8. Я похожа на дурочку?

   Сегодня вечер вторника. У меня уже нет никаких иллюзий.
Я похожа на дурочку? Вам оттуда не видно.
   Кошка запрыгнула на письменный стол по пути к подоконнику, где она любит лежать, глядя на улицу. Понюхала, любопытная, дымок от моей сигареты, которую я как раз стряхивала над пепельницей, и ушла, чихая, греться на солнце.
   Кто-то сказал, что животные, зверюшки - так мне больше нравится их называть - умнее, чем мы.
   Кошке 15лет. Это не то, что наши 15, у них количество прожитых лет надо умножить на 6 или на 8. Почтенный возраст получается, что ни говори. Мы всегда уважали нашу кошку, у нас в семье она старшая.
   Моя Катя боялась его панически, вечерами пряталась у меня в бельевом шкафу или старалась хотя бы залезть под самоварный столик, на полке которого я устроила ей дом, завесив боковые края тканью, чтобы ей не дуло от дверей. Кошки любят укрытия, так они спасаются от пернатых хищников. Разве они не умнее нас?
   Это мне было 15 ещё недавно. А теперь я наконец повзрослела.
   К вечеру воскресенья я вся изревелась. Не удержалась, и дала СМСку. Он позвонил: "Нам надо поговорить, я заеду?, - и, отворачиваясь от трубки, сказал что-то не в телефон, а потом снова мне, - я перезвоню. Ещё точно не знаю, во сколько освобожусь." На часах было без десяти одиннадцать. Как это похоже на него.
   Ну и разговор это был, доложу я вам...
   Экспромтом тут и не пахло. Человек готовился сказать мне всё это. Он перечислял мои "преступления", отрицательные качества характера, все мои провинности перед ним.
   Было много несправедливых разборок по поводу денег и продуктов, но я не буду останавливаться на этой теме. Я и ему сказала, что не стану ничего доказывать и выяснять. Всё, что он говорил, было неправдой, и было так мелочно и некрасиво, что мне пришлось повторять снова и снова свои слова о том, что на эту тему я отказываюсь говорить.
   Ни о каком взаимопонимании не могло быть и речи, поэтому я молчала. Он хотел услышать, что скажу я.
   - Зачем? - уклонялась я, сидя спиной к нему за компьютером, за что я получила нагоняй по поводу невоспитанности моего поведения.
   Здесь и далее: большая часть того, что было сказано в мой адрес тем воскресным вечером, было повторением того, что говорила ему я, даже слова он употреблял при этом мои.
   В частности, когда я начинала с ним говорить, он меня сразу перебивал, и говорил о своём. Если это бывало во время выяснения наших отношений, говорить мог только он, нельзя было вести диалог, и ни одной фразы нельзя было договорить до конца.
   Если я хотела сказать ему что-то важное, в основном по поводу его многочисленных проблем, (я ведь всё время пыталась искать пути их разрешения, и мне не раз удавалось придумать что-то полезное, ведь я постоянно думала о нём и о каждой позиции сбоя всех фаз в его жизни), он мог повернуться ко мне спиной, включить комп, и начать смотреть фильм на английском языке, громко повторяя реплики, сказанные его героями, отрабатывая интонацию и произношение "носителей" языка. Он всё смотрел на английском, этот язык было необходимо знать для работы, на которую он мечтал вернуться.
   Я сидела спиной к нему потому, что не хотела, чтобы он видел, как я реву, пусть и не в голос, но слёзы заливали моё лицо таким непрекращающимся потоком, что компьютера я не видела, да и не производила на нём никаких действий. Мог бы это заметить. Но он не умел замечать того, что происходит не с ним.
   Все слова были уже сказаны раньше. То, что я пыталась ему объяснить, он не умел понимать.
   Я давно заметила: если друг не понимает, что с тобой происходит, без слов, никакие слова не помогут. Друг - это тот, кто утрёт твои слёзы, или, по крайней мере, способен увидеть их сквозь твою спину. Я говорю это, конечно, образно. Даже не друг, а просто знакомый, понял бы, что это не лучшие минуты в моей жизни.
