6. тамада

И снится Сашке зима. Бело на улице. Снегу навалило аж до балконных перил. А на балконе - барашек. Чёрный-чёрный. Сашка стал кормить его булкой, прямо из форточки. Чуть поодаль ещё два барана стоят, тоже чёрные. Целая семья. Гридинген и им бросил кусочек. Затем встал с постели и, полусонный, зашлёпал босиком в туалет. Слышит из кухни звук такой - жик-жик-жик-жик! Будто резательная машина работает. Заглянул и видит, как над разделочным столом Вовка и его новая супруга, Наталья Николаевна, с поднятыми ножами застыли и так смотрят на Гридингена. Сашке сделалось не по себе, он торопливо замахал руками - мол, ничего-ничего, ребята, продолжайте, - и скрылся за дверью туалета. Звуки резательной машины тотчас возобновились. Жик-жик-жик-жик!

- Вставай скорее, надо ехать!
Гридинген открыл глаза - над ним Димка стоит.
- Вставай-вставай, сорок минут до электрички осталось!
- Какая электричка, который час? - раздражённо бурчит Сашка.
- Едем свататься!
- Как свататься, куда?
- Мы едем, Саша, свататься к моей будущей жене, просто в качестве свата я выбрал тебя. Они, как тебя увидят, может, не так сильно орать будут.
- Кто - они? - затряс головой Гридинген.
- Как кто, тесть, тёща и прочие. Ты просто не знаешь, на меня только что свалилась куча родственников.
- Не-е-е, Дима, - Гридинген наконец проснулся, - разгребай эту кучу сам.

Пришлось вставать - куда же от новоявленного жениха денешься. Они запрыгнули налегке в белорецкую электричку. Димка внутренне настраивался на встречу с родителями невесты, он был сосредоточен и трезв. А Сашка был рассеян и, хочется сказать, - пьян. Но, разумеется, это не так, он просто не выспался, вот его и шатало. Он закрывал, открывал глаза, вновь закрывал, то и дело проваливаясь в сон. Тук-тук-тук-тук - стучали колёса поезда. И Гридинген понял, что всё это не спроста, и что залог удачи их путешествия лежит в выполнении предписанных условий, и что условия эти надо ещё найти, прислушиваясь к шелесту тростника, треску чего? - Хвороста. - Да, тут подсказывают, - хвороста. Прислушиваясь к шелесту тростника, треску хвороста, скрипу чего? - Скрипу пружинного матраца. - Вот именно, скрипу пружинного матраца, к шмыганью простуженной бабы на соседнем сиденье.
- Димка, куда мы едем! - воскликнул Гридинген. - Вот же твоя невеста! - и указал пальцем на бабу с сизым носом.
- Нет, это не она, - медленно возразил Дима и внимательно посмотрел на Сашку, - каков, мол, шутник.
- Как непохожи друг на друга листья разных растений, - задумчиво изрёк мальчик с бокового сиденья.
- Да-да, - проносилось в голове у Гридингена, - это не она, как же я сразу не увидел, Господи, это же дважды, нет, трижды, а скорее всего, четырежды орденоносная, не иначе, водонепроницаемая искусствоведчица, читай - разведчица, Капитолина Васильевна, замаскированная под фуфлыжницу башкирского происхождения!
- Но растения ценны не только тем, что дают пищу и сырьё, - продолжал мальчик, он цитировал учебник по биологии за шестой класс, - они украшают нашу жизнь, приносят радость. Самое скромное жилище становится уютнее, если в нём стоят комнатные растения, а за окном зеленеют деревья, кустарники, травы.
- Он тоже с ней, - догадался Сашка, - это загримированный коротышка, мрачный пигмей, профессионально владеющий смертоносным бумерангом. - Тук-тук-тук-тук - стучали колёса поезда.
Вот по проходу невеста в белом идёт. И никто - какие молодцы - никто ей подножку не ставит, и то, хватит уже - и так вон вся фата из медицинского гипса сделана. Разве это красиво, когда невеста падает, рассыпает мелочь по полу, комично болтает ножками в лакированных туфлях из кожзаменителя? А пора бы, давно пора сдирать кожу с этих шутников и делать обувь для новобрачных. А то, смотри-ка, смертную казнь ввели, а отходы закапывают, тоже мне благодетели! Нет, не упадёт невеста, и не расколет свой хрупкий головной убор, сделанный в виде поросёнка с прорезью для монет, и не рассыплет мелочь, потому что не к добру это - рассыпать мелочь. И по её тёмной спине, под белым платьем, не будет ползти жирное насекомое. И тамада в шутку не хлопнет её сзади. По спине, конечно, а ниже никому, кроме жениха, не разрешатся. Вроде бы. Во всяком случае, так думает братва со стороны мужа. Слепцы, да, застывшая цепочка средневековых бомжей, что вечно падают, по прихоти Питера Брейгеля, и никак упасть не могут. Да, не хлопнет её по спине и не раздавит это жирное насекомое. И она не упадёт, нет, а проползёт, вернее, проплывёт, ползать будут потом, как напьются, проплывёт вертикально стоящей недоступной мулаткой с каким-то умопомрачительным грузом на голове, и комментатор с грузинским акцентом неторопливо произнесёт, - И стал свэт! - Как всё это, в конце концов, трогательно.

