История одного человека. Глава последняя

Глава IV.  Любовники смерти. Смейся и весь мир будет смеяться вместе с тобой. Плачь и ты будешь плакать в одиночестве.

   Яркий, водянисто- малинового цвета солнечный диск плавно и не спеша исчезает за недосягаемо далекой линией горизонта, облизывая напоследок теплыми лучами горячие крыши домов. Близится вечер, на смену знойной, изнуряюще жаркой погоде вскоре приходят прохлада и легкий ветерок, остужающий квартиры, землю и асфальтированные площадки возле подъездов. По узким тротуарам, сопровождаемые липкой песочного цвета  пылью возвращаются с работы или с поисков таковой местные жильцы. Еще совсем недавно уставшие и вымотавшиеся, порой даже отчаявшиеся теперь они шли спокойно и не спеша, приободренные спадом жары.
   Проходит какое-то время, в окнах большинства квартир зажигается свет, раздаются звуки скандалов, смех, ругательства и отрывки громкой музыки. Двор потихоньку опустевает, не так давно игравшие в футбол дети возвращаются "по домам", тихонько ворча из-за внеочередной провалившейся попытки поиграть "еще пять минуточек". Слышится легкое бренчание гитарных струн в соседнем дворе, доносится чей-то фальшиво поющий голос.
   Все это кажется и выглядит таким естественным, таким обыденно- спокойным и правильным: отличный субботний вечер, близится время развлекательных передач и концертов, появляется возможность не на долго забыть о проблемах и дневной суете. Буйное, стихийное движение в городском муравейнике затухает, делается ритмично спокойным  вплоть до полной остановки.
   Но вся эта картина безмятежности сразу перестает быть таковой как только около длинных щупалец веток и зарослей кустов, называемых местными лабиринтом, появляется кто-то незнакомый. Возникшая из неоткуда, подобно невидимому в тумане подводному рифу на пути хрупкого судна, эта фигура замирает в неподвижности, слегка покачиваясь на ветру.
   По его внешнему виду трудно сказать кем он работает и чем занимается: легкие полуспортивные брюки, одетая на голые ноги обувь, яркая футболка и бледно-серая жилетка- ничего особенного и примечательного. Отбрасываемая ближайшим домом густая тень мешает разглядеть его фигуру и лицо- заметны лишь очертания: темный загар, короткие волосы, невысокий рост и худощавое телосложение.  Незнакомец слегка нервничает, это видно по дрожанию его левой ноги и ежеминутным "вылазкам" из укрытия. Он часто оборачивается, подолгу смотрит в темноту и вслушивается в тишину. На фоне горящей лампочки подъезда отчетливо видно как его тонкие и длинные пальцы пытаются извлечь из пачки сигарету, которая застревает на середине. Раз, два... С четвертой попытки удается разжечь неспокойный огонек, подрагивающий на конце спички от его дыхания. Он подносит ее к сигарете, делает затяжку, впуская в организм клубы ядовитого дыма, становятся видны разбитые  еще не поджившие губы. Выдыхая, его рот обнажает желтые кривые зубы, становится заметен наполовину отрезанный язык. Медленно и не торопливо его костлявая рука тянется за спину, достает оттуда какой-то предмет, напоминающий укороченную милицейскую дубинку. Незнакомец молча и не спеша садится на корточки, не выпуская сигареты изо рта и приглядываясь к силуэтам людей в ярко освещенных окнах квартир.
   Все вокруг снова замирает, слышен далекий лай и душераздирающий кошачий визг, отчего начинает гудеть автомобильная сигнализация. В воздухе жужжат комары, на фоне бледного света фонарей видна копошащаяся мошкара, в небе появляются первые звезды, своим ярким светом освещающие двор. На мгновение наступает приятная тишина, всего на одну сотую секунды окружающий мир приобретает черты совершенства и неповторимости, девственно чистой и непорочной красоты, как бы нелепо это не выглядело на окраине крупного города.
   Слышаться шаги. Доносится шелест легкой летней юбки, шуршание блузки и тихое поскрипыванье застежек на сумке. Незнакомец крепко сжимает пальцы в кулак, его зубы вгрызаются в истлевшую сигарету, очевидно, он уловил этот притягивающий и искушающий женский аромат, от которого голова идет кругом и теряется самоконтроль. Шаг, еще шаг, она проходит, нет, она пролетает мимо, чуть касаясь земли и не замечая его, буквально пархая на своих невидимых и неосязаемых крыльях. Он застывает в нерешительности, одолеваемый колебаниями и сомнениями, мучимый и терзаемый мыслью о неизбежности и предопределенности. Незнакомец поднимается, встает во весь рост, смотрит на звезды, наверное, пытается уловить в них какой-то знак или предупреждение. Зажатая в обьятьях его костлявых пальцев-щупалец палка отводится за спину, все медленно и плавно уходит...
    Все дальнейшее происходит очень быстро: он мгновенно и по кошачьи резко срывается с места, догоняет ее, окунает руку в пряди шелковых женских волос, цепляется за них, нанося одновременно хлесткий удар палкой по затылку, не слишком сильный, не слишком слабый, достаточный, чтобы у человека подкосились ноги и закружилась голова. Незнакомец оттаскивает ее в лабиринт, причем делает это безжалостно и мучительно больно для нее: каждый  раз дергает за волосы, рывками подтягивая "тушу" к себе. 
   Утянув свою добычу  поглубже в заросли кустов, он также немилосердно швыряет жертву на землю. Женщина потихоньку приходит в себя, совершает попытки обороняться, при этом она кричит и зовет о помощи, не понимая, что этим лишь сильнее искушает и забавляет его.
  Мужчина снова выпрямляется,  снова делает глубокий вдох, как будто предвкушая грядущие удовольствие и блаженство, чувствует появление слабого мерцания в глазах. Женщина переворачивается на живот, пытается проползти до тротуара  пока он упивается ее беспомощностью.
-Зачем так кличать?- Впервые за весь вечер, чуть шепелявя и проглатывая буквы, спрашивает мужчина.- Всем глубоко наслать на тебя.- Она все равно кричит, продолжая верить, что он услышит ее:
-Борииис!!! Где же ты?!!
   Подбегая к ней, незнакомец заносит свою палку, наносит удар по пяткам, срывая обувь и отбрасывая ее подальше, чтобы не мешалась. Жертва снова пытается ползти, стирая локти о мелкие осколки пивных бутылок. Охотник хватает ее за ногу, выворачивает стопу в суставе, тем самым заставляя женщину перевернуться на спину. Ему хочется видеть ее глаза, ее выражение лица и застывающий на нем испуг. Незнакомец пытается расстегнуть пуговицы на блузке, не выходит, тогда он резко, рывками, тяжело дыша срывает ее со своей добычи, рвет одежду на части. Обессиленная и отчаявшаяся она из последних сил делает последний рывок, вцепляется ногтями ему в глаза, пытается выдавить их.
-Ай! Ну делжись, сука. Я был с тобой ласков, но тебе, похозе, это не ндлавится!
-Борииис!!!
-Молчи, тварь.
   Он бьет ее по лицу, наносит несколько ударов ладонью, с блаженной улыбкой наблюдая за тоненькой алой струйкой, текущей из носа жертвы, хватает за груди и выворачивает их что есть силы, чувствуя причиняемую ей боль, осязая  как лопаются сосуды. Он делает это снова и снова, то ослабляя, то ужесточая хватку... наслаждаясь ею.
  Женский голос затухает подобно маленькому огоньку на кончике фитиля свечи. Одновременно с каждым наносимым ударом затухает и ее жизнь, словно умирает громкое эхо в пустом зале: медленно и тягуче.
  По ее лицу заметно, что сейчас она уйдет из этого мира, отмучается, так и не позволив нападавшему надругаться над собой. Женщина платит жизнью за свою честь, за сохраненную верность мужу, она не жалеет, что так поступает.
   Вдох, еще вдох, ее кругленькие груди тихо вздымаются, подергиваются, изо рта течет кровь, глаза уже почти не видят, жертва обессиленна и парализована. Но, даже находясь на волоске от смерти, она не становится похожа на загнанную овечку, которую так ожидает увидеть этот мужчина. Она шепчет напоследок самые важные слова, обращенные к мужу:
-Борис, я люблю тебя...
-Что?! Нет, сука, ты так плосто не уйдешь...- Он хватает ее за волосы и швыряет о землю, сильно, с гневом и отчаянием, ненавидя ее за непокорность... не понимая, что ее уже здесь нет: осталось только тело. Но незнакомец знает, что посягает на жизнь невинного человека, смотрит на оставшееся изуродованное лицо, на растрепанные волосы и чувствует как сходит с ума при мысли о содеянном. Сейчас, спустя  несколько мгновений, глядя на это мертвое женское тело, по ошибке названное им "тушей", он плачет, плачет слезами невинного ребенка, только что совершившего маленькую шалость.
   
  ***
 Отбивая барабанную дробь, его сердце, подобно загнанному дикому зверю, вырывалось из груди. Он ясно чувствовал, как кровь бурлила во всем теле, пытаясь, подобно кипящей воде, приподнять тот самый заслон, который мешает выйти наружу. Разогреваясь, его тело и лицо становились ярко-красными, местами появлявшиеся белые пятна тут же исчезали, тая в нестерпимо жарком потоке тепла. Шаркая босыми ногами по холодному полу, он опирался на правую стену этого, как ему казалось, чудовищно узкого коридора, с каждым шагом только удлинявшегося и становившегося бесконечным. Лампы под потолком почти не работали, лишь некоторые из них время от времени подмигивали ему то ли издеваясь, то ли подбадривая. В убежище было  душно, словно в бане, чей хозяин не стал экономить на  запущенных в огонь дровах. Ручьями бежавший по спине пот заставлял липнуть одежду к телу, приклеиваться к коленям при каждом новом шаге.
