Трудотерапия

               
Нас трое - ты, твоя болезнь и я.
Если ты будешь бояться своей болезни, чувствовать себя у нее в плену, а тем более держаться за нее, стоять перед ней на коленях и дрожать, мне будет нелегко помочь тебе.
Но если ты и я объединим наши усилия и вместе направим их против твоей болезни, то очень скоро изгоним ее из тебя, и ты станешь здоровым!
Гиппократ


  Трудотерапия

Ночью просматривал Карнеги о трудотерапии и вспомнил 1961-62 год, когда я лежал в больнице.
Сначала папа отвез меня в соответствии с направлением в г. Камышлов, в госпиталь инвалидов отечественной войны. Положили меня в палату на первом этаже, а второй, третий и четвертый этажи занимали, умирающие от туберкулеза, бывшие защитники отечества. Каждый день мимо нашей палаты проносили носилки с телами уже отбывших в иной мир. На это было страшно смотреть, страшно то, что, мне казалось, все относились к этому спокойно, а места умерших не оставались пустыми - их места занимали вновь прибывшие. Жизнь на верху мне показалась похожей на зал ожидания железнодорожного вокзала - в ожидании своего поезда, в основном это были мужчины, играли в домино, поедали скудную пищу, и спокойно, без каких-либо эмоций, выносили вчерашних партнеров и продолжали "забивать козла" в ожидании своего поезда.
 
Когда папе было за шестьдесят он, рассказывая об умерших своих коллегах по работе, говорил: "бьют по нашему квадрату" и я представил себе сидящих под бомбежкой или артобстрелом, каждый в своем окопчике, стариков, которые знают, что это не тот случай, когда после обстрела можно спокойно выбраться из окопа и продолжать мирную жизнь. Рано или поздно снаряд ударит по твоему окопу. Думаю, что не всем легко это сознавать, но не чувствовать себя обреченным поможет только работа, забота о ком-то, а не копание в своих чувствах. Многие из его знакомых-сослуживцев кроме работы на производстве не умели ничего делать, не имели никакого увлечения (хобби) и, выйдя на пенсию, вдруг оставались не удел.

Папа по дому все делал сам. Любил и имел хороший, по тем временам, инструмент. Рабочий инструмент, а не коллекцию. Он, работая на заводе до 68 лет, говорил мне, что боится уходить на пенсию.

Возвращаюсь к вопросу о трудотерапии. Пролежал я в госпитале около трех недель. За это время папа добился, чтобы меня перевели в детский костнотуберкулезный санаторий в г. Сысерти, что под Свердловском. Приехал он за мной как раз в тот момент, когда мне ставили укол: 10 кубиков 10% хлористого кальция сестра ввела мне в руку внутримышечно. Когда я сказал ей, что укол болезненный она ответила, что дольше помнить буду. И я помню этот укол до сих пор по выпавшей мышце на правой руке. Оказывается, она просто перепутала лекарство. По этому случаю меня задержали в госпитале еще на три дня, а папа ожидал эти дни в гостинице. ДТС в Сысерти был создан в 1936г. и все, кто тогда были детьми, продолжали состоять на учете и периодически приезжать на лечение. Поэтому там были корпуса и для взрослых. Корпуса - это деревянные одноэтажные дома бывших заводчиков, построенные для них Демидовым (так рассказали мне старожилы).

В корпусе, куда меня положили, было несколько комнат и большая, наполовину закрытая крышей, веранда. В большой комнате стояло около десяти кроватей (все кровати на колесах), пианино, а на нем два телевизора "Луч". В комнате поменьше стояло 4 кровати. На одну из них положили меня. В этом же корпусе был кабинет главврача, рентген кабинет и еще что-то.
Осматривал меня, назначенный моим лечащим врачом, мужчина в морском кителе. Внимательно выслушал меня и дал команду наложить на правое колено гипс.
А история моей болезни такова:
Весной 1959 года меня перевели на работу ст. механиком вновь строящегося прессового корпуса. Это было большое здание длиной около 500м и разновысокое.

