Пока спал Минус Первый...

Жизнь есть сон. Кальдерон.

Будильник затрещал ровно в восемь утра. Затерявшийся в необъятной постели субъект глухо, но назойливо засопел, бодро поднял голову с подушки, сунул ноги в тапочки, предано ждущие рядом с кроватью, и отправился в ванную. Пожалуй, нет. Не отправился, а прошествовал.

В зеркале ему криво усмехнулся его двойник - старик с потрепанной седоватой шевелюрой, но пламенным, гордым взглядом. На секунду по-сю-сторонний увидел в глазах того, зазеркального, еще двух изрядно обветшалых джентльменов, успев подумать: "Видят ли эти двое еще кого-то?". Но тут же с ужасом отпрянул от этой нелепой мысли, как отскакивают от экскрементов, вляпавшись в них ногой.

Здесь, кажется, пора бы уж и представить героя читателю, познакомив последнего с некоторыми чертами и повадками дона Маурильо Карераса. Сей достопочтенный господин прожил на белом свете 57 лет, и за все эти годы ни разу (!) не был замечен в: антиправительственных демонстрациях, пьяных дебошах, ритуальных жертвоприношениях, кровосмесительных браках, внебрачных связях, хождении на голове, покушении недоброе имя императора Японии и прочих дерзких выходках.

Одним словом, дон Маурильо являл собой подлинный пример благонадежного во всех отношениях индивидуума, коих не так часто можно встретить на улицах Нью-Йорка, сплошь наводнившихся головорезами и негодяями.

Дон Маурильо тщательно умылся, почистил зубы, аккуратно выдавливая пасту из самого конца тюбика, причесался, вернее, попробовал привести в достойный вид жалкие остатки волос.
И далее день его покатился по строго оберегаемому маршруту, то бишь: 20 минут на автобус до университета с обязательным разглядыванием неизменных пейзажей за окном, полчаса на умничанья за чашкой кофе с ассистентом Жоржем Тьери (да бросьте вы эти новомодные штучки, нахватались в Гарварде. Что тамошние напыщенные индюки смыслят в науке? Это говорю Вам я, доктор Колумбийского университета дон Маурильо Карерас! и т.п.).

Затем пара лекций для этих тупиц-студентов, которые способны перепутать надпочечники с селезенкой, а операцию с ампутацией. Напоследок рабочего дня пара бесполезнейших опытов в лаборатории. А после тем же автобусом - домой, в распростертые объятия женушки Фелисианы. И упаси Господь опоздать на ужин, скушает с потрохами!

Если бы не слишком уж явная принадлежность к роду людскому, дона Маурильо легко можно было бы принять за человеколичинную машину. Каждое его действие, слово и жест подчинены неусыпному регламенту, любое отклонение рассматривается, как святотатство. Он сидит под прочным, непроницаемым купопом, под колпаком крохотного мирка, но грезит, что с наслаждением откусывает жизнь, как кусочки консервов, тщательно переваривая каждое событие, но панически боясь всего нового.

Даже вчера поставленный на перекрестке светофор способен вызвать у Карераса трепет душевный такого накала, какой не под силу летящему с пика альпинисту. Мысли дона Маурильо никогда не заходят дальше, чем он может им позволить. Он упорно не поддерживает свежие научные тенденции до тех пор, пока они не приобретут статус общепризнанных, и когда уже само их отрицание может нанести урон карьере.

А объясняется все очень просто, более всего на свете дон Маурильо Карерас боится сойти с ума. Страх съехать с катушек пересиливает все прочие, вроде подкаблучного трепета перед сварливой женой или леденящего ужаса оказаться безжалостно осмеянным собратьями по науке.
Порядком, многократно повторяемым изо дня в день, он пытается спастись от нелепого хаоса жизни, и в этом раз и навсегда заведенном механизме черпает дон Маурильо свои силы и даже осознание величия.

Как только намечаются малейшие отклонения от заданной схемы, рассудок дона Маурильо словно теряет основополагающую опору, и тут перед его внутренним взором обретает пронзительно-четкие очертания ужасная сцена: он, дон Маурильо Карерас, известный ученый, всеми почитаемый родственник и благодетель, просыпается в холодном поту в грязной палате психиатрической клиники.

Но в этот вечер Карерас отступил от привычного распорядка дня. Дело в том, что он почувствовал, что из светоча мировой физиологии превращается в тусклый огарок. А причину столь плачевной ситуации дон Маурильо усмотрел в том, что уже давно не публиковал научных изысканий.

