Рождество

   Я ещё больше обхватил себя руками – было жутко холодно, даже несмотря на солидную печь.
   - Дед,- я попытался растормошить старикана, который уже в тарелку носом клевал,- Де-ед! Немцы!
   - Где немцы!?- старик подскочил на месте.
   - Да нигде,- рассмеялся я,- Убежали твои немцы. Как тебя увидели, так сразу и убежали…
   Дед недовольно поёжился и исподлобья посмотрел на меня – всяко хрыщ материл меня про себя.
   - Чего будил-то?- пробубнил под нос ветеран, заполняя ближний к себе стакан наливочкой.
   - Макар Владимирович, там к вам пришли вроде,- я всё пытался получше рассмотреть силуэты, что двигались в неверном свете фонаря за окном, но то покрылось толстым слоем льда и толком ни черта не было видно. С полминуты я ещё вглядывался, пока не бросил это занятие и вновь не посмотрел на старика. Увидев его выражение лица, я чуть не вскрикнул. Его буквально перекоробило, глаза будь-то смотрели в разные стороны, а наливка давно уже вытекала из стакана на стол, оставив на потёртой скатерти большое пятно. Видя, что с дедом Макаром что-то не то, я решил вновь применить безотказное оружие:
   - Дед, немцы!
   - Иди в жопу, внучек,- произнёс он не по-стариковски ровным голосом. Ещё через пару мгновений поставил бутылку на стол, проморгался, провёл рукой по лицу и крякнул,- Уж двадцатый год здесь живу, а никак привыкнуть не могу…
   - К чему?- заинтересовался я, тут же забыв про каких-то гостей – собственно за этим я и приехал: спрашивать, узнавать, записывать.
   - К ним,- он указал дрожащей рукой в окно, второй взял полный до краёв стакан и одним махом опустошил.
   - К кому? К гостям что ли?- я пожал плечами.
   - Ага, к гостям, как же, в гробу я видал таких гостей,- старик тут же нервно рассмеялся,- Забавно, не находишь, а, журналист?
   - А что может быть забавного в гробах…- я заелозил на табурете: подобные темы, особенно после скандала полугодовой давности (под Тобольском нашли захоронение, с дюжиной скелетов – после анализа ДНК выяснилось, что все захороненные там числились в «Пропавших без вести» ещё с середины девяностых: все неугодные в то время братве бизнесмены) мне были не особенно-то и по душе.
   - А то, что гости эти – покойники.
   Только через пару минут я осознал, что рот мой открыт, а по телу, подобно току, идёт мелкая дрожь. Дед, казалось, этого и не замечал: он полностью был поглощён процессом забивания в трубку самосада. Я захлопнул рот, включил разум, в миг вспомнил всё, чему меня учили в школе и институте журналистики и вот – последняя фраза Макара Владимировича показалась мне только страшилкой у костра в пионерлагере. Я тут же улыбнулся и наклонился к нему:
   - Слушай, дед, давай, так сказать, не для протокола,- начал я, напустив на себя серьёзный вид,- У вас тут в Уватском районе, насколько я знаю, ступени ракет падают. Радиация там, и всё такое…
   - Ну и…- старик даже не поднял головы.
   - Ты тут, случаем грибочками галюцинагенными, радиоактивными, не балуешься?- старик удивлённо посмотрел на меня,- А из «козьей ножки» своей, ты случаем не коноплю потягиваешь? Иди открывай – они, походу, уже там околели на морозе…
   Дед отложил трубку, привстал и дал мне в трубкой в лоб, от чего я ненадолго потерял ориентацию в пространстве.
   - Дошутишься ты у меня,- он улыбнулся сквозь бороду,- Хромым к себе в Тобольск приедешь…
   Он снова присел, закончил с трубкой и от спички раскурил её, пыхтя и пуская носом дым. После он повернулся к отрывному календарю у себя за спиной и аккуратно оторвал один листок.