В средней части корпуса бала высотная вставка - высота подкрановых путей - 38м. В то время ответственность за содержание зданий лежала на механиках корпусов. Крыша на нашем корпусе бала плоская с фонарями и покрыта мягкой кровлей (рубероидом). Летом, чтобы не плавился от жары битум, мы приглашали пожарников из заводской пожарной команды, чтобы они поливали крышу водой, а зимой, чтобы убирали с крыши снег. Я периодически проверял, чтобы при уборке снега не была нарушена кровля. И вот однажды с высокой зоны я решил спуститься по наружной пожарной лестнице. Когда я спустился вниз, то обнаружил, что лестница заканчивается где-то на уровне второго этажа. Подниматься снова вверх на 40 метровую высоту я не захотел и решил спрыгнуть вниз. Для меня это не представляло ничего страшного, т.к. я в то время занимался спортом, и прыгнуть с такой высоты для меня не было проблемой. Но оказалось, что под снегом лежала куча битого кирпича, и при приземлении я подвернул в голеностопе левую ногу. Не больше недели я похромал и забыл об этом случае, а весной у меня вдруг опухла нога в голеностопе, да так, что мне стало трудно ходить. Бригадир слесарей, работавших со мной, сделал мне из алюминиевой трубы с текстолитовой ручкой красивую палку, а врачи наложили на голеностоп гипс. Сидеть на больничном, когда в корпусе идет монтаж оборудования, я не мог. Так и ходил я по корпусу с палочкой. Через месяц гипс сняли, опухоль спала. Но к весне следующего года я стал чувствовать по утрам боль в правом паху. Стоило мне на работе или дома немного посидеть, и я с трудом вставал сначала из-за боли в паху, а затем и в правом колене. В начале августа мы собрались поехать в лес по грибы с сыном Вяткина Николая Лукича, одного из опытнейших слесарей цеха №4.

 Но утром я почувствовал, что не могу согнуть ногу, т.к. колено опухло, как будто в него накачали жидкость. Из лесу за руль должен был сесть Володя, т.к. я вынужден был лечь на заднее сиденье и поддерживать свою ногу: мне казалось, что вот-вот лопнет кожа на колене. Утром я пошел в поликлинику. В этот день врач-невропатолог, которая консультировала меня, договаривалась положить меня в больницу на обследование, т.к. никто не мог установить диагноз. Когда она увидела мое распухшее колено, она повела меня в кабинет, в котором принимали хирурги и говорит: "Ну вот, теперь Вы можете убедиться, что это Ваш больной". Меня отправили в хирургическое отделение нашей больницы.
Зав. отделением, Кесарь Афанасьевич (мой сосед по гаражу) выкачал из колена два огромных (как мне показалось) шприца соломенного цвета жидкости. И я почувствовал неимоверное облегчение: как будто я долго стоял на одной ноге и, наконец, могу сесть. Прошел день - второй и у меня опять все повторилось: колено - как пузырь. Опять откачали.
Больные в палате не держаться больше недели, а я продолжаю лежать и неизвестно, когда это кончится. Колено оборачивал эл. грелкой, но к концу месяца пришлось откачивать каждый день, а ноющая боль не давала уснуть по ночам.
В конце месяца я попросил, чтобы мне дали направление в Свердловск в Институт восстановительной хирургии на обследование. Там мне назначили рентгенотерапию. Я прошел безрезультатный курс лечения и снова попал в хирургическое отделение в ту же палату.
