Теряя желания

Психологическая драма. Молодой человек спустя 18 лет расследует обстоятельства гибели своей матери. Случайное мимолетное знакомство с не совсем обычной девушкой неожиданно заставляет его по-другому взглянуть на открывающиеся перед ним факты из далекого прошлого.
Действие происходит в 70-е и 90-е годы ХХ века.





М.Марти
Теряя желания
Роман

Глава 1  Человек, который был с ней прежде
Глава 2  Человек, который был ее другом
Глава 3   Человек, который был ее мужем
Глава 4  Человек, который  с ней работал
Глава 5 Человек, который ее не знал
Глава 6 Человек, который ее любил
Глава 7 Человек, которые ее ненавидел



I. Человек, который был с ней прежде

До границы нужно было проехать около семидесяти километров. Дальше - четыре с половиной сотни. Значит, выехав в шесть часов утра, добраться до места, даже с учетом всяких непредвиденных задержек, можно часам к трем дня. В крайнем случае, к четырем.  Это нормально.  Главное, чтобы не подвела машина. Только бы не подвела...
"Тебе не стоит видеться с этой Монти,- говорил отец,- поэтому отправляйся сразу к Конраду. Будет больше толку. Конрад тоже бывает, слезлив, как баба, но он хоть знал ее куда лучше. Хотя, не понимаю, зачем тебе это? Ты уже давно взрослый мужчина, откуда в тебе эта чрезмерная сентиментальность?  Подумай, будет ли хоть какой-то смысл в  таком путешествии? А она? Одобрила бы она твое решение? Что ты можешь узнать нового? Ты знаешь все, что известно. Просто побывать там, где она провела свои последние дни? Просто увидеть, взглянуть. Ну что ж, я обещал, мне не жаль денег. Поезжай.  Взгляни.  Взгляни на Город..."
Хотя Алан знал, что самолетом все равно лететь придется, он все же решил сначала увидеться с Оливией Монти. Уже около часа тому назад он выехал из Клагенфурта по направлению к итальянской границе. Он старался гнать как можно быстрее, но быстрее 80 в час не выходило. Шоссе было забито. Лето. Туристский сезон. Итальянцы направлялись в Австрию.  Австрийцы - в Италию. Да и не только австрийцы и итальянцы. В лавине   автомобилей, обрушившейся на шоссе, можно было различить белые овалы с разнообразными буквенными сочетаниями, определяющими принадлежность чуть ли не к любому государству Европы. Туристы. Ну и он вроде туриста.  Едет взглянуть на город. На какой город? Что в нем такого замечательного?
Просто там когда-то жила его мать.
Алан никогда не летал на самолете. Восемнадцать лет назад его мать погибла в авиационной катастрофе. Тогда - он, почти четырехлетний, этого не знал. Когда подрос, узнал и возненавидел самолеты.
Что может остаться в памяти, если в последний раз он видел ее, когда ему было всего-навсего около четырех лет?  Но Алан помнил этот последний миг с такой ясностью, что она ему самому казалась невероятной. Он не мог порой вспомнить подробности некоторых более поздних событий, но тот миг... Он отчетливо видел перед собой то, как она идет к зоне паспортного контроля в римском аэропорту Фьюмичино, как, пройдя несколько шагов, оглядывается с улыбкой и машет рукой, взглянув сначала на Оливию Монти, держащую его на руках, а потом на него, на Алана. Он помнил, что ему тогда хотелось плакать, но он боялся пошевелиться. Он почти ничего не понимал, что мог понять такой маленький ребенок?,  но чувствовал, что происходит что-то значительное и неповторимое. И это не повторилось. Больше он никогда не увидел свою мать и именно такой, юной, с печатью необъяснимой скорби на улыбающемся лице, он и запомнил ее навсегда.
Она погибла не в этом рейсе, а четыре месяца спустя, когда летела обратно в Рим. Но Алану казалось, что она погибла такой, какой он запомнил ее.
Он всегда переживал оттого, что не может увидеть ее могилы. Отец говорил ему, что ее похоронили на кладбище в Городе и поставили роскошный памятник, но похороны эти были символическими. Самолет разлетелся вдребезги, как будто был из хрусталя. И, конечно, речи не могло быть о том, чтобы найти в этих сгоревших обломках то, что можно было бы похоронить как его мать.
У Алана была женщина, которую он мог называть матерью. Он и называл ее матерью. Но само это слово не было для него тем святым и единственным, осененным возвышенным смыслом, как для любого человека. Для него таким смыслом обладало иное слово, точнее, имя.  Имя, которое носила его настоящая мать. Ее звали Шейлой. Шейлой Морин. Эта женщина, которой он был обязан своим рождением, никогда не воспринималась им как мать. Каким-то подсознанием он чувствовал еще с самого раннего детства, что эта женщина - та самая загадка, разрешить которую, одна из высоких целей его жизни. Загадка и любовь.
 Из двадцати одного года,  которые он уже успел прожить, он был с ней вместе только около пяти месяцев. С самого рождения его отдали в престижный и дорогой детский пансион, и Шейла приезжала туда всего несколько раз. Конечно, тогда он вряд ли что-либо сознавал, но не запомнить Шейлу он не мог. И когда она, приехав однажды, вдруг взяла его из пансиона с собой, он ощутил это как счастье. Это ощущение он помнил довольно отчетливо.
Так в чем же была загадка? Сначала в том, что он ничего не знал о ней. Кто она была? Почему исчезла? Все эти вопросы сложились в его сознании и неминуемо были обращены к человеку, который давно уже должен был бы пролить ясность, но почему-то упорно продолжал хранить молчание. Биорк Венстхаллен любыми путями стремился вытравить всякую память о Шейле. Алан молчал до десяти лет, надеясь, что все станет известным само собой, и удивительным образом не проявляя естественного для детей любопытства именно в этом серьезном вопросе. Биорк, полагая, что полгода жизни в трехлетнем возрасте легко выпадут из памяти, ни разу за семь лет не упомянул имени Шейлы в присутствии сына. Но у Алана все эти семь лет стояло перед глазами лицо его матери в тот самый последний момент. Если бы она плакала, он тоже бы заплакал; дети подражают взрослым в настроении, не понимая причин. Тогда он погрузился бы в собственные слезы, в собственное беспричинное горе, имеющее серьезнейшую причину, но никогда не понял бы этой причины, и вскоре забыл бы и о своих слезах, и обо всем. Но Шейла не плакала. Плакала только Оливия Монти, которая была для Алана пустым местом. А Шейла говорила слова со счастливым смыслом, но смотрела так, как не смотрят на детей. Так смотрят только на собственную судьбу наедине с собой. А так как слова противоречили взгляду, то лгали слова.
Она говорила: «  Я вернусь!", и это значило, что она не вернется.
Алан, наконец, уверившись в бесполезности  ожидания, подошел к отцу и прямо спросил у него:
- Где моя мама, отец?
Биорк при всей внешней невинности этого вопроса сразу уловил его внутреннюю тяжесть, но, все еще надеясь на возможность забвения, ведь сын так долго молчал, сделал вид, будто речь идет не о Шейле, а о женщине, которую Алан называл матерью.
- Почему ты спрашиваешь?- пожал он плечами. - Наверное, в саду,- и отвернулся.
Отец и сын отлично поняли друг друга, но лгал только отец. Он всегда ждал и боялся этого вопроса. И когда вопрос был произнесен, он узнал его.
- Я говорю не о твоей жене, папа,- продолжал мальчик с невероятной серьезностью. Он не знал имени своей матери и жалел, что может называть тайну и любовь своей жизни только так же, как называл он Гизеллу Венстхаллен, жену своего отца, ему приходившуюся мачехой. Весь мир скрывал от него эту правду, а он до этого момента скрывал от всего мира, что, правда ему известна.
  Биорк, глядя на прямой взгляд сына, уставшего обманывать обманывающих его, требующего по праву той правды, которую так хотели убить, не смог, как хотел ранее, продолжить ложь.
- Неужели ты запомнил ее?- только и спросил он.
- А ты хотел бы, чтобы я не помнил ее. Но почему?- губы Алана дрогнули, но взгляд был по-прежнему тверд.- Что с ней случилось? Какой она была? Почему мне нельзя знать о ней?
 И все благополучие и размеренная жизнь законопослушного австрийского подданного смылась, как пыль, нанесенная временем, обнажив  прошлое.
 Биорк обнял сына, погладил его по голове, поцеловал в лоб, как будто это были действия необходимые для совершения обряда посвящения в тайну. После этого он сказал:
- Хорошо, мой мальчик. Действительно, раз уж так получилось...
Он вышел, но вскоре вернулся, держа в руках какой-то предмет. Это был старый альбом для фотографий, обтянутый малиновым бархатом. Биорк положил его на колени сыну.
- Конечно, было глупо думать, что ты ничего не помнишь. Но я почему-то всегда считал, что это,- он положил руку на потертую ткань,- никогда меня больше не потревожит. Я ошибся. Я не имел права скрывать от тебя правду. Но я думал, что лучше тебе не знать ее.
- Что это?- спросил мальчик, не решаясь прикоснуться к альбому.
- Это она,- сказал Биорк.
Алан узнал ее. На каждой фотографии было ее лицо, и каждый раз такое разное, что казалось, будто сняты совершенно разные женщины. Но это только казалось. Несмотря на всю непохожесть лиц, Алан в каждом из них узнавал то лицо, которое так точно сфотографировала его память.
-Что же случилось, отец? Где она?
  Вместо ответа Биорк вытянул из альбома лежавший там между последних листов многократно сложенный листок из газеты семилетней давности. На этом листке тоже была фотография. Но она была обведена широкой черной рамкой.
Так Алан узнал об авиакатастрофе.
 - Шейла Морин.., - проговорил мальчик.- Наконец-то я знаю, как ее зовут. Это она ко мне летела, да? Она летела в Рим, а я как раз тогда был в Италии, у тети Оливии. Мы играли там с Джулиано. Я все помню. А потом приехал ты,- он помолчал.- Это она ко мне летела. Значит,- он посмотрел куда-то мимо Биорка,- она любила меня,- заключил он вдруг с неожиданно спокойным удовлетворением.

*  *  *
  Биорк Венстхаллен относился к тому типу мужчин, которые приобретают привлекательную внешность только с возрастом. Имевший в молодости  крайне бесцветное и невыразительное, как он признавал и сам, лицо, он вынужден был скрывать столь невыгодные внешние качества за окладистой бородой, которую носил всю свою жизнь. К пятидесяти годам борода, как и ничуть не пострадавшая от времени, солидная  густая шевелюра, приобрела оттенок благородного серебра, а сам Биорк - звание "красивого мужчины", чего он, никогда такого звания не имевший, совсем не ожидал. Но привыкнуть к такой лестной репутации оказалось не так уж сложно, и Биорк, неминуемо вспоминая себя тридцатилетнего, все чаще и чаще забывал о том, что в том возрасте назвать его красавцем было бы просто смешно. Молоденьким девочкам, которые иногда восхищались  его хэмингуэевскими сединами, он говорил с самодовольно-печальной усмешкой:
- Если бы ты видела меня лет двадцать пять назад...
Но "лет двадцать пять назад", точнее, немногим меньше того, его знала совсем другая молоденькая девочка, воспоминания о которой не притупились со временем, а, наоборот, становились все ярче.
Всю ночь после того разговора с сыном Биорк провел без сна. Он думал о том, что захочет узнать Алан в следующий раз. Для начала ему было достаточно лица матери, размноженного в отличных профессиональных снимках, выполненных самим Биорком, и газетной вырезки, но невозможно было надеяться на то, что Алан не захочет вытянуть из Биорка все, что тот знал. И Биорку необходимо было подготовиться к ненавязчивой, но непреклонной вопросной атаке, которую готовил его сын. Подготовиться так, чтобы, сказать как можно меньше. И можно было бы скрыть почти все то, что Биорк так хотел забыть, если бы Алан в семнадцать лет не заявил, что хочет побывать на могиле Шейлы. Услышав эту естественную просьбу, Биорк понял, что исполнение ее неизбежно приведет к открытию тайны.
- Во-первых, ты не можешь поехать сейчас,- сказал на это Биорк, потому что ему нужно было что-то сказать.
- Почему?- спокойно осведомился юноша.
- Ты еще слишком молод, чтобы тебя одного отпустить так далеко,- нашелся Биорк.
- Ну что ж, я могу подождать,- согласился Алан, и разговор был закончен совершенно.
Алан ждал еще четыре года. Биорк тоже ждал. Того, когда Алану надоест это ожидание. И чем дольше ждал Биорк, тем больше он привыкал к мысли о неизбежности открытия тайны. И уже некоторая ее часть казалась ему вполне готовой для открытия.
Что же заставляло его столько лет хранить молчание? Что было такого недопустимого в том, что сын узнает, наконец, кто была его мать? Узнает ее жизнь, ее судьбу, разве не имеет он на это право,  как каждый человек? Если уж не вышло скрыть все, то необходимо все раскрыть. Полуизвестность мучительна. А Биорк не хотел мучить своего сына. Он очень любил его. Любил, и как всякий истинно любящий, ревновал. Ревновал к призраку, к памяти. К женщине, погибшей давным-давно. И вдруг ему в голову пришла мысль. Если Алан узнает всю правду о Шейле, он не сможет ее любить. Таких, как она - не любят. Он – не любил ее. Да, пожалуй, ни один человек не любил ее. Из тех, кто ее знал. Знал действительно ее, а не то,  за что она себя выдавала. Так пусть и Алан узнает, кем она была. И почему погибла. И что осталось после нее.
Придя к такому решению, Биорк почувствовал облегчение. И еще до того момента, когда сын, решив, что выждал достаточно, повторил свою просьбу, Биорк отправил письмо в далекий город, к бесконечно далекому для него человеку, которого связывало с ним только одно:  он, как и Биорк, когда-то думал, что любит Шейлу Морин.
Когда Алан достиг того возраста, который на целый год превышал тот возраст, в котором погибла его мать, и вновь стоял перед Биорком, уже произнесший свои слова и ожидающий ответа, Биорк был готов.
- Садись,- кивнул он,- разговор будет долгим.
Алан присел на край дивана и снизу вверх поднял глаза на отца. И Биорк, в который раз с ужасом, убедился, что сын похож на Шейлу гораздо больше, чем на него.
- Ты поедешь,- объявил Биорк, выдержав паузу.
Он нервничал, но держался прекрасно. Раньше он не мог так держаться. Но в своей жизни ему пришлось знать людей, обладавших сверхъестественной выдержкой. Восхищаясь ими, он учился у них. Эти уроки не прошли даром.
-Могила Шейлы,- начал Биорк, находится в Городе. Ты жил там с ней, перед тем, как она отправила тебя к Монти, помнишь?
Алан пожал плечами. Время, проведенное с Шейлой в Городе, он помнил смутно. Вернее, он почти ничего не помнил, кроме прощания в римском аэропорту. Но и одной этой сцены было более  чем  достаточно.
- В Городе,- продолжал Биорк,- у Шейлы была своя квартира. Ты сможешь жить в ней. Квартира принадлежит Конраду Гильерону. Этот человек живет в Столице, поэтому тебе придется сначала отправиться туда. Конрад даст тебе ключи, кроме того, тебе было бы интересно поговорить с ним. Он был ее мужем. А я,- Биорк проглотил в горле комок,- никогда им не был.
Алан сделал из услышанного только один вывод.
- Стало быть,- заключил он,- я незаконнорожденный, не так ли?
Он вдруг усмехнулся и покачал головой. А Биорк понял, что сделанный сыном вывод говорит не в его пользу. И чтобы вернуть себя на прежнюю высоту, он решил сказать правду, потому что, солгав, и, свалив всю вину на Шейлу, он неминуемо упал бы еще ниже.
- Да,- подтвердил он,- сначала я вообще не хотел твоего рождения. Я был молод, и ребенок казался мне только обузой. Через это проходят почти все.
- А Шейла?- перебил Алан.- Она ведь была еще моложе. Сколько ей было лет, отец?
- Семнадцать.
- Значит,- он закончил фразу так же, как и одиннадцать лет назад:- она любила меня...
Как будто именно то, что она родила его семнадцатилетней, было неоспоримым доказательством ее любви.
- Что же дальше?- спросил Алан.
- Все,- закончил Биорк.- Побываешь в Городе, сходишь на кладбище. Что же ещё? Ты же этого хочешь?
- Да,- согласился Алан,- Но я не могу понять только одного...
Биорк, отказавшийся уже от всех своих прежних намерений из-за неудачно сделанного признания; уже считавший, что разговор окончен, и что того, что скажет Алану Конрад Гильерон, будет вполне достаточно, встревожился; не понять Алан мог только что-то главное.
- Так чего же ты не можешь понять?- спросил Биорк, готовый ко всему.
Алан смотрел в пол, кусая себе губы, и так и не решив наедине с собой эту загадку, поднял взгляд на Биорка.
- Почему она погибла не  тогда, а только четыре месяца спустя? Ведь она  знала, что погибнет. Тогда, в Риме, она  простилась  со мной. Она любила меня и поэтому не могла просто бросить. Значит, она знала, что погибнет.
Биорк не мог не поразиться истинности этой догадки, и объяснение этому было только одно: Алан был сыном своей матери.
- Она знала, что погибнет, а погибла из-за случайности, вот чего я не могу понять,- закончил, наконец, Алан.
Да, из-за случайности,- повторил потрясенный Биорк,
- Ведь если бы Оливия не позвонила ей тогда, ей бы и в голову не пришло лететь именно  тем  рейсом,- сказал Алан, будто бы размышляя вслух.
- Откуда ты знаешь?- рванулся Биорк.
- Ах, да? - усмехнулся Алан.- Я совершил бесчестный поступок,- признался он вдруг совершенно спокойно.- Я копался в твоих бумагах. Как ты думаешь, мог бы я молчать так долго, пребывая в неизвестности насчет того, что волнует меня больше всего в жизни? Тебя не удивляло, что я не одолеваю тебя расспросами? Тебя это устраивало, и ты не думал об этом, так? А я в твоих бумагах нашел то, что искал. Адрес Оливии Монти. И написал ей. И она ответила мне, что это именно она виновна в гибели Шейлы. Хотя, конечно, виновность эта условная. Я не могу винить ее. Достаточно того, что она сама казнит себя всю жизнь. Она написала мне все, что могла.
 - Монти!- воскликнул Биорк.- Я так и думал, - но он ничего не думал и даже не мог предположить, что Оливия Монти может хоть чем-то еще напомнить о себе. Он хранил ее адрес, как десятки других адресов, так, на всякий случай. И вот этот случай. Если бы он знал... Значит, Алану известно больше, чем он думал. Оливия, одна из немногих, знала Шейлу почти такой, какой она была. И, главное, Оливия знала о существовании Организации. Оливия не знала о Гильероне и считала Биорка, тем более после предъявления им некоторых документов, мужем Шейлы. Поэтому сегодняшнее признание Биорка для Алана было новостью. Но остальное...
- О чем же она написала тебе?- спросил Биорк.
- Я и не буду этого скрывать. Ты хочешь знать, что мне известно, чтобы понять, чего я еще не знаю. Я узнал, что Шейла, оставив меня в Италии, не подавала о себе никаких известий, и муж Оливии, вообразивший себя принцем, спасшем Золушку, опасаясь, что я останусь вечной обузой на его шее, заставил Оливию позвонить Шейле, сказать ей что угодно, но вызвать ее в Италию. Оливия позвонила и сказала, что я опасно болен. И Шейла в тот же день,- Алан замолчал и стиснул зубы, но через секунду закончил:- разбилась, вылетев в Рим.
- Это все?- спросил Биорк.
- Все,- подтвердил Алан,- но я считаю, что уже немало. Я думаю, многое мне сможет сказать муж Шейлы, Конрад, я правильно запомнил? И синьора Монти что-нибудь добавит к тому, что уже сказала. Потому что я намерен прежде, чем в первый раз сесть в самолет, узнать все, что можно здесь, на земле. Сначала я поеду в Италию. А уж оттуда - к Конраду и в Город.
"Слава богу,- подумал Биорк,- что у этой недалекой бабы хватило ума не упоминать об Организации. Но если мальчик поедет к ней, она обязательно вывалит перед ним все. На этот раз до конца. Поэтому первое представление об Организации Алан должен получить от меня. Но лучше ему вообще не ездить к ней ".

* * *
ВОСЕМНАДЦАТЬ лет назад, а именно, в 197… году,  дождливым осенним днем, на одной из окраинных улиц Гамбурга, приткнувшись к бордюру, стоял черный, как гроб, "фольксваген", в котором сидели двое: один - в серой фетровой шляпе, второй - в вельветовой кепке.            - Опять поехал,- сказал тот, что был в кепке, вглядываясь в мутную улицу через мокрое стекло.
Тот, который был в шляпе, сидел за рулем. Он недовольно крякнул, и автомобиль медленно тронулся. Так как впереди не было ни одной машины, кроме светло-серого "опеля", то оставалось думать, что двое в "фольксвагене" преследуют именно его. Преследователи беспокоились. Пустота улицы невольно привлекала к ним внимание, но поведение водителя "Опеля" было спокойным и уверенным, Он, казалось, и не подозревал, что является объектом такого пристального наблюдения. Автомобиль двигался с постоянной невысокой скоростью, не дергался из ряда в ряд, но преследователи были довольны тем, что он, наконец, свернул на более оживленную улицу, где можно было немного отстать и по возможности затеряться.
- А вдруг это опять не он?- спросил тот, что был в кепке, и, достав из бумажника фотографию, принялся внимательно ее разглядывать. На его лице ясно читалось сомнение.
-Он, точно он,- успокоил его товарищ в шляпе. Он был старше и более уверен в своей правоте.- Я узнал его. Мне приходилось видеть его несколько раз. А если я видел хоть однажды, то непременно узнаю. Это точно он. По-видимому, он думает, что ему нечего опасаться. На его месте я хотя бы сбрил бороду. Его никто никогда не видел без бороды, и узнать его тогда было бы куда труднее. Но он не сделал даже этого. И почему  он только так уверен в своей безопасности?
Серый автомобиль остановился около массивного здания еще довоенной постройки. Из автомобиля вышел человек в темной нейлоновой куртке; открыв заднюю дверцу, он что-то заботливо поправил на сиденье, после чего надвинул на голову капюшон и быстро пошел дальше по улице.
Двое в "фольксвагене" проехали немного вперед и тоже остановились. Преследуемый, под их неусыпными взглядами, вошел в один из магазинов.
- Ну,- сказал человек в кепке,- что будем делать?
- Как что? - усмехнулся второй.- Кажется, ясно? Этот человек совершенно точно Биорк Венстхаллен. Именно тот, относительно которого нам даны соответствующие инструкции.
- Может, еще проверим,- снова засомневался первый.
- Сколько можно проверять!- второй начинал нервничать.- Водим его почти неделю. Хорошо еще, что машины меняем. Но, все равно, я не уверен, что он нас не засек. Это старая лиса.
- Значит, доставать?- спросил первый.
- Да. И ставь..,-  второй взглянул на часы,- сейчас пойти три. На половину четвертого. Кто знает, сколько он будет ездить. Не угадаешь. А так... В магазине он не задержится. Сейчас снова поедет. Да,- подтвердил он,- на половину четвертого.
Человек в кепке достал из перчаточного отделения маленький хромированный будильник, потом поставил стрелку на половину четвертого и несколько раз повернул ключ завода звонка.
- Ну, я пошел,- кивнул он назад.
- Иди,- сказал старший.- Быстрее, а то он вот-вот выйдет.
Молодой вышел из автомобиля, поплотнее запахнул плащ и надвинув на глаза кепку.
- Проклятый ливень!- раздраженно заметил он и зашагал по направлению к серой машине.
- И все же я не уверен, что этот Венстхаллен не смотрит на нас сейчас из-за витрины,- тихо сказал человек в шляпе, оставшись один.
Человек в кепке, проходя мимо серого "опеля" быстро нагнулся, будто у него развязался шнурок. Ему понадобились доли секунды, чтобы маленький будильник оказался плотно притянутым к днищу автомобиля. Человек распрямился, готовый уже повернуть обратно, но вдруг то, что лежало на заднем сиденье автомобиля, и что он принял за кучу тряпок, вдруг зашевелилось, и из-под вязаной голубой шапки с помпоном на него глянули круглые удивленные глаза только что проснувшегося ребенка. Несколько мгновений будущий убийца и маленький темноглазый мальчик, его будущая жертва, смотрели друг на друга. Вдруг ребенок улыбнулся. Может, что-то в лице человека, потрясенного неожиданностью, показалось ему забавным. Кто знает, почему смеются или плачут дети? И что-то в этой улыбке ребенка, не подозревающего о смертельной опасности, которая нависла над ним, заставило убийцу изменить свои намерения. Блестящий будильник снова вернулся в карман его плаща.
- Ну,- спросил старший,- все в порядке?
- Там ребенок,- сказал человек в кепке.
- Что? - не понял первый.- Какой ребенок?
- Мальчик,- объяснил молодой,- года четыре, не больше.
 Первый выругался.
- Откуда он взялся?- с досадой воскликнул он.- Нам о нём не говорили. Неужели просмотрели?
- Наверное, это его ребенок,- наивно предположил молодой.- Не чужой же.
- Да,- вспомнил первый. - У него должен быть ребенок. Помнишь покойного Аце? Он угробился, гоняясь за матерью этого щенка.  Она работала у нас. Я слышал, что кто-то сверху упорно мешал Аце. Эта девочка была непроста. Если она еще жива, могут выйти неприятности. Черт возьми,  все шло так удачно! Как же мы раньше не заметили!
Он с досадой стукнул ладонью по рулю.
- Придется звонить Шефу,- решил он.
Его напарник согласно пожал плечами.
Биорк Венстхаллен еле сдержался, чтобы, не вылететь пулей из магазина, куда он зашел вовсе не за покупками. Он уже давно приметил "хвост" и в последние дни находился в состоянии близком к отчаянию. Он было совсем уже уверился в своей безопасности, как вдруг  невесть откуда взявшиеся, неотступно преследующие его автомобили, от Бремена до Гамбурга, то один, то другой, заставили его убедиться в такой непрочности обретенного покоя. "Как же это?- недоумевал он. - Неужели? Нет, он не мог обмануть. Он всегда играл честно. Но если он все же... Тогда это редкий негодяй! Это сам дьявол! Я пропал".
Наблюдая сквозь витрину за своими преследователями, Биорк отлично видел действия человека в кепке и безошибочно их разгадал. После того, как этот человек вернулся в машину, Биорк вышел из магазина. Ему пришлось пройти мимо автомобиля с преследователями, которые, хотя не так уж и скрывались, тем не менее, сделали вид, будто увлечены разговором. Однако Биорк смог хорошо рассмотреть их. Одного он узнал. Этот человек был из управления Сеплайяра. "Странно,- подумал Биорк.- Значит, это Сеплайяр охотится за мной. А Аце? Разве он не знает об этом?"
Убедившись в том, что его гибель внезапно отложена, Биорк принялся по возможности хладнокровно обдумывать сложившуюся ситуацию. Но чем больше он думал, тем очевиднее становилось, что выхода нет. И тогда Биорк посмотрел в глаза своему сыну, который был так далек от страхов и отчаяния Биорка; от той жизни, которой он жил, и которой жил вместе с ним и сам мальчик.
Вечером принесли газеты. Биорк, стараясь отвлечься, развернул страницу с последними новостями. В глаза сразу бросился огромный заголовок:

ПОХИЩЕНИЕ И УБИЙСТВО СЕНАТОРА СЕПЛАЙЯРА

Улисс Сеплайяр, неудачливый кандидат в президенты, умудрившийся все же пролезть в сенаторы, был похищен неизвестными лицами. Вся полиция сбилась с ног в безрезультатных поисках. Но сенатор нашелся сам. Его труп был обнаружен, будто в насмешку, в автомобиле, стоящем напротив здания Государственной прокуратуры. В теле сенатора было три пули. Ответственность за убийство взяла на себя одна из партий ультралевых. "Подохни, жирная сволочь!- красовалось на табличке, приколотой к плащу сенатора,- Ты призывал каждого погибнуть за престиж нации. Считай, что ты уже исполнил свой долг".
И тогда Биорк снова посмотрел в глаза своему сыну. И понял, что именно эти глаза спасли ему жизнь, и, возможно, не только на один день. Потому, что принадлежали они сыну Шейлы Морин.
Биорк не ошибся. После сообщения о гибели сенатора Сеплайяра, его преследователи как сквозь землю провалились. Биорк немедленно покинул Гамбург и выехал в Австрию, где надеялся  основательно замести следы.

* * *
БИОРК  Венстхаллен, 32-х-летний темноволосый бородач, прибыл в Город очень неудачным рейсом: в аэропорту он оказался глубокой ночью. Это произошло из-за задержки рейса. Однако руководство аэропорта любезно предоставило прибывшим пассажирам три комфортабельных автобуса, которые должны были доставить их в Город, где уже можно было легко найти такси. Сначала Биорк не хотел ехать в Город на этих автобусах, так как ему нужен был автомобиль, и он намеревался взять его напрокат. Но в столь поздний час пункт проката при аэропорте не работал, и, несмотря на настойчивые уговоры Биорка, выдать машину ему отказались. Недовольно что-то, бормоча себе под нос, Биорк побрел по направлению к автобусам, которые уже были готовы к отъезду. Усевшись на заднем сиденье, остававшимся единственным свободным местом, Биорк поставил рядом свой небольшой чемодан, какие обычно бывают у командировочных - только для самого необходимого, осмотрелся вокруг и, не увидев ничего интересного, уставился в окно и погрузился в собственные мысли.
Биорк был невысоким, коренастым человеком с лицом менее чем заурядным и неинтересным. Одет он был так, как одеваются многие молодые люди независимо от их социального положения: уже не новые джинсы и джинсовая куртка с клетчатой рубашкой, так что по внешнему виду о нем трудно было сказать что-либо определенное.
Приезд Биорка в Город был связан с обстоятельствами чрезвычайными. В  городе с населением близким к миллиону ему было необходимо найти одну-единственную женщину. Эта женщина была известной художницей. У нее был маленький сын, ребенок Биорка. И вот, несколько месяцев назад она исчезла, не сказав ему ни слова, и он понял, что больше не нужен ей. Он никогда не стал бы ее разыскивать, если бы не знал с достоверностью очевидности, что ей угрожает серьезная опасность. Он появился в Городе, чтобы предотвратить катастрофу, насколько это еще было возможно.
Биорк родился спустя три года после эмиграции родителей, бежавших через Лиссабон от майского Краха 1945 года. Все его детство прошло в атмосфере фашистской пропаганды. Отец, работник реакционной радиостанции, всячески старался привлечь сына к своей деятельности и внушал ему свои идеи с того момента, как Биорк приобрел способность думать. Однако Биорка не привлекала работа на радиостанции. Гораздо больше его интересовали обычные увлечения молодежи: рок-музыка и автомобили. Последнее и объединило его и других молодых людей из столь же состоятельных семей в так называемое "Братство больших скоростей". "Братья" занимались преимущественно тем, что гоняли на автомобилях с бешеной скоростью, в основном по ночам, сшибая дорожные знаки и, пугая редких прохожих ужасающим шумом, Собирались члены братства в одном небольшом кафе, и любой, кому они бывали нужны, мог их там встретить. В этом самом кафе Биорк  и познакомился с человеком, называвшем себя Аце Йоландом, который предложил ему первое дело, заключавшееся в том, чтобы быстро отвезти на машине некоторых людей в определенное время и в определенное место. Биорку предложение представилось опасным и интересным, и он не замедлил согласиться, считая, что ему необыкновенно повезло. Так  Организация вошла в его жизнь, а он вошел в жизнь Организации.
Огни Города, звезды с длинными мерцающими лучами, летели ему навстречу. Автобус катил по Ран-авеню, главной улице Города. Некоторые пассажиры уже покинули автобус, чтобы продолжить свой путь на такси, найти которое не составляло труда. Биорк, не зная города, попросил водителя назвать ему какой-нибудь приличный отель, где он мог бы остановиться. Водитель оказался столь любезным, что даже немного отклонился от положенного маршрута, свернув с Ран-авеню и доставив Биорка и еще несколько присоединившихся к нему пассажиров прямо к подъезду отеля "Шедевр". Биорку быстро предоставили весьма удобный номер с ванной и балконом.
Ветер развевал легкие тюлевые занавески, проникая сквозь распахнутую балконную дверь. Биорк стоял на балконе с трубкой в зубах, и, вдыхая запах хорошего табака и свежей листвы, слушал, как шумят высокие деревья. У него была только одна реальная возможность найти в миллионном городе Шейлу Морин. Из квартиры Шейлы исчезло все, что могло дать хоть какую-то нить к ее поискам. Все ее бумаги и письма  были уничтожены или взяты ею с собой. Тем не менее, Организации было известно несколько адресов ее знакомых, живущих в разных городах. Так как Биорк имел доступ к такого рода информации, ему без труда удалось узнать эти адреса. Только один из них относился к Городу. Биорку было известно, что этот адрес не был использован, и Шейлу нашли без его помощи. Адрес принадлежал небольшому книжному издательству, а номер телефона являлся рабочим номером некоего Рэймонда Норбана, владельца и главного редактора этого издательства. Почему-то Биорк был почти уверен, что ему удастся найти Шейлу через Норбана, хотя на самом деле, это он понимал, шанс был довольно неустойчивым.
Биорк вернулся в комнату. Несмотря на усталость, ему совсем не хотелось спать, и он достал из своего чемодана маленький альбом, обтянутый бархатом. Он давно уже не переворачивал его жестких картонных страниц. Все снимки делал он сам, фотографировал он с мастерством профессионала. Теперь он жалел, что в альбоме нет ни одной фотографии сына. Чувствуя далекую близость Шейлы, ее присутствие, пусть в таком большом, но одном с ним городе, ему захотелось взглянуть на ее лицо, и он открыл альбом, в котором были только ее фотографии. За шуршащей папиросной бумагой, прикрывающей первый лист, Шейла, совсем юная, с длинными распущенными волосами, сидела в легком плетеном кресле и смотрела в окно, где синело море.  Мечта озаряла ее лицо и делала похожей на героиню какой-нибудь романтической повести. Ниже стояла подпись: "Неаполь, сентябрь 197…" Глядя на снимок, Биорк невольно улыбнулся.
Тогда - она любила его.
Они бродили по пустынному берегу моря и радовались, что им удалось отыскать такой уголок, где совсем не было людей. Море было совсем светлым у берега и, постепенно набирая цвет, становилось у горизонта сине-черным. Море было теплым и счастливым. Оно глухо шелестело, скатываясь по гофрированным ракушкам. Шейла любила их рассматривать. Она садилась на берег, вытянув стройные загорелые ноги так, что их касались набегавшие волны, и, набрав полную пригоршню ракушек, выбирала из них по одной, то подносила ближе, то отдаляла от глаз, любуясь пестрым узором на их поверхности. Она любовалась ракушками, а Биорк любовался ею. У нее были длинные темно-пепельные волосы, и ветерок с моря играл с ними, перебирая по волоску, собирая и разрушая вновь собранные прядки. У нее было не классически красивое, но симпатичное лицо, на котором можно было заметить даже несколько детских веснушек. Ей было шестнадцать лет,  и она была почти совсем обычной девчонкой. Она улыбалась радостно и открыто и что-то говорила ему, но он не слышал и не понимал, и все смотрел, смотрел на нее... Такой она нравилась ему больше всего, и ему не хотелось уходить с этого берега, потому что он знал и боялся того, что вернувшись, она снова изменится. Потом она вскочила и побежала вдоль берега, и волны то и дело пересекали ее легкий путь и выравнивали, ее следы. Он, неожиданно почувствовав себя намного моложе и ощутив, как сильно бьется взволнованное сердце, побежал: за ней и уже почти догнал, но она вдруг резко повернулась и сама бросилась к нему в объятья. Он целовал ее и чувствовал на ее губах соленые морские капли и не мог, не мог остановиться... О, если б можно было это вернуть!
Биорка охватило беспокойство, и ему захотелось увидеть ее немедленно. Он с досадой подумал, что не может сейчас же позвонить Рэю Норбану и узнать о Шейле хоть что-нибудь. Утро подходило так медленно, что он все же уснул, не погасив свет и не выпуская из рук альбома.
Когда он проснулся, было уже около полудня, поэтому первое, что он сделал, это придвинул к себе телефонный аппарат и набрал номер издательства. Долго в трубке слышались длинные гудки, и к телефону не подходили. Наконец он услышал:
- У телефона.
- Г-н Норбан?- Биорка снова охватило волнение.
- Да, это я, продолжайте.
- Мне трудно начать разговор,- Биорк перевел дыхание.- Мое имя вам ничего не скажет. Меня зовут Биорк Венстхаллен, и я хотел бы выяснить, известно ли вам что-либо о Шейле Морин, вы должны ее знать.
- Сожалею,- тут же перебил недоуменный голос, -но я не имею чести быть знакомым с этой дамой, вероятно, вы ошиблись.
- Я предполагал такой ответ,- продолжал Биорк,- но все же вы не можете ее не вспомнить, она довольно известная художница и работала в вашем издательстве.
- Повторяю вам, что вы что-то путаете. У нас никогда не было сотрудницы с таким именем.
- Она могла работать по разовым контрактам.
- Нет, не припоминаю.
- И все же прошу передать ей,- настаивал Биорк,- что я, Биорк Венстхаллен, буду ждать ее каждый день в три часа дня у..,- Биорк замешкался. Он так торопился позвонить, что совершенно не подумал о том, что не знает Город и не может назначить место встречи.
- Не думаю, что смогу вам чем-нибудь помочь,- сказал голос в трубке, воспользовавшись паузой, и добавил: - Еще раз сожалею.
В трубке раздались короткие гудки. Биорк медленно опустил ее на рычаг. Он сразу понял, что Норбан знает, где Шейла. Категорически отрицая знакомство с ней, что было бесспорно, он выдал себя. Гораздо разумнее на его месте было бы признать это знакомство, но отрицать то, что в настоящее время он поддерживает с ней какие-либо связи. Странно, что Шейла не проинструктировала его на этот счет. Этот, замеченный Биорком, промах  придал ему надежды и уверенности, и он решил еще раз позвонить Норбану, предварительно немного изучив Город и подобрав место для встречи.
Биорк снова попытался взять напрокат автомобиль. Такая услуга оказывалась даже в этом, далеко не первоклассном отеле, но Биорку не повезло, все машины оказались заняты, поэтому ему пришлось взять такси.
Он хотел найти что-нибудь в центре города, чтобы ей наверняка было известно это место. Кроме того, он понимал, что это оно должно быть многолюдным, так как Шейла, опасаясь засады, может не прийти, если встреча будет назначена в кафе или подобном месте. Она должна иметь возможность видеть его, оставаясь незамеченной, только убедившись в безопасности, она подойдет к нему. Приняв все это во внимание, Биорк попросил ехать к Ран-авеню.
Он смотрел по сторонам, но не мог найти ничего подходящего. Но вот перед его взглядом предстало здание Торгового Центра, и он попросил остановить рядом. Здесь было достаточно многолюдно. Этот магазин пользовался большой популярностью, и торговля в нем шла успешно. Походив по этажам, и обойдя здание снаружи, Биорк решил, что это ему подходит. В качестве конкретного места встречи он выбрал выход из здания на стоянку для частных автомобилей, подумав о том, что Шейла наверняка имеет автомобиль, и, что весьма вероятно, в этом случае ему удастся увидеть ее даже раньше, чем ей его. Остановившись на этом решении, он направился к телефонным автоматам, голубые будки которых ровным рядом выстроились   вдоль стены. Он вошел в одну из них и, опустив жетон, набрал уже знакомый номер. На этот раз Норбан откликнулся почти сразу.
- Говорит Биорк Венстхаллен,- начал Биорк. Сейчас он чувствовал себя значительно увереннее, чем утром, когда звонил в первый раз. Видимо, явная оплошность Норбана лишила его беспокойства, которое вселяла в него неизвестность. Он продолжал:
- Это я звонил вам сегодня утром. Прошу вас внимательно выслушать меня. Это чрезвычайно важно. Срочно передайте Шейле Морин, что я буду ждать ее ближайшие три дня у выхода из здания Торгового Центра на стоянку для частных автомобилей. Повторяю, что это очень важно, и прошу вас не забыть и не перепутать.
Рэй Норбан сказал:
Я уже говорил вам, что не знаю этой женщины и, следовательно, не смогу выполнить вашу просьбу.
Биорк положил трубку, не сомневаясь, что его просьба будет выполнена.

* * *
- Знаешь, кто была твоя мать?- спросил Биорк едва они вошли в кабинет.
Он плотно прикрыл за собой дверь. Алан обернулся, глаза его заблестели, и он произнес, почти не разжимая губ:
- Так кто же она была?
Вместо ответа Биорк протянул ему сложенный лист бумаги, очередное вещественное доказательство, предъявляемое им сыну во время затянувшегося на десять лет разоблачения безуспешно скрываемого секрета.    Алан быстро пробежал глазами документ. В бумаге говорилось, точнее, подтверждалось в ответ на посланный Биорком запрос, что действительно, в Цюрихе, в одном из солидных банков на имя Алана Венстхаллена положен крупный вклад, в переводе на доллары составляющий более двух миллионов, включая наросшие за восемнадцать лет проценты.
- Что это?- Алан держал бумагу перед собой в вытянутой руке.
- Это твое наследство,- сдавленным голосом ответил Биорк.
- Шейла была  богатой?- спросил Алан.
- Тебя это не удивляет?
Алан опустил руку и положил документ на стол. Помолчал, потом спокойно предположил:
- Она ведь была известной художницей.
- А почему она была известной? - Биорк спрашивал так, будто это Алан должен был сказать ему что-то, а не наоборот. И выходило, что Алан отвечал себе сам.
- Она была талантлива, уверенно заявил Алан.
Биорк усмехнулся.
Знаешь ли ты, сколько в мире талантливых людей? Не так уж мало. Но разве все они богаты и известны?
Алан задумался, потом начал:
- Ты хочешь сказать...
- Да,- перебил Биорк,- кроме таланта нужен случай, нужно, чтобы нашелся кто-то, кто бы помог таланту. Кто-то имеющий власть. А значит - деньги.
- И кто же помог Шейле?
- Один очень влиятельный человек, крупный промышленник и государственный деятель. Он нашел ее на улице.
- Это неправда,- упрямо сказал Алан и опустил голову, потому что почувствовал, что это была правда.
- Так ты поэтому хотел, чтобы я забыл ее,- сказал Алан после паузы,- Сколько ей было лет тогда?
- Четырнадцать лет,- Биорк, немного успокоившись, сел в кресло и принялся раскуривать свою неизменную трубку.
Алан сел напротив. Казалось, такие ошеломляющие подробности не оказались для него чем-то неожиданным.
- И что же было дальше?- спросил он с интересом.
- Нетрудно догадаться.
- Хорошо,- сказал Алан,- а теперь расскажи, как вы встретились с ней. Где вы могли познакомиться? И почему этот богатый покровитель не помешал вам произвести на свет меня?
Подойдя, таким образом, к самому главному вопросу в точно задуманном им месте, Биорк должен был, наконец выложить перед Аланом факт существования Организации и раскрыть, хотя бы в общих чертах, те роли, которые играли в ее деятельности Эндрю Томакс, Шейла, Аце Йоланд и он сам.

- Организация,- объяснил Биорк,- представляла в то время крупную политическую партию, не выходившую на большую арену в своем истинном виде. Одним из ее руководителей и был тот самый покровитель. Его имя тебе ничего не скажет. Сейчас его уже давно нет в живых. Он умер в почете, и его похороны даже показывали по телевидению. Что делал в Организации я лично? Моя роль была не так уж значительна. Я был лишь помощником одного из самых деятельных членов Организации. Его звали Аце Йоланд. Это был необыкновенный человек. Он обладал гипнотической властью над людьми. Те, кто знал его, смотрели на него, как на бога. Но, скорее, это был сам дьявол. А Шейла? Шейла была … Ну, могла выяснить что-нибудь. Узнать информацию. Несколько удачных идей в финансовой деятельности. Вот и все. Но руководитель считал, что она делает очень много. Обожал ее.  Настолько, что когда она влюбилась в меня, он не стал нам мешать. Теперь тебе ясно, откуда твое наследство?
Алан был совершенно спокоен и с серьезностью слушал Биорка. Но почему-то Биорку показалось, будто все то, что он сейчас раскрывает перед ним, уже давно ему известно, и он только проверяет, не солжет ли перед ним он, Биорк Венстхаллен, не утаит ли какую-нибудь важную подробность.
Но нет, конечно, Алан не мог знать ничего из того, что рассказал и еще собирался рассказать Биорк. И Биорку только пришлось еще раз убедиться, что Алан сын своей матери. Только у нее, да еще у сверхчеловека по имени Аце Йоланд, доводилось
Биорку учиться такой железной выдержке. Биорк овладел этим искусством спустя долгие годы.  У Алана способность эта была от рождения.
- Мое наследство..,- повторил Алан, растягивая слова и явно не понимая еще в полной степени  всего их смысла.- Так я  миллионер? -он вдруг коротко рассмеялся.- А я-то мыл машины у бензоколонки и разносил почту! Ну не смех ли это? Чтобы накопить денег на эту поездку.
- Ты получишь свои деньги, - сказал Биорк. -Я же обещал, что ты поедешь. Но только не стоит тебе бывать у Монти. Она не скажет тебе ничего нового. Я был для Шейлы самым близким человеком и знал ее лучше других. Эх!- Биорк махнул рукой,-
лучше б я вообще ее не знал!
- Я не могу понять,- произнес Алан задумчиво,- почему ты говоришь о ней с такой ненавистью? Даже вывернув передо мной самые неприглядные подробности ее жизни, ты не добьешься того, чтобы я перестал любить ее. Я не знаю, почему так получилось, такое ведь не зависит от нашего желания. Что я узнал о ней, из-за чего можно было бы перестать не только любить, прежде всего, уважать ее? Не живи она так, как жила, она бы погибла...
- Она и так погибла,- мрачно перебил Биорк.
  Алан замолчал и нахмурился.
- Знаешь, отец,- проговорил он,- я всегда относился к ней так, будто ее нужно было от кого-то защитить. В моем представлении она всегда была такой, какой была в свои двадцать лет. Я был младше ее, но все равно у меня была мысль, что я виноват в том, что не смог защитить и спасти ее когда-то. От чего? Может быть, от этой смерти, такой нелепой и страшной. Ведь ее самолет не взорвался в воздухе? Я читал, что он просто упал. Как подбитая птица. Значит, пока он падал, она была жива! Она жила и думала. О чем она могла думать в тот самый последний миг? Она умерла, а должна была жить. И теперь  я чувствую себя еще более виновным в ее смерти. Ведь теперь я  старше ее. И с каждым годом разница эта будет все увеличиваться. И тем сильнее я буду чувствовать свою вину перед ней и перед всем миром, который потерял ее...
- Хватит! - почти крикнул Биорк.- Я покажу тебе последнюю бумажку, которую ты не должен был видеть. И ты, наконец, узнаешь, почему она погибла. И почему тебе всегда казалось, помнишь, когда ты в последний раз видел ее, она  прощалась с тобой. Да, ты не ошибся, именно прощалась. Ты не ошибся, она знала, что погибнет. Перед тем, как взять тебя из пансиона, она сделала первую попытку зачеркнуть свою жизнь, оставив Организацию. Уже одно это могло убить ее. Организацию не оставляют. И каждый, кто пробовал это сделать, должен был расплатиться жизнью. Но это в том случае, если не затеряться хорошенько. Организация далеко тянула свои сети, но ведь и там - просто люди. И не все им подвластно. И если бы она хотя бы уехала за границу, это уже было бы немало. Но она только сменила документы и уехала в Город. В Городе ее знали под именем Валери Рэгонар. Впрочем, ее знало там всего несколько человек. Она почти не с кем не встречалась. Хорошо, пусть так. Если бы она спокойно жила в Городе, никак не выдавая себя, возможно, она могла бы оставаться в безопасности довольно долгое время. Но она сделала второй шаг, приняв участие в международной выставке, где выставила свои рисунки. Это была  выставка книжной графики, и по адресу того издательства, которое опубликовало эти иллюстрации,  люди из Организации вышли на Город. Остальное было делом техники, они нашли ее. Слушай дальше,- Биорк движением руки остановил Алана, который весь, подавшись вперед, приоткрыл побледневшие губы, намереваясь, видимо, о чем-то спросить его,- она поняла, что обнаружена и тогда, помнишь ты это или нет,  вы исчезли из Города. Она отвезла тебя к Монти, помнишь? И оставила тебя там, а сама вернулась. Вернулась туда, где ее ждала смерть. Зачем? Тебе понятно? Хотел бы я посмотреть на того, кто бы мог все это понять!
- Я могу понять,- еле шевеля губами, прошептал Алан, не глядя на Биорка. -
Она хотела…
- Да!- перебил Биорк, не выдержав и хлопнув кулаком по столу,- да, она хотела умереть! Твоя мать сама убила себя. Она самоубийца. Она была ненормальной. Она сама, ты слышишь, сама сказала мне, что хочет умереть! У нее была навязчивая идея: падающий самолет. Она хотела пережить то, что чувствует человек, сидящий в самолете, обреченном на неминуемую гибель. Этот самолет преследовал ее; у нее была такая галлюцинация, бред! Когда она выложила передо мной все эти свои соображения, я сам чуть не свихнулся! Но, слава богу, у меня хватило выдержки выбраться из этого кошмара. Я-то ведь тоже сбежал из Организации. Вслед за ней. Я, как дурак, во всем положился на нее, и из-за этого сам чуть не пропал. Но, к счастью, мне повезло. Человек, который охотился за Шейлой по заданию Организации, отпустил меня. Уже после того, как убил ее. Ведь тот самолет упал, потому что это подстроили люди из Организации. Я не знаю всех подробностей, почему вышло так, как она предсказывала. Но факт остается фактом: она погибла. И именно  так, как хотела.
- Да не хотела она этого!- усмехнулся Алан, и глаза его заблестели, как будто из них вот-вот должны были выкатиться первые слезинки, выдающие все его волнение. Но слезы будто застыли и не выходили из его темных глаз.
Биорк увидел эти глаза и опять, в который раз, вспомнил о том, что эти глаза однажды спасли ему жизнь.
- Не хотела?- переспросил Биорк.- Я понимаю, в это трудно поверить, но я обещал показать тебе одну бумажку. Прочитав ее, ты поймешь, что все, что я сказал тебе - правда.
И Биорк протянул сыну последнее вещественное доказательство. Он сам так мысленно называл его: "вещественное доказательство", как и то, что он уже предъявлял Алану: альбом, газетный лист, ответ из банка. Только что они доказывали? Что хотел доказать сыну сам Биорк? Этого он не смог бы объяснить.
- Это письмо?- спросил Алан, просмотрев первые строчки.
- Это письмо Конраду Гильерону,- объяснил Биорк,- ее последнее письмо.
- Почему же оно оказалось у тебя?
- Так вышло. Конрад вообще не читал этого письма. Но это к лучшему. Ни к чему чужим людям знать наши секреты. А Конрад был для нее просто случайностью.
"Конни, мой милый Конни!- читал Алан, впервые видя буквы, выведенные восемнадцать лет назад рукой его матери, которая собиралась  не возвращаться. Буквы были четкие и правильные, как на плакате.- Так получилось, что я, - здесь она будто бы виновато улыбалась,- должна покинуть тебя. Но всего на неделю, не дольше. Только не огорчайся, прошу тебя. Если же я задержусь, то к тебе придет человек, которого зовут Биорк Венстхаллен. Ключом, который ты найдешь в конверте вместе с этим письмом, откройте дверь комнаты рядом с мастерской. Там на столе лежит записка, из которой будет ясно, что вам нужно сделать. Не удивляйся ничему, что будет говорить тебе этот человек; не думаю, чтобы он стал лгать тебе. Он мой друг и отец моего сына. Прощай, Конни? Целую тебя, любимый мой. Твоя Шейла. Хотя бы сейчас, читая это письмо, назови меня моим именем. Биорк объяснит тебе, почему я должна была скрывать его, но не от тебя, а от всего остального мира. Прощай, не скучай без меня".
Хотя слово "прощай" повторялось в письме дважды, письмо выглядело как недописанное. Начало его было бессмыслицей, ибо оно пыталось успокоить человека, уже знающего о несчастии. Потом, будто забыв о первых обманных строках, Шейла так обстоятельно объясняла, что следует делать, если она не вернется, что становилось очевидно, что она и не должна была вернуться. И, наконец, трагическое "прощай" говорило если и не о смерти, то, по крайней мере, о вечной разлуке.
- Да,- произнес Алан, прочитав письмо и складывая его.- Все, что ты сказал - правда. Я и не сомневался. И все же из этого письма ясно только одно: она не хотела умирать. И, наверное, ты правильно сделал, не показав письмо этому Конраду. Она действительно не любила его. Так не пишут любимым.
- Ха!- неожиданно вскричал Биорк, вскакивая с кресла,- Ты же сам подтверждаешь мои слова. Я же говорил, что она никого не любила! А уж такой-то, как этот Конни, казалось бы очень подходил ей. Ладно, я был стар для нее и не так уж привлекателен, но Конрад... Будь я женщиной, я бы сам в него влюбился. Прежде, чем Шейла нашла его на улице, так же, как когда-то нашли ее, он был манекенщиком. Я видел у Шейлы журналы мод с его фотографиями. Кроме того, он еще не был тем самодовольным наглецом, каким должна была бы его сделать красота. Короче, Шейла не зря взяла его к себе. Сначала я, конечно, был взбешен. Все мы - эгоисты. Но потом я подумал, что, может быть, так будет лучше. Он, кажется, любил ее. Я думал, что она наконец-то счастлива, что он дал ей то, чего не смог дать я. Но я ошибся. Видимо, не было такого человека, который мог бы угодить ей.
- А был ли кто-нибудь, кто был бы способен защитить ее?- спросил Алан.
- Защитить?- удивленно переспросил Биорк и пожал плечами. - От чего? Что ей было нужно? У нее все было. Все! Просто она не знала, чего ей еще хочется. Она сошла с ума  от той роскоши, в которой жила, от известности, от пресыщения всем этим! Жизнь избаловала ее, а она была всего лишь глупенькой двадцатилетней девчонкой. При всех ее выдающихся способностях.
- Довольно!- Алан поднялся, кончая разговор.- Ты уводишь меня в сторону. Я должен сам понять, чего она хотела, и кто виноват в том, что так случилось. Ты рассказал мне многое, но, видимо, больше ты ничего не знаешь. Я спрошу у других. У Оливии, у Конрада. Может быть, найдется еще кто-нибудь. Невозможно, чтобы ее забыли. Если я видел ее так давно и так недолго, и, все равно, ее лицо так отпечаталось в моей памяти, что его не стереть, пока я жив. То те, кто знал ее, не могли забыть.
- Ну что ж,- вздохнул Биорк.- Поезжай. У Конрада возьмешь ключ. Побываешь в ее квартире. Там, где ты жил с ней. - Он поднялся, подошел к столу, отпер ящик,- Вот тебе пока деньги,-  он протянул Алану солидную пачку, заклеенную банковской лентой. Попытался улыбнуться, но сразу же убрал улыбку, почувствовав ее неуместность.
Алан взял пачку, взвесил на руке.
- Спасибо, отец.  Отдам, когда доберусь до своих капиталов.
Биорк покачал головой:
- Я ведь тебе отец,- И добавил, помолчав:- И ты у меня один.
Он опять помолчал. Потом сказал:
- Если ты задумал, тебя не удержишь. Взгляни... на Город.
Он снова помолчал.
- Когда ты едешь?- спросил он. Алан взглянул на часы.
- Сегодня утром,- сказал он,- часов в шесть.
- Так рано?- удивился Биорк, но, подумав, согласился:- Да, чем раньше, тем лучше. Машина только барахлит. Может, подождешь дня два, пока проверят в автосервисе?
- Нет!- решительно отрезал Алан.- За эти два дня я сойду с ума.
- Ну ладно,- вздохнул Биорк.- Хватит. Тебе нужно выспаться, а осталось совсем немного времени.- Он направился к двери.- Делай, как знаешь,- сказал он, обернувшись.- Спокойной ночи,- Он  уже закрывал за собой дверь, как вдруг его голова опять показалась из-за нее:
С матерью-то не простишься?- спросил он.
Алан стиснул зубы и отрицательно покачал головой.

* * *
Она никогда никого  не любила,  даже  себя...
- Неправда!- крикнул Алан.- А я?

