Алисон Ди

Впервые я увидел Дженифер майским воскресным утром, когда подстригал траву перед домом.  Механическая косилка отчаянно трещала и плевалась дымом и перемолотой травой, распространяя бензиновый аромат на милю вокруг.  Я старался не задевать кустики цветущей дикой фиалки.  Они были такие нежные, лиловые...  Мама еще не успела посадить цветы перед домом, и фиалки были единственным украшением нашего нового жилища. 


Мои родители недавно купили этот домик в тихом пригороде и все еще не могли прийти в себя от радости.  Два с половиной года (с тех пор, как мы приехали в Америку) только и разговоров было, что о доме.  Отец работал по двенадцать-четырнадцать часов в день, а по выходным развозил пиццу.  Мама в это время готовилась к сдаче экзаменов на врача и похудела на десять кило.  Но в короткие минуты между зубрежкой она расписывала на продажу какие-то жуткие шелковые шарфы и галстуки.  Я, после занятий в школе, паковал кульки в супермаркете.  Ишачили всей семьей.  Мне этот дом был, в общем, ни к чему.  Мне и в Чикаго неплохо жилось.  На «Диване» (так улица называется, где советские эмигранты живут) у меня было много приятелей.  Девочки славные были в нашей компании и не строили из себя ничего... 


Родители мои на собственном доме просто помешались.  Ну откуда у двух бывших комсомольцев такая безумная тяга к домовладению?  В Союзе мы жили в двухкомнатной «хрущевке» вагончиком, вместе с бабушкой Диной, и никто не жаловался.  Наоборот, считали себя жутко счастливыми и вспоминали, как после окончания института их отправили на завод, и в общежитии в одной комнате две семьи ютились, разгороженные ситцевой занавеской.  Но теперь, если послушать мою маму, жизнь без собственного дома немыслима.  Как же, у ее подруги Фиры  - свой дом, а у Лили - даже с бассейном.  И конечно, главный довод: «Ребенок должен ходить в приличную школу и жить в респектабельном районе».  Плевал я на респектабельность, серьезно!  В школе мне оставалось учиться всего год, а потом я все равно собирался поступить в университет в штате Мичиган.  Но мою маму не переспоришь, так что «сказка стала былью» и мы, наконец, переехали в собственный дом.


Возвращаюсь к тому утру, когда я встретился с Дженифер.  Погода стояла прекрасная. Светло-голубое небо и маленькие аккуратные облачка медленно плывут, не заслоняя солнца. Мне стало жарко, я скинул футболку, вытер ею пот со лба.  И тут  я увидел, что из-за соседского забора выглядывает девчонка.  Сначала она показалась мне совсем маленькой, лет четырнадцати.  Она смотрела на меня и хихикала.  Наверное, я очень смешно выглядел - полуголый, мокрый от пота, весь в плевках перемолотой травы.


Девчонка заметила, что я на нее гляжу,  и спросила, почему я не вырываю фиалки.  Я сказал, что так красивее.  Она звонко рассмеялась и объяснила мне, что дикие фиалки считаются сорняками.  Если я их аккуратно не выполю, семена занесет ветром на соседние участки, и заразятся все газоны в округе.  (Она так и выразилась «заразятся», как будто фиалка - чума или оспа, а не цветок.)  Потом она предложила мне помочь, и я, конечно же, согласился. Оказалось, что осенью мы пойдем в одну Хай Скул.  Только Дженнифер - в девятый класс (ей исполнится шестнадцать в октябре), а я - в двенадцатый, последний.  Мы проработали почти до полудня, а потом мама пригласила ее пообедать с нами вместе.


Все лето мы встречались с Дженифер почти каждый день.  Я мог добраться в Чикаго к друзьям только в выходные, потому что родители уезжали на работу на обеих машинах.  Так что я оказался прикованным к дому.  Я никого не знал в округе.  До двух я подрабатывал кассиром на бензоколонке. Все подруги Дженифер разъехались на лето, так что после обеда мы ходили на местное озерцо купаться и ловить рыбу.  Паршивое озерцо, вроде лужи.  Но там можно было взять лодку напрокат, или валяться на берегу под ивами.  Еще там возле самой воды стояла беседка, и в ней было всегда прохладно, в самые жаркие дни.


