10. ключ

Внизу гуляют, аж здесь слышно. Сколько можно? Надоели уже. Скажи им спасибо. Это – обыденность. Твоя предохранительная скорлупка. Лежи спокойно и не дёргайся. А если её не будет? Вот этой оболочки. Ты знаешь вообще, где ты находишься? Знаешь, какие звери здесь бегают? А? Ну, попробуй, сыми свой гипс! Вылупись из яичка обыденности. Думаешь, крылья прорастут? Схавают в два счёта! Без приправы. Охнуть не успеешь. Ну? Ты готов к откровению? Пушкин – учитель Гоголя? Спрашивает меня сын. А мама говорит. Вот послушай, может такое быть или нет? Женщина, в магазине. Покупает продукты. Подержите, пожалуйста, ребёнка, обращается она к соседке в очереди. Та берёт младенца, осторожно. Свёрточек такой. Ну, может, полгодика, а может, и меньше. Мамаша в соседний отдел на минуту отошла. А эта держит и думает, дай на личико взгляну, и приоткрывает краешек покрывала. Оттуда малютка, так мило таращится на неё, и вдруг. Ну чо, посмотрела?! Говорит. Та с испугу чуть не выронила. Ну, может такое быть? Мать, говорю, а ты Брэдбери читала? Какой там Брэдбери! Она о таком и не слыхивала даже. То ж фантастика. А это, просто из гастронома пришла и рассказала. Вот тебе и Брэдбери! Так Пушкин – учитель Гоголя, или наоборот? Затрудняюсь ответить ему что-либо вразумительное. Ну, Пушкин старше немного, отвечаю. Возможно, он. А чо ты спросил? А я думал, Гоголь – учитель Пушкина. Интересно, что у него в голове? А что у меня в голове? Не знаю. Вообще кто-нибудь когда-нибудь о чём-нибудь будет знать или нет? Без черновиков. Нет, наверное. Слишком далеко забрались. Давай спустимся, предложил несуществующий собеседник. Давай, согласился Гога. И засеменил по чёрной лестнице вниз. Десятый, девятый, восьмой, шестой. А что же случилось с семёркой? Ничего, просто пошутили! Это из ихнего видика. Зря я всё-таки давеча насчёт яиц. Они ничо, классные ребята. Жизнелюбы! Пятый этаж. Встретил мужчину. Тоже спускается вниз. На отчима похож. Надо как-нибудь помириться с ним. Хоть бы лампочки поярче ввернули, говорит мужчина. Да, откликается Гога. А на стены посмотри! Где они только берут эту краску? Вот так вот вбить крюк в стену и – удавиться! Самое место. Мужчина замолчал. Потом остановился. На две ступеньки ниже. Взял Гогу за рукава, – слушай, давай я тебе дам семь рублей сорок две копейки, и ты станешь моим отцом! Вашим отцом? В каком смысле? Пугаясь, спросил Гога. В самом прямом – я сын, а ты отец! Он смотрит на Гогу,  по щекам слёзы катятся. Что вы, да что вы?! Гога отбросил его руки. Вы и старше меня, да и вообще, что за фантазии? Не понимаю. А мужчина – ну пожалуйста, ну пожалуйста! Да что вы пристали, в самом деле?! Гога выбежал на этаж, к лифту. Двери открылись. Шагнул внутрь. Здесь одежда. На плечиках висит, как в большом шкафу. И так шелохнулась, будто ветер пробежал. Или прячется кто? Жутко стало Гоге. Потерял двери, не может выйти оттуда. И мальчик вылезает. Из вентиляционного отверстия. Лет семи. На роликовых коньках. Ты чо тут делаешь? Да играю тут. А куда ведёт эта дырка? Да вон, в больницу. Ну-ка, показывай! И полез Гога вслед за пацаном. Действительно, там больничный этаж. Сёстры, капельницы, белые халаты. Тут в Гоге проснулся некий ответственный родитель. Здесь у вас мальчик на роликовых коньках раскатывает, непорядок! Обращается он к медперсоналу. Где? Какой мальчик? Мы его давно ищем! И схватили мальца. А тот затрепыхался, заверещал. Я же спас тебя, дядя! Я ж выход тебе показал! Дядя! Дядя! Гога оторопел. Как это получилось, что он предал пацана? Господи! Что вы с ним делаете? Куда вы его? Гражданин, проходите! Не волнуйтесь, это наша работа. И вообще, без халата не положено! Так что проходите, проходите! Как же так получилось? Сам не ожидал. Гога вышел, душа не на месте. Как же так? Опять чёрная лестница. Вниз, вниз! Вот и первый этаж. Вахтёрша. Чо нада? А сама так беспокойно поглядывает и будто