СНЫ

Сон. Сон преследует меня, закрывает мне веки, заковывает мне руки и ноги в невидимые кандалы и отправляет туда, где возможно всё. Но и там сознание начинает диктовать подсознанию свои правила. Там можно не иметь тела, но я его имею. Там можно не иметь болезней, но так часто во сне я падаю, и ударяюсь, и обнаруживаю то, что у меня болит голова или ноют зубы, что волосы секутся или вообще выпадают, что колет в боку или горчит слюна. Но иногда, устав от реалий в нереальном мире, я засыпаю так, что наутро не помню ничего, как будто меня выключили с вечера и включили с утра. И ощущение, что сна и не было, что просто выпали из жизни 7-11 часов, и не принесли ни жизненного опыта, ни отдыха. Но больше всего я люблю спать днём. Самые интересные сны снятся днём, когда весь часовой пояс и несколько других часовых поясов, где ещё день, со всеми людьми, живут здесь, в реальном, ходят, работают, едят, разговаривают, и в их жизнях не происходит ничего такого, к чему не был бы готов их разум. Они удивляются, но так, по привычке, констатируют факт удивления словами: «Ах, посмотрите! Как удивительно!», – и тут же забывают о том, что удивились, и к вечеру не вспомнят, что же их удивило в 14.35, они даже не вспомнят, что они делали в это время и о чём думали. Они радуются тому, чему привыкли радоваться, потому что когда-то давно, возможно ещё в детстве, они этому радовались. Радость они выражают улыбкой или смехом, столь краткосрочным, что спустя пять минут никто уже и не помнит, был ли смех или не было его. Люди думают. Всё время. Всё рабочее время и всё свободное время люди думают. О чём? Это не важно. Важно то, что они думают. Ведь homo sapiens – звание гордое, и надо этому званию соответствовать. Но чаще всего они думают о том, что может случиться что-то нехорошее. Ведь если оно случится, это что-то, надо непременно быть готовыми к этому. Но никто никогда не бывает готов к этому нехорошему, если оно всё-таки происходит. Почему? Потому что никто никогда не знает, к чему надо готовиться. Но постоянное состояние напряжения входит в привычку и заставляет думать о финансовом кризисе, о повышающемся уровне преступности, о понижающемся уровне образования, о неуклонно растущем проценте синтетики в пищевых продуктах и т.д. И вот, пока все люди думают, я сплю. И не думаю. И тогда в моём нереальном и существующем только для меня мире становится возможным многое. Я танцую в балете, сажусь на шпагат, плаваю и даже летаю. И это меня совсем не удивляет, потому что я не помню того, что я никогда не занималась танцами, что у меня плохая растяжка, что я до ужаса боюсь воды и… я ничего этого не помню. Но это самая малость из того, что возможно в этом существующем для меня одной мире. Я могу видеть жизни людей в виде тонких чёрных нитей, причудливым образом извивающихся и бегущих со скоростью, превышающей скорость света. Они закручиваются в петельки, завязываются в узелки, подрагивают и звучат, звучат сотнями шёпотов, сливаясь в одну большую шелестящую массу. Мне удаётся различить некоторые фразы, но обрывки этих фраз настолько быстро сменяют друг друга, что нельзя ничего запомнить, нельзя сделать никаких выводов и некогда думать о том, что они говорят. Это не струны, и не нарисованные линии, они вроде бы даже двухмерные (хотя, не берусь это утверждать). Единственное, что ясно и не подвергается никаким сомнениям – это факт существования жизней именно в таком виде. А потом эти нити как бутоны цветка раскрываются и превращаются в птиц, чёрно-белых птиц, ни одна из которых не похожа ни на одну из тех птиц, которых я видела в жизни. И ни одна из этих птиц даже отдалённо не похожа на свою соседку. А потом я просыпаюсь и понимаю, что видела то, чего быть не может и не бывает, хочу рассказать этот сон, передать свои ощущения кому-нибудь ещё, но не знаю как. Как описать словами то, чего не бывает? И я начинаю думать, думать, мучительно подбирая слова, чтоб выплеснуть из себя то, то влилось в меня в этом странном сне. И понимаю… нет, осознаю… нет… ощущаю свою беспомощность в этом. Мне доводилось читать жизнеописания. И всегда оставалось послевкусие, как будто под сочной кожурой яблока оказался парафин или пенопласт, совершенно несъедобный и не имеющий ничего общего с яблоком. А как описывать сон? Как ставить автограф на мыльном пузыре, первое прикосновение к которому прекращает его жизнь? Я не могу взять никого за руку и привести в свой сон, и в этом я чувствую то изначальное одиночество, которое люди так старательно и последовательно пытаются преодолеть, находя себе друзей, создавая семьи, окружая себя единомышленниками. Они читают одни и те же книги, смотрят одни и те же фильмы, поклоняются одним и тем же богам. Они уничтожают и презирают тех, чьи боги выглядят иначе, чтоб укрепить позиции одной из иллюзий по отношению к другим иллюзиям. Чтоб эта иллюзия обросла мясом и стала реальностью. А реальность одна – та, которая открывается во сне, которая существует только для одного человека. И о ней он никогда никому не расскажет, потому что нет таких слов, их не придумали. Точнее, эти слова есть, но язык, в котором они существуют, не переводим на языки других людей, потому что для того, чтобы перевести мысль с одного языка на другой, нужно просто переназвать эквивалентные понятия. Просто переназвать. А нет ни в одном языке планеты эквивалентов тем явлениям и ощущениям, которые есть в мире одного единственного человека. И поэтому люди в равной степени боятся ночи и желают её. И потом просыпаются по будильнику, как все, чтоб поскорее забыть о своей исключительности и начать думать. О том, что возможно. О том, что происходит со всеми. О хорошем и плохом, но о том, о чём можно рассказать, о том, что можно осмыслить, из чего можно сделать выводы. Не важно, верные или не верные. Думать не страшно. Думают все, создавая огромную иллюзию безопасности, окутывающую планету коконом реальности, существующей для всех.
(17 июля 2009)