Дикие тюльпаны. Главы 76, 77 Медвежий угол. Август

Роднило Клавдию Григорьевну и Марусю, проживших не один десяток лет через дорогу, не только близкое соседство, но и то, что они были крепко, каждый по-своему, связан с Уралом. Когда старший сержант, молодой командир зенитного расчёта Клавдия Трегубова, демобилизовавшись, вместо родной Пермской области, подалась на Кубань, то Маруся, правда, не в кормосовхозе, но тоже ещё обитала в тёплом краю, неподалёку. И только спустя десять лет судьба сведёт этих женщин вместе, чтоб уже до самой смерти они прожили в добром соседстве.

В 1946 году Панжя вернулся из плена, и вскоре был сослан на Урал, в город Боровск. И Мари Трофимовна отправилась следом за свом «декабристом». Наголодавшись и нахлебавшись горя в чужой медвежьей стороне, она, тем не менее, покидала уральскую землю с болью в сердце, умываясь горючими слезами.


Когда Панжя и Катька разбежались, то детей поделили: младшего мать увела с собой, а старшего Николая оставила отцу. Во время войны родители Панжи умерли, и Коля, что большей частью находился у дедушки и бабушки, стал жить в семье отца. Отправляясь к северу, Мари Трофимовна забрала и его.


 Можно предположить, что отношения между пасынком и мачехой, были не ахти какими. Потому что в своё время свекровь не разрешала невестке вмешиваться в воспитание внука, считая, что Мария придирается к парню напрасно. Мальчик рос слишком самостоятельным, родного отца он называл по имени и воспринимал его ни как родителя, а скорей, как друга. Бабушка, сильно жалевшая, что Коля растёт без матери, потакавшая во всём, жалостью портила Панжиного сына. Сама не ведая того, куда это может привести. А привело это Николая на скамью подсудимых. С малых лет Галя знала, что есть где-то ещё брат Коля, который сидит в тюрьме, и фамилия его теперь не Чиликиди, а Нагатский. Она рассматривала его портрет и видела, как он похож на Витьку.


На Урале Коля не задержался, ему было лет пятнадцать, когда он однажды вышел из дому, чтобы никогда больше не вернуться. Маленький Юрка бежал следом, но подросток, уверяя младшего брата, что сейчас придёт, отправил ребёнка домой. А вечером пришёл сосед по бараку и передал Колин прощальный привет родителю: «Передай Панже, что я уехал на родину, на Кубань!». Всё бы конечно ничего, но билет до родины был куплен за деньги, что выручил находчивый парень за хлебные карточки всей семьи.


Продовольственные карточки выдавались на месяц, чтобы восстановить право на получение жизненно-необходимого документа, нужно было делать запрос на прежнее место жительство, пока суд, да дело, и Панжя свалился первым. Мать так и объясняла: «Женщины крепче были, они легче переносили голод, а мужики сразу падали».



Августа


«Всё я на свете пережила и холод, и голод, и войну и тюрьму, но хочу сказать, что страшней голода ничего нет! – Мари Трофимовна смотрит выразительным взглядом на Клавдию Григорьевну. Галя здесь же, внимательно заглядывает в матушкины очи, вот сейчас она ещё посмотрит на Клавдию Григорьевну и всё расскажет про самое страшное. А самое страшное, это, когда маленький Юрка подходил к матери, клал головочку ей на колени и говорил: «Мама, я кушать хочу!». Мамка возьмёт щепоточку соли насыплет ему на кончик языка и даст запить кипятком, чтоб он успокоился. И погнал голод бедную женщину по дремучим лесам, отыскивать незнакомые деревни.


«Собралась я как-то в деревню Мошево. Помнишь, Клавдии Григоровна, как спустишься с города, и пойдёшь лесом? – рассказчица дождалась, когда соседка кивнула головой, и продолжала, – и решила взять с собой Юрку. А он бедный худой, семь лет ребёнку, а на лице у него вот такой мох рос, как борода!». Мать подносила ладошки ближе к щекам, показывая какой длины от голода может вырасти волос


 «А Панжя лежит дома пухлый и почти не встаёт. Ну, что делать? И пришлось мне пойти по деревням побираться. Как тяжело, милая Клавдии Григоровна, открыть чужие двери и просить за ради Христа кусок хлеба! Всякие, конечно, встречались. Были такие, что погонят, мать перемать как загнут, не знаешь, куда и деться. Но в основном уральских людей я никогда не забуду, они спасли моего дитя, мужа и меня от голода! Добрый и бесхитростный народ, доверчивый и никогда не обманет. И ещё хочу сказать, сколько я не ходила по уральским дремучим лесам ни разу не встретила медведя, Господь хранил!


Взяла я Юру за руку и пошли. Идём из одной деревни в другую, кто картошину даст, кто яйцо, кто кусочек хлеба. Если б мне, когда я жила у дедушки на плантации кто-нибудь сказал, что придёт время, и я буду ходить и просить милостыню, да я бы тому глаза заплевала! А видите, как прикрутило, ходила и просила.


