихо, но ровно... Бессмысленно черкаю механическим карандашом по бумаге, линии как мысли словно кардиограмма сердца, резкие размашистые, едва складываются в картину. Подписываю в углу «Старый дом в лесу», бросаю карандаш на стол, голову на сложенные руки. Секунды тикают, тихо, ровно, бейся быстрее, сердце. Быстрее.

Усталыми глазами обвожу комнату, все спит, лежит, а я слушаю тишину и жду малейшего шороха, тишайшего звука. В руках такая слабость, что не поднять, встаю, хожу по комнате, затаенно, сонно скрипят половицы, смотрю в темное окно, чернота окутывает город, глотает все живые души, которые плавают сейчас в царстве Морфея, лишь только моя не спит, а дрожит, сидя на потолке.

Услышала тихий скрип двери, встрепенулась испуганным вороном, прильнула ухом... Тишина... опять... Хожу. Не знаю, куда деть руки. Снова рисую, бросаю штрихи испуганно, быстро, небрежно. Снова скрип, задыхаясь, открываю дверь.

- Ну как он?
- Оставили в больнице, что-то с сердцем, завтра утром к нему поедем, - уставший голос, и глаза, милые, истерзанные тревогой. Молча уткнулась лицом в плечо. Молча сидели на кровати.
- Лучше бы с ним остаться было кому.
- Только с грудными разрешают, а в десять уже нет...

Кислород молчания питал огонь тревоги, и последний разгорался в комнате, схватывая ковер и шторы, обугливая мебель.

Пошла на улицу с фонариком, ничего не видно, даже земли под ногами, тихо холодно, черная пустота. Мокрая трава режет лезвием ноги, и сзади кто-то стоит, кто-то смотрит, сейчас бросится, оборачиваюсь, бегу в дом, обнимаю милого, плачу. Все будет хорошо.