На весёлом промысле

            На фото однокашник по мореходке Виктор Кислый с меч-рыбой.
            Лов в том же районе.

Чем дальше уходит это время, тем больше в нем образуется мест, превратившихся в картины, воспринимаемые, как бы со стороны. История эта из тех, что могла быть забыта, но однажды по случаю рассказанная, обрела законченную форму и осталась в памяти в таком виде.

 Произошло это в годы моей морской юности и долгое время не вспоминалось - просто потому, что была она для тех лет естественной и не казавшейся чем-то особенно замечательной. И только годы обыденной земной жизни позволили, оглянувшись назад, рассмотреть всполохи приключений и аромат настоящей, как хороший  трубочный табак, романтики. Позволили понять, что все это было именно с тобой, что все это ты можешь вспомнить и хотя бы в памяти ещё раз пережить, уже по-другому, сантиментально оценив события.

Года два назад случилось встретиться с однокашником по мореходке. Встреча прошла, как полагается, за бутылкой под легкую закуску, с похлопыванием по плечам, а после третьей с объятиями через стол. Два лысеющих, седых мальчишки, умиленно глядя друг на друга, а не виделись мы лет эдак тридцать пять, занимались обычным в таких случаях делом – вспоминали.

После «…а помнишь?…», или «…а вот с нами было…» шел рассказ, за которым следовал короткий тост, и всё повторялось. И когда рассказал я ему эту историю, он, как-то изменив царившему за столом ироничному, с подначками настроению, помолчав, сказал. Знаешь, мол, я этих историй много слышал, много чего сам перевидал. Да и слушаем мы их, эти истории, обычно, не столько из интереса, сколько из желания поддержать морскую травлю и другу дать высказаться. А вот ты рассказывал, и мне было интересно слушать.
 
Этот разговор, пожалуй, и послужил поводом к тому, чтобы записать этот рассказ, а ответственность за свою смелость переложить на друга. Чего больше было в этой истории, романтики или поучительного приключения, выдаваемого жизнью периодически каждому из нас, судите сами. Итак.

Лето, если мне не изменяет память, 1968 года, Саргассово море, восточное побережье Северной Америки. На одной из банок вблизи Лонг-Айленда промысел хека. Вблизи, это миль сорок-пятьдесят. А хек, это рыба такая. В своё время ею все рыбные магазины завалены были.
 
Затяжные штили, перемежаемые крутыми штормами и ураганами с названиями и без. Я, третий помощник капитана среднего рыболовного траулера «Чиж» мурманской приписки. Лов ведём «бортовым», старые рыбаки меня поймут, тралом. Сейчас так не ловят, все «кормовиками» стали. А бортовой трал, занятие достаточно искусное. Траление со спуском и подъёмом трала на циркуляции. После которой надо выйти на «показания», а проще на место, отмеченное эхолотом скопления рыбы.

Вахты проходят напряженно. Надо и рыбку ловить и правила судоходства соблюдать. В группе промысловых судов нас много, и группа, можно сказать, многонациональная. И поляки и немцы, норвежцы и много ещё кого. Больше конечно наших. И все на одном пятачке «пашем».  Две-три мили в одну сторону, столько же обратно. И так круглосуточно. Со всеми надо расходиться, не зацепившись не только бортами, но и тралами. Напряженная промысловая работа, одним словом.

А вот после вахты отдых, в силу обстановки, такой же промысловый, с выдумкой и азартом. Так вот эту обстановку азарта создавали не мы промысловики с тралами и сетями, а местные рыбаки с американского побережья. Они промышляли крупную рыбу - тунца. Крупного тунца, до полутора метров длиной.

Промышляли они его на скоростных катерах, но очень уж своеобразно. Это сейчас эту рыбу ловят роскошными, технически совершенными спиннингами. Эти же, как китобои его гарпунили. У них на катерах всё для этого было здорово устроено, даже площадка для гарпунера. Выходил он на неё только во время броска.

