Черный Сентябрь

Когда меня первый раз вышибли с работы, я сразу подумал - как же мне теперь жить одному в четырех стенах?  Умереть с голоду я не боялся - мне полагалось пособие по безработице как минимум в течение шести месяцев.  За это время молодой и здоровый человек, если он не совсем кретин, устроится на работу в Чикаго.  Зато была прямая опасность умереть от тоски и одиночества.  Я нашел работу чертежника в одной маленькой строительной компании примерно через два месяца после приезда в Америку.  И с тех пор был слишком занят, чтоб завести себе друзей или знакомых.  Квартира моя являла  собой вид типичного эмигрантского жилища.  Посредине комнаты лежал матрас, изображающий кровать. В углу прямо на полу стоял телевизор, купленный с первой же получки «для изучения языка».  У стены горой лежали не распакованные бандероли с русскими книгами и чемоданы. Никакой другой мебели не было.  Провести несколько месяцев наедине с собой в подобной обстановке представлялось мне пыткой.  Я даже подумывал, не жениться ли мне на ком-нибудь.  Но потом решил, что когда я опять найду работу, от жены будет сложно избавиться.

В первый же свободный вечер я принялся обзванивать своих немногочисленных знакомых, сообщая им о своем увольнении и пытаясь выжать из них хотя бы каплю сочувствия.  Все они были такие же как я недавно приехавшие эмигранты, с которыми я сталкивался при переезде и на курсах английского.  Те из них, кто уже работал, тихо радовались, что уволили не их, а те, кто еще не нашел работу, бурно завидовали моему пособию по безработице.  И те, и другие с удручающим однообразием уверяли меня, что все будет хорошо, но не уточняли, у кого и когда.

Последним ресурсом утешений был мой давний школьный приятель, живущий в Нью-Йорке.  Дома приятеля не оказалось, и к телефону подошла его дочка, двенадцатилетнее самоуверенное и до невозможности избалованное создание, с которым я обычно старался не контактировать.  Но в этот раз, под настроение и за неимением другого слушателя, я выложил ей все свои неприятности.  Создание хрюкнуло в трубку, помолчало, а потом посоветовало почти человеческим голосом: «А вы заведите себе кота.  У вас в Чикаго, наверное, есть Общество защиты животных. Я себе в таком обществе взяла щенка.  И недорого».  Это была прекрасная мысль - кошки мне всегда нравились.  В телефонном справочнике я нашел адрес Чикагского общества по борьбе с жестокостью и на следующий день поехал туда выбирать себе кошку.

Коты и котята сидели в клетках, поставленных друг на друга в три этажа, и отчаянно мяукали.  Приветливые девочки, пропахшие звериным духом и одетые в униформы Армии кошачьего спасения, извлекали своих орущих подопечных из клеток и демонстрировали их будущим владельцам.  Мне показали рыжего сопливого котенка со слезящимися глазами, который, по словам форменной девочки, обещал стать вскоре абсолютным красавцем.  Пока она описывала мне его будущие прелести, я заметил черный бесформенный комок, мотавшийся из угла в угол в самой дальней клетке.  Я даже засомневался, кот ли это.  «Что там у вас бегает?» - поинтересовался я у девочки без всякой задней мысли.  Она тут же профессиональным жестом швырнула сопливого будущего красавца обратно в клетку и вытащила на мое обозрение черный ком, который оказался чрезвычайно всклокоченным котом изрядной величины.  Он сразу же начал тереться лбом о мои руки и мурлыкать басом.  Растаяв от подобного подхалимажа, я, не раздумывая, заявил: «Беру!»

Но взять его оказалось не так-то просто.  Для начала с меня содрали тридцать долларов в пользу Общества, лицемерно заявив при этом, что кот мне достается бесплатно, а деньги - это мое добровольное пожертвование.  Затем меня заставили заполнить кучу анкет, в которых выяснялось какой у меня доход, в состоянии ли я содержать домашнее животное, сколько я на него собираюсь тратить ежемесячно, достаточно ли у меня жилплощади (для кота), буду ли я проводить с ним свободное время и не будет ли коту у меня скучно.  После этого со мной провел беседу специалист по кошачьей психологии, который долго наставлял, как обращаться с моим хвостатым приобретением.  Меня снабдили списком комнатных растений, которые могут повредить здоровью кота, если он вздумает их жрать.  Меня предупредили, что ему ни в коем случае нельзя давать молоко.  От этого у котов бывает расстройство желудка.  (Ну слыханное ли это дело?)  Под занавес я расписался под внушительного вида документом, который гласил: «Я осознаю, что кот - это животное, которое не несет моральной и юридической ответственности за свои действия.  Посему я обязуюсь его не бить, если он будет драть когтями мебель или гадить на ковер».

