3. кошка

Однажды на курсах, куда Гридингена по случаю занесло, было такое игровое задание - записывайте, дескать, все слова, которые придут сейчас в голову. Это якобы ваши субличности. Обыкновенно у человека их более трёхсот. Та или другая доминируют на определённых отрезках жизни, однако в некоторых ситуациях выползают и берут верх совсем нежелательные субъекты. Сегодня Сашка перебирал старые бумаги, и ему попался тот листок с курсов. Гридинген пробегает глазами перечень своих слов. - Монах, в скобках, чёрный. Сидит старец, держит кусок хлеба, ногти старца вросли в этот кусок, а сам хлеб стал каменным от времени. Это из Велимира Хлебникова. А почему чёрный? Ну, во-первых, у Чехова, а потом фильм такой есть. Таинственный монах. С пацанами в детстве смотрели, и на афише была нарисована чёрная фигура. Там какой-то белогвардеец, переодетый монахом, вытаскивал из-под рясы револьвер и стрелял, больше ничего не запомнилось. Затем у Даля - чернец, то есть чёрный, это монах.

Гридинген находил в себе время от времени, некое романтическое богоискательство. В пику плоскому ландшафту атеистического воспитания. Конечно, эти движения были осенены мыслью о монашеской сутане. Ещё в глубокий застой толпы его сверстников бросились в стихию Церкви. И были вытолкнуты оттуда. Поскольку одно дело - образ мысли, другое - способ жизни. У кого-то есть персонаж, что раздваивается в желаниях, - быть завсегдатаем аристократических салонов и, одновременно, поститься неким отшельником в пустыне. Здесь цитата, - И приступил к Нему искуситель и сказал. Если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами.
Следующая субличность - замок, в смысле, крепость. Очевидно, это не кафковский замок, а откуда-то из фольклора. Копья, мечи, рыцари-культуристы, сундуки с драгоценностями. Золотые монеты, хрустят под ногами, как речная галька. Кругом мясо жарят. Баранов, свиней, быков. Целыми тушами. Подходит мускулистый киноактер и отламывает от быка заднюю ногу. Думаешь, есть будет? Вон откусил чуть-чуть и бросил, а у зевак слюны полный рот. Сам замок хорошо укреплён, в романском стиле. Башни уходят в скалу, а скала в воду. Дорога к воротам замка - через подъёмный мост. Над стенами стрелы летают, а в подземельях сплошные тайны.

Затем - флаг. Флаг - флажок - знамя. Знамя предполагает соответствие. Оно ждёт, чтобы его подняли, наполнили ветром, построились вокруг и пошли. Остальное неважно. Заверните покойников в стяги! И снова - вперед.

Другая субличность - ковш. Многого хочется. Нельзя объять необъятное, а хочется.

Следующее слово демон. Занесён в графу - эмоции. Демон-демон-демон-демон. Ну, во-первых лермонтовский. Холодная фигура. Гридингену он слегка не в жилу. Мешает печальный, со с понтом, рассудок. От него Сашке нужны лишь крылья. Затем - врубелевский демон. У этого можно взять глаза. Сашкина тварь не древняя, а новорождённая, что-то типа восточного джина, владеющего изобразительными ремеслами. Шустрый, как целое стадо поросят, суетливый и раздёрганный. Придётся на это закрыть глаза. Уж некогда взвешивать. Вещество зачинающихся творений податливо мнётся и голосит в Сашкиных руках.