- Саша, у тебя носового платка не найдётся? - обращается Дима к задремавшему Гридингену.
- Да вроде был где-то, - недовольно пробурчал Сашка, достал видавший виды носовой платок и передал Димке.
Дима разгладил носовой платочек на коленях, потом сложил вдвое, потом вчетверо, потом в восемь раз и говорит - ты не возражаешь, мол, если я этот платочек у тебя заберу, хочется, мол, подарить его тестю. Будущему тестю. Дима обожает дарить людям всякие милые мелочи - то надкушенный солёный огурчик, то сорванный с городской клумбы цветок, то презентованную ему на прошлой неделе одноразовую зажигалку, газ кончился, зато удобненькая такая, жалко выкидывать. А тёще, говорит Дима, я подарю, дескать, вот это! Он держит двумя пальцами, а мизинец деликатно отогнут, какую-то штучку и подносит её к самым глазам Гридингена, тот не может разглядеть.
- Что это такое? - спрашивает Сашка.
- Это граммофонная игла!
- Граммофонная игла?
- Граммофонная игла!
Тётка с сизым носом, что сидела напротив, даже шмыгать перестала. Раскрыв рот, она таращилась на Димкину руку. Потом сплюнула и отвернулась. Мальчик сбоку захлопнул учебник биологии. Стукнула невдалеке дверь тамбура. Ойкнул за горизонтом находящийся в непрерывном ожидании, тамада. Заверещали повсюду бесчисленные бесхозные невесты. - Чего верещите? - строго спрашивают у них. - И сами не знаем, - тихо отвечают те. И Наталья Николаевна, будущая жена поэта, остановилась, приложила к животу ладошки и прислушалась - показалось ей, будто иголочка кольнула. Не граммофонная, понятно. И иоги с дурацкими лицами, сидящие на гвоздях, прислушались. Не к музыке граммофона, конечно, а к ветрам, естественно исходящим из тела. И Николай Константинович шлёпнулся с ослика, ушибся маленько, потому как встал почему-то ослик под ним и прислушался. Вот тебе и Тибет! А мине, дескать, что?

И вот сходят они с поезда всем вагоном, и загружаются в автобус. Как где кто был, тот так те же места в автобусе и занял. Простуженная баба - напротив, школьник сбоку, Наталья Николаевна с копилкой, на галёрке индийские иоги, а Николай Константинович со своими этюдничками и ослом, накрытым монгольскими покрывалами, чтобы контролёры не засекли, устроился впереди. - У каждого, Витя, свои пункты, - обращается он к невидимому товарищу. А тот из-под монгольского покрывала добавляет - и пунктики. А контролёрша-то здесь! И не ведают бедолаги, что давно она здесь, закамуфлированная под фуфлыжницу башкирского происхождения. Вот. Едут, подъезжают к поселку, где родители невесты живут. Кстати, простые честные люди, и, возможно, единственные, кто принимает навязанную судьбой реальность не задумываясь, как день и ночь. Сходят путники с автобуса, идут по селу, нужный дом ищут. И смеркается уж. А за ними, метрах в двадцати, жмутся экзотической кучкой незваные попутчики. Позвякивают монистами, поблёскивают досочками, утыканными железом, кто-то на роликах, а Наталью Николаевну, ту на руках несут, дурно ей сделалось, и контролёрша с ними, винищем прёт, успела уже за портвейном в сельпо сгонять. Наконец нашли дом, заходят и с порога - ваш товар, мол, наш купец, и всё такое.