Дженифер мне нравилась.  У нее был легкий, компанейский характер и всегда хорошее настроение.  Особенно мне нравились ее волосы - очень светлые и кудрявые.  Про такие волосы говорят «льняные».  Они настолько светлые, что почти серебристые, как у бабушки Дины.  Дженифер напоминала мне не то ангела, не то овечку.  Лицо круглое, нежно-розовое. Я про себя называл этот цвет «поросячьим», не в обидном смысле, а просто в качестве определения.  Губы у нее чуть-чуть оттопырены, вроде она дуется на что-то.  Но это когда она не улыбается, а улыбалась она постоянно и болтала обо всем на свете.  Мне было интересно, потому что раньше я никогда не дружил с американкой.  Все мои приятели в Чикаго и девочки, с которыми я встречался, были из русских эмигрантов.


Начался учебный год.  Новая школа мне, в общем, понравилась.  Учителя были гораздо лучше, чем в Чикаго, заниматься интереснее.  Но девчонки - жуткие снобы.  Я таких кривляк в жизни не видел.  Ко мне они относились не то чтобы с презрением, а с каким-то неправильным интересом, будто я дикарь из джунглей или медведь.  Может быть, их мой русский акцент отпугивал?  И вопросы они задавали дурацкие: «Правда, когда в Америке лето, то в России зима?  Когда ты впервые увидел телевизор, уже в Чикаго?  Есть ли у тебя дома самовар?»  Самые умные заводили разговоры о политике - крушение системы социализма, мир во всем мире...  Тоска.


Дженифер тоже изменилась.  Все лето она ходила в шортах мешком и в футболках старшего брата.  Когда начались занятия, она стала носить короткие юбки и волосы собирать в прическу.  Симпатичная девочка, и фигура у нее - что надо, ноги длинные.  Со мной она по-прежнему болтала на переменах и после школы, но все время оглядывалась.  Сначала я думал, что Джен меня стесняется, но потом сообразил, в чем дело.  Ей хотелось узнать, замечают ли подруги, что у нее такой «взрослый бой-френд».


Я все больше отдалялся от своих чикагских друзей.  Многие из них уже поступили в колледжи, или родители развезли их по пригородам.  С моими новыми одноклассниками я как-то не сближался, хотя многие из них были славными ребятами.  Дженифер осталась моим единственным верным другом.  Постепенно наши отношения приняли форму классического американского школьного романа, как в фильмах для подростков.  Меня это немного раздражало, а ей, кажется, нравилось.  Мы ходили вместе на стадион, болеть за школьную футбольную команду.  Каждую пятницу вечером мы шли в кино или просто ели бутерброды, жареную картошку и мороженое в местном кафе.  Так проводили время все здешние школьники.  Это называлось «дэйт», то есть свидание.  Иногда, когда я провожал Джен, мы немного целовались в садике за ее домом.  Но, в общем, это был скучный год.  Я мечтал уехать в университет и не мог дождаться окончания школы.


На Рождество мои родители укатили на неделю в отпуск во Флориду.  Впервые за три года. Мама, наконец, сдала свой докторский экзамен, получила работу в госпитале, и старики решили немного проветриться.  Я был рад, что они отдохнут, но еще больше, что они хоть на неделю оставят меня в покое.  Мама все уши мне прожужжала: «Подумай о своем будущем. Ты недостаточно серьезно занимаешься.  У тебя нет определенных интересов.  Что из тебя выйдет?»  В первый день я наслаждался свободой, крутил музыку на полную катушку, смотрел телевизор до двух ночи.  На второй день мне стало скучно.  Все кругом готовились к Рождеству, украшали елки, носились как угорелые за подарками, и я чувствовал себя довольно одиноко.  У нас тоже стояла елка, по советской традиции, хотя мы праздник не справляли, разве что отмечали Новый год.  Я решил сделать Дженифер приятный сюрприз на Кристмас.  Для нее это было большое дело - Христос родился, Санта Клаус прилетел!  (Ее родители были верующими католиками, и она аккуратно ходила в церковь по воскресеньям.) Позвонил и пригласил ее на ужин ко мне домой.  Моя мама часто звала ее то на обед, то на ужин, поэтому Джен ничуть не удивилась.