Биорк обхватил обеими руками отяжелевшую голову. Одна мысль засела у него в сознании; ее будто вколачивали тупыми неумолимыми ударами. Я  теряю  сына.  Я  уже  потерял его. Мой сын - жертва тяжелой наследственности. Его мать была ненормальной. И я не смог его уберечь. Видимо, этот неизлечимый эдипов комплекс сложился у него в самом раннем детстве, за тот короткий промежуток времени, что они были вместе. Как же сильно оказалось ее больное влияние!
Гизелла Венстхаллен, миловидная сорокапятилетняя женщина, тихо вошла в комнату и робко взглянула на мужа. Биорк даже не поднял головы.
- Он уехал?- едва слышно спросила она, нервно сжав худые руки перед грудью.
Биорк не сказал ни слова, только кивнул.
Даже не простился со мной,- с обидой сказала женщина. Губы у нее задрожали, и она опустила голову.- Как же так?- спросила она,- Ведь ты обещал, что он никогда не узнает,- она беззвучно заплакала, закрыв руками лицо.
Биорк посмотрел на жену, и она показалась ему похожей на жертву жестокого предательства. Ему стадо невыносимо жаль ее. Ведь это именно он сделал ее несчастной. Он хотел жить только для своего сына. По его мнению, сыну нужна была мать, и он женился. Но он хотел, чтобы это была только его, Алана, мать, и поэтому запретил ей иметь своих детей. И она всю свою жизнь посвятила чужому ребенку, который так и не стал для нее своим и не по ее вине. Она сделала все, что смогла. Она была Алану хорошей матерью. Биорк ошибся только в одном: Гизелла могла заменить мальчику мать, но не могла заменить  Шейлу
- Не плачь, Гизи, Биорк обнял жену, провел рукой по гладким волосам, в которых сквозь темно-каштановую краску просвечивали седые нити.- Прости меня. Просто я ошибался. Всю жизнь. Но не только я…

Какое удовольствие, в солнечный летний день мчаться по отличному шоссе с приличной скоростью и еще успевать оглядываться вокруг! Чувство свободы и воли, охватившее Алана, едва он выехал из Клагенфурта, придало ему прекрасное настроение, и он, казалось, совсем забыл о той мрачной и неприятной сцене, которую устроил ему напоследок отец. "Все это не так,- твердил себе Алан,- Нет, конечно, отец не мог всего этого выдумать, но он явно преподнес мне факты в таком свете, чтобы совершенно изменить все мои представления о Шейле. Чего он этим добился? Он хотел, чтобы я не ездил. Наоборот, я должен был ехать теперь уже потому, чтобы убедиться, что все, что он мне наговорил о моей Шейле, не так. Не могло быть так. Но я все узнаю. Я должен знать правду, какой бы она ни была". Алан улыбнулся своим мыслям и вдруг с досадой заметил, что ему приходится тащиться за огромным фургоном-рефрижератором, который, как назло, двигался еле-еле. Алан нажал на акселератор и принял чуть левее, намереваясь обогнать фургон, но тут, совсем близко, в считанных сантиметрах слева от него с сигналом пронесся неизвестно откуда взявшийся ярко-алый автомобиль. Он исчез впереди так же внезапно, как и появился. Обогнав, наконец, фургон, и проехав еще несколько километров, Алан увидел хвост довольно длинной очереди, собравшейся у шлагбаума таможни. Алан взглянул на часы: расстояние до границы он проехал всего за полтора часа. Остановив автомобиль, он вышел немного поразмяться. Водитель машины, стоящей впереди, тоже вышедший, улыбнулся ему и приподнял над головой бутылку кока-колы, предлагая Алану утолить возможную жажду. Алан поблагодарил и отказался. Тогда этот человек, полный веселый итальянец, подошел к нему, все еще держа в руке бутылку, а пальцами другой руки придерживая за козырек полотняную кепку, которая все норовила слететь с его круглой головы.
- Ого! Едешь к нам, в Италию?- сказал он по-немецки  с заметным акцентом.- Если будешь в Риме, заходи. Меня зовут Умберто. Умберто Бьяноцци. Я живу недалеко от площади Испании. А ты, наверное, в Венецию?- разговорчивый римлянин не давал вставить и слова.- Правильно. Все молодые едут туда. Город влюбленных! Молодые должны любить друг друга, петь песни, веселиться! На то она и молодость, верно? Терпеть не могу бездельников с исколотыми руками. Не хотят ничего делать, поэтому не умеют жить. Но ты-то меня понимаешь?- он весело подмигнул.- Молодые должны смеяться!
Жизнерадостному итальянцу пришлось прервать свою тираду, так как автомобильная очередь впереди значительно продвинулась, и, заметившие это, автомобилисты, скопившиеся за машиной Алана, выражали свое нетерпение недовольными гудками.
"Чем это я ему так понравился,- спросил сам себя Алан,- медленно продвигаясь за машиной итальянца, который несколько раз оборачивался и махал ему рукой.- Только увидел, сразу в гости зовет. А у меня даже имени не спросил. Впрочем, приглашает, а все равно уверен, что я никогда не приеду к нему. Что мы вообще друг друга больше не увидим. Как странно. Скольких людей мы встречаем в своей жизни только на один миг или немногим больше. Да, мир тесен, но вряд ли я увижу еще когда-нибудь этого Умберто. Да и вот эту красотку,- он взглянул в зеркальце заднего вида.- Черт возьми!- сказал он вслух.- Да ведь это та самая машина, с которой я чуть-чуть не столкнулся!"
Алан снова вышел из машины: очередь опять замедлила свое продвижение. Он посмотрел на девушку, сидящую в ярко-алой спортивной "альфа-ромео". Почувствовав его взгляд, она подняла глаза, которые не выражали ничего, кроме надменного пренебрежения. Она пару раз хлопнула длинными накрашенными ресницами, слегка втянула нарумяненные щеки и отвернулась. Видимо, она считала себя неотразимой.
Алан пожал плечами и опять вернулся в машину. Как ни старался он не думать о надменной девице, не ответившей на его улыбку, все равно ее холодность задела его. Он не считал себя красавцем, но знал, что нравится многим. От Биорка он унаследовал темные волосы и невысокий рост в 174 сантиметра. Все остальное было от Шейлы. Его лицо было почти точной копией лица его матери. Шейле это лицо когда-то давало право считаться довольно красивой женщиной, Алану же оно обеспечивало всеми признаваемое обаяние, особенно, когда он улыбался. Увидев его улыбку, невозможно было не улыбнуться в ответ. "Должно быть, у нее просто плохое настроение,- успокаивал себя Алан.- Не может быть, чтобы она всегда была такой злюкой. Но она действительно очень хорошенькая".
Документы у Алана были в полном порядке, дорожную пошлину он оплатил еще в Австрии.   Вскоре он уже миновал шлагбаум и мчался по гораздо более свободному, широкому шоссе, протянувшемуся по земле совсем другой страны. Алан впервые был в Италии, и от этого даже самые обыкновенные загородные пейзажи, мелькавшие перед ним, казались ему чем-то ранее совершенно не виденным. Все было отлично. Миновав перевал, Алан прибавил скорости на ровной дороге. Поездка, которую он затеял, кроме той цели, которую она преследовала, была еще и великолепным путешествием. Алан был молод и, конечно, не мог жить только смутными воспоминаниями о прошлом. И то прошлое, которое он так стремился узнать, было ему нужно, прежде всего, затем, чтобы лучше понять настоящее. О чем он думал, впервые оказавшись один, но ни на секунду не чувствовавший себя одиноким? О том, что, только что, уехав от отца и матери, которые любят его и всегда ждут, он скоро окажется у почти совсем незнакомых людей, которые его тоже любят и ждут. Оливия Монти любила его мать, значит, она встретит его с радостью. Ее сын, Джулиано, с которым Алан играл когда-то в детстве, сделал приписку на письме матери:  "Непременно приезжай, приятель! Я покажу тебе Италию". И, несмотря ни на что, Алан чувствовал себя счастливым.
Двигатель дернулся, потом еще и еще. Казалось, вот, снова установился его ровный гул, и Алан прибавлял газу, стремясь набрать утраченную скорость, но новое покашливание двигателя, возвращало стрелку на прежнюю отметку. «Я так и знал,- подумал Алан,- что эта развалина подведет меня. Так я, пожалуй, не дотяну. Еще не хватало!»
Стиснув зубы от досады, он остановил автомобиль на пыльной обочине, открыл капот и непонимающим взглядом оглядел то, чем был набит его автомобиль. Он пощелкал пальцем по воздушному фильтру, нажал несколько раз на рычажок ручной подкачки бензина. К стыду своему, Алан совершенно не разбирался в устройстве автомобиля. И, конечно, при этом довольно рискованной затеей было отправиться в такое путешествия совсем  одному. Тем более что дорога через перевал потребовала от старой машины всех ее остававшихся возможностей.  Но он-то надеялся, что какие-то 500 с лишним километров он проскочит. А там можно отдать машину на станцию: пусть подкрутят. У себя он сделать этого не успел. Боялся, что Биорк будет мешать ему уехать. Да и денег не было. Какие у студента деньги? Все что ему удалось собрать, он берег на саму поездку.
Алан вытащил из-под сиденья потрепанный учебник для шоферов и начал листать его, пытаясь найти описание неисправности и способ ее устранения. Он так зачитался, что не заметил, как рядом остановился автомобиль. Только услышав хлопок дверцы, он поднял голову.
Аккуратно и бесшумно, так же, как подъехал и сам автомобиль, ступая по пыльной придорожной траве, к нему направлялись короткие сапожки из белой кожи,  принадлежащие высокой и стройной девушке. Той самой девушке. Она остановилась перед ним, уперев руки в бедра, и губы ее были растянуты все в той же надменной усмешке.
- Ну,- сказала она. Она взяла из его рук книгу, оглядела ее и снова усмехнулась,- читать нужно было раньше. Что у тебя случилось?
Она говорила по-немецки довольно чисто, и Алан, знавший итальянский очень слабо, не рискнул похвастать своими познаниями.
- А ты разве разбираешься?- с сомнением спросил он.
- А ты?- она дернула плечами,- Чуть не сбил меня сегодня. Еле вывернулась. Смотреть надо, когда лезешь на обгон!
Алан промолчал. Узнала все-таки!  А она права, он действительно не посмотрел назад.
Она подняла на него глаза и улыбнулась, но уже не так надменно.
- Ну, что у тебя?- спросила она более миролюбиво.
Алан объяснил ей неисправность. Сначала она не совсем поняла, переспросила несколько раз, потом кивнула:
- Заводи!
Она наклонилась над распахнутым нутром машины так, что ее длинные волосы упали внутрь, касаясь топливного насоса.
-  Вот черт! Иди сюда, подержи-ка! - крикнула она.
- Что?- не понял Алан.
- Да волосы же, волосы!
Алан вышел из машины, собрал обеими руками ее светлые волосы, и они заструились у него между пальцами.
- Слушай,- сказала она и вдруг дернула за один из толстых черных проводов, подходящих к корпусу двигателя. Провод оказался у нее в руке, а Алан чуть не выпустил от неожиданности ее волосы.- Ты что делаешь!- вскричал он, не зная пугаться ему или негодовать.
Она вдруг рассмеялась и обернулась к нему, блестя светло-голубыми, холодными глазами.
- Да слушай же, глупый. Слышишь?
Алан прислушался. Да, действительно, гул двигателя будто бы сбавили на тон.
- Ну и что? – спросил он.
- Ничего, - ответила она, вновь присоединяя провод,- Слышишь теперь?
Двигатель работал на прежнем тоне.
- Значит, эта свеча нормальная,- заявила девушка
Неисправной оказалась только третья свеча. К счастью, у Алана оказалась запасная. Он собственноручно вывернул черную закопченную свечу и поставил новую.
- Ну вот,- сказала девушка,- теперь все в порядке.- Она опять улыбнулась просто и легко.-  Как же можно ездить, не зная таких простых вещей,- она покачала головой.
Неужели это она сегодня у таможни так надменно посмотрела на него и отвернулась?
Алан вытер руки о носовой платок. Нужно было прощаться, вот и еще одна встреча без продолжения. Сейчас она сядет в свою алую комету и умчится, теперь уже навсегда. Хоть они и встретились трижды за день, это все случайности, возможные, когда едешь по одной дороге. Сначала она обогнала его. Потом где-то отстала, задержалась, может, в кафе заходила, и оказалась позади. Теперь опять догнала. Ну, ему-то ее не догнать. И даже имени ее он не знает. А зачем? Какая разница…
- Addio,- сказала она,- не ломайся больше! Он кивнул, подумав о том, что нужно поблагодарить ее, но вместо этого он неожиданно для себя спросил:
- Куда ты едешь?
Она, уже сделавшая несколько шагов, обернулась:
-   Нам не по пути.  Я слышала, ты ведь в Венецию?  А я – домой,- и она вдруг назвала тот самый город, куда ехал Алан.
Он даже не удивился. Почему-то ему показалось это закономерным. Как ни убеждал он себя в невозможности их последующей встречи, сам того не осознавая, он надеялся на нее. И вот, такой случай! Он не знал,  действительно ли  так нравится  ему эта девушка, и хочет ли он, чтобы их знакомство, наконец, состоялось и продолжилось. Но он думал о  том, что встреча вероятна, а он старался никогда не упускать никаких возможностей.
- Я еду не в Венецию,- сказал Алан.- И нам как раз по пути.
- Это ты сейчас придумал,- не поверила она.- Интересно, к кому ты там можешь ехать? Или так, сам по себе? Имей в виду, что сейчас попасть в приличную гостиницу не так-то просто.
- Но не сложнее, чем в Венеции,- заметил он, улыбаясь своей обаятельной улыбкой.
Она вдруг стала серьезной, поджала губы и опять чуть-чуть втянула нарумяненные щеки. Взгляд ее снова стал чужим и враждебным.
- У меня там друзья,- поспешил объяснить Алан, испугавшись ее резкой перемены.
- Друзья?- переспросила она высокомерно. - Кто же? Возможно, я знаю их.
- Джулиано Монти.
- Джулиано! – она побледнела, и ее искусственный румянец проступил еще ярче.
- Ты знаешь его?- спросил Алан, и так уже понявший, что она знает.
- Нет!- резко сказала она.- В первый раз слышу. Не могу же я знать всех в городе,- Она сунула руки в карманы комбинезона,- Ну ладно. Мне нужно спешить. Хоть нам и по пути, я не могу тащиться так же, как твоя чихающая телега. Аddio!
- Мы так и не встретимся?- крикнул Алан ей вслед.
- Если я захочу,- заявила она, уже садясь в машину,- я сама тебя найду.- Она сделала паузу.- Ты хороший мальчик. Но, скорее всего, я не захочу.
Ярко-алая точка на шоссе исчезла за перегибом дороги, а Алан все смотрел ей вслед. Нельзя было сказать, что эта встреча оставила в нем какое-то особое впечатление, и он не очень пожалел бы, если бы никогда больше не встретил эту девушку. Он использовал шанс: предложил ей встретиться. Она отказалась. Что ж, значит, у нее есть на то причины. Не стоит жалеть. Она красива, но разве мало красивых девушек? Тем более, здесь, в Италии!

2. Человек, который был ее другом

СЧИТАЛОСЬ, что дом находится за городом. Но сам город был совсем близко; дом стоял на холме, и из его окон  открывалась такая прекрасная панорама, от которой трудно было отвести взгляд. Можно было любоваться великолепным красным куполом знаменитого собора Санта Мария с остроконечной башенкой на верхушке, и зубчатыми стенами Старого Дворца; была видна и часть Площади с ее прекрасными изваяниями. Чего только нельзя было увидеть из окон этого замечательного дома. Все знаменитые красоты этого прекрасного старинного города представали перед глазами восхищенных гостей и гордых хозяев.
Дом этот принадлежал некоему Алессандро Монти, известному в городе адвокату. Монти был человеком авторитетным и уважаемым. Ему было уже за пятьдесят, но общительный характер и обаятельная внешность делали его желанным гостем в любом обществе. У Монти была молодая жена двадцати четырех лет и два сына. Старший сын  был ребенком от первого брака; его мать умерла несколько лет назад. Вторая жена Монти, Оливия, была матерью его младшего сына, четырехлетнего Джулиано. Оливия Монти была очень хороша собой, и муж не чаял в ней души. Он был готов выполнять любые ее желания,  но Оливия не была капризна и не имела привычки требовать.
Оливия была итальянкой, но Монти привез ее из-за границы, где случайно познакомился с ней во время деловой поездки. Друзья, посмеиваясь над ним, говорили: "Мало тебе итальянок в Италии, так ты еще импортируешь их из-за рубежа". Монти лишь улыбался.  Даже   здесь, в Италии,  стране, которая славится своими красавицами, Оливия Монти была редкостью.
 Оливия была  очень довольна тем, как сложилась ее судьба. Она считала, что ей очень повезло, ибо ей выпал случай, который круто переменил ее прежнюю жизнь. Встреча с Монти была для нее просто счастьем. До этого она жила бедно, работала продавщицей в небольшом магазине. Ее отец был рабочим на фабрике, мать, вечно кашляющая, худая темноглазая женщина, вела хозяйство - стряпала, стирала, убиралась. Оливии кроме работы приходилось еще и много помогать матери; в семье было еще два младших брата и сестра. Будь Оливия смелей и настойчивей, возможно, ей и удалось бы пробить себе дорогу, имея на руках такой козырь,  как великолепная своеобразная внешность, но по натуре девушка была скромной и застенчивой, к тому же в семье придерживались правил строгого воспитания. Поэтому, не выпади ей тот самый случай, вряд ли ее жизнь повернула бы в лучшую сторону сама собой.
Не имея возможности действовать, Оливия часто предавалась мечтам. Она очень хотела иметь собственный дом, любящего мужа и ребенка. Она желала тихой и спокойной жизни, чтобы не нужно было думать о деньгах и с тревогой ждать наступления следующего дня. Своими бесхитростными мечтами девушка делилась со своей подругой, которая хотя и была моложе ее на четыре года, но умела спокойно и серьезно выслушать и согласиться с ней, тем самым, подкрепив в ней надежду.
Когда Оливия познакомилась с Шейлой Морин, той было всего двенадцать. Они были соседками. Шейла жила с матерью в доме напротив. Мать Шейлы давала уроки музыки и французского. Они жили более обеспеченно, чем семья Оливии, но небогато. Когда Шейле исполнилось четырнадцать лет, ее мать умерла. Тогда Оливия впервые увидела в доме Шейлы незнакомого пожилого мужчину. Вскоре подругам пришлось  расстаться, но они поддерживали связь между собой, несмотря на то, что это становилось все более сложно.
Оливия знала о существовании Организации. Она плохо представляла себе ее политический и общественный смысл, но ей было достаточно известно о ее влиянии и  возможностях, а также о роли в ней самой Шейлы. Все это не вызывало в ней никаких чувств, кроме страха. Она, как могла, уговаривала Шейлу отказаться от такой опасной деятельности, но характер Шейлы был абсолютно иной, и, соответственно, мнение ее было противоположным. Ее эти опасности увлекали, это было смыслом ее жизни, но, несмотря на такое сильное увлечение, Шейла могла заглядывать далеко вперед; она допускала вероятность того, что ее деятельность может со временем потерять свою привлекательность. На этот случай ей необходимо было предусмотреть все.  И Шейле удалось сохранить свою связь с Оливией в секрете. Их переписка, очень редкая (одно-два письма в год) осуществлялась через нескольких неосведомленных посредников. Эти посредники имели адреса модных салонов и учреждений, связанных с творческой деятельностью Шейлы. Все это было организовано ею еще в самом начале ее деятельности в Организации, и сделано так четко, что вплоть до настоящего времени о существовании Оливии Монти, подруги Шейлы Морин, не было известно ни одному человеку. Практически с того момента, когда Оливия перебралась в Италию вместе со своим мужем, подруги не виделись. Лишь однажды им удалось увидеть друг друга мельком во время поездки Шейлы и Биорка в Неаполь. Оливия уже начинала забывать, как выглядит ее подруга; ее полностью увлекли домашние заботы. Особенно много времени она посвящала воспитанию своего Джулиано. Этот ребенок стал для нее всем; она могла сказать о себе, что совершенно счастлива. Она была бесконечно предана своему мужу, и не желала для себя ничего лучшего.
Неожиданный приезд Шейлы нарушил спокойный ход ее жизни. Она была несказанно рада приезду дорогой подруги, которую так давно не видела. Она смотрела на Шейлу, как на героиню, и ее восхищение усилилось еще больше, когда Шейла рассказала ей о том, что оставила Организацию. Хотя ее и страшила опасность, угрожающая Шейле, которая теперь могла коснуться и ее, но она была горда тем, что может помочь хоть в чем-нибудь своей необыкновенной подруге. Узнав о том, что Шейла хотела бы оставить у нее на время своего сына, Оливия с радостью на это согласилась. Ей сразу понравился этот спокойный симпатичный мальчик с большими печальными глазами. Она уже представляла, как он подружится с ее собственным сыном, и надеялась, что ей не только удастся выполнить просьбу подруги, но и сделать жизнь этого ребенка, до сей поры, по-видимому, не очень-то радостную, как можно счастливее. Она не совсем понимала Шейлу, которая решила оставить ребенка, хотя опасности, которая ей угрожала, вероятно, можно было и избежать. Но Шейлу она считала очень умной и была уверена в правильности всех ее решений.
Шейла, появившись на день или два, вновь исчезла, оставив сына, и теперь Оливия всецело отдавала себя уже двум детям: Джулиано и Алану. Алан быстро привыкал к ней и отвечал доверием на ее заботу. С Джулиано они тоже быстро подружились. Однако не всем нравилось присутствие этого ребенка в доме синьора Монти. Алессандро не мог отказать жене, но не скрывал своего недовольства. Ему не понравилось, прежде всего, то, что Оливия не сочла нужным посоветоваться с ним, а приняла решение сама. Это случилось впервые, и синьор Монти, привыкший к кротости и послушанию жены, был неприятно поражен ее самовольством. Конечно, Монти любил Оливию, но забота об этом ребенке не была ее собственным желанием, она выполняла желание кого-то другого, и Монти был очень встревожен тем, что кто-то имеет на его жену такое влияние. Монти знал, что Алан сын женщины, с которой его жену связывала давняя дружба. Но тех немногих сведений, которые он имел о ней, хватало, чтобы он заочно невзлюбил ее. Ему не нравилось то, что эта женщина не замужем и с ребенком при этом. Что у нее вообще нет никаких родственников. Он ничего не знал о ее работе, но подозревал, что она связана с какими-то темными делами. Монти очень опасался, что беспечная мать и не подумает забирать своего ребенка, что она просто обманула его доверчивую жену и, как кукушка, подкинула своего птенца в чужое гнездо. Ему не нравилось, что Оливия, обычно не имевшая  от него тайн, всячески старается скрыть все, что касается этой женщины, и не назвала ему даже ее имени.
Первое время у Монти теплилась слабая надежда, что таинственная подруга вскоре объявится и заберет свое дитя. Но время шло, а от нее не было никаких известий. Надежда все таяла, а опасение нарастало. В конце концов, не на шутку обеспокоенный синьор Монти решил поговорить с женой, чтобы найти решение этой серьезной и непредвиденной проблемы.
Вечером он предложил Оливии прогуляться по парку. Она мягко улыбнулась и сказала:
- Сейчас, дорогой. Только посмотрю, как там дети. Заснули они или еще нет.
Монти, скрыв раздражение, согласился, и Оливия вышла из комнаты. Вскоре она вернулась и сообщила, что дети уже спят. Взяв мужа под руку, она стала рассказывать ему, как Джулиано и Алан занимались целый день электрической железной дорогой, которую Монти купил для сына совсем недавно.
- Не могу насмотреться на них,- говорила Оливия.- Оба они такие милые. И к Алану я так привыкла. Он для меня будто родной.
Синьор Монти в раздражении кусал губы, но Оливия, увлеченная своим рассказом, не замечала этого.
"Надо кончать как можно быстрее с этим,- думал Монти.- Если она уже сейчас так привязалась к чужому ребенку, то потом может быть слишком поздно".
- А что пишет тебе твоя подруга?- как бы невзначай спросил Монти.- Когда она собирается приехать за мальчиком, ведь он у нас уже почти четыре месяца? 
-  Нет, она ничего не пишет,- настороженно отозвалась Оливия.- Когда она уезжала, сказала, что вернется не скоро. Но ты не беспокойся, она обязательно приедет.
- Приедет?- недоверчиво переспросил Монти.- Я что-то не очень в это верю. Прости меня, дорогая, но хотя я совсем не знаю этой твоей подруги, она кажется мне не совсем порядочной женщиной. В конце концов, это не совсем удобно, оставлять
своего ребенка на попечение чужих людей. Ведь ее сынок живет за наш счет. Конечно, меня не волнуют деньги, но существуют же элементарные приличия.
- Она предлагала мне деньги,- возразила Оливия,- но разве я могла их взять?
Ее взгляд был немного виноватым и просящим. Монти стало жаль жену, но он почувствовал, что у него имеется шанс настоять на своем. Этот шанс он не собирался упускать.
Оливия сказала:
- Пойми, Сандро, у нее сейчас очень сложные обстоятельства. Она никак не могла взять с собой Алана. Если бы у нее имелась хоть малейшая возможность, поверь мне, она никогда не обратилась бы ко мне за помощью.
- Да, но время идет,- возразил Монти,- а она даже не подает о себе никаких известий. Разве она настоящая мать? Если бы ей была небезразлична судьба сына, она хотя бы позвонила нам, справилась о его здоровье. Это ведь несложно сделать. Что, разве я не прав?
- Я же говорю тебе, Сандро,  что у нее очень сложные обстоятельства. Наверное, она не может.
- Но если не может она, позвонишь ты,- решительно заявил Монти.
Он решил, что пора действовать более настойчиво.
- Ты позвонишь ей и спросишь, когда она собирается приехать за сыном. По крайней мере, положение станет более определенным. Меня лично не может не волновать сложившаяся ситуация. Мало того, что чужой ребенок причиняет тебе массу дополнительных хлопот, кроме этого, на нас лежит большая ответственность. Надеюсь, ты достаточно хорошо себе это представляешь? Вдруг с ним что-нибудь случится?
- Я не могу ей звонить,- вдруг сказала Оливия.
Она сказала это решительно и непреклонно. Впервые Монти видел такой свою жену. Обычно она никогда с ним не спорила и во всем соглашалась; его даже иногда раздражала такая покорность. Теперь же она стала совсем другой. Самое неприятное для Монти было то, что она отстаивала чужие интересы. Если бы это дело касалось ее лично, Монти, несомненно, уступил бы ей. Но то, что чужие интересы имеют для нее гораздо большее значение, чем собственные, было для него нетерпимо. Впервые он не на шутку разозлился на Оливию, и решил любой ценой добиться того, чтобы чужой ребенок покинул его дом.
- Но почему ты не можешь позвонить ей?- спросил он.- Разве она не сказала тебе, где сейчас находится?
Оливия вздохнула и медленно пошла вперед, поправляя спустившуюся шаль на плечах. Потом она резко остановилась и повернулась к нему.
- Ну не могу! Не могу я ничего этого сделать!- воскликнула она. В глазах у нее показались слезы.
- Но почему же, дорогая моя?- спросил еще более встревоженный Монти.- Что здесь такого? Я не понимаю.
Он взял ее за плечи и повернул к себе; пристально посмотрел ей в глаза.
- Я ничего не могу тебе сказать, ничего не могу объяснить,- у нее дрогнули губы и страдальчески приподнялись брови.
- Раньше у тебя не было никаких тайн от меня,- заметил Монти,- А со времени визита этой девицы, я чувствую, что-то происходит в нашем доме. Так не должно быть. Ты должна мне все рассказать, и мы вместе решим, как поступить.
- Но, Сандро,- взмолилась Оливия,- ведь эти тайны не мои.
- Ты не должна была принимать эти тайны, если ты не можешь рассказать о них мне,- настаивал Монти. - Мне не нравится вся эта таинственность. Еще, чего доброго, эта особа втянет и нас в какую-нибудь неприглядную историю. Ты не можешь во всем хорошенько разобраться. Тебя можно запросто обвести вокруг пальца. Я же оценю ситуацию действительно трезво и решу, стоит ли нам помогать ей, или же нужно порвать с ней всякие связи и, прежде всего, избавиться от ее ребенка. Если ты не хочешь мне все это рассказывать, то немедленно звони ей, этой своей подруге, и потребуй, чтобы она забрала своего ребенка, понятно тебе?
- Сандро!  Как я могу сказать ей такое? Она моя единственная подруга, я знаю ее много лет. Все будет хорошо, подожди еще совсем немного и она приедет!
Как ни горячо и убедительно старалась говорить Оливия, в ее голосе все же проскользнул едва уловимый оттенок сомнения. Действительно, она не была уверена, что Шейла вернется. Она понимала, что игра, затеянная ее подругой,  серьезна по-настоящему, и, хотя надеялась на благополучный исход, мысль о том, что она уже никогда не увидит Шейлу, и ее сын навсегда останется в ее доме, приходила к ней все чаще.
Ее сомнения не ускользнули от чуткого слуха Монти.
- Не верю!- закричал он.- Не верю? Да ты и сама не веришь в это. Ты не умеешь лгать, все твои мысли написаны у тебя на лице. В конце концов, я хозяин этого дома, и я не желаю больше видеть здесь ребенка этой подруги! Ты немедленно позвонишь ей и скажешь, чтобы она забирала мальчишку!
- Я не могу,- простонала измученная женщина.
И тут он, взбешенный ее упорством, сказал фразу, которую Оливия не могла перенести. Монти сказал, неожиданно сбавив тон, почти шепотом:
- Разве ты забыла, что ты  всем обязана мне?
Оливия отшатнулась. Случай, ее чудесный случай, на котором держалось все нынешнее благополучие, покачнулся перед ее глазами. Она сжала руками виски.
"Прости меня, милая моя,- подумала она.- Разве я виновата, что господь дал мне такую слабую душу. Видит бог, я боролась, как могла".
Пораженный ее видом, Монти перепугался.
- Что с тобой, дорогая моя,- он поспешил поддержать ее.- Прости меня, я обидел тебя. Но я не хотел этого, поверь мне. Видишь, сколько зла принесла нам эта женщина. Чем скорее мы избавимся от нее, тем лучше. Ведь ты согласна со мной? Я ведь так люблю тебя.
Он медленно повел ее к дому. Стало темнее, только вдали светились типичные для итальянского палаццо  трехстворчатые окна их особняка.
- Если я скажу ей правду,-  глухо проговорила Оливия,- она не приедет. Слишком серьезны ее обстоятельства
-Тогда..,-  Монти задумался.- Что может заставить ее приехать? Тогда ты должна сказать ей, что ее сын опасно болен. Очень опасно. Для маленького ребенка любая самая обычная болезнь может оказаться смертельной. Ведь тогда она приедет? Если она действительно любит своего сына, она непременно приедет.
- Как я могу сказать ей такое?- упавшим голосом проговорила Оливия.- Как я потом смогу посмотреть ей в глаза.
- Тебе не придется встречаться с ней, это вовсе необязательно. В конце концов, сошлись на меня.
Оливия медленно повернулась к нему. Она ожидала увидеть перед собой кого-то чужого и страшного, но увидела лишь лицо своего мужа, которое ничуть не изменилось, разве что выглядело более возбужденным, чем обычно. У нее не было выхода. Она поняла, что ошиблась, но поняла это слишком поздно. И теперь, чтобы сохранить хотя бы то, что у нее еще осталось, ей нужно было решиться на предательство.

* * *
Женщина молилась. Она не стояла на коленях, и губы ее не тревожили воздух  слабым движением. Но, все равно - женщина молилась. Зачем люди молятся? Чаще всего молитва - это просьба. Люди хотят, чтобы что-то исполнилось. И просят этого у немой и жестокой пустоты, потому что сами не могут помочь себе. Иногда это что-то сбывается. Случайно, или же стараниями самих людей, не осознавших этого. И тогда молитва - благодарность. Благодарность  все той же пустоте за то, что сделано абсолютно без ее участия. Да и что может пустота? И, наконец, молитва может быть просто мольбой, обреченной на неутоленность, мольбой о прощении, которого никто, кроме собственной совести дать не может. Тем более пустота, у которой этого прощения просят.
Но женщина, одетая как вдова, во все черное, не ждала прощения. Своей молитвой она молила о собственном наказании. Она молила об этом вот уже почти восемнадцать лет, каждый день в один и тот же час. И наказание свершилось. И гораздо более суровое и мучительное, чем она ожидала. Она молила о смерти, а ее казнили жизнью. Но она, все еще надеясь на милосердие, молила о смерти.
Она стояла перед стеной, выложенной из ровных гранитных плит одинакового размера. На каждой плите золотом были выбиты буквы и цифры. За каждой плитой была небольшая ниша, в которой находилось то, из-за чего сюда и приходили люди. Они вот так же, как эта женщина в черном, стояли подолгу, каждый перед своей плитой, приносили цветы и иногда плакали, глядя на портреты, вмонтированные в плиты – все, что осталось от людей, когда-то им известных. И только одна ниша, закрытая стандартной плитой, была пуста. И именно перед ней молилась женщина.
К женщине приблизился человек в сутане доминиканского монаха. Он ничего не сказал, только постоял немного молча рядом с женщиной, глядя на ту самую плиту. На мрачном граните блестела, как новенькая рекламная картинка, цветная фотография совсем молодой девушки. Разница между годами рождения и смерти, показывала, что она лишь на несколько дней не завершила свой двадцать первый год. И имя ее,  выведенное стандартными золотыми буквами, было – "Шейла Морин".
- Вы опять молитесь, синьора Монти,- монах прервал молчание,- Только не отрицайте,  я все вижу.
Женщина и не собиралась ничего отрицать. Она даже не взглянула на него.
- Разве вы не понимаете, что греховно взывать к господу перед камнем обмана?- продолжал монах, указывая на плиту. Не могу поверить, что покойный падре Гаэтано сделал это добровольно. Я слышал, вы просили о настоящем надгробии?
Женщина, будто услышав только последние его слова, оторвала взгляд от плиты и повернула к монаху бледное лицо, обрамленное траурной вуалью. Она была немолода, к тому же страдания, которые ей пришлось пережить, не могли не оставить следа на ее лице, которое прежде отличалось необыкновенной красотой.
- Что вам нужно от меня?- медленно спросила она,- Сам архиепископ дал мне разрешение на установку плиты, и вам это известно. Разве я мало жертвую на ваш орден?
Она говорила так тихо, что казалось, каждое слово стоит ей непостижимых усилий. Но лицо ее оставалось надменным и суровым. Монах по возрасту годился ей в сыновья, и она, хотя и была глубоко верующей, не признавала молодых священников. Поэтому праздная назойливость доминиканца только раздражала ее. Отвернувшись от него, она сделала шаг к плите, перекрестила лицо на фотографии и коснулась его губами. Потом, не попрощавшись с монахом, не оглянувшись, пошла прочь.
Молодой доминиканец долго глядел ей вслед. Вдруг из-за церкви показался другой монах, который направился навстречу женщине. Поравнявшись, они не обменялись ни словом, ни приветствием. Второй монах подошел к первому.
- Ну, что?- спросил подошедший.- Она опять приходила, как я видел.
- Она приходит каждый день, сказал первый.- Мало кто теперь так часто ходит на кладбище. Старухи только, и то...
- Так ты до сих пор так и не узнал, что это за женщина похоронена здесь?
- Здесь никто не похоронен,- усмехнулся первый монах.- И, наверное, даже на исповеди она не скажет этой тайны. Старик Гаэтано унес ее с собой в могилу, а от нее уже ничего не добиться.
- Жаль,- с досадой вздохнул второй.- Обожаю таинственные истории. А этой, увы, не узнаю. Что ж, пожалуй, больше не стоит говорить с ней,- он помолчал,- Да-а,- задумчиво протянул он после паузы,- а ведь даже на могилу мужа она ходит только раз в месяц.
-Ничего не поделаешь,- развел руками первый монах. Он посмотрел на часы, отвернув широкий рукав - Пора!- заметил он.- Вернуться нам нужно только завтра к вечеру. Сегодня мы должны неплохо отдохнуть. Падре сказал, что мы это заслужили. Машина ждет нас на улице. Пойдем скорее, мне не терпится стянуть с себя это тряпье,- он потряс полой сутаны, из- под которой на мгновенье показались вполне годные для мирского образа жизни,  в меру обтрепанные джинсы и модные спортивные ботинки.
И оба современных и не слишком ревностных последователей Фомы Аквинского и неистового Савонаролы, поспешили покинуть пределы этого мрачного места.

* * *
- Эй! Держи-ка, лентяй сонный! Девушка размахнулась и с силой ударила ракеткой по теннисному мячу. Ее партнер попытался принять мяч, но опоздал: мяч упал прямо перед ним, а он сам - на колени перед мячом, беспомощно махнув ракеткой. Он поднялся, стряхнул с коленей песок, и, скривив недовольную мину, заявил:
- Не буду играть! Я и не хотел, это ты меня затащила.
Девушка нахмурилась, посмотрела в землю и принялась чертить по песку носком кроссовки.
- Твоя мать скоро вернется,- наконец сказала она.- Пойдем.
- А что мне она!- он улыбнулся и вдруг беспечно рассмеялся.- Она и так все прекрасно знает и понимает.
- Я не хочу лишний раз попадаться ей на глаза,- сказала девушка.
- Ну, пойдем,- согласился он, подошел к ней, обнял, крепко прижав к себе, и поцеловал.
- А, впрочем, и мне все равно,- сказала девушка.- Все равно. Будь, что будет,- и она махнула рукой.
Из дверей превосходно сохранившегося старинного двухэтажного особняка, показалась женщина. На ней было строгое темно-коричневое платье и накрахмаленный белый передник с кружевом - одежда с давних времен принятая для горничных из  "приличных домов" во всех странах.
- Синьор Джулиано!- крикнула она. Молодой человек стиснул зубы, и по лицу его можно было понять, что он не ожидает от появления горничной ничего хорошего.
- Что,- резко спросил он, когда женщина подошла поближе,- моя мать вернулась из церкви?
- Нет,- возразила горничная, вся как-то поджавшаяся от его резкого тона,- синьора Монти еще не возвращалась. Но вас спрашивает какой-то молодой человек.  Иностранец.
- Какой еще иностранец! Не знаю я никаких иностранцев!- в раздражении крикнул Джулиано Монти, но вдруг, будто вспомнив что-то, или сообразив, он приподнял свои красивые брови, и лицо его сделалось более мягким.
- Так ведь это Алан!- крикнул он.- Алан. Лоретта, понимаешь, ты?- он даже подскочил на месте.- Он же звонил, что приедет! Наконец-то, мадонна, наконец-то!- и, сунув теннисную ракетку в руку ничего не понявшей Лоретте, побежал к дому.
Горничная, смерив оставшуюся девушку взглядом, полным невообразимого пренебрежения и брезгливости, последовала в том же направлении.
Лоретта некоторое время стояла неподвижно, машинально помахивая ракетками и глядя невидящим, сквозным взглядом вслед уже исчезнувшим Джулиано и горничной. Потом она медленно побрела по посыпанной гравием дорожке, подкидывая ногой камешки и улыбаясь чему-то про себя.
Алан обернулся на звук торопливых,  даже бегущих, шагов.
В дверях он увидел вдруг замершего, внезапно остановившего свой нетерпеливый бег, молодого парня в белом спортивном костюме, черноволосого и смуглого, что так неудивительно для итальянца, и удивительно красивого, даже для итальянца.
Они не виделись восемнадцать лет. Можно было сказать, что они видели друг друга впервые. Но встретились они как давние друзья.
- Алан, Алан,- не переставал повторять Джулиано, обнимая его и, хлопая по плечу,- наконец-то ты приехал. Ты не представляешь, как я ждал тебя! Нет, ты не удивляйся. Поживешь здесь, так поймешь сам, как ты мне нужен. Здесь невыносимо, ужасно. Так мне все надоело! Нет, ты мне должен помочь! Непременно. Уж с тобой-то мы придумаем, что делать. Слушай, давай уедем! Уедем куда-нибудь, а? Ты ведь на машине? Да? Мать мне не покупает, а свою не дает. Только возьмем Лоретту, ладно? Она совсем глупая, но очень милая. И добрая. Она не будет нам мешать, будет делать только то, что мы ей скажем. А? Ты согласен? Ты ведь никогда не был в Италии? Поедем в Венецию. Там сейчас самый сезон, веселье. Будем кататься на гондолах, и пить кьянти, а?
Он болтал, не переставая, и при этом как-то нервически смеялся,  хлопая Алана по плечу.
Алан, конечно, сразу почувствовал, как чувствует некстати заявившийся гость, что в доме Оливии Монти далеко не все спокойно, но все же он мало обращал внимание на болтовню Джулиано. Быть может, оттого, что устал от дороги, или оттого, что его гораздо сильнее волновали собственные дела. Он вовсе не собирался надолго задерживаться в Италии. Его дело требовало непременной поездки в Город, а поездка требовала времени. Кто знает, сколько его потребуется? А основное время Алан собирался провести именно в Городе. Но, понимая, что объяснять все это не стоит, тем более в момент, когда его все равно не будут слушать, Алан не перебивал бесконечной речи Джулиано. Честно говоря, он не ожидал такого бурного приема. Джулиано поссорился с матерью, это понятно. Из-за какой-то девчонки. Но ему-то, Алану, что до этого? У него есть свои дела, и он не намерен впутываться в чужие. Алан обвел взглядом стены комнаты. Его поражало богатство обстановки в этом, истинно итальянском и истинно аристократическом доме. В его  семье жили далеко не бедно; у них тоже был собственный дом, но совсем не такой большой, и вся обстановка была современная, хотя и не дешевая, но довольно скромная. А здесь перед ним стояла старинная мебель, старинные картины в золоченом багете, как в музее. За окном Алан видел прекрасный парк, небольшой, но очень ухоженный, весь в цветах на геометрически правильных клумбах. Газоны и живые изгороди были аккуратно подстрижены. Еще когда он подъезжал к этому особняку, то про себя отметил, что он походит на родовой замок, в котором до сих пор живут какие-нибудь сказочно богатые князья или графы. Да, покойному синьору Монти чертовски повезло, когда ему подвернулась такая прекрасная покупка.
Как будто продолжением мысли Алана было появление невысокой девушки в коротком модном платье, белом с голубым, и ее слова, которые она произнесла, обращаясь к Джулиано, как показалось Алану, даже с легким поклоном, и абсолютно серьезно:
- Обед готов, мой принц.
- Мать пришла?- мрачно спросил Джулиано.
- Нет. Я накрыла нам в твоей комнате.
 Джулиано обеспокоено показал ей глазами на Алана, который, не отрываясь, смотрел на вошедшую девушку. Она улыбнулась, дав понять, что рассчитывала и на гостя. Тогда, успокоившись, Джулиано, наконец, представил их друг другу. Сначала ее - ему.
- Это Лоретта,- сказал он.
- Просто Лоретта,- она улыбнулась, присела в шутливом реверансе и вдруг поцеловала Алана прямо в губы, отчего он тут же покраснел, так как совсем этого не ожидал.
Джулиано рассмеялся.
- А это Алан Венстхаллен, мой друг из Австрии.
- Я никогда не была в Австрии,- сказала Лоретта.
- Я тебе говорил, она совеем глупая,- усмехнулся Джулиано.-  Ну, иди,- он повернул ее от себя за плечи и слегка шлепнул по короткой юбочке с оборкой,-  мы сейчас.
Лоретта вышла.
- Очень красивая девушка,- заметил Алан.- Зачем ты сказал, что она глупая, ей, должно быть, это было неприятно. Все-таки, я для нее совсем чужой человек.
- Ерунда!- пожал плечами Джулиано.- Она не из обидчивых. Славная девчонка! Кури,- он протянул Алану пачку сигарет. Алан отрицательно покачал головой.- Не куришь?- удивился Джулиано.- Впрочем, это становится модным.
- Она твоя невеста?- перебил его Алан.
- Что?- Джулиано рассмеялся.- Лоретта? Да с чего ты взял, что у меня должна быть невеста? А-а. Понял. Мать что-нибудь написала? Про Лоретту? Жаловалась? Просила, чтобы ты повлиял на меня со своим германским здравомыслием?
- Нет,- ответил Алан.- Она ничего не писала. Я просто так спросил.
- А у вас что, так не бывает?- Джулиано кивнул на дверь, куда вышла Лоретта.- Сразу невеста! Да, она живет здесь, ну и что? Мы познакомились в баре у Рикардо. Я там часто бываю с друзьями. А Лоретта просто подсела за наш столик и так тихо- тихо шепнула мне, что я ей нравлюсь. Я ее сам бы и не заметил. А так посмотрел и подумал, что она мне может подойти. Вот так. С тех пор и не расставались. Полное согласие. Она довольна, и мне неплохо.
- А кто она?- спросил Алан, которого все же слегка коробила та легкость, с какой Джулиано говорил об этой истории.
- Лоретта?- недоуменно переспросил Джулиано с таким видом, будто Алан спросил невероятную глупость. Он вскинул брови и поджал красиво очерченные губы,- как это, кто?
Алан, удивленный и в некотором уже раздражении, пояснил:
- Ну, где она работает? Где живет? Кто ее родители?
Джулиано развел руками:
- Живет она здесь. А что до остального... Я не спрашивал. Знаешь, меня это никогда не интересовало. Какое мне дело? Просто Лоретта, и все. Разве этого недостаточно?
Алан подумал о том, что теперь ему, пожалуй, будет нетрудно понять позицию, явно враждебную, которую, видимо, заняла мать Джулиано.
- Да брось ты свой национальный педантизм,- продолжал Джулиано. Он почему-то упорно считал Алана немцем и без оговорок относил к нему все те черты, которые считаются характерными для этой нации,- пойдем-ка лучше обедать. Лоретта ждет, и в этом случае она действительно способна обидеться.
Заметив сквозь ограду стоящий во дворе чужой автомобиль, Оливия встревожилась. Она не имела желания принимать гостей, и первой ее мыслью была досада на горничную, не сумевшую их выпроводить, сославшись на отсутствие хозяйки. Немного подумав, Оливия решила, что, скорее всего, гости прибыли не к ней, а к сыну, и это еще больше расстроило ее. Друзья Джулиано не внушали ей симпатии. Правда, среди них было немало молодых людей, родители которых пользовались в городе всеобщим уважением. Но, как это ни было неприятно, чем выше было положение отцов, тем более избалованными и разболтанными были их дети.
Проходя мимо теннисной площадки, Оливия с досадой заметила на скамейке скомканную льняную куртку Лоретты, которую та, скинув во время игры, забыла взять с собой. Каждый день, возвращаясь домой из церкви, из гостей или магазинов, Оливия надеялась не застать Лоретту. Она мучительно и терпеливо ожидала теперь того дня, когда девушка просто-напросто надоест ее сыну, и он сам попросит ее оставить их дом. Все слова уже были сказаны, и неоднократно убедившись в их бесполезности, Оливия прекратила свои попытки. Теперь она только молилась, только богу поверяла свои переживания. Но молить о снисхождении она не решалась. - Все свои беды она принимала  как наказание за то, что она сделала однажды. За предательство во имя покоя,  этого покоя ей не принесшее.
В передней, которая когда-то была обита дорогой тканью, а теперь оклеенной пластиком, имитирующим похожую ткань, ее встретила горничная. Оливия сняла черную шляпку с маленькой вуалькой и черные перчатки, отдав все это горничной, которая почему-то молчала, хотя ей явно было, что сказать, хотя бы об автомобиле, стоящем во дворе. Не взглянув на горничную, Оливия подошла к зеркалу в массивной старинной раме, и позолоченый Амур нацелил на нее свой лук. Она провела рукой по уставшему лицу, на котором так ясно были обозначены все морщинки, появившиеся за прошедшие годы. Она вынула шпильки из прически, и ее волосы упали на плечи медленно и тяжело. Они были все такие же, седина совсем не тронула их, и Оливии не приходилось прибегать к окраске.
- Так кто приехал, Джемма?- громко и отчетливо спросила она у горничной, которая все еще стояла рядом, но так и не раскрыла рта.
- Я не знаю, синьора,- с сомнением ответила женщина.- Я не запомнила имени. Он иностранец. Синьор Джулиано пригласил его к себе.
- Так мой сын дома?
- Да, синьора.
- Когда я научу вас работать так, как следует!- раздраженно прикрикнула Оливия, и лицо у нее дернулось, будто она собиралась заплакать.- Пускать в дом неизвестно кого! Должно быть, это какой-нибудь проходимец, дружок моего милейшего сынка! Где они сейчас?
- Обедают в комнате синьора Джулиано,- ответила горничная.
- А..,- Оливия сделала брезгливое движение рукой,- эта...?
- Она с ними, синьора,- и лицо горничной приняло такое же выражение, какое было на лице хозяйки.
- Но знаете вы хотя бы, откуда этот иностранец?- спросила Оливия, уже потеряв  всякое терпение
- Я видела на машине австрийский номер, синьора. Надо думать, он австриец.
- Из Австрии?- переспросила Оливия, наконец,  поняв, кто именно приехал к ним. Она вновь обернулась к зеркалу, попав под неуместный прицел золоченого Амура, и провела рукой по прическе, так необдуманно разрушенной машинальным движением.
- Это  ее  сын,- произнесла она почти шепотом. - Ее? Понимаете?
Горничная не поняла, но для Оливии это было безразлично;
- Я пойду к себе,- сказала Оливия, направляясь к лестнице.- Не говорите им, что я вернулась. Я сама выйду к ним.
Странно, но именно перед Аланом она не могла предстать в том виде, в каком видели ее все за последние годы. Хотя, казалось, именно перед ним ей нужно было бы этот вид обрести. В своей комнате Оливия быстро, как будто в спешке, боясь опоздать куда-то, скинула свое траурное платье и вновь села перед зеркалом. Никогда еще она не хотела так сильно, как в этот момент, быть красивой. Предстать красивой и цветущей перед сыном той, кого она предала и убила? Зачем? В насмешку? Или в качестве мести неизвестно за что? Как отрицание своей вины? Отрицание обвинения, вынесенного ей. Но кем? Кто обвиняет ее? Кто вынес ей столь суровый приговор? Бог? Или никто иной, как она сама? Она могла раскаиваться только перед Богом. Только перед ним она надевала траур. А люди, и то, какой они видят ее, были безразличны для Оливии. Но перед сыном той, кого она так искренне любила, кого почти боготворила, и кого так безжалостно погубила, она не могла предстать некрасивой. Люди не хотят, чтобы те, кого они по-настоящему любят, видели их жалкими, и если причины для жалости все же появляются, это заставляет их жестоко страдать.
- Я же была красивой,- шептала Оливия сухими, дрожащими губами и старалась ровнее размазать по лицу жидкую пудру и румяна,- я же была... Я и сейчас.., - она наложила на веки легкие серебристые тени, слегка усилив цвет в углах глаз. Она надела нарядное светло-серое платье, привезенное из Милана, надеть которое раньше случай так и не выпал. Она расчесала волосы, которым непривычна была свобода, так долго они были скручены в тугой и тяжелый узел на затылке. Когда все, по ее мнению, было готово, она еще раз оглядела себя в зеркало и осталась довольна. Молодость к ней не вернулась, но вернулась уверенность. И красота. Такая, какая и должна быть у 45-летней женщины. Она улыбнулась, и совсем как в юности вдруг покружилась перед зеркалом. "Сейчас я войду в комнату,- подумала она,- и увижу его. Увижу... И скажу...".
Но вдруг она, уже нажав сухой рукой с только что накрашенными ногтями на дверную ручку, замерла, как вкопанная.
- Я скажу ему,- сказала она вслух,- Скажу...Что я ему скажу?..
И в самом деле, что она должна была сказать ему? Она отошла от двери, в нерешительности постояла посреди комнаты, бессильно опустив руки, как будто только сейчас поняв что-то самое главное. Потом подошла к туалетному столику, достала сигарету из пачки, щелкнула зажигалкой. И задумалась. Зачем? Зачем она затеяла все это? Зачем  ответила на его детское первое письмо, да еще так серьезно? Зачем раскрыла ему все то, в чем считала себя виновной? Зачем попросила его прислать фотографию, увидев которую была глубоко потрясена: он стал похож на Шейлу еще больше, чем в детстве. И, наконец, зачем пригласила его сюда? В волнении она провела по лицу холодной ладонью, стерев часть пудры и румян. Приезд Алана, его реальная непосредственная близость, вдруг заставили ее по-иному почувствовать собственную жизнь, посмотреть на нее чужими, возможно, более трезвыми глазами стороннего наблюдателя, теми глазами, какие могли бы быть у Алана.
Что случилось после того, как впервые в жизни, восемнадцать лет назад, она увидела во дворе собственного дома незнакомого гостя, неприятного темноволосого бородача? Человек представился Биорком Венстхалленом, мужем Шейлы Морин. Именно он сообщил ей о гибели Шейлы, для убедительности представив ей документы и смятый газетный лист с заметкой об авиакатастрофе. Он говорил о том, что намерен забрать с собой сына Шейлы и, следовательно, своего сына. Собственно, это было главное, зачем он приехал. Но для Оливии  Алана, прибывшего новоявленного папашу и даже ее собственную жизнь на довольно долгий период заслонил странный мысленный круговорот, вращаемый очевидной логикой последовательных фактов. Это было настоящее помешательство; и день, и ночь она думала об одном: если бы я не позвонила, она бы не полетела этим рейсом; если бы она не полетела этим рейсом, она осталась бы жива!
С того дня Оливия потеряла интерес к жизни. Она жила, как во сне. Она металась по своему огромному дому в поисках покоя, но покоя не было. Ее сон был полон кошмаров. Она молилась и просила смерти, но Бог был мудр и жесток, и смерти ей не давал. Она сама дважды пыталась отравиться, но Алессандро Монти успел предотвратить оба покушения. Тогда она ударилась в благотворительность, и громадные суммы жертвовала на церковь. Ей необходимо было место, где она могла бы быть наедине с Богом и Шейлой. Тогда она упросила священника, падре Гаэтано, устроить для нее на кладбище символическую могилу Шейлы. Старик не мог взять на себя такой грех тайно и лично хлопотал об этом деле перед самим архиепископом. Вся история была рассказана ему в подробностях. Получив значительную сумму на ремонт главного Собора, архиепископ пришел к выводу, что основной грех лежит на Алессандро Монти, а Оливия лишь выполняла свой святой долг жены слушаться мужа. Просьба ее была выполнена, но не совсем так, как ей хотелось бы: вместо настоящей могилы с мраморным надгробием ей разрешили лишь установку обыкновенной стандартной плиты в новом, только что открытом колумбарии. Однако она была рада и этому. Она заказала плиту, а фотографию для керамического портрета сделали с цветного журнального снимка - другого у Оливии не было. Поэтому Шейла выглядела на этом портрете, искусно отретушированном и раскрашенном, неестественно эффектной, какой в жизни никогда не была. После того, как плита была установлена, Оливия стала каждый день приходить сюда и молиться перед портретом не то Богу, не то самой Шейле, которая после смерти вполне могла считаться святой.
Алессандро Монти, неприятно потрясенный тем, как неожиданно глубоко была воспринята его женой гибель Шейлы, счел необходимым как-то объяснить обществу такую перемену в характере и образе жизни Оливии. Он сделал это просто: рассказал всю историю о катастрофе, заявив, что покойная была родной сестрой его жены. Горе Оливии было, таким образом, воспринято в обществе с большим пониманием и сочувствием. Ей избегали задавать вопросы и лишь обращали к ней соболезнующие лица с плохо прикрытым выражением неутоленного любопытства. Такое обращение со стороны окружающих неожиданно очень понравилось Оливии. И она всякий раз старалась придавать своему и без того вечно плаксивому лицу вид еще более скорбный. Объединенное сознание предательства и горя стало для нее главным смыслом существования. Она упивалась этим чувством, как каким-то больным извращенным наслаждением. Она вошла во вкус; образ кающейся грешницы стал истинным ее лицом и маской одновременно. Самобичевания приносили ей острую радость, они стали для нее ежедневной необходимостью. Пожалуй, тогда она еще не понимала, к каким губительным последствиям приведет ее это нездоровое увлечение. И, разумеется, тогда она еще не могла понять или, скорее, признаться самой себе в том, что это увлечение, разрастаясь до чудовищных масштабов, заслоняет от нее ее реальную, настоящую жизнь. Заслоняет для того, чтобы она не сошла с ума, убедившись в том, какую ужасную ошибку совершила, в том, что вся жизнь ее - для многих такой завидный образец - сплошная ошибка.
Она всегда стремилась к этой ошибке. Жизнь, которую она вела, была именно такой, о какой она мечтала в юности: значительное состояние, солидный муж, положение в обществе, единственный и любимый сын. И вот теперь она боялась понять то, что муж ей ненавистен, деньги - безразличны, общество - тяжкая повинность, сын - надоевшее утешение.
И вот прошло восемнадцать лет. Что изменилось с тех пор? Болезненное возбуждение прошло свой пик, и Оливия смогла, наконец, оглядеться вокруг себя. Алессандро Монти умер спустя десять лет после гибели Шейлы, и его смерть была главной причиной изменения привычного хода той ее жизни, которую она не хотела замечать. Теперь уже деньги, ставшие непослушными, вечно ускользающие, лишившись надежных рук, не были ей так безразличны. Она стала уделять им больше внимания. Она научилась управлять ими, боясь их потерять. И выскользнуть из ее рук, ставших цепкими и умными, деньгам вскоре стало почти невозможно. "Зачем мне деньги?,"-  спрашивала она, боясь, что ее неожиданно открывшиеся финансовые способности вряд ли понравятся Богу. И тут же находила вполне благочестивый   ответ: "Для того  чтобы  жертвовать,  искупать свой грех, самый тяжкий. Ведь нет греха страшнее предательства?" Действительно, она продолжала жертвовать большие суммы на церковь и почему-то на орден св. Доминика, пришедший со времени своего основания в абсолютный упадок. Возможно, она прониклась почтением к членам этого ордена из-за того, что покойный падре Гаэтано был доминиканцем. Хотя ее и возмущало то, что молодые монахи ведут отнюдь не аскетический образ жизни, она не могла понять, что сама этому способствует, делая свои немалые пожертвования. Пожертвования были велики, но доходы были еще больше, и синьора Монти не вышла из того общества, в котором она вращалась при жизни мужа, и из которого после его смерти выходить совсем не собиралась. Общество уже не было для нее повинностью, и, появляясь в домах знакомых, она уже не носила траур. Ни по Шейле, ни по мужу. Она стала более веселой, полюбила сплетничать со своими давними подругами, женами друзей покойного мужа. И только та, последняя составная часть ее истинной жизни по-прежнему оставалась ею забытой. Вернувшись к деньгам и обществу, которые после смерти мужа стали ей просто необходимы, она не вспомнила о том, что у нее есть еще и сын.  А когда вспомнила, то было уже слишком поздно. И тогда она поняла, как наказал ее Бог за предательство:  наказал ее собственным сыном.

Она приоткрыла дверь и едва не вздрогнула, увидев юношу, который сидел за столом напротив ее сына. Он, единственный, почувствовав движение двери, не поднимая головы, посмотрел в ее сторону. Его взгляд исподлобья показался ей полным ненависти и укора, но это успокоило ее. Если бы его взгляд был прям и холоден, ей бы показалось, что она смотрит в глаза самой Шейле. Оливия заметила, как он быстро коснулся локтя ее сына, подавая ему знак, и распахнула дверь одновременно с тем, как Джулиано обернулся.
- Ма! Когда-нибудь я сделаюсь заикой,- заявил тот с грубоватой гримасой.- Ты подкрадываешься, как Екатерина Медичи.
Оливия пропустила мимо ушей его грубость, давно привыкнув к выходкам сына даже в присутствии посторонних. Она, улыбаясь, подошла к столу, за которым сидели оба юноши и Лоретта, сделавшая вид, что ее что-то очень заинтересовало в распахнутом настежь окне, выходящем во двор. Алан привстал, здороваясь с ней, она движением ладони опять посадила его и сама села рядом.
- Вот ты и приехал, как замечательно!- с улыбкой сказала она, проводя рукой по его взлохмаченным волосам.
Джулиано усмехнулся, заметив, что мать накрашена, однако сдержался. Сказать какую-нибудь реплику по этому поводу было бы чересчур уж вызывающе и неприлично.
- Ты помнишь этот дом?- продолжала Оливия.- Ведь ты жил здесь несколько месяцев. Вы с Джулиано тогда очень подружились. Так забавно было смотреть на вас,- она тихо рассмеялась, будто вспоминая,- такие славные два малыша. Да ты и не помнишь, наверное?
Алан смущенно улыбался. Он действительно совершенно ничего не узнавал в этом доме, словно видел его впервые. Рассеянно слушая слова Оливии, традиционные в таких случаях: смесь воспоминаний, вопросов, не нуждающихся в ответах, и собственных домыслов, он думал о том главном  разговоре, который был основной целью его приезда. Он чувствовал, что Оливия старается отвлечь его от этой темы, догадываясь, о чем он думает. Для разговора этого явно требовался какой-то особый момент, особое настроение, которого у Оливии, это он видел ясно, не было совершенно. Да и он сам, видя ее настороженность, то, как она боялась его слов и не давала ему говорить, уже не имел такого горячего желания, с каким он ехал сюда: узнать все немедленно. Он почувствовал, что даже рад тому, что Оливия не хочет сейчас этого разговора, и, как ни ждал он встречи с этой женщиной, в этот момент ему хотелось побыстрее уйти куда-нибудь и отдохнуть. Он чувствовал себя невероятно усталым. Должно быть, он действительно выглядел чересчур жалким и утомленным, потому что Джулиано, закуривший сигару, которые его мать не выносила, и, ухмыляясь с невообразимым сарказмом, заметил муки Алана и поспешил прийти ему на помощь:
- Ма! Ты утомила Алана своими разговорами!- перебил он Оливию на полуслове.- Ты только  посмотри на него! Он только что приехал и ужасно устал. Ему нужно отдохнуть, это видно невооруженным глазом.
При первых словах сына Оливия вздрогнула и уже намеревалась ответить грубостью на грубость, но, сообразив, что он прав, принялась извиняться, чем привела Алана в еще большее смущение.
- Да, конечно,- она улыбнулась.- Я покажу тебе комнату, где ты будешь жить. Надеюсь, тебе понравится.
- Я не хотел бы причинять вам беспокойство, синьора Монти,- возразил Алан.- Я отлично устроюсь в гостинице.
Ему и в самом деле не хотелось оставаться в этом доме. И мать, и сын произвели на него не очень-то приятное впечатление. Однако последнее слово сказал Джулиано своим обычным тоном диктатора:
- Он будет жить в моей комнате, ма!  Ты хочешь сунуть его в этот склеп для гостей, не так ли? Помещай туда своих помешанных подруг, им это больше подходит. К тому же комната эта как раз напротив твоей, и ты сможешь с ними поболтать на ночь на теологические темы.  А Алану, я думаю, это не так уж интересно. У него, скорее, найдутся общие темы для разговоров со мной. Он будет жить в моей комнате.
Оливия поднялась и сказала, поджав губы:
- Хорошо,- и потом с улыбкой повернулась к Алану:- выбирай сам, где тебе будет удобней.
С завидным мастерством она донесла свою улыбку до самых дверей и вышла из комнаты.
- Ох!- облегченно вздохнул Джулиано и вышвырнул свою сигару в открытое окно.- Наконец-то!
- По-моему, ты говоришь с ней резковато,- мягко заметил Алан,- Она же твоя мать.
- Осуждаешь?- Джулиано надменно приподнял брови.- Нет, в самом деле, вы  немцы, странный народ. Да ты сам, пробыв с ней десять минут, едва с ума не сошел от ее занудства. Я все отлично видел. И ты же защищаешь ее! Ну, довольно. Лучше скажи, вечер ты проводишь с нами?
Алан пожал плечами. Ему некуда было идти, а оставаться одному, а тем более в обществе Оливии ему совершенно не хотелось. Но, как ни твердил Джулиано, что очень рад его видеть, Алан чувствовал в нем легкую к себе неприязнь. Он не знал, чем можно объяснить ее: то ли извечной ненавистью итальянцев к австрийцам, то ли тем, что он просто был обузой для Джулиано и Лоретты.
- Мы идем в бар к Рикардо,- продолжал Джулиано, подойдя к Лоретте и, обняв ее,- Там у нас много знакомых, и будет весело. Мы покажем тебе город. Вечером он ничуть не хуже, чем днем. Ты не соскучишься,- он вдруг подмигнул, но его красивое лицо при этом сделалось неприятным,- у Лоретты много подруг. Ну что, согласен?
Алан снова пожал плечами, и этот неопределенный жест был воспринят Джулиано как согласие.