Гридинген на подъёме. Он мечется по комнате. Лишь бы никто не пришёл сейчас, лишь бы никто не пришёл. Делательная горячка! Присел, встал, не сидится, окурочек в рот и на кухню, прикурил от газа. Газ вечно горит, спичек никогда нет. Полкружки чайку, вторяк, но приличный, ложка сахару, динь-динь-динь-динь, не глядя поднёс к губам, хлебнул. Вкус какой-то. И бычки плавают. Оказывается, в пепельницу налил, в банку для окурков. Бывает. Сашка прошёл в комнату. Там холст заждался. Восемьдесят на шестьдесят пять. Цветная матрасовка, что под рукой случилась. Бледно-оранжевая, с коричневыми полосками. Покрыта на раз костным клеем. Хочется ещё грунтануть, но сохнуть будет, а времени нет - горячка! Уже масло разложено и пахнет, зовёт. Схватил тубу охры, бросил назад, в сортир захотелось. Верный признак работы. Сегодня катит! И утро тёплое в шторы дышит. Их открывать не надо, света итак полно. В туалете прохладно. За горячей трубой усатый народец застыл. Опять комната. Пол качается, как на воде. По ногам кошка елозит, трётся. Гридинген их любит. У него всегда кошки живут. С улицы прибиваются. Одни уходят, другие приходят. Снова схватил тубу охры. Плавные линии на розоватом шафране. Что-то невразумительное. Ладно, всё равно запишется. Главное в башке стоит.
Радость, страдание, полёт, сон, влажные внутренности на пыльном полу. Болезнь и блаженство! Линию охры сгоряча занесло на поле белил. Кисть пошла юзом оставляя бледно-песочный след, похожий на вздыбленную спину зверя. Художник безотчётно скользнул в свой мир. И на него прыгнула кошка.

Её тарелка стояла на кухне под умывальником. Кошка мяукала-мяукала возле тарелки, и Гридинген толкнул её. Отстранил, чтобы подложить еды. А та вцепилась в руку. Так неожиданно, что Сашка замер. Потом испугался. Стряхнул её, а она, оскалившись, прыгала, норовя добраться до Сашкиных глаз. Он отпинывал её - она всё сильнее набрасывалась и кусала. И Гридинген бежал. - Здесь спокойное желтоватое место. Сашка накладывает мастихином охру на холст, будто медицинскую мазь. - Никто ему не верил. Он мотался по городу, забредал к родственникам, знакомым, но нигде не задерживался. Потому что, когда на его стук открывалась очередная дверь и знакомые приглашали войти, из-за их ног неизменно появлялась кошка. Она шла прямо на Гридингена, уставившись немигающими глазами в его лицо. - Выразительные темно-индиговые штрихи. Не переборщить бы! - Он сидел в глухом дворике, раздумывая над этим. И странно, что никому не приходит в голову заступиться за него. Люди поглаживают кошек и не ведают, что остались в дураках, не подозревают, что милые четвероногие притворщики и есть настоящие хозяева положения.
Гридинген почувствовал спиной, как сзади подбирается кошка. Бежать некуда. Что толку, что он крупнее её? Быстрая и ловкая, она нападает со всех сторон. Всё-таки Сашке посчастливилось схватить эту бестию. Чуть ниже головы. Она тут же задними ногами стала кромсать его руку. Гридинген размахнулся и ударил взбесившегося зверька об асфальт. Кошка обмякла. А он бил и бил, пока её тельце не превратилось в мокрый шерстяной мешочек. Разом навалилась усталость. И тишина. Повсюду кровь. Сашкина и кошачья. Он тупо постоял и двинулся без определённой цели. Руку оттягивала бесформенная грязная тушка. Пальцы не разжимались. - Здесь английская красная, надо бы краплака чуть-чуть добавить. - Кто полагает, что кошки - не стадные животные, глубоко ошибается. На самом деле это тщательно организованное племя. Они уже знают о происшедшем, и уже движутся их вожди, чтобы покончить с Сашкой.
Он увидел их с насыпи. Стремительной, грациозной пятеркой летели они вдоль побережья. Гибкие, подвижные, словно ртуть, тела поблёскивают на солнце. Восставшие сфинксы. Вот они плавно развернулись на пустыре и понеслись к городу. Их целью является точечка, ползущая в районе северного пляжа, червячок по имени Александр Гридинген. Разве можно противостоять им? Сашка бежит по направлению к вокзалу, туда, где живёт Стародубцев. У Старого вроде мелкокалиберный пистолет где-то заныкан. Эта часть города построена немцами. Клёны, отделанные камнем дома. - Сюда уместно немного кобальта, сиены, можно каплю стронцианки. - Сашка задумчиво перебирает тубы с маслом. - С пистолетом надо обязательно выйти на площадь. В центр площади. Тогда их можно будет подсечь издалека. Он представил, как сидит, уперев рукоятку пистолета в колено, и наблюдает через прицельную планку их приближение. Красиво идут! Две впереди, три сзади. Сашка жмёт на курок. Пуля ушла в грудь ближайшего зверя, как в небо. Он стреляет ещё и ещё - никакого эффекта. Что может противостоять этим колоссам?! Оружие искать бесполезно. Закрыв голову руками, Сашка упал на землю. Потом поднялся и побежал. Всё равно надо что-то делать. По дороге встретилась давешняя девица с мальчиком. - О, Александр Гридинген! - Ну и дура! Надо же когда под ногами всё горит, ещё и ребёнок подвернулся. Теперь ведь и о нём надо позаботиться. - Добавить сюда ещё охры.
Девушка, мальчик и Сашка стоят разобщённой тройкой на сухом песке. Перед ними торчит кабина полузасыпанного автомобиля.
- Дяденька, а он ездит? - спрашивает мальчик.
- Сейчас посмотрим.
Сашка заглянул в салон автомобиля, ключ зажигания на месте. Попытался завести - не работает. Видно, кто-то бросил эту машину много лет назад. Гридинген взял мальчика за руку, и едва они сделали несколько шагов, как автомобиль заурчал. Выполз из песка и покатил, не разбирая дороги, на малой скорости вверх.
- Присмотрите за малышом! - крикнул Сашка и бросился догонять машину.