Для нескольких таких катеров в небе кружил самолетик. Он вертелся над промыслом и даже сквозь треск его двигателя слышны были голоса громкой радиосвязи между пилотом и рыбаками. Он и наводил рыбаков на небольшие группы крупного тунца. Эти стремительные, похожие на торпеды рыбины поднимались на поверхность и кормились плавающим, задушенным нашими тралами и потерянным хеком. Наш промысел и способствовал, по-видимому, появлению этого необычного вида рыбалки.
 
Картина вокруг была удивительно красивая. Голубое с маленькими белыми облачками  небо, в жарком мареве сливалось на горизонте с морем. Ярко синее море, искрилось редкими белыми барашками и бликами стоящего в зените солнца.

Даже наши неопределенного цвета с ржавыми бортами промысловики казались разрисованными шутником художником. Ну, а местные катера с глянцевыми разноцветными корпусами, сверкающими никелем и бронзой, с развешенными вдоль бортов гирляндами розовых и оранжевых буёв делали обстановку на промысле необычайно праздничной и красивой.

Это было близко к тем местам, где одиночка человек боролся за добычу и собственную жизнь в «Старик и море» Хемингуэя. Мы же видели другое, праздничное море. И люди в светлых одеждах на ярких судах весело покоряли его и побеждали громадных морских красавцев, группами появляющихся из изумрудных глубин. Проносящихся, как на параде, между нашими судами, демонстрируя красоту совершенных, похожих на веретено синих, зеленых, фиолетовых тел. И отдававших периодически одного из своих собратьев, как бы в жертву, этому карнавальному, азартному ритуалу людей, пришедших сюда, как на праздник.
 
И хотя трюма у нас были забиты разной рыбой и всяческим морским продуктом, мы невольно включились в этот азартный промысел. Нашлись умельцы, готовые из ничего смастерить снасти. Была разработана своя особая техника лова тунца и скоро дело пошло на лад. В одном случае, когда на снасть взялась особенно крупная рыба и стала таскать по промыслу два больших буя, закреплённых на её конце, в дело включился и капитан. И наш «Чиж», наскоро подняв основное своё орудие лова, метался по промыслу, пока рыбина не устала, и её не подняли на борт.
 
Так вот, на промысле был ещё один участник событий и, пожалуй, один из самых активных. Это была серая акула. Хищник грозный, с повадками кровожадного, бескомпромиссного охотника, занятого только одним – поиском и пожиранием добычи.

Иной раз группа акул устраивала кровавый пир, если за борт к ним попадала крупная рыба или смывались с палубы остатки внутренностей разделываемой рыбопродукции. Они рвали добычу, разбрасывая её вокруг кусками, образуя кровавый хоровод под бортом судна. Жуткое зрелище. Акулы показывали человеку, кто хозяин здешних мест.

Стоило кому то из промысловиков потерять часть улова или выбросить порченую рыбу за борт, как в этом месте появлялась своеобразная «регата» скользящих по поверхности треугольных вертикальных плавников акул, напоминающих косые паруса яхт.

Вот и в нашем побочном промысле они приняли непосредственное участие. Более активные, они первыми выходили на наживку, предназначенную для тунца, и заставляли нас терять время, подтаскивать их к борту и снимать с крючьев. Понятной стала техника лова, выбранная нашими соседями, отдавших предпочтение выборочному гарпуну и скоростному катеру.

Акулы стали раздражать нас, и скоро и на них была организована своеобразная охота. Я и стал её организатором. У капитана, как всегда в таких случаях, совершенно случайно оказалась малокалиберная винтовка и несколько пачек патронов. Сам по себе человек уравновешенный и чувствующий ответственность своей должности, он отдал её молодому помощнику.

