Море

     Море капризно, широко, бесчеловечно, одушевленно… Соберите все эпитеты и вы убедитесь, что каждый чудесно подходит. Думаю, именно поэтому оно между мужским и женским родом. И отнюдь не среднего — мудрено решиться усреднить товарища. А по мне, кому какой.
    Замечательных свойств субстанции не объять. Парень, к примеру, имеет настояние ударять в сравнения. Сопоставим, скажем, лес. Невольно вспоминается геометрия зрячего и отсюда маломерного пространства, где ходки напоминания жизни: комары ленивые и пьяные от голода, их щелкаешь с унылым сладострастием, равномерное дыхание собаки, словно вжиканье двуручной пилы. Где-то в иных измерениях лиловая мазня облаков… И особенно шумы. То отдельные партии — цокот, художественный свист, рапсодия лесных обитателей (кукушка, подруга, несет чушь), то пошла ширина и прочие размеры и заволновалась природа; остальное мягко ложится, выжидает, сопротивляется приятной угрозой — вплетаются мелкие, но живые противоречия очарованных существ.
     А море иначе. Курлычет, шелестит, произносит — умертвляет уши. Вечность настояна в звуках, шелестит разговор таинств, грозит язык неумеренных и сверхъестественных сил, настойчивым шепотом дают о себе знать неизведанные грани жизни.
     Другое дело, иногда накатит следующее. Отсутствуют строения, растительность — море по большому счету горизонтально, двухмерно, сокращается выбор. С этой точки зрения вблизи берега гражданин интересней. Однако как раз в точке зрения и штука, ибо она микроскопична и, стало быть, кукишеобразна.
     Чрезвычайно вольно вечерком спорится на яхте — теснота, пьяное, качка… наконец, море разлито.
     — Религия зло уже потому, что дает повод для войн. Все выдумывают своего бога — поскольку его нет! — шумит один.
     Второй доказывает:
     — Женщины тоже начали впадать в самореализацию. Но у них нет нравственности, ибо привыкли к боли и телу. Оттого и низки: нагадить — суть желание что-то сделать… Россия обабливается — характерно!
     Третий делится:
     — Для меня привязанность — это некие психологические ниточки, с узелками, с переплетениями, с обрывами и так далее, — но живая связь, адекватные поля.
     — У Андре Мальро есть: «Голоса других людей мы слышим ушами, а наш собственный — горлом». Глубочайший посыл. Наша личная жизнь, как минимум, подтверждается через сказанное вообще. Когда говоришь ты — веско, оттого что лучше никто не знает, практически физиологическая вещь… Кто-то возразит: здесь такого можно наговорить! Заблуждение — лгать о себе есть смысл. Но себе…
     — По причине объективной, где, как всем понятно, субъективное составляет основание, я бы теперь пожрал.
     Закат мрачнеет, запаливаются звезды. В углу препирается троица:
     — Народ мы никчемный. Ленивый, пьющий. Несомненно, что самая полезная нация — американцы. Солянка, конгломерат изгоев. Но сомкнутый одним — индивидуализмом, жаждой результата. Как бы дико не прозвучало на первый слух, именно они возглавят тропу к устройству, названному коммунизмом.
     — Идеология конечного результата пагубна…
     — Американец и русский — это может и хочет. У человека, который может, шире диапазон чувств.
    — Не соглашусь в комле. Американец делает короткую фразу и за ней глубокий, потому что опробованный, смысл. Русские длинны, им интересны чувства, которые ведут к каким-либо смыслам.
     — Ха, к смыслам? Предлагаю поднять сказителя на смех.
     — Американец — это биология. Деньги и власть и есть химизация человека. Особенно деньги, ибо — унифицируют. «Деньги делают человека» — Аристодем, шесть веков до нашей эры, братцы. При всеобщем благоденствии деньги останутся средством для игр разного свойства, так и игра станет унифицированной сущностью.
     — Ты неустойчив.
     — Нет, если в вестибулярном смысле — пол литра выдерживаю без закуси.
     — Бросьте — американец, русский. Демократия, социализм. Дэн Сяопин сказал: «Не важно какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей!..» И результат подкрадывается. Собственно, прет.