   - Вот ты зачем сюда приехал? Интервью взять у единственного живущего в деревне Кулисово? У старого пердуна, что ещё не решил бежать от падающих на голову ракет? Ведь так?- пусть и не совсем так, но я кивнул,- Так вот, что я тебе скажу. Ты у себя в городе всё человеческое выжег, своими распорядками дня, науками, деньгами и девочками. Всё. Даже разум. Ты вспомни,- он жадно затянулся и выпустил дым носом,- как Полкан лаем заходился, когда ты со Степанычем приехал. Хотя Степаныч свой в доску. И сколько он ещё там тявкал, пока ты у меня уже сидел,- я вспомнил, но так и не понимал к чему клонит дед,- А сейчас там гости какие-то… А где Полкан?
   У меня по телу вновь пробежала дрожь – и впрямь почему пёс молчит? Может спит себе… Хотя нет – нервная какая то собака, сон чуткий… А может помер? Да ну, с чего вдруг?...
   - Можешь не думать,- старик искоса глянул на «красный уголок» и снова затянулся – не смотря на внешнее спокойствие, по глазам было видно, что ему не по себе,- Он сейчас в своей будке забился к дальней стенке и жалобно скулит. Как напуганный щеночек.
   Я замотал головой, всем видом показывая – не вешай лапши на уши, хотя внутри чувствовалось, что что-то здесь действительно не так.
   - Сегодня шестое января – канун Рождества, а деревушка наша на кладбище стоит, на костях. Красные пол деревни здесь положили – не всем «Капитал» по вкусу пришёлся – церквушку маленькую взорвали и деревню сожгли. Те, кто за красных пошёл воевать, потом вернулись сюда и снова деревню здесь отстроили – совесть их мучила, да и не могли они с родным местом расстаться. Но вот беда – не сложилось у них здесь, уехали они все от сюда, а в пустующие дома в конце семидесятых из другой деревни людей привезли, что в ста километрах к югу была. Её там после какого то наводнения смыло, народу жить негде, а тут маленький колхоз загибается – картошка здесь росла большая, сочная. В общим с полгода двадцать семей сюда переехали – места тихие, благодать. Жили, вроде бы, и хорошо, но…- он сделал паузу, что бы смочить горло наливкой,- Призраки мерещились всем. Каждый день. То что ни будь упадёт, то скотина волнуется, то крики какие-то в лесу… Потом люди стали пропадать – уйдут в лес и с концами. Конечно можно было списать на болота, на зверя, вот только пропадали не олухи, а опытные охотники, которые понимали: ступить с проверенной тропы – пиши пропало. А зверь? Ну всю жизнь думал, что тетерева и зайцы на людей не нападают. Последней каплей стал случай, как соседа моего, Митьку, придушил ночью кто-то. В изнутри запертом доме. А до этого его кошмары донимали несколько недель. После этого люди и побежали от сюда… Привидения-то – это ладно, людей не трогают, а вот люди пропадали, да и скотина гибла всегда в одно и тоже время – последний месяц перед Рождеством, когда нечисть больше всего озлоблена – жить-то ей недолго осталось. А место это зло привлекает, как мёд – год от года… И проклятое это место и осквернённое одновременно. Нечисти здесь, как у Христа за пазухой. Прости Господи!- он резко перекрестился, чуть не выронив трубку.
   Когда дед только начал свой рассказ, я включил диктофон, ибо попахивало здесь сенсацией местного разлива. Всю беседу я только поддакивал и внимательно кивал головой – профессиональный интерес подавил первородный страх перед неизвестным. Я незаметно для деда засунул диктофон в нагрудный карман свитера, специально нашитый для таких случаев. Когда Макар Владимирович закончил, я снова глянул в окно и поёжился – по ту сторону стекла всё ещё мелькали неясные тени.
   - То есть ты хочешь сказать, что там сейчас живые мертвецы бродят?- я, как можно более спокойней, сформулировал основную идею.