- Кто такие? - строго спрашивает мать невесты.
- Сваты мы, так сказать, я сват непосредственно своего свата, то есть своего друга, моего друга, - мямлит Гридинген.
- Какого такого друга сват?
- Ну, это, как его, - Сашка смотрит на Димку, тот молчит, - жениться пришли.
- А кто жених, ты, что ли? - надвигается мать невесты на Гридингена.
- Нет, вот он, - Сашка торопливо показывает на Димку.
Мать невесты недобро смотрит на будущего зятя, а тот всего на десять лет старше этой матери будет.
- А где же сама молодая? - вежливо спрашивает Дима.
- А сама, - отвечает мать, - в больнице лежить, и не знаем, жива али нет. А по чьей, спрашивается, милости, а?! - и сверлит, просверливает глазами обескураженного жениха.
- Я ничего не знаю, я ей подножки не ставил! - торопливо оправдывается Дима.
- Ну, может, не подножку, убивец, а прутик ты ей поставил? - и приближается к Димке, огибая стол, а в правой руке утюг зажат.
Гридинген смотрит, с другой стороны подходит сестра невесты, с колотушкой. В клещи берут усталых деятелей искусства. Хватит, мол, наискусствоведились, искусственнички! - При чём тут искусственнички?

Обстановку разрядил невесть откуда взявшийся тамада. Как чёртик из табакерки, он впрыгнул в центр круга между рассерженными женщинами и незадачливыми сватами. Завертелся, засиял, засочился шутками, каламбурами, импровизациями, смешанными с чёткими указаниями, что кому делать. - Так, где у нас невеста? - Невеста в больнице. - Ах, в больнице, значит, и жениха туда! - тамада выхватил из-под полы увесистый молоточек, подскочил к обалдевшему Димке и тяпнул молоточком по его голени. - О-у-о-у-о-у! - заорал Димка и запрыгал на одной ноге.
- Закрытый перелом, гипс, увозите! - радостно констатировал тамада, - ещё женихи есть?!

Комната наполнялась людьми. Простуженная баба, школьник, Наталья Николаевна, опять же иоги, другой народ, короче, все те, что были в вагоне. Только животное Николая Константиновича в дверях застряло, не хотело почему-то входить. Тот тянул-тянул за уздечку, потом махнул рукой да и оставил в дверях его, под монгольскими попонами. Не хочет, дескать, ну и пусть стоит.

