Чудный свет

       Так много лет тянулась его жизнь во тьме пещеры, что он успел уже позабыть, сколько именно; и так бы всё это длилось ещё и ещё, если бы однажды он не покинул её. О это было незабываемое зрелище! Потоки света охватили всё его существо так бурно, так неожиданно, что казалось, будто всё мрачное, всё нечистое осталось далеко позади, где-то там, в прошлом, так далеко, что нет уже и следа, нет даже и мысли об этом!
       Свет слепил глаза и это ощущение, такое свежее, такое необычное, впервые испытанное, выстраданное долгими годами ожидания чуда, обрушилось на него.
       Он не был готов к нему совершенно; эта радость казалось сейчас даже какой-то вычурной, чересчур помпезной, как будто б ему только что нацепили тюрбан восточного владыки и повели во дворец. И вот он стоит, растерянный, в окружении пёстрых халатов многочисленной свиты: придворных со слащавыми улыбками, советников , надувающих щёки, и слуг, подобострастно склонившихся перед ним, готовых по первому же зову исполнить любую прихоть своего господина. И вся эта ослепительная роскошь из какой-то фантасмагории обрушилась на него, сбила с толку, смешала чувства, возвращая в будто бы пережитое, но не им, а кем-то совсем другим, даже непонятно кем.
       Наверное, он что-то такое слышал, нечто такое доходило до него оттуда, из близкого и в то же время далёкого мира, окружавшего пещеру, того самого мира, голоса которого он смутно улавливал в глубине израненного бесконечной тоскою сердца, заточённого под своды подземного зала.
       Он действительно не помнил, когда и как он оказался в этом месте, потеряв счёт времени, соединившись в единое целое с таинственной и мрачной глубиной нависшей над ним скалы. Его память, погружённая во мрак как в бездну неохваченного, нераскрывшегося до сих пор смысла, если таковой вообще мог обитать в этой юдоли изгнания, не находила никакого себе применения, не имея под собой ни единой точки опоры. Всё повисло в таком ожидании, когда ничего ясного не видится впереди, и потому остаётся ждать одного, удивительного и неповторимого, — чуда!
       А потоки света всё обрушивались и обрушивались на него водопадами. Мысли путались, не было никакой возможности навести в них хоть какой-то порядок, пусть даже видимость такового.
       Так продолжалось ещё долго, может быть час, а может и больше. Впрочем, его это и не волновало уже так сильно, как прежде. Время, наконец, обрело свои привычные очертания, успокоилось в нём и потекло так, как было заведено всегда; мысли вернулись в привычное русло, а чувства, бушевавшие в нём, уплывали вдаль, унося с собою непередаваемый аромат фантастической бури, разыгравшейся в сердце.