С утра я прибрал в доме.  Потом смотался в супермакет, купил жареную курицу, каких-то готовых салатов и бутылку виноградного сока (Джен не пила алкогольных напитков.  Такая законопослушная девочка - раз ей нет еще двадцати одного года, значит, нельзя).  Дома переложил всю еду в мамину сервизную посуду и посыпал салаты зеленой петрушкой, чтоб казалось, будто я сам приготовил.  Поставил кантри-музыку, во вкусе Дженифер.  Посреди стола в хрустальной вазе - еловые ветки, обвитые серебряным «дождиком».  Даже свечи зажег на столе в подсвечниках.   Хотелось, чтобы все было как в глупых фильмах, которые она так любит.  Мне было грустно, что летом я уеду и мы больше не будем встречаться, только, может быть, на каникулах.


Дженифер заморгала от удивления, когда увидела, как я все красиво приготовил.  Я объяснил ей, что родители уехали, а этот ужин - мой сюрприз.  Джен задумалась на минуту, а потом бросила - «Подожди, я скоро вернусь», накинула пальто и опять убежала.  Она вернулась через минут десять и притащила с собой какой-то большой пакет.  Потом убежала с этим пакетом наверх, в ванную.  Меня ее беготня, честно говоря, раздражала.  Зря я, что ли, курицу грел в духовке?  И есть хотелось зверски, набегался за день.  Но когда я увидел Дженифер, спускающуюся по лестнице со второго этажа, мое раздражение сразу растаяло. 


Джен переоделась и выглядела потрясающе.  Это платье, наверное, она надевала на выпускной вечер в восьмом классе.  Оно было длинное, розовое, шуршащее, с открытыми плечами и довольно глубоким вырезом.  (Как родители разрешили ей такое надеть?  Они были очень строгие.)  Она накрасила губы маминой (ужасно яркой) помадой, но ей это шло.  Джен показалась мне красавицей из журнала - очень привлекательной, взрослой и незнакомой.


Мы съели курицу (бабушка Дина готовила вкуснее), и я принес коробку конфет, оставшуюся от маминого дня рождения.  Потом мы обменялись рождественскими подарками.  Джен связала для меня белый шарф (она здорово вязала и шила).  Я подарил ей сережки из австрийских кристаллов.  (Они стоили всего семь долларов, но здорово сверкали).  Джен надела их и побежала смотреться в зеркало какая она красивая.  Она вся сияла от радости, как елка в огнях.  Потом я захотел посмотреть фильм о Джеймсе Бонде, но Дженифер сказала, что хочет потанцевать и включила какую-то медленную музыку. 


Я  обнял ее и опять удивился, какая она красивая и незнакомая.  От нее пахло мамиными французскими духами «Черный кот».  Джен положила голову мне на плечо, и я подумал, что мы похожи на парочку из ювелирного рекламного ролика «обручальные кольца с бриллиантами - навсегда».  Мне теперь нужно встать на одно колено и сделать ей предложение.  Я только хотел сказать об этом Джен, чтобы вместе посмеяться, но она остановилась, обняла меня за шею и поцеловала в губы.  У меня закружилась голова, как будто я пил весь вечер не виноградный сок, а водку.  Может на меня так «Черный кот» подействовал?  Серьезно, я читал, что в духи примешивают какие-то отравляющие вещества.


Мы долго целовались, сначала стоя, потом на диване, потом почему-то оказались на ковре, перед елкой.  Музыка продолжала играть, это была одна из радиостанций, транслирующих романтическую танцевальную музыку всю ночь.  Я такую не люблю, но мне было наплевать на музыку.  Я совершенно одурел, и Джен казалась совсем не такой, как всегда.  Я даже новое имя придумал для нее - Алисон.  И вдруг она сказала, что готова поднять наши отношения на более высокую ступень.  Я сначала не понял, о чем она говорит, но когда Дженифер расстегнула платье, до меня дошло.