В этом отделении работал хирург Аркадий Израилевич Килимник. Когда он дежурил по ночам, он заходил к нам в палату и брал у меня почитать журналы. Однажды он поинтересовался, что со мной и, почему я так долго лежу и не сплю по ночам. Я рассказал, что не только я, но, по-моему, и лечащие врачи не знают, что со мной. Он посмотрел мое колено и предложил снять грелку, а сестру попросил принести резиновую грелку со льдом и предложил положить его поверх одеяла. "Если будет хуже, снимите, а утром я к Вам зайду". Уснул я, как убитый. И проснулся очень поздно: все в палате вели себя очень тихо и не хотели меня будить. Чуть позднее зашел Килимник. Он говорит, что я так крепко спал, что он решил дождаться, пока я проснусь, и повести меня к рентгенологу на обследование. Рентгенолог Минц Лев Григорьевич известный в городе врач, сделал снимки моего колена и тут же мокрыми посмотрел их. "Ба, так у Вас же туберкулез!". У меня все оборвалось внутри. Видимо на моем лице отразилось смятение и он начал меня успокаивать: "Когда мы не можем установить диагноз, ждем чего-то худшего. Но теперь Вы можете быть спокойны: с туберкулезом мы знаем, как бороться". Я объяснил ему, что боюсь не за себя, а все это время пока я был дома, я возился со своим годовалым сынишкой. (Когда у Андрюши спрашивали, что у папы болит, он отвечал: “ко-ле-но”.) Он меня начал успокаивать, что туберкулез кости это совершенно закрытая форма и никакой опасности для окружающих не представляет. Правда лечение будет длительным - год или больше. Я не поверил этому, но уже в госпитале и санатории узнал, что лежат по нескольку лет, а то и всю жизнь. Итак, я попал сначала в госпиталь инвалидов ВОВ в г.Камышлов Свердловской области, а затем и в Детский туберкулезный санаторий в городе Сысерть Свердловской области.
Через неделю ко мне приехал папа. У нас в это время был тихий час (дневной сон после обеда) и он в ожидании зашел (по профессиональной привычке и из любознательности) в строящееся рядом с нашим корпусом здание котельной. Стройка была заморожена, и он спокойно осматривал, что уже сделано. Когда к нему подошел мужчина, он решил, что это один из строителей. Он начал задавать ему вопросы, почему столько нарушений правил Котлонадзора. Когда же они выяснили, кто есть кто, а оказалось, что это был Гинзбург И.М. глав. врач санатория и его тоже интересовало, когда же будет окончено строительство. Тут же на стройке они договорились, что глав. врач внимательно осмотрит меня, а папа внесет исправления в проект, которые позволят закончить стройку и пустить котельную.
Через пару дней, во время обхода глав. врача, а такие обходы проводятся раз в 10 дней, меня закатили на кровати в его кабинет и он расспросил меня, с чего началась моя болезнь, где и как меня лечили. После этого он, в моем присутствии отчитал лечащего врача: как он посмел накладывать гипс на колено, не сделав сравнительных рентгеновских снимков. Он сказал, что по тому, что я рассказал, он делает заключение, что главный очаг не в колене, а в бедре. Он велел немедленно снять гипс с колена и сделать сравнительные снимки всех суставов на руках и ногах. На следующий день после просмотра снимков он сказал, что у меня один очаг в тазобедренном суставе, а второй в правом колене и дал указание сделать для меня гипсовую кроватку. Ее делают так: положили меня на живот, смазали с головы до ног вазелином и начали накладывать куски марли, смоченные в сметанообразном растворе гипса. И так слой за слоем покрыли меня с головы до ступни. Какое-то время я должен был полежать, пока гипс не затвердеет, затем все это оторвали от меня и после окончательной сушки (2-3 дня) внутреннюю часть отполировали. И вот уложили меня в эту кроватку и хотели к ней прибинтовать, но я отказался и сказал, что вылезать не буду. В этой кроватке мне предстояло лежать несколько месяцев. Глав. врач разрешил мне раз в сутки сгибать правую ногу в колене, и это сохранило подвижность суставов. Я раньше не знал, как быстро теряет подвижность (срастается) больной сустав. После недели в гипсе, я с большим трудом сгибал ногу.
Первые месяц-полтора я никак не мог привыкнуть к режиму: обход врача - раз в 10 дней, да и то не регулярно, рентгеновские снимки - раз в квартал. Все это меня страшно раздражало, а когда попросил врача дать мне таблетку от головной боли и сестры носили мне пирамидон в течение 20 дней три раза в день, и никто не хотел отменять, т.к. врач была в командировке, я устроил скандал: требовал главврача, но весь персонал отнесся к моим действиям очень спокойно. Таблетки пирамидона продолжали носить, но не очень настаивали, чтобы я их пил.