   Наконец впереди стал виден выход, чуть проглядывавший сквозь плотную стену пара и пота, застилавшего глаза.
   Подойдя к казавшейся гигантской гермодвери, навсегда ушедшей корнями в бетон, подрагивающими от усталости руками он с трудом провернул механизм. Красная лампочка слева тут же начала истерично ярко мигать, и только после третьего сильного рывка исполин сдвинулся с заржавевших петель. Буквально сразу те обдало блаженной остужающей прохладой, заставившей жар на время отступить и покориться. Несколько минут его нос жадно потреблял холодный сырой воздух, полный знакомых запахов, столь часто всречавшихся в московских подземках: пресноватый аромат, с чуть уловимой примесью пыли, несущей обрывки новостей со всего метрополитена... Свист, скрипит подъезжающий поезд, виден машинист и его помощник...
   Остановившись перед сгустившимся впереди мраком, ему казалось, что ноги буквально увязли в полу убежища, будто что-то не хочет выпустить его на поверхность. Он долго всматривался в темноту, вслушивался и пытался уловить каждый звук, каждый шорох, как тогда, впервые у этой двери.
   "Но ведь тогда вперед толкали любопытство и интерес. Тогда за спиной оставался живой мир, а не его руины и останки когда-то живых людей",- говорило ему подсознание. И как только он напомнил себе о реальной картине мира, о его внезапном и чудовищном преображении, все, что несколько мгновений назад казалось почти родным, сразу же приобрело недружелюбные формы и ужасающие ассоциации. Стекавшие по стенам тонкими нитями водянистые змейки шуршали и раздражали до предела напряженный слух. Ничего не видевшие и лишенные какой-либо ориентации в пространстве глаза, тщетно пытались выделить из мрака контуры и формы предметов. Постоянно спотыкаясь о торчавшие из мостика покореженные крепления, царапая о них стопы, он все же приближался к тому месту, где, как ему казалось, должен был находится путь наверх.
    "Так, где-то здесь была крышка люка, я тогда ее еле-еле поднял. Только бы не споткнуться, не оступиться..."- думал он и паралелльно с этим протягивал левую ногу вперед, ощупывая шершавую поверхность неустойчивой конструкции. Но все же, когда по его рассчетам до лифта оставалось еще шесть, может быть восемь шагов, штанина правой ноги за что-то зацепилась и вывела его из равновесия, центр тяжести сместился вперед, и оставшееся расстояние он в буквальном смысле пролетел над землей. Сильно ударившись лицом о решетку лифта, его посетили скорее радость и восторг, нежели боль и сознание собственного бессилия. "Нашел! Слава Богу, лифт на месте!" Уцепившись левой рукой за решетку, второй он быстро нащупал выключатель. Свет под потолком заискрился лишь тогда, когда надежда на его появление почти ушла. Отодвинув поломанную и покосившуюся решетку, он аккуратно вошел на маленькую платформу, слегка прогнувшуюся под ним, и нажал на потертую кнопку.
   Ему казалось, что лифт никогда не доставит его наверх: местами царапая стены, усыпляюще медленно, с тонким скрипом и монотонным гудением работал давно отживший свое механизм. "Не надо сейчас ломаться,- шепотом уговаривал он подъемник,- выдержи эти 50 метров. Ну давай, последний рывок." Странно, но когда подъемник застрял на месте, неуверенно высунувшись на половину из шахты, он испытал до боли знакомое чувство, когда ты, живя на 5 этаже, битый час томишься в ожидании ремонтника, неустанно вызывая диспетчера. И когда голос такового все же доносится из поломанного динамика, вместо доброжелательных "слесарь сейчас подойдет" слышатся "и чего тебе пешком не шлось?"
   Выбраться из надорвавшегося лифта оказалось не так просто. Вконец изорвав правую штанину, он в сотый раз осыпал проклятиями этот злосчастный костюм, создавший больше проблем и дискомфорта, нежели удобства: "Черт бы тебя побрал. Угораздило же меня куда-то деть свои ботинки!"
   Как ни странно, но маленькое подсобное помещение с подъемником посередине, переполненное всяким советским хламом, нисколько не изменось. Во всяком случае так ему казалось, пока он неуверенно и наощупь пробирался к мраморной стене и скрытой в ней двери.
    Маленькая тщедушная по своим размерам относительно тайного выхода педаль была почти незаметна, утонувшая в беспросветном мраке "Последнее препятствие и я свободен!" И все же, что-то в глубине подсознания подсказывало ему отойти чуть в сторону, не стоять напротив этой мертвой глыбы, как будто прогнувшейся под чем-то тяжелым с той стороны. Подобрав валявшийся  под ногами небольшой молот и немного опасаясь натолкнуться на ржавый серп, оставшийся от герба, он послушно обрушил десятикилограммовый вес на педаль и тут же отскочил в сторону. Открывшаяся стена чуть не сшибла его с ног.
   Он внезапно почувствовал как в затхлое подсобное помещение ввалилось что-то тяжелое и непонятное. Сквозь темную завесу мрака разглядеть что это такое было невозможно, но нехорошее предположение относительно бесформенно лежавшего предмета заставило его обойти это нечто стороной. Вокруг витали смрад и зловоние, едкие, пробирающие до дрожи запахи смерти царили вокруг, как будто возмущенные появлением кого-то постороннего в своем царстве... Кого-то живого.
   Ступая босыми ногами по холодному сырому полу, он все чаще и чаще натыкался на эти препятствия, брезгливо отскакивая от них. Собрав последние крохи, остатки воли в свой слабо сжатый кулак, ему все же удалось направить себя в сторону выхода, стараясь по возможности не думать о бросавшихся в глаза изменениях, произошедших уже после поселения в убежище. Под ногами скрипели  куски плитки и бетона, стертые в мелкую труху, хрустели и ломались останки пытавшихся выжить людей. Пару раз кто-то, в чуть различимых лохмотьях мундира зацепился за рукав, пришлось наклоняться и отдирать его от себя.
   Здесь, вокруг него, подобно братской могиле, наслоениями лежало множество останков. Нет, эти люди погибли не от взрывной волны, не от облучения... они задохнулись в безумной, по животному дикой давке, сплющенные, раздавленные и задавленные в тисках пытавшихся выжить горожан. Дети, старики, молодые люди, матери и отцы- их возраст и пол еще можно было различить по клочкам расстрепанных волос и обтянутым  кожей черепам. И чем больше он это осознавал, тем быстрее и быстрее карабкался по трупам. Именно карабкался, покорял, подобно шахтеру или метростроевцу, сопротивляющуюся породу, пригибаясь и ударясь головой о потолок...
   От некогда массивных узорчатых дверей, венчавших собой вход в мавзолей, теперь остались лишь покореженные петли с яркими пятнами чей-то крови. Толпа никого не щадила, а такой пустяк как запертые двери не составил никаких затруднений, безумный поток паникующих буквально смел эту преграду, перемолол, искрошил ее.              Выбравшись наружу, его тело тяжело упало на шершавую брустчатку. Какое-то время он пролежал без сознания, словно умерший и никому не нужный калека. Когда же наконец к нему вернулись чувства, первым, что бросилось в глаза, был снег... Не белоснежно чистый, манящий и притягивающий, слепящий и искрящийся, каким он  привык его видеть зимой, а грязный, лежащий черной крупой и перемешанный с пеплом. Более того, смрад, преследовавший его в склепе и пропитавший тело насквозь, теперь сменился чем-то, лишь отдаленно напоминающим воздух: что-то раздражающее носоглотку, дурманящее, заставляющее слезиться глаза.
   "Куда делось солнце?!"- неожиданно для самого себя спросил он. Быстро подняв глаза вверх, ему хотелось как можно скорее найти это светило, посмотреть на него... Но все  попытки были обречены на провал. Здесь не было неба, звезд, солнца, луны... Вместо них на небосводе проступали лишь густые клубы черных облаков, по немногу покрывавших землю лжеснежинками. Все его надежды на предсмертное "свидание" с миром, рассыпались как карточный домик.
   Куда подевалась прежняя панорама города?! Где толпы блуждающих с открытыми ртами туристов, пестрящие рекламой баннеры и плакаты, где...     Поднявшись наконец на ноги он осмотрелся вокруг, но уже без прежнего любопытства и трепетного волнения. Что он видел? Ответ был пугающе прост по своему содержанию, которое заключалось всего навсего в одном единственном слове: "НИЧЕГО!!!" Блуждавшее по руинам некогда гигантского мегаполиса абсолютное ничто, постаралось на славу, стерев в порошок все то, что делало этот город, да и весь мир, прекрасным. От некогда завораживающего  Собора Василия Блаженного остались только фундамент и разбросанные рядом обгоревшие купола. Вместо примечательного здания исторического музея он заметил только горы красной трухи, слегка припорошенные снегом и пеплом. Ни ЦУМа, ни кремлевской стены и виднеющихся за ней построек больше не было- сохранились лишь курганы стен, крыш, водосточных труб, заваливших все вокруг. Сильный ветер, издевательски посвистывая среди развалин строений, поднимал клубы рыхлого снега, приводил в движение волны пыли и мусора, цеплявшегося за ноги. При виде этой картины полного хаоса и разрухи, у него подкосились колени, снова застучало сердце, закружилась голова, провоцируя тошноту, а вместе с ней и рвоту. Глобальное "все" внезапно потеряло всякий смысл. 