Слишком далеко мы забрели, а зимой день короткий, туда-сюда и стало темнеть. Домой вернуться не успеем, ну, что делать? А мне одна баба и говорит: «Ты-то, мила моя, пойди-ка к Степановне-то и попросись переночевать, у них-то изба-то большая, живут-то вдвоём с дедом». Мари Трофимовна на чистом уральском диалекте изображает местную жительницу и продолжает – стала я звать хозяев, вышла бабка с дедом, я им и говорю: «Пустите меня, пожалуйста, переночевать с угланом, на Урале детей называли угланами. Мы из города, а утром сразу уйдём». Они мне и отвечают: «Мы-то старые, как поснём, ты возьмёшь топор, да порубишь нас!». Какой там мне было рубить! – возмутилась Мари Трофимовна, – я бы и топор поднять не смогла, у меня была кожа и кости. Моя грудь высохла, я была, как доска. Тогда я им говорю: « Если боитесь меня, возьмите хотя бы мальчика!»


А сама уже думаю, буду всю ночь ходить вокруг дома, чтобы не замёрзнуть, но они и Юрку не впустили, говорят, мол, мы, когда будем спать, он тебе дверь откроет, и ты нас убьёшь». Мать глубоко вздохнула, и на тихой ноте поведала дальше. Иду я с Юркой по снегу и плачу, куда мне идти, к кому проситься?». Галя слушает не перебивая, ей трудно представить чужую заснеженную деревню, из той жизни, когда её не было на свете. Конечно, страшно, но она знает конец, как в сказке, будет хороший.


«И, вдруг, – голос Мари Трофимовны оживает,– вижу, стоит около калитки девочка, я ей и говорю: « Девочка, позови, пожалуйста, мамку-то свою», она и закричала: «Мам, иди-ка сюда, тебя-то какая-то тётенька зовёт!». Вышла женщина, а я заплакала и сказала: «Сестричка, пусти, пожалуйста, переночевать!» Звали её Августа, дай Бог ей здоровья, если живая, а если умерла, то Царство ей Небесное!


 Мари Трофимовна перекрестилась, и глаза наполнились слезами. « Заходим в избу, а у неё девять душ детей и муж бросил. Она как раз крову подоила, разбавила молоко напополам с водой, чтоб всем хватило, и нам с Юркой дала по кружке. А я картошку порезала кружочками, разложила прямо на горячей плите, чтоб поджарить шаники и тоже по шанику каждому дала. Так мы и стали с ней дружить, как сёстры. Уже после того, как прошёл голод, она как приезжала в Боровск, всегда к нам заходила, Юра на каникулах ездил к ним в деревню.


И вот, однажды зимой, Августа собралась в город, и Степановна, что не пустила к себе ночевать, попросилась с ней за компанию по своим делам. А тогда ж автобусов не было, пешком все ходили. Шли они, шли, ужарились, а тут прорубь, да эта Степановна-то и напилась студеной воды, да как схватила её прямо по дороге температура, идёт, чуть не кончается! Бедная Августа её ели дотащила до Боровска. В больницу боится, не хочет, сроду врачей не видела, та и приволокла бабку к нам!» Мари Трофимовна заулыбалась, то ли ещё будет, слушайте дальше. И Клавдия Григорьевна слушала, а вместе с ней и Галя.


«А меня как раз дома не было, прихожу, а у нас Августа, поздоровались, она мне и моргает: «Я не одна, и гостью-то с собой привела, Степановну-то!»  «Вот и хорошо!» отвечаю ей. Мари Трофимовна остановилась, вобрала побольше воздуха в лёгкие и выдохнула.


«Восемнадцать дней пролежала у нас эта Степановна! – победно отрапортовала женщина, что на зло ответила добром. Восемнадцать дней мы за ней ухаживали, пока она не поправилась, – уже более спокойно завершала Галина мамка, – а потом за ней приехал сын. Здоровый, крепкий мужик, работал начальником лагеря. Разумеется, не пионерского, в те годы Урал славился другими лагерями. Я накрыла стол, Панжя принёс бутылку водки. Когда сели обедать, может, мне и не надо было этого говорить, но не вытерпела и сказала: «Помнишь, Степановна, как я с дитём просилась к тебе переночевать, а ты меня не пустила? Боялась, что я вас зарубаю! Думала ли ты, что когда-то и тебе придётся ко мне?».


 Она, конечно, стала просить прощения: «Прости, мила моя, теперь-то каждого крещенного, и каждого свящённого буду пускать!», а сын как дал кулаком по столу, как стал её ругать: «Вы-то, (родители) горя-то не видывали, ни холода, ни голода, мать вашу так! С угланом-то оставили человека на улице!»


Вот так, Клавди Григоровна, не зря говорят: «Не плюй в колодец, воды придется напиться!» подытожила искусная рассказчица.