И дабы начистить до блеска медный таз своей славы, и в лучах ее вознестись к небесам, Карерас решил выступить на завтрашней конференции с докладом "О физиологической природе сна, как неотъемлемого атрибута человеческого существования".

Но поскольку доклада еще не существовало, его предстояло написать за ночь. Старательно отстучав на печатной машинке первую фразу: "Сон есть явление глубоко загадочное и мало подверженное изучению", дон Маурильо вдруг задумался о сущности сна.

Объяснение, что сон, также как пища и вода, является лишь компонентом, необходимым для поддержания сил и укрепления организма, показалось ему слишком явным, и он тут же отверг эту версию своим не терпящим упрощений и примитива рассудком.

Предположение, что сновидения являются отражением прошлого и будущего личности, а также ее минувших и грядущих воплощений, дон Маурильо также опротестовал, ибо как истый физиолог не был фаталистом и верил в абсолютность смерти, как навеки захлопнувшейся крышки гроба.

Была еще, правда, гипотеза о том, что сон, прежде всего, реализация идей и действий, невозможных в силу каких-либо причин в реальности. Сон как тонкая ткань экрана, на котором психика индивида, его устремления и наклонности ставят пьесу теней.

Таким образом, сон противостоит реальности и призван отдалить ее от индивида, заставив его усомниться в том, что действительность реальна именно потому, что сон НЕ реален. А вдруг сновидение и есть высшая концентрация реальности? Той реальности, поймав игру которой, стоит навеки утратить всякий интерес к действительности бодрствования.

Тут дон Маурильо сказал себе: «Стоп!» и решил навести порядок в своем смятенном сознании: "Это уже пахнет абсурдом и, черт знает, чем еще! Действительность, и только она, реальна, а сон ирреален. От этого и нужно отталкиваться, а не то я совсем дойду до ручки".

Затем Карерас почему-то вспомнил об африканском племени барретхов, для которого сон был частью ритуала. Засыпая, барретхи путешествовали в иные миры. А еще на ум тут же пришла легенда, авторство которой приписывалось китайскому мудрецу Пи Ле Вуну. Согласно легенде, некий И Ван Ку во сне был еще не родившейся бабочкой, и лишь после выхода из кокона понял, что сном была его человеческая жизнь.

Устав от всех этих премудростей, дон Маурильо задремал. Его голова тяжело опустилась на руки, и он затих, иногда похрапывая.

Поскольку частная жизнь героя - открытая тетрадь, автор часто не гнушается даже перечеркнутыми ремарками на полях. Писатели ставят персонажей в жутко нелепые ситуации, напичкивают их головы жучками, проникая в самые потаенные мысли. Они столь невозмутимо внедряются в частную жизнь героев, что происки папарацци, по сравнению с подобным, кажутся просто детскими шалостями.

Вообще-то, персонажам не стоило бы попустительствовать своему бесправию. Они могли бы, к примеру, выразить свое возмущение, создав антиавторскую коалицию или комитет по ограничению возможностей творцов.

Да и относятся герои к авторам тоже по-разному. Гамлет, принц датский, как всегда, на перепутье: "Как с Шекспиром теперь быть: полюбить или убить?". Его так и подмывает ткнуть спрятавшегося за ковром сэра Вильяма шпагой с криком: "Крыса! Крыса!". А иногда принцу кажется, что и не было вовсе никакого Шекспира, а написали его коварным образом выжившие Розенкранц и Гильденстерн, потому он и обращается к ним с саркастическим вопросом: "Неужели вы думаете, что сможете играть на мне, как на флейте?".

Дон Кихот Ламанчский до сих пор не может понять, кому же он обязан своим явлением на свет: Мигелю Сервантесу или Пьеру Менару, но тем не менее, по вечерам пьет чай с каждым из них. А в момент, когда дон Кихот отхлебывает чай из большой синей кружки, у него настолько домашний вид, что и в голову никому не сможет прийти, что перед ним тот самый героический вояка с ветряными мельницами.

Холден Колфилд, когда у него есть настроение, часами треплется по телефону с. Сэлинджером. Холден в восторге от Тедди, говорит, просто замечательный парень, вот только одно плохо - ему приходится умирать всякий раз, как только кто-то читает о палубе D, но это ведь всего на полчаса, а потом с Тедди снова можно общаться.

Но мы не преминем воспользоваться возможностью заглянуть в сон дона Маурильо.