   "О какой разнице тут может идти речь?! Абсолютно не имеет значения, пройду ли я еще десять шагов или умру прямо здесь. Вокруг лишь смерть и пустота... Пустота и смерть, заключившие крепкий брак по расчету, составившие и подписавшие кровью миллионов людей документ коалиции, направленной против всего живого. Третий лишний, а этот третий- я! Мне казалось, что в новом мире нет места человеку, что вместо него придут другие, более достойные... А достойней всех оказалась смерть и... - Он плакал, рыдал, бился в истерике от сознания всего случившегося, разбивал ладони и кулаки в кровь, колотя ими по земле, стирая ее серый покров. От снега на руках оставались только грязные следы пепла, еще горячего, еще не успевшего остыть после бушевавших здесь пожаров.- Ни единой живой души, никого тут нет! Нико..."
   Внезапно, он подавился собственными словами. Что это? Вдалеке, за руинами Собора были видны слабые, с трудом пробивавшиеся сквозь плотную завесу мрака огоньки прожекторов и фонарей. "Спасатели? Выжившие? Мародеры? А может это галюцинация?" Но ему так хотелось во что бы то ни стало увидеть хоть что-то живое, что он тут же ринулся с места, стирая пятки, падая и снова вставая в своем стремлении добраться до мавзолея. Откинув суеверия и предрассудки, наплевав на всевозможные нормы морали, быстро и без колебаний его руки начали обшаривать трупы в поисках хоть какого-нибудь фонарика. Срывая одежду, шаря по карманам,  он разжимал затвердевшие пальцы усопших, ломая и выворачивая их в суставах. "Нашел!- По детски улыбаясь, обратился он к мальчишке с ввалившимися глазами.- Прости, парень, но тебе это уже не пригодится, а для меня это шанс, понимаешь?"
   Когда он выбежал обратно на площадь, эфемерных следов присутствия кого-то живого и разумного вдалеке уже не было видно, словно там никого и не было. Но впадать в отчаяние было уже поздно. "SOS! Помогите! три длинных, три коротких, три длинных." - Шептали его бледные губы, снова и снова повторяя призыв о помощи. Проделав этот обряд несколько раз подряд, он перешел на круговые движения фонарем, вращая его из стороны в сторону, словно шаман африканского племени, вызывающий в диком танце дождь.    На секунду все замерло, вдалеке послышалось ворчание мощного двигателя, медленно нараставшее с каждой минутой. Что-то явно приближалось. Когда батарейка фонаря села, он, приободренный, начал кричать и пытаться петь приходившие на ум отрывки из песен. Судя по всему, это помогло. В 600-700 метрах от него загорелись прожекторы, стали видны очертания БТРа прямо-таки исполинских размеров. Покореженный, местами помятый корпус машины, вперился в него зловещими глазами бойниц. Свет немилосердно бил прямо в глаза, слепя и делая его прекрасной мишенью. Когда до броневика оставалось каких-то 50 метров, ему все же удалось рассмотреть сидевших на броне пятерых бойцов. Грузные, одетые в комбинезоны противорадиационной защиты, они угрюмо смотрели на него одинаковыми стеклами противогазов. "Вооружены. У них есть оружие!" Этот призрачный чистильщик царства абсолютного ничто, приближался к нему вовсе не для оказания помощи, но ради того, чтобы доделать незаконченное смертью и пустотой дело. "А я как дурак вопил и орал, сажая голос и вдыхая Бог знает что!" Когда до БТРа оставалось 30 метров его ноги сами собой подались назад, сначала медленно и неуверенно отступая, но уже через полминуты он бежал что есть сил и без оглядки. Он бежал, а броневик молчаливо приближался, догонял его. Машина ехала, прожекторами освещая ему дорогу.  Новым хозяинам города-призрака ничего не стоило спустить на него своих верных псов с автоматами наперевес, но, судя по всему, пока они решили немного поиграться с забавной беспомощной букашкой в пустой банке. Находясь на расстоянии выстрела, представляя собой удобную мишень, он подсознательно чувствовал на себе одинаковые взгляды пяти пар глаз.
   Не в силах больше бежать, его тело грохнулось прямо в густую светло-зеленую лужу- последнее, как ему показалось, пристанище. Выдохшийся, обессиленный, не способный больше бороться за свою ничего не значащую жизнь, теперь уже он безразлично смотрел на своих палачей.
   ...каждый из пятерых говорил по одному слову, следующий продолжал за него.
-Гражданский... Вы... Нарушаете... Закон... И... Подлежите... Немедленному... Устранению...
   Одновременно, как по команде, без резких движений и лишней суеты они, даже не слезая с броневика, дружно передернули затворы и направили дула автоматов прямо на него, готовые карать и восстанавливать незыблимый "закон".
"Меня здесь нет, это все нереально. Это все большая ошибка. На самом деле я сейчас дома, сижу в мягком кресле в ожидании моей Наденьки и... "- доносится откуда-то из подсознания. Он закрыл глаза, больше не чувствуя никакой боли, его уже здесь нет: осталось только тело.
   Зная свое дело, палачи плавно и прицельно запустили убийственный механизм, заиграл оркестр автоматов. Смерть... В новом мире ей никого не удивишь.
-Борис, я люблю тебя...

-Надя!- словно вытянутый чьей-то невидимой рукой из омута злосчастных грез вскричал Ломоносов. Видение ушло так же внезапно, как и появилось, и теперь, растянувшись на влажном полу около гермодвери, он все пытался вспомнить каким бразом оказался здесь. Всякое предположение касательно того, что было после позднего ужина и очередной страницы "Трудно быть Богом", заканчивалось неудачей.
   Наконец, посчитав это занятие бессмысленным, он медленно поднялся на ноги и пошел вперед по коридору, слегка пошатываясь и  стараясь не думать о недавно увиденном во сне.
   "Прошло уже 3 дня как в одночасье был уничтожен мир. Кто бы мог подумать, что участие в этом невинном эксперименте сохранит нам жизнь? Что мы не будем лежать кучками пепла там, наверху, что нас не постигнет участь большинства горожан.- С ироничной улыбкой на лице думал он, попутно запуская систему очистки воздуха в одном из маленьких боковых помещений.- И что нам теперь делать?!- Задал сам себе вопрос Лом.- Выходить на поверхность с поднятыми руками?  Сколько мы здесь протянем? Единственной нашей надеждой до сих пор остается радиорубка, от которой толку меньше, чем от моего сада."
   Плохое освещение в коридоре вынуждало идти наощупь, держась пальцами за стену, поэтому, когда рука провалилась во мрак, он решил, что за время пребывания в царстве Морфея в убежище произошли кардинаные изменения. Но когда в тусклом помещении радиорубки Борис разглядел сутулую фигуру Вити, сидящего за аппаратурой, все встало на свои места. В динамиках монотонно шуршали помехи, чуть меняя свой ритм на разных частотах.
-Ну как? Есть успехи?- Заранее зная каким будет ответ поинтересовался Ломоносов.
-Нет,- сказал как отрезал сидевший на скрипучем стуле "связист". Сделав какую-то короткую запись в тетради, он положил карандаш и откинулся на сиденье, скрестив руки на груди.- Ничего нет. Черт возьми, Лом, третий день, ты слышишь, третий день ничего нет.
-Может в тетрадях даны старые координаты?
-Все возможно. В любом случае этот бункер забыт, никто не ждет отсюда сигнала. Пару раз перехватил какие-то послания радиолюбителей, но ответа не было.
-Надень маску, воздух с поверхности идет.- Оба неспеша нацепили повязки, не очень-то веря в необходимость их использовать.- Так что там за послания?
-Бред всякий. В одном просили похоронить и давали координаты, а второе вроде еще до войны появилось.- Витя на секунду подался вперед и нажал на кнопку.- Вот послушай: "Я - утонченное чувство юмора Вани. Ежедневно Я вынуждено  отговаривать этого идиота от навязчивых идей о суициде и пока Я отлично справляюсь с..." Дальше все в этом же духе.
-А если другие сохраняют режим радиомолчания? Должнен же кто-то "прозвонить" все бункеры.- Витя посмотрел на него своими мутными глазами с синими обводами вокруг век, но ничего не ответил.
-Лом, опять около двери спал?- Спросил он, спустя какое-то время.
-Да, вернее, проснулся около двери. Кажется, еще чуть-чуть и в следующий раз я ее открою пока буду спать. Мне как-то даже страшно. Я знаю, что на поверхности больше ничего нет, но меня туда тянет, понимаешь?
-Не понимаю. Ты сам говоришь, что там пустота, но все же рвешься на смерть.
-Не рвусь я никуда. Просто я слышал...
-Слышал?
-Знаю, что звучит это глупо, но как будто она жива и зовет меня.
-Кто жива?
-Надя.
-Черт возьми, Лом, что ты несешь! Тебе самому не надоело?
-Нет,- тихо произнес Борис, слегка прищурив глаза.- А тебе?
-Что?
-Тебе не надоело постоянно жить воспоминаниями?- Спросил он, встав перед напарником и взглянув ему прямо в глаза.
-Это другое,- металлическим тоном, пресекая все возражения, ответил Витя.
-Ты уверен, что это другое?- Спросил Лом и, не дожидаясь ответа, быстро покинул радиорубку, оставив "связиста" наедине с самим собой.
   
    Ломоносов прекрасно помнил во всех деталях тот вечер, три дня назад, когда из динамиков в главной комнате донеслись звуки тревоги. Тогда он сидел за столом, между двумя углублениями в стене, своим ярким светом создававшими иллюзию солнца, и читал. Помнил как сильно билось его сердце, как стихийно хлынувший поток мыслей и тревог мешал думать и сконцентрироваться на сообщении. Помнил внезапно появившегося в комнате напарника, не способного произнести ни слова, помнил как Витя метался по всему убежищу, заливаясь в диком смехе отчаяния. Все это было три дня назад, а им уже казалось, будто минула вечность. Теперь отсчет времени пошел в другом порядке: вместо привычного срока до окончания заточения он сменился днями и часами, проведенными в убежище. И самым страшным для них было то, что они не знали когда все кончится и кончится ли это вообще. "Абсолютно нелепое стечение обстоятельств,- думал Лом.- Мы выжили, возможно, одни во всем мире, а даже не знаем, что нам со своими жизнями делать. Господи, мы даже не знаем счастливчики мы или полные неудачники! В инструкциях черным по белому написано как выживать при таких обстоятельствах, но там ничего не сказано как жить в условиях полного одиночества."