Кота мне выдали в картонной коробке, с рекламой Общества на боку и дырками для вентиляции.  Пока я его вез домой, он рвался на волю, как призрак из фильма Тарковского «Солярис», деформируя коробку, в которой сидел, совершенно немыслимым образом с нечеловеческой и даже некошачьей силой.  Когда я дома выпустил его на волю, он немедленно начал чихать.  В документах говорилось, что прежние хозяева отдали его Обществу из-за аллергии.  Я полагал, что аллергией страдали хозяева, но услышав, как он чихает, понял, что аллергия была у кота. 

Я назвал его Черный Сентябрь, не только из-за окраски, но и за жгучие кавалерийские усы и томный взгляд восточного красавца.  Первым делом я его, конечно, напоил молоком и убедился, что кошачьи спасители хорошо знают свое дело.  С трудом отмыв пол на кухне и в спальне (благо у меня в квартире был паркет, а не ковры), я торжественно поклялся Черному Сентябрю, что ничем кроме специальной кошачьей еды в пакетах не буду его кормить. И мы зажили вдвоем как нельзя лучше.  Целые дни Черный Сентябрь спал на моей подушке, пока я бегал по городу в поисках работы.  По вечерам мы укладывались перед телевизором и смотрели какую-нибудь муру.  Кот, пригревшись на моем животе, начинал густо урчать.  У меня вошло в привычку болтать с ним обо всем, что произошло за день, делиться впечатлениями об увиденном и рассуждать на абстрактные темы.  Черный Сентябрь сочувственно жмурился, кивал и согласно мурлыкал.

Однажды зашла речь о его восточном происхождении и почему-то о переселении душ.  «Ты у нас Турецкая Ангора, я смотрел в справочнике кошачьих пород.  Восточная кровь налицо.  Я думаю, что в тебе живет бессмертная душа какого-нибудь восточного деспота, или наоборот, - поэта».  Кот утвердительно прикрыл глаза.  «Имя у тебя тоже было очень восточное - например, Мустафа».  «Не Мустафа, а Ибрагим», - поправил меня кот.  Я удивился: «Почему Ибрагим?»  «Отчего, почему... Родители так назвали... И не деспот он был вовсе.  Так только, под горячую руку мог кого-то...» - кот лениво зевнул, не закончив фразу.  Я так заинтересовался, что даже приглушил звук у телевизора.   «Расскажи о нем что-нибудь!»  «Не помню, забыл, давно было...»  Кот опять зевнул, показав острые белые зубы, и улегся на спину.  «А сказки ты какие-нибудь арабские помнишь? Или песни?» - спросил я с надеждой.  В голове у меня пронеслось: «Идет направо - песнь заводит, налево - сказку  говорит...»  «Помню», - согласился кот.  Он с готовностью  перевернулся на живот, устроился поудобней, обкрутился хвостом и монотонно завел: «Дошло до меня, о Великий Визирь, что в славном городе Багдаде...»  Довольно связно он изложил одну из сказок «Тысячи и одной ночи», почему-то в адаптированном для детей варианте.  К концу повествования я слегка задремал, может быть потому, что сказка все больше стала походить на мурлыканье.

С тех пор каждый вечер мой хвостатый и усатый Шахерезад рассказывал мне арабские сказки.  Иногда в них причудливо вплетались воспоминания о жизни восточного деспота, воина и поэта Ибрагима ибн Саида.  Судя по тому, что рассказывал кот, это был горячий, вспыльчивый правитель крохотного арабского княжества, с живым воображением и бешеным темпераментом.  Углубляясь в описания дворцовой жизни, Черный Сентябрь постепенно входил в раж.  Шерсть на нем становилась дыбом, усы топорщились и глаза загорались желтым шальным огнем.  Иногда проскальзывали упоминания о некой капризной и заносчивой красавице по имени Гюльсара, которая перепортила Ибрагиму немало крови.  Ее одаривали драгоценностями.  Ей посвящались стихи.  Из-за нее погиб от удара кинжалом лучший друг Ибрагима - Асад.  По некоторым недомолвкам я заключил, что зарезал его сам же Ибрагим в припадке ревности...   Интриги в гареме, охота на тигров, обильные восточные пиры, кровавые поединки - все это занимало мое воображение по вечерам, когда, устав от беготни по посредническим агентствам, бесплодным интервью и очередям на бирже безработных, я дремал на матрасе под сладкое мурлыканье Черного Сентября.