И я пользовался ею в своё удовольствие. Стрельба по проплывающим мимо плавникам, торчащим из воды, скоро надоела. Тем более, что акулы, по-видимому, не чувствуя боли, даже не реагировали, когда в плавник попадала пулька, оставляя еле заметную дырочку. Другое дело, когда хищница, проходя вдоль борта за очередной, плавающей на поверхности добычей, вынуждена была для укуса высунуть голову из воды и на короткое мгновение продемонстрировать верх совершенства – треугольник головы с матовой, темно серой с голубизной кожей.

В этот момент она показывала из воды небольшой, размером с донышко стакана, участок на темени, в который, как я успел разобраться, надо было выстрелить и попасть. Это было, пожалуй, единственное смертельное место в теле хищницы, своего рода ахиллесова пята, после попадания в которое наступала мгновенная смерть. Акула, дернувшись, переворачивалась белым брюхом вверх и небольшими спиральными кругами уходила в зеленую глубину.

Саргассово море, по мнению океанографов, являет собой самый чистый и прозрачный участок воды мирового океана. Уходящую в глубину мертвую хищницу было видно долго. Белое пятно с раскинутыми в стороны, как крылья реактивного самолета плавниками, сначала голубело, потом зеленело, пока на глубине два-три десятка метров не сливалось с глубинным цветом воды. Это было красиво и интересно, зрелище собирало зрителей, но это нельзя было назвать охотой.

Это было убийство. Убийца находился в безопасном от неё месте и не пользовался результатами своего точного выстрела. Акула, спокойная, самоуверенная хозяйка океана плыла к своей добыче, привыкшая к полной безопасности. А стрелок, вышедший на крыло мостика с сигаретой и винтовкой в руках мгновенно прерывал одним выстрелом её жизнь, даже не дав почувствовать опасности. Это было убийство.

На моём счету в эти дни набралось девять наверняка убитых акул. Прошу обратить внимание. Я точно запомнил эти числа. Десятую я убил самодельным гарпуном, изготовленным из длинного ломика, какие обычно висят на пожарных щитах. Стоя у низкого борта промысловой палубы, я выбрал одну из пировавших за бортом хищниц и пробил её своим «орудием». На хвост набросили петлю и лебедкой подняли акулу на борт.

Мы не ели акульего мяса. Мы ничего и никак не использовали из туши этой громадной рыбины. Случалось, правда, из вырезанных у акулы челюстей выковыривались зубы, и из этих зубов умельцы делали ожерелья. Согласитесь, шикарное украшение. Не помню, было ли это сделано с убитой мной акулой.

Наши развлечения прервал приход на промысел плавбазы. Промысловики сдавали улов, а с базы получали пришедшие из порта продукты, орудия лова, почту и вообще это был, как бы, контакт с берегом, проведших уже не один месяц в море людей.

Мы в этот раз получали продукты. Время для похода выпало вечернее, буквально на начало моей вахты. На мостике остался капитан, а я с группой матросов на небольшой шлюпке отправился на стоящую в двух-трех кабельтовых плавбазу. Оба наших судна лежали в дрейфе. Большие глубины не позволяли стать на якорь. Суда дрейфовали вместе, и если расстояние между ними изменялось, одно из судов по договоренности на радио подрабатывало малым ходом на удобное расстояние.
 
Перебрались мы на базу. Матросы стали  со склада на шлюпку мешки да ящики носить, а я, если память не изменяет, закончив оформление документов, ушел к коллеге штурману в гости. Прошло время и меня вызвали по громкой судовой связи к борту, где стояла наша шлюпка.

Дело было уже ближе к полночи, а шлюпка была загружена первым грузом. Это была картошка в мешках. Матросы продолжали носить к борту продукты, а я спустился в шлюпку. Не помню уже, кому пришла идея снять подвесной мотор, якобы для увеличения вместимости шлюпки. Может быть и мне самому. Одним словом я решил идти сам под двумя веслами к себе на судно.