Прекрасно, нет оружия, зато есть средство передвижения!
Гридинген колесит по городским улицам, испытывая железную каталку, та подчиняется новоявленному владельцу. Она будто срослась с Сашкой, стала продолжением его тела. Теперь, с помощью машины, он выиграет время.
Гридинген ощутил внутренний подъем. Он стал засматриваться на встречных женщин, парами и тройками возвращавшихся с пляжа. Изласканные солнцем, поджарые и голодные, они зажигательно хохотали, когда ветер подымал их платья. А Гридинген в томном смущении опускал глаза. Он заезжал в укромные места и видел этих существ в своих жилищах, там, где им некого стесняться. Он видел, как они, поглощённые бытовыми заботами, принюхиваются, приспосабливаются и одолевают этот мир, оставляя в нём терпкие запахи и своих детёнышей.
Сашка увлёкся, и это его подвело. Потерял бдительность. Он проезжал через толпу зевак на какой-то улочке. Зеваки легонько постукивали по капоту машины и незлобно матерились. Сашка хотел прибавить скорость, но это вдруг не получилось. Зеваки заметили, что он хочет улизнуть. Испуская воинственные крики, они уже со всей силы лупили в стёкла кабины, пытаясь добраться до Гридингена. Он выжал из мотора всё, что возможно, еле оторвался, а злобная толпа уже настигала вновь. Теперь ему несдобровать, ведь это посланцы кошек! - Сашка отошёл от холста, закурил и оценивающе посмотрел на работу. - Вроде неплохо. Только то место, где последний раз положил охру, какое-то вялое. Надо переделать, пока форма дышит.

Девушка, мальчик и Сашка стоят разобщённой тройкой на сухом песке. Невдалеке от них - грузовик. Гридинген подсаживает спутников в кузов, сам садится за руль. Машина начинает движение. Едет медленно. Надо проверить тормоза. Сашка давит на педаль - ничего на происходит. Прямо по ходу - широкие двери помещения. Какая-то столовка. Он въезжает в холл, стараясь не задеть столики. Здесь тормоза срабатывают. Теперь нужно развернуться и выехать. Посетители воспринимают этот эпизод спокойно. Как будто так и должно быть. Только одна энергичная тётка, Капитолина Васильевна, преподаватель по истории искусств, начинает вопить о том, что Гридинген не справится с управлением и посшибает всю мебель. На беду как раз около выхода сервируют длинный банкетный стол. Сашка напрягается, потеет, осторожно выруливает к дверям, ювелирно плывёт между стойками и банкетным столом. Ничего не задел. Вот и выход, но двери, к несчастью, закрыты. Ему приходят на помощь два молодых человека. Сашка их где-то видел, это студенты-заочники. Они открывают двери, и Гридинген мастерски выезжает на улицу.
Ну вот и всё, трудности позади. Теперь лёгкая, прямая дорога домой! - Сашка отходит от холста и удовлетворённо вытирает руки, - вот теперь другое дело, неплохо! - он собирает кисти и краски. По ногам кошка елозит. Надо ей супу подлить. Гридинген гладит кошку и замечает на шерсти синие пятна, оглядывает себя - тоже кругом синий. Тубу голубой фэ-це в горячке раздавил. Сам весь в фэ-це, кошка в фэ-це, стулья в фэ-це, сигареты в фэ-це, вот зараза! Благо на картинку не попало.