  Мне было трудно говорить. А он всё снова и снова спрашивал меня то об одном, то о другом. И вопросы эти были, что называется, риторическими. Он не нуждался в моих ответах. Своими вопросами он хотел подчеркнуть мою никчёмность, и было заметно, что три дня разлуки, или, по крайней мере, большую их часть, он посвятил подготовке к этому разговору:
   - Вот скажите, можно сейчас заняться чем-то, кроме стихов?
   Я и стихов-то не писала. ПРОСТО ФАТАЛЬНО НЕ МОГЛА ПОКА НИЧЕГО.
   - Может быть, лучше заниматься чем-то полезным, уборкой квартиры, например? - У меня в квартире чисто, уборка, готовка занимают не много времени, ведь у меня нет большой семьи. - Или поехать на дачу, пора уже заготавливать ягоды. Вам не кажется, что вы ведёте себя, как человек с нездоровой психикой? Ваши действия неадекватны. Это замечаю не только я. То же думают о вас и другие люди.      
   - Кто так думает?
   До того, как в моей жизни появился он, я жила, как все нормальные люди, после - я могла думать только о нём, о его проблемах, привычках, постоянном нездоровье. Мне всё чаще казалось, что я попала в какую-то жуткую зависимость, и в мои мозги подсадили его мысли каким-то насильственным путём. Где уж тут говорить об адекватности моего поведения? Во всё время общения с ним я постоянно чувствовала невероятное напряжение, под конец эту круглосуточную почти пытку душевной болью и зависимостью от него невозможно было уже переносить. Я сделала отчаянную попытку спастись от этой зависимости, предложив ему уйти, и, заметьте, решив за него проблему о том, где он сможет жить. Кстати, это было сделано в ущерб мне, и, ещё в большей степени, моему сыну. Но не могла же я выгнать ЕГО на улицу после того, как почти десять месяцев назад сама предложила ему приехать сюда.   
   Он не хотел тогда жить, лишившись работы, имея перспективу немытого житья бомжа, живущего в машине. Он говорил тогда даже про способ, придуманный им, чтобы уйти из жизни. Подняться на крышу высокого здания, и спрыгнуть вниз. В течение нескольких месяцев, когда он ещё жил в Москве, я жила в постоянной тревоге за его жизнь, и, надо признать, что эту тревогу он довольно умело подпитывал и поддерживал во мне...
   -Да все без исключения, - продолжал он свою "домашнюю заготовку".
  Кого он имел в виду? С тех пор, как он поселился у меня, даже подруги перестали бывать в этом доме. А из всей мои родни у меня остался только сын.
   - Это неважно.
   - И всё-таки? - догадка обожгла меня своей катастрофичностью. Как я сейчас понимаю, эта догадка была неверна.
   - Ну, например, дети.
   - Они вам сказали об этом???
   - Это неважно. Я никогда не передаю того, что было сказано мне в приватной беседе.
   Вот тут мне пришлось удалиться на кухню. Потому что я заплакала, этого нельзя было делать при нём.
   Конечно, он последовал за мной. Это я не могла продолжать разговор. Он же сказал ещё не всё.
   - Я не привык выдавать людей, которые мне доверяют. 
   Кажется, в ту минуту я ещё, также как и он, верила в его благородство. Слишком мало времени прошло после нашей дружбы, я ещё не чувствовала её законченности, потому что те трое суток, которые мы не виделись, воспринимались мной, как разлука, а не как конец отношений, которых уже не было. Но в ту минуту, я, ослабевшая от трёх дней переживаний за него, ещё не готова была смотреть правде в глаза.
   Стоя лицом к окну, я плакала, пряча лицо в ладонях.
   - Вы мне только скажите, это сказал мой сын?
   И он промолчал в ответ.
   "Молчание - знак согласия", - вспомнилось мне из детства. Больше ничего не надо было говорить и слушать. Мой сын был единственным близким человеком, никого другого уже не осталось. До того, как ОН приехал к нам жить, мы с моим сыном были большими друзьями. Это потом, после шести месяцев ЕГО жизни в квартире сына, мне было предложено оттуда уйти.
   Не надо было добавлять к сказанному ничего. Если он хотел меня добить, у него это получилось. Спасаясь от него, я, как моя Катя, ушла в свою комнату, прикрыв за собой дверь. Горе моё было столь велико, что я уже ничего не видела и не слышала. Тут, в своей комнате, я уже могла зарыдать, не скрываясь, в свою подушку.