Благо погода была исключительно тихая – полный штиль. С высокого борта базы мой «Чиж», казалось, купался рядом в ярком пятне собственного палубного света. Над нами давно опустилась угольно черная южная ночь. И ничего не вызывало моей тревоги. Я только что стоял на светлой, освещенной палубными прожекторами палубе большого судна, в мерном гуле огромной машины, отгороженный чернотой ночи от окружающего меня океана.

 
Шлюпку загрузили мешками так, что она осела, едва на четверть не касаясь планширем кромки воды. Я сел на гору мешков, вставил в уключины весла, попробовал – грести можно. И в этот раз ничего не насторожило меня. Отдали конец и, медленно загребая, я развернулся носом шлюпки и своей спиной к пятну света «Чижа».

Первое время надо мной возвышалась черная стена со светлыми пятнами иллюминаторов и сверкающими мачтами базы. Постепенно стена отдалилась, превратившись в обычное судно, а я, оглядываясь периодически назад, сверяя свой курс, сделал для себя неприятное открытие, что расстояние, оцениваемое с высокого борта базы и со шлюпки, скользящей по поверхности океана, разное.

И что меня естественно не обрадовало, значительно большее, чем казалось. И если светлое пятно базы все- таки отдалялось, то другое сзади, не приближалось. Во всяком случае, мне так казалось. Мне не раз приходилось садиться в шлюпку в море. И даже в худшую погоду. Но, обычно, это было днем. А вот ночью… это оказалось совсем иным ощущением. И ощущение это, как я сейчас вспоминаю, было неоднозначным.

Помню, что появилась небольшая тревога. Вызванная, скорее всего дискомфортом. Согласитесь, грести, сидя верхом на мешке картошки очень неудобно и малопродуктивно. Не разгонишься. Но было и безмятежное романтическое самолюбование. Именно самолюбование. Охарактеризовать тот момент моих чувств можно было так: я и океан!

Невольно стал присматриваться к окружающей меня обстановке. Даже яркие россыпи звезд не делали южную ночь светлей. В воде звезды не отражались, а смотреть вверх, в моем положении и ощущать под собой неустойчивую посудину, не получалось. Надо было смотреть на корму, удаляющуюся базу и легкий, едва заметный кильватерный след, что позволяло некоторое время держать курс, не оглядываясь назад.

И штиль, казавшийся с борта базы идеально глянцевым зеркалом, здесь на поверхности воды ощущался громадными пологими холмами. Они периодически опускали меня со шлюпкой и картошкой в свои глубины, из которых и база и «Чиж» превращались в фонарики на верхушках мачт. А когда поднимали они шлюпку на свой пологий, как громадный холм горб, надо было обернуться и с надеждой рассмотреть приближающуюся свою посудину с твердой палубой, родной каютой и уютной койкой.

Был один момент, когда шлюпку развернуло так, что у меня за спиной оказались оба судна. Передо мной была только тьма. И тишина. Слышны были только всплески весел, да характерное журчание разрезаемой носом шлюпки воды. Эти звуки можно было не брать во внимание.

Я ощущал себя в окружении бесшумно затаившейся, бесконечной, могучей стихии. Над моей головой навис равнодушно мерцающий созвездиями и отдельными яркими звездами купол космоса. Не неба, а именно космоса.  Потому что, слившись где-то на невидимом горизонте с черным безбрежным океаном, небо стало космосом. Я был одинокой песчинкой среди бескрайнего, великого, вечного пространства. И я хорошо запомнил это ощущение.


Неприятности, если это можно так назвать, начались, когда было пройдена примерно половина пути. Я не сразу осознал, что произошло. Но точно помню, что испытал мгновенное, необъяснимое чувство страха. Одно из весел, в момент переноса его по воздуху для очередного гребка, уткнулось во что-то твердое. Представляете? Вокруг открытый океан.