Мне кажется, что я тогда был почти счастлив.  Но всякому счастью приходит конец.  Мой агент по устройству на работу сообщил, что для меня есть подходящее место в штате Айова.  Я смотался на интервью в этот соседний с Иллинойсом кукурузно-молочный штат, в городок под претенциозным названием Ватерлоо.  Через неделю мне пришло письмо, в котором сообщалось, что я принят на работу на должность старшего дизайнера.  Мне пообещали оплатить переезд, компьютерные курсы в ближайшем университете и обеспечить медицинской страховкой.  Отказываться было просто глупо.  Я собрал свои до сих пор не распакованные чемоданы.  Бандероли с книгами свалил в гараже у знакомых.  Оставалось решить, что делать с Черным Сентябрем.  Взять его с собой я не мог - в доме, где я снял квартиру, запрещалось держать каких бы то ни было домашних животных.  Я упросил одну старенькую глуховатую бабусю, с которой вместе ходил в синагогу на курсы английского, подержать его у себя, пока не устроюсь на новом месте.  Бабуся опасливо покосилась на кавалерийские усы моего кота и спросила, можно ли его называть Васенькой.  «Называйте, - великодушно разрешил я, - все равно он не отзывается, как ни зови».  Черный Сентябрь посмотрел на меня укоризненно и полез под кровать.

Первое время на новой работе все мои мысли были заняты только тем, как бы на ней удержаться.  Все мое свободное время после работы поглощали занятия в университете и работа с компьютером, которого я до той поры в глаза не видел.  В промежутках я пытался самостоятельно заниматься английской грамматикой, а также исправлением моего жуткого нижегородского акцента. День и ночь сменяли друг друга в бешеном темпе, почти не оставляя времени на сон и еду.  Я ни с кем не разговаривал, кроме своих коллег в конторе.  В душе у меня было пусто и холодно, как на пляже зимой.  Если выдавался случайно свободный вечер, я заваливался под телевизором с жестянкой пива, как настоящий американец, и тупо смотрел на экран, пока меня не сваливала свинцовая дремота.  Я ни о чем не думал, ничего не хотел...  Но в один теплый апрельский день я остановился утром перед входом в мою контору, посмотрел в голубое просветленное небо и понял, что дальше так жить нельзя.  Меня не просто замучило одиночество.  Я точно знал, кого мне не хватает.  Мне припомнились наши тихие беседы, волшебные восточные сказки и я почувствовал, что не могу больше и часа пробыть без моего любимого Черного Сентября.

Я позвонил бабульке по телефону прямо с работы.  Она мне долго рассказывала про свой артрит и цены на курицу и бананы в Чикаго.  «А как кот?» - орал я в трубку.  «Васька как? Черный Сентябрь?»  «Котик? Ничего котик... Животом мается, расстройство у него.  Я его молочком пою тепленьким и сливками, а он все мяучит и мяучит».

«Позовите его к телефону!» - потребовал я.  «Чего?» - не поняла бабулька.  «Дайте ему трубку, я хочу с ним поговорить!»  Бабка, которая уже ничему не удивлялась в Америке, прошлепала в глубь квартиры, приговаривая: «Котик, котик! Васенька...» и через несколько минут я услышал знакомое мурчание в трубке.  «Черный Сентябрь!  Ибрагим ибн Саид, привет, дорогой!  Слушай внимательно: во-первых, не пей молоко!  Ты же американский кот, тебе нельзя.  Потерпи... Посиди на водичке.  Во-вторых, завтра я беру выходной и еду за тобой.  Только пообещай, что не будешь драть ковер и выбегать на лестницу, чтоб соседи тебя не увидели.  А то меня из квартиры выгонят».  «Понял, не дурак, - ответил Черный Сентябрь. - Только приезжай».  В трубке что-то грохнуло - это, по всей видимости, упала в обморок бабка, подслушавшая наш разговор.