*  *  *
Разлив по чашкам только что сваренный крепкий кофе, Нина Сильвестри села в ожидании. Она закурила и, стряхивая пепел прямо на улицу, стала смотреть в окно. Нине было 35 лет, и она работала медицинской сестрой в одной из городских клиник. В тот день у нее не было дежурств. Вообще-то она должна была выйти вечером, но попросила подругу сменить ее. Этот вечер она хотела провести совсем по-другому.
Сквозняк подхватил и дернул легкую занавеску, и Нина обернулась. Девушка, вошедшая на кухню, была в розовом махровом халате и вытирала полотенцем мокрые волосы. Она улыбнулась Нине чуть виновато и чуть кокетливо. Пожала плечами. Нина с укоризной и жалостью покачала головой:
- Боже! Зачем ты это сделала? Такие волосы! Я всегда ими любовалась. А теперь ты стала такой, как все. Эта заурядная стрижка тебе совсем не идет.
- Ну-у!- обиженно нахмурилась девушка и провела рукой по коротким мокрым клочкам, торчащим во все стороны.- Нина! Я ведь этого и хотела. Такой, как все. Даже хуже. По-моему, с этими средневековыми локонами я была чересчур красивой, разве не так? - она рассмеялась, и, обняв Нину за плечи, поцеловала ее в щеку.
- Кофе остынет,- заметила Нина. Она взяла ложечку и положила себе в чашку сахарного песку.- Да-а, - протянула она, покачав головой,- тщеславия в тебе хоть отбавляй. И из-за него ты все равно не будешь такой, как все!
- Волосы мешают,- рассудительно сказала девушка.- Сегодня я вытерла ими всю пыль и масло с внутренностей одного старого "мерседеса".- Она села, закинув ногу на ногу, и принялась намазывать джемом кусочек поджаренного хлеба.- Представляешь!
Один австриец, совсем молоденький, чуть не сбил меня сегодня. Это еще в Австрии. А потом, уже после границы и после перевала, смотрю - стоит, на обочине. Мотор дергает. Свеча. Ехать-то кое-как было можно, но он совсем растерялся. Я подъезжаю, а он читает учебник для водителей!- она рассмеялась, тряхнув мокрыми волосами.
- Да, забавно,- усмехнулась Нина и взяла из пачки новую сигарету.
Зазвонил телефон, стоящий на подоконнике, и Нина сняла трубку.
- Тициана, это тебя,- сказала она прислушавшись.- Рим
Девушка помрачнела, приняла трубку из рук подруги и отвернулась.
- Да, мама,- сказала она в трубку. – Все нормально. Съездила хорошо. Было весело. Да одна. Что?- она даже привстала, опершись рукой о стол.  - Не смей! Если ты это сделаешь, я сменю квартиру. Вообще уеду, и ты никогда не найдешь меня больше! Довольно. Я  вижу, что разговоры с тобой не приводят ни к чему хорошему. До свидания, - она нажала на рычаг и опустила телефонную трубку.
Нина смотрела на нее взволнованно и вопросительно.
- Мой муж хотел приехать сюда,- устало объяснила Тициана.- Мама спрашивала, дать ли ему адрес. С ума сошла.- Она помолчала, подошла к окну и поставила телефон на прежнее место.- Не имею ни малейшего желания возвращаться в Рим,- она отрицательно помотала головой.- Здесь так хорошо, спокойно. Мне здесь нравится. И квартира у нас хорошая, правда? Не хочу никуда уезжать и никого видеть!
Нина Сильвестри и Тициана Кантарелли снимали эту двухкомнатную квартиру в центре города уже почти полгода. Они познакомились на вокзале; каждая искала жилье, и у каждой в отдельности было маловато денег, чтобы снять хорошую квартиру. Каждая была совсем одинока в этом городе. И они объединили свои средства и свои судьбы на то время, которое собирались здесь прожить. А конец этому времени был, видимо, еще не близок. И у Нины, и у Тицианы не было проблем с устройством на работу. Обе приехали по рекомендательным письмам, и заранее договорившись о местах. Нина, как уже говорилась, работала медсестрой. Тициана - секретарем в туристическом бюро.          Причины, приведшие обеих молодых женщин в одно и то же место, были настолько же различны, насколько были различны они сами. Нина просто не смогла найти работу в других местах. А Тициана сама не знала, чего она хотела. Она была дочерью известного профессора права из римского университета. Она была замужем за очень талантливым и
перспективным молодым физиком, но по дням, которые она провела с мужем, едва ли можно было насчитать месяц, хотя миновала уже вторая годовщина со дня их свадьбы. Почему она приехала именно сюда?  Она не смогла бы ответить на этот вопрос. Сама она говорила, что не приехала, а просто уехала из Рима. Все равно куда, лишь бы уехать. Ей было 24 года, и она была очень самостоятельна. Едва получив водительские права, она объездила почти всю страну в полном одиночестве на автомобиле, подаренном ей родителями ко дню рождения.  Знакомые считали ее немного странной, но признавали в ней удивительную способность чувствовать разницу между плохими и хорошими людьми. С некоторыми она сходилась с первого слова, хотя была очень молчалива. Отношения с ними сразу становились непринужденными, и казалось, что они знакомы очень давно. С другими - она угрюмо молчала и хмурила брови и после того, как срок знакомства переваливал за год. Безошибочно можно было сказать, что первые, которые ей нравились, действительно того заслуживали, а вторые по справедливости ждали ее благосклонности напрасно. Ее муж относился ко вторым. Все считали его,  хотя и некрасивым, мрачным, не очень воспитанным, но все же добрым, очень честным и порядочным человеком. И, что было самым главным, с большим будущим. Но, несмотря на все это,    Тициане были   безразличны все его  положительные качества. Согласившись выйти за него замуж только по настоянию матери, она не смогла побороть в себе чувство неприязни к нему. У нее была своя квартира в Риме, но укрыться от матери, мужа и других родственников и знакомых было не так-то просто. Если сам Джованни Кантарелли, чувствуя такое недоброе к себе отношение,  готов был отстать от нее и утопить свое отчаяние в работе над диссертацией,  то любящая мать и обеспокоенные родственники и знакомые надоедали и ему и ей, стараясь устроить жизнь молодых супругов Кантарелли таким образом, чтобы это было удобно всем, кроме них самих. Тогда Тициана уехала из Рима и несколько месяцев вообще не подавала о себе никаких вестей. Она побывала в нескольких городах, прежде чем нашла место, где ей захотелось остаться надолго. Ей понравилась квартира, работа была интересной и хорошо оплачиваемой, а Нина оказалась хорошей подругой, несмотря на приличную разницу в возрасте. Ее жизнь стала спокойной и однообразной, но она, казалось, и не хотела ничего иного.

*  *  *
Джулиано Медичи, брат герцога Лоренцо Великолепного, имел прозвище "принц юности". Джулиано Монти не был герцогом, но через 400 с лишним лет это прозвище накрепко пристало к нему и из-за сходства имен, и из-за внешности. Джулиано Монти был всеобщим любимцем и упивался своей неограниченной властью.
Бар Рикардо, где оказался Алан вечером того же дня, был самым обыкновенным баром, каких в городе было более сотни. Но это было настоящее герцогство 23-х летнего принца. Едва Джулиано появился в дверях, все сборище юнцов в потертых джинсах и девчонок в модных, кричащих цветов, топиках и  коротких юбках, завопило от восторга. У принца был свой столик, который всегда ждал его. Когда он и его спутники сели, бармен, тот самый Рикардо, выставил на стойку три коктейля, которые кто-то из верных вассалов тут же подхватил и поставил перед своим господином, его дамой и его гостем. Джулиано поблагодарил небрежным кивком, явно рисуясь перед Аланом.
Бар этот мало, чем отличался от любого молодежного бара в любом из городов Европы. Пожалуй, только то, что здесь подавали в основном вина местного производства и традиционную пиццу, напоминало посетителям, что они находятся в Италии. А этого напоминания, безусловно, ждали многие из них. Местные завсегдатаи во главе с Джулиано составляли едва ли четверть всех посетителей. Остальные были иностранцы. Здесь можно было увидеть соотечественников Алана, державшихся особняком, и даже не обращающих внимания на местных весьма привлекательных синьорин. Группа  немцев была более общительной. Почти все они были в кепках, сшитых по вермахтовскому образцу, все громко разговаривали, смеялись и глазели по сторонам. Несколько французов танцевали с девушками, своими и местными. Здесь были и американцы, облюбовавшие уголок, откуда время от времени слышалось щелканье фишек и заманчивое стрекотание рулетки.
Одна из девушек, в юбке ярко-розового цвета и салатовом коротком топике, открывающим широкую полоску тела между ним и юбкой, подошла к столику, за которым сидели Алан и его новые знакомые. Она бросила лукавый взгляд на Алана, поцеловала Джулиано, коснулась губами щеки Лоретты, которая также улыбнулась ей в ответ.
- Я украду у вас Лору, ладно?- она кокетливо взяла стакан Джулиано и немного отпила из него.
Лоретта, по- видимому, была нисколько не задета поведением своей подруги. Бросив на прощание обоим юношам точно такую же улыбку, она исчезла вместе с девушкой. Джулиано саркастически усмехнулся.
- Хочешь знать, о чем они будут говорить?- спросил он, и сам же продолжил:- О тебе, разумеется. Это Анна, подруга Лоретты. Ей тоже семнадцать, и она довольно мила. Тебе она нравится?
- Да, она хорошенькая,- согласился Алан, прекрасно поняв, что имеет в виду Джулиано. Но я попросил бы тебя…
- Хорошо,- Джулиано остановил его привычным властным движением руки,- смотри сам. Мне просто не хотелось бы, чтобы тебе было скучно.
В зале вновь появились Лоретта и Анна, обе темноволосые и кудрявые, обе в обтягивающих ярких мини-юбках, настолько похожие, что их можно было принять за сестер. Обе они одинаково улыбались. Но вдруг улыбки на их лицах померкли, Анна замедлила шаг и, повернув в сторону, села за столик, где уже сидели несколько девушек и молодых людей, а Лоретта с непонимающим взглядом приблизилась к Джулиано и Алану. Алан не заметил, какой именно знак подал властительный принц, но поразился тому, как беспрекословно выполняются даже немые его приказания.
- В чем дело, мой принц?- спросила Лоретта. - Разве Анна...
- Не нужно мешаться в чужие дела, детка,- перебил ее Джулиано.- И никогда не делай того, о чем тебя не просят.
Лоретта пожала плечами с весьма равнодушным выражением лица и  через минуту, уже забыв обо всем, весело хохотала, глядя, какие коленца выделывает в танце один из подвыпивших французов.
Алан все настойчивее напоминал сам себе, что приехал сюда вовсе не для развлечений. Но, тем не менее, в том месте, где он находился, нельзя было думать ни о чем другом. Алан досадовал, злился на себя и оправдывался  безвыходностью положения. Глядя на веселящуюся молодежь, он силой вбивал в себя мысли о Шейле. Но куда больше, чем давно погибшая и почти не виденная им Шейла, его привлекала сейчас живая, реальная девушка, которая только что появилась в переполненном зале. Эта девушка, как он заметил, привлекла к себе не только его взгляд. Она была одета в элегантное черное платье для коктейля; светлые золотые волосы были собраны в прическу, скрепленную огромной фигурной шпилькой. Ее лицо было довольно сильно  накрашено. Но, странно, хотя почти все девушки в баре были накрашены не меньше, к ним относились и Лоретта, и Анна, но они казались просто вульгарными маленькими куртизанками, а эта девушка несла в себе какое-то удивительное  врожденное благородство, и косметика делала ее красоту только более яркой и надменной. Девушка была не одна, за ней семенила подруга, столь не похожая на нее, что трудно было поверить, что они имеют друг к другу какое-то отношение. Она была небольшого роста и старше красавицы лет на десять, не меньше.  Алан проводил взглядом яркую девушку и заметил странное отношение к ней со стороны присутствующих. Почти все из компании Джулиано приветствовали ее, видимо, хорошо ее зная, но никто не пригласил ее за свой столик. Она же отвечала на приветствия со сдержанной улыбкой и, в свою очередь, ни к кому не подсаживалась. На бесцветную же ее подругу никто вообще не обращал внимания. Когда незнакомка поравнялась с Джулиано, то принц улыбнулся ей, а Лоретта недовольно отвернулась. Красавица кивнула и прошла мимо. Вскоре, однако, ей пришлось остановиться в нерешительности, так как свободных мест уже не было. Обведя зал своими  огромными, чуть удлиненными глазами, блеснув отраженными в них цветными  огоньками, она на хорошем немецком попросила немного потесниться компанию немцев, которые расположились свободнее остальных. Немцы подвинулись и обе девушки сели рядом с ними.
Да, в зале было много красивых девушек, но почему-то именно эта привлекла внимание Алана. И на время освобожденный от разгадывания своей основной тайны, Алан горел желанием разгадать еще и эту загадку.
Решив, что Джулиано знает, кто эта девушка, Алан для начала обратился к нему:
- Кто она?- спросил Алан, и Джулиано сразу понял, о ком идет речь. Он хрустнул пальцами и усмехнулся:
- Она понравилась тебе? Вижу. Но подходить к ней не советую.
- Хочешь сказать, опасно? У нее много поклонников?
Губы Джулиано надменно искривились.
- Я могу здесь все,- заявил он царственно.- И для тебя я мог бы сделать все. Кроме нее. Что до поклонников, так их у нее нет. Вообще. Ни одного. А почему я не советую подходить к ней? Сейчас ты, пожалуй, сам увидишь, почему.
К девушке тем временем обратился один из немцев, веснушчатый и белобрысый, и предложил налить ей вина. Она покачала головой и отказалась. Обескураженный отказом, молодой человек смутился, явно не ожидая такого поведения с ее стороны. Спустя несколько минут к ней подошел француз, приглашая ее на танец. Она опять отказалась. Однако француз был настойчив:
- Если вы не пойдете со мной, мадмуазель, я буду уверен, что вам просто стыдно танцевать со мной. Если это не так, я прошу вас, хотя бы один танец,- уговаривал кавалер на ломаном итальянском. Но, несмотря на ловкий ход француза, красавица по-прежнему только улыбалась и отрицательно качала головой. Незадачливый кавалер удалился столь же обескураженный, как и первый.
- Видишь!- кивнул Джулиано.- И так со всеми. Наши уже не подходят к ней. Только иностранцы, которые видят ее впервые. Так что, я думаю, тебе не стоит ставить себя в неловкое положение. Да и зачем тебе она? Здесь есть девушки и получше.
Могу познакомить тебя с любой, правда, кроме иностранок, конечно.
- И все же,- Алан поднялся с места,- я попробую.
- Напрасно,- с сожалением отозвался Джулиано. Алан решительно прошел через зал к столику, где сидела странная девушка. Она не заметила, как он подошел, занятая разговором со своей подругой.
- Простите, синьорина,- обратился Алан. Девушка повернулась, и только теперь, увидев близко ее лицо, Алан узнал ее. Это была  та самая  девушка.
- Ну вот,- сказала она,- я же говорила, что сама найду тебя.- Чуть прищурив глаза, она пристально смотрела на него, будто ждала чего-то, а Алан совсем забыв, для чего он подошел к ней, не мог прийти в себя от удивления. Опомнившись, он проговорил:
- Ты не хотела бы немного потанцевать со мной?- и, замерев, стал в ожидании ответа.
- Конечно!- радостно согласилась она, встала и положила руки ему на плечи.
Где-то вдали мелькнула вытянутая физиономия красавца-принца, на мгновение забывшего о своей роли.
- Как тебя зовут?- спросил Алан, в волнении ощущая ладонями гладкий шелк ее платья.
- Меня зовут Тициана,- просто ответила она.- А тебя?
- Алан,- сказал Алан.
- Разве ты не австриец?- удивилась она.
- Моя мать,- тут он запнулся, внезапно вспомнив о Шейле. Но что была Шейла в этот момент!- Моя мать,- повторил он,- была англичанкой.
Она кивнула, поняв объяснение.
Музыка кончилась, и они остановились. Еще не выпустив Тициану из объятий, Алан заметил, что Джулиано подает ему издали какие-то знаки. С сожалением оставив девушку и извинившись, Алан подошел к приятелю, Джулиано улыбался ему навстречу ослепительной улыбкой киноактера.
- Удивительно!- воскликнул он, прихлопнув ладонями.- Ты совершил чудо! Как тебе это удалось? Ну, не сердись,- он миролюбиво предупредил готовое вырваться у Алана слово раздражения.- Пригласи ее к нам. А вот это,- он достал из кармана рубашки два ключа на металлическом колечке,- я тебе могу дать уже сейчас. Этот ключ от боковой входной двери, а другой - от двери в наш коридор, - объяснил он.
Алан не улыбнулся в ответ, но ключи взял. Тициана сидела на своем месте рядом с подругой и смотрела ему навстречу. За то время, пока они танцевали, на ее подругу обратил внимание тот самый немец, который пытался угостить Тициану вином. Они оживленно болтали между собой, хотя едва ли понимали друг друга. Алан присел на краешек скамейки рядом с Тицианой.
- Пойдем за наш столик,- предложил он, обняв ее.
Джулиано и Лоретта приняли Тициану с удивительным радушием. Джулиано не стирал с лица улыбки, которая уже невыносимо раздражала Алана, а Лоретту, которая поначалу даже не поздоровалась с девушкой, можно было теперь принять за ее лучшую подругу. Она тут же притянула Тициану к себе за плечи и принялась что-то шептать ей на ухо, поминутно взглядывая на своего принца. Тициана вежливо смеялась. Вся эта комедия настолько надоела Алану, что, слегка отстранив не унимающуюся Лоретту, он прошептал Тициане:
- Давай, уйдем отсюда!
- Куда? – педантично уточнила она.
- Ко мне.
Удовлетворившись этим ответом и уже почти, видимо, согласившись, она вдруг спохватилась:
- Но я же с подругой!
Алан взглянул на ее подругу, которую подвыпивший немец уже разглядел и отвернулся в другую сторону. Ее лицо, скучное и немолодое, нисколько не воодушевляло Алана. Сознавая, что он поступает не совсем достойно, но, чувствуя, что Тициана близка к этому же, виновато улыбнулся:
- Но ведь она отпустит тебя со мной? Тициана согласно кивнула, но выражение лица у нее было не из веселых. Вообще, она заметно погрустнела и улыбалась все реже.
- Мы  уходим,- шепнул Алан Джулиано.
- Хорошо,- согласился тот и прибавил с двусмысленной усмешкой:- Мы  с Лореттой придем позже.
Алан и Тициана выбрались из душного помещения. Идти было недалеко, но напряженное молчание, неожиданно образовавшееся между ними, грозило превратить приятную прогулку в неизвестно кем навязанную повинность. Нужно было о чем-то говорить.
- У тебя есть знакомые в Австрии?- спросил Алан только потому, что нужно было что-то сказать.
Она ответила не сразу, сначала посмотрела на бледную луну, дрожащую в черном летнем небе, потом неожиданно тяжело вздохнула:
- Нет, я никого не знаю там.  Дело в том, что я не то, чтобы ездила в  Австрию. Просто мне нужно было куда-нибудь уехать
- У тебя были какие-то неприятности?- спросил Алан, чувствуя, что спрашивает что-то не то.
- Жизнь вообще не очень-то приятное занятие,- мрачно пошутила она.
Ее настроение все больше и больше беспокоило Алана, который еще полчаса назад мог назвать себя почти счастливцем. Он не переносил пессимизма и мизантропических мыслей, так как сам был скорее человеком, привыкшим радоваться жизни. И, надо сказать, жизнь не часто отказывала ему в радостях.

*  *  *
У Тицианы Кантарелли тоже, казалось бы, не было в них недостатка. Но редко кому доводилось видеть, как она смеется. Многие считали ее злой, надменной, придирчивой, но так считали только те, кто плохо знал ее. Среди этих людей был и Джованни Кантарелли. Действительно, Тициана во многом отличалась от окружавших ее людей. Она вроде бы любила общество, но, пробыв в компании друзей совсем немного времени, из веселой и разговорчивой вдруг превращалась в молчаливую и мрачную. Ей мгновенно надоедали скучные люди, и она никогда не могла скрыть этого. Она жила так, как ей жилось, не умея приспосабливаться к нормам дипломатии общения. У нее было  все, но она, нисколько не дорожа всем тем, что имела, искала и жаждала еще чего-то. Она сама не знала, чего именно. Настроения ее менялись со скоростью калейдоскопа, и эти перемены мгновенно отражались на ее лице. За этот вечер перемены настроения просто измучили ее. Увидев Алана в баре, в четвертый раз за день, она так обрадовалась, что все существо ее готово было закричать от восторга. Она, конечно, ожидала встретить его здесь: он был гость Джулиано, а Джулиано  почти все вечера проводил в этом заведении. Но ее радость была еще большей оттого, что Алан был один, как будто ждал именно ее. И от этого первоначальный, обыкновенный интерес превратился в нечто большее. Но она не могла не волноваться: вдруг он не заметил ее. Убедившись же в том, что он заметил, еще даже не узнав в ней из-за  изменившейся прически и вечернего макияжа, свою спасительницу, она была наверху блаженства. Миновав этот пик, настроение ее пошло на убыль. Ей не понравилось то, что пришлось сесть за столик Джулиано и смеяться над глупой болтовней Лоретты. Ей не понравилось то, что Алан сразу пригласил ее к себе, хотя, по странному противоречию, она одновременно очень хотела этого.
Она вспомнила свой последний день с мужем. Вся история их брака была сложнейшей игрой, полной ошибок, страданий и недоверия. Они были близки всего несколько раз, и она никогда не испытывала ничего, кроме отвращения, а он - кроме досады и разочарования. Джованни, слишком много времени уделявший науке, был малоопытным любовником, и не мог понять, что именно нужно его жене. Надеясь, что все наладится само собой, он в ожесточении набросился на свою диссертацию.  У Тицианы тогда еще не было своей квартиры, и по вечерам она не знала, куда девать себя. Она не могла идти к родителям: мать заставила бы ее вернуться к мужу. Тициана не хотела винить мать: она выдала ее замуж, боясь, что дочь, несмотря на свою красоту, останется одинокой. Тициана относилась ко всем женихам с одинаково брезгливым равнодушием, и, задетые ее холодностью, они не задерживались надолго.  Джованни, рассеянный, как все ученые, зазевался, и был пойман в сети, расставленные матерью Тицианы. Итак, вечерами Тициана ходила по улицам, потому что не могла пойти даже к подругам: все они тоже были замужем. К ней приставали прохожие, но она отталкивала сомнительных незнакомцев, так же, как и состоятельных женихов. Она заходила в маленькие ночные кафе, заказывала себе мартини или джин  и довольно сильно напивалась. Тогда ей становилось немного легче. Она чувствовала себя свободнее и иногда разговаривала со случайными соседями по столику или с круглолицыми барменшами, наливавшими ей мартини. Она приходила домой поздно, муж встречал ее молчаливо и хмуро, моргая не выспавшимися маленькими глазами. Она приносила с собой запахи ночной улицы и, проходя мимо него, не поднимала взгляда,  не потому, что чувствовала себя виноватой, просто ей было неприятно смотреть на него. Однажды она изменила ему с незнакомым молодым парнем. Он привел ее в приличный гостиничный номер; она провела там всю ночь и наутро нисколько не жалела о случившемся.
Любовник понравился ей, но она, уже привыкшая всех отталкивать, скорее по инерции, чем по желанию, ответила ему отказом на предложение встретиться снова. Она вернулась днем, надеясь, что муж находится в университете. Но он был дома и предстал перед ней с телефонной трубкой в руке. Оказалось, что он разыскивал ее всю ночь. Это еще больше вывело ее из себя, и она сгоряча рассказала о своей измене. Тогда Джованни, этот "бессловесный тюфяк", как называли его ее подруги, с размаху ударил ее по лицу. Она не заплакала, а только самодовольно улыбнулась: пощечина будто была лишь подтверждением справедливости того мнения, которое она имела о своем муже. "Ни один мужчина, из тех, кого я знала",- заявила она с усмешкой, повернувшись к нему покрасневшей от удара щекой,- ни разу не трогал меня даже пальцем. А среди них были подонки из подонков!" Выпалив это, она скрылась в своей комнате, оставив, уже глубоко сожалеющего о своей оплошности, мужа в крайне неуравновешенном состоянии. Через двадцать минут она вышла, неся в руках собранный чемодан, но Джованни даже не попытался остановить ее. Он уже заранее перекладывал все заботы по ее розыску на плечи родственников, и, прежде всего, тещи. Ведь именно она, узнав об отсутствии Тицианы, заставила его звонить в полицию и больницы этой ночью. Ему бы это просто не пришло в голову. Но с того дня он уже никогда больше не видел своей жены.
*  *  *
Алан щелкнул выключателем и оглянулся.
- Я ведь обрезала волосы,- сообщила она, вынимая из прически шпильку.
Ее волосы рассыпались, теперь они едва доходили до плеч.
- А я и не заметил сначала,- рассеянно произнес Алан, подошел к ней и провел рукой по золотым рассыпчатым остаткам того богатства, которое еще днем держал в руках, и которое привело его в такое волнение,- Зачем же?..- только и сказал он.
Она смотрела на него тем особенным взглядом, который он никак не мог разгадать. То он казался ему полным злой высокомерной насмешки, как утром у таможни. То радостным и открытым, как тогда,  когда они узнали друг друга в баре, и оба так обрадовались этому. То нежным и любящим. То совершенно отсутствующим, не замечающим ничего вокруг и полным непонятной, безысходной тоски. И то, что он никак не мог понять через этот взгляд, о чем она думает, и как относится к нему, нестерпимо тревожило его и доводило до раздражения, потому что в зависимости от того, каким он воспринимал ее взгляд, менялось и его собственное отношение к этой девушке.
И вдруг   он  вспомнил  о  Шейле.
И вдруг  ему  захотелось  рассказать  о  ней.
Именно этой странной девушке, которая так ему нравилась, и одновременно так раздражала его своим непонятным поведением. И тогда он спросил:
- Знаешь, зачем я приехал в Италию?
Она пожала плечами, улыбнулась почему-то робко и виновато, нервно взяла со стола и снова положила сиреневую, как конфетка, зажигалку.
- Каникулы?- неуверенно предположила она.
- Нет!- резко возразил он, решительно подошел к ней и сел рядом. Он обнял ее и почувствовал, как доверчиво замерла она в его объятьях, а взгляд ее огромных распахнутых глаз весь выражал ожидание.
- Я ищу свою мать,- тихо сказал он, сильнее сжав ее руку. Она ничего не спросила,
и он продолжал:-  Моя мать погибла восемнадцать лет назад.
Он рассказал ей почти все, что знал сам. Рассказывая ей эту историю, он внутренне ощущал, как постепенно возвращается к Шейле, которую за этот вечер почти забыл. Но, вместе с тем, он  не   мог не   заметить, что Тициана,  вся находящаяся  под  впечатлением его рассказа, все больше и больше увлекается им, и взгляд ее становится все более  однозначным, выражающим только желание и любовь.
Скрипнула дверь в коридоре, тихие шаги и приглушенные голоса Джулиано и Лоретты прервали его рассказ. Не желая видеть их, Алан быстро вскочил и выключил свет. Тициана прижалась к нему, и они вместе в темноте  смотрели на дверь, которая бесшумно приоткрылась и тут же вернулась в прежнее положение. Голоса за дверью стихли, видимо, Лоретта и Джулиано пошли к себе.
- Жаль, что это не гостиница,- шепнул Алан, поцеловав Тициану,- дверь не запирается на ключ. Но я не думаю, что нас разбудят слишком рано.
Тициана ничего не сказала.

* * *
Промучившись всю ночь от желания и бессонницы, к утру, он почти ненавидел ее; все его мольбы были неожиданно отвергнуты с решительной и холодной суровостью. Он никак не мог понять, почему она отказала ему. Он впал в легкий сон, когда уже золотые утренние лучи начинали поблескивать на зеркале. Но вскоре он опять проснулся. Тициана стояла посреди комнаты уже почти одетая; нагнувшись, она застегивала ремешок на босоножке. "Она уходит?"- пронеслось у него в голове. Если бы он не проснулся, она бы ушла и ничего не сказала бы ему, ничего не оставила бы. Значит, она не хотела больше видеть его? Но как же это? Нет, вероятно, она считала, что они еще не раз увидятся в баре Рикардо. Но Алан не собирался больше там бывать. Он твердо решил сегодняшний день посвятить Шейле, то есть разговору с Оливией Монти. А как же Тициана?  Если он сейчас не окликнет ее, она уйдет. Он почувствовал, что все равно, не хочет ее  терять.  И он тихо позвал ее.
Она обернулась. Лицо ее выглядело усталым, вся яркая вечерняя косметика почти  стерлась.    Она вымученно улыбнулась:
- Прости меня. Ты хороший мальчик.
Покраснев, он поправил на себе сползшее одеяло.
- Мы встретимся сегодня?
- Если хочешь...
- Тогда в восемь, на Старом Мосту, хорошо?
- Хорошо,- согласилась она, присев к нему на кровать, и он решил, что сейчас она поцелует его, но она, посидев так несколько секунд и не глядя на него, поднялась:
- Я пойду.  До свидания,- и вышла.
Нет, он ничего не понимал. Это было слишком сложно для него. Стараясь выкинуть из головы мысли о Тициане хотя бы до вечера, он, наконец, заснул.

* * *
Впервые за последние годы Оливия не могла сомкнуть глаз всю ночь. Чем больше она думала, тем мучительнее становились для нее размышления. Она уже проклинала тот день и час, когда ей пришло в голову пригласить к себе Алана Венстхаллена. Она не могла понять того, что если бы этого приглашения и не было, Алан все равно, рано или поздно, но появился бы когда-нибудь в особняке Монти в роли карающего ангела, требуя от нее отчета и раскаяния в  самых тяжких ее грехах. Теперь же она видела перед собой только одну задачу: суметь оправдаться и предстать перед сыном Шейлы в наиболее выгодном свете, после чего как можно быстрее выпроводить его. Она была раздосадована тем, что вечер минувшего дня не был использован ею для осуществления этого замысла, и винила сына за то, что тот перехватил инициативу, предоставив Алану беззаботный вечер развлечений взамен серьезного разговора с ней. Но тот день, который только начинался, она не собиралась уступать никому. Она намеревалась еще за завтраком сообщить Алану о своем желании объясниться с ним немедленно.
В волнении, вызванном предчувствием неминуемого разговора, она покинула свою спальню и вышла в парк, чтобы хоть немного прийти в себя и появиться за завтраком по возможности свежей и привлекательной. Прогулка по утренней аллее развеяла ее, она почувствовала в себе гораздо больше уверенности и сил. Подойдя к дому, она потянула за ручку двери бокового входа, которым обычно пользовались только домашние и прислуга, и столкнулась лицом к лицу с совершенно незнакомой девушкой, которая, видимо, собиралась незамедлительно покинуть дом.  Мгновенно догадавшись о том, что могла делать в ее доме незнакомая девица, Оливия покраснела от гнева и уже собиралась обрушить на нее поток брани, столь несоответствующей ее утонченному облику, но вполне подходящей к данной ситуации, однако незнакомка опередила ее.
Она поздоровалась, очаровательно улыбнувшись:
- Доброе утро, синьора Монти!
В этом, конечно, не было ничего особенного, можно было даже упрекнуть незваную гостью в излишней самоуверенности, но, например, Лоретта никогда не то чтобы здоровалась, вообще не обмолвилась с Оливией ни единым словом за все время, пока она жила здесь.
Оливия не ответила на приветствие, но сбитая в своем порыве негодования, начала более сдержанно:
- Хотелось бы знать ваше имя, синьорина. Вы у меня в доме, а я не имею обыкновения предоставлять его людям мне незнакомым.
Девушка вздохнула и невесело усмехнулась:
- Зачем вам знать мое имя, синьора? Вероятнее всего, вы никогда больше не увидите меня.
- Вы меня утешили, синьорина. По крайней мере, мой сын знает, что вы уходите? Я вижу, он даже не соизволил проводить вас хотя бы до ворот.
 Я не знаю,- просто призналась девушка.- Скорее всего - нет. Но вы не беспокойтесь,- она развела руками,- я ничего не взяла в вашем доме.
 Лицо у Оливии дернулось, а девушка прошла мимо нее по направлению к воротам.
- Так значит, вы были с Аланом? - вслух догадалась Оливия.
- Пожалуй, что так,- непонятно отозвалась девушка, не обернувшись. Она исчезла за оградой, оставив Оливию в еще большем гневе, чем в самом начале их встречи.
- Превратить мой дом в бордель!- процедила она вслух.- Негодяй! Мальчишка! Мало ему одной потаскушки. Но Алан, Алан! Ведь это  ее  сын! Знала бы она! Боже, что же это такое! Пусть виновата я, но зачем же усугублять мою вину руками
моего же сына!
"Алан должен сегодня же покинуть мой дом, - решила она.- Теперь он просто не может здесь оставаться. Я не могу жить с мыслью, что сын несчастной Челии в моем доме предается порокам, и толкает его на это мой собственный сын. Боже, ты не мог придумать для меня более жестокого наказания!"
В этот день, когда рано утром Тициана оставила его в таком растерянном состоянии духа, он не мог заниматься серьезными делами. Поэтому, встретив во время завтрака Оливию, он не находил себе места. Помочь было некому: Джулиано завтракал в  комнате Лоретты вместе с ней. Ему же, присоединиться к ним и оставить Оливию в одиночестве, было бы просто неучтиво, в конце концов, он прибыл именно по ее приглашению и являлся именно ее гостем.
Он предчувствовал, и  это  началось:
- Мне кажется, Алан, сегодня мы с тобой сможем, наконец, поговорить,- сказала Оливия с участием в голосе.- Вчера ты был с дороги, уставший. Но, надеюсь, ты хорошо отдохнул,- Алану показалось, что она едва заметно усмехнулась. Перед ним пронеслись подробности минувшей ночи, и ему стало не по себе. Он почувствовал себя еще более усталым. Оливия продолжала деловым холодным тоном:
- Ты просил меня рассказать все, что я знаю о твоей матери. Я, действительно, знала ее очень хорошо, несмотря на то, что за последние три года мы виделись всего один раз. Тогда, когда она привезла тебя ко мне. Почти за четыре месяца до своей гибели - здесь губы ее задрожали, и она судорожным движением смахнула заблестевшую слезу, выкатившуюся из искусно подкрашенного глаза.- Мне думается,- продолжала она после паузы,- что после завтрака мы сможем поговорить с тобой...
* * *
- ТАК значит теперь Валери Рэгонар,- тихо сказала красивая молодая женщина с длинными черными волосами, удивленно приподняв брови, и взглянула на свою собеседницу.
- Да, теперь Валери Рэгонар,- подтвердила та, мягко улыбаясь.- Так надо, ты понимаешь. Но, если хочешь, можешь звать меня по-прежнему, здесь это безразлично.
Эта женщина была, быть может, менее красива, чем первая, но на ее интересном лице неизменно присутствовал отпечаток необычности, который выражался через удивительную улыбку, почти никогда не сходившую с ее лица, но не бывало ситуации, в которой эта улыбка выглядела бы неуместно. Хотя она была всегда абсолютно одинакова, но выражала так много различных оттенков состояния, что подходила к любому случаю, и каждый видел в ней именно то, что она выражала в данную минуту. Необычности этой женщины не мешала модная прическа - стандарт: длинные, ниже плеч, волосы, завитые в мелкие-мелкие колечки, как у негритянки.
- Все же я буду называть тебя Валери,- сказала первая женщина.- Тебе нужно привыкать к этому имени.
- Лив, ты знаешь, для меня это не впервые. Я быстро приспосабливаюсь к изменениям. Они ведь так часто случаются со мной,- отвечала Валери Рэгонар с неизменной улыбкой, выражающей сейчас нежность и легкую грусть.
- Не беспокойся, Алану будет хорошо у нас. Он будет играть вместе с моим Джулиано, они ведь почти ровесники,- говорила женщина по имени Оливия, типичная итальянка.- Но, мне кажется,- продолжала она,- тебе тоже следовало бы остаться. Я не понимаю, зачем ты возвращаешься туда, где тебе так опасно находиться.
- Лив, я боюсь за сына больше, чем за себя, поэтому и привезла его к тебе. Я не могу быть вместе с ним, ведь они ищут меня, и непременно найдут. Я не могу подвергать Алана опасности.
- Может, тебе стоит поехать куда-нибудь еще? Во Францию? Хочешь, я позвоню в Париж, у меня там много знакомых. И если тебе нужны деньги, я дам, сколько нужно, только не возвращайся.
- Спасибо, Лив. Ты моя единственная подруга, но ничего этого не нужно. Денег у меня достаточно, и я могла бы уехать, куда угодно. Но мне необходимо быть в Городе.
Валери говорила с совершенным спокойствием на лице и в голосе. Она говорила так всегда, о чем бы ни шел разговор, и если она не хотела, чтобы со стороны было видно ее состояние, ее чувства и переживания, никто не мог догадаться даже по ее многозначной, неповторимой улыбке, как она относится к тому, о чем говорит. Никто никогда не слышал от нее истеричных выкриков; слов, сказанных с интонацией грубости или неуважения. Никто не видел ее плачущей, хотя довольно часто в ее темных зеленоватых глазах можно было заметить печальный блеск, какой бывает от стоящих в них, но не выходящих наружу слез. Говоря, она никогда не взмахивала руками, а держала их неподвижными на коленях или на столе, скрестив между собой тонкие красивые пальцы. Сейчас, разговаривая с подругой, она гладила по голове своего маленького сына, сидящего у нее на коленях. Чувствуя скорую разлуку с матерью, ребенок был грустен, и часто вскидывая взлохмаченную головку, снизу вверх глядел на Валери темными, как у матери, печальными глазами.
За большим чистым стеклом, обрамленным голубыми шелковыми шторами, открывался вид на главную полосу, по которой то и дело взлетали громоздкие "боинги", производя ревом мощных двигателей ужасающий шум, к которому невозможно было привыкнуть.
Обе женщины замолчали, не глядя друг на друга, как бы стараясь пережить в себе самые горькие чувства, охватившие их в эти минуты. Они были настоящими подругами, какие редко встречаются в жизни и описаны лишь в литературных произведениях. Они знали друг друга с юных лет, и знали почти все друг о друге, хотя были надолго разлучены судьбой. Теперь они снова прощались, встретившись перед тем благодаря обстоятельствам странным, но, для одной из них, отнюдь не неожиданным.
- Зачем ты возвращаешься?- снова настойчиво спросила Оливия.
- Я не могу не возвратиться. Я хочу знать, что будет дальше.
- Кажется, в первый раз я не могу понять тебя. Ты всегда поступала так разумно, любой твой поступок соответствовал понятиям здравого смысла, а теперь...
- Кто знает, что сейчас соответствует здравому смыслу. Мне это неизвестно.
- Ну что же, я буду надеяться на лучшее,- печально сказала Оливия. Посмотрев на часы, она добавила:- Время. Наверное, уже объявили посадку.
Валери поднялась, взяла сына на руки.
- А что Биорк?- вдруг спросила Оливия,- Ведь Алан его сын. Он знает что-нибудь о тебе?
- Он ничего не знает,- ответила Валери,- потому что  так нужно.

* * *
- Извините, синьора Монти,- перебил Алан, резко вставая и отодвигая стул.- Я не могу сейчас говорить об этом. Не спрашивайте меня, почему. Для того чтобы говорить о Шейле, понимаете, мне необходимо особое настроение, вдохновение, что ли. Сейчас этого нет. Вероятно, вы были правы, и мне не следовало ходить вчера вместе с Джулиано. Если возможно, я прошу вас перенести наш разговор на завтра. Еще на один день, если позволите, я останусь. А завтра вечером я вылечу в Рим, чтобы продолжить маршрут моей поездки, вам известный. Я хочу побывать в Городе.
Оливия не ожидала такого поворота. Она-то как раз была настроена на разговор, и отказываться от этого настроя ей было тяжело. Но она не могла поступить иначе, как согласиться. К тому же, бесчисленные извинения Алана и его торопливость открыли ей, что он распознал ее желание поскорее избавиться от его присутствия. Она поспешила загладить оплошность хотя бы словами, с самым доброжелательным выражением лица уговаривая его погостить подольше. Алан поблагодарил и вышел.
Старый Мост был любимым местом встреч молодежи в этом итальянском городе. Алан вначале даже испугался, что они с Тицианой не найдут друг друга в такой толпе, шумной и разно одетой, болтающей на десятках разных языков. С самого утра он не был уверен в том, что Тициана придет. И он сам не знал, хочет ли он, чтобы она пришла. Весь день он провел с Джулиано и Лореттой, которые вызвались показать ему город. Но как ни мечтал он всегда увидеть этот замечательный, легендарный город, побродить по его узеньким средневековым улочкам, воочию увидеть великолепные архитектурные памятники и другие шедевры в этой Мекке Искусств, мысли о Тициане и Шейле не давали ему покоя, ведя между собой странную  борьбу, не имеющую  победителя, все время уступая друг другу, будто ведя соревнование в вежливости. Точнее, это была борьба не между мыслями. Это мысли, столь же противоречивые, как могут быть противоречивы прошлое  и  настоящее,  неожиданно и непонятно объединившись, вели спор с ним самим.  Прошлое, которое уже нельзя было упустить и, тем более, изменить, уступало дорогу неизвестному настоящему. "Зачем она мне?"- думал Алан о  Тициане. Всего лишь дорожное приключение. Разве для этого он приехал сюда? Не стоит стольких переживаний. Одно только слово, и Джулиано как хороший хозяин своего маленького, но богатого герцогства, позаботится о том, чтобы не было скучно. Но мысль о Тициане все больше и больше волновала его своей непонятностью.
Поглощенный этими мыслями, Алан бессознательно загляделся на шумную и жизнерадостную компанию французов, которые долго и суетливо фотографировались на фоне перспективы, теряющейся среди зданий, реки, загроможденной водяными отражениями. Почувствовав легкое прикосновение на плече, он оглянулся и увидел Тициану. Она была в ослепительно белом платье и так хороша, что он не смог сдержать восхищенной улыбки. С ней снова была ее невзрачная подруга, которая в этот момент все же показалась ему менее бесцветной, чем прошлым вечером. Оказалось, что подругу зовут Ниной, что мало интересовало Алана. Гораздо больше его интересовало, когда эта подруга исчезнет, и  они с Тицианой останутся вдвоем. Но ему не пришлось долго ждать. Нина, тут же простившись, затерялась в толпе туристов, и Алан так и не понял, зачем она вообще пришла вместе с Тицианой.  Не поняв этого и моментально забыв об этом,  Алан обратил все свое внимание на Тициану и заметил, что она в этот вечер столь же красива, сколько печальна. Невероятно красива и невероятно грустна.
- Ты не больна?- обеспокоено спросил он, коснувшись ладонью ее прохладного лба.
Она улыбнулась, отрицательно покачала головой и нежно, но твердо отвела его руку.  Он вспомнил: так же она отводила от себя его руки минувшей ночью.
- Куда мы пойдем? Может, к Рикардо?- предложил он, сделав вид, что ничуть не обиделся.
- Все равно,- она безразлично пожала плечами. Они пошли вдоль моста к центру города, и Алан подумал, что сейчас она, как вчера, возьмет его под руку, но она просто шла рядом и смотрела вниз.
- Я думала,- медленно проговорила она,- что ты не придешь. После того...
- Что ты!- перебил он, взяв ее за руку.- Ты меня обижаешь. Просто ты мне очень нравишься. Именно ты, понимаешь?
Она кивнула и не отняла руки. Потом подняла на него свои большие глаза с тяжелыми верхними веками, слегка посеребренными в уголках. Даже когда она поднимала взгляд очень высоко, стараясь как можно шире раскрыть глаза, веки прикрывали их почти наполовину, отчего казалось, будто она очень устала, и эта ее мнимая усталость делала ее особенно привлекательной.
Вдруг Тициана спросила:
- И поэтому ты рассказал мне о своей Шейле?
- Ты еще помнишь, что я тебе наговорил вчера,- Алан уже жалел, что рассказал ей всю эту историю,  ведь именно после  его рассказа она стала еще более  чужой и настороженной с ним.  Ему стало досадно, что девушка  опять вернулась к этой теме, и потому он решился на предательство: - Все это такая  чепуха - сказал он, махнув рукой.
Он назвал  "чепухой" то, что еще вчера было для него чуть ли не смыслом жизни. 
Но Тициана, будто не слыша его последних слов, продолжала:
- В двадцать лет думать о самоубийстве так не удивительно. Когда же еще? Это болезнь молодости. Обычно она проходит.
- Не всегда, как видишь,- возразил Алан, не поняв, что она хотела сказать.
- Мне показалось, что я в чем-то понимаю твою Шейлу. Странно, она твоя мать, а ты называешь ее так, будто она,- Тициана сделала паузу,- твоя возлюбленная, даже больше, твой бог. Ты веришь в Шейлу, и это - твое счастье. Тебе повезло.
- В чем?-  грустно усмехнулся Алан.- В том, что моя мать погибла?
- В том, что ты нашел себе идеал, который невозможно развенчать. Твоя Шейла всегда останется такой, какой ты хотел бы. А ведь она была далеко не идеальна. Хочешь, я скажу, какой она была?
- Откуда ты можешь знать это?- с недоверием  спросил Алан.
- Конечно, я могу и ошибаться. Но, я думаю, что она просто была очень одинока. Но это не такая уж редкость.  И умирать она не хотела.   Знаешь, многие не хотят жить так, как они живут.  Некоторые вообще не хотят жить. Но никто не хочет умирать. Жаль, что  не нашелся ни один человек, который смог бы помешать ей в этом.
- У нее был муж, который любил ее,- тихо возразил Алан, все внимательнее вслушиваясь в ее слова.
- Он не любил ее,- решительно отрезала Тициана,- если не заметил того, что она несчастлива. Мысль о бессмысленности жизни, едва только зародившись, проступает на лице, как клеймо. Но заметить его может только тот, кто действительно любит. А у нее не было такого человека,- заключила она, тяжело вздохнув.
Алан некоторое время молчал, осмысливая ее догадки, так походившие на действительность, какой представлял ее себе он сам.
- Взгляни на меня - сказал он, остановившись и повернув ее к себе за плечи. Тициана прямо смотрела ему в глаза. По ее побледневшей щеке медленно сползала блестящая слезинка, оставляя за собой влажную дорожку.
И тогда он увидел на лице Тицианы  то, о чем она говорила.
И тогда он ужаснулся, потому что знал, что не любит ее.
И тогда ему показалось, что он сходит с ума, и он спросил:
- А ты?
Она поняла.
- Я?-  вдруг переспросила она с тем надменным видом, с каким сидела в автомобиле перед таможней, с той усмешкой, какая дрожала на ее губах, когда она прошлым вечером проходила между столиками в баре, обдавая холодом все то веселье и ту беззаботную жизнь, которая кипела вокруг нее, так ее и не касаясь.- Что я?- еще раз спросила она.
Она снова стала чужой и далекой, и смотрела на него чуть ли ни с ненавистью. Теперь уже Алан думал только о том, как отделаться от ненормальной красавицы, которая так сбила его с намеченного пути, лишила его покоя и радости, к которым он так привык. Он ругал себя за то, что излишне доверился ей, рассказав о Шейле. Тициана внушала ему страх и неприязнь, потому что сделала то, о чем сама говорила как о невозможном: принизила  идеал  Шейлы, объяснив ее гибель такими прозаическими причинами,  низведя  тайну до уровня банальности.
Он ускорил шаги, чтобы как можно быстрее дойти до места и оказаться рядом с вечно веселыми Джулиано и Лореттой,  и забыть, забыть все, что сказала ему Тициана.
- Когда ты уезжаешь - безразлично спросила она.
"Немедленно!  Немедленно!"- подумал Алан.
- Завтра вечером.- сказал он.
Джулиано и Лоретта встретили их с радостью, и Алану стало легче. Музыка стучала по голове и благотворно действовала, отшибая память. Алан исподлобья незаметно  взглянул на Тициану. Она  сидела в напряженной неподвижности и кукольно улыбалась Джулиано,  который нес для нее какой-то вздор. 
- Что ты будешь пить?- спросил Алан, еще желая все-таки обойтись без сцен.
Она холодно взглянула на него и пожала плечами. Он прошелся до стойки и обратно и, поставив перед ней коктейль, предложил:
- Может, пойдем потанцуем?
Он чувствовал, что она откажется. Она отказалась. Тогда он пошел один. Он, почти ничего не соображая, дергался в неопределенной толпе, в которой невозможно было разобрать: кто - с кем, и ему было наплевать ровным счетом на все. Потом он увидел рядом с собой Лоретту и Джулиано. Они, смеясь, что-то кричали ему сквозь отупляющий грохот, но он не слышал и только кивал, соглашаясь неизвестно с чем. Потом к нему прикоснулись чьи-то горячие руки, и он увидел лицо девушки, чем-то знакомое. И вспомнил ее имя: Анна. Она тянула его к себе, и он, уже совершенно отключившись от внешнего мира, стал целовать ее лицо, плечи и губы, неестественно пахнущие земляникой;  музыка не кончалась: за одной мелодией следовала другая; толпа танцующих становилась все плотнее, воздух - все гуще и горячее. Он  опьянел неизвестно от чего, может быть от воздуха.
Он не сразу ощутил, как что-то повлекло его из толпы; более свежая волна коснулась его лица, и только тогда он увидел перед собой Тициану. Она держала его за локоть. В глазах ее, распахнутых до возможного их предела и все равно оставшихся полузакрытыми, стояли слезы; губы изогнулись, как у плачущего ребенка, уголками вниз.
- Так не делают,- обиженно сказала она.- Ты же пригласил меня...
Он усмехнулся, испытывая болезненное наслаждение оттого, что может нанести ей обиду:
- Я пригласил тебя просто... Посидеть с нами. С Лореттой, с Джулиано,- он запнулся,- с Анной...
- А ты? - она прикусила губу,- мы с тобой...
- Нет. Разве не ясно?- сказав это, он отвернулся от нее. Он не мог смотреть ей в глаза.
Но для нее это было еще одним ударом. У нее презрительно искривились губы, будто она хотела бросить что-то резкое, чем-то отплатить за оскорбление, но вместо этого она вдруг сказала просто и ласково:
- Не скучай без меня...
Потом повернулась и пошла прочь.
Он проводил взглядом ее белое платье, светившееся в темноте, а когда оно исчезло, бессознательно сделал шаг в ту же сторону. Но услышал рядом с собой торжествующий голос Джулиано:
- Брось! Разве я не говорил тебе, что здесь толку не будет. Как видишь, я был прав. Только ты напрасно позволил ей дурачить себя. Я уверен, будь ты  понастойчивей, она перестала бы ломаться. Ну ладно, забудь. Тебя ждет Анна, посмотри. Не обижай ее, она отличная девчонка!
Отыскать Анну в слепой толпе по навязчивому земляничному запаху не составило труда.
*  *  *
Еще один день прошел безрезультатно. Оливия уже начинала думать о том, что Шейла явилась для Алана лишь поводом. Еще ничем не проявил он своего интереса к тому разговору, над которым она думала не переставая. Она тщательно разработала и продумала весь ход будущего объяснения, ясно представив  себе каждое его слово, заранее предусмотрев все его возможные повороты и ловушки, неожиданные вопросы, которые могли бы возникнуть у Алана. Тяжесть всей этой внутренней работы, которая еще не нашла своего воплощения в действительности, давила на нее всем своим гнетом, и она не могла терпеть ее дольше. Она опять, как и прошлым утром, поднялась рано, в чем ей помогла непреодолимая бессонница. Она боялась, что Джулиано, опять заранее наметил для Алана программу развлечений, осуществляя которую, собьет его с того настроения, которое было бы необходимо для этого разговора. Чтобы не дать возможности сыну нарушить  ее планы, Оливия еще в седьмом часу появилась в холле,  в который выходил коридор, ведущий к комнатам Лоретты, где обычно спал ее сын, и Джулиано, в которой должен был находиться Алан. В руке Оливия держала щетку для смахивания пыли. По ее мнению, наличие этого предмета должно было хоть как-то оправдать ее присутствие в холле в случае раннего в нем появления Алана, так как Джулиано прекрасно знал, что уборка входит в обязанности горничной, и что мать последние 25 лет ни разу не держала в руках подобной вещи. Была, разумеется, еще одна причина, по которой Оливия оказалась так рано в этом холле. Ей хотелось узнать, увидит ли она снова вчерашнюю незнакомку или нет. Хотя она была до глубины души оскорблена поведением сына, по инициативе которого, скорее всего, ночная гостья появилась в ее доме, он ничего не сказала о том, что видела. Машинально помахивая щеткой, Оливия то и дело поглядывала на старинные венецианские часы в резном корпусе, висящие на стене. Вскоре после того, как часы прозвенели полчаса, Оливия услышала, как медленно стала приоткрываться дверь, ведущая в коридор. Она повернулась к двери, приняв вид хозяйки, с сознанием своей власти застающей на месте преступления домашнего вора. Держа щетку в правой руке, она ритмично постукивала ею о ладонь левой, причем делала это совершенно беззвучно. Наконец дверь открылась настолько, что через образовавшийся проем могла протиснуться девушка, которую и увидела Оливия. Но это была совсем другая девушка, нежели та, которую она подстерегала. Вчерашняя была высокой блондинкой с уверенным взглядом и манерами, полными достоинства. Эта же девушка была, по крайней мере, лет на пять моложе. У нее были темные кудрявые волосы и покрасневшие заплаканные глаза. Она заметила засаду не сразу, потому что женщина стояла совершенно неподвижно и даже перестала постукивать щеткой о ладонь. Увидев же хозяйку, девушка испуганно вскрикнула и бросилась бежать вниз по лестнице, забыв обо  всех предосторожностях и громко стуча каблуками по ступенькам. Оливия, не ожидавшая такого разнообразия, раздраженно стукнула щеткой по ладони, и повернувшись к окну, увидела, как насмерть перепуганная девушка бежит через теннисную площадку к боковой калитке. Но это было еще не все. В эту же минуту она услышала торопливые шаги за спиной, и, повернувшись, увидела Алана, который был в одних джинсах и босиком. Заметив Оливию, он на мгновение замешкался, но, не сказав ни слова, бросился следом за исчезнувшей девушкой.
В гневе швырнув уже ненужную щетку на пол, Оливия решительно направилась в комнату Лоретты. Она не думала ни о чем, как только о том, чтобы высказать сыну все, что она думает о его поведении и, воспользовавшись моментом, потребовать немедленного изгнания Лоретты.
Она ворвалась в комнату без стука и громко хлопнула дверью.
- Джулиано!- крикнула она визгливо и сжала руки в кулаки.- Джулиано! Немедленно вставай! Что все это значит?!
Джулиано проснулся, и, протирая глаза, ничего еще не понимая, смотрел на мать, лицо которой исказилось до неузнаваемости. Лоретта рядом с ним испуганно сжалась и натянула одеяло до самых глаз.
- Что случилось, ма?- спокойно произнес Джулиано.- В доме пожар?
- В доме? В чьем доме?- зло переспросила Оливия и нервно расхохоталась.- Это уже не мой дом! Это бордель, а не дом порядочных людей. Мало тебе этого,- она махнула рукой на Лоретту, которая смотрела на нее из-под одеяла глазами полными
ужаса.- Я слишком долго терпела! Сегодня же, ты слышишь, сегодня же...
- Подожди, ма,- спокойно остановил ее сын.- Выйдем лучше...
Оливия замолчала, неожиданно покорившись. Она почувствовала, что снова ее сын берет верх. Она не могла ничего поделать. Он подавлял ее своим властным спокойствием и рассудительностью. "Что это я,- подумала она, собираясь с мыслями,- не могу справиться с мальчишкой, с собственным сыном. Кричу, как сумасшедшая истеричка. Разве это может на него подействовать? Да, я никогда не умела говорить с людьми. Что бы я ни сказала, мне вечно затыкали рот, и я ничего не могла найти, чтобы возразить. Сначала Алессандро, теперь - Джулиано. С Сандро мы поспорили из-за сына Шейлы. До самой смерти я не забуду этот разговор! Тогда он тоже одержал верх. А сейчас я спорю с сыном из-за того же! Все - повторяется. Это настоящее проклятье! Но если тогда я хотела, чтобы он остался у нас, то сейчас я молю бога, чтобы Алан, как можно скорее, уехал. Я не в силах больше терпеть все это!"
 Между тем Джулиано выбрался из-под одеяла, набросил халат, поцеловал Лоретту и подошел к двери.
- Ну же, ма,- кивнул он.
Оливия вышла, уже поняв, что говорить сейчас будет Джулиано, а не она, поднявшая весь этот переполох и уже сожалеющая об этом. Они прошли в холл и сели рядом на старинный диван, на котором совсем недавно меняли обивку. Джулиано положил руку ей на плечо, и от этого она почувствовала себя усталой, беспомощной и почему-то виноватой.
- Что случилось?- еще раз спросил он спокойно и даже с нежностью.
И вместо всех тех слов возмущения, которые еще минуту назад кипели у нее в горле, она только прошептала жалобно:
- Я устала. Как я устала от всего этого. Думаешь, мне легко смотреть на то, как ты живешь? Я не могу больше так.
- Ну, ма,- он обнял ее и провел рукой по распущенным волосам,- перестань. Думаешь, мне легче смотреть на то, как живешь ты?
- Джулиано!- выговорила она с упреком.- Что я? Моя жизнь уже давно кончена. Но ты? Твоя Лоретта? Хорошо ли это? Я думала, что с приездом Алана хоть что-то изменится. А что вышло? Это ведь ты познакомил его с этими девушками? И каждый день разные. Видела бы его мать! Я уже не рада, что он приехал к нам. И когда он только уедет!
- Сегодня, ма,- сказал Джулиано.- Он хотел о чем-то поговорить с тобой сегодня. И сегодня же уехать. У него уже и билет заказан.
- Ну хорошо, Джулиано,- она попыталась улыбнуться,- он уедет, а что же будет с тобой? Что ты собираешься делать дальше? Ведь не может же так продолжаться?
Джулиано опустил голову и сжал руки.
- Мама,- произнес он сдавленно,- тебе действительно важно, то, что будет? Или ты говоришь так только из-за того, что так принято, чтобы родители интересовались будущим своих детей? Может, для тебя гораздо важнее твои молитвы? Кладбище, на которое ты ходишь каждый день? Пожертвования? Доминиканцы? А ты знаешь, на что они тратят твои деньги? Я понимаю, ты веришь, и это твое право. Но если для тебя это самое главное, то не нужно делать вид, что тебя интересует мое будущее. Тебя беспокоит, что же скажут в обществе? Что они там говорят насчет меня и Лоретты? Если тебя беспокоит только это... Репутация... Все останется, как есть.
Он помолчал. Потом взглянул на нее серьезно.
- Я сам хочу,- сказал он,- чтобы Алан уехал. Ты думаешь, мы с ним подружились? Да я его ненавижу - воскликнул он неожиданно, и глаза его сверкнули.- Почему? Потому что это  ее  сын!  Той, к которой ты ходишь каждый день. Той, которая умерла давным-давно, и все равно осталась для тебя самой важной. Из-за  нее  ты как будто ослепла и не видишь жизни вокруг себя. Я не знаю, кто она была, но ее - нет, и ей все равно, как ты к ней теперь относишься. Ты прожила всю жизнь, не замечая меня. А ведь ты была мне нужна.
- Бедный мой мальчик,- прошептала Оливия,- ты же не знаешь. Я ведь виновна в смерти этой женщины. А я любила ее.
- Я все знаю,- сказал Джулиано,- Отец успел мне рассказать.  Да как ты не поймешь, что это просто роковая случайность! Стечение обстоятельств. Ты здесь ни при чем. Понимаешь ты? Ты не виновата.
- Вот когда это скажет мне он,- не очень уверенно произнесла Оливия,- я почувствую, что Бог простил меня.
- Он скажет это. Если только он не сумасшедший и не верит в предрассудки. И после того, как он это скажет, и Бог простит тебя, ты, наконец, вернешься ко мне? Не ради репутации этого дома, а ради меня самого. Ради себя.
- Конечно, Джулиано,- на ее глазах блеснули слезы,- ведь ты - единственное, что у меня есть!
Она могла обмануть себя, но не сына.
- После нее,- заключил Джулиано.
 На лестнице показался Алан. Он замедлил шаг, увидев их перед собой. Лицо его было жестким и решительным.
- Доброе утро, синьора Монти,- сказал он, будто увидел ее только что.
Оливия ответила, как будто это было действительно так.- Джулиано сказал мне,- начала она дрожащим голосом,- что ты сегодня уезжаешь. И уже билет есть?
- Да, синьора,- ответил Алан и обратился к Джулиано:- Я хотел попросить тебя об одном одолжении.
Джулиано внимательно посмотрел на него.
- Насчет машины,- пояснил Алан.- Обратно я хочу лететь прямым рейсом, а машина связывает меня. Мне нужно ее продать. Пусть за бесценок, это все равно. Не мог бы ты мне помочь в этом? А деньги потом перевести на мой счет, я тебе дам номер.
Лицо Джулиано прояснилось.
- Конечно!- воскликнул он обрадовано.- Только в качестве награды за хлопоты я хотел бы съездить на ней на пару недель в Венецию. Лоретта никогда не была в Венеции.
- Езжайте куда угодно,- согласился Алан.- Правда, она немного барахлит, но за полдня на станции обслуживания ее подтянут. Мне будет очень приятно, что я хоть чем-то могу ответить на ваше гостеприимство.
Они говорили, как на официальном приеме. Не хватало только строгих костюмов и учтивых поклонов. Оливия смотрела на разговор двух молодых людей, как на какой-то спектакль, который разыгрывался... Для кого? Для нее? Или друг для друга? Как быстро они сговорились. Джулиано едет в Венецию, а она узнает об этом из слов, обращенных к постороннему человеку. Они говорят между собой, а ее будто нет в комнате: ни один не бросил в ее сторону ни единого взгляда. Но от такого учтиво-пренебрежительного отношения Оливия почему-то впервые не чувствовала себя уязвленной. Она лишь ощутила глубокое безразличие. Только что ее жизнь была страшной мукой борьбы за сына. Но как недолго это продолжалось! Что раздражало ее в отношениях с сыном? Его показная грубость? Его вызывающее поведение? Она боялась того, что ничего для него не значит, но это оказалось совсем не так. Оказалось, что и нарочитая грубость, и компрометирующее семью поведение наоборот, было направлено на то, чтобы привлечь ее внимание. Какой детский прием!  И, убедившись в том, что ее сын вовсе не потерян для нее,  как она боялась, она в это же мгновение потеряла его уже  безвозвратно.   
"Пусть едет,- думала Оливия,- куда хочет и с кем хочет. В нужный момент я смогу остановить его".
Она не могла понять, что это уже невозможно, потому что, узнав секрет сына, состоящий в любви к ней, она не смогла скрыть свой собственный: полное безразличие к сыну и его судьбе. Не научившись любить сына за восемнадцать минувших лет, она не могла научиться этому за несколько минут откровения.
- Что случилось?- спросил Джулиано у Алана, когда они остались одни.- Почему так рано ушла Анна? Ты обидел ее чем-нибудь?
- Это наваждение,- сказал Алан,- всю ночь я называл ее  Тицианой.