   Он пришёл и туда. И говорил ещё о чём-то, что я не очень понимала. Да это уже было неважно.
   Я увидела его лицо совсем близко, наклонясь ко мне, он говорил, очень веско, неотвратимо убедительно:
   - Вы много говорите неправды.
   Я ненавижу ложь. В том, что решила с ним расстаться, это было одной из важнейших причин. Он так часто врал мне, что я уже не знала, когда он говорит правду, а когда лжёт. Всё, что происходило в его жизни вне этих стен, было тайной, конечно, за исключением рассказов о его бедах и разговоров о "тупике", в который он попал.           Простейший пример. Прекрасный вечер, вместе приготовив быстрый ужин с салатом и жареными овощами, болтаем, сидя за столом. Пикает звонок или приходит СМС. Дальше по схеме: сначала в душ, потом гладить свежую футболку или водолазку, (всё чёрное или белое, как у английской королевы), потом начищать до блеска динноносые парадные штиблеты в передней. Одновременно мне говорится о том, что он, пожалуй, поедет сейчас в парк на пару часов, ему срочно захотелось побегать.
   Думаете, ему запрещалось уходить? Совсем нет. Я просто говорила, что если он уходит на всю ночь, чтобы так и сказал, я тогда не буду ждать, и лягу спать. Нет-нет, он хочет только побегать. Он мне позвонит, когда будет ехать назад. Это было совсем не обязательно, и я знала уже, что до утра его не будет. Кто же бегает в таких штиблетах по дорожкам парка? Мне было проще лечь и спокойно выспаться, потому что когда он оставался дома, с ним надо было сидеть до глубокой ночи, утешая его, он не любил в минуты своих переживаний быть один. Ну, а дальше обычно было следующее: в половине первого он звонил, чтобы сказать, что гуляет у Невы, и там так классно, он ещё погуляет час или два, часа в три ночи приходила СМС о том, что он сейчас с друзьями, и волноваться за него не надо.
   Тут я уже ложилась спать. Меня мог разбудить щелчок пришедшей СМСки: "Я завис, мосты...".
   Уходы чаще происходили в канун выходного, поэтому следующий звонок был уже утром: "Я  на рынке, собираюсь покупать овощи. Есть какие-нибудь пожелания?"
   Можно подумать, что я требовала такой строгой отчётности. Нет, никогда. Ему надо было всё время чувствовать эффект присутствия человека, который, как он знал, всегда "на проводе", всегда ему ответит. Если он уезжал в Москву по делам, тоже постоянно обозначал свои перемещения звонками или СМСками. Там он нервничал, и СМСки бывали такого плана: "Мне не на что опереться." "Опирайтесь пока на нас.", - писала я в ответ, зная, что уверенность в защищённых тылах необходима ему, как ребёнку.
   Он просил, чтобы я провожала его до вокзала, встречала рано утром, когда он возвращался. Он сообщал, когда тронулся поезд, когда он приехал в Москву, когда собирался встретиться со своим бывшим начальником Васей по поводу работы, на которую очень хотел вернуться. Горестно сообщал о том, как Вася, в очередной раз назначив ему встречу, не пришёл и не брал трубку телефона.
   Он звонил и другим людям: бывшей жене, своим сестре и маме, сестре и родителям любимой Марины, бывшей уже женой другого человека, свой подруге Наташе, с которой раньше вместе работал... Поэтому у него никогда не бывало денег на счете сотового телефона.
   С тех пор, как я его знаю, он очень часто, если был дома, просил разрешения позвонить с моего телефона, если не был дома, слал СМС с просьбой позвонить ему. В начале наших отношений: "Позвоните пожалуйста". Под конец наших отношений это "звучало" так: "Пож.позв.", даже без пробела. И всегда я звонила, и начинала его утешать...
   Но вернёмся в вечер минувшего воскресенья. Он, стоя над кроватью, говорил в моё зарёванное лицо:
   - Вы замечаете, как часто вы врёте?
   - ???
   - Даже сегодня, давая мне СМС, вы написали неправду.