не узнаёт. Мне ключ от галереи нужен. А ключ этот в пристройке, милок. Я одна боюсь туда! Там кругом мясо висит. Ну, пойдём, провожу. Вышли в темноту. Идут на ощупь, рука в руке. Не отпускают друг друга. Вон и пристрой. Еле угадывается. Старобытное, приземистое сооружение. Слабо отсвечивает багряным. Как электронагреватель на Самстрое у дядьки. Корпус того нагревателя был сварен из металлических уголков. Такой неподъёмный, четырёхногий монстр. На нём асбестовая труба, обмотанная крупной спиралью. И называлась эта штука почему-то козёл. Включали на ночь для обогрева дома. А праздник какой-то был. Взрослые гуляли и остались там до утра. Пошёл Гога ночью пописать, а на дороге – козёл! Вот Гога спросонья-то и наткнулся. Приложил к нему свои маленькие пухлые ладошки. Прилип. Дёргает, задыхаясь от дыма, а козёл не пускает. Это было весной шестьдесят первого. С той поры и живут на его ладонях странные перевитые линии. Вон проход, милок, шепчет вахтёрша, иди. Девять шагов прямо, два шага налево, упрёшься в стену, пошаришь. Ключ прямо здесь висит. Возьмёшь – и обратно. Иди, милый. А я здесь подожду. Темень хоть глаз выколи. Но Гога всё равно зажмурился, как в детстве. И двинулся. Пятнадцать пятьдесят шесть. Двинулся в смысле крыша поехала?! Заржал несуществующий собеседник. Ну, как ты? Как ты там? Как сходил? Пифагор и Пипа обступили Гогу, заглядывая ему в глаза. Сзади жарко дышал в спину Кэмел. Гога крякнул. Да, сразу и не расскажешь. Погоди, дай соберусь. Яйца какие-то, деревья, люди не люди, сам не пойму. Пипа, кстати, тебя там видел! Да что ты! Ладно, мужики, а попить чо-нибудь не осталось? Конечно! Вон Титик смирновки принёс. Гога замер. Ледяная волна по телу. И колбаса, ничего не замечая, продолжал Пипа. Сегодня он при деньгах. Башляет. Он ведь теперь у нас надзиратель. На инспекторскую работу устроился. Гога обернулся. Видит, в западном кресле Титик сидит. Ты?! Я, Гога, я. Что вылупился, как на, даже не знаю, как на кого. Как на новые ворота, – сострил Пипа, расставляя рюмки. Стоят они посередь степи, совершенно новые. С нуля. Одни ворота. Больше ничего нет. Вот и думай. Ну, вздрогнем! Гога нагнулся к Титику. Слушай, а ты и вправду Коричневый всадник? Коричневый, коричневый, как анализы язвенника. Что, не похож? А если серьёзно? А если серьёзно, то да. Гога побледнел. И чо, мы с тобой щас как? Бороться будем, или как? А чо как! Чо как, Гоша! Фигня всё это. Жёлтые всадники, малиновые, фигня. Чушь! Просто чушь. Не настоящее! А настоящее – тихо спросил Гога. А настоящее, что настоящее, а что нас-то-я-ще-е?! – хороший вопрос, хмыкнул Титик. Будь здоров! Гогу отпустило. Весь этот традиционный свист, продолжал Титик, и насчёт всадников, и насчёт больших поступков. Всё это такая ла-а-ажа, чёрт возьми! Страшное в другом. Я вот сижу в этом кресле, а кресла-то и нет. И меня нет. И тебя нет, Гога! Но Пушкин-то есть. И Толстой. Да, Пушкин есть. Я же о другом, Гога, ты сужаешь, сужаешь всё. Пушкин, он, понимаешь, в тебе, во мне, вон в Пипе. Но меня-то нет! И тебя нет, и Пипы нет. Вот в чём дело, любознательный ты наш! Нас нет! Погоди, Титик, смотри, вон Пипа выдохнул, дёрнул и закусил. Разве это не доказательство? Нет, это не доказательство. Это привычка! Понимаешь, Гоша, доказательств требуют не очевидные вещи. А на очевидные вещи просто глядят. Лупятся! Как бараны. На ворота в поле. И балдеют. Ведь очевидное, оно – вот оно. Смотри! Да, глаза не выросли. А как же они вырастут, если их нет?! Нету глаз, Гошенька! Титик замолчал, покручивая и разминая между пальцами сигарету без фильтра. Гога рассматривал его. Будто впервые. Нет, не гонится он за Гогой. И никогда не гнался. У него свои вещи. И никакой он не преследователь. Просто усталый путник. Скиталец. Вот он остановился в предгорье, опираясь на посох. Как странствующий даос. И задумался. Впечатываясь одиноким силуэтом в пачку Памира.