Карерас увидел себя самого, то есть почти. Он увидел нечто вроде другой своей версии, более франтовато и молодцевато выглядящей. Естественно, дон Маурильо тут же обозвал ее копией. Карерас-копия бодро спешил по улице, чтобы успеть домой к ужину, не вызвав поздним приходом дотошных расспросов жены. Его лучезарное настроение и парящая походка объяснялись тем, что возвращался он от красотки Мелори, юной студентки, которую ему, наконец, удалось соблазнить. Мысль, что копия изменяет Фелисиане, стала для дона Маурильо ударом грома в пороховой склад.

А копия, видимо, даже не подозревая, что разоблачен и находится под наблюдением более благочинного Карераса, преспокойно сел в подошедший автобус, чтобы выйти на своей остановке. Жене он сказал, что задержался на работе, чему та вовсе не удивилась, посему спящий сделал вывод, что копия - отпетый ловелас. После ужина, как ни странно, копия засел в своем кабинете и принялся писать трактат "О воздействии сна на психику человека", но тут же задумался над странной сущностью снов.

А так как копия не страдал навязчивой фобией сумасшествия, мысли в его голову забредали самого загадочного происхождения. Например, он подумал, что спать - инстинкт, выработанный некими всемогущими существами и впоследствии привитый всем земным тварям. Причем, инстинкт этот основан лишь на страхе перед реальностью, стремлении хотя бы временно вырвать индивида из ее потока, избавив его от неизбежного осознания бренности бытия.

Затем ему помыслилось, что портрет человека, складывающийся из его поступков в действительности - кривое зеркало, ибо личность закована в бесконечное количество социальных табу. Таким образом, сны даны каждому как попытка компенсации нерастраченной животной тяги к доминированию и агрессии. Он даже подумал, что неплохо бы провести исследование. Почти наверняка, безжалостные маньяки, убивающие младенцев и старушек в снах, самые безобидные создания в реальности.

Но тут и копия Карераса вдруг уснула. Вы просто не поверите, что ей приснилось! Все тот же дон Маурильо. Чтобы окончательно не запутаться оригинал присвоил всем номера, обозначив себя Карерас1, своего приснившегося двойника - Карерас2 и, наконец, последнего - Карерас3. Это необъяснимое клонирование Карерас1 сразу окрестил эффектом умноживания.

Чем же отличался этот, третий, доктор физиологии? Он был безнадежным алкоголиком, для которого очередная бутылка виски является единственным, что скрашивает непривлекательность жизни. Но в этот раз быстро истекший сосуд оказался последним, а денег абсолютно не осталось.

И тут в хмельной голове Карераса3 зашевелились мыслишки, что пора написать какой-нибудь внушительный труд, дабы слегка упрочить свою шаткую, как инструмент эквилибриста, репутацию в Колумбийском университете, откуда его со дня на день собирались с треском уволить.

А тут такой подходящий случай для доклада - завтрашняя конференция! Карерас3 сомнительно почесал почти гениальный затылок, еще разок напоследок грязно обругал жену (Фелисиана при разводе вытрясла из него кучу денег) и с самым решительным видом засел за работу.

Доклад он решил написать о природе сна, но вместо того, чтобы погрузиться в размышления, оказался побежден тем же явлением, чью суть хотел изучить. Но секундой раньше Kapepaс1 сделал ужасающее открытие, он отчетливо почувствовал еще чье-то присутствие, столь же неприятное, как "пинок под зад костлявой коленкой", и вязкое, как мокрая постель. Это присутствие было навязчивым и неотвратимым.

Как же он был повержен! Его сияющая гармонией вселенная разлетелась на куски дикого, необузданного хаоса. Комок мыслей закувыркался куда-то под откос, вспыхивая искрами страшных своей простотой догадок. Это чужое присутствие, источник которого он не мог уяснить, оказалось существованием Карераса0.

И это было страшнее смерти - осознать, что ты всего лишь 317-ый дубль нелепого фильма, фантазия, пришедшая кому-то во сне. Мироздание стерильного порядка, столь тщательно созидаемое Карерасом1, взорвалось на миллионы кусочков, четкая схема распалась на хитроумную головоломку, мир в один момент утратил однозначность и определенность. Жизнь из элементарной штуки превратилась в сумбурный лабиринт без входа и выхода, с бесконечными ложными ответвлениями.

Что просто уничтожило Kapepaca1, так это то, что он абсолютно во власти Карераса0: стоит тому проснуться - он умрет. Больше всего поражало, что целый мир, все окружающее дона Маурильо даже после того, как сам он проснется, полностью подчинено Карерасу0.