     — Демократия дает возможность быть первым или, что прочней, индивидуальным любому. Но при отсутствии культуры такая возможность заставляет действовать любыми средствами.
     — Современная Россия бросова, ибо идеология власти одна — самосохранение.
     — Если бы у проблемы существовала всего одна причина, с ней доступно б стало бороться.
     — Брехт: ведущего ведет ведомый. Русская интерпретация: «по Сеньке шапка», «народ достоин своего царя». Правда есть и обратное: каков поп — таков приход…
     И, конечно, ночи. Соберите всех писателей и художников мира и… ни черта не получите. Ночи бесчеловечны, потому что хочется выть и молчать. Впрочем, петь и смяться тож. Не терпится жить всегда… И комар-то тебе мертв, и прохлада рожу ополаскивает. Смерть, какая жизнь. И луна в полглаза, и стоишь акелаподобный.
      А утро. Сидящие на воде чайки, неподвижные, словно манки. Неназойливо тащит зефир. Оскорбительно убедительные, будто кулак в нос, облачка в чугунной синеве. Щемящая свежесть, теплое мерцание мелких рябоватых плешин, и исполинское ощущение свободы и жизни. Каждый жест ленив и прелестен, ждешь несбыточного.
     Тем временем затяжной дождь — вот цимес. Кропит нудно, досадливо, пологие, пассивные волны испещрены мелкими мишенями. Горизонт смыт, шибкие тучи размыты, небо свисает недалече прокисшим творогом, растворяется в смиренной, тучной малахитовой туше. Угрюмо бурчит мотор, такелаж неряшливо собран. Дождь не обуздывает, но усмиряет, ополаживает, обезличивает, ход мыслей соразмерен. В кубрик, в кубрик, — кофе дуется со смачным хлюпаньем. И болтовня — отчаянные мысли выглядывают в такие часы.
     Заливает как всегда Егор:
     — Проституция всех видов и воровство — следствие войн и революций. Я, конечно, проституток люблю, ибо вполне христианское призвание. Но не всех видов… Вот Ленина все мочат. С кого пошло? Да с Ельцина — ой как проституцию-то мужик, да самых неприглядных образцов, развил. А вы возьмите и поставьте рядом две эти фигуры. И все, картина станет полностью ясна… Либо хоть такая история: мужики-то прежде за идею по каторгам запросто хаживали. Предложите-ка троице, что страну угробила, отсидкой попользоваться. Описаются… И вообще, цивилизация и нравственность несовместимы, ибо прогресс насаждает знание и показывает самый широкий спектр человеческих проявлений. Бессмысленной становится любая единица и, значит, нравственность. Получив право, добыв возможность, обретя свободу, человек становится циничным. Пример — российская элита, верхи. Когда первые лица делают заявление и ничего не происходит — это цинизм высшей марки… Революция, которую устроил тщеславный и брутальный Ельцин, в окрестности цивилизованной состоятельности вызывает естественное сопротивление, и когда стало ясно, что беспомощность всплыла во всей великолепной красе, нужен наместник, долженствующий оградить от возмездия… Кого выбирать в таких обстоятельствах? Понятно, человека, который контактен, иначе взять, обучен саморекламе и, главное, уперт в самосохранение. Следственно, будьте добры пожаловать — кэгэбист. Где еще учат именно этому, где развивается вышесказанное до инстинкта — и, стало быть, отсутствуют нравственные ингредиенты и народ — до фени…
     И в том же духе. В итоге сообщал:
     — Французы галантны, оттого что их женщины… м-м… непривлекательны. Так сказать, компенсация.
     Никто не улавливал смычки, но, купленные на «непривлекательны», соглашались сопя, кивая, шмыгая носом, молча. Впрочем, Володя Зарубин, капитан, не оставался бездушен:
     — Ты становишься брюзглив — это признак.
      Бывают дни, когда цвет неба насыщенней, чем моря — кажется, природа перевернута, потрясающее ощущение. Зарубин уверял, что в такие дни воздух имеет вкус яблок. Идти в медузах, гиблый шорох, будто вода болеет — возникают мысли о смысле жизни. Чешуйчатая, ослепительная поверхность при уходящем солнце.