Я решил: Джен просто не соображает, что делает.  Может быть, она даже вообще не знает, что такое секс.  (У меня-то был уже порядочный опыт в этом деле, но не с такими девочками как Дженифер.  Те прекрасно знали, что к чему.)  Но Джен сказала, что давно решила, что я буду ее первым мужчиной.  Что я - не такой как все остальные мальчишки, совсем особенный, что она любит меня, и это - любовь с первого взгляда.  Я растаял, как сахар на огне, но меня все-таки мучили сомнения, что если она забеременеет?  У меня даже презерватива под рукой не было.  Не буду же я в такой момент искать по всему дому, куда я их засунул.  Пока я маялся, Джен сняла платье и начала расстегивать мой пояс (рубашку я давно уже сбросил).  Пока я возился с пряжкой, помогая ей, она рассказала мне, что принимает противозачаточные гормональные таблетки уже два года.  Совсем не для того, а чтобы отрегулировать месячные.  Она все знает о сексе, в школе у них был специальный курс.  Я подумал, что она гораздо взрослее меня, несмотря на свои шестнадцать лет.


Она ушла в половине одинадцатого (ей родители не разрешали задерживаться поздно), но мне казалось, что за этот вечер прошла целая жизнь, так все изменилось.  Я прибрал в столовой, помыл ковер под елкой, мы его здорово перепачкали.  Мне ужасно хотелось спать, но и сквозь сон я думал, что Дженифер - лучше всех на свете, и мне необыкновенно повезло встретить такую девушку, и когда-нибудь я на ней женюсь.   


Две недели я был необыкновенно счастлив.  Мы еще несколько раз встречались у меня дома до того, как приехали родители.  Джен прибегала днем, после школы, потому что вечерами она присматривала за младшим братом.   По пятницам мы по-прежнему ходили в кино, и мне казалось, что все завидуют, какая у меня красивая подруга и как она меня любит.  Дженифер стала еще привлекательнее, как будто у нее внутри горела яркая лампочка, излучавшая свет, тепло и радость.


Я хорошо помню тот день, понедельник, серый и слякотный.  На выходные Джен уезжала с родителями к тетке в Детройт.  Они еще и пятницу прихватили, так что я не видел Дженифер почти четыре дня.  Занятий в школе не было, отмечали день Мартина Лютера Кинга младшего.  Я сидел дома и читал «Отелло» (мы проходили эту трагедию по литературе). Читать было скучно, но я представлял, что Дездемона похожа на Джен, и ужасно злился на Отелло, почему он поверил болтовне этого проныры Яго.  Неужели он сам не видел, что Яго карьерист и предатель?  Я бы в жизни не поверил такому типу.  Джен позвонила в четыре и сказала, что уже вернулась из Детройта и хочет встретиться.  Нет, она не может зайти ко мне, лучше - в кафе, в шесть.


Я притащил в кафе своего «Отелло».  Во вторник у нас должна была состояться в классе дискуссия на тему «Ревность и доверие», а я застрял на середине пьесы.  Народа было немного.  За окнами моросил не то дождь, не то ледяная крупа.  Джен, как обычно, опаздывала.  Я взял себе кофе и уткнулся в книгу.  Когда я поднял глаза, то увидел Дженифер.  Она не вошла в кафе, а обошла здание по периметру и остановилась у окна, возле которого я сидел.  Она смотрела на меня сквозь мокрое запотевшее стекло безо всякого выражения, но мне стало страшно.  Как будто кто-то умер или она сошла с ума.  Я помахал рукой, но она не двигалась.  Я сунул книгу в карман и побежал к ней.  Я уже знал - произошло что-то ужасное.  Она молча стояла под дождем, как будто в трансе. «Что случилось?»  «Все нормально».  В голосе ее не было никакого выражения, как и во взгляде.  Я взял ее за руку и привел внутрь, напоил горячим кофе.  Я спросил о поездке в Детройт, она что-то ответила и вдруг начала плакать. 


