Кэти

Кэти

Отражение в зеркале вполне ее радовало: 46-летнюю женщину специалисты превратили в холеную видную и в меру эффектную сценическую диву. Большего Кэти и не ждала – после десяти лет наркотического угара вернуть ее естественную красоту было невозможно. Конечно, в ней будет ощущаться некоторая искусственность, зрители и журналисты заметят, что она теперь «сделанная», звезда без возраста, которой можно дать от 40 до 60 (при условии, что она хорошо сохранилась бы). Такой она и останется в памяти публики. Но Кэти и не ставила перед собой сверхзадач – последние три года она только о том и думала: мне надо выжить, мне надо выжить, мне надо…
- Если вернешься на сцену, думай больше о музыке. Зрители не будут отождествлять тебя с героинями песен – ты станешь более отстраненной, будешь петь уже не о себе… но зато это поднимет их на новую высоту, голос будет звучать так, как будто ты сверху на все это смотришь…
Кэти кивала. Она давно уже размышляла на эту тему – больше всего ей самой нравились клипы, снятые так, будто она – всего лишь рассказчик, а речь о других людях. Она чувствовала, что с возрастом обретает свободу, освобождается от своего «я», ощущает свой голос иначе – как что-то, не вполне принадлежащее ей, а созданное для людей. А она, Кэти Кент, всего лишь летит на их безмолвный зов, отвечая желанию публики его слышать.
- У вас было много всего – взлеты, падения. Мне тоже хотелось бы прожить такую же интересную жизнь! – молоденькая поклонница смотрела на нее, явно заинтригованная. Кэти вспомнила себя пятнадцатилетней – тогда она могла бы произнести те же слова. И с той же восторженной интонацией. Ей казалось безумно скучным прожить рутинную жизнь обывательницы  - домик, садик, прелестные детки. Мечтала о «звездном» аттракционе – хотелось сплошных приключений. Она упивалась чтением биографий о знаменитостях, которые меняли жен и мужей, зарабатывали миллионы, швырялись деньгами и могли за один день все проиграть, потерять… а затем каким-то чудом возрождались снова, и начинался мучительный путь наверх под восторженный рев толпы.
- Как тебя зовут? – спросила Кэти.
- Нэнси.
- Не забивай себе этим голову… хотя ты меня вряд ли послушаешь, но если все-таки подумаешь хорошенько… В жизни все далеко не так, как описывают все эти биографы, журналисты…
- Лучше?
- Нет, хуже. Гораздо хуже. И слава не дает таких потрясающих эмоций, и падения не так романтичны, но чудовищны… и лучше их избежать. Знаешь, сколько мужчин и женщин жалеют о том, что не выбрали простой путь – семья, дети, стабильная работа?  Только в молодости кажется, что это – мечты приземленных людей… чепуха. Дорога наверх чревата такими разрушениями… что никакой результат может быть не в радость. От тебя уже мало что остается. Иллюзия человека. Картинка. Манекен. Целлулоид.
Кэти и сама не знала, почему так разоткровенничалась с первой встречной, она слишком долго молчала – а это опасно: невыплаканные слезы накапливаются и в какой-то момент готовы пролиться рекой. Она перестала посещать психоаналитика, сочтя, что ничего такого, за что нужно платить огромные деньги, не слышит. Но это была возможность высказаться… даже если ему в душе и плевать. Говорить нужно – хотя бы с фонарным столбом, с самой собой – найти способ выплеснуть все наружу. Кому-то легче писать, так же, как ей когда-то – петь. Просто так – на один слог «а» или «ла», импровизировать, музыка помогала лучше любой болтовни.
- Правда, что вашу мать раздражал ваш голос? Когда вы начали делать успехи, ее это злило – она считала, что куда больше достойна славы и почитания?
- Чужая душа потемки, - Кэти ушла от ответа. Публично обсуждать свою мать ей не хотелось. Летти была вполне удовлетворена дальнейшими провалами Кэти, и даже испытывала злорадство. Но какая мать признается в этом даже самой себе? Сопернические отношения между родителями и детьми – нездоровые, Кэти это понимала, но мать отказывалась даже начинать разговор на эту тему.