*  *  *
Буквы сливались друг с другом, превращаясь в безликие черные полоски, а она все еще как–то умудрялась печатать, боясь, что если на экране монитора прекратится движение,   остановится  жизнь.
- Что с вами, синьора Кантарелли?- шеф положил ей руку на плечо, а она продолжала печатать все быстрее и быстрее.

- Стойте!- он взял ее за руку, и она вздрогнула всем телом.
Экран замер, жизнь остановилась, и Тициана закрыла глаза.
- Вы плачете?
- Нет,- сказала она, открыв глаза и подняв мокрое от слез лицо.
- Знаете что, Тициана. Идите-ка домой. Работы сейчас не так уж много. успокоитесь и завтра допечатаете.  А, может быть, я могу что-нибудь сделать для вас?
- Нет, благодарю.
Улицы путались. Солнце разогревало их, как спагетти на сковородке. Лето. Туристский сезон. И как это добрейший синьор Витторио отпустил ее в самый разгар работы!  Кругом толпы зевак, щелкающих фотоаппаратами, приникших к видеокамерам. И все до неестественности веселые. Провалиться бы всем туристам! Чтобы никто и никогда не приезжал сюда! Чтобы никогда в жизни не видеть иностранцев!
Она не хотела возвращаться домой: там была Нина, вернувшаяся после ночного дежурства. Тициана бежала по горячим улицам, все убыстряя шаги, будто ее преследовали. Она не видела дороги перед собой, не сознавала, где находится. Очнулась только перед дверью в знакомый бар Рикардо, несмотря на полдень, набитый до отказа желающими освежиться.
"Сегодня он улетает".
Остановилась, прерывисто дыша. Прижала руку под левой грудью: острая боль мешала вздохнуть. Оглянулась. Какой-то парень, улыбаясь, коснулся ее локтя. Она отшатнулась, широко раскрыв глаза: иностранец!
"Сегодня он улетает.  И, слава богу!"
- Что же теперь нервничать,- сказала Нина.- Сама виновата, а теперь бесишься, - подошла сзади и, обхватив крепко, покачала ее из стороны в сторону. Проговорила ободряюще:- Ну, ничего! Больше никогда не увидишь его. Забудешь. Что он, единственный?
Почему отказалась? Ведь он нравился. Очень. А отказалась, потому что знала: продолжения не будет. Проезжий. Турист. Иностранец. Отказалась, потому что боялась. Чего? Ведь прежде отсутствие продолжения, наоборот, было для нее непременным условием.
Она боялась того, во что многие не верят. Делают вид, что не верят. Того, из-за чего, как ненормальная, два часа носилась по раскаленному городу, не зная, что делать. Боялась того, что все же случилось. Случилось, а он - улетает. И она никогда больше не увидит его. Никогда. Не увидит того, кого  любит. 
Любви, этой болезни, которая, к счастью или к несчастью, поражает немногих, она особенно боялась в юные годы. Потом, с гордостью сознавая, что голова ее остается на месте даже при очень сильных увлечениях, избежать которых невозможно, она успокоилась за себя. Встречая мужчину, к которому ее влекло, она всегда знала, что вскоре найдется другой, к которому ее будет привлекать еще сильнее. Она всегда смотрела на свои увлечения, как на временные явления.
Увидев Алана у таможни, она его  заметила. И ждала, что он подойдет, хотя и приняла тот намеренно холодный вид, который его отпугнул. Поняв свою ошибку, она изменила тактику, остановившись после перевала, когда что-то случилось с его машиной.  Но все это пока было игрой. Попутным развлечением, не имеющим продолжения. Три раза встретиться на одной и той же дороге - случайность не столь уж случайная. Но, узнав, что он едет в тот же город, что он знаком с Джулиано Монти, и что она наверняка увидит его вечером в четвертый раз, она впервые почувствовала признаки надвигающейся беды, суеверно усмотрев в совпадениях влияние судьбы. Испугавшись предчувствия, она поспешила уехать, но целый день только и думала, что о встрече с молодым австрийцем, уже почти уверенная, что увидит его в баре Рикардо. Она с трудом дождалась вечера. Ей хотелось появиться, когда веселье уже будет в полном разгаре. Чтобы он был там наверняка, и не пришлось сидеть в ожидании, глядя на входящих, И все вышло так, как она задумала. Войдя, она сразу увидела его за столиком Джулиано, куда бросила первый же свой взгляд. Он был без девушки, и она обрадовалась. Проходя между столиками, она знала, что, привлекая всеобщее внимание, обязательно привлечет и его. Она ощущала на себе его взгляд, и чувствовала, что победа близка. И он, действительно, подошел к ней, инстинктивно угадав ее, поначалу даже не узнав. После танца  с ним, она поняла, как далеко зашла. В первый раз ей было небезразлично, что подумает о ней  полузнакомый  мужчина. И тогда она растерялась. Но постаралась убедить себя, что все это ей только показалось. Что Алан такой же, как и все, кто был прежде. Она пошла с ним, пытаясь вести себя, как обычно: так, как ей хотелось. Но ей плохо это удавалось. Дальше было еще хуже: она услышала совершенно неуместный и странный рассказ о погибшей женщине, который потряс ее своим драматизмом. Но больше всего ее потрясло отношение Алана к этой истории. Он мгновенно стал для нее большим, чем был бы, будучи просто полузнакомым мужчиной. Она понимала, что почти ничего не значит для него, но у нее было недостаточно времени, чтобы вызвать его на какие-то более глубокие чувства. Да она и не очень-то умела это делать. Не зная, как ей поступить, она боялась потерять его, хотя знала, что это неизбежно. Попытаться сделать что-то или воспользоваться единственным днем и забыть? А если не забудется? А он исчезнет, не оставив даже адреса. Все кончится. А для того, чтобы закончить все через день или два, стоит ли начинать? Так решила Тициана в ту ночь, пытаясь спасти себя, сжав в кулак пальцы, так, что ногти впились в ладони, и понимая, что ее поведение выглядит как каприз избалованной красотки. Она будто нарочно хотела, чтобы он сам оставил ее. Не она сама, довольствуясь чувством неуниженной гордыни, но в отчаянии - вдруг ошиблась, оттолкнула того, кто не хотел уходить. Оставил он. Хотя сначала был по-прежнему нежным, не помня обиды. А когда обидел сам, одним только словом - такая жалкая месть за все причиненное - так и не поняв, почему она такая, эта девушка, то она успокоила себя: не виновата, сделала все, что смогла, чтобы сохранить отношения, виноват - он. После того, как все потеряла, оставалось самое главное - избавиться от любви. Осознавая то, что Алан все еще находится в одном и том же с ней городе, где-то рядом, она мучилась от желания видеть его. Она хотела немедленно бежать туда, к самой границе города, где располагался величественный дом Монти, надеясь встретить его где-нибудь поблизости, руководимая этим порывом, она два часа бесцельно бегала по улицам, подсознательно надеясь встретить его: он ведь иностранец, должен быть там, где все они, глазеть на памятники. Но в центре города его не было, тогда ноги сами принесли ее в бар - последнее место, где она его видела. Дома она приняла несколько успокоительных таблеток и немного пришла в себя. "Сегодня он улетает",- вспомнила она. Действительно ли сегодня? Она подумала о том, что если сегодня он покинет город, это будет уже настоящим и необратимым концом, который должен положить начало ее выздоровлению. Ей необходимо было знать точно, улетит  ли он сегодня.  Позвонив в аэропорт, она узнала время вылета вечерних рейсов на Рим. На  ближайший рейс она не успевала, но успокаивала себя мыслью, что Алан вряд ли отправится этим рейсом: пожалуй, чересчур рано. Будь, что будет, но она обязательно должна была увидеть его.

*  *  *
Шейла...
Биорк, как всегда, оказался прав: Алану не нужно было ездить к Оливии Монти. Он действительно не узнал ничего нового.
Неужели и в Городе не найдется никого, кто бы смог пролить хоть немного света на странные обстоятельства гибели Шейлы Морин? Неужели он едет просто "взглянуть"?
Оливия при этом разговоре вела себя совсем не так, как он ожидал. Убедившись, что сын «святой» Шейлы, не обладает и долей святости своей покойной матери, Оливия прониклась к Алану снисходительным пренебрежением.  "Он недостоин своей матери",- решила она и ни слова не сказала ему о своих личных переживаниях, связанных со смертью подруги. Алан так и не узнал о пустой нише в колумбарии, и о том, чем была эта  пустота для Оливии. Оливия лишь повторила то, что Алан давно уже знал: историю своего предательства. Но повторила ее отнюдь не с целью вымолить прощение, а просто констатируя факт. Оливия упомянула и об Организации, но Алан понял, что о сущности и задачах ее, она имеет еще более туманное представление, чем он сам, получивший кое-какую информацию от Биорка. О причастности Организации к авиакатастрофе Оливия не подозревала. Она была уверена, что это роковая случайность. Вот и все.
"Она казалась мне интересной, - ответила Оливия на вопрос  Алана, когда он спросил, за что она любила Шейлу.- Она была очень образованной. В совершенстве знала восемь иностранных языков. Прекрасно разбиралась в театральном искусстве, кино, не говоря уже о живописи. Имела очень глубокие познания во всемирной истории, в философии и психоанализе. С ней никогда не было скучно. Она была очень надежной, ей можно было довериться в чем угодно. Правда, она была очень сдержана в проявлении своих чувств, и с первого взгляда это можно было принять за равнодушие или надменность. Но для нее это было естественным поведением. В сущности, она никогда не относилась к людям высокомерно".
В аэропорту его провожал только Джулиано.
Оливия простилась с ним дома. Лоретта была в обиде за Анну, хотя и не знала толком, в чем причина их ссоры. Прощаясь, Алан напомнил Джулиано о продаже автомобиля.
- Может, все-таки заглянешь к нам на обратном пути,- предложил Джулиано.
- К чему, - откровенно возразил Алан,- разве мало неприятностей было у вас из-за меня?
- Но не во всех виноват ты,- усмехнулся Джулиано.
Они пожали друг другу руки и расстались. Они не стали друзьями, но и не испытывали особой неприязни друг к другу. Джулиано, безусловно, преувеличивал, когда говорил, что ненавидит Алана. Ведь Алан был здесь ни при чем, а ненависть к нему не могла вернуть Джулиано любовь его матери. И Джулиано понимал это.
Алан оглянулся, но уже не увидел Джулиано среди провожающих за стеклянным ограждением. Зато он увидел... Или ему показалось? Немного в стороне, около бетонной колонны стоял высокий светловолосый парень. Он что-то говорил девушке в алом комбинезоне, которая, казалось, не слушала его, потому что смотрела... прямо на Алана.
На дорожную сумку Алана нацепили бирку с номером и опустили на скрипучий транспортер. Алан оглянулся еще раз.
Тициана стояла там же, хотя могла подойти ближе, к самому стеклу. Она сложила руки на груди и смотрела исподлобья, сурово и печально.
"Откуда она узнала?- подумал Алан, и сам же вспомнил: Да, я же сам сказал ей, что улетаю сегодня вечером. Зачем она пришла? Ведь все ясно между нами..."
Он сделал вид, что не заметил ее, но каждый его шаг, каждое движение страдало неуверенностью, потому что он безошибочно ощущал на себе ее пристальный взгляд.      Его раздражало еще и то, что она была не одна; он успокаивал себя тем, что именно из-за этого она не подошла к нему. Ему не хотелось, чтобы она подходила к нему, но хотелось, чтобы она была одна, когда он в последний раз посмотрит на нее. Уже, выйдя из павильона на перрон, он все же не удержался и оглянулся, не сразу найдя ее взглядом через увеличившееся расстояние и уже двойной слой стекла, мешающего своей отражающей способностью. Она была опять не одна, больше того: рядом появился третий, которого Алан сразу узнал по яркой полосатой футболке. Это был Джулиано, с которым он расстался несколько минут назад. 
Тициана, Джулиано и случайный прохожий, турист, тщетно пытавшийся познакомиться с Тицианой, смотрели, как самолет медленно выруливает от трапа и удаляется к стартовой позиции на  взлетно-посадочной полосе.
Оливия Монти, одетая в черное, посмотрев на венецианские настенные часы, облегченно вздохнула и усмехнулась своим мыслям. Во дворе ее ждал подготовленный автомобиль.
Самолет оторвался от бетона, и Алан, всю свою жизнь боявшийся неба, физически оказался, наконец, в том состоянии, в каком была его мать в момент гибели.
Девушка, которую все называли Лореттой, с небольшой спортивной сумкой через плечо, плотно закрыла за собой боковую калитку, ведущую из сада перед особняком Монти.
Он назвал их для себя так: "свидетели". Свидетели по делу об убийстве? Он не знал и сам. Просто свидетели ее жизни. И смерти. Хотя  как раз эти свидетели погибли вместе с ней. Но остались те, кто видел,  как она шла к этой смерти. Полуслучайной, полунамеренной?...
Падающий самолет.
Бред. Маниакальная идея. Паранойя.
 Самолет не падал. Ровно набрав высоту, он уверенно шел хорошо отработанным курсом, и, наверное, кроме Алана, не было ни одного пассажира, который бы испытывал страх. Алан сидел у прохода и не мог видеть в иллюминатор земли, только - облака, которые казались ему огромной снежной равниной, как в фильме по роману Джека Лондона, который он смотрел в детстве. Похожий на эти белые хлопья, обволакивающий, глухой страх, вдруг стал постепенно таять, и Алан уже не цеплялся дрожащими пальцами за поручни самолетного кресла. По мере того, как исчезал страх, к нему возвращалась способность мыслить. Через какие-то полчаса он покинет прекрасную Италию, и уже долго не вернется, хотя так и не узнал, не увидел ее. Италия не принесла ему ни беззаботной радости, ни объяснений, которые хоть чем-то помогли бы ему понять причины гибели Шейлы Морин. Хотя, кажется, кое-что он все-таки узнал. Необходимо было разобраться в добытых сведениях, чтобы продолжать свое расследование более осмысленно.

***
 - НУ и жара сегодня, Аце.
- Да, солнце так и печет. Может быть,  хотите выпить чего-нибудь? Здесь в холодильнике должно быть хорошее пиво.
 Высокий худощавый человек резко поднялся с кресла и подошел к небольшой голубой эмалированной дверке. Лицо этого человека имело тонкие благородные черты. У него были сухие тонкие губы, прямой нос с едва заметной горбинкой и глаза, всегда чуть прищуренные, узкие, они собирали вокруг себя сеть нервных мелких морщинок, сбегающих к вискам. Взгляд у него был необычайно проницательный и глубокий: казалось, он способен видеть всех насквозь. Густые темные волосы, аккуратно и красиво подстриженные, на висках были уже тронуты серебром седины, так идущей ко всему его облику.
- Так о чем же вы хотели поговорить со мной, дорогой Аце.  Вы знаете, что я всегда готов помочь вам,- обратился к нему его собеседник, полный лысый человек с красным потным лицом. Жара не на шутку измучила его: он тяжело вздохнул, повернулся в кресле, расстегнул воротник и, привстав, достал из кармана платок, которым вытер лицо и шею.
- Дело, о котором пойдет речь, чрезвычайно сложное и важное,- отвечал между тем Аце Йоланд, откупоривая бутылки и разливая пиво в пузатые кружки. Он поставил одну из них перед толстяком и сел в кресло напротив.
- Мы обратились к вам, потому что нам нужны толковые люди, а все наши сейчас заняты по горло. Перед выборами у нас всегда много работы. Видите ли, г-н Прэвис,- продолжал Аце, отхлебнув пиво,- Организации сейчас угрожает маленькая  опасность.
- Что за вздор вы говорите, любезный,- произнес  Прэвис, кивком благодаря его за пиво,- Организации не может угрожать какая бы то ни было опасность, ибо она всесильна, не так ли ?
Аце усмехнулся.
- Конечно, конечно. Возможно, я преувеличил, но, согласитесь, потерять крупную сумму денег для Организации всегда нежелательно.
- Разумеется,- подтвердил Прэвис, со вниманием ожидая его дальнейших слов.
- Вы, конечно, знаете,- продолжал Аце,- что люди, самовольно покидающие Организацию, не могут выпадать из нашего поля зрения. Дело Организации не должно терпеть ущерба, поэтому исключить всякую его возможность для нас первоочередная задача, даже, если приходится идти на крайние меры.
- Аце, не тяните. Мне все это прекрасно известно и не хуже, чем вам. Я не в первый раз, слава богу, имею дело с вами и не нуждаюсь в прослушивании цитат из неписаного кодекса Организации. Мне уже все ясно. Странно только, что в таком обыденном случае понадобилась наша помощь, ведь, насколько мне известно, раньше вы всегда справлялись собственными силами, не прибегая к услугам государственной полиции.
- Сейчас я вам все объясню. Поскольку вы у нас человек не новый, вам должно быть приходилось когда-нибудь слышать такое имя: Шейла Морин?
- Да, что-то знакомое,- Марк Провис напряженно наморщил лоб,- позвольте, Аце! Это ведь имя известной художницы, у моей жены даже есть какие-то книги с ее иллюстрациями. И что же, она имеет к вам какое-то отношение?
- Самое непосредственное. Она около трех лет занимала довольно заметное место в нашей системе. Она протеже старика Томакса, которые ей безгранично доверял, а мы, на свою беду, смотрели на это сквозь пальцы.
Аце опять резко поднялся с кресла, подошел к окну, немного отдернул штору и посмотрел вниз. Взяв из лежащей на столике пачки сигарету, он закурил.
- Успокойтесь, дружище. Ни к чему так волноваться,- сказал Прэвис, скорее из вежливости, чем действительно заметив волнение собеседника.- Я уверен, что нам скоро удастся все уладить. Мне все уже понятно. Она сбежала от вас, вероятно, слишком много зная, и вам не хотелось бы расхлебывать скандал, который она может организовать,  хотя не знаю, зачем он может ей понадобиться.
- Может быть, ей даже в голову это не придет, но, видимо, вы напрасно прервали меня, когда я хотел привести вам выдержки из наших правил. У нее есть такая возможность, и мы обязаны эту возможность ликвидировать. Я сказал сейчас, что ей это не придет в голову, хотя почти уверен в обратном. Она отчаянная авантюристка и обожает такие затеи. Она и у нас работала просто потому, что ей было интересно, а когда интерес пропал, она ушла. Быть может, для того, чтобы сыграть с нами в новую игру, из союзника превратившись во врага. Никогда не прощу себе этой беспечности по отношению к ней? И этот старый болван  Томакс! Страшная черта - эта его сентиментальность. Он выполнял все прихоти этой девицы. Она захотела стать художницей и стала ею. Университет она, в обход всех правил, окончила досрочно. Бедняга Энди не пожалел средств. Его жену страшно возмущало это затянувшееся увлечение, и она не раз жаловалась мне на Энди. Она была не против Шейлы вообще, но считала, что таких средств  слишком много для уличной девчонки. Шейла жаждала славы художницы. Она добилась ее, кто знает, может быть  сейчас она мечтает прославиться в роли нашей разоблачительницы. Это довольно серьезно. Хватит с нас итальянского провала Личо Джелли, случайность всему виной. Организация не должна повторить печальный опыт. Вы знаете, что главный наш враг - пресса, а у нее слишком много знакомых в этом болоте.
- Все же я не совсем понимаю, Аце, что мешает вам от нее избавиться. По-моему, это довольно просто. Ну, не мне вас учить, автомобильная катастрофа удобный способ. Ведь у нее, конечно, есть автомобиль?
-Да, она, разумеется, водит машину. Но не в этом дело. Прежде всего, необходимо найти ее, собственно, для этого нам и нужны ваши люди. Она исчезла так неожиданно, что мы не успели проследить за ней. Но, когда мы ее найдем, задача будет решена лишь для вас, а мы еще будем вынуждены думать, как обмануть беднягу Томакса, а это не так-то просто.
Прэвис удивленно моргнул маленькими заплывшими глазами и, в недоумении выпятив нижную пухлую губу, взглянул на Аце. Так он просидел некоторое время и, наконец, нерешительно спросил:
- Неужели г-н Томакс против,  ведь это так неразумно.
Аце снисходительно посмотрел на собеседника, не выдавая, однако, уже охватившего его раздражения.
- Попробуйте убедить в этом выжившего из ума старикана, который, как одержимый, любит юную женщину, дочь своей давней любовницы. Может, он думает, что Шейла его дочь? Хотя, насколько мне известно, они расстались за пару лет до ее рождения. Скорее, Шейла просто напоминает ему свою мать. Но, так или иначе, справиться с ним нет никакой возможности. При этом он наш основной финансист, и мы не можем с ним не считаться.
Аце немного помолчал, взял новую сигарету. На лбу у него заложилась тяжелая, сосредоточенная складка. Он несколько раз затянулся и сказал, постукивая пальцами по столу:
- В прошлом году ее уже пытались убить. Стреляли из окна  здания, недалеко от ее дома.  Ранение оказалось не очень опасным только по случайности. Томакс был в ярости, обвинял всех подряд в том, что не уберегли его девочку. Мы проводили собственное расследование. Оказалось, сумасшедшая наркоманка, то ли поклонница, то ли завистница, вроде бы тоже художница.  Когда ее нашли, она уже была мертва. Самоубийство. Из того же оружия.  Ей удалось где-то раздобыть полицейский карабин. Как мы могли бы предугадать такой случай?
Однако после этого Томакс заявил, что если что-либо подобное повторится, он полностью прекратит финансирование. Теперь вы понимаете, насколько осложнилась наша задача?
Аце поднялся из-за стола, подошел к окну, потом  продолжил не поворачиваясь:
- Впрочем, кое-то нам уже известно. В феврале этого года, на брюссельской выставке книжной графики нам попались на глаза  ее работы. Работы выставило небольшое издательство, находящееся в Городе. Поэтому искать ее следует, прежде всего, там. Сейчас я вам дам ее фотографию. Вы ее размножите и раздадите своим людям. Пусть ищут хорошо. Можете сказать, что она опасная преступница. Обещайте награду за ее нахождение, но предупредите, чтобы ее нашли и только, стараясь не выдать себя. Пусть выследят, где она живет, с кем встречается, но необходима крайняя осторожность. Желательно чаще менять людей. Она очень опытна и сразу почувствует неумелую слежку.
Выпустив тонкую струю дыма между сжатых губ, Аце достал из кармана маленькую записную книжку, между страницами которой лежала завернутая в папиросную бумагу, фотография. Прэвис приподнялся в кресле, с интересом глядя, как Аце разворачивает тонкую шуршащую обертку. Бросив скомканную бумагу в пепельницу,  Аце подал ему фотографию, сказав при этом:
- К сожалению, у нас не нашлось более поздней. На этой ей девятнадцать. Сейчас ей почти двадцать один, возможно, сейчас она выглядит иначе. Она могла изменить прическу, покрасить волосы, однако, не думаю, чтобы она решилась изменить себе лицо.
- Миленькая! - Прэвис одобрительно прищелкнул языком, не отрываясь, глядя на лицо неизвестной ему молодой женщины, и не скрывая своего интереса.
Аце, щуря глаза, снисходительно,  взглянул на толстяка; нервная улыбка тронула его тонкие губы.
- Странно, что у вас не оказалось других снимков,- заметил Прэвис.- Я всегда полагал, что у вас такие ошибки не случаются.
- И в наших делах бывают промахи, как и во всяких других. Сначала Энди вообще скрывал от нас мисс Морин.  Когда его секрет раскрылся, мы не придали этому большого значения, у всех свои слабости. Даже когда она уже начала работать, мы считали, что она работает вслепую, она ведь была так молода, сущий ребенок.  Только очень умный и способный ребенок, надо сказать. Но тогда было слишком горячее время, чтобы обращать внимание на какую-то девчонку. Кстати, вы напрасно так восторгаетесь. Эта фотография одна из наиболее удачных. В жизни мисс Морин далеко не так эффектна. Когда она не думает о своей внешности, она становится совершенно непривлекательной. Такая у нее особенность.
Решив, что сказано, пожалуй, даже слишком много, Аце замолчал и пристально посмотрел на Прэвиса, стараясь угадать его мысли. " Он не так прям, как мне показалось,- думал Аце,- я напрасно его недооценивал. Нет ничего хуже, чем иметь дело с полицией, но шеф хорошо знает его, и мне приходится доверять ему, рассказывая так подробно о наших делах. Будь это мое личное дело, только мое, никогда не стал бы с ним связываться.  Впрочем  жаль, что мне не приходилось встречать его раньше, я чувствовал бы себя гораздо спокойнее".
- Ну, дорогой Марк, можно считать, что мы договорились,- проговорил он дружелюбно.
- Разумеется. Ваш начальник мой большой приятель, никогда не откажусь вам помочь. Жаль, что он сам не смог со мной встретиться.
- У него, как вы знаете, масса серьезных забот. Выборная кампания требует его постоянного присутствия в Ставке.
 - Это чрезвычайно важно,- согласился Прэвис.- Если дело выгорит, Организация получит неоценимые преимущества.- Он встал, надевая куртку.- Ну что ж, я полагаю, разговор окончен,- заключил он.- Мне не следует более задерживаться, видите ли, мое время тоже обходится недешево. Очень рад был с вами познакомиться, любезный   г-н Йоланд.
Он протянул Аце руку, которую  тот слегка пожал на прощание.
- Если нам удастся узнать что-либо, что может помочь поискам, мы срочно дадим вам знать,- сказал Аце, открывая дверь и пропуская гостя вперед.
Проводив Марка Прэвиса, Аце Йоланд снова поднялся в свой кабинет. Он тщательно запер за собой дверь, оглядел комнату, подошел к окну и, отдернув штору, посмотрел на улицу. Во всем доме, кроме него, не было ни души. Сев в кресло около письменного стола, он положил руки перед собой, сплетя пальцы так, что они хрустнули. Затем он повернул лежащую на столе лицом вниз небольшую фотографию в простенькой стеклянной рамке и впился в нее глазами.
Она была точной копией той, которую Аце отдал Прэвису.

3. Человек, который был ее мужем

КОНРАД не знал, что ему делать. Всю ночь, не переставая,  лил дождь, и теперь улицы Города были покрыты большими грязными лужами, в которых отражались тяжелые и хмурые здания и, еще более тяжелое и хмурое, небо. Ни одного человека не было в этот ранний час на улицах. От этого Конраду его одиночество казалось еще более невыносимым. Его старый серый свитер насквозь промок и от этого стал неудобным и тяжелым. Всю ночь Конрад бродил по улицам под дождем; ему негде было переночевать. Вечер, правда, он провел в баре, где просидел до самого закрытия. Знакомых в Городе у него было немного, и ни один из них не смог или не захотел его принять.
Вчера, совсем неожиданно, его снова уволили. Он сменил уже немало мест за время своего пребывания в городе, и  нигде ему не удавалось устроиться надолго. Дело было не в том, что он работал недостаточно хорошо, а в том, что всегда находился кто-нибудь, кто работал лучше, или по каким-либо причинам устраивал хозяина больше, чем он.
Совсем недавно он послал немного денег, которые ему с трудом удалось накопить, домой, в далекий город на западе страны, где жили его мать и двенадцатилетняя сестра, где жил и он сам, пока жив  был его отец, инженер экспериментальной лаборатории при местном  довольно крупном металлургическом комбинате. Он погиб в результате аварии, которая произошла во время испытания очередного его изобретения. Так как причиной аварии была его собственная ошибка, страховка оказалась минимальной. Раньше семья жила безбедно, имела приличный счет в банке, собственный дом. Почти каждый год совершались поездки за границу. Теперь же ничего этого не было. После гибели мужа, мать Конрада, женщина избалованная вниманием и любовью, абсолютно не имеющая представления о житейских проблемах, непрактичная и наивная, совершенно растерялась. Она не представляла, как ей жить дальше. К сожалению, не оказалось никого, кто бы мог помочь вдове разобраться в тех делах, которые ей пришлось вести. По совету одного из знакомых она поместила значительную часть средств в одно перспективное, как казалось, предприятие, которое вскоре прогорело, и ей с трудом удалось вернуть часть суммы, продав акции по самой низкой цене. Знакомые и соседи сочувствовали ей, но это сочувствие ограничивалось лишь пустыми, ничего не значащими словами. Тогда женщина решила сдать на долгий срок свой дом, а самой вместе с детьми перебраться в небольшую квартиру. К несчастью, ее поверенный оказался ловким мошенником, и эта операция была  также совершена в убыток, что выявилось только по прошествии некоторого времени. Таким образом, в результате нескольких неудачных финансовых операций, семья оказалась на грани разорения. Тогда  Конраду,  который до этого времени не принимал никакого участия в делах семьи, тоже пришлось задуматься над будущем. Посоветовавшись с матерью, он решил более не снимать процентов с остатков на счетах, чтобы не потерять все.  Но на что-то нужно было жить, и молодой человек пришел к выводу, что ему нужно прервать свое обучение в колледже и устроиться на работу. Надо сказать, что им руководствовало не столько желание помочь семье, сколько стремление к самостоятельной жизни. Ему давно уже хотелось жить отдельно, и для этого, как он считал, было необходимо уехать в другой город. Но мать Конрада, хотя и сама ясно не представляла, что им следует делать, была категорически  против плана Конрада. Поэтому ему пришлось осуществлять свой замысел тайно. Заранее он собрал самые необходимые вещи в большую сумку, и однажды поздно вечером, когда мать и сестра давно спали, вышел из дома. Матери он оставил письмо, в котором сообщал, что надолго уезжает, и что будет регулярно писать и сообщать о себе.
Конрад стремился уехать как можно быстрее, поэтому ему было почти все равно, куда именно ехать. Узнав, что первый поезд идет до Города, он, не задумываясь, взял билет. Сожалея о том, что он не в состоянии купить билет на самолет, Конрад принялся бродить по вокзалу в ожидании поезда.
Приехав в Город, первым делом Конрад решил найти себе жилье. Это не представляло трудности: на каждой улице и улочке было множество маленьких и больших пансионов и гостиниц. Вскоре Конрад нашел, что искал – маленькую недорогую комнату не очень далеко от центра. Но вот работу было найти гораздо труднее. Сначала он пошел на биржу. Там его зарегистрировали, но предупредили, что его шансы очень невелики, так как образование у него не закончено, а на бирже хватает претендентов с дипломами. Ему посоветовали поискать временную работу, просмотреть объявления и, вообще, походить по городу, так как не все, кому нужны работники, дают заявки на биржу. Конрад последовал этому совету. Он обращался во многие конторы и магазины, но нигде не смог найти ничего подходящего. Потеряв всякую надежду, усталый, он вернулся в гостиницу.
Так, в безуспешных поисках прошло несколько дней; деньги его подходили к концу, и ему пришлось найти себе комнату подешевле на самой окраине города. Комната была маленькая холодная и сырая, поэтому Конрад старался бывать там как можно реже. Целыми днями он бродил по городу, а вечерами сидел в полутемном грязноватом баре, который находился на первом этаже дома, где он жил. Там он встретил и первых своих знакомых. Рэй работал на автозаправочной станции, Питер был, как и Конрад, безработным, но он получал сносное пособие, так как раньше работал лаборантом на химическом заводе. Были и другие знакомые; среди них и мелкие воришки, проститутки и всякий другой сброд, которого так много на городских окраинах. Каждый тянул его в свою компанию, но Конрад все еще надеялся выбраться и чувствовал, что его место не здесь. Иногда  ему выпадали случайные заработки и даже временная работа на несколько дней, но хорошего постоянного места так и не было.
Увидев объявление о том, что популярное в Городе ателье мод объявляет конкурс на должность манекенщиков, он решил попытаться использовать этот случай. Его внешность вполне его устраивала, а это было главным, как он считал, в профессии манекенщика. Придя  домой, он первым делом стал пересматривать свой гардероб. Но выбор был невелик. Он взял с собой из дома немного вещей, к тому же, самые новые и модные пришлось продать. В конце концов, он остановился на сером кашемировом свитере, ну а брюки выбирать не пришлось: кроме тех вельветовых, что были на нем, оставались только спортивные.
В назначенный день он явился по указанному адресу. Ателье было большим и шикарным. Оно размещалось на трех этажах огромного здания Торгового Центра, одного из   самых   крупных в   Городе. В   приемном   холле  толпились претенденты. Все они записывались у трех девушек-регистраторов, между которыми были распределены буквы алфавита, и каждый должен был записаться у той девушки, к которой попала первая буква его фамилии. Конрад встал в очередь и стал рассматривать людей, окружавших его. Все они были очень разные, и красавцев среди них было не так уж много. Были ребята с симпатичными и веселыми лицами, но не слишком высокие, видимо, надеялись на съемки в рекламе, где рост не имеет особого значения; были – со спортивными фигурами атлетов, но лица их нельзя было назвать интеллектуальными или хотя бы привлекательными; были одетые с иголочки и одетые в потертые джинсы и куртки. Конрад понял, что сюда пришли и те, кто действительно мечтает увидеть свою фотографию на обложке журнала, и те, кто пришел просто так, попытать счастья.
- Пожалуйста, ваше имя,- вдруг услышал он голос девушки-регистратора.
- Конрад Гильерон.
- Ваш возраст?
- Двадцать два года.
Девушка, вежливо улыбаясь, спрашивала его еще о чем-то, потом протянула ему карточку, на которой был записан номер.
- Вас будут вызывать по пять человек. Когда назовут ваш номер, войдете в эту дверь,- объяснила девушка, указывая на массивную, обитую кожей дверь  в конце холла.
В ожидании Конрад закурил. Многие также курили, негромко разговаривая между собой, сидя в мягких креслах около журнальных столиков или прохаживаясь из стороны в сторону. Наконец женский голос, раздавшийся из динамика, объявил первые пять номеров. Вопреки ожиданиям Конрада, дело пошло весьма быстро, и вскоре очередь дошла и до него.
Войдя в указанную дверь в составе своей пятерки, он оказался в небольшом демонстрационном зале, отделанном с большим вкусом. Высокий подиум, покрытый ковровой дорожкой, был ярко освещен множеством мощных ламп, свет которых многократно отражался в зеркальных стенах. Ослепленный этим светом, Конрад не сразу заметил людей, сидевших тут же, за длинным столом, на котором в беспорядке лежали какие-то бумаги. Вся эта обстановка очень напомнила Конраду экзамены, которые ему приходилось сдавать во время учебы в колледже. В центре сидел элегантного вида мужчина лет сорока, как позже узнал Конрад, это был главный дизайнер ателье. Рядом сидели еще несколько мужчин и женщин, которые представляли собой что-то вроде комиссии, которая и решала судьбу каждого претендента. Однако главным лицом здесь была маленькая женщина, сидевшая особняком в кресле. Ее руки были сплошь усеяны бриллиантами, которые сверкали в свете ярких прожекторов почти так же, как и ее быстрые глаза, окруженные сетью мелких морщинок.
Когда Конрад оказался на подиуме, люди за столом заметно оживились и заулыбались. Его попросили несколько раз пройтись по подиуму и повернуться, после чего они стали тихо совещаться между собой.
- Придется немного поработать над походкой,- услышал Конрад,
- Какой красавчик!- открыто восхищаясь, вырвался высокий женский голос.
Они еще немного посовещались, и маленькая женщина сама сказала ему, улыбаясь легкой покровительственной улыбкой:
- Ну что ж, г-н Гильерон, вы нам понравились, и мы принимаем вас на работу в наше ателье. Наши условия вам известны, и мы надеемся, что завтра вы явитесь сюда, чтобы начать работу.
Эта женщина была хозяйкой ателье, а также женой крупного промышленника, сенатора Гвендлайна, который, хотя давно уже не бывал в Городе, по-прежнему обеспечивал средствами все ее предприятия, одним из которых и являлось это роскошное ателье. Г-жа Гвендлайн жестоко страдала от скуки и часто придумывала сама себе разные занятия. Ей нравилось видеть вокруг себя людей, которые от нее зависели; ей льстили подобострастные улыбки и комплименты, которые ей расточали ничуть не реже, чем в молодости.
С недавних пор она вообразила себя талантливой художницей-модельером и принялась выдумывать различные фасоны фантастических вечерних и деловых повседневных костюмов. Чтобы поставить свое увлечение на прочную основу, она организовала дом моделей или ателье, где работал целый штат профессиональных модельеров, конструкторов одежды, закройщиков, портных, а также манекенщицы и манекенщики. Ателье г-жи Гвендлайн выпускало красочные каталоги и производило множество нарядов для продажи. Вся эта продукция пользовалась большим спросом и нравилась покупателям, в большинстве своем людям состоятельным, так как цены соответствовали толстым кошелькам. В качестве манекенщиц и манекенщиков принимались девушки и молодые люди с внешностью  безупречной во всех отношениях, чтобы хорошо смотрелись и на подиуме в свете прожекторов, и на лакированных страницах ярких журналов. Некоторые манекенщицы из ателье г-жи Гвендлайн участвовали в конкурсах красоты в штате, в стране и являлись  победительницами. Коллекции ателье представлялись в Столице и за границей. Таким образом, ателье  г-жи Норы Гвендлайн было довольно известным и солидным заведением.
Вечером того же дня Конрад вместе со своими малоприятными знакомыми  отметил свою удачу все в том же маленьком баре. Изрядно подвыпившие Рэй и Пит поздравляли его, называли лучшим другом и убеждали помнить о них, и помогать им, как они помогали ему. Глядя на них, Конрад радовался, что ему наконец, предстоит расстаться и с отвратительной комнатой, и с Рэем и Питом, к которым он не испытывал никаких дружеских чувств, как впрочем, и они к нему. Он решил при первой же возможности отдать им мелкие долги и никогда больше с ними не встречаться.
На следующий день Конрад переехал на новое место. В здании Торгового Центра, в котором располагалось ателье, один этаж был предоставлен работникам ателье для жилья. Здесь ему и выделили комнату, вернее, место в комнате, так как вместе с ним должен был жить еще один молодой человек, манекенщик по имени Бернард. Бернард работал в ателье уже несколько месяцев. Он был первым, с кем познакомился Конрад. После того, как Конрад устроился, его вызвали к закройщику, который снял с него мерки и начал раскрой сразу нескольких костюмов, легкого плаща и спортивной куртки. Потом Конрада вызвали в зал, где ему показали, как нужно ходить по подиуму. Заставив его немного походить, указали на то, что необходимо не забывать про прямую спину и неизменную улыбку, которая не должна сходить с лица. На этом его работа и закончилась, и он вернулся к себе в комнату.
Бернард лежал на диване и рассматривал картинки в каком-то журнале. У манекенщиков было довольно много свободного времени. Кроме занятий по дефиле и собственно демонстраций в зале, которые бывали три раза в день, четыре дня в неделю, в их обязанности входило посещение примерок и занятия спортом в специально оборудованном небольшом тренажерном зале. Те, кто снимался в журналах и каталогах, тратили два-три часа на посещение фотостудии.
Бернард  взглянул на вошедшего Конрада и широко улыбнулся.
- Ну как, все в порядке?- спросил он.
- В порядке,- отвечал Конрад.
- Ну привыкай, привыкай,- Бернард помолчал. Слушай,- начал он, откладывая журнал,- ты что сегодня вечером делаешь?
- Не знаю,- Конрад пожал плечами.
- А то тут у нас,- Бернард усмехнулся,- небольшая компания, все наши, ребята и девчонки, собираемся у нас в комнате. Мы всегда у кого-нибудь собираемся. Сегодня вот у нас. Здесь с этим не строго, хозяйка не обращает внимания, да сама-то она...
- Так что?- перебил Конрад.
- Ничего. Просто хотел спросить, ты будешь с нами или пойдешь куда-нибудь?
- Мне некуда идти.
-Вот и хорошо, значит с нами, только вот…
- Что еще? - обеспокоено спросил Конрад.
Бернард прищурил один глаз и опять усмехнулся.
- Ты выбери себе какую-нибудь девочку, у нас тут любая - милашка, ну и уйди с ней куда-нибудь на ночь. А то ко мне тоже придет девчонка, ну, понимаешь?
- Хорошо,- согласился Конрад. Выбирать ему не приходилось.
- С тобой любая пойдет,- продолжал между тем Бернард, вновь берясь за журнал,- ты вон какой красавчик. У нас тут все ничего себе,- он оглядел себя в зеркало, стоявшего напротив у стены, шкафа,- но таких мало, это надо признать. Правда, еще Эвальд, но он дело особое, фаворит. Ну, знаешь, как там у королев разных было раньше,так вот и у нас. Есть простые смертные, а есть и любимчики. Так вот.
Вечеринки были обычным делом в заведении г-жи Гвендлайн. В отличие от прочих   ателье и магазинов, владельцы которых заботились о репутации заведения и о соблюдении внешних приличий, в ателье Норы Гвендлайн, которое не являлось для хозяйки главным источником доходов, а служило лишь игрушкой, служащим позволялось, в довольно широких пределах, делать то, что им хочется. Особенно это касалось манекенщиц и манекенщиков, которые пользовались особым расположением хозяйки. В них она видела красивых кукол, которых ей очень нравилось наряжать и любоваться ими. У нее постоянно были среди них любимицы и любимцы, которым она больше платила, посылала на конкурсы и престижные показы, их фотографии помещались на обложки каталогов. Такие любимцы среди манекенщиков обычно становились ее любовниками, которые, впрочем, быстро менялись, едва успев наскучить ей. Так что в этой роли, так или иначе, успевали побывать почти все манекенщики.   Особенно надоевших она увольняла и объявляла конкурс, на котором сама выбирала понравившихся ей молодых людей. В одном из таких конкурсов и принял участие Конрад.
Среди девушек-манекенщиц такие перемены были не столь часты, разве только сами девушки, находили для себя более выгодные занятия. Отношение Норы к девушкам можно было сравнить с любовью строгой классной дамы к своим прилежным ученицам. Так что состав манекенщиц обновлялся гораздо более медленно. Похождения хозяйки не являлись ни для кого секретом, никем не осуждались и лишь иногда от скуки являлись темой для сплетен. Между манекенщицами и манекенщиками постоянно завязывались беспорядочные, непродолжительные связи, причем партнеры часто менялись,и такое чувство, как ревность, было здесь неизвестно. Во всем царило полнейшее безразличие. Знакомствам на стороне также никто не препятствовал. Однако всегда был один мужчина, который не имел права участвовать во всеобщих увеселительных мероприятиях. Это был фаворит или любовник хозяйки, которому на время его привилегированного положения измены запрещались. Нарушение запрета каралось увольнением без всяких  средств, которые выдавались уволенным по другим причинам. Так как у г-жи Гвендлайн было множество осведомителей, фавориты обычно остерегались ее ослушаться. В то время, когда Конрад оказался в этом заведении, таким фаворитом был манекенщик по имени Эвальд.
Эвальда не раз вспоминали на той, первой вечеринке у Бернарда. Все было, как бывает обычно: модная музыка, танцы и бестолковые разговоры за бутылкой и сигаретами. Конрад со всеми познакомился. Ребята приняли его немного суховато, но, в общем, довольно дружелюбно. Девушкам он очень понравился. Особенно он разговорился с Миленой Златовой, манекенщицей с длинными светлыми, почти совсем белыми, волосами и огромными ярко-синими глазами. Однако Конрад вскоре убедился, что, несмотря на нежный взгляд и музыкальный голос,  Милена резка и цинична. Не раз она во время общего разговора  вставляла длинные отвратительные фразы, которые здесь считались блестящими и остроумными и вызывали дружный смех присутствующих, злой и уничтожающий. Впрочем, разговаривая с Конрадом, Милена все время улыбалась, явно стараясь понравиться ему. Вскоре Конрад ушел вместе с ней.
Прошло некоторое время с того момента, когда Конрад в первый раз переступил порог ателье Норы Гвендлайн. Его надежды на то, что он найдет здесь более достойных друзей, не оправдались. Каждому хотелось получить преимущества перед другими и как можно на более долгий срок. Унизительное "фаворитство" никого не смущало, напротив, являлось предметом соперничества. К друг другу все относились с нескрываемым презрением. Конрад стал замечать, что отношение к нему явно стало меняться в худшую сторону. Он догадывался, что это было связано с тем, что хозяйка стала выделять его перед другими. Для него шили самые эффектные костюмы; его чаще, чем других, фотографировали для журналов. Все это давало дополнительные деньги. По этим традиционным признакам становилось ясно, что место "фаворита" должен занять никто иной, как Конрад. Милена перестала с ним встречаться, не желая навлечь на себя гнев Норы, с которой она и так была не в ладах. Бернард и другие, завидуя ему, почти с ним не разговаривали, и, напротив, сошлись с Эвальдом, к которому еще совсем недавно испытывали отнюдь не дружеские чувства.
Наконец Конрад получил письменное приглашение на ужин, который должен  был состояться в особняке г-жи Гвендлайн. Он помнил, что должен был заботиться не только о себе и старался воспринять перемену своего положения  как успех.
Но его старания были напрасны.
- Ты просто дурачок,- втолковывал ему Бернард на следующий день, плохо скрывая радость,-  уезжать сейчас, когда такое счастье привалило! Я здесь намного дольше тебя, и то мне не так везет. Не мог немного покривляться перед старой ведьмой. Впрочем, Нора не так уж стара и еще довольно привлекательна. Видел бы ты, какие бывают! Надо же как-то жить.
Конрад, не слушая его, собирал вещи. Он не мог больше оставаться здесь. Мальчик, убежавший из родительского дома и вообразивший себя мужчиной, он ничего не знал о жизни. И когда она неожиданно открыла для него свои истинные стороны, он поступил так, как подсказал ему его еще не испорченный разум и не заглушенная совесть.
Он шел по утренним улицам дождливого мрачного Города, который поселил в его душе тоску и безысходность. Город постепенно оживал, на улицах появлялись люди, стали открываться магазины. С ребяческой решимостью хорошенько напиться, Конрад вошел в дверь одного из только что открывшихся кафе

*  *  *
Телевизор работал без перерыва с самого утра: целый день показывали дебаты в конгрессе об утверждении национального бюджета. На экране маячили до скуки знакомые физиономии конгрессменов, которые на следующий день должны были украсить первые полосы всех газет. Ни один нормальный занятой человек не смотрел бы в этот день телевизор, но Джоан Гильерон была лицом слишком заинтересованным и слишком праздным, чтобы пропустить подробности этого политического спектакля. Джоан расположилась перед телевизором на полу с сигаретой и бутылкой минеральной воды и не отрывала глаз от телевизионных мельканий. Особенно оживлялось ее и без того подвижное лицо, когда на экране появлялся, пожалуй, слишком красивый для политики, человек в безупречно  элегантном костюме и безупречно четким голосом принимался зачитывать то, что было написано на множестве листков, которые он держал в руках. Каждое слово  из тех, что он произносил, было отлично известно Джоан. Она принимала не самое последнее участие в составлении и речи, и полемических тезисов для успешного выступления своего мужа, конгрессмена Конрада Гильерона. Джоан была довольна: она чувствовала, что Конрад удастся выбить лишний миллиард для программы здравоохранения. Тогда в газетах наряду с именем мужа появится и имя ее отца, профессора Эдуарда Хизли, директора крупнейшей столичной клиники. А это неплохая реклама. Последнее время дела в клинике идут не так уж успешно. Джоан откинула с влажного лба длинные рыжеватые волосы, затянулась сигаретой  и сделала глоток из бутылки. Она улыбнулась, любуясь своим мужем на телеэкране, и крикнула в сторону:
- Синди! Иди же, взгляни на отца!
В комнату вошла девочка пятнадцати лет. Она покорно подошла к матери и села рядом, устремив на экран скучающий взгляд.
- Нет, нет, ты только посмотри!- вскричала Джоан в восторге оттого, что конгресс наградил оратора аплодисментами.- Ну, разве не молодчина наш папочка!
- Да, мама,- безразлично согласилась с ней дочь.
Джоан расхохоталась, прижала к себе девочку,  расцеловала ее и резко вскочив, подпрыгнула, коснувшись рукой хрустальных подвесок на люстре. Люстра зазвенела, а вместе с этим звоном в квартире раздался еще какой-то звон, который заставил Джоан отказаться от столь бурного проявления восторга и настороженно прислушаться. Звон повторился.
- Кто-то пришел,- пришла к выводу Джоан. - Иди, посмотри.
 Девочка послушно отправилась выполнять поручение.
- Мама, там какой-то мальчик,- сообщила она через несколько секунд,- он спрашивает папу,
- Мальчик?- Джоан в удивлении приподняла брови и машинально принялась закатывать рукав у клетчатой мужской рубашки, в которую она была одета.- Странно. Какой еще мальчик?
На экране монитора электронной системы охраны она рассмотрела молодого человека лет двадцати, который томился в ожидании перед закрытой дверью.
- Как ваше имя?- спросила Джоан в микрофон.
- Алан Венстхаллен.
Имя ничего не сказало ей, но Джоан Гильерон, спортсменка, путешественница, поэтесса и просто отчаянная женщина решила пойти на риск. Нажав кнопку, она открыла дверь. Молодой человек вошел, и скромно остановившись у самой двери, принялся объяснять:
- Мне нужен г-н Гильерон...
- Конгрессмен Гильерон, хотите вы сказать,- перебила Джоан.
- Да,- кивнул юноша.- Но я этого не знал. Я прилетел только вчера вечером. Сегодня я уточнял ваш адрес в книге и увидел, что г-н Гильерон является членом конгресса.
- Конни уже третий год в конгрессе,- заносчиво заметила Джоан и вдруг сообразила:- Вы из-за границы?
- Да. Из. Австрии.
Джоан нахмурила лоб, пошевелила губами, но, так и не придя ни к какому выводу, пригласила Алана пройти в комнату. На экране телевизора тем временем вновь появилось безупречное изображение конгрессмена Гильерона.
- Вот он,- крикнула Джоан.- Узнали? Мой муж сегодня выступил с блестящей речью! Вы, наверное, не слышали? Жаль!
Она  снова опустилась на пол, на несколько секунд забыла обо всем, зачарованная видом своего блистательного супруга, и только когда камеру перевели на потную физиономию спикера, она вспомнила о госте.
- Конни приедет только вечером,- сказала она. – А какое у вас дело к нему? Я могу знать об этом? Вы приехали из-за границы, наверное, не по пустякам? Откуда вы знаете Конни? Он никогда не был в Австрии. Где вы с ним познакомились?
- Видите ли, миссис Гильерон,- начал Алан, пытаясь разобраться в этом нагромождении вопросов,- я никогда, раньше не встречался с вашим мужем.
В глазах Джоан появилось недоверие, но она удержалась, позволив ему продолжить.
- Я приехал сюда специально, чтобы познакомиться с ним. Мне нужно поговорить  об одном деле. Я, видите ли,- он сделал паузу,- я сын Шейлы Морин...
Он заметил, как помрачнело смуглое в веснушках лицо Джоан. Она откинула волосы тонкой рукой, провела пальцами по ключице и нервно дернула себя за
воротник.
- Сын... Валери Рэгонар, хотите вы сказать,- выговорила она с трудом.
- Почему Валери Рэгонар?- не понял Алан.
- Мой муж,- она прикусила губу,- именно так называл свою первую жену. Синтия!- она резко обернулась на дочь, которая была тут же, в комнате.- Свари-ка нам кофе, милая.
Девочка вышла. Джоан поднялась с пола и закурила, держа сигарету в левой руке, а правую засунув в карман джинсов.
- Вы курите?- она запоздало предложила ему сигарету.- Нет?- бросила пачку на кресло и присела на подоконник.- Мне сорок лет,- объявила она неожиданно.- Конни - сорок один. Мы живем спокойно шестнадцать лет, а женаты восемнадцать. Первые два года нас, вернее Конрада, беспрестанно дергали из-за этой смерти. Я имею в виду гибели Валери Рэгонар. Или Шейлы Морин, как хотите. Это было хуже проклятья. Муж сначала хотел скрыть, что был женат, но эта его детская хитрость сразу провалилась. На его имя посыпались деньги. Прорва  денег. Его жена была какой-то знаменитостью, а он, как он сам потом рассказывал, не подозревал об этом. Она обманула его. А потом какие-то люди стали публиковать книги о ней. Рисунки. Она была, вроде бы, художницей. И за все это Конраду как наследнику полагались деньги. Тут все и раскрылось.
Джоан вдруг отвернулась к окну и замолчала. – Зачем вы приехали?- спросила она глухо.- Из-за наследства?
- Нет,- Алан растерялся.- Я не думал ни о каком наследстве.  Я хотел просто поговорить.
Джоан нахмурилась. Ей совершенно не хотелось, чтобы ее дорогой муж снова погрузился в тягостные воспоминания прошедшей молодости. Но ей также было совершенно ясно, что просто так от юноши не отделаться, слишком серьезен был повод и слишком долог путь, который ему пришлось проделать.
Она, подождав немного, добавила:
- Кони придет только вечером. Я  думаю, что пока у вас найдутся какие-нибудь другие дела.
Алан извинился и поспешил покинуть квартиру конгрессмена, унося с собой первое впечатление от женщины, которая заменила Шейлу хотя бы в одном из качеств. Он прошел мимо послушной маленькой Синтии, которой так и не удалось угостить его кофе. Впечатление от Джоан было не из приятных. Как отличалась эта энергичная, подвижная женщина с резкими манерами подростка от изящной и спокойной, что казалось таким странным для итальянки, Оливии Монти. С чувством виноватой досады Алан ощущал, что его появление причиняет потревоженным людям уйму беспокойств. Что все они так погрязли в той пыли, которая неминуемо накапливается со временем, что его попытки стряхнуть эту пыль прошлого  только заставляют их нервничать и раздражаться.
 После ухода Алана Джоан несколько минут сидела в неподвижной задумчивости.
- Кто это был?- робко спросила Синтия, вошедшая с подносом на котором стояли чашки с только что сваренным кофе.
- Один наш дальний родственник,- не подумав, откликнулась Джоан, и тут же пожалела, что назвала Алана родственником. Сейчас дочь засыплет ее вопросами, обиженная, что их не представили друг другу. Но девочка молчала, упрямо глядя в пол.
Что должно было последовать за визитом сына бывшей жены ее мужа? Этот вопрос был главным для Джоан. Зачем он приехал? Что ему нужно?
Восемнадцать лет назад, выйдя замуж за двадцатитрехлетнего красавца, Джоан чувствовала себя на вершине счастья. Она знала Конрада еще до его отъезда в Город. В первый раз она видела его в гостях у одной из подруг. Он нравился многим, и она, задев его самым первым взглядом, уже решила, что он будет с ней. Джоан с детских лет была решительной и энергичной и имела обыкновение с неукротимой настойчивостью  добиваться намеченной цели. Она была   маленькая, худая и смуглая, с тонкими, вечно выгоревшими волосами и веснушчатым лицом. Но за веселый общительный характер ее любили; всегда она была окружена множеством друзей и поклонников. Но самой ей никто и никогда не нравился так, как Конрад. Когда он исчез, она огорчилась, но ни на минуту не отказалась от своих намерений. Она узнала, что мать и сестра Конрада находятся в тяжелом материальном положении после того, как погиб его отец. Она стала приходить к ним, говорить о Конраде, помогать ненавязчиво и тактично; она умела это так, что матери Конрада и в голову не приходило, что она принимает милостыню. Джоан смогла подружиться с капризной Элен, сестрой Конрада. Она так привязала к себе девочку, что та с нетерпением ждала каждого ее прихода и ни на шаг не отходила от своей взрослой подруги. Она читала все письма, которые Конрад присылал домой, и надеялась на то, что он обязательно вернется. Он присылал много денег; видимо, ему удалось устроиться на хорошее место, но Джоан верила, что он не сможет долго жить совсем один. К тому же положение семьи стало поправляться: из-за границы приехал  двоюродный брат  матери Конрада, которому быстро  удалось навести порядок в их запущенных финансовых делах.
Джоан не ошиблась: Конрад вернулся. Так же неожиданно, как и исчез. И через два месяца он женился на ней, так как его мать была полностью на стороне Джоан, да и Элен была рада не расставаться с "самой классной подружкой".
Она чувствовала, что Конрад еще не совсем привык к ней. Но он всегда был нежен и ласков, и она была уверена, что заставит его полюбить себя. Быстро почувствовав его мягкий и покладистый характер, она не замедлила захватить власть. Он подчинялся безропотно и, пожалуй, равнодушно и не высказал особых возражений, когда она, предварительно посоветовавшись со своим отцом, объявила ему свое решение: сделать из него политика. Он пожал плечами и улыбнулся, как бы во всем полагаясь на нее или еще на кого-то, перекладывая все на чьи-то плечи и обещая только выполнять все указания, лишь бы они были точными и как можно более подробными.
И вот когда все начиналось так многообещающе, она была оглушена известием, которое объяснило ей многое, ранее казавшееся непонятным, но поставило перед ней еще больше новых вопросов. Она узнала, что Конрад был женат. И его жена погибла. Стало быть, она вышла замуж за вдовца.