Я даже не пытался ее успокоить.  Принес ей бумажные салфетки, чтобы вытирать нос и глаза, и ждал, когда она выплачется.   В животе у меня было холодно, на душе скребли кошки, мучило тоскливое предчувствие беды.  Я не очень удивился, когда Джен сказала, что у нее, наверное, будет ребенок.  Мне только захотелось забраться под стол и закрыть глаза.  Я промямлил что-то насчет таблеток, и Дженифер опять зарыдала.  «В медицинском справочнике - шанс один из ста, - промычала она сквозь слезы. - Боже, за что?  Почему я, за что мне?»  «Ты уверена?» - задал я жалкий вопрос.  Джен закивала.  «У меня была задержка месячных на неделю.  Я все ждала, может начнется, у меня и раньше бывали задержки.  Сегодня я сделала тест на беременность.  Специально купила пакет в Детройте, чтоб здесь никто не знал. Индикатор стал синий, как василек».  У нее еще сохранилось чувство юмора!  Поделившись со мной своим страхом, она стала немного спокойнее, а мне хотелось закричать во весь голос от ужаса.  Что мы будем делать?  Что скажет моя мама?  Ее отец убъет меня, если узнает!


Вдруг надежда озарила меня -  она сделает аборт, и никто ничего не узнает.  У меня есть деньги, я на машину копил.  Я отвезу ее в клинику, будто бы мы поедем навестить кого-нибудь из моих друзей.  Родители ее отпустят.  Все будет нормально, как будто никогда и не было ничего.  Я поступлю в университет, она закончит школу... 


«Нет, - сказала Дженифер твердым голосом, - это как убийство, я никогда не пойду на аборт».  У нее уже просохли слезы.  «Я должна родить...»  Она попыталась улыбнуться.  «Что же делать?» - я проглотил комок в горле и прокашлялся, судорожно пытаясь сообразить, что я должен сказать или сделать.  Наверное, она ждет, что я сделаю ей предложение, как честный человек.  Я еще раз откашлялся и, глядя в сторону, пробормотал: «Мы можем пожениться весной, когда я закончу школу... если твои родители разрешат, потому что ты несовершеннолетняя.  Мне уже будет девятнадцать... и я поищу работу.»  По стеклу сбегали змейками струйки воды, и ветер хлестал по вербам.  Она ответила не сразу: «Я должна подумать.  Я не знаю...»   Наконец, я посмотрел ей в глаза.  Они были еще более голубыми, чем обычно.  Нос у нее покраснел и распух от плача.  Мне стало жалко ее до слез.  «Я буду с тобой, как бы ты ни решила, Джен.  Я не оставлю тебя, честное слово».  Она поцеловала меня в щеку, поднялась и ушла.  Думать...


Десять дней она не хотела со мной встречаться.  Когда я звонил, она вежливо отвечала, что занята, и просила позвонить завтра.  Я весь извелся от неизвестности, страха и ожидания. Когда мама спрашивала, почему Дженифер не заходит, я морщился, как от зубной боли.  На одиннадцатый день Джен подошла ко мне на перемене и сказала, чтоб я ждал ее возле пруда в беседке после занятий.  Беседку занесло снегом.  Я насквозь промочил кроссовки, пока топал через сугробы.  Дженифер прибежала в высоких красных сапожках с розовыми от мороза щеками.  Солнце садилось за вербы.  Она улыбнулась и взяла меня за руку.  Сердце у меня оборвалось - все кончено, я - женатый человек.  Но то, что она сказала, поразило меня гораздо больше и больнее.


Дженифер все обдумала и пришла к окончательному решению.  Она меня очень любит, но еще не готова стать женой и матерью.  Ей всего шестнадцать, и она хочет найти себя, учиться в колледже, может быть, на врача.  Значит она согласна на аборт?  Нет!  Бог дал ей ребенка.  Она долго молилась и поняла, что должна родить и отдать ребенка в хорошую семью.  Это - правильное решение.  Она поговорила со своим священником и прочитала за последние дни много литературы о беременности у подростков.  Все авторы соглашаются, что усыновление будет наилучшим решением для матери и для ребенка.  Джен уже связалась с агентством и подписала предварительный контракт.  Она может сама выбрать будущих родителей для своего ребенка и даже навещать его после усыновления. 