- Извините, а можно наоборот? - Сашка протиснулся к тамаде. - Не жениха в больницу, а невесту из больницы - сюда?
- Конечно, можно! Конечно, можно! - бодро откликнулся тамада. - И даже нужно! - он хлопнул в ладоши и распорядился. - Эй, внесите невесту!
Тут же в дверях показались медицинские работники с носилками, а на носилках сама новобрачная. Вся загипсованная, перевязанная и оттого вся белая-белая. Как и положено в этот знаменательный день. Правда, из-за осла в проходе произошла заминка, но сообразительные санитары зашагали прямо по монгольским попонам, как по мосту. Заволокли невесту и водрузили в середине комнаты, точно статую Свободы.
Одна её рука, неподвижно зафиксированная по хирургическим законам, подымалась вертикально вверх. Только факела не хватает. И тамада уже тут как тут, прижал ухо к её нежному, алебастровому животику, постучал костяшками пальцев - тук-тук-тук, кто там у нас, а? - Ему говорят, мол, рано ещё, а он скривился так хитро и прокричал - чем раньше, тем там-та-рань-ше! - быстро вставил в вытянутую руку невесты рождественскую ракету, поджёг короткий фитилёк, - че-ты-ре - одиннадцать! Ба-бах! - Ракета взмыла под потолок, праздник начался.
- Вертикально вверх! - орал тамада. - Сквозь земную атмосферу, а потом и за пределы солнечной системы! Ура, как сказал обыкновенный сельский учитель из Калуги, который лишь по случайности не стал идеологом Нового рейха! Ура, товарищи! А где жених? Где жених, спрашиваю я вас? - В это время сквозь веселящуюся толпу протискивался к тамаде Константин Эдуардович со слуховой трубой. И когда он оказался перед блистательным ведущим, кто-то из женщин насмешливо крикнул - Вот он, вот он!
- Так это вы, почтеннейший, будете женихом? - орёт ему тамада.
- Ась, ась?! - орёт в ответ глухой Константин Эдуардович.
- Спрашиваю в последний раз, вы ли есть тот жених, что обесцветил, окислил, то есть обесчестил, пардон-пардон, вру, обеспечил, конечно же, обеспечил восхитительно белый, безупречно белый цвет поверхности новобрачной, сделав её тем самым символом и примером для подражания, э-э, кому? Ах, да! Тем самым, э-э, тем самым египтянам, что в темноте накручивали замусоленный папирус на своих царей! Или что там они накручивали?
- Ась? Ась? - выпучив глаза, трясёт головой Константин Эдуардович.
- Я говорю, что они накручивали, милейший? - орёт тамада.
- Ась? Говорите в трубу. Ась? Говорите в трубу! - кричит в ответ Константин Эдуардович.
- Не-е-ет, это решительно не пойдёт! - тамада выхватил из рук Константина Эдуардовича слуховую трубу, ловко нахлобучил ему на голову и отпихнул старика в резвящуюся толпу.
Толпа с весельем поглотила ряженого и тотчас выплюнула второго претендента - Николая Константиновича. Тотчас раздался ликующий трубный глас, это животное, развалившееся в проходе, из-под монгольского покрывала приветствовало своего хозяина. И иоги почему-то заулыбались, широко раскрыв рты, зацокали редкими, нечищеными зубками. Настала, видимо, их минута. Они почему-то запели гимн Новой Англии, видимо, вдохновлённые статуей невесты, которая с идиотской настойчивостью олицетворяла собой равные якобы для всех возможности.
Но не удалось Николаю Константиновичу высказаться, поскольку сбоку к тамаде, подпрыгивая на одной ноге, приблизился Димка. Вторая его нога была уже в гипсе.
- Я, это я - жених! - ударял себя в грудь Дима.
- О, дорогие товарищи, - вновь оживился тамада, - что за вечер! Ну, что за вечер, говорю я, женихи всё прибывают и прибывают, и вот у нас в студии новый конкурсант! Аплодисменты, пожалуйста! Итак, вы, молодой, так сказать, человек, - тамада замешкался, оценивая возраст Димки и, повернувшись к публике, продолжил, - конечно, у нас сегодня предпочтительно пожилой контингент, ну что ж, убелённая сединами мудрость, как говорится, - двойная защита! Хочется сказать - от кариеса, но, конечно, это не так, конечно, это не так, от кариеса здесь защищать как бы нечего. Итак, вопрос претенденту - двойная защита от чего? Минута пошла!
- От этого, м-м-м-м, - замычал Димка, на его лице отражалась титаническая работа мысли.
- От этого! - заголосил во всю глотку тамада. - Ну, конечно, от э-то-го! Какой молодец! Вы только посмотрите, как быстро и правильно среагировал этот человек! Блестящая победа! Блестящая победа в первом туре! Аплодисменты!
Публика бурно зашлась аплодисментами и ликующе засвистала. По Димкиному лицу катился изысканно солёный пот лидера.

- А теперь, дорогие товарищи, переходим к заключительному испытанию, - тамада направил указательный палец на Димку. - Итак, вы утверждаете, что являетесь женихом, верно ли я вас понял?
- Верно, верно! - заскандировали из публики.
- Чем же докажете?! - громко вопросил тамада.
- Вот, - Димка неуверенно вытянул вперёд загипсованную ногу.
- Ах, это? - поднял брови тамада и обратился к толпе. - Попрошу добровольца из зрителей сюда, мне нужен доброволец!
И вот, раздвигая плечами притихших в ожидании чуда людей, на середину вышел огромный иог.
- Значит, надо полагать, вы - доброволец? - спрашивает тамада.
- Йес, йес, - утвердительно кивает огромный иог.
Он широко улыбается, тряся бородой. На нём лишь набедренная повязка, так, чтобы зрители могли изучать многочисленные шрамы, покрывающие его тело. Тамада, как завзятый танцор, подлетел к нему, в мгновение ока выхватил из-под полы свой молоток и шарахнул иога по голени.
- У-о-у-о-у-о-у-о! - страшно заголосил иог и запрыгал на одной ноге вокруг участников шоу.
- Закрытый перелом, товарищи! - констатировал тамада.
Иога вывели с площадки, чтобы оказать медицинскую помощь.
- Это может случиться с каждым, но далеко не каждый может назваться женихом, не так ли, дорогие мои?
- Так, так, - послышались отдельные голоса из толпы.
- Как видишь, дружище, это не аргумент, - обратился ведущий к Димке. - Предложи-ка нам что-либо более свеженькое!