Эля (тогда я еще не называл ее ни мамуликом, ни бабулей. Это позднее Андрей стал так называть: мамулик, папулик, Лёпик) привезла по моей просьбе книги по радиотехнике (оказывается я покупал эту литературу еще, будучи студентом, но читать, не было времени). Теперь же такое время появилось, и я начал читать. Радиотехнику Жеребцова я прочел от корки до корки не менее 6-7 раз. Первый раз я почти ничего не понял, но разобрался, в какой главе, о чем речь. Последующие чтения были более осмысленными и даже с карандашом в руках.
Однажды ко мне подошли ходячие больные из большой палаты и попросили, чтобы я отремонтировал телевизор. Я сказал, что не разбираюсь в телевизорах, но они говорят: "раз книги читаешь, значит должен отремонтировать", и покатили мою кровать к себе в палату. На пианино стояло два телевизора "Луч". Оказывается, по одному смотрели изображение, а по другому слушали звук.
Как ремонтник, я решил, что нужно начать с проверки антенны, т.к. ни звука, ни изображения не было. Мою кровать подкатили так, чтобы я мог проверить место разветвления антенны. Я оказался прав. В месте разветвления коаксиального кабеля было короткое замыкание оплетки на центральный провод.
На следующий день одна няня предложила принести из дому старый приемник "АРЗ", чтобы я его отремонтировал, и пока буду лежать в санатории он будет около меня. Этот приемник стал первым стендом, на котором я изучал реальные схемы. Всё это я делал лежа в своей гипсовой кроватке. Поскольку родной схемы на приемник не было, мне приходилось рисовать её с натуры и приводить в вид, соответствующий описаниям в книгах. Таким образом, я стал разбираться, что такое высокочастотный усилитель, гетеродин, усилитель промежуточной частоты – УПЧ, и усилитель низкой частоты – УНЧ. Когда разобрался со схемой, стал прозванивать и измерять напряжение на отдельных элементах схемы (тестер Ц-20 за 19 рублей и кое-какие радиодетали я выписал через посылторг).
Я обнаружил, что на экранной сетке лампы УПЧ нет напряжения, заменил сопротивление (резистор) в цепи этой сетки и приемник заорал. Пожалуй, с этого приемника и началась моя радиолюбительская деятельность. Целый месяц я был постоянно занят приемником, и это отвлекало меня и от болезни и от всех дел в санатории. Я постепенно успокоился, смирился со своим лежачим состоянием, около меня образовался круг ходячих больных (молодых ребят), которым я объяснял все, что делал. А затем мне стали приносить разные приемники на ремонт. Однажды ребята принесли мне из санаторной библиотеки зачитанную растрепанную книгу. Я попросил их достать клей и чистые листы бумаги. Мы подремонтировали эту книгу, а когда они отнесли ее в библиотеку, то библиотекарь пришла ко мне поблагодарить и сказала, что у нее в библиотеке есть новый переплетный станок, но никто не умеет им пользоваться. Я предложил ей принести его мне. Мой папа умел переплетать книги и журналы, и я имел об этом понятие (мой папа, по-моему, умел делать все своими руками. Правда, когда я занимался с радиоаппаратурой, он говорил: "Откуда ты это знаешь? Я ведь в этом совсем не разбираюсь".). Так вот это был примитивный ручной переплетный набор, в который входили струбцина и нож. Ребята вокруг меня были, и мы начали ремонтировать сначала потрепанные книги, а затем переплетать годовые подписки различных журналов.