- Я знала, что ты сорвешься, - заявила она ей, как только появилась в палате. Кэти тогда впервые проходила курс лечения от наркотической зависимости и надеялась покончить с этой проблемой в течение пары месяцев. Если бы ей кто-нибудь сказал, что на это потребуется восемь лет, она не поверила бы. Именно слова матери повлияли на то, что случилось потом… во всяком случае так до сих пор думала Кэти. Вместо сочувствия она прочла в ее глазах смесь злости (теперь «звездной» дочери придется тратить деньги, и неизвестно, когда она снова начнет зарабатывать) и тайного удовлетворения (с ней, Летисией, такого никогда не произошло бы).
- Уходи, - ответила дочь.
Летти вдруг словно обмякла…  она поправила одеяло, повернулась, и, опустив плечи, вышла из палаты. Кэти не смотрела ей вслед. Она знала, что мать всегда частично раскаивается в своих порывах, но надолго Летти не хватало, она ничего не могла поделать со своей завистью к дочери и злостью из-за не сложившейся карьеры певицы. 
Еще год назад Кэти чувствовала себя настолько подавленной, что не могла раскрыть даже самые любимые книги – воспоминания могли разрушить ее относительный и очень зыбкий душевный покой. Она его берегла. Намек на нервный раздражитель – глаза ее закрывались, усилием воли мысль, причиняющая хоть малейшую боль, отодвигалась. Она не хотела вспоминать ни детские годы, ни юность, ни зрелые годы славы… Внутри – сплошь зияющие раны, мутило от каждого прикосновения к прошлому. «Помнишь, какая ты была красивая?» - в глазах окружающих ей мерещился невысказанный упрек. Кэти отворачивалась от зеркала – она считала, ей есть чем гордиться. Она все-таки «завязала». Окончательно – это она знала твердо. Вот уже три года Кэти не пропускала собрания анонимных наркоманов. За все это время она ни разу даже сигареты не выкурила. «Я теперь новая, новая… новая… и оставьте меня в покое со всем этим блистательным прошлым, то был совсем другой человек», - думала эта женщина. Пусть дочь ее не простит, но ей проще жить, зная, что мать выкарабкалась и ее не позорит. Пусть не хочет с ней видеться, но она знает, вреда от этой встречи не будет.  И хоронить придется не развалину, а хотя бы подобие здорового и нормального человека.
Патрисия к ней пришла лишь неделю назад. Кэти вообще перестала надеяться на сближение. А дочь стояла, молчала и вдруг бросилась ей на шею. Кэти опешила. Такого от дочери с ее непримиримостью и твердым характером она не ожидала. Кэти знала, что Патрисия «заразилась» снобизмом от своей бабки, на попечении которой находилась в последние несколько лет.
- Я тебя видела. Каждый день. Приходила сюда и следила за тем, как ты в саду работаешь.
- Бабушка знала?
- Никто не знал… мама. Я рада, что ты не стала звонить мне, писать… боялась, начнешь изливать мне душу, оправдываться… а не надо.
- Я не хотела, чтобы тебе пришлось краснеть перед подружками…
Патрисия немного смутилась, но взгляд ее остался прежним – добрым и понимающим. «В деда пошла», - думала Кэти, она не в отца и не в меня.
- Я смотрела на тебя, и мне становилось легче, спокойнее… Даже привыкла, мне стало казаться, что этого нам и достаточно… нам… то есть, мне. А потом… поняла, что боюсь что-то разрушить… Придумала себе эту безмолвную связь между нами и дорожила ей.
- Я тоже боялась. Подумала, что уже столько зла тебе причинила скандалами, публикациями… хорошо хоть до рукоприкладства у нас не дошло, я же была не в себе…  Ты помнишь?
- Тогда ты была такая…  период такой. Но неизвестно, какой я буду сама… в моем возрасте, когда не было никаких серьезных проблем и переживаний, легко быть спокойной и рассудительной. Мы только играем во взрослую жизнь – смотрим на всех свысока, вешаем ярлыки, осуждаем… а сами… ничего еще толком не испытали… не знаем на собственном опыте, а каково это? Что будет с психикой – нашей… моей?
- Тебе это так интересно?
- Я думала, пойти выучиться на психолога… но еще не решила… пока.
