1. периферия

Моя комната. Полдень. Выкурил с утра одну целую сигарету и две половинки. Сейчас закурю четвёртую. Закурил. Вчера вечером я сказал себе, завтра начинаю новую жизнь. Перестану быть курильщиком табака. Сколько об этом уже думал. И всё никак. В прошлом году  даже занёс себе в план, что в мае не курю. А сегодня – двадцать восьмое марта нового года. В кресле передо мной сидит Ник. Займи червонец, говорю. Конечно. Он достаёт червонец. Благодарю. Ник слегка пьян. Ты знаешь такого-то человека? Нет, говорю. Умер три дня назад. Сорок семь лет. Ник помахивает указательным пальцем. А мне уже больше, и я живой. Знаешь, старик, я живу сейчас такими кусочками. То быстро-быстро. Тын-тын-тын-тын-тын. А то так медленно-медленно. Тын, тын, тын. Когда быстро, радуюсь жизни. Когда медленно, наблюдаю красоту. Так ты оптимист, очень хороший взгляд на вещи. Старик, правда? Ник обрадованно смотрит в мои глаза. Господи, как хочется курить! Телефонный звонок. Слушаю. Это Лулук. Сейчас к тебе зайду. Хорошо. По моей просьбе он принёс пачку Кэмела.  Разговор об искусстве.  Испивший хоть раз хочет ещё и ещё. Лулук говорит, что это капкан. Кому-то понравилось –  он сунулся. Капкан – хлоп и сработал. А другой не понимает, таращится на всех. Но чувствует, что что-то происходит. Я из этой пачки обкурился в доску! Главное, достаю каждую новую сигарету и думаю, думаю, думаю. О процессе курения. Новые сутки. Двенадцать ноль шесть по летнему времени. Сейчас закурю четвёртую сигарету. Закурил. Сделал свежий чай. Написал, что сделал свежий чай. А зачем? Какие-то вопросы навсегда останутся без ответа.  Это обычное дело. Да, кстати, фарфоровый чайничек треснул. Так, тик – и треснул. Жалко. Неосознанно закурил восьмую сигарету. Сразу после седьмой. Поговорил по телефону с Ватиканом, разволновался и не заметил, как закурил. А это, оказывается, уже восьмая. Сейчас закурю девятую. В июне мне исполнится сорок лет. Что у меня есть? Руки, ноги. Целы. Зубы. Не все, правда. Надо ими заняться. Недавно болели. Дети. Здоровы. Денег вот не хватает. Зато весна. Что ещё? Да практически всё. Шестнадцатая сигарета. Денег всегда будет мало. Это проверено. Сегодня не хватает на хлеб. Завтра, допустим, не хватит на самолёт. С другой стороны. Всё равно, способность ходить по воде не купишь. А если и купишь, то на хрен она? Сейчас выкурю семнадцатую сигарету и лягу спать. Явный прогресс на сегодня. Периферия. Время где-то за полдень. Звонок. Слушаю. Я куда попала? В квартиру. Молчание. Белый воздух и жёлтый песок. В песке – рояль. Тоже белый. Ножки наполовину засыпаны. Возле рояля Ржевский и Каркалыков. Рядом пол-ящика тёплого, до блевоты, сухого вина. Очень душно. Ну и скука! Навалить в рояль, что ли? – говорит Ржевский, лениво перебирая клавиши. Каркалыков скептически крутит головой, не поймут, поручик, – Азия-с! Утро следующего дня. Напротив меня пустое кресло. Третья сигарета. Пришла на ум старая мысль. Вот это кресло, передо мной. Его нет! Конечно, трудно в это въехать, но дело обстоит так. Передо мной находится кресло. А я смотрю на него. Как же его нет, когда оно есть? Вот моя рука. Её тоже нет, что ли? И меня нет? Приходится констатировать этот факт. Десятая сигарета. И последние станут первыми. А что будет с теми, которых нет? Чика недавно рассказывал мне, что его озарило. И он понял вот эти слова. Возвращаюсь, говорит, с работы последней электричкой. А толпа отдыхающих обычно соскакивает с поезда и дёргает вперёд. Ну, а я иду не спеша, сзади всех. По подземному переходу. А двери там, на выход в фойе вокзала, закрыты. Поздно. Об этом ещё никто не знает. Потом, видимо, они – бах, ткнулись  – закрыто. Разворачиваются и ломятся назад.  