   Борис вернулся в главную комнату, подошел к магнитофону и включил касету с одной единственной песней. Странно, но сейчас ему казалось, что она очень хорошо сможет описать их положение. Усевшись на диван, он плавно закрыл веки, пытаясь на мгновение забыться. Магнитофон начал воспроизведение: послышались однообразные звуки гитары и тонкое "попискиванье" скрипки:
За пятью холмами,
Под лиловым небом...
Стоит дом.
У окна на кресле,
Под зеленым пледом...
Спит он.
Убежали люди, бросив вещи,
Такая вещь...
Война.
Ходит кот унылый,
Во сне у всех просит...
Молока.
Было время вспомнить
И взять его с собой.
Но до зверей ли тут,
Скажет вам наверно ...
Любой.
   Из динамиков донеслись протяжные звуки скрипки.
За пятью холмами,
Под лиловым небом...
Стоит дом.
   Касета встала, песня оборвалась. Оборвалась и воображаемая Борисом яркая панорама Москвы, от которой теперь остались лишь воспоминания и развалины. Ушли в небытие множественные фонтаны, высотные здания, исторические дома и музеи, а главное там больше не было людей. Ему казалось, что вместе с погибшим городом и его жителями, погиб и он сам. Вот уже три дня его не покидало чувство будто они здесь лишние, нежеланные гости на празднике смерти, обделенные и незамеченные ею, будто каждый получил по заслугам, а их не удостоили даже самым жестким приговором. Лом вспоминал как они впервые вошли сюда, вспоминал как подошел к концу эксперимент и как в этот же день начался обратный отсчет. "Да, дверь открыта, но идти уже некуда".
   Мира больше не было, людей, так усердно покорявших недра Земли,- тоже. Он не знал кто, почему, а главное зачем начал все это, не знал кого теперь винить в произошедшем, и, положа руку на сердце, не очень-то и хотел знать ответ: теперь это не имело никакого значения, информация подобного рода могла заинтересовать разве что летописца или политолога, но ему было безразлично. 
   "Как можно жить в настоящем, потеряв хрупкую связь с прошлым?"- Спрашивал он себя, сидя на диване и уставившись на столешницу. Потолок теперь уже не казался ему высоким, наоборот, он словно прогнулся, не в силах устоять перед дыханием смерти. Горевшие на полную мощность светильники больше не излучали яркого света: по комнате блуждали тени и сгустки мрака.
   Борис повернулся направо, в сторону кровати, готовясь уже было ложиться спать, как вдруг его взгляд случайно зацепил торчавшую из под витиной подушки фотографию. Снимок готов был вот-вот упасть на холодный пыльный пол, и Лом аккуратно, кончиками пальцев, подобрал этот обрывок воспоминаний своего напарника. Со стороны могло показаться, будто он читает биографию этих людей, внимательно и кропотливо изучает страницы их жизни.    
"Ради таких людей стоит жить."-Тихо произнес Лом, так и не дочитав до конца книгу судеб, и подался было вперед, чтобы положить снимок на место, как в комнату вошел его напарник.
   Без суеты и лишних слов Витя подошел и аккуратно взял фотографию из рук Бориса, молчаливо смотревшего ему в глаза. В комнате повисла долгая,  вязкая тишина, поглощающая все возможные звуки. Нарушил ее Ломоносов, тихо встав и направившись на кухню. Покопавшись в ящиках рядом с плитой, он нашел открывашку и принялся к вскрытию банки с фруктами. Со стороны могло показаться, что, занимаясь этим привычным делом, Лом всего- навсего хотел утолить голод, но на самом деле, это была попытка отвлечься. Отвлечься от только что увиденного, от внезапно хлынувших воспоминаний о Наде, от всего того, что вызывало колющую боль в сердце.
-Сначала погиб отец.- Внезапно, подобно грому, пробивающему тишину, сказал Витя. Лежа на кровати, он смотрел на фото, и, казалось, ему было не важно слушал его Лом или нет. Борис в свою очередь не проронил ни слова.- Его сбила машина. Как потом выяснилось, водитель не был пьян. Всего- навсего отвлекся, засмотрелся на чертову проститутку. Срока ему не дали, даже дела не завели, свалили вину на преклонный возраст и старческий маразм "случайно" погибшего. Нам тогда туго пришлось. Мать очень долго оплакивала отца, два раза доходило до инфаркта. Мы с Верой пытались ее поддержать, но невольно и я начинал впадать в отчаяние когда видел маму... В итоге и она не выдержала, третий инфаркт был для нее смертельным. Тогда Вера...- Лом чувствовал, как Вите было тяжело вспоминать все это.- Тогда Вера уже была в положении и стресс мог только навредить ребенку. Я купил ей и ее матери путевки в Крым, но... Но самолет потерпел крушение. Погибли все без исключения, даже останков не было. Я хоронил два пустых гроба. С тех пор эта фотография- единственное, что осталось от них. От отца, матери и Веры... Моей семьи.- Лом молчал, прекрасно понимая, что любое слово будет не к месту, и поэтому просто смотрел на напарника, по лицу которого текли слезы. Витя не пытался их скрыть или утереть, две селеные струйки влаги текли сами по себе, ничем не контролируемые.- Я делал все возможное для Веры, а вышло так, будто я сам отправил ее и ее мать на смерть. Она ведь говорила мне, что не хочет лететь без меня, что боиться оставлять меня одного... В аэропорту, перед началом регистрации...  помню как она плакала, помню, как мы с ее матерью успокаивали...- Большинство произнесенных им слов теперь уже носило бессвязный характер, все это походило на истерику, словно годы копившаяся в нем ненависть к самому себе вылилась наконец наружу.-  А Вера тогда прижалась ко мне, крепко так, уткнулась в меня, и не хотела отпускать... Я потерял их всех, самое дорогое что у меня было, мою семью... мечта первым взять на руки ребоночка, посмотреть на него, сказать "я твой папа" так и осталась несбыточной. Теперь уже навсегда.      
   Этот процесс самобичевания длился еще очень долго. Борис прекрасно понимал, что кульминация, развязка  вот-вот наступит, но предугадать ее содержания у него не получалось.  Терзаемый угрызениями совести, его напарник никак не мог простить себя за все содеянное, и от этой исповеди зависела вся его дальнейшая судьба. Лом осознавал эту истину, но не мог придумать ничего лучше, чем молчаливо слушать обрывки фраз, прерываемые всхлипываниями и кашлем.
   Ни на том ни на другом масок больше не было: такая мелочь, как отравленный воздух, перестала иметь значение.
***
   Прошла неделя с того момента, как время перестало иметь всякий смысл, повернувшись вспять теперь уже навсегда. Эфемерная, почти не осязаемая в темноте забвения нить надежды на спасение была окончательно утрачена. Казавшаяся сперва необходимой для выживания радиорубка с каждым днем, с каждым часом эфирного времени становилась в глазах обитателей бункера бесполезной грудой схем и проводов: попытки уловить и различить в нескончаемом потоке шумов и шорохов человеческие голоса терпели фиаско.
    Когда живешь в постоянном ожидании смерти, начинаешь понемногу привыкать и даже смиряться с ее приближением. Иногда даже случается, что вместо страха человека переполняет дерзость, и он сам того не замечая начинает иронизировать, насмехаться над близостью своей кончины.
-Как же она мне надоела!- Как-то раз сказал Ломоносов.
-Кто?
-Да смерть... Так и ломиться в дверь, на пороге топчется. Не может подождать что ли?
-Она нас и так уже заждалась.

   Спустя месяц слабенький огонек надежды на спасение и вызволение был окончательно и безповоротно  утерян, поглощен здравым смыслом и объективными суждениями. Подобно древним всемогущим фараонам, чьи мумифицированные останки опускали в гробницы вместе с утварью и прислугой, Витя и Борис   правили в своих ничтожно маленьких владениях, блуждая по темным коридорам своего последнего пристанища.
   Но и у этого царства имелась своя ахиллесова пята, меткое попадание в которую было способно уничтожить все изнутри. Непобедимая, чертовски настырная и наглая сила под названием
"СКУКА". Совершая ежедневные рейды в стан врага, быстрыми и внезапными ударами она била в самый центр, в клочья разбивая сомкнутые ряды противника. И лучше всего опасность нависшей угрозы, способной неминуемо привести к катастрофе, понимал и осознавал Лом. Как верховный главнокомандующий на вымышленном совете военоначальников, он предложил стратегию борьбы. Но перед началом контрнаступления было необходимо заручиться поддержкой союзника...
-Что... что происходит?- Не слыша своего голоса, говоря сквозь сон, произнес Витя, лежа на койке. Из библиотеки, грубо нарушая незыблимый закон тишины, доносился скрип царапаемого пола, словно Лом снова взялся двигать книжные стеллажи. Ничего не понимая, Витя сел на кровати и осмотрелся в поисках одежды. Через несколько минут он был уже одет и направлялся в сторону книгохранилища.
-Что ты делаешь? Что все это значит?- Спросил он, глядя как его напарник двигает очередной стеллаж.