   - Ну вот опять ты со своими…- дед осёкся под моим взглядом,- Нет. Ну и чертей рогатых там нет. Не упокоенные души, которым хочется отомстить. И необязательно именно тем, кто их убил. Просто мстить людям, за то, что те живые…
   - И что теперь?
   - Да ничего…- пробормотал Макар Владимирович,- Сиди на месте смирно, Рождество встретим, да и исчезнут они – последний день их сегодня.
   - А почему тогда они не заходят сюда? Что им терять?
   - Не посмеют,- прошипел дед и его глаза не добро сверкнули. И тут поняв, что сказал он это слишком громко, и что я уставился на него, он затрещал,- Я… а… Я вот недавно погреб расширял и сундук нашёл, а там иконы – попы закапали…- он в надежде посмотрел на меня.
   НЕУЖЕЛИ ЛЖЁТ?! А зачем? Какой смысл? Я рывком встал из-за стола. Дед всё смотрел на меня – понял, что я не поверил…. Я такой взгляд только на допросах воришек видел – ЧТО ЕГО РАСКОЛОЛИ! Господь милосердный, да что же здесь происходит! Я разворачиваюсь, хватаю куртку и выскакиваю в сенки. Вслед мне прозвучало негромкое:
   - Дурак ты, журналист – не выпустят тебя…
   - Это мы ещё посмотрим,- зло бросил я.
   «Так,- в моей голове начали мешаться десятки мыслей, воспоминаний, быстро выстраиваясь в определённую логичную цепочку,- Значит узнали они, что едет журналист,- от удара ноги, дверь из сенок на улицу чуть не слетела с петель,- А с чем едет журналист? Правильно: с техникой, какой-никакой, деньгами…- я пошарил вокруг взглядом в поисках чего потяжелее,- Сговорились со Степанычем этим, с молодчиками деревенскими, и вот затащили сюда, а дед? Когда я сюда ехал чёрным по белому было написано – «жителей - 0». Избушку отремонтировали в брошенной деревне, деда поставили сказки рассказывать, да и возят сюда любопытных. А потом убивают, прибирая себе всё имущество. А что сказать? «Да потерялись они, в лес ушли – говорили же им – леший тут…».
   Найдя возле низенькой поленицы со сгнившими (ну и вот!) дровами топор, я схватился за него обеими руками. Сразу над дверным проёмом, что служил выходом на улицу, висел слабенький фонарь.
   На улице шёл медленный снег. Было тихо. Даже старик ничего не говорил вслед. Никаких завываний ветра, суеты, шагов… только  скулёж псины в будке…
   Ещё секунду помедлив, я сжал мужество (если таковое и имело место быть) в кулак, а точнее в рукоятку топора, и бросился наружу. Оказавшись на улице, я неистово начал размахивать своим оружием во все стороны, и было плевать – садану кого или нет. Сколько крутился я на одном месте с зажмуренными глазами, знал только Всевышний – просто в один момент я поскользнулся и со всего маху грохнулся на пол, топор вылетел из рук и куда-то отлетел. Так же только Всевышнему было известно, сколько пролежал я на земле, жадно хватая ртом воздух и не понимая какого хера здесь происходит. Чуть погодя вспомнил – крепко я, блять, саданулся башкой. Мозг кипел, словно суп в котле, спина сильно болела. Неохотно я открыл глаза. Я ожидал увидеть над собой пару молодцов, чьи желтозубые рты растянулись в довольной ухмылке, но увы – я увидел только тусклый свет фонаря и кружащий надомной снег. Борясь с чудовищной болью в голове и доселе незнакомым ощущением в спине, похожим на онемение, я приподнялся на локте и огляделся затуманенным взглядом вокруг. Домишко, свет