Есть лица, глядя на которые, не думаешь о национальной или расовой принадлежности – ее дочь была именно такой. Немного неправильные, но милые черты. В Патрисии, даже если бы она не сказала ни одного слова, слишком явно ощущался именно интеллект. Потом уже – все остальное. Он все заслонял, выступал на первый план.
Кэти когда-то была красавицей с точеными чертами эфиопской принцессы, она гордилась цветом своей кожи, «черные расисты» даже пытались сделать ее своим символом, но певица была не настолько глупа. Хотя сама она привыкла общаться в первую очередь «со своими» - черными мужчинами, женщинами. Исключения – роли в кино, но это работа.
Летисии очень хотелось быть авторитетом в глазах дочери, внучки – она любила их маленькими, но как только девочки подрастали, поведение этой женщины менялось. Она начинала злиться, замыкалась в себе. Ни Кэти, ни Пати уже не слушали ее, «открыв рот», внимая каждому слову, не воспринимали «на ура» все, что она говорила. Летисия была очень талантливой певицей и крепким профессионалом. Кэти в детстве было очень обидно, что мать не удостоилась славы, как многие, кто по всем объективным параметрам ей уступали.  Только на эту тему они и говорили – годами. Иной раз круглосуточно.
- Тебя бог хранил, мама, - сказала она ей неделю назад. – Певица – это образ жизни, мало кому удается избежать всех соблазнов славы и не разрушить свое здоровье… а уж что остается от психики… ты бы с врачами поговорила. Посмотри на себя и сравни со мной. Ты кажешься если не моложе, то куда более цветущей и естественной…  Ведь именно из-за этого ты и сама в свое время бросила сцену, начав давать уроки вокала.
Летисия и сама это понимала. Не такое крепкое было у нее здоровье, она могла запросто потерять голос – только начни выпивать. Сопротивляемость к алкоголю была в их семье очень слабой – наследственность. Благоразумная Летти об этом знала и никогда не пробовала даже шампанское. А Кэти решила, что марихуана – так, пустячок, а кокаин время от времени – это лишь снятие напряжения, и пройдет без последствий. Многие тогда «купились» на эту болтовню дилеров.
Ей, конечно, было чем утешаться – состоятельная дама, педагог, воспитавший несколько знаменитых учениц, непутевая дочка – и та все же вылечилась, а внучка меньше всего грезит о славе и развлечениях, примерная девочка. Но у нее никогда не было того признания, которого она заслуживала, – это изъедало Летисию изнутри, не давало покоя. Она не хотела признаться самой себе, что нуждается не столько в близких людях, которые будут с ней откровенны, сколько в овациях, аплодисментах, комплиментах и восхищении. Ее не устраивала роль «просто матери», «просто учительницы», пусть даже известной, «просто бабушки». Она так и не стала звездой мировой величины – и никому этого не простила.  Ей нужна была хоть какая-то замена, возможность почувствовать себя значительной персоной, куда более талантливой и интересной личностью, чем дочь и внучка, вместе взятые.  Нет, ей не нужны были бездарные родственники, но ее лидерство, превосходящий потенциал не должны были вызывать сомнений. Она – звезда, они – звездочки. Так должно было быть.
«Печальнее всего то, что она и вправду талантлива и компетентна, как мало кто, - думала Кэти, - но мы с Патрисией не виноваты в том, признания, о котором она мечтала, и именно в тех масштабах, все-таки не было». Кэти любила талант своей матери, она всегда в полной мере отдавала должное ей как певице и педагогу, но ей очень трудно было любить саму Летисию. С этой задачей она не справлялась.
- А что выделяло вас из такого числа «черных» блюзовых исполнительниц? – спросила поклонница. 
-  Конечно, то, что я дочка Летисии Кент, тоже имело значение…  она выступала в элитном клубе, у нее были знаменитые поклонники. Мой дебют – вместе с матерью. Так обо мне и узнали. Конечно, слышали от нее, что я пела, но думали – баловство. Мой голос «легче», чем у матери, у нее несколько тяжеловесное исполнение известных хитов с обилием мелизматики, она перебарщивала, старалась продемонстрировать свое мастерство… Можно переусердствовать и в качестве, так, что все будет «чересчур»…  Лучшее – враг хорошего.  Зрители говорили мне, что у них создавалась иллюзия: так может каждый… вот какой легкости я добивалась.