И я поворачиваюсь, и – шшшик! Прояснилось. Я ж был в конце толпы, а стал – в начале. Вот оно! И последние станут первыми. Чика со страшной силой поглощает разных мужиков. Сегодня он взял у меня Платона и Гегеля. В городе чума. Какая форма? – спрашиваю. По словам Ани, её ни с чем не спутаешь. В прошлом году под Уфой зарегистрировали три случая. И пессимист Шопенгауэр. Которому, должно быть, всё равно. Берёт свою задницу в горсть и сваливает. А Гегель остаётся. И кидает кони. То есть загибается, говорит Чика. Любопытно. Надо проверить в энциклопедии. Десятая сигарета. Человек безотчётно стремится быть. Это нормально. А потом хочет казаться. И вот ему уже кажется, что он есть. Птах не разрешает публиковать связанные с ним эпизоды. Толпа, мол, не поймёт. Ну и ладно. Помню, читал свои тексты в библиотеке. И одна девушка мне, а вы поступаете так, как у вас написано? Конечно, говорю. А сам думаю, что я несу? Слова не должны расходиться с делами. Сказано, пошёл в задницу! Вот и иди. Закуривай одиннадцатую сигарету и иди. Двадцать вторая сигарета. Африка. По-французски – Фрикю. А может, как-то иначе. Во всяком случае, здесь нежарко. И никого не видно. Только портрет Мао Цзэдуна. Вверх ногами. На подбородке родинка. Как у индианки. Если подрисовать сбоку глаза. Я склонен думать, что философия, в некотором роде, есть анализ своего самочувствия. Стоит корова. Смотрит перед собой. И жуёт, жуёт, жуёт. Восемнадцать четырнадцать. Наверно, так. И есть в этом что-то. Я вынужден признать, что есть ещё и другие люди. А также события, связанные с ними. Это слабо-управляемые места моего пребывания. Места расположены таким образом, что жизнь продолжается. Когда я говорю, что я один, это значит, что мне никто не поможет. Если я предпринимаю шаги вне. Сын принёс из школы пасхальное яйцо. Выточенное из дерева. Он хочет обклеить его бисером и подарить маме. Своей маме. То есть моей жене. А сейчас он положил яйцо на книжную полку. Прямо передо мной. Жена готовит на кухне почки, извлечённые из живота коровы. Ну и запах! Кроме меня никто не ест. Мне предписано быть тем-то и делать то-то. Несмотря на сомнения. Я подозреваю, что нахожусь иногда в состоянии невменяемости. Например, наволочка под щекой влажная. Значит, я спал. Да так сладко, что слюна вытекала изо рта на подушку. Или, например, был пьян в стельку. Орал, что гений, и приставал к людям. Об этом мне рассказывают. Свои вынужденные шаги я склонен именовать судьбой. Добровольные пусть будут искусством. Суббота. Полдень. Пятая сигарета. Мне нравится беседовать с Чикой. Не косит под умного. Не цепляется за слова. Поругался с матерью, так она ещё и на пиво дала. Чо поругался, спрашиваю. Да, понимаешь, она бульон мне на работу готовит. Я беру с собой литровую баночку, в обед разогреваю и ем. Люблю бульон из свинины. А она в этот раз из говядины варит. Я говорю, сама ешь этот бульон! А она, чо ты орешь, говорит, пойди да купи свинину. Представляю, какой это будет эзотерикой через три-четыре тысячи лет. Люб-лю буль-он из сви-ни-ны! – как заклинание будет произносить, обратив к востоку глаза, какой-нибудь усердный послушник с подбритым затылком. Тридцать пять минут первого в Магнитогорске, дорогие радиослушатели.