Не знаю, почему я так взорвался.  Может быть, прорвалось напряжение последних недель.  Я орал, как ненормальный, даже голос сорвал:  «Не Бог дал тебе ребенка!  Ты - не дева Мария! Это - мой ребенок!  Как ты можешь отдать собственного ребенка неизвестно кому?  Дикость какая-то!  Ты не молиться должна была и к священнику бегать, а поговорить со мной!»  У Джен начали дрожать губы, но она попыталась меня успокоить.  Я не слушал ее, я просто убежал.  Я не хотел ее видеть и говорить с ней.  Мне еще никогда не было так больно и обидно.  Я совсем не думал тогда о ребенке, не анализировал свои чувства, но решение Дженифер мне казалось страшным, как дурной сон.


Время шло.  С Дженифер я не разговаривал, даже когда мы сталкивались в школьном коридоре.   Я учился, сдавал экзамены, играл в баскетбол, читал, смотрел телевизор.  Жизнь шла, как обычно.  Мне даже стало казаться, что, может быть, все как-то уладится само собой.  Я надеялся, что она передумает и согласится на аборт.  По ночам я мысленно разговаривал с Джен, вел с ней бесконечный спор и не находил ответа ни на один вопрос.  В конце марта Дженифер прислала мне письмо. Она рассказала своим родителям о беременности.  Они одобрили ее решение родить ребенка.  Ультразвуковое исследование показало, что будет девочка.  Агентство подыскало подходящих родителей для бэби. Хорошая католическая семья с достатком, оба работают в банке.  Своих детей они не могут иметь.  У них уже есть приемный сын, а теперь они хотят девочку и готовы оплатить все медицинские расходы.  Джен спрашивала, хочу ли я с ними познакомиться.  Встреча назначена на следующее воскресенье.


Вечером я показал письмо своим старикам.  Отец залепил мне пощечину, и я даже не обиделся на него.  Я себя чувствовал как последнее дерьмо.  С мамой было еще хуже.  Она ни слова не сказала и ушла в спальню.  Ночью я слышал через стенку, как она плачет, а отец пытается ее успокоить.  Утром отец спросил меня, не собираюсь ли я жениться на Дженифер.  Я рассказал ему, как обстоят дела, он только головой покачал.  Спросил, не нужны ли мне деньги, пообещал помочь, если моих сбережений не хватит.  А мама еще долго со мной не разговаривала.


Утром я подошел к Дженифер в школе перед занятиями и сказал, что буду с ней, как обещал.  Пойду на встречу с приемными родителями и сделаю все, как она захочет.  Что еще я мог сделать?  У нее оказался твердый характер, и я понял, что не смогу ничего изменить. Она сильно осунулась, была бледная и под глазами лежали лиловые тени.  Я спросил, как она себя чувствует.  Джен сказала, что ее сильно тошнит по утрам, но это нормально при беременности.  После трех месяцев это должно пройти.  Она все делает по книжке «Беременность у подростков», следит за своим питанием, делает зарядку каждое утро.  Видно было, что она рада нашему разговору.  Джен призналась, что ей было очень страшно одной, особенно до того, как она сказала родителям.  Она все время молилась и почти не спала.  Но теперь - все хорошо.  Я почувствовал себя ужасной свиньей.


Я очень боялся за Джен.  Как она выдержит косые взгляды, а, может, и насмешки, и рожать очень больно.  Городок наш - маленький,  все друг друга знают и сплетничают обо всем.   Но Дженифер держалась молодцом.  Откуда только брала силы?  В школу она ходила до конца учебного года.  Она себе сшила несколько широких блузок с оборочками, так что живота почти не было видно. Я возил ее к врачу, когда нужно было, и в агентство.  Иногда с нами ездила ее мама.  Ко мне родители Джен относились подчеркнуто вежливо, но я чувствовал себя отвратительно, как преступник какой-нибудь.  Семейная пара, которой Дженифер собиралась отдать ребенка, оказалась очень славной, только мне все равно было с ними неловко и неприятно.  Они задаривали Джен подарками и все приготовили для бэби -кроватку, игрушки, розовые одежки с кружевами и колясочку. 