И в то же время у нее была требовательная интонация – даже в самых лирических песнях. Кэти никто не причислил бы к несколько безвольным аморфным «мяукам», которые заполонили эстраду в то время.
- Тембр – не сказать, чтобы очень оригинальный. Но хорошая четкая дикция, нет «каши во рту», чем отличались некоторые негритянки, которые таким образом на «низких нотах» пытались достичь какой-то индивидуальной узнаваемости…  Не скажу, что мой голос уникален по диапазону, хотя и с этим все хорошо… Знаешь, как это бывает? Некая сумма качеств. И – результат.
- Внешние данные?
- И это тоже. Все вместе имело значение. Теперь уже это не важно – я тридцать лет пою. Меня примут если не любой, то в меру приемлемой. Публика десятилетиями следит за мной, это уже совершенно другие отношения – не такие, как с начинающими.
О Фрэнке Кэти вспоминать не хотелось. Эта страница закрыта. «Не страница, а будто целый десятитомник», - бормотала она еще в те дни, когда думала, что не сможет отказаться от кокаина, с абсурдной логикой больного человека чуть ли ни цепляясь за эту – уже теперь единственную ниточку, которая связывала ее с бывшим мужем.
- Я безумно его любила. Думала: если он не то, что заболеет, исчезнет… а просто уйдет… я умру. Мне тогда так казалось.  Не буду бежать за ним, останавливать, звать по имени… а лягу на пол, закрою глаза, и вот так все закончится. И я даже вздохнуть не смогу. Невероятные эмоции – когда кажется: без него тебя нет… просто не существует. Он – это ты, - твердила она психоналитику, прекрасно зная, что в ответ он разразится лекциями о психологической зависимости, с которой нужно бороться. Вот Кэти и оказалась в плену сразу двух сильнейших зависимостей – эмоциональной и химической. С одной сражаться медикам было бы легче, а вот с двумя…
Им не пришлось даже разводиться – Фрэнк умер полтора года назад. Она так спокойно восприняла его смерть, что все диву давались. Но это уже была другая Кэти, им непонятная, чуждая. Незнакомка. Была на похоронах – смотрела и тихо радовалась, что «соскочила», не превратится в такую же мумию, руину, жалкое подобие человеческого существа.
- Я не знала, все эти годы не знала… мне говорили, конечно, но я как-то не воспринимала это всерьез… Для него было важно, что я – звезда. Дело даже не в деньгах. Звезда – вот что главное. А так он на меня и внимания не обратил бы. Или все закончилось бы парой ночей. У него столько бывших подруг и детей, что он их не считал даже… И я стала бы одной из… Но как же – в него влюбилась звезда первой величины!
- Но вы понимали, что он не так знаменит, хотя и честолюбив…
- Он говорил, что ему наплевать на всех – на Голливуд, на кинематограф, на сцену, на славу, на музыкальную индустрию, чихать он на все это хотел!
- И вы поверили?
- Мне показалось, это так круто… так… романтично… Независимый гордый и одинокий герой.
- Многие женщины «покупаются» на эту позу – плевал я на всех, но на самом деле такие люди очень и очень себе на уме. И своего не упустят. А вы что подумали – Фрэнк Гордон этакий Робин Гуд?
- Я и тогда понимала – рэперов типа него пруд пруди, хотя и была у него своя изюминка… но я влюбилась в него не как в музыканта… Я тогда совсем голову потеряла. Фрэнк был так непохож на всех остальных, маминых «приличных молодых людей», которых она пыталась мне навязать.
- Но вы же не назло маме…
- Нет-нет… подставить другого человека, чтобы вывести Летисию из себя? Это такая подлость, до которой я не додумалась бы…  С матерью я и сама поругаюсь, других не втяну. А Фрэнк мог… я это теперь понимаю. Он хитрый, коварный… Я тогда чуть с ума не сошла – думала, жить без него не могу… Вспышка, потом мучения – как пережить все его измены…  Нет, если была в этом чувстве хоть капелька света – то только с моей стороны. Я ее просто придумала, чтобы легче дышалось.