***
ВСЕ началось с того, что появился некий Рэй Норбан.
Он появился в их доме рано утром, веселый, в чуть небрежном костюме и со свертком в руках. Он, как старый и добрый знакомый, обнял Конрада и, захрустев бумагой, развернул свой  сверток.
- Денег ты еще не получал?- это был первый его вопрос.- Это книга о Шейле. И ее рисунки. Идет нарасхват. Ее еще не забыли. Я тут проездом, еду в Столицу. Нужно ловить момент. Выпускаем большой подарочный альбом. Живопись. У нее было мало живописи, но это и особенно ценно! А ты  как наследник хватишь приличный куш! Поздравляю! Конечно, я должен был спросить у тебя разрешение, но ты вроде бы не возражал тогда, а? Ты ведь отдал мне почти все ее работы. Посмотри,- он махнул книгой,- довольно прилично издано. И на этой фотографии она выглядит мило.- Он пролистал перед лицом Конрада несколько страниц.- Да везде неплохо. Она ведь была красотка.
- Кто это?- спросила Джоан,- взглянув на побледневшего Конрада, и повернувшись к гостю, произнесла с неуверенной улыбкой:- О ком вы говорите?
Норбан осекся на полуслове, посмотрел на неподвижное лицо Конрада и с извиняющимся видом поспешил откланяться, оставив, впрочем, на столе злополучную книгу.
- Это моя жена,- медленно сказал Конрад. Он взял со стола книгу и, больше не говоря ни слова, направился из комнаты. Но, почувствовав недосказанность своего объяснения, уже в дверях добавил, не повернув  головы:
- Ее больше нет. Она погибла в авиакатастрофе.
И Джоан  вдруг стало ясно, почему он так не спешил возвращаться домой, почему так внезапно и решительно вернулся, и почему он так покорно и безразлично принимает все, что ему предлагается. "Он все еще любит ее",- терзалась Джоан, так и не решаясь приступить к расспросам. А Конрад молчал. Он, молча и даже как-то по-деловому, расписывался в получении денег, которые переводились на его счет. Часто он даже не знал, за что они начислены. "Он любил ее, а теперь так спокойно смотрит, как другие торгуют ее именем",- в недоумении думала Джоан. Поначалу она отчаянно ревновала его к памяти о Валери Рэгонар, но потом ей стало казаться неестественным и неприятным его равнодушие. "Любил ли он ее?",- спрашивала она себя, боясь спросить его, уже не потому, что боялась утвердительного ответа, а того, что он признается ей в обратном, как в своей полной неспособности любить кого-либо, а значит и ее, Джоан.
- Ты любил ее?- не выдержала она однажды.
- Я любил женщину, которой никогда не было...
- Разве Валери...
- Валери никогда не существовало, а Шейлу Морин я никогда не знал.
Чего он не знал в Шейле Морин? Ее имени? Некоторых подробностей из минувшей жизни? Что было в Валери Рэгонар такого, что было бы чужим и неестественным для Шейлы Морин? Зачем ей нужно было обманывать его, именно его?
"Безразличие - самое худшее, что может случиться с человеком",- сказала Валери Рэгонар в первый день их знакомства.
* * *
Конгрессмен Конрад Гильерон добрался до дома только поздним вечером. Едва он переступил порог, вся его напускная безупречность слетела, как маска. Только теперь можно было видеть, как смертельно устал этот человек, так красиво выглядевший на экране, и теперь бывший не таким уж красивым. В светлых волосах не было ни единого седого волоса, но тени под глазами уже нельзя было не заметить. Джоан подошла к нему со счастливым видом:
Ты был сегодня великолепен, милый....
Она обняла и поцеловала мужа, но он, несмотря на усталость, почувствовал дрожь в ее руках. Он ни о чем не спросил, предоставляя ей начать самой.
Джоан не хотела обрушивать на него новость прямо у дверей. Хотела дать ему возможность немного отдохнуть, принять ванну, поужинать. По терпения не хватило:
- К тебе приходил один молодой человек... Конрад тяжело опустился в кресло и  устало прикрыл глаза.
-...сын Валери...
Конрад не открыл глаза, ни один мускул не дрогнул на его лице.
Почему-то многие из тех, кому пришлось общаться с Шейлой Морин, приобретали железную выдержку, не прилагая для этого почти никаких усилий.
- У Валери не было детей,- сказал Конрад, выдержав паузу и открыв глаза.
- Перестань,- скривилась Джоан.- Сын Шейлы Морин, если хочешь.
- Что ему нужно?
- Не знаю. Должно быть, он явился из-за наследства.
- Я отдам ему все, что он захочет, лишь бы уехал побыстрее.
- Он придет завтра. Ты ведь с утра будешь дома?
- Да. Следующее заседание только в час.
Джоан, снявшая, наконец, с себя напряжение, улыбнулась, подошла и положила руки ему на плечи. Все не так страшно, как она думала. Конрад спокойно воспринял это известие. Сравнительно спокойно. Единственное, на что может претендовать этот новоявленный наследник, это отчисления за публикации. Но, пожалуй, с ним можно будет договориться.
Конрад коснулся губами ее ладони. А она вдруг сказала, против своей воли, ни за что не желая говорить этого:
- Я посмотрела сегодня... Там, в книге ее фотографии. Он так на нее похож!
- Папа!
Синтия вбежала в комнату, неся улыбку, полную юности и нежности, оттолкнув руки матери и завладев отцом полностью, прижавшись щекой к его щеке, уже чуть колючей к вечеру, отдавая воздуху принесенный с собой слабый табачный запах и запах  вина, который прорывался сквозь завесу дорогих духов. Ее глаза блестели радостью:
- Папа! Я целый день тебя не видела!
Конрад невольно рассмеялся:
- Целый день я торчал перед глазами у всей страны, и ты могла бы взглянуть на меня, если бы хотела, и если бы не была такой занятой.
Он коснулся пальцем кончика ее носа, и она по-детски наморщилась:
- Нет! Там - не ты. Ты - здесь!
- Ты опять пила, Синди,- строго сказала Джоан.
Девочка помрачнела, робко подняла глаза на мать и еще крепче обхватила плечи отца.
- Ладно, Джан,- Конрад поднялся, мягко отстранив дочь,- я сам поговорю с ней. Только не сейчас.

* * *

Он никак не мог понять, почему Валери не хочет ребенка. Конечно, они оба были еще очень молоды, это он понимал. Но почему-то в нем навязчиво возникло желание привязать ее к себе еще прочнее. Не то чтобы он был готов стать отцом, но какое-то неосознанное беспокойство пробудилось в его сердце, и он, желая  заглушить  это невесть откуда взявшееся царапающее  ощущение неопределенности,  не мог придумать ничего лучше, как заговорить с ней о детях. Но она вдруг решительно и даже грубо прекратила этот разговор. Он почувствовал, что затронул запретную тему.  Но почему?  Она, казалось, так любит его. Она богата, ни в чем у нее нет недостатка. Может, она просто не любит детей? Нет, он не мог ошибаться. Видя, как в оунричских парках гуляют матери и няньки с веселыми, нарядными, здоровыми детишками, ее глаза начинали блестеть, как будто она собиралась заплакать. Впрочем, глаза эти блестели так довольно часто. Но она никогда не плакала.
 У нее был сын.
Почему она скрывала от него это? Потому что ребенок был внебрачный? Она боялась, что он не захочет жить с ее ребенком? Или, что совсем оставит ее? Сомневалась в его любви? Как глупо! Значит, он сам виноват, если не смог сделать так, чтобы она поняла, как сильно он любит ее.  Валери...
Чепуха! Никакой Валери Рэгонар никогда не было. Была - Шейла Морин. Известная художница. И неизвестная женщина.  Валери, Валери!
Кого звал Конрад в первые дни после ужасного известия, в метаниях по квартире, где каждый предмет напоминал о ней? Валери... Губы его бессознательно шептали это имя, и он в отчаянии падал на постель, которая давно уже не хранила тепла ее тела, разлетевшегося где-то на миллионы частиц, сгоревших, перемешанных с металлом и высохшей от огня, почерневшей травой. Как ужасно было думать об этом! Что осталось от нее? Лишь обручальное кольцо, скатившееся с обугленного пальца, да бриллианты на порванной цепочке.
* * *
- Где же ее бриллианты?- спросил Биорк Венстхаллен.- Те самые, ее любимые в платине. Эх! Как я мог забыть! Они же были на ней. Вырядилась! Не могла повесить на себя что-нибудь попроще! Ведь знала же…
Что знала?
Фразу, бессознательно брошенную Биорком, Конрад не понял и не расслышал. Но его память невольно, слепо захватила и удержала ее в его слабом сознании, потрясенном случившимся. Только потом эти слова возникли перед ним, и он, пытаясь осмыслить их, ужасался напрашивающемуся вопросу: что знала?
Только потом Конрад вспомнил: было письмо.
Письмо, адресованное ему, но которое он так и не прочел. Оно исчезло вместе с Биорком Венстхалленом, субъектом, знакомства с которым Конрад предпочел бы не иметь.
* * *

ВОСЕМНАДЦАТЬ лет назад в дверях небольшого кафе под названием "Секрет" появилась женщина…
В кафе ранним утром было очень мало посетителей, поэтому она сразу привлекла к себе внимание. Она подсела к стойке и принялась болтать с барменом. Конрад видел отражение ее лица в зеркале за стойкой. Его, уже слегка затуманенный вином  мозг дал ей следующую характеристику: за тридцать, одинокая продавщица или маникюрша, скучная до занудства. Доведя уровень в бутылке до трети, он снова устремил взгляд на новоприбывшую, изобразив на лице равнодушно-презрительную мину. Она посмотрела на него! Вернее, на его отражение в зеркале, ведь она сидела к нему спиной. Их глаза встретились, и он понял, что она заметила его.
Бармен выбрался из-за стойки и подошел к нему, улыбаясь профессионально-приятной улыбкой:
- Видите даму у стойки? Она хотела бы поговорить с вами. Она предлагает вам выйти и подождать ее на улице. Ее автомобиль – голубой двухдверный "бьюик".
Конрад пожал плечами и усмехнулся. Первое, о чем он подумал, пошарив рукой в кармане и нащупав там пару бумажек и несколько алюминиевых монеток, было: "Сегодня я должен пообедать". Он вышел, смерив незнакомку надменным взглядом, но  с интересом заметил на ней знакомый до мелочей костюм из дома моделей Норы Гвендлайн. Он сам выходил на подиум вместе с этим костюмом, то есть с Миленой Златовой, своей тогдашней подругой, облаченной в точно такой костюм, второй и последний демонстрационный экземпляр. Костюм стоил весьма солидно. Автомобиль дамы был новенький, как на рекламном проспекте, и эффектно поблескивал на солнце, только что появившемся в прорвавшемся голубом окошке. Все прежние звания, присвоенные Конрадом хозяйке костюма и автомобиля, сменились новым, но не более лестным: тип Норы Гвендлайн. Хотя и не таких масштабов. Иначе, состоятельная старая дева или брошенная жена. Сбежав из дома моделей именно потому, что карьера альфонса казалась ему тогда слишком унизительной, он уже подумывал о том, что не стоит повторять неудачный опыт, но появление дамы на некоторое время отвлекло его от мысли о бегстве.
Разве он мог тогда подумать, что эта женщина окажется для него  всем  в этом мире?
Валери, Валери...
* * *
ПРОШЛО уже немногим более получаса после того, как самолет доставил Валери Рэгонар в Город. Выйдя из бокового павильона аэровокзала на автостоянку
она сразу увидела слепящие глаза солнечные блики, которые отражались от чистых стекол ее голубовато-перламутрового "бьюика". Она оплатила стоянку и выехала через открывшийся шлагбаум на дорогу, ведущую к главной автостраде, соединяющей аэропорт с Городом.
Все восемь миль отличного шоссе, которые ей предстояло проехать до въезда в Город, ровно очерченной полосой спускались вниз со склона большого холма. И всем, кто ехал по автостраде по направлению к Городу, открывался вид на красивые, хотя и не очень высокие, горы, служившие прекрасным фоном для высоких и узких, как коробки из-под сигарет, небоскребов Города, блестящих на солнце. Было хорошо видно, как клубится большое облако дыма, медленно выползающее из заводских труб в восточной части города. Однако постоянный западный ветер относил дым в сторону, и облако, правда растянутое на несколько миль, задевало лишь самые окраины Города.  Небо над Городом было светлым.
Город был молодым. Но, возникнув какие-то двадцать лет назад, он успел разрастись и вместить в свои владения более 800 тысяч жителей, которые все прибывали. Люди стремились сюда, быть может, потому, что Город еще не успел испортить своим существованием окружающий его мир, и все его окрестности, за исключением восточной части, сохраняли почти первозданный вид и могли служить прекрасным местом для того, чтобы отвлечься от всего обыкновенного. В Городе жили многие люди из тех, чья профессия - творчество: деятели театра, кино, науки. Вероятно, атмосфера этого уголка способствовала развитию мысли. И все же дым постепенно наступал на Город. Его химические заводы росли, благодаря возможности привозить сырье из соседних районов. Рано или поздно Город должен был стать похожим на все прочие города, задушенные техническим прогрессом, но пока этого не произошло, люди стремились успеть насладиться остатками красоты, ставшей столь редкой и ценной по их же вине.
Голубовато-блестящий автомобиль на полной скорости ворвался в пределы Города по высокому виадуку, проходящему над городской кольцевой дорогой, и помчался по улицам, еще несколько часов назад хмурым и неприветливым после ночного дождя, но теперь, освещенные утренним солнцем, они казались знакомыми и радостными для Валери Рэгонар.
Автомобиль плавно подкатил к дому, в бетонной стене которого располагалась нелепая тяжелая, обитая металлом дверь.
Подойдя ближе к этой странной двери, можно было прочесть на небольшой вывеске, рядом на стене: кафе "Секрет". Эта массивная дверь была гордостью заведения; ей, собственно, оно и было обязано своим названием, так как раньше она была подлинной дверью от сейфа. Где раздобыл ее хозяин кафе, осталось неизвестным, но, хотя замок двери и был устаревшей системы, запирали и открывали дверь должным образом, то есть, набирая нужный шифр.
Захлопнув дверцу автомобиля, Валери Рэгонар вошла в открытую для посетителей дверь каре "Секрет". Она сразу направилась к бару, за стойкой которого стоял высокий молодой человек и куском замши протирал большое зеркало, тянувшееся вдоль стойки и отражающее в себе весь зал кафе. Увидев в зеркале, как Валери подходит к стойке, парень сразу же повернулся к ней.
- О, Валери!- воскликнул он, явив на своем лице выражение восторга.
Она кивнула головой ему в ответ и села на высокий табурет.
- Я думал, что ты прилетишь вчера, но был сильный дождь ночью, а потом туман.        Наверное, самолеты не летают в такую погоду?
- Но сейчас в городе солнце,- возразила она.
- Это ты привезла его с собой,- он поцеловал ей руку.- Сейчас я смешаю тебе коктейль,- сказал он, взяв стоящую перед ним бутылку.- Я составил его для тебя, надеюсь, он тебе понравится.
- Не сомневаюсь. Каков бы он ни был; к тому же я еще знаю, что ты мастер своего дела.
Эрик Хадсон работал здесь не слишком давно. Ему повезло: приехав в Город, он почти сразу нашел эту работу, правда, не без помощи одного знакомого, которому он оказал однажды какую-то услугу.
Эрик поставил перед Валери высокий бокал и замер в позе ожидания.
- Очень неплохо,- сказала она, потянув смесь через тонкую соломинку. Опершись локтями о стойку, она смотрела ему прямо в лицо. Он был некрасив, но чем-то располагал к себе. Он нравился ей. Нравились его стального цвета глаза, тонкие аристократические усики, темные густые волосы, чуть волнистые. Нравился, однако, не настолько, чтобы она могла сделать его своим любовником, чего он долго и безуспешно добивался.
Так было прежде. Но сейчас Валери понимала, что оказалась здесь, не заехав даже домой, именно из-за Эрика. Она была почти готова. Войти в пустую квартиру, где уже не будет звенеть радостный детский голосок, было для нее тяжело. Но она еще думала. Она знала, что, как всегда справится и привыкнет, но для этого нужно было время.
- Знаешь что, - начал Эрик, прерывая затянувшуюся паузу, не выдержав ее взгляда, - ты, наверное, не помнишь, но у меня в следующую пятницу день рождения. Я хотел бы тебя пригласить. Постараюсь, чтобы тебе не было скучно, будет небольшая компания, довольно интересный народ – мои знакомые с киностудии,- тут он прервался и, помолчав, спросил с надеждой:- Придешь?
- Конечно приду. Я ведь совсем не забыла об этом.  Только, прости, не знаю, сколько тебе исполняется лет?
- Двадцать четыре.
- Я обязательно приду,- еще раз заверила она.
В зеркале за спиной Эрика отражался весь зал кафе с его немногочисленными утренними посетителями. Пожилой мужчина с маленькой девочкой завтракали за столиком у витража из разноцветных стеклышек. За соседним столиком сидели две молодые девушки с яркой косметикой на лицах. Валери заметила, что обе они смотрят в одну сторону и оживленно что-то обсуждают. Оказалось, их внимание привлек молодой человек, сидящий за столиком в углу, где сходились две стены, отделанные пластиком под металлические листы, соединенные заклепками. Вид у этого молодого человека был довольно унылый. Перед ним стояла бутылка дешевого красного вина и пустой стакан, рядом – пачка сигарет. Первое, что бросалось в глаза, было то, что парень был очень красив: блондин, правда, давно не стриженые грязные волосы клоками падали ему на лицо, правильные черты которого были классически благородны. Трехдневная щетина так же не могла этого скрыть. Странно, но Валери этот парень показался чем-то знакомым. Она внимательно разглядывала его в зеркале, как вдруг ее взгляд встретился с взглядом его зеркального отражения. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Его взгляд выражал скуку и безразличие, и он отвел глаза первым. Но, кроме этого, Валери удалось заметить и то, что он старался не показывать окружающим – глубокую печаль.
- Кто этот парень, там, в углу?- спросила она у Эрика.
- Вижу его в первый раз и абсолютно ничего не знаю о нем, но если ты хочешь,- Эрик попытался было пошутить,- я…
- Хочу,- перебила его Валери неожиданно серьезно,- чтобы ты сделал следующее. Ты подойдешь к нему и скажешь, что я  прошу его выйти из кафе и подождать меня около моей машины.
 Лицо Эрика застыло, брови приподнялись, заложив на лбу глубокую складку.
- Зачем это тебе?- тихо спросил он.
- Мне кажется, ему нужно помочь, наверняка у него какое-то несчастье,- спокойно объяснила Валери.
Эрик усмехнулся.
- Возможно, что у него и впрямь несчастье, но не потому ты так им заинтересовалась.
Валери спокойно и прямо посмотрела ему в глаза.
- Тебе не кажется, что это неразумно, - неуверенно начал Эрик.- Ты его совсем не знаешь. Опасно иметь дело с незнакомыми людьми. А может быть, тебя это не беспокоит?- усмешка вернулась к нему, приобретя оттенок горечи.
Отвернувшись, желая окончить разговор, Валери решительно заявила:
- Впрочем, я могу все это сделать и сама.
Смягчившись, Эрик вдруг взял ее руку в свои и поднес к губам.
- Я сделаю, как ты хочешь,- нежно сказал он.
Валери видела в зеркале, как Эрик подошел к красивому парню и стал что-то говорить ему, как парень некоторое время молчал в нерешительности, а потом, кивнув головой, посмотрел на нее усмехнувшись,  довольно откровенным взглядом, но она лишь на мгновение усомнилась в правильности своего мнения. От нее не ускользнуло то, что внезапная развязность его, ни что иное, как неумело надетая маска. Парень поднялся, лихо закинув на плечо свою спортивную сумку, и, засунув руки в карманы, уверенной, отработанной походкой вышел, у самых дверей оглянувшись на нее.        Эрик подошел и молча сел рядом с ней.
... Сверкающий до ослепления в ярких лучах высоко стоящего солнца; стройный, как стрела, серебристо-белый самолет, медленно кружась, как осенний лист, падал с ужасающей высоты...
Тряхнув головой, как бы стараясь избавиться от охватившего ее наваждения, Валери взглянула на Эрика, который сидел хмурый, глядя в пол. Она вдруг обняла его и поцеловала в угол рта. На его лице возникли недоумение и досада.
- Только пойми, это не извинение и даже не благодарность,- сказала она.
Молодой человек стоял около ее машины и, ожидая ее, курил.
Она медленно подошла, вглядываясь в его красивое и знакомое лицо, стараясь вспомнить, чем же оно так знакомо. Она чувствовала, что выглядит сейчас не самым привлекательным образом, так как от напряженного взгляда на лбу у нее сбежались морщинки, и вообще она ужасно устала, ведь позади было и долгое ожидание в аэропорту, и долгий перелет, а она все еще не добралась до дома. Она вставила ключ в замок дверцы.
- Как мне называть вас?- спросила она, распахивая дверцу автомобиля.
В его сознании мелькнула мысль скрыть собственное имя и назваться как-нибудь просто, например, Дональдом или Дэвидом, эти имена пришли ему на ум, но неожиданно для себя, сквозь поток собственных мыслей он услышал свой, показавшийся ему незнакомым, голос:
Конрад Гильерон.
Она вспомнила. Конечно, она видела его на сеансе показа одежды в доме моделей Норы Гвендлайн. Как она могла забыть! Самые красивые и дорогие вещи были именно на нем. Его фотографии встречались в каталогах ателье, которых у нее было немало. Она часто посещала это шикарное ателье, и многие из ее нарядов были "от Гвендлайн". Она не могла простить своей памяти такой ошибки. Было время, когда ее память была четкой и прочной и надолго хранила даже самые ничтожные подробности, поэтому она восприняла свой промах с большой тревогой.
Садитесь в машину,- сухо бросила она.
Конрад повиновался. Она обошла вокруг машины, села за руль и сказала, захлопнув дверцу:
- Мое имя – Валерии Рэгонар.
Автомобиль сорвался  с места и помчался по направлению к автостраде. Кафе "Секрет" находилось примерно на условной границе между районом, где жили люди со средним достатком, а иногда и более бедные горожане, и фешенебельным жилым районом Оунрич. Поэтому среди его посетителей встречались жители как одной, так и другой стороны. Однако, большинством из тех, кто жил в Оунриче, была молодежь лет до двадцати пяти, дети обеспеченных родителей, которых тянул к себе интересный для них мир городских окраин и трущоб, но которым не удавалось спуститься ниже этого кафе. Однако оно, несмотря на то, что не встречало одобрения у  старших жителей Оунрича, представляло собой превосходное место отдыха для молодежи самой разной по своему социальному статусу.
Конрад сразу обратил внимание, что автомобиль движется к центру Города, то есть цель поездки, очевидно, находилась в одном из самых дорогих кварталов Оунрича. Это давало понять совершенно определенно, что Валери Рэгонар,  сидящая рядом с ним, принадлежит к категории наиболее состоятельных людей, проживающих в Городе. Конрада несколько поразило то, что с того момента, как тронулся автомобиль, она не проронила ни слова и вела себя так, будто не  замечала  его  присутствия.    Мелькали здания богатых магазинов, ресторанов и театров. Виды, сменявшиеся за окном, большей частью знакомые Конраду, вскоре ему надоели, и он осмелился взглянуть на свою строгую соседку, которая внушала ему чувство неловкости и даже, в некоторой мере, страха. Странно, она показалась ему совершенно другой, нежели тогда, когда они стояли у автомобиля. Стало совершенно очевидно, что она примерно его ровесница, не больше двадцати- двадцати двух лет,  и что у нее  все-таки довольно привлекательное лицо. Его первое впечатление рассеялось, как дым, не оставив и памяти о себе.
 Выдержав его взгляд довольно долгое время, она, наконец, обратилась к нему:
- Вас удивляет мое молчание. Могу вам объяснить: я молчу просто потому, что мне пока нечего вам сказать, а вот ваше молчание говорит о полном вашем безразличии к происходящему, хотя, может быть, я и ошибаюсь.
- Нет, вы правы,- Конрад повернулся к ней, пытаясь принять то выражение лица, которое он считал подходящим для данной ситуации.
- В таком случае, наше молчание будет продолжаться, так как если вы меня ни о чем не спросите, я ничего говорить не буду. Я слишком устала для того, чтобы вести праздные беседы.
Наступила прежняя тишина. Сквозь усталость Валери все же сохраняла свою красоту, которую ей удалось вернуть себе благодаря значительным нервным усилиям. Она с досадой думала, что придется заехать в супермаркет за продуктами. Валери не держала прислуги, и сама убирала квартиру и готовила. Занятия домашними делами абсолютно не сочетались с обликом этой девушки, но ее довольно часто можно было видеть в магазине с сумкой, полной продуктов.
Конрад не раз отметил про себя, как грамотно и спокойно она ведет машину, и хотя скорость была невысокой, что зависело скорее от окружающей ситуации, ее мастерство и знания были очевидны. Проехав еще около полумили, Валери повернула направо, прямо на стоянку перед Торговым Центром, где и остановилась. Попросив Конрада немного подождать, она скрылась в стеклянных дверях здания.
Это было то самое здание, три верхних этажа которого занимало  ателье миссис Гвендлайн. Конрад вышел из машины и посмотрел вверх, туда, куда уходили бетонные этажи. То, что происходило с ним, уже было. Зачем же повторять то, от чего он отказался? Неужели его положение было таким уж безвыходным? Но разница все же была. Валери Рэгонар была молода и красива. И, может быть, поэтому он не чувствовал себя так, как в особняке Норы Гвендлайн. Он не мог полностью и определенно объяснить для себя поступок Валери Рэгонар, и эта необъяснимость влекла его с силой, исключающей всякое сопротивление.
- Вы, кажется, решили уйти?- совсем рядом он услышал голос Валери и оглянулся.
Ее лицо было грустным, улыбка исчезла, оставив след сожаления и неожиданного участия.
- Вам не стоит уходить. Вам ведь некуда идти. Хотя вам это и безразлично, я скажу вам, что мы сейчас едем ко мне домой, где вы сможете действительно хорошо отдохнуть. Так что, садитесь обратно в машину.
Его несколько поразило то, с какой легкостью она угадала его теперешнее положение и желание, и он, уже без всяких колебаний, вернулся в автомобиль.
Автомобиль свернул с автострады и помчался по направлению к жилой части района. В Оунриче не было отдельных особняков, но все дома имели очень удобные большие и дорогие квартиры, которые снимались или покупались обычно людьми, для которых это место жительства не являлось единственным. Район был очень зеленый с многочисленными парками, скверами и цветниками, окружавшими каждый дом.
Дом Валери Рэгонар находился почти в самом центре одного из парков и представлял собой девятиэтажное здание, так как мало кто желал селиться выше девятого-десятого этажа, довольно своеобразной формы, со всевозможными выступами и углублениями, что предполагало оригинальную планировку квартир. Благодаря еще и своему удачному местоположению, и, несмотря на то, что он был одним из самых дорогих, дом был заселен полностью, что случалось далеко не всегда. В подвале здания был устроен гараж для автомобилей жильцов, где и занял свое место голубой "бьюик" Валери.
Валери  и Конрад вышли из гаража, оставив автомобиль на попечение специального рабочего и, пройдя через небольшой дворик, сплошь засаженный розовыми кустами, вошли в дом. Сидящий у дверей консьерж, пожилой, седовласый, однако еще довольно крепкий на вид поздоровался с Валери и ее спутником и вежливо осведомился, хорошо ли прошла поездка. Затем он проводил их до лифта и только после того, как автоматические двери закрылись за ними, вернулся на свое место.
На третьем этаже, где жила Валери, их приветствовала женщина, одетая в строгое платье с кружевным воротником. В ее обязанности входило следить за порядком на этаже, а также принимать заказные письма и телеграммы в отсутствии жильцов, и тому подобные мелкие поручения.
С интересом оглядев Конрада, женщина сказала:
- Мадам, вам неоднократно звонил г-н Норбан из  издательства.

* * *
Он ухватился за Джоан Хизли, потому что почувствовал в ней надежную опору, почти такую же, какую он чувствовал в Валери. И хотя к Джоан он не испытывал той всепоглощающей, романтической страсти,  Конрад постарался внушить себе, да и на самом деле поверил в то, что жизнь с ней является  продолжением его прежней жизни с Валери. Любовь проходит - остается привязанность. Кто знает, если бы Валери не погибла, может, все стало бы  точно таким же. А Валери Рэгонар никогда не было. К чему жалеть и печалиться о том, чего не было? А Джоан, вот она. Она любит его. Ее зовут только Джоан. У нее только одно лицо и оно известно ему. Ее можно не бояться. На нее можно положиться.  Она хочет сделать из него сенатора? Пусть. Он не будет ей в этом мешать. Но не более того... Веря отныне только в надежность, он давно уже перестал быть тем Конрадом, который считал когда-то недостойной профессию альфонса. Выступая в конгрессе, механически зачитывая тезисы, состряпанные теми, кто двигал его, как щит, перед собою, возведя на щит этот главные козыри: подкупающую красоту и неплохие ораторские данные, он чувствовал себя не таким уж униженным, хотя разница была невелика.
Восемнадцать лет - треть жизни. За такой срок может забыться даже очень большая любовь. Тем более, если в самом своем расцвете она дала весьма глубокую трещину. Похоронив навечно Валери Рэгонар, как образ, созданный своим юношеским воображением, и оставшись абсолютно равнодушным и даже враждебным к неизвестной ему Шейле Морин, из-за которой и погибла его Валери, Конрад сделался спокойным и безразличным ко всему. Это и сохранило его красоту к сорока годам почти нетронутой.
Когда он был молод, он обращал внимание на свою красоту лишь постольку, поскольку на нее обращали внимание другие. Теперь же внешность стала для него чуть ли ни главной заботой. Он с тайным злорадством созерцал блестящие лысины своих соседей по креслам в Конгрессе. И напряженно сжимая губы перед тем, как бросить очередную эффектную реплику, заранее отрепетированную перед Джоан и ее родственниками, он любил слегка откидывать назад красивую голову, демонстрируя всем свою великолепную густую шевелюру, подстриженную по последней светской моде  без всякого намека на седину.
- Папа!
Конрад вошел в комнату дочери и прикрыл дверь. Синтия смотрела на него широко раскрыв глаза, снизу вверх, сидя в большом уютном кресле с мягкими круглыми валиками по обеим сторонам. В руках она держала журнал мод. До сих пор, по прошествии стольких лет, Конрада охватывала неприятная дрожь при виде ярких рекламных картинок. То время, когда он был манекенщиком у Норы Гвендлайн, так и осталось в его биографии одним из самых темных пятен. Но если история с Шейлой Морин, хоть и не по его воле, стала известна Джоан, родственникам и всему миру, то тот факт, что теперешний политик был когда-то манекенщиком, пока не удалось раскопать даже самым пронырливым репортерам.
Синтия любила отца гораздо сильнее, чем мать. Может быть, это объяснялось тем, что и Конрад любил ее больше, чем Джоан. Джоан же была полностью занята мужем. А та любовь, которая осталась у Конрада после потери Валери, хоть он и сам уже разуверился в своей способности любить, невольно обратилась на Синтию. И в то время, когда в деятельном мозгу Джоан зрели новые планы дальнейшего развития политической карьеры Конрада, отец и дочь, во всем полагаясь на нее, жили своей обособленной жизнью, доверяя только друг другу и наставляя друг друга на путь истинный.
- Зачем же ты опять пила, Синди,- Конрад покачал головой и присел  на валик кресла.
- Я знаю, что это плохо, папа. Но что же делать, мне скучно.
- Как это, скучно?- Конрад сделал  вид, что не понимает.- Тебе просто нечего делать. Займись чем-нибудь.
- Чем?
Конрад сам отлично помнил, что когда ему было столько же, сколько дочери и даже больше, ему тоже было скучно. Так скучно, что не хотелось жить. И продолжалось так до тех пор, пока он не встретил Валери... А потом ему опять стало скучно. Но было уже все равно.
- Ты видела того парня, что приходил сегодня?- спросил Конрад закуривая.
Синтия тоже потянулась за сигаретой, но он спрятал пачку в карман. Девочка пожала плечами и убрала руку.
- Да, я видела,- сказала она.- Он симпатичный.
- Понравился?- усмехнулся Конрад.- Как ты думаешь, зачем он приехал? Из-за денег?
- Нет!- твердо сказала Синтия.
- Откуда ты знаешь?
- Он сам сказал, что приехал, чтобы познакомиться с тобой. И поговорить.
- О чем же?
- О Валери Рэгонар.
- Откуда ты знаешь?- опять спросил Конрад.
- Ведь ты, папа, был последний человек, с кем она... была.
Было  письмо. И как только он позволил этому Венстхаллену увезти его? Письмо было адресовано ему, Конраду. А он даже не прочел его. Зачем же она написала письмо? Женщина, которая передала его, сказала: "Это правда. Я звонила в аэропорт. Я думаю, что не ошибусь, если отдам вам это письмо. Его написала ваша жена. Она просила отдать его через неделю. "Если вернусь",- сказала она,- я его сама заберу".
"Если вернусь..."
Она знала, что не вернется.
Откуда знала?
Не хотела возвращаться, хотела уехать. А вещей почти не взяла. И надела бриллианты. Ну и что?
- Вырядилась.  Ведь  знала же…
Биорк пожалел о бриллиантах, потому что они пропали зря.
Она знала, что они  пропадут  зря.
Она знала, что  погибнет.
Ее завещание было составлено совсем незадолго до гибели. В нем Конраду отводилась треть ее состояния. Писать завещание, думать о смерти в двадцать лет, имея все для счастья и будучи счастливой! Или нет? Неужели он ошибался в том, что считал ее счастливой в самые последние ее дни?  Незадолго до этого в их отношениях явно что-то не ладилось. Она почти не замечала его, много времени проводила в мастерской, в том числе и по ночам. Работала, как сумасшедшая.  Он боялся подойти к ней, поговорить, потому что ему даже казалось, что их отношения  могут закончиться в любой момент.   И вдруг все  резко изменилось. На следующий день после того, когда арестовали того бармена, Эрика. Может быть, этот случай так повлиял на нее, ведь арест непосредственно касался Валери. Это из-за нее Эрик совершенно обезумел.  После этого Валери как будто вспомнила о  существовании своего мужа, и больше  не отпускала его от себя. Даже договорилась с Норбаном, чтобы Конрад ходил на работу три дня в неделю. Так часто и с такой упоительной страстью и нежностью  они не занимались любовью даже в первые дни после знакомства. Нет,  он не мог ошибаться,  в самые последние дни она просто светилась счастьем. Ее улыбка была прекрасной как никогда. Так не может улыбаться человек, думающий о смерти. Не должен. А она все же знала о том, что самолет не долетит. Откуда, это уже другой вопрос.   Значит, она  хотела  умереть. Значит, она не любила его. Значит, он был для нее лишь игрушкой. Значит - и жалеть не о чем. Альфонс, так альфонс!
* * *
  - Папа сейчас выйдет,- сказала Синтия, проводив Алана в гостиную.
Она предложила ему сесть и сама села напротив. Она так откровенно и непосредственно стала разглядывать его, что ему стало неловко. И чтобы не выглядеть круглым идиотом перед пятнадцатилетней  девчонкой, он ответил ей тем же.
Синтия была скорее похожа на мать, чем на отца. У нее были маленькие светлые глаза, смуглая кожа в веснушках, и коротко стриженные светлые волосы. Она была одета в клетчатое платьице с кружевами. "Паинька, а не девочка",- подумал Алан.
В какой-то степени они могли бы быть братом и сестрой, но вышло так, что у них были совсем разные родители.
Вспомнив, о чем говорили с ним гости Биорка и Гизеллы, когда он был в возрасте Синтии, Алан спросил с обаятельнейшей улыбкой:
- Ты учишься? В каком классе?
- Я учусь в балетном училище,- заявила Синтия не без хвастовства.
- Надо же!- вполне искренне поразился Алан.- Значит, будешь знаменитой балериной?
Синтия поджала губы и осторожно заметила:
- Если не надоест.
Конраду, стоящему за приоткрытой дверью, уже давно нужно было войти, но он медлил, прислушиваясь к разговору, и все больше удивляясь внешнему сходству Алана с матерью. Он испытывал необъяснимый страх перед грядущим знакомством и оттягивал его, сознавая, что минутная отсрочка только усиливает его волнение, но ничего не мог поделать с собой. Он не мог сказать Алану ни слова правды. Он мучительно думал о том, что могло быть известно Алану об истории его знакомства с Валери и об их отношениях. Он боялся попасться на лжи, которую не мог продумать во всех деталях, ведь в этом случае ему некому было заранее составить текст, и некуда было заглянуть в поисках ответов на те вопросы, которые мог бы задать Алан. Конечно, все сведения Алан мог получить только от Биорка. Но если бы Конрад мог знать, что было известно самому Биорку. Что Валери рассказала ему? Теперь это уже невозможно было узнать. Полная неизвестность. Так неожиданно открылась перед Конрадом сцена для настоящей дипломатии и настоящей политики. Человеческие мысли и отношения, пожалуй, самая сложная дипломатия и политика. И Конрад, конгрессмен Гильерон, всю свою жизнь живший по чужой подсказке, как послушная кукла, вынужден был впервые за восемнадцать лет принимать свои собственные решения.
Конрад увидел лицо Алана, и за мгновенье в его сознании пронеслось несколько картин, сменивших одна другую: Валери в первый их день, кивнувшая головой с длинными волосами в Голубой спальне, похожей на шкатулку;  Валери, белая, как мрамор, в то утро, когда он вернулся от Милены Златовой; фотография на стене: маленький мальчик, удивительно похожий на Валери...

* * *
... солнце залило всю комнату, по которой были разбросаны разные яркие большие и маленькие игрушки. Их было столько, что комната походила на целый магазин игрушек.
- Это комната моего сына,- уверенно заявил Биорк.
В тот миг Конрад был полон ненависти к Биорку, неизвестному человеку, ворвавшемуся в его жизнь с ужасным  известием. Но ненависть эта вплотную граничила с завистью: она оставила этому Венстхаллену гораздо большее наследство, она оставила ему сына... А он, Конрад, был для нее пустым местом, игрушкой...
* * *

       ОТ близости ключа в руках Валери сложный магнитный замок открылся, звонко щелкнув, и Валери легко откатила дверь в сторону.
... сверкающий до ослепления в ярких лучах высоко стоящего солнца; стройный, как стрела, серебристо-белый самолет, медленно кружась, как осенний лист, падал с ужасающей высоты...
            Она покачнулась и схватилась руками за стену, но тут же овладела собой и переступила порог своей квартиры. Конрад, который ничего не заметил, вошел следом.
- Должно быть, вам не очень по душе то, что каждый ваш шаг известен этой суровой даме, которая только что нам встретилась?- спросил Конрад.
- Вы ошибаетесь, Конрад. Наверное, вы имеете в виду сплетни, которыми иногда развлекается прислуга? Но кому она может рассказать обо мне? Только кому-нибудь из своих коллег, таких же смотрительниц порядка с других этажей или,
может быть, консьержу или дворнику. Но меня, как, впрочем, и моих соседей, не интересует болтовня обслуживающих нас лиц. Я даже не знаю, кто мои соседи, и видеть их мне приходилось всего несколько раз за то время, что я живу здесь. Уверена, что и обо мне им известно не больше.  Здесь никому ни до кого нет дела, и все делают, что хотят, не боясь вызвать чье-нибудь недовольство. Как видите, несмотря на то, что все здесь живут в одном доме, создается полное впечатление того, что ты живешь совершенно отдельно от всех, как будто в своем собственном особняке. Присутствие же такого рода персонала в доме просто необходимо. Вы же должны знать, как за последнее время возросло количество квартирных краж. А при таком наблюдении чужому человеку не удастся проникнуть в дом незамеченным. Консьерж всегда спросит, к кому он идет и, позвонив жильцу, убедится, что гостя действительно ждут. Если же случится попытка вооруженного нападения, консьерж успеет предупредить с помощью специальной сигнализации дежурных на верхних этажах и вызвать полицию. Наш дом расположен в таком уединенном месте, что эти меры совсем не лишние.
- Вы не боитесь так подробно рассказывать мне систему вашей безопасности?- улыбаясь, спросил Конрад.
Валери сняла с пальца тонкое золотое кольцо и бросила его в хрустальную пепельницу, стоящую на изящной полочке под зеркалом. Кольцо завертелось на месте, чисто звеня о хрусталь. Валери обернулась.
- Мне отлично видно, что вы не собираетесь применять полученные от меня сведения. Вас невозможно принять за преступника. К тому же, если даже меня и постигнет ограбление, это не произведет на меня особого впечатления; мне это безразлично.
Закончив разговор странной фразой, она снова повернулась к зеркалу, и ее взгляд вдруг застыл, прикованный к предмету, лежащему на полочке. Это был небольшой пушистый игрушечный зайчонок с длинными ушками и забавной мордочкой. Когда, уезжая, Валери в спешке собиралась в аэропорт, она, одевая сына, взяла из его рук эту игрушку, с которой он никак не хотел расстаться, и положила ее на полку. Потом она забыла о ней, и они так и уехали, оставив зайчонка дома. Алан, вспомнив о нем уже в самолете, долго плакал, и Валери с большим трудом удалось его успокоить, пообещав, что она обязательно вернется за игрушкой и привезет ее ему,  Алану.
Сейчас же она обрадовалась, что забыла ее здесь. Это была единственная вещь, принадлежавшая ее сыну, которая осталась вместе с ней.
- Ого, какой симпатичный,- Конрад, заметив взгляд Валери, взял игрушку и внимательно ее разглядывал .
- Да, мне он тоже нравится,- сухо заметила Валери, отбирая игрушку у Конрада и, сажая ее на прежнее место,- Проходите в комнату,- она показала рукой.
Направо из прихожей вел широкий коридор, в конце которого находилась дверь на кухню. Дверь из коридора направо вела в ванную, а дверь налево - в гостиную. Валери открыла эту дверь, и Конрад, недоуменно оглянувшись на игрушку, вошел. Валери с сумками прошла на кухню.
Конрад оказался в небольшой квадратной комнате с красными шелковыми занавесками на окнах, которые были сплошь украшены богатой вышивкой, изображающей пестрых бабочек и райских птиц, порхающих среди не менее ярких цветов. Напротив Конрада стоял блестящий полированный сервант. Лишь несколько хрустальных бокалов стояло за его стеклами, и он выглядел довольно пустым. Кроме серванта в комнате были телевизор, журнальный столик и большой мягкий
угловой диван также в красноватых тонах. Конрад прошел влево по пушистому красному ковру к окну и двери, ведущей на балкон, и распахнул ее. Вышитые занавески рванулись, открыв за собой сетку светло-красного тюля. Балкон, на котором оказался Конрад, одной стороной, правой, упирался в бежевую  бетонную стену, в то время как другая соприкасалась с воздухом. Сверху и снизу таких балконов не было. Подойдя к самому его краю, можно было видеть лишь абсолютно гладкую стену без окон, тянувшуюся на несколько этажей вверх, после чего она прерывалась такой же лоджией, а ниже балкона располагались жилые помещения ниже лежащих этажей. Таким образом, находясь на этом балконе нельзя было видеть ни одного чужого окна или балкона. Сверху нависал цветной пластиковый козырек, защищая от дождя и солнца маленький столик и два плетеных кресла, какие обычно бывают на летних дачах. Слева, куда не достигала тень от козырька, находился цветник, вмонтированный прямо в основание балкона и бросающийся в глаза пестротой теснившихся там настурций, маргариток и гиацинтов, которые уживались вместе непонятным образом. Внизу качались деревья оунричского парка, простирающегося своей темной зеленью далеко вперед, за которыми возвышались высокие белые здания по обеим сторонам Ран-авеню.
Конрад вернулся в комнату и вдруг прямо перед собой увидел висящую на стене картину в золоченой раме. Она совсем не подходила ко всей обстановке комнаты, которая была довольно современна, в то время как от картины веяло глубокой стариной. Конрад плохо разбирался в живописи, однако припомнил, что картина чем-то ему знакома. Он мог видеть что- то подобное в многочисленных альбомах с репродукциями, которые коллекционировала его мать. По форме картина представляла собой сильно вытянутый по ширине прямоугольник. В его левой части была изображена полулежащая красивая женщина с золотистыми волосами, справа было помещено изображение мужчины, который лежал, опираясь на локоть и, запрокинув темноволосую голову так, что лицо его трудно было разглядеть. Самым замечательным на картине было выражение на прелестном лице молодой женщины, которая показалась Конраду похожей на хозяйку квартиры. Она печально смотрела куда-то вдаль, не обращая никакого внимания на спящего мужчину, и ее грусть была так притягательна для взгляда, что Конрад невольно задержался и стал внимательно вглядываться в необычное лицо.
- Эту копию я сделала, когда была в Лондоне,- услышал он голос Валери Рэгонар, незаметно к нему подошедшей,- правда, Венеру я написала немного похожей на себя, поэтому, наверное, картину все же нельзя считать абсолютной копией, хотя и с подлинной Венерой есть большое сходство. Надеюсь, вы узнали? "Венера и Марс" Боттичелли.
- Значит, вы художница?- с интересом спросил Конрад.
- Да.
Она сказала это вдруг с тяжелым вздохом и разом погрустнела. Ее рука упала с его плеча.
- Только не очень хорошая,- добавила она, невесело улыбаясь.
- Однако мне кажется, что эта копия вам удалась,- заметил Конрад, хотя так и не вспомнил, видел ли он эту картину прежде.- Какие же картины вы обычно пишете?
Она вскинула тонкие брови, задумалась.
- Я почти не пишу картин. То есть, я, конечно, занимаюсь живописью, но не она составляет мою основную работу. В основном я делаю графические работы, рисунки. Я - художник-иллюстратор.
- О, это очень интересно!- воскликнул Конрад.- Мне хотелось бы взглянуть на ваши рисунки. Надеюсь, я их увижу?
- Если хотите... Только позже,- сказала Валери.
Блестя в солнечных лучах, по комнате летали вышитые птицы и бабочки.
- Сейчас мы будем завтракать,- вдруг объявила Валери с улыбкой и, опередив возражение, которое готово было возникнуть на лице Конрада, добавила:- Надеюсь, что вы составите мне компанию. Сейчас я пойду и все приготовлю, а вы, если желаете, можете принять ванну.
Она вышла в дверь налево и тут же вернулась. Через ее локоть были перекинуты длинный махровый халат и полотенце. Повесив их на плечо Конраду, она слегка подтолкнула его к двери:
- Ну, идите же.
Оставив Конрада наедине с ярко-синими кафельными плитками и собственными спутанными мыслями, Валери вернулась в комнату и переоделась в домашнее клетчатое платье, став до удивления похожей на традиционный образ домашней хозяйки, какой ее изображают на рекламе стирального порошка или средства для полировки мебели. Ее темные кудри, оказавшиеся модным париком, переместились в ящик платяного шкафа, а свои собственные волосы, длинные и светлые, пепельного оттенка, она собрала в узел, скрепив фигурной шпилькой. Валери не любила готовить, но сейчас она делала это с удовольствием. Она чувствовала себя хозяйкой, готовящей обед для своего мужа, пришедшего со службы. Это было похоже на игру. Никогда Валери не испытывала ничего подобного. Столь обычные для большинства женщин домашние заботы были для нее новыми и приятными. Ее завтрак  был очень простым и состоял почти из одних полуфабрикатов, купленных в супермаркете. Она жалела, что не имеет времени, чтобы приготовить что-нибудь настоящее. Но она была уверена, что ей еще представится такая возможность. Она даже не допускала в мыслях, что Конрад не останется с ней надолго.
Конрад был ей нужен, она понимала это все отчетливее. Она так устала от одиночества, что присутствие рядом близкого человека было ей просто необходимо. Но теперь она  знала и самое главное: именно Конрад был ей нужен и никто другой. Она опять не ошиблась и с гордостью отметила про себя, что и на этот раз ее верное правило подтвердилось. Еще ни разу она не пожалела о  каком-либо своем поступке, потому что прежде, чем совершить даже самый маленький шаг, она размышляла и анализировала тщательно и быстро одновременно, приходя к полной и абсолютной убежденности в его верности или необходимости.
Никакие чувства не могли помешать работе этого безупречного устройства, каким являлся ее разум,  хотя именно чувства иногда инициировали весь этот сложный процесс размышлений.  Она даже не вспомнила о том, что сейчас на месте Конрада мог и должен был быть Эрик, о котором она так долго думала в последнее время. О том, что буквально за минуту резко изменила свое решение, увидев отражение незнакомого парня в зеркале.  О том, что Эрик мог почувствовать, когда она попросила его обратиться к Конраду. Почему она не подошла к парню сама, а заставила делать это влюбленного в нее молодого человека? Просто ей было так удобней. Шейла никогда не причиняла кому-то боль намеренно, но поскольку сама была человеком скупым на эмоции, часто ей просто не приходило в голову, что ее слова или действия могут кого-то ранить. Никогда в жизни не испытав чувства обиды, она не задумывалась о том, что может твориться в душе даже близкого человека, если это не было действительно важным для нее самой. Обычно она обращала внимание совсем на другое, и редко ошибалась при этом. Ее точный аналитический ум быстро изучал и оценивал любые ситуации. Она имела прекрасно тренированную память, умеющую сохранять лишь самое необходимое, не обращая внимания на незначительное с ее точки зрения;  то, что она запоминала, хранилось долго, и в любой момент она могла восстановить нужную информацию с точностью электронной машины. Ее феноменальными способностями удивлялись и восхищались все знавшие ее люди. Напряженное состояние мысли стало для нее жизненной необходимостью, способом существования. Она захотела нарушить свою жизнь и внесла в нее изменения, которые принесли ей облегчение, но ненадолго. Она искала нового,  она дала свободу своим желаниям, которые раньше таились в глубине ее души, и даже она сама, вероятно, не подозревала о них, ибо она имела привычку осуществлять любые свои желания и имела для этого возможности.  Она изменилась, вернее, сама изменила себя, захотев этого и, как обычно, исполнив свое желание. Она захотела стать обычной. И она стала такой, парадоксально сохранив в себе свою необычность, смешав в себе несовместимое
Раскрасневшийся от пара и горячей воды, Конрад появился в дверях кухни, облаченный в длинный халат. С его мокрых волос капала вода, и он усиленно вытирал голову полотенцем. Он поднял глаза на Валери, которая не отрываясь глядела, на него, явно любуясь и ничуть этого не скрывая. Она опять была другой? Если какие-то полчаса назад она была почти классически красивой, что так подходило к их разговору о живописи, то сейчас ее можно было назвать просто милой   что, однако, было ничуть не хуже.
- Тебе так идет это платье. И без парика тебе гораздо лучше,- просто сказал Конрад, потому что не мог в этот момент сказать ничего другого.
То, как произошло их знакомство, казалось ему далеким, никогда не случавшимся событием. Как он мог сравнивать ее, эту симпатичную девчонку, с ненавистной Норой  Гвендлайн. Ведь Валери он знает давно, так давно, что даже трудно вспомнить. Она - славная, похожая на сокурсницу из колледжа. Как она улыбается! Сейчас он подойдет и поцелует эту улыбку. Конрад сделал шаг к Валери, но едва заметный блеск ее глаз вдруг остановил его. Все же в ней было что-то такое, что она не сумела скрыть. Какая-то тяжелая печаль лежала на всем ее облике, горя в глазах блеском, как от навернувшихся слез.
Валери сразу же почувствовала в Конраде эту перемену. Она знала, что выдала себя. Но, несмотря на вновь возникшее отчуждение, она приняла начатый Конрадом дружеский тон и, обратившись к нему, пригласила:
- Садись,- она кивнула на плетеное дачное кресло.
Неудача ничуть не смутила ее, оставив где-то в глубине лишь легкую досаду.
Конрад сел за уже приготовленный стол и нерешительно взял в руки ложку.
Валери налила в тонкую фарфоровую чашечку черный, как смола, кофе и поставила ее перед Конрадом. Неожиданно зазвонил телефон, стоящий на маленьком стенном шкафчике. Валери сняла трубку:
- Слушаю.
- Ты уже вернулась? Я так и думал. У меня к тебе дело. Здравствуй, Шейли...
- Здравствуй. Мы же договорились, Рэй...
- О, прости. Всегда забываю...
- Теперь уже вроде  и все равно, но я слишком завязалась здесь. Поэтому больше не оговаривайся, ладно? Мне передали, ты звонил мне?
- Зайди ко мне завтра. Мне кажется, весьма серьезное дело. Касается тебя.
- Рэй, меня не могут касаться серьезные дела. У меня нет их. А вот у меня к тебе тоже дело, но касается совсем не меня, так что завтра я непременно зайду. Пока!
Валери вздохнула, села, подперев голову рукой,
- Что, у тебя неприятности?- спросил Конрад, непринужденно развалившись в кресле с чашкой кофе в руках и глядя ей прямо в глаза. К нему вернулась его прежняя манера держаться, нарочито уверенная и слегка развязная.
- Не думаю. У меня не может быть неприятностей. Во всяком случае, тебя это ни в коей мере не коснется, так что, можешь не беспокоиться.
Она произнесла эту довольно грубоватую фразу совершенно спокойно и без интонации грубости. Однако он опять сбился, и его снова охватила неуверенность.
Валери молчала, медленно размешивая маленькой серебряной ложечкой сахар в кофе. Солнце  освещало ее строгое лицо, лишь под глазами лежали темные тени. Только сейчас Конрад заметил, как устало она выглядит, и как неожиданны едва заметные морщинки на молодом лице.
- Вас по-прежнему не интересует, что будет дальше?- она повернулась к Конраду.- Мне не нравится это. Безразличие - самое худшее, что может случиться с человеком.
- Нет, это не так,- возразил Конрад.-  Мне, конечно, не безразлично, для чего я здесь оказался, но я думаю, что вы сами все скажете, когда сочтете нужным.
- Ну что же, надо отдать вам должное, вы обладаете отличной выдержкой. Сейчас вы все узнаете. Почти все,- уточнила она, вернув себе легкую улыбку.- Итак, вам известно, что я художница. У меня есть некоторые знакомые, которые могли бы найти для вас подходящую работу. Вы ведь без работы сейчас?
- Допустим, хотя не знаю, на каком основании вы сделали подобный вывод.
- Это очевидно, как и то, что вы приехали издалека несколько месяцев назад. Вам пришлось сменить несколько мест, где по разным причинам вам не удалось устроиться надолго. Вы же работали и в доме моделей Норы Гвендлайн, но и там не задержались.
Конрад смотрел на нее с искренним удивлением, и Валери поняла, что ни в чем не ошиблась.
- Какое у вас образование?- спросила она.
- Я бросил юридический колледж на третьем году.
- Вероятно, что-то случилось?
- Да, у меня погиб отец, и вскоре мы разорились. Как вам удалось узнать все это?
- Просто предположения, ничего больше. Так вам нужна работа?
- Необходима. Если это осуществится, я буду вам  очень благодарен. Чем смогу...
-  Мне от вас ничего не нужно.  Завтра же все будет улажено.
Конрад согласно кивнул, но, по-видимому, что-то еще не давало ему покоя. Выдержав паузу, он спросил:
- А все же, почему вы там,  в кафе пригласили к себе в машину именно меня?
Она неожиданно улыбнулась так легко и открыто на его вопрос, прозвучавший  наивно и  носящий оттенок любопытства и непосредственности.  Как будто только что не разговоривала с ним как на допросе в полиции или на официальном собеседовании.  Даже ее голос стал другим, более теплым и близким.
- Не знаю. Как можно это объяснить? Ты мне понравился, и мне захотелось помочь тебе. Разве я поступила так напрасно?
Он рассказал ей все, что с ним случилось. Начиная с того, когда еще жив был отец. Потом о том, как приехал в Город, случайно, потому что было все равно. О том, как работал и просто болтался по улицам. Начал рассказывать об ателье Гвендлайн и хотел утаить причину своего ухода, но Валери вдруг начала говорить сама, продолжая его рассказ, и воспроизвела действительность довольно точно, снабдив свое повествование даже некоторыми  подробностями. Конрад был ошеломлен:
- Ты все обо мне знаешь! Можно подумать, что ты следила за каждым моим шагом.
Она пожала плечами:
- Когда я первый раз увидела тебя там, я уже знала, что будет так, ведь мне хорошо известно, что представляет собой это заведение. Одного я тогда не могла знать: чем все  закончится.  Ведь я тогда не знала, кто ты.