   - ???
   - Вы не больны. 
   Он чувствовал себя прокурором, подводившим итог моей жизни до того, как меня изолируют от общества нормальных людей с теми, о ком обычно говорят: "Они мешают нам жить".
   - Почему вы не сказали, как есть: "Володя, ты знаешь, я боюсь ночевать одна, приедь пожалуйста, мне будет спокойнее, если кто-то будет дома."
   Я никогда не стала бы просить его ни о чём. Я и прежде-то старалась у него ни в чём не одалживаться, зная, что он потом не раз помянет свои заслуги, услуги и прочее.   
   Я сказала, что смысл моего телефонного сообщения был не в этом.
   - Вы опять врёте, всё время врёте. Зачем вам это нужно, не понимаю. - Он уже пожимал плечами, глядя в пространство, как борец за справедливость, которому наскучило воевать с ветряными мельницами.
   Никогда в этом человеке не было ни капли тепла, и это мешало с ним общаться, ведь он привык забирать от человека всё его тепло без остатка, ничего не давая взамен. Теперь вы понимаете, почему у него не нашлось ни друга, ни родственника, который согласился бы его принять в ту тяжёлую минуту его жизни, впрочем, она была не первой и не последней в череде его бесконечных несчастий и утрат.
   Поначалу я ещё пыталась объяснять ему подобные вещи, слушая рассказы о том, как все его предавали. Я пыталась понять причину его бед, чтобы они прекратили следовать за ним по пятам.
   С лёгкой руки и подачи брата я, всегда любившая учиться и узнавать что-то новое, в течении нескольких лет училась на курсах по психологии, посещая тренинги в очень сильных группах, в которых вместе со мной занимались психологи, как правило, с одним или двумя высшими образованиями на эту тему. Я была "домашним психологом" всех своих знакомых, подруг, но мне самой знания, полученные на тренингах, выходит, не помогли.
   Он уже направлялся в свою комнату, и по пути говорил всё тем же тоном учителя, поймавшего ученицу - двоечницу на вранье.
   - Надо было сказать мне так, как есть, к чему это ваше постоянное враньё о том, что вы болеете? Все давно уже поняли, что вы не больны. Вы только притворяетесь больной, чтобы ничего не делать.
   Я инвалид, вторая нерабочая степень по общему заболеванию, было с чего мне так рано выйти из строя. Долго рассказывать о том, какой была моя жизнь, и не об этом сейчас речь.
   Он вернулся в мою комнату, чтобы снова повторить, что я лгунья и совсем не больна.
   - Как вы смеете называть меня лгуньей?, - негромко спросила я.
   - Вы ведь не больны на самом деле, правда?
   Что можно сказать в ответ на эти слова человеку, который был моим другом когда-то?
   - Если вам страшно в пустой квартире, попросите меня остаться.
   - Не дождётесь... - глухо сказала я.
   Перед тем, как уйти, он добавил хворосту в огонь, потому что от возмущения я перестала плакать.
   - Вы плохой человек, поэтому не удивительно, что вас никто не любит. Даже сын попросил вас покинуть его дом, и теперь не хочет с вами общаться...
   Упоминание о том, что сын попросил меня уйти из его дома, и я впервые в жизни осталась без него, действовало безотказно. Я всё ещё очень тяжело переживала разлуку с сыном. Он был моей единственной роднёй не из-за того, что я кого-то не прощала или разрывала отношения "навсегда", как это делал Володя. Так уж случилось, что все мои родные люди умерли. Последней ушла мама, с тех пор нас на свете было только двое - мой сын и я...
   Я рыдала в голос, когда он сказал из передней:
   - Как мне надоели ваши истерики...
   Он их когда-нибудь видел?
   Не люблю мужчин, говорящих рядом с женщиной, рыдающей от горя, слово "истерика"...
   Моя жизнь была построена и безысходно и страшно на протяжении многих лет. Я не люблю вспоминать об этом, потому что ничего нельзя вернуть или исправить, в частности, моё здоровье пострадало так сильно именно в те страшные пятнадцать лет, когда... Но и в то отчаянно трудное для меня время моих "истерик" не видел никто, также, как не видел их он в течение десяти месяцев нашей совместной жизни.