До каждого из ближайших судов не менее одного кабельтова. И вдруг весло упирается в твердый предмет. В полной темноте и достаточно высоко над водой. Невольно опускаю весла вдоль бортов и пытаюсь рассмотреть, найти объяснение. Ничего. Вокруг непроглядная тьма. Концов весел не видно.

Но когда я собрался вновь грести, у самого борта, отчетливо различимый каким-то своим искрящимся светом, медленно, на расстоянии двух вытянутых рук, на встречном курсе проплыл черный треугольник. Он был значительно выше борта шлюпки и показался мне огромным. И когда я его увидел, то уже не секунды не сомневался в том, что я вижу. Теперь я видел это не через прицел винтовки. Это был плавник огромной акулы.

Я и сейчас, в памяти, буду оценивать его размеры на эмоциональном уровне. И это будет правильно. Для меня в тот момент он был огромным. С тех пор я знаю, что имеют в виду те, кто говорят, что страх свойственен всем без исключения. А героизм, это умение побеждать свой страх. Я не стану относить к героизму то, что происходило со мной в той истории.

 Просто были попытки между подавляющим страхом пытаться анализировать ситуацию и искать выход. Я ведь не раз видел, с какой силой бьют свою добычу, бросают её куски и с какой скоростью движутся в момент атаки эти хищники. Что могут сделать со шлюпкой, едва держащейся на плаву эти чудовища, можно было себе представить. А оказаться ночью в открытом океане в их компании за бортом и разбираться, людоеды они или нет, конечно, было выше моих сил.

Была попытка начать снова грести. Все повторилось. И если это не было совпадением, они реагировали именно на движение периодически опускаемых в воду весел. И то, что их, акул несколько, я понял очень скоро. Достаточно им было оказаться сразу с двух бортов. Тем не менее, было очевидным, что единственный способ улучшить своё положение, продолжать двигаться. Простое ожидание, сидя на  ненадежном плавсредстве, когда кто-то заметит мои проблемы, меня не устраивало.

Я не знал планов и настроения моего эскорта. Эти акулы опровергали своим поведением все известные мне сведения о том, что они в ночное время не охотятся и вообще в это время держатся на глубине. По-видимому, в районе промысла изменился полностью их жизненный уклад. Дно круглосуточно перепахивали десятки тралов, а на поверхности постоянно плавали рыбные отходы, сбрасываемые с промысловых судов. Одним словом я не знал, что мне ждать от этих существ.

В голове стойко держалась мысль о том, что я рядом с теми, в кого только сегодня стрелял, находясь в абсолютно безопасной ситуации. А вот теперь все изменилось и я в их полной власти. Мне даже казалось, что они это понимают не хуже меня. Я и сейчас не удивляюсь тому, что в тот момент думал именно так.
 
Итак, надо было двигаться в сторону «Чижа», который по моим прикидкам был уже ближе. Но двигаться осторожно, стараясь не раздражать резкими движениями своих спутников. Всё-таки хотелось считать их спутниками, а не преследователями. Но произошло именно то, чего я боялся. Для того чтобы вернуться на курс я стал «табанить», то есть вращать шлюпку противоположными движениями весел. И загребное весло занес слишком далеко назад, а гребок сделал резче, чем следовало. Результат едва не привел к плачевному концу.

Из под загребного весла рванулось огромное, как торпеда тело, обдало меня брызгами и ушло под шлюпку. Акула задела плавником корпус. Шлюпку качнуло так, что она взяла воду обеими бортами. Теряя равновесие, я отпустил весла и упал вперед, обхватив руками ближайший мешок. Когда шлюпка выровнялась, я осторожно распрямился и был окончательно удручен увиденным.

 Между бортами и мешками с картошкой плескалась вода, а шлюпка осела до состояния, когда забортная вода была практически вровень с планширем. Теперь я сидел не в шлюпке, а на горке картошки, плавающей в океане. Ко всему еще в уключине осталось только одно весло. Второе, то самое загребное, плавало рядом в воде. Но чтобы до него дотянуться, надо было наклониться, рискуя окончательно вывалиться за борт. Теперь я был обездвижен окончательно.