* * *
Голубая комната в квартире Валери служила спальней. Ее стены были обиты блестящей голубой тканью, затканной голубыми цветами, и это делало комнату похожей на внутренность дорогой шкатулки. На окнах были занавески из той же ткани, и еще одни,  более темные и плотные, на полу - голубой ковер. А наверху - было голубое небо. Нет, не настоящее, а написанное на потолке как фреска. Оно было похоже на то небо, какое можно увидеть на старинных плафонах в соборах Италии, но  на этой росписи не было традиционных богов и богинь, которых старательно выписывали великие мастера. Было просто - небо. Чистое и голубое, лишь несколько небольших золотистых облачков оттеняли его голубизну, создавая впечатление вечного солнечного дня.
Всего в квартире было семь комнат. Она предоставила ему отдельную  гостевую комнату, небольшую, но уютную. И он этим был весьма озадачен. Но, конечно, он не мог там остаться. Даже допуская возможность того, что он понял ее неправильно, он не мог не попытаться сделать то, чего ему хотелось больше всего. Конрад сам пришел к ней.
Сначала ему показалось, что она уже спит. Почувствовав, что ведет себя слишком бесцеремонно, он решил уйти, но увидев эту девушку  лежащей в постели, совершенно незащищенную, в слабом вечернем свете, проникающем из-за плотных темных штор, он задержался в дверях, позволив себе хотя бы недолго посмотреть на нее. Длинные светлые волосы разметались по подушкам. Запястье ее руки, лежащей поверх одеяла, выглядело таким тонким и хрупким.  Ее лица не было видно, она лежала спиной к двери, и оттого Конрад почувствовал в ней безграничное к себе доверие, которое, конечно, не хотел никаким образом нарушить.  Он замер на месте, задержав дыхание,  и не понимая, как ему поступить, чтобы не совершить ошибку.
На самом деле, Валери проснулась именно в тот момент, когда Конрад только прикоснулся к ручке двери в ее спальню. Она  всегда, даже очень уставшая,  спала так чутко, как только может спать человек всегда готовый к опасности. В действительности,  если бы ей на самом деле угрожала опасность, ничто не смогло бы ее спасти. У нее не было никаких навыков, кроме быстроты мысли. Руки были слабыми, хотя она умела  метко стрелять, но пальцы разжимались сами уже после  третьего-четвертого выстрела. Не говоря уже о том, что, конечно, она не смогла бы ни сильно ударить кого-то, ни отпрыгнуть и убежать. Для нее это было невыполнимо.
Но она никогда не ошибалась в людях.
Она повернулась к нему и тихо сказала:
- Иди ко мне.
И улыбнулась.
Конраду не нужно было повторять дважды.  Уже не было причины сдерживать все нарастающее желание, через секунду он был рядом с ней и  целовал ее, и хотя ее губы были почти неподвижны, он слышал,  как бешено колотится ее сердце и срывается дыхание, ощущал всей кожей, как она прижимается к нему все крепче, и чувствовал, как последние мысли покидают его сознание на эти мгновения.
И он оказался именно таким, как она хотела…
* * *
- Что это?- с испугом спросил Конрад, осторожно проводя пальцем по большому грубому  шраму  на гладкой коже под левой ключицей Валери.
- Нужно было достать пулю, - спокойно объяснила она.
- В тебя стреляли?- ужаснулся Конрад.
Она пожала плечами:
- Несчастный случай. Не хочу об этом говорить.
Пуля прошла немного сверху, задела легкое и застряла, раздробив ребро. В муниципальном госпитале, куда ее доставила обычная «скорая»,  не задумывались над тем, чтобы сделать разрез аккуратно, речь шла о ее жизни, но прооперировали ее чисто,  предъявлять какие-либо претензии было бы неправильно. Конечно, открытые коктейльные платья  были теперь не для нее.  Но шрам можно было бы подшлифовать и подправить в хорошей клинике пластической хирургии.  Она до сих пор этого не сделала. Только на мгновение у нее появилось сожаление об этом. А потом опять стало все равно.
* * *
Быть может, от резкого контраста ей вспомнилась ночь, которую она пережила на второй день своего пребывания в Городе. Окружающая ее обстановка сменилась абсолютно, и условия, в которых она оказалась, были для нее непривычными. Раньше ее жизнь была быстра и суматошна, серьезна и деловита. Ее окружало множество людей, известных и незнакомых; постоянно она была занята делом и не имела ни одной спокойной минуты. Приехав в Город, она ощутила себя на дне глубокого колодца, где нет никакого движения, никакой жизни, в которой она могла бы участвовать. Ей стало неудобно и тяжело. Она понимала, что это вполне закономерный переходный период, который должен в скором времени кончиться; что она постепенно привыкнет к новому образу жизни, и ей станет легче. Но, несмотря на это, ей, к сожалению, не удалось избежать страшного приступа отчаяния, который произошел с ней той ночью и поразил даже ее саму своей силой и неизбежностью.
Она не могла сидеть дома. Одиночество настолько сильно сдавливало  ей сердце, что слезы подступали к глазам и искажали лицо морщинами. Оставив спящим   Алана, она стремительно выбежала из квартиры, спотыкаясь на высоких тонких каблуках и оставив в удивлении дежурную на этаже. Валери даже не предупредила женщину о том, что в квартире остался маленький ребенок. Она совершенно не подумала об этом; что-то случилось с ее сознанием, и мысли, всегда четкие и продуманные, приняли вдруг сумбурный хаотичный характер и потеряли управление. Валери не знала, чего она хочет; не понимала, что делает; отчаяние полностью поглотило ее волю и лишило ее разума. Она вывела машину из гаража и понеслась по аллеям оунричского парка по направлению к Ран-авеню. Там была жизнь. Было время, когда вовсю работали ночные бары и кабаре, игорные дома и прочие развлекательные заведения, на недостаток которых Город пожаловаться не мог. Валери необходимо было чье-нибудь общество, и она была готова искать его в самых невероятных местах, там, куда в другое время и в другом состоянии ни за что бы не пошла. Она мчалась на бешеной скорости, не соблюдая правил, хотя имела обыкновение вести машину грамотно и осторожно. Вылетев на закрытом повороте, она чуть не врезалась во встречный "ситроен", но, резко свернув в сторону и, заскрежетав тормозами, тут же исчезла, не увидев, как водитель "ситроена" плюнув, выругался и, хлопнув себя по лбу с довольно свирепым выражением лица.
Ран-авеню сияла разноцветными огнями. Здесь Валери немного успокоилась и сбавила скорость. Происходящее на улице напоминало карнавальное шествие. Людей  было очень много, как и машин, стоящих у кромки, и Валери с трудом удалось припарковать свой автомобиль. Выйдя из него, она тут же оказалась в толпе фантастических персонажей. Здесь были разнообразные проститутки в невероятных нарядах из блесток и перьев, напоминающие восковых кукол. Меж ними сновали бойкие торговцы контрабандой. Подозрительного вида субъект в низко надвинутой на глаза потертой шляпе, не глядя на Валери, почти шепотом пробормотал что-то насчет кокаина, и, не дождавшись ее ответа, мгновенно исчез, слившись с толпой. Разные мужчины, принимая ее за проститутку, так как других женщин здесь просто не могло быть, заговаривали с ней, но она, ничего не слыша, шла вперед мимо освещенных широких витрин с рекламными вывесками и хохочущих людей, стоящих у распахнутых дверей кабаре. Она была по-прежнему одинока, не воспринимая окружающего ее настроения, как будто находясь в невидимой непроницаемой оболочке. Наконец она остановилась и села на бетонный выступ здания под стеклянной витриной, прикрытой изнутри лиловой занавеской. Отчаяние вырвалось на свободу, и Валерии разразилась страшными рыданиями. Долгое время ни одной слезинки не выходило из ее глаз, и никто не видел ее плачущей. Сейчас же все слезы, скопившиеся  за много лет, прорвались, как бурная река, смыв давно уже осознанную и намеренную иллюзию, и Валери поняла, что одинока была всегда, с момента своего появления до настоящего момента, и что ее приезд в Город, хотя и изменил ее жизнь, но не лишил и не мог лишить ее одиночества. Она рыдала, закрыв лицо руками, слезы струились сквозь ее пальцы; и никому она не была нужна - так ясно стояло это теперь перед ней.
Вдруг она отняла руки от заплаканных глаз, потому что почувствовала необходимость видеть происходящее вокруг. Какое-то внутреннее предчувствие охватило ее, и она все больше не могла понять, что с ней происходит. Повинуясь непонятному влечению, она устремила взгляд в ночное небо. Свет из широких окон и мелькание цветных рекламных огней сначала мешали ей вглядеться, но потом они вдруг исчезли, или ей только показалось это, но кроме черного, без единого огня, неба она ничего не различала.
Сверкающий до ослепления в ярких лучах неизвестного источника света, неожиданного в таком черном еще миг назад, небе; стройный, как стрела, серебристо-белый самолет неподвижно висел в воздухе. Самолет не двигался с места, как если бы он был наполнен легким газом наподобие воздушного шара или дирижабля. Но вот какое-то движение передалось ему по непонятной причине, и он стал слегка колебаться, по-прежнему не сдвигаясь с места. Наконец, колебание достигло, по-видимому, критического значения, и самолет стал медленно кружиться, одновременно опускаясь так легко и плавно, как падает снег в тихую погоду, как кружится слетающий с голой осенней ветки пожелтевший поздний листок. Валери смотрела на это падение, которое было, казалось, бесконечным, и ей ничуть не было страшно. Наоборот, видение успокоило ее, после чего так же медленно и легко растаяло в небе, погасив и тот яркий свет, который сопровождал его.
Валери огляделась. По-прежнему вокруг сновали люди, не обращая на нее ни малейшего внимания; слышались веселая музыка и смех. Валери уже немного успокоилась и вновь обрела твердость духа. Она поднялась и пошла обратно к тому месту, где оставила автомобиль, от которого успела уйти довольно далеко. Ей снова пришлось проходить сквозь уличное оживление, но теперь она принимала его с осознанным спокойствием, держась немного надменно, встречая обращенные к ней случайные взгляды снисходительной улыбкой, полной достоинства. Встретившись с ней глазами, все эти персонажи ночных улиц опускали их,  как бы наткнувшись на невидимую преграду, и никто из них уже не посмел обратиться к ней, чувствуя в ней что-то  чужое, даже враждебное. Ее обходили стороной,  и могло показаться, что толпа расступается, пропуская ее вперед. Наконец Валери добралась до своего "бьюика". Ей не хотелось возвращаться домой. Теперь, когда она таким странным образом вновь обрела себя, одиночество уже не тяготило ее так сильно. Приступ прошел, но она все же хотела оставаться на людях. Она села в машину и, глядя в зеркальце, уничтожила следы слез на лице. Затем спокойно вывела автомобиль и поехала вдоль Ран-авеню. Ей хотелось найти какое-нибудь маленькое кафе, где можно было бы спокойно посидеть и окончательно прийти в себя. Все то, что было на самой Ран-авеню, ей не подходило, поэтому она вскоре свернула и оказалась на узкой боковой улице, где было менее людно и более темно. Она вела машину медленно, стараясь заметить вовремя цель своих поисков, но, однако чуть не проехала мимо уродливой массивной двери, рядом с которой в серой бетонной стене зияли три узких окна, выложенные из цветных стеклышек, сквозь которые проникал слабый свет. Валери остановила машину, тщательно закрыла ее и включила сигнализацию. Ей вдруг вспомнилось, что когда она останавливалась на Ран-авеню, то совершенно забыла обо всех этих предосторожностях, которые сейчас выполнила механически, почти не думая, поскольку они были для нее привычны.
В этом кафе неожиданно для Валери оказалось нечто вроде молодежного клуба, и обстановка была приятна для нее. Она села на табурет возле стойки, где хозяйничал симпатичный молодой бармен с тонкими аристократическими усиками. Это и был ЭрикХадсон. Они быстро разговорились. Эрик познакомил ее со своими друзьями, и она легко вошла в их круг, оставаясь, однако абсолютно непохожей на всех.
* * *
"Такого никогда больше не будет со мной",- уверенно думала Валери Рэгонар, вспомнив ту, страшную для нее, ночь, которая все же оставила неизгладимый след в ее памяти, ибо она узнала в себе новую слабость, скрытую до того момента, и испугалась, боясь с ней не справиться.
Но не было такого, с чем бы она не справилась. Слабость эта обернулась для нее выходом, но Валери не спешила им воспользоваться. Конрад вдруг, совершив невозможное, лишил ее одиночества. Она узнала новое состояние души и сердца, обрадовалась этому открытию и не хотела думать о том, что знала точно - скоро это кончится.
* * *
- Добрый день,- сказал Конрад.
- Здравствуйте, г-н Гильерон,- ответил Алан поднявшись.
Синтия подошла к отцу, взяла его за руку и тихо шепнула:
- Папа,- она поцеловала его в щеку,- только не лги ему ни в чем,- и вышла из комнаты.
"Если бы ты знала всю правду, Синди,- подумал Конрад,- то никогда не сказала бы мне этого".
- Итак,- он обратился к стоящему перед ним Алану,- я слушаю вас.
Сказал это так, будто сидел в своем рабочем кабинете. Но для начала это было лучшим, что он мог сказать.- Садитесь,- он кивнул, сам сел напротив.- Курите?
- Нет.
- Похвально. Я, признаться, в вашем возрасте был уже заядлым курильщиком. Простите, сколько вам лет?
- Двадцать один.
   "Когда я встретил Валери, мне было двадцать два, а ей двадцать. Сын старше матери".
- Так о чем вы хотели говорить со мной?
- Должно быть, вы уже знаете, зачем я приехал? Ваша супруга...
- Да, Джоан сказала мне. Алан Венстхаллен? Я знал вашего отца.
- Но мою мать вы, вероятно, знали лучше?
- Валери Рэгонар?
- Ее звали Шейлой Морин.
- Я знал ее как Валери Рэгонар и всегда называл именно так. Чего же вы хотите от меня?
 - Мне было три года, когда она погибла. Но я очень хорошо помню ее. И всю жизнь мне не дает покоя вопрос, почему это случилось. Я давно готовился к этой поездке. Я хотел бы поговорить со всеми людьми, которые знали ее незадолго до гибели. Я хочу знать, каким она была человеком. Как жила. Как относились к ней люди. Как она относилась к людям. Вы понимаете меня? И, прежде всего, я хотел бы поговорить о ней именно с вами. Ведь вы были ее мужем. Вы видели ее чаще, чем другие. Понимаете?
Конрад улыбнулся и вежливо пожал плечами:
- Я был ее вторым мужем.
- С отцом я уже говорил о ней.
- Боюсь, что я мало что смогу добавить к его словам. Он знал ее гораздо лучше.
- Но все же. Ведь вы не откажете мне?
Конрад  опять улыбнулся:
- Попробую вам помочь. Но не обещаю многого.
- Давайте начнем с самого начала. Как вы познакомились?
"Знает или не знает?"
- На улице. Вернее в кафе. Ну, знаете, как это бывает, она мне понравилась, и я подошел к ней.
- Вы тоже тогда жили в Городе?
- Да.
- А кем вы работали?
"Это допрос, а не разговор. Но выставить вон этого настырного юнца я не могу. Бесспорно, он знает что-то обо мне."
Тогда я был без работы.
- Отец говорил, вы работали в каком-то ателье? Манекенщиком?
- Мы говорим о Валери, а не обо мне.
Алан не мог не заметить, как заметались светлые глаза в тщетных поисках помощи. Чего он боится? Своего прошлого? Почему, собственно, нужно жалеть его? Тряпка. Разве он мог  защитить  ее? Он даже за себя постоять не может. Выбить из него все. И если Оливии, такой кроткой с виду, но все же истинной итальянке,  удалось, говоря так долго,  не сказать почти ничего, хотя сказать было что, это чувствовалось, то из господина конгрессмена нужно выбить все до конца. Он был с ней и не мог спасти ее. Такого простить нельзя!
- Скажите, господин Гильерон, почему вы женились на ней? Вы любили ее?
- Ну, конечно. По-моему, это ясно.
- А спустя какое время после вашего знакомства вы приняли такое решение?
- Какое это может иметь значение?
- Вы были без работы. Жениться в таком положении.
- Я нашел работу. В издательстве Рэя Норбана.
- Это она помогла вам туда устроиться?
- Ну да,- Конрад тяжело вздохнул, как будто его заставили признаться в неблаговидном поступке,- они были хорошо знакомы.
- И когда вы поняли,  что в материальном смысле стали на ноги, вы сделали
ей предложение?
* * *
КОНРАД не слышал, как она вошла. Он думал о ней. Как странно, что судьба  свела его с такой удивительной девушкой!  Несмотря на ее очень молодой возраст,  в  ней чувствовалась поразительная уверенность и осмысленность жизни. Он с удивлением и уважением прислушивался, как Валери ведет переговоры по телефону, не только с Норбаном, с другими, неизвестными ему партнерами. Какие точные приводит аргументы в спорных вопросах, как может только одной интонацией голоса убедить в своей правоте.  Она была лидером, это бесспорно, и эта роль превосходно ей удавалась. Единственно что, иногда ему казалось, что она выполняет эти функции как бы нехотя, подчиняясь какой-то неведомой  силе. Но кто бы мог ее заставить делать хоть что-то кроме нее самой? Тем удивительней и контрастней было ее поведение по отношению к нему.  С ним она становилась простой девушкой. Мягкой, иногда застенчивой. Может быть даже влюбленной. Она  почти никогда не проявляла инициативы в их любовных отношениях, но в ней было столько несомненной  тихой страсти, что он был  благодарен ей, что именно здесь роль лидера она предоставляет ему. Это было не то, что с Миленой, которая была действительно ослепительной красавицей и много чему его научила, но от которой он быстро уставал во всех смыслах.  Валери нисколько его не утомляла, ему хотелось находиться с ней постоянно. Хотя бы просто видеть ее, смотреть, как она готовит, как рисует, просто ходит по квартире или гуляет по парку.  Он чувствовал себя совершенно счастливым, пребывая  в каком-то упоительном забытьи и  представляя ее рядом с собой. "Валери... Валери..,- шептал он и улыбался с закрытыми глазами.- Я люблю тебя..."
Она положила руки ему на плечи, и он открыл глаза.
Через полчаса в Голубой комнате, когда он уже почти засыпал,  в ощущении полного счастья, она сказала:
- Я хотела бы выйти за тебя замуж, Конни.
И он мгновенно проснулся.
Жениться на ней! Это невероятно. Ему сразу показалось, будто его завлекают в западню. Такую привлекательную, что трудно удержаться. Валери Рэгонар, талантливая успешная художница, имеющая роскошную квартиру, новый  автомобиль и, вообще, уйму денег, хочет выйти замуж за нищего. Почему? Не потому ли, что этот голодранец удивительно красив? Купить его красоту, чтобы было чем хвастаться перед подругами? Но у нее не было подруг. Во всяком случае, он не знал ни одной. Но еще у него есть то, что имеет ценность только для нее одной. Любовь к ней. И она знает об этом. Она хочет выйти замуж за человека, который любит ее! Что же здесь невероятного? А сам этот человек хочет жениться на ней? Это было бы верхом его желаний, но разве он сам посмел бы предложить ей такое? Он ведь мужчина, это он должен обеспечивать  жену и будущих детей. По крайней мере, такие понятия были воспитаны в нем с детства. Его мать никогда не работала. Хотя именно такая позиция привела их семью чуть ли ни к нищете, когда они лишились единственного надежного источника дохода после гибели организатора и  устроителя их жизни, каким был его отец. Правильно это было или нет, Конрад никогда не задумывался.  Но в сложившейся ситуации именно Валери, пожалуй, должна была сказать первое слово. И если она сказала его, то значит, и она любила? Зачем же еще ей это было нужно? Без свадебного торжества, без подарков и гостей, даже без  поездки куда-нибудь хотя бы на несколько дней?
Зачем же еще?
* * *

И Конрад почувствовал, что если он скажет неправду, новый вопрос Алана моментально выведет его на чистую воду. Все те мысли, которые проносились в его сознании, будто бы были отчетливо видны снаружи, так как Алан, храня на лице вежливое и спокойное выражение, явно читал эти мысли, готовый в любой момент уличить его во лжи.
"Боже мой! Как можно было забыть об этом! Перед кем я хотел скрывать что-то! Ведь это  ее сын. Разве можно было лгать  ей? А это точно ее сын. Ее глаза! Ее улыбка! Как глупо. За что, Валери? За что ты опять мучаешь меня? Какой жестокой ты оказалась... "
-Она сама предложила мне жениться на ней, - сказал Конрад.
- Значит, по существу вы жили на ее средства. Скажите, это вас унижало? Вы чувствовали себя зависимым?
- Нет! Мне и в голову не приходили такие мысли. Я просто любил ее и не думал о деньгах. Они были, вот и все.
- И вас не интересовало, откуда у нее эти деньги? Как она достает их? Вообще, как она живет? И вы говорите, что любили ее? Вы ведь совсем не знали ее, как же могли любить? Вы просто упивались собственным счастьем, а то, откуда оно, вас не интересовало!
- Но она сама скрывала все от меня. А я не хотел досаждать ей назойливым любопытством. Все равно, от меня ничего не зависело.
- Да вас это устраивало! Не знать ничего. Почему она погибла?
Конрад вздрогнул, как от удара и поднял на Алана непонимающий взгляд.
- Авиакатастрофа.
- И вы до сих пор верите в это? В то, что она была случайна?
- Что?- Конрад даже привстал,- вы тоже? Я... Ко мне только вчера пришла эта мысль. За эти восемнадцать лет я даже не мог подумать, что здесь что-то не так. Но вчера... Я узнал, что вы приехали. Я вспоминал, как все было перед тем, как она исчезла. И мне почему-то показалось, что она что-то знала. Она написала мне письмо.  Почему-то прощальное. Так сказал ваш отец. Биорк. Правда, я так и не прочел его.
- Вот оно,- Алан протянул ему вчетверо сложенный листок.
"Конни, мой милый Конни..."
- Да,- вздохнул Конрад, прочитав письмо,- жаль, что я не знал этого раньше.
- Когда раньше? Письмо здесь ни при чем. Знать нужно было раньше ее смерти.
- Вы обвиняете меня? Но что я мог сделать? Я же ничего не знал!
- И ничего не замечали в ней?
- Нет, ничего. Она казалась счастливой.
Вы не любили ее, Конрад.
- Может быть. Но мне казалось, что любил. Пусть я ошибся, но неужели моя вина так велика?
- Как вы жили эти восемнадцать лет? Вы вспоминали о ней?
- Да, конечно.
- Вас раздражала шумиха в печати вокруг ее имени? Но это принесло вам немало дополнительных средств. Не думайте, что я буду претендовать на них. Я просто хотел попросить вас показать мне все те книги, которые были изданы о ней и ее творчестве. Ведь вы так ничего существенного и не смогли сказать мне о ней. Может быть, в этих книгах я что-нибудь найду. Они сохранились?
Конрад, совершенно уничтоженный, ссутулившись, поднялся из-за стола.
- Конечно, подождите минутку.
За закрытой дверью он прислонился влажным лбом к стеклу книжного шкафа. Что случилось? Почему этот мальчик вдруг так припер его к стене? Почему эти глаза смотрят на него с таким укором? В чем он виноват? В том, что действительно слишком быстро забыл Валери? И не вспоминал о ней? Но ведь никакой Валери не было! А Шейлу Морин он никогда не знал.
Вот эти книги,- сказал Конрад, положив перед Аланом стопку книг и альбомов.
Алан быстро просмотрел названия на обложках:
"Шейла Морин", "Живопись Шейлы Морин", "Автор известен" (рассказ о Шейле Морин) и тому подобное. Но вот в его руках оказалась книга небольшого формата и объема со странным и заманчивым названием:" Загадка двойной гибели". (О.Залар объясняет удивительную связь между гибелью известной художницы ШейлыМорин в авиакатастрофе и падением с 27-го этажа некоего Аце Йоланда.)"
- Что это?- спросил Алан, показывая книгу Конраду.
- По поводу этой книги,- он провел рукой по лбу,- у меня было особенно много неприятностей. Я даже не знаю, на каком основании издана эта книга. Репортеры измучили меня после ее выхода. Они приставали ко мне с расспросами: кто такой этот Аце Йоланд? Но я понятия не имел о нем. Они спрашивали меня об отношениях моей жены с этим типом, но я ничего не знал и не мог понять. Автор книги, Залар, он живет в Городе, утверждает, что у него есть какой-то полицейский отчет о смерти этого Йоланда. И что из него следует, что этот человек погиб именно из-за Валери, то есть, здесь уже Шейлы Морин.
И вы не пытались разобраться в этом деле?
Я только хотел, чтобы меня поскорее оставили в покое.
Вы говорите, Залар живет в Городе? Я хочу поехать туда и непременно с ним встречусь.
Алан встал, показывая тем самым, что разговор подходит к концу.
-   Вы не будете против, если я на некоторое время возьму у вас эти книги? Я обязательно верну их вам.
- Да, конечно.
- И еще. Я бы хотел попросить вас. Когда я буду в Городе, мне будет необходимо  посмотреть на ту квартиру, где жила Шейла. Ключи, вероятно, находятся у вас?
- Да. Я вам их дам. Вы можете жить в этой квартире, она абсолютно свободна. Я позвоню дежурному, вас пропустят. И скажу, чтоб прибрались. Там все осталось так, как было при ней. Я ничего не менял. Квартира была ее собственной и Валери успела переоформить ее на настоящее имя, как и все, впрочем. Так она перешла ко мне, а, значит, и к вам. Я несколько раз бывал там. Правда, в последний раз это было лет десять назад. Квартиру убирают раз в месяц, я за это плачу. Однажды я хотел продать ее… Да вот, хорошо, что не сделал этого.
- Может быть, вы знаете кого-нибудь, с кем я еще мог бы поговорить?
- О Валери?  Да. Многое  вам может рассказать Рэй Норбан. Он раньше жил в Городе. Думаю, вы сможете найти его. У него было небольшое издательство. Он работал вместе с Валери, а после ее смерти издал большинство книг о ней.
- А еще какие-нибудь знакомые были у нее в Городе?
- Да, один бармен. В том самом кафе, где мы с ней познакомились. Кафе "Секрет". Не знаю, правда, есть ли оно сейчас. Оно было, кажется, на 14-й улице, то, что выходит на Ран-авеню. Может быть, найдете его. Этот парень очень хорошо относился к Валери. Даже, кажется, был влюблен в нее. 
- А имя?
- Эрик… Эрик Хансон. Или Хадсон. Какая-то простая фамилия. Кажется, все-таки Хадсон. Эрик Хадсон. В том районе его все знали.
- Еще кто-нибудь?
- Пожалуй, нет. У нее было мало знакомых. Во всяком случае, я больше никого не знал.
* * *

"ДОЛЖНО быть, этот,"- подумала Шейла, останавливая машину у старого, но крепкого на вид, темно-серого шестиэтажного дома. Держа в руках сумку и большую круглую коробку, она стала подниматься по лестнице на последний шестой этаж. Ей не понравился этот дом, слишком убогим он ей показался; запах стирки, достигший ее лица, чуть было не заставил ее сморщиться в недовольной гримасе, но она, поймав себя на недостойной брезгливости, сдержалась, и лишь слегка искривила губы.
Она постучала. Дверь открыла неопрятного вида женщина с кухонным ножом в руке, грязной от нечищенной картошки. Она оглядела Шейлу с головы до ног, и на лице ее явилось изумление.
- Могу я видеть господина Хадсона?-осведомилась Шейла, проходя вперед.
- Господина?- машинально переспросила женщина.- Неужели и вы пришли к нему, мадам?-  она не сводила глаз с руки Шейлы, на безымянном пальце руки которой сверкал небольшой бриллиант, оправленный в платину в виде цветка.- У него сегодня собралось много гостей,- наконец закончила она.
 Соседка закрыла дверь и пошла по коридору впереди Шейлы, то и дело оглядываясь на нее с интересом и явным недоумением. Шейла показалась ей совершенно непохожей на остальных гостей Хадсона, которых она также успела хорошо рассмотреть, так как сама открывала им дверь. Она специально весь вечер сидела на общей кухне, чтобы не пропустить никого из тех, кто приходил к Эрику.  Мучаясь от любопытства, она подвела Шейлу к одной из дверей, выходивших в коридор.
  - Вот, здесь! Здесь живет Хадсон со своей девчонкой,- объявила соседка, указывая на дверь грязным костлявым пальцем.
- Благодарю вас,- улыбнулась ей Шейла и постучала в дверь, из-за которой доносились музыка, голоса и смех.
Видимо, стука не услышали, и дверь по-прежнему оставалась закрытой. Тогда Шейла, не оглянувшись на соседку, которая все еще стояла рядом, открыла
дверь и вошла в комнату.
Здесь было очень накурено, от дыма даже защипало глаза. Шейла быстро осмотрелась. Несколько человек сидели за столом, который стоял посреди комнаты и был обильно заставлен бутылками и консервными банками. Эти люди о чем-то горячо спорили, не забывая, однако, прикладываться к стаканам. Сам виновник торжества сидел на обшарпанном зеленом диване и обнимал незнакомую Шейле молоденькую девушку, ярко и грубо накрашенную. Рядом с журнальным столиком, на котором стоял дешевый переносной магнитофон, сидела красивая девушка с длинными волосами медного оттенка. Она раскладывала пасьянс. Шейла обратила внимание на то, что за ней наблюдают двое из тех, кто сидел за столом. Один из них был молодой человек, черноволосый, со смуглым лицом, но неприятным  слащавым взглядом. Он был в элегантных очках в костяной оправе. Рядом сидел невысокий блондин с длинными, до плеч, прямыми волосами. Он не сводил глаз с красивой девушки и внимательно слушал то, что говорил ему на ухо его сосед.
Шейлу заметили не сразу, но, заметив, побросали свои дела и повернулись к ней.
- Валери!- Эрик вскочил со своего дивана  и подбежал к ней. Он был явно смущен.
-Поздравляю,- улыбаясь, сказала Шейла, подавая ему коробку с тортом и две бутылки шампанского, которые она достала из сумки. Кроме всего этого она также вручила ему небольшой сверток, завернутый в фирменную бумагу Торгового Центра.
Принимая все это, Эрик растерянно улыбался и, наконец,  произнес:
- Я думал, что ты не придешь.
Шейла ответила ему извиняющей улыбкой и, пройдя вглубь комнаты, села в Свободное кресло у стены. Все взоры присутствующих были по-прежнему прикованы к ней.
- Валери Рэгонар, художница,- представилась она, окидывая всех взглядом.
Видимо, все ждали от нее именно этого. Смазливый брюнет заговорил первым:
-Натан Мирлис к вашим услугам. Я режиссер, работаю на киностудии. А это мой друг,- он повернулся к длинноволосому соседу.- Олаф Залар, журналист,- он слегка, наклонил голову.
-А Рикки работает вместе со мной,- сказал Натан, не объяснив, о ком идет речь.- Она актриса. Рикки, подойди сюда, крошка!
Он не заметил, что медноволосая красавица уже стояла рядом и смотрела на Шейлу.
- Рене Элизабет,- улыбнулась девушка.
Шейла отметила про себя ее взгляд, очень открытый и приятный. Она была одета в модное платье с вышивкой, но, правда, уже довольно поношенное. На шее висела недорогая серебряная цепочка. Рене Элизабет понравилась Шейле больше, чем остальные. Видимо и Шейла чем-то заинтересовала актрису, потому что та, перенесла свой стул поближе к ее креслу и села рядом. Шейла нашла глазами Эрика: он стоял перед девочкой, сидящей на диване, которая еще не представилась Шейле.
- Кто это? - спросила Шейла у Рене Элизабет.
- Это подружка нашего Эрика,- просто ответила она.- Ее зовут Фрэнн. Кажется, она итальянка.
- Какая малышка! Сколько же ей лет?
- Не могу сказать точно, но думаю, лет четырнадцать ей уже есть.
- Очень мила,- закончила Шейла.
Натан предложил ей сигареты, но она отрицательно покачала головой.
- Не курите!- удивился он.- Но тогда, может быть, выпьете ?
Он подал ей тяжелый стеклянный стакан наполненный виски больше, чем на половину. Шейла едва сдержала насмешливую улыбку. Проявив, таким образом, некоторую галантность и решив, видимо, что он вполне выполнил свой долг, Натан вернулся к своему другу, чтобы продолжить прерванную беседу. Шейла его не интересовала.
Натан Мирлис принадлежал к числу многочисленных в Городе молодых деятелей, которые совершали лишь первые шаги на избранном ими поприще. Он не обладал ни актерским талантом, ни сколько-нибудь значительными способностями но, тем не менее, был довольно предприимчивым молодым человеком. Сначала он подрабатывал на эпизодах, куда его ставили благодаря внешности. Однако дальше этого не шло, и его актерской карьере угрожала несостоятельность, поэтому он, не теряя времени даром, постарался расширить и без того солидный круг своих знакомств, чтобы изыскать новые пути для продвижения. Ему было почти все равно, чем заниматься, лишь бы работа приносила достаточные средства и, пусть небольшую, но  известность. С того момента, когда он стал задумываться над своим будущим, оно не представлялось ему иначе, как непременно связанным с карьерой кинодеятеля. Кинопроизводство виделось ему золотой жилой. Ему и в голову не могло придти, что у него может быть какая-нибудь иная область деятельности. Он, откровенно презирая, ставил на один уровень работу служащего в банке, и, скажем, мусорщика. Впрочем, удача ему сопутствовала. Надо отметить, что он действительно не работал нигде, кроме как на киностудии. Как только он там появился после окончания актерской школы,  ему почти сразу дали эпизодическую роль в одном из серийных боевиков. Правда, два дня ему пришлось поработать подсобником и ставить павильонные декорации, но об этом малозначительном и непродолжительном факте он обычно умалчивал. С того момента к нему пришло прочное чувство уверенности в своей исключительности, но, надо отдать ему должное, он понимал, что необходимо еще выяснить, в чем же она заключается.
Осознав, что славы актера ему не добиться, он, пользуясь приобретенными связями, устроился помощником к одному режиссеру, который уже успел завоевать некоторый авторитет, поставив пару удачных комедийных сериалов. Для начала Натану поручили набрать актеров для нового фильма. "Хорошие актеры - это основа успеха" – это правило Натан усвоил достаточно прочно. Он, честно говоря, не чувствовал в себе больших способностей к собственно режиссуре, поэтому с большим энтузиазмом занялся кастингом, причем довольно успешно, та как его шеф остался вполне доволен. Наиболее ценным приобретением стала Рене Элизабет, которую Натан нашел в толпе потенциальных кинозвезд, беспрерывно атакующих киностудию и, большей частью,  приехавших из провинции. Она оказалась неплохо подготовленной, хотя и занималась самостоятельно. Кроме того, о ней можно было сказать прямо "она талантлива" уже после первых месяцев работы.  Натан был вполне доволен собой.

- Как это должно быть интересно, рисовать картины!- мечтательно сказала Рене Элизабет. С несколько наивно-восхищенным выражением лица она смотрела на Шейлу.  Она была немного старше Шейлы, ей шел двадцать третий год, но по сравнению с ней, Рене Элизабет казалась сущим ребенком.
Шейла немного устало улыбнулась и возразила ей:
- Я редко пишу картины, в основном мне приходится выполнять графические работы. Чаще всего я работаю над книжными иллюстрациями.
- Правда?- молодая актриса заметно оживилась.- Вы знаете, Валери, я так люблю читать! В детстве я читала все подряд, и это доставляло мне такое удовольствие! Сейчас у меня, к сожалению, совсем мало времени, и читать приходится редко. А картинки в книгах меня всегда очень радовали. Они обычно бывают только в детских книжках, но мне всегда хотелось, чтобы они чаще встречались и в книгах для взрослых. Иногда я сама пробовала рисовать понравившихся мне героев, но у меня не очень-то получалось. А вы к каким книгам делали свои рисунки?
Шейла не любила говорить о своей работе. Чаще всего, когда разговор касался этой темы, она старалась перевести его на другое. Ее раздражали равно как восторженные, так и недовольные отзывы  о ее рисунках, и она предпочитала не выслушивать мнения других о своем творчестве. Однако с Рене Элизабет такого раздражения не возникло. Может быть, причина была в том, что Рене Элизабет не  видела рисунков Шейлы, но ее интерес к ним был настолько велик, что в его подлинности не приходилось сомневаться.
Шейла сказала:
- У меня было много работ. Года три назад, например, я делала листы к сказкам Андерсена. Помните?  "Дикие лебеди", "Русалочка", "Снежная королева", ну и другие.  Я мечтала об этой работе уже давно, особенно о "Русалочке"; это моя любимая сказка.
- И   моя...
- Конечно, были и другие работы. Романы Дюма, пьесы Геббеля, еще Данте, Шекспир, некоторые современные авторы.
- Шекспир? Вы знаете, Валери, я захотела стать актрисой именно после того, как прочитала его замечательные пьесы, все до одной, какие смогла достать. Я ведь раньше жила в очень маленьком городке,- она назвала город,- у нас трудно было достать хорошие книги. Ими никто не интересовался. Мои отец и мать, почти ничего не читали; отец иногда просматривал газеты, ну и телевизор, конечно... У нас небольшой магазинчик для рабочих с пригородных ферм. Доход не бог весть как велик, но жили мы неплохо.
- Наверное,  ваши родители не хотели отпускать вас одну так далеко?- спросила Шейла.
- Конечно, они беспокоились за меня, но вовсе не хотели запирать в четырех стенах. Я ведь уже тогда была вполне самостоятельна: работала кассиром на автобусной станции. Я видела, как люди постоянно куда-то спешат, садятся в автобусы и уезжают, и только я была прикована к своей кассе и к своему городу. И я решила тоже уехать, попробовать заняться тем, о чем мечтала. Если не получится, вернусь обратно. Ведь ничего не теряю, правда же? Узнала, что в Городе можно устроиться, здесь недавно образовалось несколько новых киномастерских, вот и приехала.
- Я вижу, вам сопутствует удача,- заметила Шейла.- Вы действительно стали актрисой, как мечтали. Наверное, вам можно позавидовать.
Рене Элизабет вдруг с опаской оглянулась на Натана и нервно поправила упавшие на лицо волосы. Ее красивое лицо опечалилось, она опустила взгляд и покачала головой.
- Не совсем так,- она сказала это так тихо, что Шейла едва ее услышала.
- Что же вас не устраивает?- спросила Шейла.
- Понимаете, Валери, я не знаю, как вам объяснить,- девушка волновалась, и слова не слушались ее мыслей,- мне не нравятся те фильмы, в которых я снимаюсь. Наверное, вы скажете, что мне, как говориться, грех жаловаться. Конечно, я благодарю судьбу за удачу, ведь мне сразу дали роли в двух фильмах. Другая на моем месте сошла бы с ума от счастья, а я... Может быть я слишком привередлива, но все это... Не того я хотела. Все эти фильмы настолько пошлы и примитивны, что я с трудом заставляю себя подчиняться указаниям режиссера. Все это оказалось совсем не так, как я думала.
- Может быть, вам не стоит заниматься этим, если это так тяжело для вас,- посоветовала Шейла. Рене Элизабет посмотрела на нее с недоумением.
- Что вы, я ведь так хотела быть актрисой. Ни за что не брошу. Конечно, эти фильмы гадки, но ведь они первые. Всем знаменитым актерам сначала было тяжело, но потом, когда они приобретали известность, они уже могли осуществить свои заветные мечты. Я надеюсь, что когда-нибудь и мне представится такая возможность. Как вы считаете, могу ли я думать об этом?
Шейла, прикрыв глаза, покачала головой. Ей показалось, что Рене Элизабет хочет сказать еще что-то, но та, на мгновение, призвав напряженную мысль, блеснувшую в ее глазах, тут же успокоилась и медленно отвернулась.
К девушкам подошел Натан и, учтиво поклонившись Шейле, обратился к Рене Элизабет:
- Рикки, можно тебя? - он сделал приглашающий жест рукой.
Она встала, явно нехотя, и не глядя на него, прошла вместе с ним к окну. Шейла посмотрела им вслед. Потом скучающе провела глазами по комнате. Олаф Залар, вернувшийся на свое место за столом, также смотрел на пару у окна. Выражение его лица выглядело крайне заинтересованным. К Шейле подошел один из ее знакомых по "Секрету", приятель Эрика по имени Алекс. Стараясь привлечь ее внимание, он тут же начал рассказывать какую-то историю, видимо, довольно смешную, так как сам он время от времени взрывался приступами необузданного хохота, не замечая того, что Шейла его совсем не слушает. Он был нетрезв, слишком поглощен своим рассказом и отчасти введен в заблуждение самой Шейлой, которая согласно кивала головой, поддакивала, улыбалась и переспрашивала, а сама то и дело посматривала то на Залара, который все больше интересовал ее, то на Рене и Натана. Кроме того, она заметила, что Эрик все время смотрит на нее, и вид у него по-прежнему растерянный. Она чувствовала, что ему нужно поговорить с ней, но, видимо не считая момент подходящим, он что-то говорил своей маленькой вульгарной даме, которая громко смеялась и заглядывала к нему в глаза. Шейлу она продолжала игнорировать.
Силуэты Натана и Рене Элизабет обрисовывались на фоне окна. Они стояли, повернувшись друг к другу: горбоносый профиль темнолицего Натана и нежный контур лица Рене Элизабет. Натан, взяв девушку за плечи, что-то тихо и горячо втолковывал ей, она изредка спокойно возражала, отрицательно покачивая головой. Олаф Залар смотрел на них, почти не отрываясь. Все остальные были заняты своими делами, и на Натана и Рене никто не обращал внимания.
-  Ты обещала! Пойми же..,- у Натана вырвалось несколько громких слов, но он, спохватившись, вновь перешел на шепот.
Рене Элизабет молча долго смотрела ему в глаза, ее губы дрогнули, и она опустила взгляд. Натан улыбнулся и поцеловал ее.  Они вернулись на свои  места за столом, и когда Шейла взглянула на проходящую Рене Элизабет, она заметила в глазах актрисы влажный блеск.
Наконец Алекс заметил, что Шейле совсем неинтересно его слушать,  и он, привлекая общее внимание, громко произнес:
- Однако все мы неблагодарно забыли о нашем гостеприимном хозяине! По-моему нам следует выпить за его счастье.
- Ты прав, приятель, поддержал Натан, поправляя очки и наполняя стакан для Рене Элизабет шампанским, которое принесла Шейла.
Эрик и Фрэнн поднялись со своего дивана, который  они не покидали весь вечер. Фрэнн села за стол и тут же закурила, вставив сигарету в длинный перламутровый мундштук. Эрик стал возиться с закуской; ему никто не помогал, все сидели и ждали очередной части бесконечной  и скучной вечеринки. Эрик бросил беглый взгляд на Шейлу, но снова ничего не сказал и, повернувшись, обратился к Фрэнн:
- Не могла бы ты сварить кофе, крошка?
Фрэнн, будто только и ждала этого, с готовностью вскочила и быстро вышла из комнаты.
-  Дорогая Валери,- неожиданно обратился к Шейле Натан.- Что же вы не желаете к нам присоединиться! К столу! К столу!
Он указывал ей на место Фрэнн, но Шейла села не туда, куда он предлагал, а на свободное место справа от Залара.
- Вам шампанского?- спросил тот, поворачиваясь к ней.
- Да, пожалуйста.
Она видела его лицо совсем близко. Он был отнюдь не красив, но было что-то в его облике, что вызывало к нему интерес. У него были живые серые глаза и тонкие губы, которые часто складывались в надменную усмешку скептика. Он постоянно прищелкивал пальцами и потирал ладонью большой выступающий лоб. На вид ему было не более тридцати. Наливая Шейле вино, он безуспешно старался справиться со слабой, но заметной дрожью в руке.
Вошла Фрэнн с огромным кофейником, и по комнате пополз запах дешевого кофе. Шейла неожиданно почувствовала на себе удивительной силы взгляд огромных глаз, принадлежащих Фрэнн. Впервые, кажется, она обратила внимание на Шейлу, и теперь, чем-то пораженная, разглядывала ее, полагая, что Шейла этого не замечает. Шейла медленно повернула голову, тем самым предупредив ее,  и девочка тотчас опустила глаза.
Рене Элизабет обратилась к Олафу:
-Кажется, скоро должен выйти сборник ваших стихов? Вы ведь пишете прекрасные стихи. Надеюсь, вы что-нибудь нам почитаете? – она красиво тряхнула головой, и ее роскошные волосы взвились и опали огненной волной. 
- Но книга еще не совсем готова,- начал было Олаф, весьма, впрочем, польщенный вниманием, привлеченным к нему по милости Рене Элизабет.
Он придал своему лицу по возможности наиболее глубокомысленное и сосредоточенное выражение и чужим низким голосом с нелепой интонацией, так, как обычно читают свои произведения сами авторы, начал декламировать

* * *
Олаф Залар был далеко не ровня всем остальным, как это могло показаться. Он действительно был способным журналистом и работал в одном из наиболее популярных изданий. Но одно обстоятельство ставило его против всех прочих способных журналистов, работающих как в этом журнале, так и в любом другом. Владельцем  большинства журналов и газет в Городе был никто иной, как миллионер Отто Хэдденборг, его родной отец. Таким образом, настоящим его именем являлось сочетание Олаф Йорген Хэдденборг, и он был наследником огромной империи. У Олафа были два брата, оба старше его. Они уже давно работали наравне с отцом, являясь его полноправными компаньонами.  Олаф же не захотел обременять себя заботами, пока это не станет необходимостью. Он довольствовался положением обыкновенного репортера, потому что эта работа его очень привлекала. Ему нравилось общаться с людьми, или, скорее, наблюдать за их жизнью со стороны; вообще-то его нельзя было назвать общительным. Он много ездил, собирал интересные материалы, которые охотно печатали. Его отца такая деятельность сына вполне устраивала: он считал полезным начинать работу снизу, так как сам когда-то был рядовым редактором. Разумеется, жил Олаф не только на неустойчивые репортерские гонорары. Он имел неплохой дом, где жил вместе с женой, младшей дочерью небезызвестной г-жи Гвендлайн, и годовалым сыном. Однако дома он бывал редко. Часто его время проходило среди представителей городской богемы, которая была представлена в Городе достаточно широко. Эти люди были ему интересны. Среди них он был известен как Залар, и никто не догадывался о его истинном имени. Многие знали его как  удачливого журналиста и старались с ним познакомиться. Олаф был частым гостем на киностудиях, где он и встретил Натана   Мирлиса, с которым довольно быстро сошелся. Его заинтересовал настойчивый деятельный характер Натана, который показался ему весьма любопытным объектом для наблюдения. Позиция наблюдателя  казалась Олафу вполне его достойной. Он свысока взирал на окружающих и мог отлично разбираться в сути происходящих вокруг явлений. Он умел распознать характер, предвидеть ход чужих мыслей и поступков и убедиться в верности своего предвидения. Он с удовлетворением упивался своей невидимой властью над людьми, радуясь тому, что он добился этого  сам, без помощи своего влиятельного имени. Авторитет его был действительно велик. Хотя говорил он немного, но всегда очень умно и по сути вопроса. Мужчины его ценили и уважали; женщинам он нравился, и не одна хорошенькая актриса пыталась добиться его внимания. Однако Олаф не проявлял никакого интереса к женщинам, что придавало его загадочному облику еще больше неясностей и ставило новые вопросы перед любопытными.
Но и с ним случилось нечто против его воли.
Рене Элизабет...
* * *
Как только последний отзвук его голоса растаял в воздухе, Олаф стал прежним. Морщины разгладились, характерная скептическая усмешка оживила его взгляд.
- О, прекрасно!- воскликнула Рене Элизабет, прижав руки к груди. Ее глаза светились вполне искренним восхищением.
-  Превосходно,- похвалил Натан. Он выглядел чрезвычайно довольным.
После кратковременного объединения за столом компания опять распалась на группы. Рене Элизабет неожиданно разговорилась с Олафом. Натан оживленно беседовал с Фрэнн, которая все чаще бросала взгляды в сторону Шейлы. Остальные мужчины затеяли игру в бридж. Эрик остался рядом с Шейлой. Она повернулась к нему:
- Может быть, ты все же что-нибудь скажешь?
Он поднял голову.
Прости, Валери. Тебе не нужно было приходить сюда.
Ни удивления, ни вопроса не было на ее лице. Она по-прежнему едва заметно улыбалась.
- Конечно, я сам пригласил тебя,- продолжал Эрик с трудом,- но после того, что случилось… Неужели ты не поняла?
Не меняя выражения лица, Шейла спросила:
- А что, собственно, случилось?
- Разве ты не знала, как я отношусь к тебе?
- Разве ты не знаешь, как к тебе отношусь я?- отозвалась она.- Ты всегда был мне другом, поэтому я должна была прийти, я пришла и совсем об этом не жалею.
- Ты права, - согласился он, - я просто глуп.  Я не ожидал, что ты придешь. Когда я увидел тебя, я не знал, что сказать.
- А теперь знаешь?
Он облегченно улыбнулся. Как будто скинул с себя тяжкий груз. Возвращенный в равновесие ее разумом и великодушием, он в который раз радостно осознал, что она – необыкновенная, и ему было приятно это понять. Неожиданно легко прозвучал его вопрос, который камнем лежал у него на душе, и он не мог освободиться от этой тяжести, потому что губы его отказывались произнести:
- Он все еще с тобой?
И приглушенной оказалась боль от ответа:
- Да.
- Ты любишь его?
- Нет,- она сказала это твердо, подняв на него глаза, глядя  прямо и открыто,
и ничто не давало повода усомниться в этом ответе.
- Тогда зачем?
- Я не знаю,-  Валери опустила ресницы, как будто впервые задумалась  над заданным вопросом,- просто мне хочется, чтобы он любил меня. А у меня не так много желаний, чтобы  я могла отказываться от них.
-Ты – эгоистка?
Она попыталась снова улыбнуться,  но от Эрика не ускользнуло, как она снова прикрыла взгляд ресницами, и он неожиданно для себя вдруг почувствовал к ней необъяснимую жалость,  которая казалась совершенно беспричинной, но он понимал, что это ощущение не могло появиться на пустом месте.
- Я это давно понял, - усмехнулся Эрик,- но почему-то для меня это не имеет никакого значения.
Он еще раз посмотрел на нее внимательнее, но она опять выглядела как обычно. В глазах уже не было печального блеска, и взгляд стал более отрешенным и далеким.
- Вообще-то для большинства людей именно это и значит – любовь, -продолжил Эрик.- Хотеть, чтобы  тот, кого они выбрали, любил их.  Но то, что ты не считаешь это любовью, говорит о том, что ты понимаешь все лучше других. Твой эгоизм – честный. По крайней мере со мной.
Шейла это подозревала, и действительно, Эрик оказался намного умнее и тоньше, чем могло показаться на первый взгляд.  Пожалуй, ему удалось бы даже в чем-то понять ее, а этого она не могла допустить.  Еще раз она возблагодарила судьбу, что встретила Конрада. Если бы на его месте оказался Эрик, как она раньше  и планировала, то она могла бы совершить серьезную ошибку. Это могло нарушить ее планы и значительно,  а она не терпела чужого влияния на себя и как можно быстрее старалась от такого влияния избавиться.  Кроме того, Эрика не так просто было бы отвлечь от вмешательства в ее дела, а это могло бы стать опасным. А Шейла не хотела, чтобы кто-то пострадал из-за нее. Впрочем, она вовремя спохватилась и снова скрылась за деланной грустью, так же  как могла скрыться за  своей улыбкой и снова, в  самый последний момент ей удалось обмануть его.
* * *

Конрад ждал ее. Когда он вернулся из редакции, и Валери не оказалось дома, он немного удивился. Обычно она всегда бывала в это время где-нибудь в комнатах или на балконе, где читала, смотрела телевизор или просто загорала. Ему нравилось неслышно подойти к ней и обнять так, чтобы цветы, которые он держит в руках, оказались прямо перед ее лицом. Тогда она обернется и, необыкновенно улыбнувшись, поцелует его.  Он покупал для нее цветы каждый день,
Стараясь не шуметь, Конрад крадущейся походкой обошел всю квартиру, но Валери нигде не было. Немного огорченный, он решил, что она скоро должна вернуться, и, поставив купленные им снежно-белые розы в высокую вазу, отправился на кухню.
Уже стало темнеть, а Валери все не приходила. Конрад начинал беспокоиться. Почему-то сейчас он особенно ясно стал ощущать свое положение. Она ушла, ничего ему не сказав. Что ж, разве не в праве она уйти, куда ей захочется. И почему она должна сообщать об этом ему, Конраду? Кто он для нее? Что ни говори, но он зависит от нее. Правда, она всегда показывала, что он свободен в своих действиях, и всегда может уйти, если захочет, работа его останется при нем. Но дело было в том, что ему совсем не хотелось уходить. Ему нравилась и эта красивая уютная квартира, и зеленый парк под окнами, и учтивые приветствия консьержа, и новый автомобиль, но все это пустяки, потому что больше всего ему нравилась сама хозяйка. Она казалась ему необыкновенной и таинственной. По его просьбе Валери показала ему некоторые свои рисунки, которые произвели на него потрясающее впечатление, тем более что сам Конрад рисовать не умел абсолютно. Его восхищало в ней все, вплоть до мелочей.Она была сдержана и серьезна не по возрасту, не любила дурачиться. Конрад был бы очень удивлен и раздосадован, если бы узнал насколько она равнодушна к цветам. Он-то полагал, что любой девушке приятно, когда ее ежедневно заваливают цветами. Но это заблуждение она позволила ему оставить при себе. Всякие  же прочие романтичные глупости и сюрпризы, которые так обожают молодые девушки, ее только раздражали, и она этого не скрывала. Но при этом его Валери могла быть такой нежной и чувственной, что у него голова кружилась только от одного ее присутствия. Пожалуй, он мог сказать о себе, что  вполне счастлив. У него была любимая женщина, интересная и нетрудная работа и никаких забот.
Он всячески старался подавить в себе беспокойство, которое вызвало отсутствие Валери. Поставив на передвижной столик бутылку белого вина и тарелку с сэндвичами, он покатил его в гостиную, намереваясь включить ТВ. Развалившись в кресле, потягивая прохладное вино и дымя дорогими сигаретами, Конрад посмотрел какой- то весьма запутанный детектив, в котором ничего не смог понять, так как начал смотреть его с середины. Потом его вниманию предоставили политическое обозрение с выступлениями кандидатов предстоящих президентских выборов, но он переключил эту увлекательную программу  на рекламный выпуск, где кукольного типа девушки и молодые люди, чем-то похожие на него самого, демонстрировали преимущества всякого рода новой чепухи от косметики до автомобилей и мебели. Но Валери все не приходила. Ему в голову начали приходить ужасные мысли; он представлял, что с ней случилось какое-нибудь несчастье. Его стали преследовать сцены из только что просмотренного кошмарного детектива. Наконец, сломленный ужасными впечатлениями и допив бутылку до конца, Конрад заснул, мучаясь сновидениями. Проснувшись около полуночи, он убедился, что Валери еще нет. Но, странно, теперь он уже не так волновался. К нему пришла уверенность, что сегодня она уже не придет, специально куда-то отлучившись и предоставив ему, таким образом, отдых от своего присутствия.
Конрад не слышал, как она вошла. Он думал о ней. Как странно, что судьба свела его с такой девушкой! Он чувствовал себя совершенно счастливым, пребывая в каком-то упоительном забытьи и представляя ее рядом с собой. "Валери…, Валери…,- шептал он и улыбался с закрытыми глазами.- Я люблю тебя…"
Она положила руки ему на плечи, и он открыл глаза.
- Как, это ты!- удивился он, вскакивая с кресла.- Ты все-таки пришла!
Он почувствовал себе немного неловко, оттого, что она могла слышать его шепот,  хотя эти слова он говорил ей уже не раз. 
- Прости, я думала, ты спишь. Не хотела будить тебя.  К сожалению, я не сказала тебе, что задержусь сегодня. У меня было одно очень важное дело. Надеюсь, ты не очень скучал?
- Я беспокоился, что с тобой что-нибудь могло случиться, - признался Конрад.
- Ну хорошо,- согласилась она.- В следующий раз я буду тебя предупреждать. Но, вообще, знай,- добавила она,- со мной никогда не может случиться то, чего бы я не хотела сама.
Она сказала это так уверенно, что Конраду нечего было ей возразить.
Напряженная складка на ее лбу разгладилась, и она посмотрела на Конрада. В ее сознании промелькнули в мгновенном вихре лица, Эрика, Олафа, Натана, Рене Элизабет. Явившись, они тут же исчезли и унесли всякую память о себе. Конрад… Он ждал ее, он желал ее, он любил ее. И Шейла, успев еще забыть и свое настоящее имя, очертя голову, бросилась в сладкое бушующее море этой любви, зная, что уже скоро ее  безжалостно выбросит на берег.

* * *
 "Не скучай без меня"…
Алан вскочил с постели, внезапно проснувшись от резкой головной боли. Он умылся холодной водой и принял таблетку. Что-то ему приснилось. Страшное. Или непонятное. Тициана? Причем здесь Тициана? Он думал только о Шейле. Если бы он тогда был старше и был рядом с ней, то защитил бы ее. Он смог бы заставить ее отказаться от участия в брюссельской выставке. Они бы уехали. Далеко. Если бы он был на месте Биорка или Конрада. Биорк не смог, а Конрад не заметил. А он и заметил бы, и смог бы…
Но причем здесь Тициана?
* * *

Впервые за все время своего пребывания в конгрессе  Конрад Гильерон не произнес ни слова на протяжении всего заседания. Он был среди тех немногих, которые присутствуя, полностью отсутствовали. И камера телевизионного оператора скорее по привычке скользнула-таки пару раз по его безупречно красивому лицу. Джоан Гильерон, как обычно следившая за дебатами по телевизору, была очень обеспокоена. Намеченная программа не была выполнена. А это могло намного осложнить дальнейшую борьбу за бюджетные средства. Конрад отчетливо представлял себе все те сложности, какие могло повлечь за собой его молчание, но, по-прежнему полагаясь всецело на Джоан, ее отца и остальных лидеров этой сплоченной коалиции медиков и бизнесменов, старался не думать о последствиях. Он не мог даже для таких важных вопросов полностью отключиться от мыслей, которые явились к нему после короткого разговора с Аланом Венстхалленом. Прежде всего, ему казалось странным то, что все окончилось так быстро. Он ожидал разговора долгого, причем надеялся, что основной тон будет задавать он сам, как старший и как человек независимый.  В конце концов, ему лично не нужно ничего, это Алан приехал к нему с просьбой. А на то, выполнить или не выполнить эту просьбу, воля его, Конрада. Но в лице Алана он неожиданно встретил отнюдь не просителя. Как получилось, что этот незнакомый молодой человек начал выступать чуть ли не с обвинениями в его адрес? Как он позволил ему такое? Но как он похож на свою мать... Возможно, именно это и сыграло решающую роль в его победе. И настойчивость. Безоговорочная уверенность  в своей правоте. Стремление добиться желаемого, во что бы то ни стало. Если вспомнить, Валери была не такой. Скорее, эти качества передались ему от отца. Вернее, та форма, явная, напористая, в которой они проявлялись. Валери все же была женщиной и действовала более мягко, дипломатично. Никогда не повышала голос, не делала резких жестов, только губы ее порой сжимались в жесткую прямую линию, да глаза приобретали холодноватый металлический блеск. Неужели действительно  ему так трудно вспомнить, какой она была? Та Валери, которую он выдумал, но которая была совершенно  такая же, как та, которая все же - была. Значит, хоть отчасти та Валери была все же реальной женщиной, была - Шейлой Морин.
Ему было с ней хорошо, кем бы она ни была. И это было главное, что он помнил совершенно точно. Так - не было ни с кем. Ни с Миленой Златовой, ни позже, с Джоан. С Миленой его связывал только секс, с Джоан главным все же была карьера. С Валери было - все. Никогда в жизни он не был так сильно влюблен, даже не думал, что такое может случиться с ним. Работа  в издательстве все больше увлекала его,  каждый день узнавал много нового, учился легко, и Рэй давал ему все более ответственные поручения. Работа Валери, ее творчество, по крайне мере то,  о чем было ему известно,   становились важными и для него. Но как же вышло так, что за эти восемнадцать лет он почти совершенно забыл ее. Или, действительно, время лечит все? Или он просто очень хотел забыть, считая себя чем-то униженным, в чем-то обманутым? Если бы он раньше прочел ее последнее письмо... То, пожалуй, все было бы так же.
Да, конечно, она любила его. Но не настолько, чтобы забыть себя.

* * *
Сидеть в душном номере совершенно одному со своими мыслями было невыносимо. Алан собирался хотя бы вечером осмотреть город. Он помнил о том, что почти совсем не видел красот того прекрасного итальянского города, в котором пробыл три дня, из-за того, что сам слишком запутал прошлое и настоящее, забыв ту истину, что опасно смешивать эти два времени. Было бы жаль так и не вынести из такой длительной заграничной поездки никаких впечатлений. "Взгляни на Город", - сказал Биорк. На город, а не на людей. Будто именно Город мог рассказать ему самое важное о Шейле. Люди быстро меняются. Быстрее, чем города. И если люди так плохо помнят прошлое, то может быть, Город запомнил больше? Но узнать это Алан мог только на следующий день, не раньше. Билет на самолет уже лежал в его бумажнике. Рядом с ключом от квартиры Шейлы Морин.
Алан не знал, как ему провести время. После истории с Тицианой ему почему-то не хотелось новых знакомств, тем более только на один вечер. Просто побродить по улицам, потом поужинать в каком-нибудь приличном кафе. Совершенно одному. Такого с ним еще не бывало. Дома, в Австрии, он редко бывал один; всегда его окружали друзья, девушки. Оказаться совершенно одному в незнакомом, чужом городе. Странные чувства испытывает человек, когда с ним случается такое в первый раз. Оторванность от всего мира и самую тесную близость с самим собой. И хочется бежать куда-то от пустых стен, от самого себя, туда, где шумно, где много людей...

* * *
МАЛЕНЬКИЙ мальчик проснулся. То ли на него подействовала вся та суматоха, которая неизбежна при переезде, но ведь это был уже второй день, как мальчик и его мать приехали в этот город. И первая  ночь прошла спокойно, он спал крепко-крепко. Или сон пришел к нему от усталости? А теперь, отдохнув и придя в себя, ребенок вдруг почувствовал особенно остро те перемены, которые с ним произошли.  А перемены эти были огромны: мальчик за те три с половиной года, которые он жил на свете, видел свою мать всего несколько раз, а теперь они были вместе и не расставались уже целую неделю. И незнакомый город! Впрочем, для мальчика любой город был пока незнакомым.
В комнате было очень темно и очень тихо. Не слышно было даже тиканья часов. Но мальчик не испугался. Он выбрался из постели и серьезно направился к окну, плотно задернутому шторами. Уцепившись маленькими пальцами за край тяжелой ткани, мальчик потянул ее в сторону, и в образовавшийся просвет выбрался из темноты. В окне, сверкая жил ночной Город. И мальчик, впервые видевший столько огней в бесконечном черном пространстве, движущихся, живущих, притягательных не мог знать того, что где-то в этом городе, среди этих огней, на холодном бетонном выступе здания, окруженная пестрой ночной толпой, сидит совсем одна молодая женщина, его мать, и смотрит в черное небо.  Куда она убежала от него? Бросила его совсем одного в пустой квартире. Зачем она смотрит на небо, в котором нет даже звезд, и видит то, что не видит никто вокруг...