  Кэти тяжелее всего было пережить унизительность своего положения – она любит человека, который использует ее статус и тратит ее деньги.  И все это знают. Знали долгие годы. Шептались за ее спиной. Фрэнк обсуждал ее со своими подружками. Она отвергла стольких вполне достойных людей ради него. Один из них ей даже нравился – но чувство к Фрэнку на чаше весов перевесило. Хотя тогда еще, в период помолвки, ей было не по себе, казалось, этот рэпер ведет себя не как влюбленный жених, но и это она пыталась обернуть ему «в плюс»: оригинал, не такой, как другие. Он просто обманщик. А она дура. И ей было стыдно не то, что говорить, даже думать на эту тему.
- В чувстве, если оно искреннее, и вы не намерены никого обидеть, не может быть ничего постыдного... унизительного. Вам надо перестать стесняться самой себя – станет легче, - сказал ей падре на исповеди. Кэти пошла в церковь, огляделась – лица были равнодушные и спокойные, каждый, возможно, пережил что-то похожее, так было и будет во веки веков. И она улыбнулась – не зная, кому, возможно, самой себе, освободившейся от оков этого исковеркавшего ее внутренний мир чувства, – уже не похожего на любовь, но и далекого от мук задетого самолюбия. Они истязают сильнее подлинной боли.
- Вы же тоже ему изменяли? – спросил психолог.
- Да. Когда начинаешь нюхать, кажется, что тебе море – по колено… такая эйфория. У меня возникло желание нарушать все запреты. Танцевать пьяной на крыше автомобиля – еле заставили слезть полицейские. И началась эта долгая эпопея – я не хотела никого слушать, делала что хотела, плевала на всех… Даже не помню лица… кто эти люди, с которыми я просыпалась по утрам… каждый раз разные… женщины и мужчины… Это какой-то кошмар.
Кэти закрыла лицо руками.
- Ведь Фрэнк убил мою любовь к публике – он то и дело издевался над людьми…  Называл их стадом баранов, которые ничего не смыслят в настоящей музыке. Говорил, что он сам ничего никогда не стал бы делать для этих домохозяек и служащих, его «искусство» - для узкого круга друзей. Ему удалось подорвать мою веру в то, что я нужна этим людям, в то, что они нужны мне… А я этим жила. Это и было самым главным – моим основным, стержневым, корневым… И я выходила на сцену нетрезвой, отпускала шуточки, о которых и вспоминать тошно, чуть ли не плевала со сцены в зрителей… Говорила им: я петь не буду, послушайте запись. А сама гримасничала как обезьяна.
Ее поразило тогда, что многие плакали. Не возмущались, а плакали – они находили в себе силы ее пожалеть в такие минуты. Кэти вытерла слезы.
- Нет, я не боюсь вернуться. Пусть показывают те кадры и обсуждают, как я вела себя…
- Вы говорили, что вас задела статья какого-то критика…
- Да. Мое пение – и это в лучший период! – называли «искусственным», слишком «приглаженно голливудским» и буржуазным… Я и сама стала чувствовать: чего-то в моем исполнении не хватает. Оно было мастерским… но от песен, интонации веяло таким благополучием… Если драма – то несколько слащавая… Как есть писательницы, специализирующиеся на «женских романах» про красивую жизнь, так и я… певица именно этой темы. Мне надо было как следует задуматься на тем, что можно изменить… Но Фрэнк… он сказал, что это от недостатка острых ощущений, я начала выпивать, нюхать кокаин, покуривать марихуану… Думала, так достичь нужного мне эффекта большей пронзительности, мне хотелось стать честнее, глубже, демократичнее и изломаннее… А закончилось все в психушке. Всегда так бывает.
Кэти, выйдя из клиники, уединившись в маленьком домике, увлеклась пением псалмов – она искала нужную интонацию: узнаваемую и в то же время новую… сначала исключительно для себя. О возвращении на сцену она и не помышляла. Со временем она начала «перепевать» старые хиты – без видимых изменений – но чуткое ухо уловило бы разницу.
- Шока никто не испытает… нужно долго вслушиваться, чтобы проникнуться твоим пением… возможно, эффекта новизны у людей вообще не возникнет, - говорил ей продюсер.
- Ну что ж… я рискну.
Ей казалось, она может дать своей публике самое главное – любовь, которую не пропила, не растратила, а постаралась бережно восстановить и вдохнуть в нее новую жизнь.