в окошке, фонарь, медленный снег, лес. Непроглядная чаща. Ах да – ещё и звёздочки в глазах. Только я, с ещё большими усилиями, присел, так мир вокруг начал уплывать сквозь пальцы. А ещё вдалеке, на зимнике, я различил неясные тени. Более аморфные, лишь отдалённо напоминающие человеческие. С трудом, да ещё с каким!, я поднялся на ноги, еле на них устояв. Поймав равновесие, я всё таки удержался от очередного падения, и сделал шаг вперёд. Второй. Третий. Снова огляделся вокруг и увидел узкую колею от снегохода, оставшуюся на некогда широкой проселочной дороге, половину которой поглотил кустарник. Да, пожалуй, мне туда. К дороге, а там до ближайшей деревни, что в двадцати километрах от сюда. ****овать придётся далеко, одному, а за спиной могут быть молодчики, или же…
   «… Да в гробу я видал таких гостей…»
   Чушь! Сказка на ночь! И, что бы отогнать от себя всякие непонятные мысли, я решил испробовать одну безотказную вещь, которая меня всегда спасала – вспомнить и напевать под нос какую-нибудь песню. В голове, с раннего утра, застряла только одна – не самый лучший выбор в данный момент, но хоть что-то…
   «За окном зима, зима…»
   Я прошёл мимо окон дома, краем глаза заметив, что теней внутри нет – что бы старик не делал, но теперь он не сидит мирно за столом и не курит трубку.
   «…На небе сказочном луна…»
   Небо – говно. Да и убывающая луна как будь-то кровожадно улыбалась. Голова начала проходить, да и онемение мышц спины превратилось в более приятное отёчное состояние – отходила, тварь такая,  по чуть-чуть.
   «…Горит свеча, вокруг темно… »
   И впрямь – стоило пройти дом, как света практически не стало. Могут напасть сейчас эти молодчики, вот выпрыгнут из кустов, саданут по голове – и дело с концом. За топором возвращаться не имеет смысла – где я его найду то там?
   «…А мы встречаем Рождество…»
   Охрененно встретили, что и говорить! А вот и дорога… Я вступил на припорошенную колею и потащился, иначе не назвать, вперёд. Света почти не было. Лишь были различимы высоченные ели и сосны вокруг, отделявшиеся от общего фона цветом – небо тёмно синее, а лес чёрный, да и хрустящий снег под ногами. За спиной, вроде, ни звука.
   «…А за окном собаки лают…»
   Кстати о звуках и собаках – Полкан то где? Чего не лает? Так до сих пор и сидит в будке? Ах да… Молодчики то свои – чего лаять то? «Ты вспомни, как Полкан лаем заходился, когда ты со Степанычем приехал. Хотя Степаныч свой в доску.»… Ложь! Не знаю, почему, но откровенное враньё! Собаку, может, только вчера, перед моим приездом то и нацепили, вот и лаяла на всех. И была она молодчиков, которые для неё свои. Логично: чтоб в момент облавы не тявкала. Очевидно хреново они её воспитывали – вон как она забоялась, когда те пришли!
   «…А за окном кого-то…»
   Тут какое то неведомое чувство заставило оглянутся назад. Что я и сделал. Правда так резко, что чуть не упал. От увиденного меня парализовало: вокруг дома суетились неясные тени, а сам дом… Господи, и почему же в этот самый миг свет всех звёзд и меркнущей луны сошёлся на одном этом распроклятом доме… ДОМ БЫЛ НЕЖИЛОЙ!!! Провалившаяся под тяжестью снега крыша и покосившаяся печная труба, пустые глазница окон и темнота внутри дома – если там и жил кто-то, то очень давно. И так же давно его покинул...