* * *

Алан уже собирался выйти из номера, как раздался телефонный  звонок. Ему некому было звонить, должно быть, ошибка.
- Господин Венстхаллен?- раздался сонный голос портье.- В холле вас ждет молодая дама.
Какая еще дама? Он не мог даже предположить, кто бы это мог быть, но первая его мысль, совершенно нелепая, неосознанная, непроизвольная, почему-то была о Тициане.
Это, конечно, была не Тициана. Откуда ей было тут взяться, несмотря даже на известную тесноту мира. В розовом гостиничном кресле, вся в чем-то сверкающем, как  игрушка с рождественской елки, сидела Синтия Гильерон.
- Алан!- она встала ему навстречу.
- Что ты здесь делаешь?- встревожился Алан, ошарашенный ее появлением.- Уже поздно. Тебя послал отец?- он не мог предположить того, что она пришла самостоятельно, без всяких указаний.
- Куда ты пойдешь сейчас?- она замерла в ожидании, приоткрыв детские губы, блестящие от перламутровой помады.
Алан оглядел девочку с головы до ног.
Балерина. Глупышка.
- Твои знают, где ты?
- Им все равно. Я ухожу каждый вечер.
- И чего ты хочешь?
- Пойти с тобой куда-нибудь. Мне скучно. А ждать я не могла. Папа сказал, что ты завтра уезжаешь.
Если бы Алан курил, то начал бы шарить по карманам в поисках сигарет и зажигалки. Но он просто наклонил голову, пытаясь понять, что ему следует делать. Синтия ему мешала. Но в чем? Гулять по городу можно и с ней. Но брать на себя такую ответственность: дочь известного, и к тому же, наверняка, самого красивого политикана. Отправить ее домой? Но вряд ли она заслужила такую обиду. Ей скучно. Как часто ему приходилось слышать такие жалобы от друзей, от сокурсников, от случайных знакомых, от женщин. А Тициана? Ей тоже было скучно? Скучно с ним или вообще? Почему она была так печальна? Но она не жаловалась. Это ему с ней было скучно, да так, что можно было и пожаловаться. Тициана... Да при чем здесь она? Имя, вечно  приходящее на ум. Скучно только тем, кто сам не хочет быть веселым, кто сам не хочет радоваться жизни, кто сам не хочет жить. Скучать - глупо! И совсем некстати бросила ему на прощание Тициана:
''Не скучай без меня..."
- Пойдем,- кивнул он Синтии, и она просунула ему под локоть свою худенькую балетную ручку.
И вечер был теплый и ясный, будто его специально заказали как вечер для любви. Но легкая ручка Синтии, лежащая на локте Алана, не приводила его в тот трепет, какой охватывал его при одном только виде некоторых женщин. Таких, как Тициана.
Осматривать город вечером - никчемное занятие. К такому выводу пришел Алан уже после пяти минут прогулки по в меру освещенной улице. Прохожих было немного, и от этого становилось действительно скучно и неуютно.
- Куда ты хочешь пойти?- спросил Алан у своей спутницы.- Я не могу тебе ничего предложить, совсем не знаю города. Есть у вас, куда можно было бы пойти вечером?
Синтия поджала губки и серьезно объяснила:
- Наш город - столица. Административный и деловой центр. Поэтому у нас есть только солидные респектабельные рестораны для солидных приезжих. А всякие там увеселительные заведения портили бы репутацию города,
- Это что,- рассмеялся Алан,- цитаты из речи твоего отца? Значит, у вас совсем негде веселиться? Или ты хочешь посетить солидный ресторан? Но я-то, к сожалению, приезжий далеко не солидный.
- Нечего смеяться,- она чуть обиделась,- то, что говорит папа, совершенно не смешно. Но меня все равно не пустили бы в ресторан. Даже с тобой. К тому же, если бы меня узнали, что очень возможно, это не понравилось бы папе.
- Так куда же мы пойдем?- спросил Алан. Куда же ты ходишь каждый вечер, если у вас совсем некуда пойти?
- Как куда? У нас в училище есть бар. Туда пускают только своих. Но можно и с друзьями.
И войдя в зал, Алан вдруг почувствовал однообразие мира. Как будто он никуда и не уезжал. Тот же полумрак с разноцветным мельканием. Те же кудрявые головки  и блестящие топики и юбочки люминесцентных цветов. Пожалуй, только народу поменьше, нет иностранцев. И нет центра. Своего принца этого государства. Бармен с безразличным взглядом не выглядел хозяином. Все присутствующие были разбиты на группы, которые абсолютно не общались между собой. Алан и Синтия сели за столик, который был, по-видимому, ее обычным местом. От Алана не укрылось то, что все группы, как по команде, повернулись в их сторону, а затем, отвернувшись, стали что-то оживленно обсуждать. Каждая группа сама по себе. Нетрудно было догадаться, о чем они говорили.
- Зачем мы пришли сюда?- спросил Алан, уже начиная раздражаться.
- Ты недоволен? А что бы ты делал? Сидел в номере у телевизора? Завалился бы спать? Зачем ты вообще сюда приехал?- неожиданно резко закончила она,
Алан открыл было рот, но Синтия перебила его:
- Что-то случилось с папой. Сегодня на заседании он не сказал ни слова. О чем вы с ним говорили? О твоей матери? Об этой Валери Рэгонар? Зачем?
Алан побледнел от неожиданности и раздражения. Он начал чувствовать себя так, будто его заманили в ловушку. Хотя он мог встать и уйти прочь в любой момент. Чего она хочет, эта девчонка? Выставила его напоказ перед своими знакомыми, такими же, как она, пятнадцати-шестнадцатилетками. Он обвел зал взглядом и убедился, что он здесь чуть ли ни самый старший. Только скучающий бармен был с ним примерно одного возраста.
- Прости,- вдруг смягчилась Синтия,- не обижайся на меня. Но тебе разве никогда не приходило в голову, что твой приезд доставит и папе, и другим людям, я слышала, ты едешь в Город, чтобы встретиться там с кем-то, кто знал твою мать... Так вот, и другим людям, кроме папы, ты можешь доставить некоторые неприятности,  даже не неприятности, не знаю, как назвать, но иногда бывает так, что воспоминания, которые ты требуешь, могут оказаться вредны для людей, которые переживают все заново. Не обижайся. Просто я очень люблю папу. Ты ведь любишь свою мать, вернее, память о ней? Тогда ты должен понять.
  Она смотрела серьезно и прямо и казалась гораздо старше своих пятнадцати. Она будто обвиняла его в чем-то. Но в чем? Чем он виноват? Тем, что хочет понять, почему его мать погибла в двадцать лет? Неприятности! Воспоминания... С каким трудом все они, те, кого он уже выслушал, вспоминали. Или только делали вид, что с трудом? И никто не сказал ему главного. А ведь это были люди наиболее близкие. Оставшиеся -  почти посторонние. Наивно надеяться, что можно узнать больше от тех, кто остался. Да и удастся ли вообще найти их? Неприятности... Какая мелочь по сравнению с тем, что случилось восемнадцать лет назад!
"Зачем ты вообще сюда приехал?"
Просидеть почти неделю в барах, ничего не узнать и не увидеть! Два города незаметно скользнули мимо него, и он так и не успел понять их. Но это были не те города. Они ничего не знали о Шейле, а если и знали когда-то, то все равно давно уже забыли. Но вот Город... Там он будет совершенно один. Он будет жить там, где жила Шейла, где она провела свои последние дни. Ему никто не будет мешать. Никто не будет тянуть в надоевший до одурения, одинаковый везде и всюду душный накуренный зал с тусклыми разноцветными вспышками. И никто не будет смотреть так пристально ни строгими холодноватыми глазами детского осуждения, ни раскрытыми до предела и все же полузакрытыми глазами, вобравшими в себя всю ту обиду, которую им нанесли.
- Ты любишь своего отца?- спросил Алан,- а за что? Ты уходишь каждый вечер, а ему все равно. Он знает, куда ты уходишь?
Она насторожилась от его слов, не поняв их значения. Потом усмехнулась совсем по-взрослому и протянула:
- Нет. Ему достаточно, что я прихожу. Он знает, что я обязательно приду. И всегда ждет меня. Не ложится спать, даже если очень устал. Разве этого мало? И потом, разве можно не любить моего папу? Ведь он очень красивый. И добрый. Я так жалею, что совсем на него не похожа,- продолжала она, неожиданно разговорившись. – Тогда я тоже была бы красивой, хоть я и женщина. Тогда бы…
 Он посмотрел на Синтию внимательнее.
 Действительно.  Она уже отчетливо осознавала в себе то, что еще не было  слишком заметно со стороны. Лицо ее, лицо подростка, обладало еще долей обаяния, детского, забавного. Она была милая и симпатичная, но, мысленно прибавляя ее внешности, год за годом, можно было представить себе, как нелепо будет сочетание такого лица с все нарастающим возрастом, и это несоответствие повлечет за собой неминуемую некрасивость. Синтия обещала стать еще менее привлекательной, чем ее мать. И видя свою судьбу как судьбу некрасивой женщины, она уже рассчитывала ее как судьбу несчастливую.  Красота пока была главным критерием счастья маленькой Синтии. Она не знала, что именно красивые люди бывают несчастливы чаще всего. Гораздо чаще, чем некрасивые, или даже уродливые. Может потому, что оделяя мир своей красотой, они требуют за нее слишком высокую плату, забывая о том, что красота вовсе не их заслуга? Но такие мысли даже не приходили в голову Синтии. Она просто видела своих подруг, симпатичных и веселых не той показной веселостью, которую она так хорошо научилась изображать. Она видела, как смотрят на них симпатичные и веселые ребята, которые ей так нравились, и которые никогда не смотрели  так  на нее. И поэтому она привела сюда Алана, который тоже понравился ей. И чувствовала, что поступила так не зря, потому что Алан не мог не понравиться тем из ее знакомых, кто видел его сейчас. Она не хуже других, нет, не хуже! И вовсе не потому, что она дочь конгрессмена. Она тоже может нравиться. Но для того, чтобы они пробыли вот так вдвоем, на виду, нужно было о чем-то говорить. Алану не понравилось здесь, он сразу почувствовал на  себе острые взгляды подростков. Синтия боялась, что он резко встанет, со скрежетом отодвигая стул, и все это увидят. Нужно было удержать его. И она начала этот разговор о том, что казалось ей самым важным, боясь, что просто пустая болтовня его не удержит. Она не ошиблась: и для Алана все это было не менее важным. Хотя и не по тем же причинам.
- Я позвоню твоему отцу,- сказал Алан, коснувшись ее руки.
-Зачем?- она покраснела,- мне уже пора... И посмотрела на него неумело подведенными глазами. "Не пора, не пора,- говорил ее взгляд.- Позвони. И скажи, что я приду - сегодня... поздно..."
- Я позвоню,- повторил Алан, улыбнувшись ей так, как он улыбался, но она знала, что он никогда не скажет ее отцу таких слов.
- Я сама,- сказала она.
И когда он проводил ее до ее дома, время было все же  более поздним, чем обычно в момент ее возвращения. А Алан пешком отправился до отеля. Он шел по одной из центральных улиц, прямой и чистой, образцовой во всех отношениях, решив, что весь этот город - такой. Он просто не видел других улиц этого города. Но для него это не было серьезной ошибкой. И он моментально забыл о маленькой Синтии, которую, безусловно, ждала судьба более удачная, чем та, которую она сама себе напророчила. Алан думал  о завтрашнем дне. Том дне, в  который он, наконец, увидит Город. Или, хотя бы, начнет его видеть. И еще его мысли по-прежнему тревожила Тициана. Он не мог понять, обиженный он или обидчик. Зачем она оказалась в аэропорту? Она ведь даже не знала номера рейса. Неужели ей сказал Джулиано? И случайно ли они встретились там? Пришла провожать его. Зачем? И осталась с Джулиано. Всю ли правду сказал ему сказал ему этот итальянский, так называемый, друг детства? Может быть, все было подстроено? О чём думала она, Тициана, когда, прижавшись к нему, доверчиво держа свою руку в его руке, шла по ночной полупустынной улице к особняку Монти? В первый же день. Зачем она пошла, ведь он все-таки не понравился ей? Да, именно так ему показалось. Иначе, как можно было бы объяснить то, что стоило переступить порог, как она стала такой равнодушной, все время отворачивалась, кривила губы, будто усмехаясь презрительно или недобро, не отвечала на поцелуи. Джулиано нравился ей, это бесспорно. И пошла она не с ним, Аланом, а в дом Джулиано.
Может быть, надеясь на что-то…
Но зачем она оказалась в аэропорту? И не подошла. Только издали смотрела. Прощалась? Хотя, после того, как он поступил с ней, она и не могла подойти, как ни в чем ни бывало. Такая, как Лоретта, да и Анна, подошла бы, а она - не могла. Но разве она сама не обидела его? Поэтому и он – не подошел. Прощай, Тициана! Оставайся с тем, кого ты любишь - И ты уже давно забыла меня, не так ли? И я не хочу вспоминать о тебе... Но почему?

СИЛЬНЫЙ ливень наискось хлестал по темным пальмовым листьям в парке перед небольшой загородной виллой, находящейся в десяти милях от Столицы. Было уже темно. Особенно темно оттого, что тучи закрывали звезды и луну, которая в ясную погоду была в этих местах необычно большой и яркой. Из ворот выехал автомобиль, который повернул на дорогу, ведущую к большему шоссе. Он быстро покатил, шурша по мокрому асфальту и вздымая водяные брызги, попадая колесами в широкие частые лужи.
Аце Йоланда вызвали в город. Он не хотел ехать, зная наверняка, что такая срочность ничем не обоснована. Что могло случиться, что потребовало бы его присутствия в Ставке? Если бы действительно что-нибудь произошло, он бы уже давно знал об этом. Скорее всего, Шеф просто давно не видел его и хочет напомнить, что существуют люди повыше Аце Йоланда.
Человек, которого в Организации называли Шефом, носил имя Улисса Сеплайяра и был широко известен как видный политический деятель. Однако в Организации немногие знали его настоящее имя, а те, кто знал его как Сеплайяра, не подозревали, что он связан с Организацией. Сеплайяр был на два года старше Йоланда, но в Организации он появился позднее. Он сразу занял весьма значительный пост, на который давно метил сам Аце. Этот факт неприятно поразил Йоланда, обычно он предвидел такие подножки и принимал меры. Но, понимая, что Сеплайяр пока сильнее, чем он сам, Аце внешне смирился и стал работать еще более усердно, чем раньше. В свою очередь Сеплайяр, понимая, что он перешел Аце дорогу, старался привлечь его в число своих союзников. Он приблизил Аце вплотную к себе, сделав его своей правой рукой, что было ему просто необходимо, так как он вел большую политическую работу на открытой арене, и нуждался в толковой помощи при разработке дел Организации. Аце Йоланд, человек незаурядного ума и способностей, блестяще справлялся со своими обязанностями. Благодаря ему не раз успешно завершались самые невероятные и авантюрные операции, проводить которые он был редкий мастер. Оба они, и Сеплайяр, и Йоланд, ценили друг друга, но держались настороже, вполне допуская, каждый со стороны другого, какую-нибудь враждебную выходку. Сеплайяру покровительствовал крупный предприниматель, владелец авиастроительных заводов и крупной нефтяной компании,  Эндрю Томакс со своим кругом. Однако Томакс старел и постепенно передавал бразды правления в руки верных людей, в числе которых Сеплайяр оставался его основным преемником. Аце понимал, почему ему, столь долго и безупречно проработавшему в Организации, предпочли Сеплайяра. Он был своим человеком, выходцем из круга Томакса, а Аце, несмотря на все его выдающиеся заслуги  и качества, был для них чужим. Те времена, когда Организация носила чистый характер преступности, давно  миновали. При возрастающей роли левых сил в стране крупным монополиям необходима была сильная и беспощадная машина борьбы. Итак, власть в Организации постепенно захватили лидеры большого бизнеса. Томакс ясно представлял себе, чего стоит необычный талант Аце, и не мог допустить, чтобы он прорвался к вершинам. Именно потому, что ему не давали ходу, контролировали каждый шаг, боясь и остерегаясь его, Аце долгое время не мог пробиться. Но все же он достиг чрезвычайно больших успехов. Выше была только одна ступень, только эта ступень оказалась для него недосягаемой, несмотря на все попытки остановить его продвижение.
Сеплайяр во всем был сторонник Томакса, они твердо стояли на одной позиции, став почти равными по своей роли в Организации, и лишь в одном они
расходились во мнениях. В одном, крайне незначительном на первый взгляд, вопросе, затерянном во множестве больших и сложных дел. Этим вопросом было дело об исчезновении Шейлы Морин. Поэтому Сеплайяр, которому было хорошо известно об отношении Томакса к этой девушке, тайно от него поручил Аце Йоланду заняться ее поисками. У него были опасения, что Аце может выдать его намерения Томаксу, но другого подходящего человека для такого дела у него не было. Необходимо было обмануть самого Эндрю Томакса, чего кроме Аце не смог бы сделать никто. Впрочем, вскоре Сеплайяр убедился, что Аце не собирается предавать его  , а, напротив, взялся за дело что-то уж слишком рьяно, что несколько удивило Улисса. Йоланд поступил просто. Воспользовавшись связями Сеплайяра, что было тому крайне приятно,  он привлек на помощь полицию, в главному правлении которой Организация имела немало своих людей. Марк Прэвис, начальник отдела розыска, охотно согласился помочь. Исчезновение Шейлы Морин имело для Сеплайяра большое значение. Она прихватила с собой некоторые документы, среди которых были и те, которые свидетельствовали о его деятельности в Организации, и их обнародование, если бы это вдруг случилось, нанесло бы непоправимый урон его политической карьере, особенно сейчас, накануне президентских выборов. Именно Сеплайяр был тем кандидатом, которого намеревалась выставить Организация. Поэтому Сеплайяр решил, во что бы то ни стало разыскать Шейлу Морин, однако так, чтобы Эндрю Томакс ничего не заподозрил, ну а затем решить, что с ней делать дальше.
Аце мрачно смотрел на дорогу, раздражаясь мельканием стеклоочистителей, которые размазывали по стеклу бесконечные водяные струйки. Чего хочет Сеплайяр? Наверняка получить новые сведения по делу Шейлы Морин. Странно, но он давно не интересовался ходом поисков, видимо, абсолютно полагаясь на него, Аце. Что ж,  было бы неплохо, но вряд ли это действительно так. Просто он понял, что Аце и сам заинтересован в том, чтобы скорее разыскать Шейлу. Действительно, последнее время Аце не мог и думать ни о чем другом, кроме этого.
Штаб-квартира Организации или Ставка как на военный манер называли ее чаще всего, располагалась в большом особняке довольно далеко от центра Столицы, на улице тихой и малолюдной. Здание имело вывеску некоего торгового представительства, но человек внимательный сразу заметил бы двоих в штатском, бессмысленно болтающихся во дворе и весьма напоминающих наблюдателей.
 Когда Аце вошел в здание, стоящий у самых дверей охранник в штатском тут же потребовал предъявить документы. Узнав о цели его прибытия, он стал звонить секретарю Шефа и выяснять, так ли это. Получив утвердительный ответ, дежурный по телефону сообщил следующему дежурному, чтобы Аце пропустили дальше. Аце не любил ездить в Ставку.  Его  всегда  раздражали  строгие  порядки,  которые  он считал излишней бюрократией. Все внутри этого здания дышало военным духом. В его коридорах, узких и бесконечных, выкрашенных масляной краской угнетающего серого цвета, стояли многочисленные дежурные, при каждом из которых был телефон. Хотя на  них не было военной формы, и даже костюмы, в которые они были одеты, были совсем разные,  но стояли они, заложив руки за спину, точно так, как гестаповцы в хроникальных фильмах, которые Аце видел не раз, и которые не мог терпеть.  Ему не нравилось, что все эти люди, которые по существу находились у него в подчинении, вместо того, чтобы почтительно его приветствовать, глядят недоверчиво и злобно. Все они никогда не видели и не должны были увидеть настоящих своих начальников. Они знали о существовании Шефа, но никогда не видели его лица и не слышали его имени. Имя   же Аце Йоланда было, напротив, хорошо им известно,  оно внушало им уважение и даже страх, но они и подумать не могли о том, что человек, у которого они с важным видом проверяют документы и которого высокомерно оглядывают с головы до ног, и есть тот самый Аце Иоланд, которого они так боятся.  Наконец, пройдя многочисленные проверки, Аце подвергся тщательному обыску в приемной Сеплайяра, который произвели два здоровенных верзилы, телохранители Шефа. Только после этого, пройдя через кабинет секретаря, который сообщил Шефу о прибытии Аце, он вошел в апартаменты самого Сеплайяра.  Улисс сидел к нему спиной в большом кресле так, что Аце была видна его крупная голова с небольшой лысиной и руки на подлокотниках. Он смотрел телевизор. Аце подошел и поздоровался.- Здравствуй, дружище,- панибратски приветствовал его Сеплайяр.- Давай, подсаживайся, очень занятная программа. Я распорядился, сейчас нам принесут кофе.
Аце сел в кресло, стоящее рядом, но не повернул его к экрану, и Улисс оказался прямо напротив него.
- Знаешь, Улисс, я мог бы отлично посмотреть эту программу и у себя дома. Зачем ты вызывал меня? Я уверен, что без этого можно было бы обойтись,- резко начал Аце.
- Ну, ну,- миролюбиво успокоил Сеплайяр,- пожалуй, мне-то видней, что следует делать и чего не следует. Мы так давно не виделись, неужели тебе не хочется поговорить со старым другом? Мы ведь с тобой друзья, не так ли?
- Гораздо приятнее было бы встретиться где-нибудь в другом месте, а не в этом морге. Когда я вижу эти гнусные серые стены и свирепые рожи, мне не хочется жить. Как ты можешь здесь работать?
- Я знаю, что тебе у меня не нравится, но что делать, иногда приходится делать то, чего не хотелось бы.
- Мне надоели твои бандиты с их бесконечными проверками и обысками. Зачем ты ввел эти порядки, они только мешают делу.
 - Полегче, Аце,- Улисс постучал пухлой рукой по подлокотнику.- Не оскорбляй моих людей, мне это неприятно. Что касается проверки документов, то и я имею такую же фальшивку, как у тебя, и все время исправно ее предъявляю. Так что, за исключением моего секретаря и телохранителей, меня знают здесь как мелкого начальника одного из отделов. Я отнюдь не считаю унизительными эти проверки,  зато  они полностью исключают появление посторонних.
Секретарь вкатил в кабинет маленький столик с кофе, сэндвичами и бутылкой коньяка. Сеплайяр сделал знак, чтобы он ушел.
- Однако, ты отвлек меня от ТВ,- вспомнил Сеплайяр, добавляя в кофе коньяк.
На экране, тем временем, появился человек, окруженный многочисленными репортерами, которые ежесекундно щелкали фотоаппаратами, ослепляли вспышками и подносили свои микрофоны к самому его лицу. Он что-то быстро говорил, улыбаясь рекламной белозубой улыбкой.
- О, Джерри Ходжсон! Каков, а!- Сеплайяр взглянул на Аце и кивнул на экран.- Опять пресс-конференция. Он уже начал действовать. Говорят, вставил себе новую челюсть. Прекрасно! Что ты о нем думаешь?
Аце скривил губы и пожал плечами:
- Болтлив в меру, фотогеничен, неглуп, хотя  старается выглядеть "своим парнем". В этом, собственно, его основное слабое место. Слишком уж очевидно это его стремление.
- Но, Аце, ты чересчур строг. Это нам с тобой его стремление очевидно, но не все же избиратели столь проницательны. Многие просто в восторге от него.
- Что ж, возможно. Но и твои шансы неплохи. Мы купили уже порядочное количество голосов, а скоро, я полагаю, ты тоже начнешь выступать, и это число
возрастет.
- Да, мне уже заготовили уйму речей, и часть из них я, как старательный школьник, выучил наизусть. Когда говоришь без бумажки, тебя лучше слушают и больше верят.
- И все же,- Аце решительно поставил чашку на столик и, откинувшись на спинку кресла, взглянул своему собеседнику прямо в лицо.- Зачем ты меня вызвал, Улисс? Что может тебя интересовать, ведь ты в курсе всех дел. Тебе всегда сообщают все новости, что же ты хочешь услышать от меня?
Улисс встретил его надменно-недовольный взгляд и ответил с деланной досадой, покачивая своей лысеющей головой с некрасивым тяжелым подбородком и старческими  дряблыми щеками:
- Ты прекрасно знаешь, что я хочу. Между прочим, виноват ты сам. Мне пришлось вызвать тебя, ведь ты ничего не сообщал мне о деле Шейлы Морин с того дня, как ты встречался с Прэвисом. Мне ничего неизвестно, а, согласись, для меня это не так уж маловажно, и я должен быть в курсе этого расследования.
- Ну что же,- Аце закинул ногу на ногу и продолжил, закуривая сигарету, предложенную ему Улиссом:- Я готов, хотя еще рано делать конкретные выводы. Аце думал, стоит ли говорить Сеплайяру все, что известно, или следует скрыть от него такие подробности, как исчезновение Биорка Венстхаллена и присутствие в Городе агента Макари. Наконец он начал:
- Две недели назад полиция обнаружила некую молодую особу, весьма похожую на разыскиваемую Морин. В Городе. Так что, скорее всего, мы не ошиблись с выставочной версией. За этой женщиной установили наблюдение, выяснили, где она живет и где бывает. Удалось установить, что она за это время почти ни с кем не встречалась. Только иногда выезжала на собственном автомобиле марки "бьюик" за покупками.
Сеплайяр налил себе коньяку и выпил залпом, потом сунул в рот сигарету и спросил, сделав пару затяжек:
- Так с кем же она все-таки встречалась?
- Почти каждый день поздно вечером она посещала одно небольшое кафе, где ее, по-видимому, хорошо знали, и там проводила от двух до четырех часов.
- Она что, любительница злачных мест?
- Нет, заведение приличное, нечто вроде молодежного клуба. Больше других с ней говорил бармен  этого кафе, некто Хадсон.
- Этот Хадсон ей не любовник?
- Не думаю. Замечено, что ночи она проводит дома и приезжает туда одна. Имеет маленького ребенка лет трех-четырех. Это, кстати, тоже общая деталь с Шейлой. Ее сыну как раз около четырех.
- Дальше,- потребовал Улисс,- не думаю, что это все, что ты можешь мне сказать.
- В общем, основное ты уже знаешь,- Аце усмехнулся и покачал головой.-     Еще могу добавить, что с Рэймондом Норбаном, стоящим в списках, не встречалась, ну и тот весьма неприятный факт,- он сделал много значительную паузу,- что ее упустили.
- Как!- Сеплайяр даже подскочил в кресле от удивления и негодования,- как это могло случиться? Я никак не ожидал от тебя этого, Аце.
- Причем здесь я,- отмахнулся Аце,- это ошибка людей Прэвиса. Они потеряли ее, и она исчезла из города вместе со своим ребенком.
- Но это ужасно! Не представляю, как можно держать в полиции подобных идиотов!
- Зато теперь я могу тебя заверить совершенно точно, что эта женщина и была Шейлой Морин. Просто она сразу же обнаружила эту немудреную полицейскую слежку и обвела их вокруг пальца. Но это вовсе не значит, что они простаки, это значит, что их обманула именно Шейла и никто другой. Я хорошо ее знаю, она способна и не на такое. Неужели ты раньше ничего не слышал о ней?- Аце посмотрел на Улисса с сомнением.- Правда, она работала в управлении Томакса, но, все равно, она была хорошо известна всей Организации. Даже когда я перешел в твое управление, до меня долетали слухи о ее блестящей деятельности.
Сеплайяр посмотрел на стену, куда-то поверх головы Аце и сказал:
- Разумеется, я слышал о ней раньше и даже видел ее несколько раз на приемах у Томакса, но я все же не думал, что она является столь выдающейся личностью. Знаешь что, я считаю, что необходимо тебе самому ехать в этот самый Город, - вдруг без всякого перерыва объявил Улисс.- Выясни там все хорошенько, все-таки на месте виднее. Так что, отправляйся завтра же. Не возражай, пожалуйста,- он предупредил желание Аце, который выдал себя движением,- я сам возьму часть дел, которые ты сейчас ведешь.
- Хорошо,- процедил Аце сквозь зубы, хотя втайне он был доволен поручением,- однако, думаю, что это не имеет смысла. Шейла наверняка не вернется в Город. Пожалуй, она сделала самое разумное, уехала куда-нибудь за границу, где найти ее будет довольно трудно.
- Вот тебе и предстоит это выяснить,- невозмутимо указал Сеплайяр.- Ну а если это так, будешь искать дальше, пока не найдешь, надеюсь, тебе понятно?
Он посмотрел на Аце высокомерно, ясно давая понять, что хочет напомнить о своем превосходстве.
После этого Аце решил ничего не говорить Улиссу о том, что несколько дней назад на его имя пришло письмо от Шейлы Морин, помеченное римским штемпелем. В нем Шейла писала, что все материалы и документы, похищенные ею, она передала надежным людям, которые в случае ее гибели немедленно предадут их гласности. В общем, она убедительно просила оставить ее в покое. Однако Аце Йоланд прекрасно знал, что никогда и никем эти бумаги опубликованы не будут, и никакой опасности для Организации, и в частности для Улисса Сеплайяра, нет и быть не может. Шейла никогда не пошла бы против Томакса. Он не смог заменить ей отца, как ни велико было это его желание, но Шейла,  хотя и не привязалась к нему слишком сильно, все же очень уважала его и была ему благодарна за все, что он для нее сделал. И Аце понимал это.
С самого момента исчезновения Шейлы Аце Йоланд старался внушить Сеплайяру, что со стороны Шейлы могут последовать крупные неприятности. Вообще, в подобном случае, будь на месте Шейлы кто-нибудь другой. Организация тотчас взялась бы за его поиски, но на более низком уровне и более грубыми методами. Сеплайяр же совсем бы не знал об этом происшествии. Но Шейла Морин была не рядовым членом Организации, и одно только слово Эндрю Томакса положило бы конец всякому расследованию. Впрочем, это слово было сказано, и если бы не Аце, Сеплайяру и в голову бы не пришло разыскивать Шейлу Морин. Томакс уверил его, что бегство Шейлы и даже похищение ею некоторых документов ничем серьезным грозить не может. Аце Йоланд же представил все дело совершенно в ином свете. Томакса он называл, не боясь последствий, выжившим из ума, безответственным стариканом, а опасность со стороны Шейлы раздул до грандиозных размеров. После этого Сеплайяр, не на шутку встревоженный, решил все же заняться поисками Шейлы, однако так, чтобы Томакс ничего об этом не знал. Это дело он поручил Йоланду, который только того и добивался.
Охота, которую затеял Аце, приносила ему удовлетворение, он втягивался в эту игру все больше и больше, и досада охватывала его, когда другие дела Организации отвлекали его от того, что представлялось ему наиболее важным. Он все сильнее сгущал краски перед Сеплайяром, желая добиться, чтобы на его ответственности оставили бы только это дело, которое было для него интересным и даже приятным.
Что заставляло его вести с Шейлой Морин эту одностороннюю борьбу? Он и сам не смог бы точно ответить на этот вопрос. С той самой минуты, когда он увидел эту молоденькую девчонку в особняке Томакса на совещании по поводу "ливийского" дела, он возненавидел ее, одновременно восхищаясь ею. Она, правда, не была допущена на обсуждение наиболее важных деталей этой крупной сделки, но ею был представлен блестящий план проведения одной из второстепенных, но сложных операций. Шейла была наделена необыкновенным по силе логическим мышлением, и на основе предоставленных ей исходных данных составляла оригинальные алгоритмы, которые подходили не только к предложенной ситуации, но могли бы быть использованы и впоследствии. Тогда она обладала неправдоподобным для своих способностей возрастом: ей было немногим более восемнадцати. У нее был ум философа, разведчика и творца. Шейла необыкновенно держалась в обществе, с большим достоинством, даже надменностью, но она воспринималась как должное, и нельзя было представить, чтобы эта девушка должна была бы вести себя иначе. Она поражала всех, кто знал  ее, но никто не высказывал ей своего восхищения, так как никто не мог предугадать ее реакции на это признание, и все боялись неожиданности. Но она и не нуждалась в словах. Аце замечал, что она может догадываться о чужих мыслях, внимательно посмотрев на лица людей. Тогда он стал остерегаться ее внимания, одновременно пытаясь в свою очередь понять, что же представляет собой она сама. Однако ему не удалось выяснить ничего значительного, кроме того, что ее поведение часто выглядит несколько неестественно, чего, впрочем, кроме него никто не замечал.
Добившись разрешения, то есть, получив приказ Сеплайяра выехать в Город, Аце, однако, не спешил его выполнять. Он решил на пару недель предоставить самому себе отпуск и съездить в Стокгольм, где он не был уже более двадцати лет. Тем не менее, встречи с прошлым не должны были помешать его наблюдениям за охотой. Хотя на письме Шейлы был римский штемпель, он вполне допускал, что Шейла может вернуться в Город, поэтому надежда на встречу с ней не покидала его. Положившись на полицию и Франческу Макари, которую он послал в Город, чтобы иметь там собственные глаза, он отбыл в  Швецию   пребывая в сложном и противоречивом состоянии духа.
 Аце покинул Швецию еще совсем молодым человеком вскоре после большого ограбления одного из иностранных банков, которое было совершено  международной группой опытных гангстеров. Одним из руководителей этой группы был некий иммигрант из Югославии. Это был отец Аце. Таким образом, Аце получил свою профессию по наследству, и она была ему весьма по душе. Аце получил неплохое образование. Его отец считал, что некоторые знания просто необходимы при такой опасной и сложной профессии. Аце в совершенстве владел, кроме шведского, английским, французским и немецким языками; имел обширные познания в физике, химии, электротехнике; отлично разбирался в искусстве и политике и легко мог поддержать светскую беседу. Его манеры были безупречны и подходили для любого салона. Но он мог сойти за своего почти в любой  обстановке.
Аце не мог вернуться на родину, так как его повсюду искали, и он ждал того момента, когда его дело прекратят за давностью. Он не любил бессмысленно рисковать, и если брался за что-то, то имел полную уверенность в том, что все выйдет так, как он хочет.
4. Человек, который с ней работал

От аэропорта до Города нужно было проехать уже не те восемь миль, которые когда-то с такой легкостью проносилась быстрая машина Валери Рэгонар, а всего только пять. Город расползался во все стороны, как блин. Он вставал перед взглядом сразу же после выезда на автостраду. Ослепительно белый и высокий, сверкая отраженным в стекле солнцем, он вставал посреди пустыни, как мираж. Да, на такой город стоило взглянуть!
Алан не мог оторваться от открывшегося ему вида. Он радовался, что догадался сесть на первое сиденье автобуса. Так он мог видеть все прямо перед собой через стекло водителя. Над Городом, вернее, над восточной его частью, мрачно висело темно-серое облако, похожее на последствие ядерного взрыва. Но даже и это облако не показалось Алану страшным. Оно будто защищало Город от каких-то враждебных сил, которые могли вдруг на него обрушиться. Химические заводы были сердцем и мозгом Города, поэтому облако было той неотъемлемой его частью, без которой Город не был бы Городом.
- Оунрич, двадцать седьмой квадрат, дом номер пять А,- скороговоркой повторил таксист, оглянувшись на Алана и блеснув золотой коронкой.- Издалека к нам? К родственникам?
Автомобиль мчался по центральной Ран-авеню, виртуозно виляя из ряда в ряд: улица была забита.
- К родственникам,- кивнул Алан, а таксист прикинул, сколько можно ожидать чаевых с весьма наивного на вид юнца, родственники которого имеют квартиру в Оунриче.
Алан смотрел на мелькавшие справа и слева магазины и рестораны, и думал о том, что Город обещает быть полной противоположностью покинутой им Столице.
 - Справа - здание бывшего Торгового Центра,- таксист решил взять на себя роль гида.- Теперь оно полностью принадлежит фирме "Нора Гвендлайн". Правда самой г-жи Гвендлайн вот уже пять лет нет на этом свете, но ее дело с успехом продолжает дочь, Розалин. Ну а вывеска осталась, так как фирма приобрела известность еще при жизни г-жи Норы.
Алан успел разглядеть промелькнувшее перед ним внушительное здание магазина "Нора Гвендлайн", и вдруг его остро кольнула мысль о том, что впервые он может с уверенностью сказать и осознать то, что видит те самые здания, те самые деревья, то самое небо, которые когда-то видели глаза Шейлы. И он всем существом ощутил необратимую причастность Города к Шейле, ощутил ее присутствие так ясно, как будто она еще жила здесь, еще ходила по его улицам, бывала в его магазинах, гуляла в его парках. Будто там, в одной из квартир дома 5А 27-го квадрата Оунрича, она ждала его сейчас.
Автомобиль свернул с Ран-авеню, а Алан вспомнил:
"Кафе "Секрет". Не знаю, правда, есть ли оно сейчас. Оно было, кажется, на 14-й улице..."
- А где у вас 14-я улица? - спросил Алан.
- А это и есть 14-я улица,- беспечно отозвался таксист.
Алан не ожидал такой удачи. Он принялся беспокойно вертеться, чтобы не пропустить вывеску с известным названием, но вывесок было так много, что прочесть их все на такой скорости было довольно затруднительно.
- Вы не знаете, есть ли на этой улице кафе под названием "Секрет"?- волнуясь, спросил Алан. Но таксист лишь пожал плечами:
- Здесь много всяких забегаловок,- он помолчал, припоминая,- но с таким названием... Никогда не слышал. Может, было когда-нибудь. Я живу в Городе шесть лет. Не могу сказать, что я плохо его знаю. Сами понимаете, при моей работе... Но на 14-й улице нет такого кафе, можете мне поверить. Да и вообще, кафе с таким названием нет во всем городе.
- Но я точно знаю, что оно было!- воскликнул Алан.- Правда, очень давно.
- Я живу здесь только шесть лет,- повторил таксист и надолго замолчал.
Автомобиль мчался по одной из аллей оунричского парка. Здания едва проблескивали белым сквозь густую зелень. Справа мелькнул голубой квадрат на стойке, наподобие дорожного знака, с четкими большими цифрами "27".
- 27-й квадрат,- объявил таксист,- а вот и дом 5А,- они повернули, и из-за высоких старых каштанов появилось причудливое здание, все в выступах и углублениях, изощреннейшее создание архитектурной мысли. Перед входом радовали глаз несколько ухоженных розовых кустов. Алан вышел из автомобиля, оставив таксиста не особенно довольным: он еще не привык раздавать большие чаевые. К тому же наличных денег у него было не так много. Ему показалось неудобным разглядывать заинтересовавшее его здание перед таксистом, и он, решив сделать это позднее, уверенно направился к входу, как человек, много раз здесь бывавший. За его спиной послышался шум отъезжающего автомобиля.
Стеклянные двери оказались запертыми, но сквозь них Алан увидел человека, сидящего за столиком и исполняющего, по всей видимости, роль привратника или консьержа. Это был опрятно одетый, подтянутый мужчина лет пятидесяти. Он серьезно посмотрел на Алана сквозь пуленепробиваемое стекло, и тут же Алан услышал его голос у себя над головой:
- Здравствуйте.  Вы к кому?
- Добрый день,- Алан немного растерялся,- в квартиру 47. Вам должны были позвонить.
- Господин Алан Венстхаллен?- спросил консьерж.
- Да, да,- радостно закивал Алан.
Двери раздвинулись.
- Пожалуйста, ваши документы,- потребовал консьерж, прищурившись.- Господин Гильерон предупредил нас, но проверка необходима. Надеюсь, вы поймете и извините нас.
Придирчиво рассмотрев фотографию в паспорте Алана и задержав внимание на странице с визами, консьерж вернул паспорт с выражением явного сожаления.
- Четвертый этаж,- сказал консьерж.- Ключи у вас есть?
- Есть, спасибо,- ответил Алан.
- Если бы у вас их не было, вы не вошли бы в квартиру, только и всего. Здесь не гостиница, и мы не выдаем ключей.
Алан не понял, что хотел сказать этим негостеприимный консьерж, но тут же забыл об этом. Оказавшись в лифте, он обрел то состояние, которое должно было бы охватить его еще раньше, если бы не затруднения при входе. Это был дом Шейлы. Только что он вошел в те самые двери, в которые столько раз входила она. Сейчас лифт поднимет его на четвертый этаж. Там находится ее квартира. Он пройдет по бордовой ковровой дорожке коридора, похожего на гостиничный. С каждым шагом он все отчетливее ощущал, как сильнее бьется сердце, как нарастает внезапно возникший гул в ушах. Глаза его выхватили из полутемной пелены светлый прямоугольник двери с черными цифрами "47" и табличкой, на которой золотом было написано... Да, да, на двери все еще висела табличка "мадам Валери Рэгонар", как восемнадцать лет назад. Конрад так и не заменил ее. Алан приложил к замку магнитный ключ...
Шейла! Шейла...
Он захлопнул за собой дверь так громко, что девушка, дежурная по этажу, которую он даже не заметил, вздрогнула. Если бы консьерж не предупредил ее звонком, она приняла бы этого молодого человека за грабителя или сумасшедшего, так стремительно он шел по коридору,  так возбужденно горели его потемневшие влажные глаза.
Он едва не задохнулся от духоты. Ворвавшись в просторную гостиную, он дернул вышитые красные шторы и красный тюль за ними и распахнул балконную дверь. Свежий воздух, пахнущий зеленью и розами, оживил комнату.  "Я был здесь,- понял Алан.- Я все помню".
Выгоревшие занавески на окнах были все те же.  И мебель. И картина на стене. Ее написала сама Шейла. Конрад не продал ее. А спальня? Алан открыл дверь в Голубую комнату, которая все еще была такой же голубой. Чуть выгорела атласная ткань, и потускнели серебряные шляпки гвоздиков, но комната по-прежнему напоминала внутренность хорошенькой шкатулки. Постель была застелена и покрыта  тем  самым покрывалом. Алан открыл дверцу встроенного шкафа, безошибочно определив ее на блестящем атласном поле. В шкафу висели  ее вещи. Он провел рукой по вешалкам, и они защелкали друг о друга, покачивая теми платьями, которые носила  она, давно уже вышедшими из моды. А она всегда носила все самое модное. "На балконе должны быть цветы", - вспомнил Алан, выбегая из Голубой комнаты, загоревшись желанием проверить, действительно ли это так, или ему вспоминается что-то никогда не существовавшее. В основание балкона действительно было вмонтировано некое подобие клумбы, огражденное бордюром из мрамора, но цветов там никаких не было, росла только чахлая посеревшая трава, которую шевелил легкий ветер,  и оттого бывшая клумба казалась похожей на заброшенную могилу.
Квартира была убрана, с мебели стерта пыль и ковры пропылесосены. Видимо, Конрад, предупредив прислугу, отдал распоряжение об уборке. Алан, конечно, помнил далеко не все, лишь некоторые предметы, такие, как клумба на балконе, картина на стене, расписной потолок в Голубой комнате. Но именно то, что он помнил и узнавал, казалось ему особенно мертвым и неестественным. Именно эти предметы напоминали ему о том, что хотя все здесь осталось прежним, совершенно нетронутым, Шейлы здесь больше нет. И от этого еще больнее защемило сердце, как от страшного обмана и противоречия: во всем Городе так ясно, живо чувствовалось ее присутствие, а именно там, где она должна была бы быть, ее - не было...
Но остались еще две комнаты и мастерская. Как там?
Алан вошел в проходную комнату библиотеки. Здесь был такой же порядок: с книг вытерта пыль. Дальше... Дверь из коридора направо... Эту комнату Алан тоже узнал. Он сам удивлялся своей памяти.
 Это была его комната. Здесь он жил все то последнее время, проведенное с Шейлой. Но он узнал только саму комнату, остальное казалось ему незнакомым. На стене висела его фотография, дюймов 20 на 15. Его губы слегка дрогнули не то улыбнувшись, не то удивившись. Он узнал себя, трехлетнего, хотя именно этой фотографии никогда не видел. В комнате стояли шкаф, журнальный столик и два кресла. Больше не было ничего, кроме...
Вся комната была завалена игрушками.
Алан подошел ближе. "Неужели я играл в них когда-то",- подумал он, взяв в руки большого лохматого пса, с черными пластмассовыми глазами и блестящим носом. Но хотя игрушка была старомодной и слегка выгоревшей, она не выглядела потрепанной. Казалось, что она просто пролежала долгое время, но никогда не была в детских руках. То же было и с остальными игрушками. Все они слегка состарились от времени, но были совершенно целыми, не сломанными и не вытертыми. Алан откатил дверцу встроенного шкафа. Он был битком набит детской одеждой, пахнущей свежим нафталином. Несмотря на столько лет, вещи совершенно сохранились и выглядели как новые, ведь шкаф был более надежным хранилищем, и солнце и пыль туда не проникали. Было похоже, что  все эти нарядные рубашечки, комбинезончики, брючки и ботиночки никто и никогда не надевал. " Что это? - подумал Алан. - Это не мои вещи. Чье это?"
Но Шейлы не было и в этой комнате. Оставалась мастерская.
Алан вышел из детской и прошел в самый конец коридора. Поднявшись на три ступеньки, тонко скрипнувшие от его шагов, он осторожно прикоснулся к двери и попытался открыть ее. Но дверь не двинулась с места. Она была заперта. От неожиданности Алан даже растерялся. Он еще раз с силой толкнул дверь, но это оказалось так же бесполезно. Еще не совсем поняв, что следует делать, он несколько раз ударил в дверь ногой; ему нужно было попасть в эту запертую комнату, и внезапное препятствие привело его в крайнее возбуждение. Он готов был сломать эту дверь, которая не пускала его туда, где, теперь он был в этом уверен, находилось самое главное. Что? Он не знал. Но он был готов поверить, что там находится сама Шейла. Еще в детстве, не зная, что его мать мертва, он воображал, что она живет где-то далеко-далеко, но что наступит день, и он найдет ее, и она выйдет ему навстречу. И он ждал этого момента, мечтая о нем и терпеливо ожидая того, когда он, наконец, узнает, где она. Но Биорк с неумолимой ясностью доказал ему гибель Шейлы. И хотя не поверить фактам было невозможно, та детская мечта все еще тревожила его сознание, приняв обличье красивой сказки: это ошибка, она жива. Где-то Шейла живет под чужим именем, скрываясь от каких-то своих врагов, от всего мира, но не от него, Алана. Она ждет его. Может быть, поэтому его так тянуло сюда? Сознавая то, что ее давно нет, он не находил себе покоя от той детской сказки, переросшей в навязчивую идею. Он должен был сам, своими глазами убедиться, что ее нет. Где? Хотя бы там, где она была в последний день перед своей гибелью. Убедиться и успокоиться, наконец. Но, черт возьми, как же открыть эту дверь!
Алан замер, прекратив свои безуспешные попытки. Он вытер рукавом влажный лоб. Сломать дверь он все равно не сможет. Должен быть ключ. У Конрада? Если позвонить ему и спросить? Но ведь кто-то убирается здесь, значит, должны быть ключи. Если спросить у консьержа?
Еще раз, бросив взгляд на неподдающуюся преграду, Алан направился к выходу. Он опять прошел по бордовой ковровой дорожке, но уже более спокойно. И на этот раз он заметил девушку в синем форменном платье, сидящую за дежурным столиком.
- Вам что-нибудь нужно?- она предупредительно улыбнулась.
- Дверь,- выдохнул Алан, но, собравшись, объяснил: - Мне нужен ключ. Скажите, кто убирает в квартире?
- В сорок седьмой?- уточнила девушка. У нее были  миндалевидные глаза, такие же синие, как ее платье, и светлые волосы, собранные в пучок.
- Да,- обрадовался Алан,- вы знаете. Там еще одна комната. Мастерская. Она заперта. Мне нужен ключ.
Он выпалил все это скороговоркой, покраснев от нетерпения.
- Вы не волнуйтесь,- сказала девушка.- Я знаю, где ключ. Разве г-н Гильерон не сказал вам? Алан только мотнул головой.
- Поскольку он предоставил вам свою квартиру полностью, и никаких указаний и ограничений не было, я скажу вам, где ключ. Все очень просто. Он лежит на полочке над дверью. Думаю, что г-н Гильерон просто забыл сказать вам об этом.
- Правда?- обрадовался Алан.- Спасибо!- он бессознательно дотронулся рукой до ее плеча.- Спасибо, так просто. В самом деле. А я-то думал,- и бегом помчался обратно.
Ключ, старый, чуть изогнутый, действительно лежал там, где сказала дежурная. Задыхаясь от бега, Алан вставил ключ в скважину и с трудом повернул его...
* * *
ОНА открыла глаза и посмотрела на серебристые гвоздики на голубой атласной стене, на тусклое нарисованное облако, окружающее висящую лампу, которая едва заметно покачивалась от слабого движения воздуха. Она протянула руку и выключила голубой мертвенный свет. Темнота поглотила ее безразличие.
"Безразличие - самое худшее, что может случиться…"
Она не могла спать. Устремив широко раскрытые невидящие глаза в черную темноту, она внимала своим мыслям как книге, написанной кем-то другим, неизвестным, но бесконечно мудрым. Она не могла больше лежать вот так, без сна. В ней ожило молчавшее более месяца стремление. Оно проснулось среди жаркой и глухой ночи и звало ее к себе с непреодолимой силой. Как могла она так надолго покинуть своего единственного друга, который лишь сейчас, поняв ее смятение, решился напомнить о себе. Творчество! Оно всегда спасало ее посреди океана одиночества и печали и никогда еще не приносило разочарования. Она отстранила руку спящего Конрада, которая лежала у нее на груди, и бесшумно поднялась с постели. Подойдя к двери, она оглянулась на мужа и вышла из спальни. Она безошибочно шла по темной квартире, пока перед ней не оказалась знакомая маленькая лесенка в три ступеньки, которых ее нога не касалась более месяца. Они коротко и тонко скрипнули под ее шагами. Ключ лежал на прежнем месте - маленькой полочке, прибитой над дверью. Шейла взяла его, и по ее телу пробежала легкая дрожь. Она вставила ключ в скважину, и с силой нажав на дверь, повернула его дважды. Дверь распахнулась. Темная комната. Вот здесь, в этих стенах, находили воплощение ее мысли и чувства, ее эмоции, которые не проявлялись нигде в другом месте, таясь в глубинах ее существа. Именно здесь она была наиболее откровенна. Сюда приходила она, чтобы обрести новые силы и твердость духа. Лишь здесь ее понимали и помогали ей. Творчество. Оно жило здесь, готовое по первому зову прийти на помощь. Только ему она верила и дарила оттенки своей души, безумной, но расчетливой и сильной. Она старалась скрыть мысли за внешней оболочкой, которая была столь привлекательной, что отвлекала внимание зрителя и не позволяла ему проникнуть вглубь и открыть, в чем же заключается необычность, присущая ее  творчеству.
Шейла подошла к окну и, отдернув штору, впустила в комнату свежий поток ночного воздуха, смешанного со слабым запахом роз. Далеко, за широкой полосой черного парка полного шелестящих листьев, мигали яркие огни Ран-авеню. Шейла немного постояла у окна, вглядываясь в ночной город, потом отошла и включила настольную лампу. Мастерская осветилась, и Шейла увидела ее точно такой, какой оставила, побывав здесь в последний раз. Только толстый слой пыли, накопившийся на письменном столе, полках с книгами, стоящих у стены холстах, натянутых на подрамники, выдавал долгое отсутствие хозяина. Воздух, вливавшийся сквозь открытое окно, не мог соперничать со стойким запахом красок и лака, которым насквозь пропитались предметы и стены мастерской. На более широком столе, который стоял у противоположной стены, и за которым она обычно работала, в беспорядке были разложены большие листы бумаги с рисунками, едва начатыми и почти законченными. Рисунки были прикреплены и к стенам, они занимали почти всю их площадь. Шейла смотрела на них, как смотрят после долгой разлуки на старых друзей, узнавая знакомые черты и находя неожиданно новое в их облике. Она пошла вдоль стены, разглядывая свои творения; подходя ближе, почти вплотную подносила глаза к четким линиям или удалялась, охватывая взглядом все целиком, не вникая в подробности мелких деталей. Ей начинало казаться, что она находится на выставке, и все эти рисунки созданы вовсе не ею, а она, как строгий критик, подмечая недостатки и, одобряя удавшееся, составляет свое мнение, совсем забыв о том, что оно уже давно сложилось и сейчас только всплывает из глубин памяти, выдавая себя за новое ощущение.
Рассматривая рисунки Шейлы Морин, трудно было поверить, что они созданы одним мастером, так непохожи они были между собой. Здесь можно было увидеть четкие завершенные контуры, замкнутые в строгой правильности линий, ровно и аккуратно раскрашенные, но, все равно, имеющие свою особую красоту и настроение. Другие рисунки походили на свободный полет; легкие, прозрачные краски сливались, переходили друг в друга, не имея точных границ, и своим неуловимым движением слагали образы, дышащие новизной и фантазией. Некоторые критики обвиняли Шейлу в том, что она не может найти свой стиль, меняется в его поисках, и оттого в ее работах нет того уверенного однообразия,  которое присуще работам признанных мастеров. Порой ее упрекали в подражательстве, однако, никто не мог назвать конкретно, кому же она подражает.
В последнее время она делала рисунки для издательства Рэя Норбана. Его заказы очень подходили ей, и каждый раз вызывали у нее прилив вдохновения, который, правда, ослабевал со временем, но работа всегда была завершена к сроку. Книги, которые издавались Рэем, заметно отличались от большинства литературы, наводнившей книжные магазины и киоски. Примитивные романы со стереотипными сюжетами привлекали разве что подростков и домохозяек. Остальные попросту не читали ничего, кроме газет, и, конечно, большинство информации черпалось из всесильного телевидения. Но Рэй Норбан печатал классику. Иногда он издавал и современные произведения, если они казались интересными, выступая в своей непосредственной роли редактора. И все же он предпочитал классику. С ней, по его мнению, было меньше хлопот. Не надо было выплачивать гонорары, давно умершим авторам;  конвенция по авторскому праву оберегала интересы издателей старины. Не надо было тратиться на редакцию, вполне годились старые. Но это были не основные причины. Лишь классику Рэй считал истинной литературой; он считал, что все книги уже написаны, и не верил, что можно написать лучше. Не считал, что нужно написать лучше, не принимая в расчет изменения времени. Он благоговел перед Гете и Байроном, Чеховым и Достоевским; он, как ребенок, увлекался Верном и Стивенсоном, и ничто другое не могло взволновать его по-настоящему. Но книги расходились медленно, без ажиотажа; покупали их обычно люди немолодые, которые все это когда-то уже читали, а теперь просто хотели приобрести знакомую книгу для личной библиотеки. Такое положение, хотя и неплохое само по себе, не могло устроить Норбана. Тогда-то он и обратился к восходящей звезде по имени Шейла Морин, хотя поначалу и не знал, что она таковой является.
Шейла приобрела известность, иллюстрируя самые популярные бестселлеры. Добиться этого ей, разумеется, удалось не без влияния Эндрю Томакса, который ей покровительствовал. Сначала ее очень привлекала слава, к которой она давно уже стремилась. Ей нравилось, что все вокруг восхищаются ее молодостью и талантом, и пьянящее действие успеха кружило ей голову. Теперь уже сами авторы добивались того, чтобы она взялась иллюстрировать их произведения. Она была одной из тех, кто возрождал пришедший в упадок жанр, и теперь спрос на книги без иллюстраций резко падал. Ее жанр стал моден. Ей льстило внимание известных писателей и художников. Она работала увлеченно и с огромной производительностью. За несколько месяцев она оформила более пятидесяти объемистых сочинений. Но все же она была не так наивна, чтобы позволить увлечь себя изменчивой суматохе успеха. Чем больше она работала, тем больше убеждалась, как однообразна ее работа. Под конец она даже не читала рукописи, которые ей приносили, а, открыв их наугад, выхватывала глазами какой-нибудь эпизод и быстро набрасывала нечто подходящее. Увлеченность пропала, и Шейла надолго забросила рисование. Она отвергала все предложения; она знала: стоит ей продолжить, как необратимое отвращение к рисованию захватит ее навечно. Но она не могла этого допустить, потому что очень, больше всего в жизни любила рисовать.
Чтобы отдохнуть от иллюстрирования, она стала заниматься живописью. Эта техника удавалась ей меньше, и может быть, поэтому меньше ее привлекала. Она ездила в Италию, Англию и Испанию, где изучала и копировала произведения великих мастеров. Обогащенная новыми впечатлениями и знаниями, Шейла вернулась и возобновила работу. Теперь она работала не спеша, с чувством отделывая каждый лист, рисуя множество вариантов. Она никогда не уничтожала, как это делают некоторые в порыве отчаяния, неудавшиеся работы. В них могла воплотиться, пусть и незначительная, доля истины, которую можно было потом извлечь оттуда и слив с другими частицами, создать настоящую удачу. Теперь Шейла рисовала только то, что она по-настоящему хотела рисовать. Изведав славы, она испытывала теперь только раздражение от рекламной шумихи. Но, несмотря на затишье, о ней все же не забыли и начали по-прежнему надоедать ей заказами. Шейла была вынуждена объявить, что не будет работать по заказам, если они ей не нравятся, а теперь ей не нравилось почти все, а будет работать самостоятельно, но если ее работа кого-нибудь заинтересует она не откажет в ее публикации. Положение изменилось. Теперь книги выбирала Шейла, а издатели должны были подчиняться ее выбору. Но книги с ее работами пользовались прежним успехом, да и содержание их того стоило, и интерес издателей к ее деятельности не ослабевал.
Предложения неожиданно объявившегося Рэя Норбана заинтересовали художницу. Он оказался таким заказчиком, чьи интересы в значительной степени совпадали с ее собственными. Ей понравилось его пристрастие к классической литературе, и она с восторгом взялась за гетевского "Фауста". Хотя работа и выполнялась на заказ, Шейла ни в коей мере не чувствовала себя скованно. Надо сказать, что ее мало интересовало, как отнесется Норбан к результатам ее работы. Он не имел права ознакомиться с ними до окончательного выполнения заказа. Так как материальная сторона договора не являлась для Шейлы решающим фактором, она могла заявить еще и еще раз совершенно определенно, что работает для собственного удовольствия.
К сожалению, у нее становилось все меньше и меньше времени для рисования, так как другие дела крайне важного значения стали занимать ее интерес.
Она не бросила рисования окончательно, но в ее работе появились большие перерывы, которые не могли устроить Норбана. Их деловое сотрудничество на время прекратилось, но иногда они напоминали друг другу, каждый о себе, с помощью кратких телефонных разговоров.
По прибытии в Город Шейла, избавившая себя от прочих дел и забот, к большой радости Норбана вновь вернулась к работе.
В этой мастерской находились рисунки, сделанные здесь, в Городе, за последние полгода. Все свои старые законченные работы Шейла без сожаления бросала на произвол судьбы; они были разбросаны по многим городам, где их случайные обладатели меняли и перепродавали рисунки бесчисленное количество раз, стремясь нажиться на пока еще держащемся успехе Шейлы как можно больше.
Шейла снова поднялась на возвышение, подошла к настенной полке, с которой взяла пачку рисовальной бумаги; вытянула из пачки лист, села за стол, взяла один из заточенных карандашей...
Она посмотрела на белую гладь бумаги......
 Сверкающий до ослепления в ярких лучах высоко стоящего солнца; стройный, как стрела, серебристо-белый самолет, медленно кружась, как осенний лист, падал с ужасающей высоты...


* * *
Дверь, так упорно желавшая скрыть тайну комнаты, со скрипом распахнулась, вырвавшись из руки Алана, будто подхваченная невидимой силой. В лицо ему ударил сильный поток свежего холодного воздуха, и он сначала не понял, откуда здесь такой сквозняк. Алан оказался в просторной комнате с высоким потолком, выше, чем в остальных комнатах. Комната была очень светлая, как раз такая, какой и должна быть мастерская; целая стена ее была сплошь застеклена. Но некоторые из этих стекол были разбиты, и в комнату врывался сильный и неожиданно холодный, пронизывающий ветер, и видно было, как в неспокойном небе вели борьбу голубое и серое, и серое постепенно закрывало голубое, и в мастерской, хотя она была очень светлой, постепенно темнело. Но Шейла! Уж здесь ей точно негде было спрятаться: комната, на которую Алан возлагал столько надежд, была совершенно пуста. На стенах не висело даже календаря, даже журнальной вырезки, они были голые и холодные. Не было никакой мебели, даже какой-нибудь сломанной табуретки, на полу не валялось ни клочка холста, ни обрывка бумаги, ни одной старой кисти или карандашного огрызка. Как будто побывали воры и вынесли все подчистую. Или все унес ветер в разбитые окна? Как так может быть, что ничего не осталось? Почему в других комнатах все сохранено так, как было, а здесь... А Конрад ничего не сказал. Ведь это он, вероятнее всего, убрал все вещи из мастерской. Куда он их дел? Выбросил? Но зачем? Ничего не осталось... Ничего, связанного с самой интересной, самой загадочной для Алана стороной жизни Шейлы Морин, с ее  творчеством. Как будто кто-то, Конрад или другой, стремился уничтожить все следы творчества Шейлы. Зачем? Больше искать было негде. И Алан запер мастерскую, положив ключ на прежнее место. После того, как он побывал в этой пустой комнате, и на душе у него стало пусто. И сразу он почувствовал себя страшно усталым. Так бывает, когда, достигнув цели, вдруг убеждаешься в бессмысленности своего достижения. Что же дальше? Пустота запертой мастерской будто и была тем самым неоспоримым доказательством гибели Шейлы. Или даже доказательством того, что ее не было вовсе. В самом деле, может, он просто выдумал ее, свою Шейлу Морин? Так, как тот же Конрад выдумал свою Валери, как выдумывают тысячи других,  и искать больше не стоит?
Алан вышел на балкон, где шелестела сухая трава на мертвой клумбе. Небо стало совершенно серым, голубые окошки исчезли. Как будто разом наступила осень. Только деревья были по-прежнему темно-зелеными, летними, да там, внизу, яркими огоньками светились розы на пышных кустах
Что же дальше?
"Взгляни на Город..."
И главный свидетель тоже ничего не скажет? Или еще не пришло время? Неужели он напрасно приехал сюда? Но трудно судить об этом, все же дело не доведено до конца. Остались еще свидетели. Норбан. Эрик Хадсон. И, наконец, Олаф Залар, автор странной книги, полной загадок. Опять Аце Йоланд! Как удалось Залару найти связь между ним и Шейлой? Пока все это еще неизвестно, рано делать выводы. Прежде всего, Норбан. Его адрес должен быть в книге. А книга, пожалуй, должна быть у дежурной.
Алан снова, уже в четвертый раз, прошелся по коридорной дорожке, дежурная сидела на том же месте.
-Простите,- Алан улыбнулся так, как он всегда улыбался,- нет ли у вас телефонной книги?
- Да, конечно,- она выдвинула ящик стола и положила перед Аланом толстый том в синем бумвиниле.
- Я могу ее взять?- осведомился Алан, и уже сделав несколько шагов прочь, вдруг оглянулся:- А как вас зовут?
Девушка улыбнулась в ответ, сверкнув ровными зубами.
- Валери,- сказала она.