В голове мелькнуло, что вот, мол, и все. Как, однако, быстро. Только что стоял на светлой палубе большого парохода, среди людей. Глянул вверх. Над головой те же самые равнодушные звезды, а подо мной бескрайний, бездонный, живой океан поднимает и опускает меня на своих водяных холмах-качелях.

Вот когда пришла мысль  о том, что все это, и акулы и окружающий меня космос, даже воздух, которым я в это время дышу - одно целое. А я отдельно. И я сам, в какой то момент отделился от всего этого. И теперь я естественно отстранен от решения своей дальнейшей судьбы всем этим целым, единым.

Сколько после этого прошло времени, я не помню. Помню только, что сидел без движений и ждал. Я даже не смогу определенно сказать, чего именно я ждал. Моё плавсредство вращало, и я по очереди видел, то базу, то своего родного «Чижа». Куда меня несло, я понять не мог, но мне казалось, что я не приближаюсь ни к одному из судов. Эскорт не покидал меня.

 Эти существа, как бы задались целью все время держать меня в напряжении. Очертания плавников то и дело проплывали рядом, как будто вокруг меня был организован ритуальный, предшествующий чему-то, хоровод. Иной раз плавник особенно дерзкой рыбины чиркал по борту и тогда ужас сковывал позвоночник, затылок и ноги. А руки мертвой хваткой вцеплялись в мешок.

Я в те минуты много о чем передумал. И конечно, не только об убитых мной акулах. Думаю, я заглянул тогда в пройденную жизнь настолько глубоко, насколько было способно мое тогдашнее само осознание. И нельзя наверняка сказать, что с тех пор я изменил свои взгляды на жизнь. Можно сказать, что я постепенно стал по-другому видеть и осознавать себя в этом мире.
 
Ну, а спасла меня нормальная морская практика. На обеих судах, держащих связь на радио, после моего отхода от борта базы, заметили по времени моё отсутствие. С базы начали шарить прожектора, которые быстро меня нашли.

А «Чиж» ухнул запустившимся главным двигателем, и медленно, наощуп, тоже поводя вокруг себя прожектором, двинулся в мою сторону. Не обошлось без «приключений» и в концовке моего перехода. Уже под бортом «Чижа» ребята, стоящие на мостике, видя мою нелепую, скорчившуюся фигуру, почему-то не гребущую, со здоровым недоумением спросили:

- Ты чё?
- Акулы! – это единственное, что я смог крикнуть. Здесь я, конечно, преувеличиваю. Это был не крик, а максимально громкий шепот. Если такое определение можно применить.

Команда прореагировала быстро и естественно. По мне шарахнули из двух ракетниц, вернее по тому месту, где бултыхалась моя посудина. Ракеты срикошетили от воды и пронеслись, как мне показалось, прямо у меня над головой. Не знаю, были ли в это время рядом мои преследователи и напугала ли их эта стрельба, но мне она очень не понравилась. В очередной раз мне дали почувствовать зыбкость и неустойчивость жизненной ситуации.

Потом я поднялся на борт и было все, чему следовало быть. Разборы, оргвыводы. Но больше всего шуток.  И шутки не прекращались до прихода в порт. Особенно, когда в столовой подавали картошку. Помню, что меня первое время расстраивало, скажем так, непонимание некоторыми, что со мной произошло. Были и советчики, считавшие, что я немедленно должен начать «квитаться» с акулами.

Так вот, хотя на промысле мы были еще не один месяц, счет убитым акулам я остановил на цифре десять. В этом меня понял правильно, пожалуй, один капитан. Без шуток. И винтовку спрятал. А промысел перестал казаться мне чем-то веселым и праздничным. Это я точно помню.