Когда в санатории был объявлен карантин по гриппу, все медработники, и приезжающие родственники, должны были надевать марлевые повязки. Ко мне подошла кастелянша и спросила, не могу ли я посмотреть ножную швейную машину, которая давно не работает, а мастер из Свердловска не едет. Я предложил поставить машину рядом с моей кроватью, а после обеда обещал посмотреть ее. И вот в палату завозят ножную швейную машину "Зингер", такую же, какая была у мамы до войны. Пока мы обедали, а обедали мы лежа, не сидя, а лежа горизонтально каждый в своей гипсовой кроватке. Некоторые так привыкали, что даже, когда они могли вставать и ходить, на обед или для приема таблеток они ложились в кроватки. Так вот пока мы обедали, приехал мастер из Свердловска и наладил машину. После его отъезда не прошло и получаса кастелянша опять ко мне. Говорит, что при мастере машина шила, а как только ушел, так перестала шить. Машину снова притащили ко мне. Я объяснил ребятам, как снять головку и, лежа на спине, отрегулировал ее, а кастелянша прямо в нашей палате начала шить марлевые повязки. Одна сестра пришла и говорит, что она купила себе новую электрическую машину "Чайка", а она не шьет. Если я сумею её отремонтировать, то можно будет шить повязки сразу на двух машинах. Другая сестра принесла головку подольской машины. Говорит, что муж обнаружил ее в колодце. Машина была густо смазана пушечным салом, ничего не заржавело, но коленвал был погнут и не проворачивался. Я разобрал ее до косточек, ребята притащили мне кусок рельса и небольшую кувалдочку и я, лежа на спине, положив рельс на грудь, отрихтовал коленчатый вал и машина заработала. Так началась эпоха по ремонту швейных машин.
Я не сказал, что еще в первый месяц (осенью), когда в нашу палату положили годовалого малыша - почти ровесника Андрею, я не мог выдержать его плача и попросил вывезти меня из палаты на веранду и оставить там на ночь. Днем на время дневного сна, в теплое время года на веранду вывозили всех. Прошло какое-то время, и я вместе с одним из больных (травму позвоночника он получил во время службы во флоте) Геннадием, стали постоянно спать на веранде. Нас завозили в палату только, когда температура понижалась ниже -30оС.
Однажды в палату зашел какой-то мужчина и сказал, что ему нужен мастер по ремонту рентгенаппаратуры. Мы сказали, что не знаем его, и к нам он не заходил. Через некоторое время он снова вернулся к нам. Ребята говорят мне, что видимо он меня ищет.
А дело было так. Когда, по истечении трех месяцев, мне должны были сделать снимки, мою кровать подкатили к рентгенкабинету. Дверь кабинета была открыта, и я наблюдал за действиями рентгенолога. Он делал кому-то снимки и во время включения аппарата раздался негромкий треск, и я увидел, что внутри металлической оплетки кабеля, идущего к аппарату вдоль плинтуса, что-то сверкнуло. Аппарат перестал работать и сказали, что будут вызывать мастера из Свердловска. Я предложил рентгенологу проверить то место кабеля, где я видел искрение. Он согласился, т.к. по его опыту мастер из Свердловска может приехать только через месяц, а то и позднее. Он поднял кабель и подкатил под него мою кровать. Мы разрезали защитную оплетку и обнаружили под ней следы короткого замыкания. Внимательно осмотрев, мы устранили замыкание, заизолировали провода, проверили аппарат, и он заработал. После этого рентгенолог спросил, не могу ли я посмотреть, почему не все выдержки работают. Я взял эл.схему аппарата, нашел блок переключения выдержек, заменил сгоревшие резисторы и аппарат начал работать во всех режимах.
Мужчина сказал, что его послал главврач и просил отремонтировать новый термостатический шкаф. Перенесли меня на носилках в скорую помощь (был тогда такой автомобиль ЗИМ и на его базе скорая помощь) и повезли в корпус, в котором размещалась лаборатория. Там уложили в кровать и спросили, с какой стороны подвезти меня к шкафу. Я просмотрел документацию (шкаф изготовлен в Чехословакии) и стал искать причину, почему он не включается. Оказалось, что подгорели контакты в реле включения нагревателей. Я зачистил их и стал ждать, пока прогреется камера.
В эту камеру помещают культуру туберкулезной палочки, соскобленную при операции с кости больного, и при постоянной температуре 37.2оС (при этой температуре активно размножается ТБС. Поэтому когда я лежал в хирургическом отделении и грел ногу я сам создавал для туберкулеза благоприятные условия) она размножается, а затем на ней подбирают наиболее эффективные лекарства для данного больного.