В двери стучат. Не беда - дело сделано. Это Димка.
- Ты знаешь, - как обычно, говорит он с порога, - я женюсь!
- Что, сказал уже ей об этом? - смеётся Гридинген.
- Да скажу ещё, а чо это ты весь в краске, рисовал, что ли? - округляет глаза Дима.
- А ты как думаешь, вон посмотри, - Сашка кивает на свежую работу.
- Да-а, - недоумённо произносит Дима, - интересно, яркие краски, хотя и не очень понятны твои картины, но мне это близко, близко, я же тоже человек искусства, вот, кстати, сюжет фильма о любви придумал, я не рассказывал?
- Не помню, - говорит Гридинген.
- Тогда слушай, - Дима придает своему лицу мечтательное выражение. - Представь, встретились парень и девушка и полюбили друг друга. Потом каким-то образом они оказываются в таком месте, где, кроме воздуха и земли, вообще ничего нет. Они полностью раздеты, и у них есть только две вещи - бочка с водой и ножик.
- И ножик? - переспрашивает Сашка.
- Да, ножик, не перочинный, а настоящий, большой. Бочка с водой для того, чтобы не умерли слишком быстро, а ножик - чтобы резать тело любимого и есть его, если кому-то из них это придёт в голову. Они безумно любят друг друга, и у них ещё не было близости. Это нормальные, воспитанные люди. И фильм должен показать, как ломаются их представления и устои. Их внутренние миры, о которых они ничего не знали, вырвутся на свободу, а небо над ними станет свидетелем невиданной драмы!
- Да уж, - крякнул Гридинген.

- А спать мы будем отдельно, - Дима вернулся к теме женитьбы, - она в своей комнате, я - в своей. К друзьям в гости будем ходить, как все люди, - он достал из портфеля двухлитровую пластиковую бутыль и приложился.
- Вода, - пояснил Дима, - иду по городу, в горле пересыхает, до дома далеко, вот и ношу с собой. Чаю мне не наливай, а то ночью спать не буду. Когда не сплю - плохо. Раньше хоть телевизор работал, а сейчас хожу по комнате, сяду покурю, снова хожу, и так всю ночь.
- Н-да, - без особого участия отозвался Сашка.
- Саша, ты в Бога веришь? - вдруг спросил Дима.
- Верю, так сказать, определённым образом, - растерялся Гридинген.
- А я нет, я - абсолютный атеист! - громко заявил Дима.
- Ну, видишь ли, мне близко православие, и, знаешь, религия дает людям какой-то порядок, - как бы оправдываясь, мямлил Гридинген.
- Ну и что, Бог есть? - не отцеплялся Дима.
- Тут существует, конечно, масса оговорок, - вяло продолжал Сашка, он как типичный интеллигент, старался избрать серединную позицию.
- А я не верю в Бога, я знаю, что после меня ничего не будет, но Саша, вместе с тем я как бы чувствую Его и потому понимаю, что это - болезнь. Всю жизнь я протестовал, а теперь смирился с тем, что болею, у меня теперь с собой таблетки всегда и вот - водичка.
- А как это у тебя бывает? - спрашивает Гридинген.
- Что?
- Ну, болезнь.
- Я скажу тебе, я тебе скажу, - возбуждённо задвигался Димка, - это начинается всегда в районе улицы Грязнова, просто невыносимо, знаешь, появляются точки, я их вижу глазами, отчётливо, больше никто не видит. Я у врачей спрашивал, врачи говорят - никаких точек, мол, нет. А я их вижу и мучаюсь.
- Какие точки, Дима?
- Вот смотри, продолжает Димка, - всё нормально, выхожу из дома, еду к сестре, всё нормально, возвращаюсь назад и в районе Грязнова - бац! Такие вспышки происходят, всё так отчётливо, нестерпимо отчётливо видно, как через увеличительное стекло! Врагу не пожелаю такой муки.
- Что видно?
- Всё видно! Это не расскажешь, и тут я сразу таблетки принимаю. До дома дохожу - и спать, - Дима закурил. - Хотя такие вещи у меня случались и дома, и во сне. Это такие мучения, такие мучения, нервы оголены и так ноют, будто зубная боль, нет, хуже. Захожу, например, в ванную, а там всё живое. Вода-а-а так бежит из крана, ка-а-апли на стенах - всё живое! И всё это Бог. А сны такие страшные - вот я хожу по комнате, а пол будто из гнилых-гнилых таких досок, точно в подземелье, полумрак такой, и ты, Саня, тоже где-то там ходишь, неразличимо, только рубашка белеет. Всё в целом так смутно видится, а мелочи очень-очень отчётливо, как у Тарковского, какое-то грязное барахло, мусор. Я просыпаюсь насквозь мокрый и уже не ложусь до следующего дня.
- Ну-у, что-то... - заёрзал Сашка.
- Да нет, сейчас я с этим справляюсь. Таблетки, вот жениться собрался, всё будет как у людей. Наташа эта приходит ко мне. Надо заставить её хоть полы помыть. Когда она в брюках, у неё такая попка аккуратненькая, я один раз щёлкнул по ней, и такой звук, как у спелого арбузика!
- Она что, пластмассовые трусы носит? - улыбнулся Гридинген.
- Да брось ты, я просто неправильно выразился. А недавно - я тебе не рассказывал? Пришел из магазина, зубную пасту купил, макароны. Макароны какие-то несытные получились, денег на масло не хватило. Ну и вот, жую я эти макароны, и кто-то смотрит, я даже оглянулся, а потом так - раз, смотрю на стол, а там газета лежит, обрывок, в магазине дали, и вижу - на меня девчонка глядит из газеты. И статья рядом про детскую художественную школу, и такие глаза у неё умные-умные, наверняка бы я ей понравился. Познакомились бы, я бы ей рассказал о театре, о художниках, а она бы так слушала, слушала! Я вот думаю, может, мне не торопиться с этой Наташей, как ты считаешь?