-Увидишь. Я кое что придумал. Помоги мне освободить центр комнаты.- Ответил Лом, делая вид, будто в его поступках нет ничего странного и непонятного. Оба напарника сместили все лишнее к стене справа от входа, оставив лишь только стол и печатную машинку с кучей листов бумаги.
-Лом, объясни наконец что все это значит.- Борис посмотрел на него своими хитрыми мальчишескими глазами, посчитав момент вполне удачным для начала переговоров. 
-Займемся делом, напишем книгу.- На несколько минут во всем убежище наступила тишина. Потом Витя, приняв сказанное за шутку, ответил:
-Очень смешно. И что это будет? Детектив про загадочное убийство в убежище, а убийца...
-Твоя ирония здесь неуместна.
-Еще как уместна.
-Хорошо. Вот ответь мне, тебе не надоело?
-Что не надоело?
-Страдать от "ничегонеделания"? Лично м уже осточертело ждать пока что-то случиться. Как выход я предлагаю написать автобиографическую книгу. В ней каждый из нас опишет, что он пережил за эти два месяца и что чувствовал когда все полетело к чертовой матери.
-И кто инетересно это будет читать? Тараканы и крысы, что остались по ту сторону? Оглянись, Лом. Зачем все это? Разве ты не понимаешь, что...- Тут Борис окончательно не выдержал, решив пойти на крайние меры.
- Ты задолбал меня своим нытьем! Что ты предлагаешь, сесть и плакать-горевать о бессмысленности происходящего? Сколько можно еще это терпеть?- Сказал он и, понизив голос до шопота, продолжил: Тебе не кажется, что живы мы остались не случайно? Я не люблю громких речей, пафоса и всего такого, но, быть может, в этом наше предназначение? Что если мы последние люди на Земле? Мне бы очень хотелось верить, что это не так, но факты говят сами за себя. Мы с тобой летописцы, возможно именно нам суждено подвести итог человеческой цивилизации. Весьма плачевный итог. 
-Брось нести чушь. Ты сам себя хоть слышал? Придумал какую-то кни...
-Я придумал нам работу, мы напишем книгу и точка!
-Для кого напишем, для внуков? Ни у меня, ни у тебя их нет и не будет!
-Тогда прошу удалиться из моего кабинета! Вали, снова начинай ругать судьбу и все вокруг, только меня не впутывай!
-Да пошел ты, вконец свихнулся.
    На первый взгляд, могло показаться, будто встреча союзников с треском провалилась, но Лом и не ожидал сию минутного согласия. Он знал, что рано или поздно его напарник все равно  примет участие в написании книги, поэтому, решив не терять время впустую, Борис сразу же принялся за дело.
   Как назвать их совместный проект? Десять минут раздумий создали заглавие, маленьким убористым шрифтом напечатанное вверху первой страницы: "Любовники Смерти".
   Когда в сознании молниеносно пробегает мысль, задумка, текст будущей книги выглядит прозрачным и идеальным. Но когда автор начинает творить, на его творческом пути тут же возникает множетсво вариантов дальнейшего развития сюжета, воображение рисует новые образы героев, заставляя от чего-то отказываться, отдавать предпочтение тому или иному пути... Лом даже представить себе не мог, что путь писателя- это постоянный выбор, колебания, местами даже сомнения, незаметно переходящие в депрессию.
   Далее, как начать? Собственно, что он хотел написать? Вряд ли в далеком будущем, когда, возможно, некоторые не сумеют даже прочитать заглавия, найдется хоть кто-то, кому будут интересны мемуары двух подопытных крыс. Борис также сомневался насчет того, что эфемерный и расплывчатый образ читателя будет заинтригован историей третьей мировой войны. Так что же?
-Стоп!- Вдруг сказал Лом, подняв вверх указательный палец.- Придется оставить эту книгу на поверхности, иначе никому просто в голову не придет искать что-то подобное здесь. Вряд ли по руинам города будут бродить ученые или историки. Значит, скорее всего ее найдет мародер. Малограмотный, а то и вовсе неграмотный, грязный, оскотинившийся... Книгу он читать не станет, но если ему придет в голову отнести или выменять ее у кого-то, кто будет заинтересован подобным... Значит все-таки мы пишем книгу для человека более-менее нам близкого... Скорее всего атеиста.
   И тогда Бориса что называется осенило. Внезапно, подобно грому, разрушающему тишину в летнюю ночь, в голове возникла мысль, идея, которую он тут же ловко подцепил на крючок и медленными плавными движениями начал вести  прямо в творческий садок. Исходя из того, что они единственные выжившие, Лом задался вопросом, без чего невозможно существование человека в привычном понимании этого слова в новом мире? Ответ был очевиден: без веры во что-то вечное и возвышенное люди превратятся в животных, диких, ополоумевших, лишенных моральных и этических норм, живущих без страха и совести. Нет, Лом вовсе не собирался выдумывать божество для заблудших душ.
-"Если бы Бога не было, нам пришлось бы его выдумать",- вслух процитировал он тогда классика.
   Находя в этом высказывании неоспоримую истину, теперь его разум был занят другим, более важным делом: "как заставить, нет,- поправил он себя,- как убедить будущего читателя в том, что без объединяющей всех веры во что-то прекрасное наступит окончательный хаос?"
-Хм, атеист... Наверняка опирающийся на здравый смысл и логику... Значит, первоочередная цель книги не доказать- куда уж там?- а именно убедить читателя в необходимости веры, в том, что само существование общества невозможно без... Так-с... Эпиграф положим в основу.- На бумаге отпечатались свежие следы убористого шрифта.
   Так, переступив своебразную черту, Лом, сам того не замечая, с головой ушел в творчество. Мысль о работе, об этой жизненной установке не покидала его даже во время сна. Казалось, уже вполне высокая кипа исписанных листов, не вмещала в себя еще и половины волновавших его мыслей и эмоций. Конечно, временами наступал и творческий кризис, служивший скорее для передышки и концентрации мыслей, нежели для глубокого сна и полноценного отдыха. Борис знал, что переполнявший его энтузиазм рано или поздно все-таки "сломит" напарника и тогда работа пойдет в несколько раз быстрей.

   Клавиши... Каждое нажатие кнопки с изображенным на ней буквенным символом барабанными ударами отзывалось в голове, путая и искривляя прямые отрезки мыслей, превращая их в гигантский клубок. Постоянные стуки печатной машинки мешали, отвлекали, раздражали. Время от времени, их сменял шорох свежой, девственно-чистой бумаги, самозабвенно идущей навстречу новой информации, новым фразам и предложениям. Когда в редкие минуты в убежище все же заглядывала робкая тишина, тогда Витя мечтал о несбыточном и самом сокровенном. О том, чего теперь уже было никак не вернуть.
   
   "Как сильно я изменился."- Подумал он однажды, стоя перед пыльным зеркалом в ванной-комнате. Из зазеркалья, слегка прищурившись, на него смотрели потухшие глаза с синими обводами, словно это были и не глаза вовсе, а лишь их жалкое подобие. Лицо, обтянутое бледной, почти прозрачной кожей, было покрыто грубой щетиной, чьи жесткие волоски с трудом поддавались тупому лезвию бритвы. Оставившая чудовищные шрамы по всей планете Война не обделила вниманием и его: на голове проступала седина, медленно окутывая виски и затылок. Выйдя из оцепенения, Витя быстро набрал в ладони воды и попытался смыть с себя весь этот липкий налет, но  видимого эффекта это не принесло. Тогда он понял, что жизнь не измениться сама по себе, что надо менять ее самому...

   Лом долго не мог заснуть. Причиной губительной бессонницы было сердце. Взбудораженное последними событиями в его жизни, вот уже как месяц оно неустанно докучало ему, как будто чья-то невидимая рука, словно котенок, играющийся с клубком ниток,  сдавливала этот бьющийся комок мышц.
  Но сейчас Борис думал не об этом: он мысленно сочинял продолжение восьмой главы, в которой еще совсем недавно рассказывал о плачевных итогах научного прогресса, приведших к гибели Земли. Без лишних эмоций, беспристрастно, подобно судье, выносящему приговор, он продолжал летопись цивилизации с безразличием и некоторым оттенком отчужденности на лице.
   Сейчас Лом лежал и молча смотрел в потолок, до которого вполне мог дотянуться рукой. В такие моменты, когда убежище казалось гробом, ему хотелось как можно быстрее провалиться в глубокий сон, от которого теперь уже остались лишь воспоминания и мечты. И все же, спустя тридцать минут изнурительного ожидания, двери в царство Морфея распахнулись перед ним, позволяя войти и остаться. И он очутился в этом сказачном мире, полном фантастических грез и иллюзий, в мире, который вместе со всеми причудами казался более реальным и правдоподобным, чем тот, что остался по ту сторону. Впервые за две недели Лом спал крепким, по-детски безмятежным сном.
   Трудно сказать какое было время суток когда он проснулся, но одно было очевидно: пробуждение наступило вовсе не по естественным причинам, его разбудили звуки печатающей машинки и шорох страниц. Там, где раньше стояли стеллажи, полные книг, сейчас кипела работа. Не веря своим ушам, Лом аккуратно слез с кровати и, стараясь не шуметь, медленно прокраля в библиотеку.
   На стук в открытую дверь, Витя лишь мельком оглянулся и сию же минуту с жадностью продолжил работу.
   Борис подошел к столу, взял новую стопку исписанных листов и с видом придирчивого редактора изучил девятую главу на предмет стиллистических и композиционных недочетов. К его удивлению, вся девятая глава рассказывала о социальных предпосылках финала трагикомедии о человечестве.
-Есть разговор.-Сказал Лом, сняв очки и встав со стула.
-О чем ты?
-Я не совсем понял, что стало причиной...
-Случай.-Перебил его Витя.
-Случай?