Димка задумался. И зрители тотчас задумались. И деревенские девчонки, в длинных до пят сарафанах, положив пальчики левых рук на пухлые щёчки, а правыми подперев локотки, замирая в сей благостно-патриархальной позе, задумались. И иоги, сидя на своих колючих сидениях, прекратили катать слюну во рту и жмукать губами, будто пристыжённые, и тоже задумались. А Константину Эдуардовичу, который всё аськал да аськал, по глухоте, заклеили скотчем ротовое отверстие, нашлись сердобольные люди, и он тоже впал в задумчивость. И сын другого Константина - Николай, впервые забыв про Гималай, также задумался. Да и то, пора бы - не весь же век плясать под завывания истероидных дамочек.

Народ думал. Задумчивость косила человеческие ряды независимо от половых, национальных различий и признаков вероисповедания. Затихал всякий смех, всякое шевеление. А в центре всего стоял тамада, и над его плечами будто взмахнули и расправились невидимые перья грозных крыл. И будто лёгкий ветерок побежал над склонёнными головами людей, расширяясь подобно кругам на воде и гася ненужные звуки. Тишина наступила такая, что аж слышно, как хрустит могильный червь, вгрызаясь в холодную плоть под свежим крестом за деревенской околицей. Но мы-то, милостью Божьей, живы ещё. А страшно. И - тихо-тихо вокруг. И посреди всей этой тишины вдруг - бах-тарарах! Наталья Николаевна на пол грохнулась. Обморок случился.
- Кто посмел?! - обернулся на звук тамада и вперил очи в перепуганных зрителей.
И от его взгляда такой проход меж зрителей стал образовываться, простираясь как бы к источнику шума. Расходится публика живым коридором и в проходе лежит голубка Наталья Николаевна. Но не нужна она тамаде, помавал он головой - её убрали, а он смотрит дальше. Дальше толпа расступается. За горизонт бежит людской коридор. Будто гигантское лезвие делит всякий народ на две части. Вот уж пустыня открылась, и там, вдалеке, на жёлтых камнях сидит Некто, ветхой былинкой, такой малюсенькой точечкой.
- Вот этого сюда подать, - шелестит полевым ветерком сладкий шёпот тамады.
И Александр Гридинген, что дремал доселе в последних рядах, ну никак не дают выспаться, чего-то встал, как лунатик, нагнулся, поднял двумя пальчиками ту былинку, поднёс к самым глазам - ничего не видно.
- Если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано, Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнёшься о камень ногою Твоею, - шепчет тамада.
А Сашка пялился-пялился на свои пальцы, да как чихнёт - и сдул ту былинку.
- Ха-ха-ха-ха! - раздался громоподобный смех ведущего. - Вот это мило, я вам скажу, вот это свежо, вот так-так, ха-ха-ха-ха! Взять да и просто сдуть Его! Вот это решение, взять, да и просто - фффук! Сдуть, да и все дела, вот это шик, это я понимаю, - надрывался тамада. - Вот он наш победитель, ха-ха-ха-ха! Тащите триумфатора к невесте!
- Триумфатора к невесте! Триумфатора к невесте! - понеслось многоголосое эхо над публикой.
И сотни рук потянулись, подхватили Гридингена, повлекли по живым волнам. - Да это не я, а Димка - жених, Димка! - орёт Гридинген, но никто не слушает, не может услышать его. И надвигается, стремительно надвигается на Сашку холодный, алебастровый бок невесты, всё затмевая собой, точно огромная стена. И ударило Гридингена по глазам ослепительной белизной.

Зима. Бело на улице. Снегу навалило, аж до балконных перил. А на балконе - барашек. Чёрный-чёрный. Сашка стал кормить его булкой, прямо из форточки. Чуть поодаль ещё два барана стоят, тоже чёрные. Целая семья. Гридинген и им бросил кусочек. Потом встал с постели и, полусонный, зашлёпал босиком в туалет. Слышит из кухни звук такой - жик-жик-жик-жик! Будто резательная машина работает. Заглянул и видит, как над разделочным столом Вовка и его новая супруга, Наталья Николаевна, с поднятыми ножами застыли и так смотрят. Сашке стало не по себе, он торопливо замахал руками - ничего-ничего, мол, ребята, продолжайте, - и скрылся за дверью туалета. И в полудрёме ему подумалось - как хорошо, что Бог миловал меня от всяческих жён.