В одиннадцатом часу Дима засобирался домой. Сходил несколько раз в туалет, упорно мыл руки в ванной комнате, потом долго причёсывался, взбивал волосы перед зеркалом. Старательно одёргивал пиджачок с чужого плеча, тянул время. Наконец, вышел за дверь, а на лестничной площадке обернулся и снова шагнул к порогу.
- Знаешь, Саня, когда выхожу от тебя и спускаюсь по ступенькам, и твоя дверь так - бум, хлопает, у меня всегда такое чувство, будто кусок мира захлопнулся.
- Ну ладно, ладно, - прощаясь, пробормотал Гридинген.

Всю ночь Сашка, по прихоти сновидений, ел сырое мясо. И какая-то девчонка-школьница всё время лезла к нему с ухаживаниями и недвусмысленными намёками. Она порхала вокруг Сашки и тоже ела сырое мясо. Потом ей захотелось красной рыбы, сырой красной рыбы. Вот и миска с ломтями красной рыбы, у Сашки под рукой. Он достаёт полупрозрачные рыбные ломтики, похожие на мандарины, протягивает девушке и ест сам. Потом они приходят в холостяцкую, запущенную квартиру, где живет Дима.
- Я так и знал, что ты приведёшь ко мне девушку, о которой я давно мечтаю! - радовался Дима.
А Гридинген и не собирался к нему никого приводить, просто были неподалёку и зашли в гости. Тут Сашкина спутница как-то странно себя повела. Она прыгнула к Димке в кресло и, расстёгивая рубашку, стала поглаживать его живот. Гридинген с болью в сердце смотрел, как её узкая ладонь погружается в складки рыхлого тела приятеля. Кто же знал, что она неравнодушна к нему! Сашка сидел и, теребя в руках какую-то вещицу, никак не мог придумать, чем заняться и как себя вести. Действия спутницы вызывали в нём ревность и раздражение.
Димка встал, чтобы сходить в ванную, и нечаянно ударился локтем о ключ, торчащий из дверцы шкафа. На руке осталась глубокая дырочка, крови не было. А когда Гридинген со спутницей стали осматривать эту дырочку, она непонятным образом переместилась на колено девушки. И вот уже Сашка с Димой ощупывают девичье колено и пытаются сообразить, что к чему.
Что к чему?