-Да, именно. В основе положен синергетический подход, по моему самый верный. Вряд ли гибель большинства людей на планете входила в чьи-то планы. Так что причиной стал случай или, правильнее сказать, случайность.
-Интересно. Собственно, и мы до сих пор живы благодаря случаю.- Задумчиво произнес Лом, прислонившись к холодной стене и протирая очки.- Иногда я спрашиваю себя, остался ли хоть кто-то наверху.
-Выжившие есть, только очень и очень далеко отсюда. Борються и днем и ночью за свою жизнь, блуждают в поисках пищи, возможно даже лезут в города...
   "Лезут в города...-повторил про себя Лом, припоминая последний сон.- Лезут, рыщут, убивают, грабят, насилуют... Одним словом: выживают. Кто как смог. Как приспособились, так и выживают. А кому этого не удалось, того уже давно нет в живых."
-ты готов, Вить?
-Печатать?
-Да.
-Готов. А что нам еще остается?

   К концу второго месяца их пребывания в убежище работа над книгой, их совместным обращением ко всем уцелевшим и выжившим, была завершена. Поставив точку, соединив разрозненные страницы воедино, они испытали некое чувство опустошенности, будто не стало чего-то очень привычного и знакомого. Наверное, нечто подобное испытывали раньше писатели, когда несли в издадельства окончательные отредактированные варианты своих творений.
-Конец.- В последний раз нажав на клавиши, сказал Витя.
-Даже не вериться, черт возьми. Мы закончили.- Лом быстрым движением вскочил со стула, на котором сидел последние три часа.- Что теперь?
-Теперь на боковую.- Витя встал, протер уставшие глаза и поплелся в сторону хода.
   Лом же еще долго стоял на месте, внимательно глядя куда-то вдаль. Его переполняло множество эмоций: впечатление, оставленное от проделанной работы, было настолько ново и неожиданно для него, что ему хотелось творить снова и снова. Стены стали слишком тесны для него, воображение требовало пространства, выхода наружу, всплеска новых ощущений.
   
   Борис долго не мог заснуть... Мучившая его все последние дни острая сердечная боль теперь уже не прекращалась: возраст, отсутствие солнечного света и тепла давали о себе знать. Сейчас он лежал на спине, сморщившись и черпая воздух ртом. Чуть приоткрытые глаза смотрели в потолок, словно видели там опытного врача или хирурга, способного одним своим появлением успокоить сдавлювающую боль в сердце. Лом никогда никому не говорил о своем плачевном состоянии здоровья. Многие, смотря на него, на резвость и быстру движений, в тайне завидовали ему и гадали "откуда в этом старике столько энергии". Борис всегда считал себя молодым и вел соответственный образ жизни, но по ночам, когда он оставался один, ему все же приходилось расплачиваться за свое ребячество.     Как и многие другие старики, даже в самые тяжелые минуты продолжающие поддерживать слабый огонек надежды, Лом надеялся и уповал на так называемый русский авось: что все обойдется, что сердце сейчас отпустит и боль пройдет. Но вместо капитуляции она все сильнее и сильнее наступала, уже сдавливая горло, мешая дышать.
   "Таблетки... Мне нужны мои таблетки... Черт, я оставил их на столе!"- Сморщившись от безумной боли, вспомнил Лом. Кряхтя, почти ничего не видя сквозь вязкую и липкую тьму, сгусвшуюся вокруг, медленными движениями он пробрался на кухню, где лежали лекарства. "Кнопка, выключатель, рубильник..."- сознание подкидывало совсем не нужные сейчас синонимичные одно другому слова, намекая на необходимость включить свет. Но по случайному и непонятному стечению обстоятельств вышло так, что вместо светильника под потолком, он включил маленькую лампочку над плитой... Боль сжимала сердце все сильнее, заставляя Лома дрожащими руками обыскивать и переворачивать все вокруг в поисках лекарств. "Сейчас, где-то здесь... на столе..."- Мысленно убеждал он себя, стараясь не слушать голос рассудка, говоривший ему, что время пришло.
-Черт!- Вдруг крикнул Борис, падая на пол и утаскивая за собой гору посуды.- Вить!
   Страх... Чувство страха перед близкой, стоящей у порога смертью целиком и полностью заполнило все сознание Лома, вытолкнув, задавив и поглотив все остальные мысли.
-Что?! Что случилось?!- Сказал сорвавшийся с постели Витя и тут же встал как вкопанный, глядя на напарника, который из последних сил сжимал руками грудь, словно это могло помочь.
-Лекарства...- Прохрипел Борис, вытаращив на него глаза.
-Какие?! Где?!- Витя сжал кисти рук Лома, пытаясь унять их дрожь.
-Я не хочу, я не буду умирать! Дьявол, твою мать, я хочу жить! А-а-а!- Борис со слезами на глазах бился, дергался из стороны в сторону, стараясь вырваться из объятий смерти, увернуться от ее поцелуя. В такие моменты, когда поезд под названием жизнь начинает подходить к конечной станции, неожидано для самого себя начинаешь понимать и осознавать многое из того о чем раньше и не задумывался: сколько не успел сделать, сколько ошибок совершил и сколько боли причинил окружающим, близким и любимым людям.
-Лом!!! Где они?!- Сквозь слезы кричал Витя, схватив за голову напарника и стараясь как-то ему помочь.
-В... Библио...
-Я сейчас... Лом, держись! Слышишь...
   Ломоносов остался один, терзающийся в предсмертной агонии. "Все...- промелькнуло у него в голове.- Теперь это точно конец..." Нет, вряд ли это смерть. В последние мгновения своей жизни он видит ее... Надю. Она совсем рядом, смотрит на него водянистыми глазами,  почти не соприкасаясь с этим миром. Наступает тишина, смирение... Надя протягивает ему руку, такую неземную, не от мира сего, светлую, полупрозрачную и девственно чистую. Она пришла не за его жизнью: она пришла за ним...
-Лом! Лом!- Кричал Витя, пытаясь привести его в чувства и заставить проглотить таблетки. Борис не отзывался, но Витя все равно продолжал его звать, заведомо понимая тщетность своих стараний, он кричал, бил его по щекам, словно хотел вытащить Лома с того света.
   Отчаяние... Нежелание верить в то, что он остался совершенно один все еще продолжало оказывать жалкое сопротивление голосу здравого смысла.
   Прислонившись к плите и обхватив голову руками, он молча сидел и смотрел на Бориса. К его удивлению, лицо напарника не было скорчено от боли и диких мучений, наоборот, оно выражало умиротворение и спокойствие, словно совсем недавно извивавшийся в предсмертной агонии старик не умер, а всего лишь заснул невинным сном младенца.
   Наконец выйдя из оцепенения и шокового состояния, Витя перевернул все еще теплое тело Бориса на спину и сложил его руки у него на груди.
-Черт возьми... Я ведь тебя даже похоронить не могу по человечески... Тут повсюду бетон, разве что...- Он с недоверием и сомнением посмотрел в другой конец комнаты, где находился проем в коридор.-  ...в саду.
   
   ***
  Копать могилу пришлось саперной лопаткой. Земля поддавалась с трудом, как бы нехотя уступая пространство. Ее сырой, полный мелких и острых как лезвие бритвы камней, покров по своей плотности напоминал горную породу: пробиться сквозь нее подчас казалось невыполнимой задачей. Стоя на коленях, Витя то и дело вынужден был наклоняться, выбирать осколки бетона и мелкую труху, ссаживая, разрезая ладони и кончики пальцев. Ему не хотелось думать о том, что теперь он остался один, что помощи ждать неоткуда, а строить глобальные планы на будущее в его незавидном положении являлось непозволительной роскошью. Все эти гнетущие мысли, чувство паники и страха упорно пытались ворваться и заполнить все просторы его сознания, убедить в тщетности попыток сопротивления, заставить прогнуться, сдаться и смиренно принять участь человечества, такого эгоистичного, гордого и высокомерного, но вместе с тем и до смешного слабого и беспомощного. И хотя Ботанический сад по праву считался самым светлым помещением в убежище, в углах медленно собирались поначалу незаметные сгустки мрака, переливавшиеся в неуюклюжей игре теней на облезлых стенах. Казалось, будто вместе с наступающей тьмой затухает слабенький огонек последней надежды, вымирают в затхлых подвалах среди развалин последние выжившие на этой планете.
  Витя чувствовал, как деревенеют и  отказываются подчиняться окровавленные руки, видел, как еле двигаются онемевшие от холода ноги. Но остановиться он не мог и не хотел. Малейшая задержка выбивала его из ритма, малейший шорох казался ему отголоском прошлого, эхом давно забытой истории. Ему казалось, что он роет могилу для всего человечества в целом и для каждого погибшего в отдельности.
   Через пять часов беспрерывной работы яма была готова. И все эти пять часов Лом так и пролежал на полу в главной комнате с закрытыми глазами и сложенными руками на груди. Сняв простыню с верхней койки, Витя аккуратно положил на нее Бориса и рывками потащил его в сад. Тело было тяжелым, то и дело сползало, "выскальзывало", цеплялось за косяки и углы.
- Не по людски все это.- Бормотал Витя, протаскивая простыню с Ломом в дверной проем.- Волоку его как мешок с говном, словно это и не человек вовсе, а так, жалкое удобрение для сада. Паршиво мне как-то, Лом. Чувство такое... Что ты... Что я тебя как мусор выкидываю. Я даже не могу проводить тебя в последний путь как это положено. Ни тебе гроба, ни  оградки с крестом, ни траура и близких родственников... Хотя нет, прости, Борь. У тебя нет близких родственников. Все, пришли.
   Витя встал перед метровой глубины ямой и с сомнением посмотрел в нее.