Летом мы вместе ходили в госпиталь на курсы Лома, где нас учили, как вести себя во время родов - специальное дыхание и все такое.  Я себя чувствовал идиотом среди семейных пар за тридцать, посещавших классы вместе с нами.  Они все шушукались о нас по углам, а в глаза говорили, какая мы милая пара.  Но Дженифер это, вроде бы, не волновало.  Она опять начала улыбаться, только не мне, а каким-то своим мыслям и чувствам.  Мы часто ходили гулять вокруг озера под вербами.  Ей нужно было много двигаться и дышать свежим воздухом.  О будущем или о ребенке мы не говорили, а только о фильмах, погоде, или об учителях.  За лето она очень поправилось, и опять стала похожа на беленькую кругленькую овечку.  Меня приняли в университет, но я обещал Джен, что не уеду, пока она не родит.  Я рассчитывал уехать на занятия месяцем позже, но Дженифер родила досрочно, в середине августа. 


День был жаркий.  Мне позвонила ее мама.  Когда я приехал в госпиталь, вся семья была в сборе, в приемной.  Все обмахивались платками и пили холодную кока-колу.  Я прошел в палату.  Джен полусидела в кровати и пыталась смотреть по телевизору какой-то фильм, кажется «Шестнадцать свечей».  Так ей советовали на курсах Лома, чтобы не концентрироваться на волнении и боли.  Но видно было, что ей страшно: на лбу под светлыми кудряшками блестели капли пота.  Фильм мы так и не досмотрели.  У нее начались схватки.  Я был с ней во время родов.  Она почти не кричала, но мне все равно было жутко, хотя нас и готовили (фильмы показывали и лекции читали, как все происходит).  Когда девочка родилась, доктор предложил мне перерезать пуповину (это традиция такая для отца), но я не захотел.  Мне дали подержать малышку.  Она была ужасно маленькая, как кошка, грязная и совсем не похожая на младенцев, которых в кино показывают.  Скорее она напомнила мне какое-то заблудившееся инопланетное существо, прилетевшее из других миров, не похожих на наш.  Я ее поскорее отдал медсестре, чтобы не уронить, и ничего в тот момент не почувствовал, никаких отцовских чувств.


Дженифер пробыла с малышкой в госпитале пять дней.  Она решила назвать девочку Алисон и мне предложила выбрать для нее второе имя.  Я предложил имя Ди, как у английской принцессы Дианы.  Но на самом деле это было сокращением от Дины (так звали мою бабушку).  Я сказал об этом маме, но она только рукой махнула.  Не захотела даже пойти посмотреть на девочку, и отец тоже.  Только послали Дженифер букет цветов и открытку с поздравлениями.


Перед выпиской в госпитале произошла церемония передачи Алисон Ди ее новым родителям. Джен попросила меня позвонить им, сказать, что все готово.  Сама она все время плакала. Мы им передали свои фотографии, чтобы девочка знала как выглядят ее «биологические родители» (что за гадкое название!).  Еще мы оставили подарки, чтоб отдали Алисон, когда она подрастет.  Джен положила в шкатулку свой золотой крестик, а я - кольцо с красным рубином (мне его дала когда-то бабушка Дина, сказала - невесте подаришь).  Сразу же после этого я уехал на занятия в университет.  С Дженифер больше не встречался (даже на каникулах), потому что мои родители переехали.  Мама сказала, что ей дом не нужен - много мороки.  Они продали дом и купили квартиру в другом пригороде.


Мне теперь уже за тридцать.  Я закончил университет, работаю,  женился.  Скоро у нас будет ребенок.  По выходным мы с женой бегаем по магазинам, покупаем мебель для детской комнаты, игрушки, одежки...  Продавщицы в детских магазинах прямо сахарные и расплываются от счастья, когда видят мою беременную жену.  «Это ваш первый бэби?  Поздравляем, желаем счастья!»  Я подтверждаю - да, первый ребенок.  Не стану же я рассказывать медовым улыбающимся продавшицам о моей Алисон Ди.

V. LeGeza
Copyright © 2007
OKHO Publishing