Когда камера прогрелась, то в момент отключения нагревателей между контактами проскочила мощная искра. Я уже знал, что нужно делать в таких случаях и поставил параллельно контактам искрогасящую цепочку и шкаф заработал нормально.
В санаторий ежемесячно для проведения операций приезжал из Свердловска профессор Бедрин. Он и меня осматривал, перед тем как я попал в санаторий. Однажды главврач попросил посмотреть, почему не работает эл.пила. Готовились к всесоюзному совещанию по костному туберкулезу и в санатории должны были проводить показательные операции. Кстати плакаты и графики к этому совещанию почему-то писали мы (ребята, которых я организовал вокруг себя). Работа была срочная, и мы на нее потратили много времени и сил. Все материалы: бумагу, гуашь, плакатные перья, кисти по моей заявке нам предоставили. А вот с пилой пришлось повозиться пару дней. Я ее разбирал несколько раз (не менее десяти) ничего особого не находил, прозванивал все обмотки включал, двигатель раскручивался, а я его без особых усилий останавливал рукой за вал. Ребята меня уговаривали, ну попробуй еще, может получится. И вот после очередной разборки и сборки двигатель раскрутился, и остановить его я уже не мог. Что с ним было, для меня до сих пор остается загадкой. Во время операции пила работала нормально и больше с ней проблем не было.
Однажды был такой случай. Один мужчина принес приемник АРЗ и говорит, что он отдавал его в ремонт и вот он работает, но станций не ловит. Когда я открыл его, то обнаружил, что сгорела сетевая обмотка трансформатора и те, кто его ремонтировал, подключили к сети высоковольтную обмотку, все остальное откусили, протянули несколько витков новой обмотки и подключили к этой обмотке лампочки освещения шкалы. И вот при включении загораются лампочки, а все остальное отключено. Я перемотал трансформатор, заменил резистор на экранной сетке лампы УПЧ и приемник заработал. Когда за приемником пришел хозяин, он стал уверять, что раньше, до того как он принес его ко мне, приемник работал лучше. Ребята возмутились. Они видели, что было, и что я сделал и все это бесплатно. Взяли приемник, вынесли его во двор и сказали хозяину, что разобьют его, если у него будут ко мне претензии..
До сих пор жалею, что отказался ремонтировать старинные часы с кукушкой. Пришла бабуля и сказала, что эти часы стали еще до революции, но она не хочет их никому отдавать в ремонт, а вот мне она доверяет и просит их посмотреть. А я вот отказался. Теперь жалею, что не посмотрел на старинный механизм.
Однажды принесли разбитую гитару. Кто-то декой ударил по спинке стула и разбил её. У нас были стулья, фанерованные буком. И вот я со старого стула снимал фанеровку и по частям накладывал заплатку на гитару. Эта операция длилась несколько дней. Такова была технология просушки каждого слоя. Верхний слой отполировал мелкой шкуркой и покрыл лаком. Гитара была с большой декой и звучала хорошо. Сначала меня научили нескольким аккордам, чтобы я мог аккомпанировать себе на гитаре. А затем с Геннадием, а он хорошо играл на семиструнной гитаре, мы стали разучивать, а точнее я стал под его руководством осваивать вторые партии к вальсам В.В. Андреева.
Занимались мы и фотографией. Образовался целый фотокружок. Фотолабораторию организовали у рентгенолога. Опыт у меня был. Фотоаппарат ФЭД-2 Эля привезла мне из дому.
В справочнике радиолюбителя я нашел схему и описание коротковолнового приемника-сверхрегенера¬тора на десятиметровый любительский диапазон. Я очень тщательно выполнил все детали (катушки и дроссели) и собрал его. Ребята помогли мне сделать антенну-американку и натянули её, так что фидер спускался на веранду. Как только я включил приемник, то без всякой подстройки, услышал в наушниках радиолюбительские станции из Омска, Киева, Харькова, Ленинграда и других городов. Сначала я не поверил, решил, что это работают свердловчане. Но, сверив позывные со справочником, понял, что все верно. Я удачно попал в любительский диапазон. Думаю, что эта удача, и фильм, "Если бы парни...", о помощи радиолюбителей морякам, попавшим в беду, были толчком к моему увлечению радиоспортом.