Тут дон Маурильо понял, что всякого рода дежа вю и тому подобные вещи - просто дыры, белые швы во всем этом надувательстве, плохо скрытые стыки в якобы реальности. А может быть, даже и нет. Скорее, дежа вю - напоминание о том, что ты уже кому-то снился, что ты лишь кочуешь из сна в сон, принимая за действительность призрак каждого из них.
Вдруг Карерасы один за другим стали просыпаться, и дон Маурильо стал ждать собственного пробуждения. И оно наступило! Он проснулся в холодном поту в кровати какой-то белой комнаты, причем совершенно незнакомой. Лишь спустя некоторое время он понял: это больница.

Вошла медсестра и сказала, что после предварительного осмотра его переведут в палату для тихих.

- Простите, в какую? - недоуменно переспросил Маурильо Карерас.

- Для тихих. Ну не в буйную же вас помещать, она у нас переполнена, - спокойно и несколько наставительным тоном сказала сестра и удалилась, так ни словом и не обмолвившись о том, как Карерас сюда попал.

Только тогда дон Маурильо точно установил свое местонахождение. Это была психиатрическая клиника. Но в тот момент показалось самым ужасным, более всего возмутило то, что нет мест в палате для буйных. Почему-то хотелось именно туда.

Затем был предварительный осмотр. Почтительный доктор с холеной бородкой внимательно выслушал дона Маурильо, особенно все, что касалось снов и теории умноживания, покивал, попросил поприседать и покашлять, после чего безапелляционно заявил: пусть пациент останется здесь, в одиночной палате. Очень, мол, интересный случай.

Доктор также отмалчивался на все призывы дона Маурильо раскрыть тайну его попадания в клинику. Дальше все оставалось по-прежнему: проходили осмотры, беседы, процедуры, но эту загадку каждый обходил стороной, а дон Маурильо изломал себе голову, выстраивая вереницы безосновательных гипотез и подозрений.

Версии иногда доходили до полного абсурда, вроде - раньше проснувшийся Карерас2 успел выступить на конференции, причем, вместо доклада прочел лекцию об открывшемся ему эффекте умноживания, после которой его сочли сумасшедшим, и вот потому Kapepaс1 в психушке. Но эта догадка предполагала зависимость Карерасов друг от друга, пересечение их реальностей и даже некое единство, а дон Маурильо безоговорочно решил, что если он от кого-то и зависит, то лишь от Карераса0.

Другая теория сводилась к тому, что дон Маурильо был единственным в мире, кто не знал об умноживании, поэтому он здесь. Следующая была полной противоположностью – Kapepaс1 постиг явление, каковое некие тайные силы пытаются сохранить в секрете, потому он в желтом доме.

Но все-таки дон Маурильо подозревал, что дело не обошлось без вмешательства Карераса0, что именно последний и есть главный виновник. Но как-то изобличить Карераса0 не представлялось возможным.

Дон Маурильо больше не видел странных снов. Он не нырял в них совсем, лишь черная пустота глотала его по ночам. Большую часть времени он просто лежал на кровати, глядя в потолок, и думал, посещал процедуры и думал, молился и думал.

Три года спустя, вконец измучившись неразрешимыми загадками и ложными гипотезами, затерзавшись беспредельной иллюзорностью своего существования, почти абсолютно сойдя с ума, он умер туманным утром во дворе психиатрической клиники во время прогулки. Если верить диагнозу, причиной смерти стал сердечный приступ. А может, просто кто-то проснулся?

__________

Маурильо Карерас, двадцатидвухлетний поэт, пробудился ближе к обеду в объятьях бессчетной возлюбленной (кажется, на этот раз - Эсмеральды). В голове стучали тамтамы потревоженного похмелья, в горле плавилась раскаленная пустыня.

И тут он вспомнил вчерашние продолжительные назидания отца о том, что хватит валять дурака, пора бы поступить в Колумбийский университет и посвятить свою жизнь серьезному призванию, например, изучению физиологии.

В ту же секунду в сознании ожили все трое (квази?)Карерасов, и Маурильо расхохотался настолько оглушительно, что (Эсмералъда?) проснулась и взглянула на него с недоумением.

- Чертовски хочется укусить за пятку Карераса минус один. А вдруг он проснется? Так восхитительно умереть молодым.

- Ты сумасшедший, Маурильо, - выдавила Эсмеральда и вновь погрузилась в сон.