-Вот так просто? Взять и бросить его в яму. Как ляжет, так и закопать?! Это неправильно, не по людски! Прости Лом.- Сказал Витя и потянул  простыню вверх, словно...- Господи, это же не мусор в ведре, вот так взял и выкинул. Э-эх!- Тело грохнулось в яму. Не упало, не покатилось, не опустилось, а именно грохнулось, скручивая в суставах конечности и приняв не свойственное покойнику положение.
-Черт!- Сквозь зубы прошипел Витя.- Прости, Лом, прости...- говорил он, неловко переворачивая Бориса на спину. Как и ожидалась размеры ямы оказались недостаточными: тело лежало с согнутыми ногами и изогнутыми плечами, голова завалилась назад. Лицо покойника,  слегка испачканное землей, оставалось все таким же безмятежным и равнодушно-спокойным. Глядя на него, казалось что еще немного, и он очнется, выйдет из оцепенения, откроет глаза и тут вскочит, непонимающе глядя по сторонам. Так по крайней казалось...
   С трудом поборов приступ тошноты, Витя молча взял в руки лопатку и приступил к погребению, стараясь не смотреть на лицо Ломоносова.
   В каждом комке земли, бросаемом в яму- чудовищную пасть потустороннего мира,- ему виделись отрывки истории, свершений, подвигов и открытий, войн и трагедий- всего, что успели натворить на Земле люди за короткий период своего существования.
   Любовь... Так часто путаемая со страстью, она по праву могла считаться одной из лучших особенность человеческой сущности. Высшее чувство, на какое способен был только человек, этот прочный фундамент, незыблимая основа счастья и благополучия семьи, принимающая различные формы, побуждающая человека на самые благородные подвиги, вплоть до самопожертвования ради жизни других. 
   Войны... Беспрерывные, нескончаемые, унесшие жизни сотен, тысяч, миллионов, миллиардов людей, большинство из которых стали жертвой чьих-то амбиций и задетого самолюбия. Война, этот вечно работающий "двигатель прогресса", чей рев, всякий раз проносясь по планете, оставлял за собой нищих, бездомных и осиротевших детей, жен, матерей, наконец-то заглох.     Однажды возомнив себя творцами, люди сами вырыли себе могилу, вошли в зыбкую трясину, медленно и незаметно утянувшую их на дно. Сколько бы человечество ни издевалось и не глумилось над природой, она все же пережила его, с чудовищными шрамами и ожогами, травмами и уродствами, но все же пережила, выстояла. И теперь, когда зарвавшимся гордецам пришел конец, Витя начал понимать, что груз ответственности за все "детские шалости" тяжким бремем лег на его плечи и отказаться от него он не имеет права.
   Размышляя, Витя не заметил, как от тела Лома осталось одно лишь лицо, как бы неловко выглядывавшее с того света.
-Нет, не проснешься... Теперь уже не проснешься.- И тут ему показалось, будто эти слова обращены не столько к Борису, сколько ко всему человечеству, которое напоследок показывает миру свое лицо.- Этот мир скоро забудет о наших, людских делах, очень скоро.- Высунув из кармана платок, он накрыл им лицо Лома, и, стараясь не смотреть, закончил начатое.
   Теперь, среди прекрасно пахнущих цветов и глубоко пустивших корни растений, справа у стены находился небольшой холмик- последнее пристанище Бориса. Взяв первый попавшийся под руку острый камень, Витя подошел к стене.
-Здесь покоится Б.Н. Ломоносов,- проговаривая вслух, нацарапал он на стене,- ?- 2012 г. Писатель, ученый, напарник, друг. Вот и все. "Был человек и нет его".- Произнес друг Лома напоследок, ставя жирную точку в истории одного человека.
   Витя долго и молча стоял перед могилой, закрыв глаза и опустив голову, мысленно все еще прощаясь со своим другом. Про себя он благодарил его за все: за свое спасение, за постоянный, пусть и неправдоподобный, оптимизм даже в самые тяжкие минуты, за нежелание преждевременно уходить из жизни... Даже книга, созданная им в соавторстве с Ломом, теперь виделась неким звонком с того света, криком похороненных под руинами выжженного города двоих людей, никак не желавших покидать этот мир, все еще подающих признаки жизни.
    Выйдя из Ботанического сада, Витя обернулся напоследок и, так и не придумав что сказать, закрыл за собой дверь и щелкнул скрипучим замком, словно поставил подпись в похоронном бюро. Он долго шел по коридору, уставившись в пол. В его сознание снова постучалось старое знакомое чувство потери, потери чего-то очень дорогого, значимого и необходимого. Одно не могло не радовать: название лекарства от навязчивых мыслей и идей, было также хорошо ему известно. Называлось оно "время".
    И пока Витя думал об этом, повисшая во всем убежище тишина настолько расслабила его, что неизвестно откуда взявшийся шорох из динамиков запертой радиорубки обескуражил и не на шутку испугал его. Как вскоре оказалось, это был один из выживших, при знакомстве назвавший себя Арчибальдом.

Четыре месяца спустя...
   Все... Это был ее голос, ее шопот, ее тихий вздох. Сомнений быть не могло: только что он слышал Веру. Сейчас, когда он остался абсолютно один, когда оказалось, что Арчибальд-  всего навсего плод его разыгравшегося воображения, когда надежды на спасение окончательно испарились, вот тут-то и появилась Вера.
  Она сказала ему лишь несколько слов, но и этого было достаточно, чтобы все изменить и перевернуть.
   Повисло долгое, мучительно долгое молчание. Витя с трудом различал в динамиках ее дыхание, он знал, что она его слушает, но... Но не знал, что сказать. Долгие репетиции, отточенная интонация- все это в одно мгновение вылетело из головы. Ему вспомнился  тот незабываемый вечер, когда он делал Вере предложение: тогда он также  был взволнован и также не мог найти подходящих слов. И тут, когда хрупкий радиомост, связавший два измерения, начал  пропадать, Витя сжал в кулак микрофон и тихо прошептал, боясь, что от громких звуков перестанет слышать ее дыхание.
- Вера. Надеюсь, с тобой и нашим сыном все в порядке. Прошу, выслушай меня до конца. 
   По моим подсчетам, там, наверху, должно быть 28-е ноября текущего, 2012 года. Может больше, может меньше. С тех пор как началась война, все изменилось, много воды утекло... И жизней. Да, Верочка. Погибло бесчисленное множество людей.
   А недавно умер Ломоносов- мой единственный сосед по убежищу, мой товарищ по несчастью, мой друг.  Поразительно, прошло уже четыре месяца, а мне все еще кажется, что умер только вчера... Я похоронил его в маленьком искусственном садике, предал его тело земле, а душу отправил на небеса. И хотя неба здесь нет, мне очень хочется верить, что оно не исчезло под черной завесой.
   Ломоносов... Он просил чтобы его звали Ломом. За все время пока Лом был жив, он ни разу не поддался отчаянию. Даже когда мы поняли, что мира больше нет, он лишь нахмурился и ушел читать "трудно быть Богом". Лом говорил, что книги помогают ему забыться, что они лечат его и что лишь благодаря им, он не сходит с ума. В образе Руматы он путешествовал по несуществующим государствам других планет, в образе сталкера-одиночки постоянно рисковал жизнью, не отходя ни на шаг от Зоны, которую любил и ненавидел. Представляя себя в образе детектива-интеллектуала Шерлока Холмса, Ломоносов ездил по Европе, расширяя тем самым ареал подвигов гениального сыщика. Доктора Моро он никогда не считал плохим: Лом считал его не понятым. Книги были для него всем, он не просто их читал, он ими жил. Зато наших классиков он хоть и прочел всех до единого, но не любил их произведения. Лом считал их слишком реалистичными, слишком жестокими и правдивыми. Забавно, правда?  До сих пор я с улыбкой вспоминаю маму и тебя, вас вместе, когда вы в тихие вечерние часы читали сочинения русских авторов. Жаль, что этому теперь уже никогда не бывать.
  Но теперь все кончено. Ты знаешь, с тех пор как Лома не стало, меня не перестает посещать чувство, словно на Земле кроме меня больше никого нет. Как будто весь мир вымер, а я вынужден сидеть в этом треклятом бункере и надеяться, что шорох в радиоэфире вот-вот разразиться голосами людей. А их все нет. Мира больше нет, Вера! Там, наверху, вообще больше ничего нет! Нигде ничего больше не существует! Я здесь застрял на вечно... 
    Да, я помню. Я обещал тебе не сдаваться, бороться и не поддаваться навязчивым идеям одиночества. Но я так больше не могу. Сегодня или никогда. Я выхожу на поверхность. Не могу больше тут находиться один среди мрака, тем более я кое что обещал своему другу и подвести его не могу. Прости... Прости меня за все, что я сделал и не сделал. Прости, что не поверил тебе тогда, в аэропорту, что допустил такое... - Сказав это, он долго пытался различить шорох в динамиках, надеясь напоследок снова услышать ее. И, когда надежда почти иссякла, сквозь шум и помехи, прозвучали слова. Ее последние слова:
-Никогда не давай заведомо невыполнимых обещаний...
   И все. Связь разорвалась также внезапно, как и возникла.
***
   Он покидал убежище. Прощался с этим бетонным саркофагом, уходил навстречу неизвестному, туда, где нашла свое последние пристанище  большая часть человечества. На поверхность. 
-Я дал тебе обещание, Лом. Я вынесу книгу наверх, и останусь там. Постараюсь, чтобы в дальнейшем ее нашли и прочли. Забавно... Я до сих пор с улыбкой на лице вспоминаю твои тогдашние слова. На  мой вопрос "зачем?" ты ответил "а чтобы жизнь не казалась легкой". Я иду не умирать, я иду выполнять обещание, данное другу. Прощай, Борь. - Сказал Витя на прощание Ломоносову.