Так пролетало время. После 9 месяцев мне разрешили вставать. Сидеть было нельзя, а стоять можно. Пол показался мне таким далеким, а ноги такие слабые (я ведь за время лежания прибавил в весе с 64 кг до 80 кг). Я не сказал, что кормили нас очень хорошо. Ежедневно ходячие больные обходили всех со списком и составляли заявки на обед. В меню было 2 первых и 2 вторых. А на следующий день, если ты не наедался, то мог взять добавку любого первого или второго, что понравиться. Как мне объяснили, стрептомицин, который мне кололи, вызывал повышенный аппетит. Но этот же стрептомицин, после первого же укола вызвал у меня состояние опьянения и сильный шум в голове. Врачи сказали, что это пройдет, но вот уже не один десяток лет у меня не прекращается шум в голове (по словам сурдолога, произошло необратимое изменение в слуховом нерве) и если раньше у меня был достаточно острый слух, то теперь бывает, что я слышу, что мне что-то говорят, но из-за шума не могу разобрать слов. Это очень неприятно чувствовать себя полуглухим. Когда я отдыхал в Железноводске, в санаторий приехала большая группа молодых людей глухонемых. За моим столом сидела молодая пара из этой группы и пожилая женщина сурдопереводчик. И вот она сказала, что практически все в этой группе стали глухими в детстве в результате инъекций антибиотиков моно группы (она мне объяснила, что в названии этих антибиотиков есть буква М: стрептоМицин, биоМицин и др.). Молодой человек, который сидел за нашим столом сказал, что у него нормальный ребенок.
Когда я вышел из больницы и гулял по улице с Андрюшей, навстречу шел мастер бригады монтажников, ведущей монтаж в моем цехе. Я окликнул его, но он посмотрел на меня и пошел дальше. Я снова позвал его. Он говорит, что не знает меня. Я долго объяснял ему кто я такой. Вижу, что по моим словам он понял, кто я такой, а признать не может.
В 1963 году я отдыхал в санатории г. Евпатория. Когда я рассказал своему лечащему врачу историю своей болезни, он направил меня на рентген. Просмотрев снимки, он заявил, что никакого костного туберкулеза у меня не было. Но не зря же я лежал целый год в гипсовой кроватке. Тогда он сказал, что через день в санатории будет консультировать профессор из одного из детских санаториев, специалист по костному туберкулезу, и он пригласит меня. Когда профессор глянул на мои снимки, он сразу же указал на место на бедре, где у меня был очаг, и сказал, что прошло полное излечение. Он расспросил меня, где, у кого и как я лечился. Я рассказал ему. Он мне сказал, что главным моим лекарством была трудотерапия, которая отвлекала меня от болезни.
Прошло много лет после санатория. Все эти годы я жил нормальной жизнью здорового человека. Много времени и сил отдавал производству. И мои сыновья тоже стали, как теперь говорят “трудоголиками”. Андрей превзошел и меня и деда в работе по благоустройству своего жилища. Практически всю мебель он делает своими руками и по своим проектам. Бабуля из Подстепок, у которой мы иногда покупаем молоко, говорит о нем: “Городской! А как с деревом работает!”. Сережа стал высококлассным специалистом в области вычислительной техники.
Я объясняю внуку Максиму, по просьбе которого появились эти записки, что дети обязательно должны опережать в знаниях и умении творить своих родителей, иначе не будет никакого развития общества. На этом я хочу закончить этот раздел записок.
1999 год.


Август 2008 года. Я давно на пенсии. Постоянно живу в коттеджном поселке. Но в прошлом году у меня снова заболело бедро и колено. Так что я опять хожу с палочкой, а 16 января 2009 года медкомиссия присвоила мне 2 группу инвалидности ПОЖИЗНЕННО!.