   Снова началась прокрутка в голове всех событий: Степаныч, дом, дед. Степанычу я сказал, что собираюсь в Кулисово для журналистского расследования, всего на одну ночь. С самого начала он смотрел на меня, как на сумасшедшего, отговаривался, мол, канун Рождества – работать нельзя, и ехать тоже, но за пару бутылок всё же повёз, по пути (какой же я дурак; как не вспомнил раньше?!) не уставая креститься. По приезде он пожелал мне удачи, как желают удачи тем, кого ведут на эшафот, и сразу (вот блять!) дал дёру. Не поспешно уехал, торопясь к столу, а просто удрал, пождав хвост! Об Кулисово он не сказал не слова только потому, что боялся даже это название в слух произносить. А журналист? Да и хрен с ним, с дебилом, главное на себя беды не навлечь! Старик и собака? А я хоть раз эту собаку видел? А я хоть раз до деда дотрагивался (он моей вытянутой в приветственном рукопожатии руки будь-то и не заметил!)??? Ну стукнул он меня трубкой и что? Не кулаком же? А наливка, стаканы, еда – я же ни до чего этого даже не дотрагивался! И вот почему было так холодно в помещении… ПОТОМУ ЧТО Я СИДЕЛ В ГРЁБАНЫХ РАЗВАЛИНАХ НА УЛИЧНОМ МОРОЗЕ!!!
Всё это был глюк! Мираж!
   Логически настроенный разум всё ещё не верил в эти выводы и он, разум, решил ухватиться за последнюю ниточку – диктофон. Я, всё ещё стоя лицом к дому, не дрожащими – конвульсирующими руками достаю из нагрудного кармана диктофон. Перематываю короткую запись и непослушными пальцами, с попытки пятой, нажимаю «Play»…
   «А за окном кого-то… УБИВАЮТ!!!»
   За моей спиной кто-то был. Я медленно повернул голову…
   «УБИВАЮТ, УБИВАЮТ, УБИВА-А-А-АЮТ!!»
   Их был с десяток. Люди. С перекошенными от ненависти лицами. Их рты были широко раскрыты, и из них вырывался густой пар. Глаза были пустыми. Безжизненными. Было темно, но в неясном свете звёзд я это смог разобрать. Тот, что был ближе ко мне, одним прыжком сбил с ног, и я больной спиной грохнулся в сугроб. Остальные стояли и лишь наблюдали всё теми же глазами, как всё тот же тип навалился на меня сверху и поднёс своё лицо к моему, что-то нашёптывая. И вплотную приблизив свой рот, к моему левому уху я услышал:
   - Не смейте трогать мёртвых…

   В то время, как с два десятка (ещё с десяток, по одному, появились из леса) плотным кольцом окружили журналиста, уже в унисон нашёптывая одни и те же слова, диктофон лежал в одной из колей снегохода и воспроизводил запись. На ней были только неясные потрескивания и голос репортёра. Никакого деда на плёнке не было и в помине…

   Очнулся я в маленькой комнатке, с гобеленами на стенах. Я лежал на узкой пружинистой кровати, которая скрипела от каждого моего вздоха. Я поёжился от резаной боли в пояснице.
   «Наверное тот калдырь Степаныч вернулся и подобрал меня. Совесть у него заиграла…»
   Когда пришли мысли о тех людях (людях ли?), я их поспешно отогнал. Не надо этого. Что было, то было…
   Я попытался встать и, слава Богу, мне это удалось. Со скрипом, но тело мне повиновалось. Посидев немного на краю постели, я, хромая, двинулся к занавешенному старой шториной дверному проёму. Эти несколько шагов дались мне с трудом, ибо к спине будь-то приложили раскалённую кочергу. Просто покричать Степаныча я не мог, потому что и горло резало, как тупым ножом. Всё и за раз – такого ещё не было.
   Подошедши к шторине, я помялся чуток с мыслью «А вдруг…», но снова отогнал прочь поганой метлой всё это и резко отдёрнул её.
   Стол, окно, за которым темно, слева печь, справа вешалка и выход в сени. Всё тоже. За столом сидит всё тот же старик, потягивает трубку и улыбается.
   - Я же говорил, журналист, что Они тебя не отпустят. И вернут обратно. Пожалуйста присаживайся – теперь ты здесь очень и очень на долго...


Тобольск, Владимир Малыхин, 08.01.2009 г.