   Он не взял с собой ничего лишнего, только фонарь и книгу. Под привычную легкую куртку надел теплый свитер, на ноги натянул толстые штаны и шерстяные носки. Ботинки оставил прежние, а лицо прикрыл плотным шарфом.  Закончив все приготовления, Витя направился к гермодвери, по привычке выключая за собой свет. Все пространство вокруг, все до боли знакомые детали этого бункера виделись ему почти родными, убежище больше не выглядело заброшенным и опустошенным, наоборот, оно казалось живым. Подойдя наконец к выходу, Витя взялся обеими руками за вентель, и легко провернул его влево. Замок проскрипел прощальную мелодию, петли  пропищали напутственные слова. Из открывшегося перед ним мрака потянуло сыростью и холодом, вдалеке послышались чьи-то шорохи, спустя мгновения затерявшиеся где-то вдалеке. Он ступил на неровную решетку стального мостика, вспомнив тот день, когда они впервые спустились сюда на лифте. Света фонаря хватало с избытком: его яркие лучи, отражавшиеся от влажных стен, позволили разглядеть в противоположном конце туннеля решетку лифта, готового увезти его наверх. 
   Витя шел уверенной походкой, не оборачиваясь и не спотыкаясь, напрочь откинув все сомнения и приглушив в себе страх перед тем, что его ожидало. "Наверное,- думал он, направляя  свет фонаря себе под ноги,- нечто подобное испытывала семья Ноя, спасшаяся от Великого Потопа на им же построенном ковчеге. Может быть они также шли по новой земле, вступали в новый, изменившийся мир. Хм, убежище... Этот ноев ковчег, целых полгода вынашивавший меня в своей утробе, мотавший по безбрежному океану, среди кромешной пустоты и человеческих останков. Он спас меня. Вот только между мною и Ноем есть одна разница: я никогда не был праведником."
   Лифт долго поднимался наверх, на стенах сверху вниз появлялись и исчезали слабенькие лампочки, большиество из которых уже давно перестали работать. Сквозь бетон были заметны полосы сгоревшего кабеля, который, подобно змее, ловко извивался , исчезая в полу лифта.
   Витя чувствовал легкую дрожь в ногах и небольшое покалывание в районе сердца, медленная скорость лифта заставляла все больше волноваться. Он всячески пытался увить хоть какие-нибудь изменения в воздухе, на всякий случай обмотавшись шарфом. "Сколько у меня будет времени?- Подумал он.- Если окажусь в эпицентре, то думаю где-то... Хотя нет. Я столько не протяну, скорее собаки учуют меня и устроят охоту. Так, хватит. Надо взять себя в руки, не на прогулку иду. Книга на месте? Да, вот она. Забыл обернуть ее в полиэтилен, тьфу. Как же так? Может стоит вернуться? Найти хороший примечательного цвета пакет, положить в него книгу, затянуть все это сверху резинкой... Дурная примета возвращаться. Туда я больше не вернусь. Ни за что.- Поток пустословия не прекращался до тех пор, пока лифт не достиг конечного назначения.- Все, приехали. Дело осталось за малым."
  Выйдя в маленькое подсобное помещение, он остановился  перед потайной дверью в стене, чуть не наткнувшись на старый потрескавшийся ленинский бюст. Вот она. Дверь. Стоит открыть, нажать на педаль и обратной дороги для него уже не будет. Полгода, целых полгода он томился в неведении, не зная, что находилось по ту сторону их маленького мира.  Может быть там день, тогда он тут же ослепнет от невыносимо яркого солнечного света. Может быть там ночь, ядерная зима, тогда он замерзнет в пепельном грязном снегу. А если там что-то другое?
   Фонарь нервно подрагивал, выхватывая из темноты отдельные части всякого хлама и разгоняя по норам гигантских крыс, своими маленькими лапками простучавших по полу. Витя присел на валявшийся неподалеку маленький табурет.
"Как же здесь душно. Нечем дышать.- Внезапно сделал вывод он и тут же стянул с себя плотно завязанный шарф.- Какая разница, часом позже, часом раньше. Теперь уже все равно."
-Никогда не давай невыполнимых обещаний...- прошептал внезапно откуда-то из темноты голос Веры. Витя снова вспомнил Те ее слова, изменившие все в его жизни. И это придало ему сил и уверенности, помогло снова подняться, побороть невесть откуда взявшиеся усталость и вялость в ногах.
   Засунув книгу в карман и повесив фонарь на шею, он из последних сил навалился на мраморную облицовку стены  и нажал на педель. Он мобилизовал все имевшиеся силы, но стена сдвинулась всего-лишь на несколько жалких сантиметров. Хлынувший из образовавшейся щели едкий воздух, смешанный с пылью, мгновенно обжог носоглотку, вызвав сильный приступ кашля. Даже плотный шарф не приносил видимой пользы, лишь намокая от тонких струек пота и слез, кривыми линиями стекавших до подбородка.
-Давай, еще немного. Р-раз!
   Щель сделалась чуть больше, через нее уже можно было просунуть указательный палец.
-Еще! Р-раз, два, три!
   Лишь с пятой попытки Вите удалось сделать проход более-менее достаточным, чтобы пролезть  в Мавзолей. От едкого запаха гари слезы текли все сильнее, водной кистью размывая пространство вокруг и делая его все более иллюзорным и призрачным.
-Я выбрался.  Кха-кха... У меня получилось,- радостно и сквозь кашель прошептал Витя, повалившись на холодный пол перед ступенями, ведущими к выходу. В Мавзолее царил полный мрак, одолеть который было не под силу даже сильному свету фонаря: казалось, что невидимая рука художника по ошибке опрокинула чернильницу на холст окружающего пространства.
   Он попытался встать, но ноги наотрез отказывались подчиняться, в ответ на его команды лишь неловко переваливаясь из стороны в сторону. "Я не могу подняться...- начал капитулировать он.- Не выходит...-Обесиленный Витя упал на бок, не в состоянии что-либо сделать.- Надо отдохнуть... Сейчас, вздремну две минутки и встану, выйду наверх... Надо отдохнуть..."
-Никогда не давай невыполнимых обещаний,- раздался голос Веры совсем рядом над ним. Витя медленно открыл слезящиеся глаза и увидел ее, стоящую прямо перед ним. Эта была она, лобовь всей его жизни, внезапно выступившая из мрака, своим ярким солнечным светом рассеившая его. Она стояла на ступенях, полупрозрачная, сказачно прекрасная, одетая в одеяния, словно сшитые из золотистой нити. Ее волосы нисподали до плечь, целеустремленный взгляд был направлен куда-то вдаль.
-Вера... Я... Я не могу подняться...
-Можешь,- тихо, но строго прошептала она.- Если захочешь, ты сможешь. Вставай.- Произнесла Вера и поднялась на ступеньку вверх.
-Подожди, Вера...- Сказал Витя, пытаясь ползти вперед, но она как будто не слышала его, медленно взбираясь наверх.
-Следуй за мной.
   И он начал медленно, поборов усталось и боль в ноге, взбираться, покорять бесконечную, как ему казалось, лестницу. Каждая новая ступеньтаила в себе отрывки самых грустных воспоминаний в его жизни, отягчавших совесть и мучивших в ночных кошмарах.  Он видел то, за что винил себя  всю свою жизнь, чего не мог простить себе. По мере того, как выход становился все ближе, а призрачный образ Веры все яснее и сказочнее, Витя освобождался от тяжкого бремени вины, чувствовал, как исчезает усталость, как подъем становится легче подъем.
-Вера...- тихо просипел он, глядя на нее сквозь слезы радости и облечения.
-Поднимись.- Повелительным тоном сказал призрак прошлого и, не дожидаясь, начал медленно отдаляться в сторону дверей, сквозь щели которых пробивался яркий солнечный свет, падающий на безжизненный и холодный мрамор стен. 
   Витя попытался подняться, оперевшись руками об пол, и, к его удивлению, сделал это без видимых усилий. Прикрыв ладонью глаза, он до боли всматривался в ослепительные лучи, сквозь которые проступали еле заметные очертания Веры. На ее лице проступала нежно-любящая улыбка с легким упреком. Она смотрела прямо на Витю и, захватив его взгляд, указала на полупрозрачную фигурку подле себя. Это был... Это был их сын. Маленький, с прямыми волосами светло-пепельного цвета, тонкими губами и изумрудными материнскими глазами. Он неуверенно смотрел на Витю, сжимая обеими руками ладонь Веры, как бы спрашивая у нее, папа это или нет, являлся ли стоящий на ступенях старик с белоснежного цвета бородой его отцом.
   Впервые за столько лет Витя по настоящему улыбался, чувствуя, как слезы радости и умиления, стекают по морщинам вокруг глаз и ямкам щек. Он попытался приблизиться к ним, но от этого образ сделался только более размытым и неясным.
-Вера... Как его зовут?-Сказал он, протянув руку вперед и сделав еще один шаг.
-Ваня,- прошептала она, гладя по голове их сына.
-Ваня... Ванечка... Мой сын...
   Он прекрасно понимал, стоит ему сейчас поддаться соблазну и прикоснуться к ее личику, обнять свою вновь обретенную семью, стоит ему усомниться в правдоподобности этого явления, достаточно лишь легкого движения в их сторону и все... Видение исчезнет безвозвратно. Но, как и каждый раз до этого, Витя пошел вперед, следуя за ними, ведомый чувством близкого счастья, навстречу яркому свету, пробивавшемуся сквозь частые щели в дверях Мавзолея, покинув который, он слился воедино с чем-то очень прекрасным, навсегда покинув этот мир... Мир, где людям больше не было места... Разве что на страницах давно забытых и  полуистлевших книг.
Конец.