* * *

Как следовало из справочника, бывший владелец издательства Рэймонд Норбан обитал на загородной вилле с прозаическим названием "12-я миля". Но, по крайней мере, название помогало определить ее местоположение. Адресов же Эрика Хадсона и Олафа Залара в книге не оказалось. Отсутствие адреса Хадсона не особенно удивило Алана. Кто мог знать, что произошло с бывшим барменом давно исчезнувшего кафе за минувшие восемнадцать лет. Но адрес писателя или журналиста, судя по всему, известного, не мог миновать телефонную книгу. Алан еще раз внимательно просмотрел все фамилии на "З", но с таким же результатом. Пришлось довольствоваться адресом Норбана. Как ни велико было нетерпение, ехать тот час же было неразумно. Являться к вечеру в незнакомый дом вряд ли прилично. Труднее будет рассчитывать на откровенный разговор. И потом, слишком много свалилось на Алана за этот день: долгий перелет, впечатляющее явление Города,  квартира Шейлы и эта пустая мастерская... Нужно было отдохнуть. И хотя близость пустой комнаты вселяла в Алана непреходящее беспокойство, он все же решил остаться. Спать он мог в голубой спальне, там стояла широкая двуспальная кровать. В бельевом ящике он нашел нераспечатанный постельный комплект восемнадцатилетней давности и перестелил постель. Теперь оставалось подумать об ужине. И это оказалось проблемой. Выбраться из Оунрича можно было только на личном автомобиле или же на такси, вызвав его по телефону. Никаких магазинов и ресторанов поблизости не было, кругом шелестели парковые деревья и ничего больше. Но это не причиняло неудобства для жителей Оунрича, так как проехать десять минут на автомобиле до центра, не было для них слишком сложной задачей. У Алана не было автомобиля, поэтому он снова отправился к знакомому коридорному столику.
- Простите, Валери...
- Почему вы все время извиняетесь, г-н Венстхаллен?- пожала плечами девушка,- Выполнение ваших просьб входит в мои обязанности. Итак, что вы хотели?
- Прежде всего, я хотел бы, чтобы вы, Валери, называли меня просто Алан, хорошо?
- Хорошо, г-н Венстхаллен,- согласилась Валери  и сама рассмеялась своим словам.
- А потом я хотел бы вызвать такси.
- Поедете в центр?- спросила Валери, сняв телефонную трубку,- Кстати, вы могли бы сами вызвать машину, в вашей квартире есть телефон.
- Простите, что зря побеспокоил вас.
- Опять извиняетесь, а я сказала это не в упрек вам, а для сведения, ведь вы в первый раз в этой квартире.
- Почти. Я был здесь очень-очень давно. Вас тогда, наверное, и на свете не было.
- Как давно?
- Восемнадцать лет.
- Тогда была. Целых два года,- кокетливо сообщила Валери  и собралась уже набирать номер, но Алан удержал ее руку.
- А может, ты подскажешь, - где здесь можно поужинать?
- Я бы посоветовала,- сказала она, подумав,- это совсем близко, и такси не нужно, кафе "Секрет".
- На 14-й улице!- выпалил Алан.
- Нет,- удивилась она,- на 6-й.
- Странно,- заметил Алан,- а таксист сказал мне, что в вашем городе нет кафе с таким названием. Оно давно открыто?
- Давно. Только оно не имеет вывески. Так называют его завсегдатаи.
- А ты часто там бываешь?
- Иногда. Я готовлю дома.
- А не работает ли в этом кафе некий Эрик Хадсон? - Алан уже чувствовал себя бывалым детективом, зацепившим клубок за ниточку.
Но Валери пожала плечами:
- Нет, никогда не слышала.
И Алан, боясь спугнуть то, что робко наметилось из такого, казалось бы, несущественного, разговора, решил перенести расследование на следующий день.
- А где ты живешь?- спросил он просто так.
- Здесь,- сообщила она обрадовано. Весь персонал живет в этом же доме на первом этаже. Если хочешь,- она слегка покраснела,- я тебя покормлю. Только подождать придется. Немного, полчасика, когда я сменюсь. И идти никуда не нужно, а то, смотри, какая ужасная погода.
Погода и в самом деле испортилась. Как будто  Город встретил Алана с явной неохотой, не желая раскрывать свои тайны. Но Алан сказал:
- Спасибо, Валери, но ведь это уже не входит в твои обязанности. Схожу в кафе, как туда пройти?
- Не хочешь зайти ко мне? Тогда я сама принесу тебе ужин. Куда ты пойдешь, совсем один? Город ты не знаешь, еще заблудишься.
Алан еще раз посмотрел в мрачное мокрое окно. Действительно, ни выходить из дому, ни даже ехать куда-то на такси не хотелось. В конце концов, что здесь такого? Он отблагодарит ее чем-нибудь. Что-нибудь подарит, пустячок какой-нибудь. И все. Ничего особенного.
- Ладно, заходи,- улыбнулся он.- Только быстрее, а то я умру от голода.
 Она кивнула.
 Устаревшей системы цветной телевизор работал превосходно. Алан с ногами забрался на диван и закутался в плед. Похолодание наступило так резко, что отопление еще не включили. А по телевизору как раз передавали очередной прогноз. Оказалось, что несвойственный летнему времени холод, вызван какими-то астрономическими явлениями, нехарактерными для этого периода года. Об этом очень долго и подробно рассказывал какой-то научный деятель, чернобородый и в очках - типичная внешность ученого. Прогноз был малоутешительный, и Алан приуныл. Полагаясь на лето, он взял с собой совсем немного вещей, и те все легкие. А при обещанном холоде ему никак было не обойтись без теплого джемпера или куртки. И в его завтрашние планы была внесена решительная поправка: перед посещением виллы "12-я миля" и даже перед посещением станции проката автомобилей Алан наметил себе зайти в магазин "Нора Гвендлайн", ближайший из крупных универмагов, и приобрести что-нибудь подходящее.
В дверь позвонили. "Это Валери",- подумал Алан и пошел открывать. Он, конечно, сразу отметил то, что девушку звали именно так, как его мать, когда она жила в Городе, ведь даже на табличке значилось "Валери Рэгонар", но почему-то это совпадение совсем не трогало его. Он знал только Шейлу Морин. Валери Рэгонар же была для него лицом безразличным и незнакомым, а совпадение имен не навело его на мысли о сверхъестественной причастности судьбы. Он видел в Валери хорошенькую горничную, официантку и не воспринимал ее всерьез, хотя был признателен за внимание с ее стороны. И когда она вошла, одетая в нарядное сиреневое платье, аккуратно подкрашенная и причесанная, и вкатила перед собой сервировочный столик с приготовленным ужином, то Алан заметил, что он сервирован на двоих. Но он только сказал: "Спасибо, Валери", и приняв столик из ее рук, откатил его к центру комнаты. А она, постояв с минуту в полном непонимании и обиде, наконец, тихо, едва слышно прошептала: "до свидания". И вышла. А Алан замер перед захлопнувшейся за ней дверью, раздумывая, стоит ли вернуть ее.  Или совсем не об этом. Кажется, впервые в  своей жизни он сам отказался от того, чего  вроде бы хотел...
Теперь,  обдумывая свое поведение за прошедшую неделю, ту, что он провел в особняке Монти, он ощущал, что у него по всему телу пробегает дрожь от стыда. Как он мог настолько поддаться влиянию Джулиано? Или Джулиано здесь не причем? Стоило ли удивляться, что Оливия так сдержанно отнеслась к нему, и главное, умолчала о самом существенном из того, что ей было известно. Трудно теперь было судить, в чем заключалось это существенное, но то, что она не была с ним полностью откровенна, было несомненно. С каких это пор он стал думать о том, что правильно, а что нет? Он и сам не понимал этого. Но здесь, где еще так недавно чувствовалось близкое присутствие Шейлы, того божества, той тайны, которой он жил до сих пор, теперь веяло могильным холодом и в прямом, и в переносном смысле. И он не мог здесь обмануть эту девушку, хотя бы именем, но похожую на Шейлу. Валери надеялась на приятное внимание с его стороны, а он не мог дать ей этого, потому что сам хотел от нее ней только присутствия для нарушения убийственной тишины, только тепла для согревания от последствий астрономического явления. И если рядом не было Шейлы, то не должно было быть никого. А обман - низок. И лучше уж сразу внести ясность. Конечно, жаль бедняжку Валери, которая вовсе не должна была приносить ему ужин, как прислуга, и было страшно неудобно перед ней, но иначе поступить он не мог.
И, держа в руке чашку с горячим кофе, превосходно приготовленным заботливой Валери, Алан смотрел на картину, висящую перед ним на стене. Единственную уцелевшую картину, копию с шедевра известного мастера, на которой Венера-Симонетта, как две капли воды похожая на Шейлу, настороженно прислушиваясь к тишине, охраняла сон своего возлюбленного, Марса, молодого и стройного,   только вот лица – не разобрать.
 "Я вернусь за тобой, солнце мое. Мальчик мой, я приеду, обязательно приеду..."
" Не скучай без меня".
* * *
Алан спустился на лифте, прошел мимо недоверчивого консьержа, едва кивнув на его приветствие, и оказался на улице под темным, вот-вот готовым расплакаться, небом. Было прохладно. Алан быстро пошел по мокрой парковой аллее по направлению к центру, то есть к Ран-авеню. Через минуты три его путь пересекла Кольцевая улица, которая, как он догадался, опоясывала весь оунричский парк. Далее следовала уже знакомая 14-я улица. Чтобы достичь универмага "Нора Гвендлайн", нужно было либо повернуть направо и отправиться дальше по Кольцевой улице, либо по 14-и улице добраться до Ран-авеню, и повернуть направо уже там. Но Алан выбрал первый путь,  поспешив к подошедшему автобусу. Он прикинул, что на своем маршруте он должен пересечь 6-ю улицу, которая со вчерашнего вечера представляла для него мучительный интерес.
Утром, проходя по коридору, он не встретил Валери: на ее месте сидела другая дежурная, сменившая ее женщина лет сорока пяти с седеющей пышной прической и строгим взглядом за стеклами очков. Алан не стал вызывать такси. Это было связано и с лишними расходами, да и вообще, Алан не любил этот вид транспорта. Он предпочитал свой автомобиль или, в худшем случае, транспорт с большим количеством пассажиров. Кроме этого, ему просто хотелось пройтись по городу, разглядеть его поближе. Несмотря на холод и дождь, ему хотелось сделать это немедленно.
Удобно устроившись у заднего стекла автобуса, он с интересом разглядывал двигавшиеся перед ним здания и внимательно считал перекрестки. Наконец, Кольцевая улица пересеклась и с той улицей, которую он искал, с 6-й, и Алан сошел с автобуса. Метров на 200 впереди  мелькали автомобили на Ран-авеню. Алан шел по 6-й улице и внимательно оглядывал витрины, но как было найти нужное ему кафе, если вывески, как сказала Валери, у него не было? Оставалось обратиться к прохожим, что он и сделал. Первый, парень лет семнадцати с клочковатой "панковской" прической лишь пожал плечами. Зато второй, мужчина в возрасте, одетый в поношенное   старомодное пальто и помятую шляпу, понимающе закивал, махнул рукой вперед и сказал:
- Это там. Еще квартал пройти. Витрина с синими занавесками. Там и дешево и прилично. Клара содержит все в порядке.
- Это кто, хозяйка? - спросил Алан,
- Совладелица. И еще барменша и официантка.  Очень хорошая женщина. Я знал ее еще в молодости,  когда она танцевала в старом "Секрете".
Алан насторожился. Разговорчивость случайного прохожего могла навести его на след, это он сразу почувствовал.
- На 14-й улице?- осторожно спросил Алан.
- Да. Вы знаете? Удивительно. Это было так давно, а вы совсем молоды, да еще не здешний, не так ли? Я-то здесь живу всю свою жизнь, потому и знаю про старый "Секрет". Кто вам сказал про него?
- Мой отец,- ответил Алан,- Он жил здесь когда-то.
- Да-а,- протянул старик. В его глазах блеснуло недоверие и неизвестно чем вызванное подозрение неизвестно в чем. - Ну, желаю удачи,- он торопливо приподнял шляпу,- желаю удачи,- и он заспешил прочь.
Алан удивился тому, как быстро исчезла словоохотливость старика, едва он упомянул 14-ю улицу и мифического отца - посетителя старого "Секрета". А ведь он хотел спросить у него про Эрика Хадсона. Если старик бывал в кафе восемнадцать лет назад, он не мог не знать бармена. Но появилась еще Клара. Уж она-то точно должна знать Хадсона. Она ведь работала вместе с ним. Была танцовщицей в старом "Секрете".  И Алан ускорил шаг.

* * *

БЫЛО весело как всегда. По крайней мере, каждому казалось, что это так. Люди приходили сюда, чтобы отдохнуть. Кто от тяжелой работы, кто от долгого одиночества или от собственных мыслей. Здесь всегда была непринужденная обстановка, и все чувствовали себя свободно. Здесь можно было провести время с друзьями и с легкостью завязать новые знакомства. Здесь все были равные во всем. Здесь можно было хоть ненадолго спрятать себя от внешнего мира. Видимо именно это имел в виду хозяин, когда давал такое название своему кафе, снабдив его соответствующей дверью.
Эрик из-за стойки смотрел в полутемный зал, освещенный лишь вспышками светомузыки и слабым светом разноцветных фонариков над его головой. Среди тех, кто пришел сегодня, было много его знакомых, которые бывали в "Секрете" чуть ли ни каждый день. Входя в зал, они сразу подходили к нему, заказывали что-нибудь и, ожидая, отпускали шуточки, болтали о пустяках, задавали пустые вопросы, не дожидаясь ответа на них. Эрик всегда мог поддержать такой разговор и считался хорошим собеседником, да и вообще славным малым. Часто его просили поставить какую-нибудь любимую кассету, что он делал с удовольствием, радуясь доставить кому-нибудь приятное. Иногда на небольшой эстраде в углу зала появлялись две девушки-танцовщицы, облаченные в воздушные полупрозрачные платья или плотно обтягивающие фигуру, блестящие комбинезоны, и в лучах загоравшейся подсветки начинали танцевать, делая четкие синхронные движения под ритм модной музыки. Обе они были красивые, высокие и стройные. Часто, почти всегда, посетители танцевали сами, и тогда веселье значительно увеличивалось. Несколько молодых людей, составляющих небольшой эстрадный ансамбль, часто выступали в этом кафе. Они, как и танцовщицы, не являлись постоянными работниками кафе и деньги получали от посетителей. За отдельными столиками читали свои стихи молодые поэты. Некоторые приносили с собой гитары и пели современные песни, часто собственного сочинения. Почти все были знакомы между собой, можно сказать, что посетителями были, в основном, одни и те же люди, а если приходили новые, они быстро принимались в уже сложившуюся многочисленную компанию этого своеобразного клуба.
Сквозь резковатый голос модной негритянской певицы до Эрика доносился ровный шум общего разговора. Его окликнули из компании, сидящей за двумя сдвинутыми столиками у стены, приглашая присоединиться. Он отрицательно покачал головой. Он думал о Валери Рэгонар. Когда он увидел ее впервые, то сразу почувствовал ее необычность, хотя нельзя было сказать, что в ней было что-то такое, что резко бросалось бы в глаза. Он был уверен, что у  этой девушки есть какая-то тайна, и это придавало ему огромный интерес к ней. Он понимал, что такое впечатление может оказаться лишь иллюзией, но не хотел его разрушать, и старался поддерживать свою уверенность. Но чем дольше он был знаком с Валери, тем загадочней она становилась. Он никак не мог понять ее, и, несмотря  на довольно близкое знакомство,  практически ничего не знал о ней. Валери всегда старалась говорить с ним как с равным,  но Эрик все равно не мог не чувствовать ее несравнимое во всем превосходство  и знал, что она вряд ли подпустит его ближе.
Со времени их знакомства ему не удавалось установить сколько-нибудь серьезных и прочных отношений ни с одной из женщин. Теперь он всех невольно сравнивал с Валери, и любая казалась ему по сравнению с ней глупой и непривлекательной, даже тогда, когда превосходство внешности было очевидным. В глубине души, он, конечно, мечтал об удаче, и большие надежды возлагал на предстоящий день рождения, пригласив ее к себе. Но то, что она позвала с собой  совершенно незнакомого парня, настолько поразило его, что он не знал, как это расценить применительно к Валери.  Неужели она такая же, как все? Парень был очень красивый, это Эрик и сам заметил. И этого оказалось достаточно? Всего-то надо быть красавчиком, чтобы даже такая умная девушка не смогла устоять.  Эрик напряженно морщил лоб и постукивал пальцами по бутылке, стоящей перед ним. С его освещенного островка темный зал плохо просматривался, и Эрик лишь заметил, что девушки-танцовщицы, присоединившись к одной из компании, сидят за столиком, и их атласные костюмы блестят в темноте.  Стараясь избавиться хоть на время от непостижимых для него размышлений, он уже решил принять приглашение, тем более, что в его услугах к концу вечера не очень нуждались, но вдруг он увидел, что на него смотрят два огромных блестящих серых глаза под темно-каштановой челкой.
Девочке на вид было лет 15-16, но длинная сигарета между пальцев с темными лакированными ногтями и сильно накрашенное личико делали ее намного старше на первый взгляд. Однако выражение ее лица было по-детски наивно и просто, и поэтому она все же казалась милой и маленькой. Она сидела на высоком табурете перед стойкой, и Эрик удивился, что не заметил, как она здесь оказалась. Девочка смотрела прямо ему в глаза и улыбалась ярко-розовым ртом.
- Эй, малышка, как тебя зовут?- спросил Эрик.
- Я знаю, ты - Эрик,- заявила она, указывая на него пальцем. Затем глубоко затянулась и, щурясь от дыма, сообщила:- Меня зовут Фрэнн, и налей мне немного мартини.
Она произнесла все это как одну фразу, без пауз, и лишь потом добавила совсем тихо:
- Пожалуйста.
Эрик поставил перед ней  бокал и спросил:
- Я тебя раньше никогда не видел, ты, наверное, здесь в первый раз?
- Да, я зашла совсем случайно, просто шла мимо. Мне было все равно, куда идти.
Решение сразу пришло к Эрику. Сам бог послал ее сюда в эту минуту. Правда, она совсем ребенок, но вряд ли он получит отказ; она так смотрела на него, что можно было решить, что и она хочет того же. Эрик еще раз внимательно посмотрел на нее: темные прямые волосы с челкой, падающей на глаза, очень милое лицо, несмотря на изобилие косметики. Так как она сидела по другую сторону стойки, Эрик не мог охватить взглядом всю ее фигуру, но и того, что ему удалось увидеть, вполне хватало, чтобы Фрэнн понравилась ему.
- Мы скоро закрываемся,- сказал Эрик, кивая на часы за своей спиной, на которых было около часа ночи.- Куда ты пойдешь сейчас одна? Если хочешь, мы можем пойти ко мне, я живу здесь рядом, совсем недалеко.
Он вопросительно взглянул на Фрэнн.
- Конечно, хочу!- просто и откровенно ответила девочка.
Она перегнулась через стойку и, обвив его тонкими руками, прижалась своим накрашенным ртом к его губам. Эрик вздрогнул. Он вспомнил, как его сегодня утром поцеловала в первый раз Валери Рэгонар, сопроводив поцелуй объяснением, которого он не понял, и на мгновение он пожалел о своем решении, потому что Фрэнн показалась ему  неприятной, но, выбросив из головы воспоминание, он обнял Фрэнн и продолжил поцелуй.
Певица запела медленную мелодичную песню, и многие встали из-за своих столиков, чтобы потанцевать. Фрэнн соскочила с табурета.
- Пойдем?- воскликнула она, потянув его за рукав и, показав рукой, чтобы он вышел из-за стойки
Кафе, действительно, уже скоро закрывалось, поэтому в услугах Эрика как бармена, никто  не нуждался, и он счел возможным немного потанцевать с Фрэнн. Они отошли от освещенной стойки к темной стене. Его руки обхватили ее тонкую и гибкую талию, а ее руки сплелись у него за головой. Они прижались друг к другу и молчали. Наконец Фрэнн задумчиво заговорила:
- Знаешь, я пришла сюда вовсе не случайно. И давно тебя знаю, ты мне очень нравишься, и я пришла сюда, надеясь, что и я тебе понравлюсь. Ведь я нравлюсь тебе?- она взглянула на него снизу вверх своими большими глазами, в которых светилась надежда с долей уверенности.
- Ты прелесть, малышка,- отвечал Эрик, целуя ее.
Фрэнн тяжело вздохнула и посмотрела в сторону.
- Я совсем одна,- печально сообщила она, не глядя на него,- Иногда мне бывает так грустно и одиноко, что просто хочется умереть. Но теперь, ты ведь будешь любить меня, правда? И мы будем вместе не только сегодня, но и потом? – совсем по-детски, доверчиво прошептала она, снова заглядывая ему в глаза.
- Почему же ты одна?- обеспокоено спросил Эрик.- Неужели у тебя нет никаких родственников или друзей?
Фрэнн отрицательно покачала головой и, у нее задрожали губы.
- Мои родители погибли совсем давно в автомобильной катастрофе. А сейчас я живу у тетки, двоюродной сестры отца. Только ей на меня наплевать. Целыми днями я делаю, что хочу, а тетка все обещает устроить меня куда-нибудь на работу. Она очень хочет от меня побыстрее отделаться. Ну а друзья,- она сделала паузу,- конечно, у меня есть знакомые, но у них свои заботы, и до меня им нет никакого дела.
- А кто были твои родители?- спросил Эрик.
- Вообще я мало, что знаю о своих родителях. Тетка ничего не рассказывала мне, а я была еще слишком мала,  когда их не стало, и ничего не помню. Сейчас у тетки мы живем не бедно, у нее есть даже небольшой магазинчик. Но она всей душой мечтает избавиться от меня. Я совсем не знаю, что мне делать. Иногда мне хочется уйти от нее, но у меня нет денег, да и куда мне идти? Видно, придется ждать, пока тетка найдет для меня работу.
Фрэнн стала совсем грустная, в глазах у нее заблестели слезы.
- Фрэнн,- обратился к ней Эрик, слушавший ее очень внимательно,- знаешь, ведь наши судьбы во многом похожи. Хочешь, будем жить вместе? Перебирайся ко мне от своей тетки. У меня есть приличная комната. Я живу один, и с тобой мне будет только лучше. Моих денег нам вполне хватит, так что можешь не беспокоиться. Кроме того, у меня есть знакомые на киностудии, может быть, удастся тебя устроить туда. Представляешь, вдруг ты понравишься режиссеру, и он сделает из тебя известную кинозвезду, а? Главное, не расстраиваться. Всегда можно устроиться, если немного постараться. Так что, бросай свою тетку и перебирайся ко мне. Я уверен, что тебе у меня понравится.
Фрэнн улыбнулась. Слезы давно высохли, и она смотрела весело.
- Я очень хочу жить у тебя, но только скажи, ты не передумаешь? Вдруг я надоем тебе, и ты выгонишь меня. Куда мне тогда идти? Ведь тетка меня уже не примет.
- Я не брошу тебя, не бойся,- тихо сказал Эрик, которому вдруг так захотелось помочь этой несчастной девчонке и сделать для нее что-то хорошее. Опять он вспомнил о Валери. Может быть, и она думала о том же, когда увидела  того  парня? Валери – далекий придуманный идеал, которым можно только восхищаться. А любить - малышку Фрэнн, она ведь такая хорошенькая и беззащитная. Ей так нужна  помощь.
И погрузившись в такого рода сентиментальные и благородные мысли, Эрик крепко обнял Фрэнн, которая доверчиво прильнула к нему. Он не видел ее лица и не мог заметить, что в ее наивных до сей поры глазах блеснула едва заметная искра пренебрежения и самодовольства.

* * *
Прошагав квартал в ускоренном темпе, Алан, наконец, увидел занавески в широкую синюю полоску  и  маленькую табличку  "Кафе" справа от двери.
За стойкой бара протирала стаканы немолодая уже женщина, коротко  подстриженная, с усталыми тенями под глазами.
- Что желаете? - она повернулась к Алану.
Просто так спросить ни с того ни с сего: "Знаете ли вы Эрика Хадсона?" Но придется объяснять кто ты такой и что тебе нужно. И Алан заказал чашку кофе, сев на табурет за стойкой.
- Приезжий?- спросила барменша, ставя перед ним чашку.
- Очень заметно?
- Говорите с акцентом,- пояснила она, - да и вообще...
И тут она остановила взгляд на его лице и стала вглядываться в него так пристально, что Алан в смущении, стараясь не смотреть на нее, уставился на закрытую дверь за ее спиной. Она отвлеклась только тогда, когда эта дверь медленно, с трудом, открылась, и из-за нее показался подросток в потертых джинсах и ручной вязки свитере в серую и красную полоску. В руках он держал полностью загруженный поднос, накрытый полотенцем.
- Куда поставить, мам? - спросил он. Было заметно, что держать поднос для него достаточно тяжело.
- Сюда,- барменша, убрав бутылку с каким-то темным ликером, освободила место, и поднос был водружен на него.
- Так я пойду,- сказал мальчик, кивнув на дверь.
- Иди, Джонни,- она потрепала его по волосам и поцеловала в голову,- веди себя прилично!- добавила она вслед, когда дверь уже захлопнулась.
И она опять, но уже более осторожно, взглянула на Алана, но сразу же опустила глаза и вновь занялась протиркой стаканов.
Не понимая, чем он мог так заинтересовать барменшу, Алан чувствовал себя все более неловко. Он уже допил кофе, и задерживаться дольше становилось неудобным. И тогда, поняв, что он все равно не сумеет найти достаточно тонкий ход для того, чтобы задать вопрос как бы невзначай, он спросил прямо:
- Скажите, не знаете ли вы Эрика Хадсона? Она быстро подняла глаза, помедлила некоторое время, потом пожала плечами, приоткрыла губы, будто хотела переспросить, но, еще помолчав, сказала твердо:
- Нет, не знаю. А почему я должна знать?
- Я слышал, что он бывает в вашем кафе,- нашелся Алан.
- Возможно,- согласилась она,- но я не могу знать имен всех наших клиентов.
- Извините.
Алан расплатился и вышел, чувствуя за спиной ее пристальный взгляд. Конечно, он мог бы спросить ее о том, старом "Секрете". Но если она отрицала знакомство с Хадсоном, вряд ли можно было бы добиться от нее чего-нибудь.
Поведение барменши и в отношении Хадсона, и в отношении самого Алана серьезно его обеспокоило. Чувствовалось, что за этим что-то кроется. Но с детства усвоив правило откладывать сложные задачи и браться вначале за более легкие, но тоже требующие решения, Алан решил не откладывать визит на виллу "12-я миля" к Рэю Норбану.
Магазин фирмы "Нора Гвендлайн", судя по количеству посетителей, был популярным. В залах стоял ровный приглушенный гул. Выйдя из отдела трикотажа и держа в руках только что приобретенный сверток, Алан не замедлил разорвать фирменную упаковку и натянуть на себя модный оригинальный джемпер. Вообще магазин ему понравился. Вещи были сделаны с большим вкусом, выпускались маленькими партиями и в таком разнообразии, что оставалось только удивляться фантазии модельеров фирмы. Оглядев несколько отделов, Алан решил заглянуть еще и в отдел верхней одежды. Блуждая между вешалок, сплошь завешанных разнообразнейшими пальто и плащами, Алан не заметил, что зашел в самый дальний угол торгового зала. Он уже собирался повернуть назад, как почувствовал, что ему в спину между лопаток уперся какой-то узкий твердый предмет.  Алан решил, что задел вешалку и хотел повернуться, но над самым его ухом глухо шепнули:
-Тихо! Только шевельнись, все равно никто ничего не услышит.
Вокруг слышался деловой гул магазина, но видно никого не было: он стоял в окружении вешалок, плотно завешанных товаром.
- Что вы хотите?- спросил Алан. Сердце у него начало колотиться  с бешеной частотой, а губы мгновенно стали сухими, как бумага.
- А тебе не ясно?- усмехнулся голос.- Деньги. Быстро. И повторяю, без лишних движений. Выстрела все равно никто не услышит,- еще раз пригрозил грабитель.
Делать было нечего, и Алан, не решаясь коснуться ставшего влажным лба, протянул через плечо руку с бумажником.
- Вот так-то,- и предмет перестал упираться в спину Алана.- Десять секунд не оглядывайся, для этого я тебе оставляю часы,- усмехнулся голос, и тихие шаги стали удаляться.
Но Алан, не дожидаясь прошествия десяти секунд, выбрался из пальтово-плащевых занавесей и успел-таки увидеть человека, который, вероятнее всего, и был
грабителем. Этот человек быстро выходил из отдела. На нем были темные брюки и вязаный пуловер в полоску. На его затылке четко определилась лысина, в руках человек держал упаковочный пакет фирмы "Нора Гвендлайн". Через несколько секунд  он оказался на эскалаторе, идущем вниз, и исчез из виду.
Ограбление покупателя в крупном магазине – событие почти невероятное.  Но, казалось, обращение Алана к охраннику, которого он встретил на лестнице, не произвело на того должного впечатления.
- Пишите заявление, - протянул тот, вместо того, чтобы немедленно броситься в погоню за грабителем, который, вероятно, еще был где-то поблизости.- Вы ведь приезжий? Надолго к нам? Все это может затянуться.  Было много наличных? Лучше аннулируйте карточку и забудьте. Мой вам совет.
- Но мне угрожали!
- Здесь еще никого не убили,- пожал плечами странный охранник.

* * *

-ВЫ можете идти, Регина,- сказал Норбан, отрываясь от бумаг, которые он долгое время сосредоточенно изучал, не обращая внимания на девушку, которая ждала ответа на свой вопрос.
Он проводил ее взглядом и видел, как за ней закрылась дверь. Ему не нравилось то, что секретарша должна была работать в одной с ним комнате, и он давно мечтал об отдельном кабинете. Однако помещение, в котором находилось небольшое издательство, было слишком мало, и трудно было найти свободное место даже для его владельца.
   Рэй Норбан ждал появления Шейлы Морин с минуты на минуту. Хотя ее звонок, подтвердивший непременность ее визита, не был для него неожиданным, его охватило волнующее предчувствие. На всякий случай он решил отправить секретаршу с наспех выдуманным поручением на другой конец города. Его разговор с Шейлой не должен был иметь свидетелей. Ему никогда не нравилось, что Шейла часто занята какими-то непонятными для него делами, которые он с пренебрежением и опаской называл "махинациями".
     Рэй был знаком с Шейлой около трех  лет. Они познакомились на книжной ярмарке, где он обратил внимание на ее иллюстрации и решил привлечь ее к своей работе. Раньше он ничего не слышал о ней, и, узнав о ее известности, решил, что его предложение наверняка будет отвергнуто. Но, к его искреннему удивлению и радости, она, отказав некоторым куда более солидным его конкурентам, согласилась иллюстрировать предложенное им издание. То есть, как он понял, она делала только то, что хотела, абсолютно не интересуясь материальной стороной работы. Это ему очень понравилось. Именно так, считал он, должен работать любой деятель искусства, и остается только радоваться, если художник имеет такие возможности. Его не интересовали причины ее творческой свободы, и он был крайне доволен, что ему удалось осуществить свои намерения, тем более, что Шейла оказалась очень обязательной и никогда не подводила со сроками. Впоследствии, когда он познакомился с ней ближе, она понравилась ему еще больше, так как, несмотря на свою молодость, оказалась весьма интересным и эрудированным собеседником, а он очень ценил таких людей. Но их отношения так и остались на уровне соответствующем понятию "хорошие знакомые". Он был бы, пожалуй, не прочь довести эти отношения до категории хотя бы дружеских, но, не встречая такого же желания с ее стороны, довольствовался существующим положением. Впрочем, их деловое сотрудничество не прекращалось. Она оформила уже несколько книг, что заметно подняло престиж столь заурядного и ранее неизвестного издательства, и не отказывалась от новой работы. Особенно за последнее время ее деятельность приобрела наибольший размах.
Две ее последние работы были отправлены на международную выставку книжной графики в Брюссель, где обе получили дипломы первой степени. Она еще не знала об этом, и Рэй хотел обрадовать ее, хотя заметил, что теперь такие успехи доставляют ей гораздо меньше радости, чем раньше. Но эту новость он хотел приберечь под конец разговора, чтобы смягчить впечатление, которое окажет на нее весть о звонке некоего Биорка Венстхаллена. Рэй понятия не имел об этом человеке, но чувствовал, что звонок связан для Шейлы  с большими неприятностями.
Рэй знал, что Шейла от кого-то скрывается, и полагал, что этот человек имеет отношение к ее преследователям. Еще Рэя интересовало, что за дело появилось у нее к нему самому, и по этому поводу он строил самые разные предположения, иногда представляя себе вещи абсолютно нереальные, если учесть, что речь шла о такой женщине, как Шейла Морин.
Рэй услышал, как к подъезду подкатил автомобиль, и, высунувшись из окна, увидел ее голубой "бьюик", стоящий у кромки. Она вышла из машины, по обыкновению хлопнув дверцей, и что-то сказала неизвестному молодому человеку, который остался в машине, но также открыл дверцу и сел поперек сиденья, отчего Рэй смог хорошо его рассмотреть. Шейла посмотрела наверх, увидела его и, помахав рукой, направилась к входу. Рэй отошел от окна.
Она резко распахнула дверь, как обычно, но эта ее невежливая привычка почему-то не раздражала Рэя и воспринималась им как должное. Ее волосы были растрепаны и лезли ей в лицо, но именно такой она выглядела особенно привлекательно. Она поправила волосы рукой и подошла к столу, за которым сидел Норбан. Он сказал:
- Здравствуй, Валери.
Она устало усмехнулась:
- Пожалуй, это уже не нужно, но, если ты привык так называть меня, можешь продолжать, а потому - здравствуй.
Внезапно он переменил решение, так как ему показалось необходимым начать разговор с сообщения об успехе на брюссельской книжной выставке.
- Хочу тебя обрадовать, если конечно тебя хоть сколько-нибудь интересуют наши дела,- тут он сделал паузу и вопросительно посмотрел на нее.
  Она ждала окончания мысли. Тогда он продолжил:
- Твои  рисунки к "Декамерону" и Шекспиру получили по первому диплому, и нам сделали предложение на приличный тираж, что вышло очень кстати. Говорят, что все очень сокрушались по тому поводу, что тебя там не было. В самом деле, ты напрасно отказалась от этой поездки.
Шейла молчала, ничем не изменив выражение своего лица. Ей было известно, что кое-кто действительно очень огорчился, что ее не было в Брюсселе. Разумеется, если бы ни эта выставка, она могла бы жить спокойно еще достаточно долгое время. Но она пошла на это совершенно осознанно, поэтому ничто не могло быть для нее неожиданным.
- И все-таки, что случилось?- она присела на подоконник и посмотрела вниз,- Ведь не только это ты хотел сказать мне.
Она улыбнулась, должно быть, тому парню, что остался в машине. Как будто предмет разговора совершенно не занимал ее.
Рэй стал говорить, но голос его зазвучал незнакомо, вдруг совсем без интонации, четко выговаривая каждый слог:
- Мне позвонил человек, который назвал тебя по имени. Я сказал, что не знаю тебя. Потом он позвонил вторично.
"Бедный Рэй,- подумала Шейла,- ты хотел помочь мне, а сделал совершенно обратное".
- Он сказал, что будет ждать тебя три дня подряд в три часа дня у выхода из Торгового Центра на стоянку частных автомобилей. Еще он сказал, что это очень важно.
- Как его имя, он назвал себя?
Рэй со скрипом выдвинул тяжелый деревянный ящик старомодного письменного стола и, немного покопавшись в нем, нашел листок, который протянул Шейле.  Она прочитала: " Биорк Венстхаллен".
- Почему ты не сказал об этом вчера?
Рэй пожал плечами:
- Не хотел говорить по телефону, и, потом, все равно, срок, назначенный им, истек еще до твоего приезда. Уже поздно, но я решил, ты все равно должна знать.
- Когда он звонил?- перебила Шейла.
 - В прошлую пятницу, а сегодня уже среда. Прости, если я сделал что-нибудь не так,- обеспокоено добавил он.
- Нет, нет, ты сделал все правильно,- заверила Шейла, глядя на часы. Было десять минут третьего.
- Все не так плохо,- сказала она Рэю, который взволнованно смотрел на нее, ожидая, пока она заговорит.- Спасибо, что ты передал просьбу этого человека.
- А о чем ты хотела поговорить со мной?- спросил Рэй, стараясь отвлечь ее внимание на другое. - Ты вчера сказала, что у тебя есть какое-то дело ко мне.
- Да, я помню,- она отошла от окна.- Ты видел того парня, с которым я приехала?
- Видел, и, кажется, знаю, что тебе, то есть ему, нужно.
- Ты догадлив,- кивнула она,- разумеется, ему нужно место.
- Ты же знаешь, как с этим сложно. Нужно подумать.
- Рэй!- Шейла решительно подошла к нему и оперлась руками о стол.- Тебе не следовало бы так говорить. Ты кладешь себе в карман семьдесят процентов, но я, заметь, первый раз говорю тебе об этом. Я никогда ни о чем не просила тебя, а ты ломаешься из-за пустяка. Тебе хорошо известно, к чему приведет твой отказ.  Это не угроза, а просто... иначе быть не может.
- Ну что ты,- вполне искренне возразил Рэй.- Я и не думал отказывать тебе. Просто так сразу не скажешь, что можно обещать. Ты знаешь, что он умеет делать?
- Я уверена, что он прекрасно справится с обязанностями ну, скажем, корректора. Или младшего редактора. Такой вариант возможен?
- Какое у него образование?
- Специальная школа плюс три года юридического колледжа.
- Ну ладно. Но учти, много я дать ему не могу, 400 в неделю подойдет?
- Ты назначишь его на 800. Я выпишу тебе чек, а ты постепенно будешь выдавать ему эти деньги. Такая сумма будет выглядеть правдоподобно?
- Вполне,- Рэй утвердительно качнул головой.
Шейла взяла из пластмассового стакана на столе Рэя шариковый карандаш и, достав из сумки книжку, размашисто выписала чек.
  - Вот тебе первый. На полгода вперед. Рэй молча взял чек и, сложив его вчетверо, положил в бумажник, который тут же убрал во внутренний карман пиджака.
- Так мы договорились,- заключила она.- Сейчас я пришлю его к тебе. Поговори с ним. Объясни, в чем будет заключаться работа, ну и вообще, познакомься. Очень прошу тебя, отнесись к нему помягче, впрочем, ты сам убедишься, что он заслуживает только такого отношения.
- Все будет так, как ты хочешь,- заверил ее Рэй.
Шейла вышла, а Рэй Норбан все еще смотрел на то месте, где она только что была, находясь под впечатлением разговора с ней, который оставил в нем осадок странности и непонимания. Так было всегда, и он никак не мог привыкнуть к этому.
Конрад все также сидел в машине и глядел по сторонам, явно мучаясь ожиданием. Увидев Шейлу, он поднялся ей навстречу.
- Все хорошо,- успокоила его Шейла.- Сейчас ты пойдешь к владельцу издательства, его имя Рэй Норбан, он хочет поговорить с тобой о твоей работе, а я...
- Ты разве не пойдешь со мной?- взволнованно перебил ее Конрад.- Но как же, ведь я не смогу...
- Не волнуйся,  пожалуйста,- улыбнулась Шейла.- Рэй мой хороший знакомый. Все уже решено, и в моем присутствии нет необходимости. Я бы, конечно, пошла с тобой, если бы не одно срочное дело, которое никак нельзя отложить. Тебе  придется ехать домой на такси, я не смогу за тобой заехать.
 Она достала из сумки бумажку и положила ее в карман на клетчатой рубашке Конрада. Он все еще растерянно смотрел на нее.
- Это деньги. На такси,- объяснила она и добавила:- Только постарайся поехать прямо домой и никуда не заходить, разумеется, если тебе это не покажется трудным.
- Хорошо, все будет так, как ты хочешь,- обещал Конрад, поцеловав ее на прощание.
Дождавшись, пока он скрылся в темном провале открытой тяжелой двери, Шейла вздохнула и села за руль. До трех оставалось еще около получаса. Она решила не оставлять машину у Торгового Центра, а поставить ее где-нибудь поблизости и пройти оставшееся расстояние пешком по Ран-авеню. Шейла внешне была абсолютно спокойна даже наедине с собой и продумывала каждый свой шаг с присущим ей хладнокровием. Приняв точный план действий, она с решимостью включила зажигание, и машина тронулась с места.

* * *

Шейла любила в солнечный летний день оказаться где-нибудь в центре города, где шумно и многолюдно, где все куда-то спешат и чем-то озабочены. Когда она попадала в окружение людской толпы, ей передавался тот деловой ритм, которому она подчинялась, становясь такой же деятельной и энергичной. В таком состоянии она чувствовала отдых от постоянного напряжения, в котором она находилась. Обыденное хождение по магазинам, то, что для других являлось не более чем ежедневной необходимостью, для нее было своего рода развлечением, как, например, кино или спортивные соревнования. Ей было интересно наблюдать за людьми со стороны; иногда она подолгу сидела, не выходя из машины, и просто смотрела вокруг. Потом она выходила, сливаясь с людским потоком, чувствуя себя его частицей, и, увлекаемая его движением, оказывалась то в магазине, то в кафе, то в салоне красоты. В зависимости от того, куда ее заносило, она чувствовала себя домохозяйкой или искательницей приключений. Но обычно такое хождение не было продолжительным. Чем дольше оно длилось, тем ощутимей становилась его бесцельность, и Шейла, зная об этом, точно чувствовала момент насыщения, и никогда не превышала нормы, потому что это грозило ей приобретением угнетенного состояния на несколько дней вперед.
Оставив машину у тротуара за два квартала до Торгового Центра, Шейла пошла вдоль стеклянных витрин, пестревших от выставленных в них товаров, окруженных яркими рекламными плакатами. Она с видимым интересом разглядывала стоящие за стеклом нарядные манекены. Казалось, она забыла о том, что ее могло ожидать, и единственной ее целью является приобретение пары новых туфель или какой-нибудь кухонной принадлежности. Впрочем, такое впечатление было небезосновательным. Шейла действительно, несмотря на вероятность предстоящей встречи, решила кое-что купить.
Ей большое наслаждение доставляло покупать что-нибудь для другого человека. Особенно она любила делать подарки своему маленькому сыну. Когда она видела, как радостная улыбка озаряет его милое детское личико, ее душа наполнялась нежностью, и она чувствовала себя совсем счастливой. Иногда она с трудом сдерживала себя, чтобы не купить очередную привлекательную игрушку или нарядный детский костюмчик. Она боялась, что если такие подарки будут слишком частыми, они будут доставлять ему меньше радости. Шейла думала о сыне постоянно; всегда с ней был тот самый игрушечный зайчонок, который был случайно оставлен ею, и небольшая фотография, где она была снята вместе с Аланом. Но чем сильнее она тосковала по сыну, тем убежденней становилась она в верности своего решения расстаться с ним. Несомненно, так было лучше. Она не могла подвергнуть, пожалуй, единственное в целом мире существо, любимое ею, опасности, которой с легкостью подвергала себя. Порой ей до боли хотелось видеть его, и она чувствовала, что больше ей не выпадет такой возможности. Ей начинало казаться, что она думала об этом и тогда, когда прощалась с ним и Оливией Монти в римском аэропорту. Она взяла его на руки и поцеловала, а он, нет, не заплакал и не закричал, а просто обхватил ее своими маленькими ручками крепко-крепко. И Шейлу поразило то, как мало он походил в тот момент на ребенка, как серьезно он воспринимал свое горе. Она сказала ему что-то утешительное и пообещала вернуться. Алан выслушал ее молча, большие глаза его были по-прежнему печальны, и ей показалось, что он не верит в ее слова. ..
Потом она пошла к стойкам  паспортного  контроля, но, пройдя несколько шагов, оглянулась с улыбкой и помахала рукой, взглянув сначала на Оливию, а потом на сына, которого та держала на руках, и наткнулась на взгляд его широко раскрытых глаз. Он не ответил на ее прощание и лишь смотрел на нее в немом оцепенении, ни разу не дрогнув ресницами, как будто стараясь запомнить ее такой надолго...
Конрад Гильерон должен был заменить ей всех, с кем она рассталась сама, по доброй воле, но кого ей все же не хватало.
Оказавшись на шумной городской улице среди многочисленных магазинов, она ощутила потребность непременно что-нибудь купить для Конрада, к тому же это действительно было необходимо, так как у не него не было почти никаких вещей. Но она опасалась, что он воспримет это не так, как бы ей хотелось, и отвергнет все ее подарки, сочтя и назвав их подачками, ни на миг не задумавшись над тем, что это могло бы обидеть ее, если бы она не отнеслась как всегда к обиде снисходительно, не принимая ее всерьез.
Стрелкам, отсчитывавшим минуты, оставалось пройти до 12-ти еще два пятиминутных деления, когда Шейла, очнувшись от мыслей, заметила, что она находится на эскалаторе, который быстро поднимает ее на третий этаж Торгового Центра. Она сошла с движущейся лестницы и двинулась вдоль прилавков, критически оглядывая их содержимое. Наконец, прикинув в уме предполагаемые размеры Конрада, она купила ему для начала две модные спортивного типа рубашки, три комплекта белья, красивый трикотажный пуловер, две пары джинсов и молодежные спортивные ботинки с блестящими металлическими пряжками. Всем этим она набила до отказа большой пластиковый пакет, который сделался похожим на пеструю пухлую подушку. Придерживая пакет обеими руками, опасаясь, что его ненадежные ручки не выдержат возложенной на них тяжести, Шейла направилась к эскалатору, ведущему вниз, как вдруг что-то заставило ее посмотреть в сторону. Ей показалась знакомой походка человека, по которому она сначала лишь скользнула  взглядом. Краем глаза она видела, как он идет широким уверенным шагом, поворачивая голову то направо, то налево, и когда она посмотрела на него прямо, то никаких сомнений уже не могло быть: это был никто иной, как Биорк Венстхаллен. Он прошел мимо, не заметив ее в группе людей, толпившихся у эскалатора.
Шейла спустилась на первый этаж и вышла на стоянку частных автомобилей. Она огляделась, но Биорка нигде не было. Она еще раз огляделась, потом обошла широкую бетонную колонну, поддерживающую козырек, идущий вдоль всего здания, и встала за ней, глядя в сторону стоянки.
- Шейла!
Не прошло и минуты, когда она услышала совсем рядом этот страшно знакомый, как будто донесшийся из другого мира, низкий хрипловатый голос. Она, неожиданно для себя, вздрогнула, услышав впервые за много месяцев свое настоящее, уже ушедшее в прошлое имя. Чьи-то руки опустились ей на плечи.
- Ты? - не оборачиваясь, тихо проговорила она.
- Шейла,- вздохнув, повторил Биорк и повернул ее за плечи к себе лицом.
Они смотрели друг на друга, и столько разных мыслей и чувств разом бурно смешались в их душах, и воспоминания о прошлом, и предположения о будущем, что они не могли в них разобраться, и, стараясь отмести весь этот хаос в сторону, просто ждали чего-то, каждый от другого.
- Как давно я не видел тебя,- наконец сказал Биорк.
Он осторожно взял из ее рук пакет, и, обняв ее свободной рукой, коснулся губами ее безмолвных, плотно сжатых губ.
- Зачем ты искал меня? Тебе не следовало приезжать сюда.
- Я так давно не видел твоей улыбки,- тихо сказал он.
- Пойдем,- сухо предложила она, взяв его под руку.- Ты поймешь, что сделал это напрасно, когда, может быть, будет уже поздно. Впрочем, я рада тебя видеть.
Они медленно пошли по галерее мимо ряда бетонных колонн.
 - Разве твоя машина не на стоянке?- удивился Биорк.
  - Нет, я оставила ее на улице.
  - Верх предусмотрительности,- отметил Биорк. Шейла, усмехнувшись, промолчала. Она уже была уверена, что приезд Биорка не имеет отношения к кампании Аце Йоланда. По правде говоря, раньше она не могла бы предположить, что Биорк способен на такой самостоятельный поступок. Ее очень интересовали причины его приезда, хотя она уже строила для себя вполне достоверные догадки. Но сейчас она не хотела говорить об этом с Биорком. Она надеялась, что у них еще будет время для новой встречи, где они смогут подробно обговорить все волнующие их вопросы. Чтобы окончательно в этом убедиться, она спросила:
- Зачем ты сказал Рэю, что будешь ждать меня только три дня, ты хотел уехать?
- Только вместе с тобой,- улыбнулся Биорк и добавил:- Я сказал это для того, чтобы он поторопился передать мою просьбу.
- Но  меня не было в Городе, и он не мог этого сделать сразу,- заметила Шейла.
- Я так и думал,- подтвердил Биорк,- поэтому я решил подождать еще хотя бы несколько дней. Ты ведь могла и не вернуться. Но мне почему-то казалось, что ты обязательно вернешься.
- Я вернулась, хотя, если действовать по велению здравого рассудка, мне никогда больше нельзя было бы появляться здесь.
- Но теперь, вместе, мы уедем отсюда, правда?- с надеждой спросил Биорк.- Если мы уедем за границу, им ни за что не отыскать нас. Нужно сделать это как можно быстрее, ведь Аце уже известно, что ты находишься здесь, в Городе.
- Я знаю это,- ответила она к удивлению Биорка и продолжила еще более странно:- Поэтому я и вернулась.
Она взглянула на него, заметив растерянность на его лице, и спросила:
- Теперь ты понимаешь, почему ты приехал зря? Биорк очнулся от оцепенения, в которое его привело странное заявление Шейлы. Никогда он не смог бы привыкнуть  к ее неожиданным и поразительным поступкам. Но кое-что он все же смог понять: она уехала не из-за него. Значит, он может пока остаться с ней, и если не удастся уговорить ее уехать, то он, по крайней мере, добьется от нее согласия отдать ему сына.
- Хорошо,- заключил он,- я останусь вместе с тобой, пока ты не захочешь уехать.
- Но, Биорк,- возразила она,- может оказаться слишком поздно. Не забывай, в каком положении находишься ты сам.
- Я не оставлю тебя,- решительно подтвердил Биорк.
Шейла пожала плечами. Она думала, как лучше сказать ему о том, что они не могут жить вместе. Она уже готова была начать, но тут Биорк машинально заглянул в пакет, который держал в руках.
Сначала он, охваченный подозрениями, хотел спросить объяснений у Шейлы, которая сделала вид, что не заметила его открытия. Но потом он передумал и приступил к собственным размышлениям. Получив совершенно точные сведения от Аце, он был уверен, что у Шейлы никого нет. Знай он об обратном, вероятно, что он вообще не приезжал бы в Город. Шейла вернулась на днях, и у нее было маловато времени, чтобы срочно найти себе подходящего партнера. Биорку было известно, как она осторожна и разборчива в этом отношении. В конце концов, могут быть и какие-нибудь другие причины, объясняющие появление этих вещей у Шейлы. Правда, какие именно, Биорк не мог предположить, поэтому он все же решил спросить об этом Шейлу, начав, по его мнению, издалека:
- Куда мы сейчас поедем, дорогая?
Шейла, незаметно за ним наблюдавшая, поняла, что он все еще пребывает в состоянии сомнений и не может сделать окончательного вывода. Чтобы внести ясность, она решительно заявила:
- Где ты остановился? У меня есть время, и я отвезу тебя в отель.
- Значит, судя по этому,- Биорк тряхнул пакетом,- я не могу остановиться у тебя?
- Ты поразительно догадлив,- улыбнулась она. - Остается только сожалеть о твоем излишнем  любопытстве. Впрочем, минутой позже, я и сама сказала бы тебе обо всем.
- Однако еще неделю назад у тебя никого не было.
- Вот как?- она изумленно вскинула брови.- Кто тебе сказал об этом? Аце? Он прекрасно осведомлен, и это меня не удивляет. Но странно, что он посвящал в это тебя.
- Он мне доверял,- возразил Биорк.
- Не на столько, насколько  ты думаешь.
Они уже подошли к голубому "бьюику", и Шейла, звеня ключами, открывала дверцу.
- Мне жаль, что так получилось,- сказала она, но не могу же я выгнать его. Он такой милый мальчик.
- Да, да, я понимаю,- снисходительно отозвался Биорк, глядя в окно и отчаянно дымя своей трубкой.
На душе у него было скверно. Он чувствовал, что равнодушный тон Шейлы искусственен, и на самом деле этот "милый мальчик" значит для нее гораздо больше, чем она хочет показать. Все кончено! Эта мысль долбила его сознание и вопреки его воле приводила его в отчаяние. Все кончено! Какая стандартная, избитая фраза. И вот теперь она стала реальностью и для него. Он понимал, что стал ей чужим, как и все то прошлое, к которому он имел такое непосредственное отношение. В самом деле, ему не стоит задерживаться в Городе, тем более, что агентам Аце ничего не стоит разыскать его здесь, а это грозит ему немалыми неприятностями. Но Алан! Ведь он должен во что бы то ни стало забрать у нее сына. Как она отнесется к его требованию? Если бы знать! Какая она все же странная женщина. Что она теперь задумала? Зачем она вернулась, если здесь ее ждет верная гибель? Пожалуй, этого никогда не объяснить. Но что же делать? Остаться или уехать?
Вскоре впереди показалось знакомое розоватое здание отеля. Автомобиль остановился перед входом; Шейла вдруг резко повернулась к Биорку:
- Нет, в самом деле, я рада, что ты приехал,- голос ее, как всегда был ровным и спокойным.- Я хотела бы попросить тебя,- продолжала она,- останься здесь. Так долго, как ты сочтешь возможным.
Она спокойно смотрела на него, ожидая ответа, и лишь однажды Биорк заметил, как нервно дрогнула голубая жилка на ее виске. Он совсем не ожидал такой просьбы. Значит, он действительно еще нужен ей? Несмотря на все, разбившие их отношения, обстоятельства. Разумеется, он останется. Разве можно ей отказать! Он не мог разобраться в противоречивых словах Шейлы, которая только что говорила о том, что приезд напрасен, а сейчас просила его остаться. Перемена решения была для него неразрешимой загадкой, но он привык к тому, что все ее поступки никогда не бывали лишены смысла, который подчас был сначала также непонятен ему. Но терпение! Рано или поздно он все узнает и поймет. А сейчас он должен подчиниться ее желанию, которое, в какой-то мере совпадает с его собственным. Биорк всегда подчинялся ее желаниям; она имела какую-то необъяснимую власть не только над ним, но и над многими другими. Но никогда она не требовала ничего, что могло бы унизить, оскорбить  или подвергнуть опасности кого-нибудь.
Шейла, которая опять, пристально глядя на него, следила за ходом его мыслей, увидела, что ее просьба будет исполнена и, опередив слова, которые он был готов произнести, достала карточку:
- На всякий случай,- объяснила она.- Это мой телефон и адрес. Но лучше я сама найду тебя.
- Хорошо,- согласился Биорк. Он взглянул на, карточку и прочитал на ней незнакомое имя "Валери Рэгонар".
- Как же мне называть тебя?- спросил он.
- Все это чепуха,- безразлично отозвалась она,- Я взяла эти документы на первое время. Сейчас это уже не имеет значения. Зови меня по-прежнему.
- Все будет, как ты хочешь,- улыбнулся Биорк.
Она слышала это в третий раз за последний час.

***

Где-то наверху вдруг хлопнула форточка, и старик проснулся. Вообще говоря, старик был не так уж и стар, ему шел только 58-й год. Он сидел в старинном кресле-качалке, накрыв пледом колени, и мирно дремал, держа в руках еще не прочитанную утреннюю газету. Но хлопок, звонкий и неожиданный, окончательно пробудил его, и теперь он сидел, нервно оглядывая комнату вокруг себя, часто моргая слезящимися глазами под толстыми двойными линзами.
- Эй, Регина!- крикнул он. Голос у него был не такой уж немощный, как можно было бы ожидать по его виду, однако зов остался без ответа.
Тогда старик, раздраженно кряхтя, откинул плед на пол, где он так и остался лежать скомканный и накрытый упавшей газетой, потом старик пошарил ногой под креслом в поисках слетевшего с ноги шлепанца, наконец, нашел его, надел, и, шаркая по лакированному паркету,  отправился из комнаты.
- Да где вы, Регина!- крикнул он еще раз на лестнице.
На втором этаже показалась женщина средних лет, но из тех, что "сохранили фигуру", одетая в светлые молодежные брюки и ажурный пуловер. Вид ее говорил о том, что пробуждение старика не очень-то ее обрадовало.
- Ну, что вам?- грубовато спросила она, спускаясь по лестнице.- Что вы встали? Спали бы себе еще, до обеда далеко.
- Мне никто не звонил?- спросил старик.
- Да кто вам будет звонить,- сказала женщина, усмехнувшись.
- И писем нет?
Женщина только отвернулась. Впрочем, старик и так знал, что ни звонков, ни писем ему ждать неоткуда.
- Звонили!- вдруг сказала женщина, обернувшись.- Звонили вам.
Лицо старика изобразило живейший интерес.
- Один человек,- продолжала женщина.- Он сказал, что хотел бы с вами встретиться.
- И что вы ему сказали? И кто он? Как он себя назвал?
- Он сказал имя, да я не помню уже.
- Удивительно!- старик, всплеснув руками, хлопнул себя по бокам.- Удивительно,- еще раз повторил он,- вот уже двадцать лет вы работаете моим секретарем, Регина, и каждый раз я удивляюсь, как можно за столько лет…
- Ну так увольте меня,- она усмехнулась и открыла дверь в прихожую, намереваясь выйти из дома.- Увольте, господин Норбан.
Она сказала это так, как говорит человек уверенный в своей власти и безнаказанности.
Норбан последовал за ней с несвойственной ему поспешностью.
- Так что вы ему сказали?
- Я сказала,- она сделала паузу, как бы намеренно испытывая терпение своего собеседника,- что он может приехать. Разве я неправа? Ведь вам все равно нечего делать, а гость вас развлечет. Возможно, это журналист, копающий что-нибудь из вашего богатого прошлого. Вы ведь любили давать интервью?
- Да, да,- заторопился Норбан,- так он может приехать с минуты на минуту.
- Да не волнуйтесь вы так, Рэй!- прикрикнула женщина,- Он приедет к обеду. Обещал, по крайней мере.
 Норбан задумался, потом пошел обратно к дому, но остановился на половине дороги.
- Так вы в самом деле, не помните, как его зовут?
- В самом деле, в самом деле, Рэй. Очень мне нужно помнить всякие пустяки.  Какая-то иностранная фамилия.  Длинная.
Вилла "12-я миля" была небольшим двухэтажным загородным домом, где бывший издатель Рэй Норбан предпочитал проводить в уединении большую часть года. Дом этот имел небольшой огороженный садик перед входом, на этом владения кончались. Зато прямо за забором начинался лес, не принадлежащий никому. Обитателей дома было четверо: двое мужчин и две женщины. Кроме хозяина и его своевольной секретарши, в доме жил садовник, который не очень-то добросовестно выполнял свои обязанности, так как маленький садик выглядел довольно запущено, а также кухарка, одновременно выполнявшая отчасти обязанности горничной. Отчасти же эти обязанности выполнялись Региной.
Регина переселилась на виллу вскоре после смерти жены Норбана, которая умерла четыре года назад. Дети Норбана, сыновья, давно уже покинули Город. Оба уехали в Соединенные  Штаты.  Они уехали еще тогда, когда имя Рэймонда Норбана кое-что значило, и, оперируя этим именем  как одним из главных своих козырей, один устроился в Голливуде, удачно приткнув несколько своих сценариев, другой, начав репортером, теперь был начальником отдела одного из крупных журналов в Чикаго. Оба регулярно присылали отцу рождественские и пасхальные открытки. Регина детей не имела и говорила об этом всегда так, будто ставя это себе в заслугу. Она побывала замужем, когда ей было двадцать лет, но с мужем разошлась, не прожив и года.
- Вот у вас есть дети, Рэй.- говорила она,- а у меня - нет. А какая разница? Ваши сыновья появятся здесь только тогда, когда нужно будет вскрывать завещание. А так, оба мы немолоды и одиноки. Как и все, впрочем, особенно в нашем возрасте.
Норбан ухмылялся, но комплимента ей не делал, хотя знал, что она моложе его на двенадцать лет.
Было бы даже странно, если бы их отношения при проживании в одном доме, ограничились бы деловыми, но так и не случилось. Впрочем, все началось уже после смерти г-жи Норбан. Конечно, Норбан был намного старше своей секретарши, а ее  еще можно было назвать интересной женщиной, но, то ли от усталости, то ли по другим, более существенным причинам, она предпочла уединение в лесу, наполненной до краев всякой чепухой, городской жизни.
Чем же занимались здесь г-н Норбан и его секретарша? Для какой важной и кропотливой работы удалились они сюда подальше от людей, которые могли бы им помешать? Может быть, Рэй Норбан, известный в свое время как крупный публицист, работал над очередной книгой воспоминаний? Или внимательно изучал творческое наследие кого-нибудь из своих выдающихся современников? Ни то, и ни другое. Рэй Норбан вот уже более десяти лет не был занят ничем. Он ничего не делал, и делать ничего не желал. Преимущественно он был занят тем, что дремал в кресле, читал газеты и смотрел телевизор. А что ему было нужно еще? Когда-то он хотел прославиться и разбогатеть, и из кожи вон лез ради этого. Он достиг желаемого. И когда он стал известен и богат, он вдруг неожиданно для всех успокоился, вся его кипучая энергия, казалось, разом вытекла из всех его жил, и он, вялый и равнодушный, оказался здесь, на вилле "12-я миля", совсем один. Даже его жена последние свои годы прожила в Лос-Анджелесе у младшего сына, настолько ей было непривычно, даже ненавистно этакое праздное  уединение. И только потом появилась Регина. До смерти жены Норбана она работала в Городе, где еще занималась делами издательства, которое имело уже другого хозяина. Однако она часто появлялась на вилле и привозила Норбану какие-то материалы, якобы нужные ему для работы. Первое время своего отшельничества Норбан почему-то чувствовал себя виноватым, и старался создать хотя бы видимость работы. Даже перед своей секретаршей он изображал по-прежнему  делового и занятого человека. Ну а после того, как Норбан овдовел, перед Региной определилась вполне четкая цель. Еще молодая женщина, сорок лет всего, разве она не заслужила чего-то большего, чем то, что имела? И она переселилась на виллу, вернувшись к своему прежнему хозяину, которому, надо сказать, совершенное его одиночество, уже начинало надоедать. С приездом Регины Норбан окончательно впал в бездействие, превратившись в беспомощного старика задолго до настоящей старости. Он стал капризничать, притворяться больным, в результате чего и в самом деле заболел. Ему нравилось, когда вокруг него суетились, хлопотали, заботились о нем, как о ребенке. Конечно же, для него не представляло особого труда разгадать те намерения Регины, с которыми она вселилась на виллу, хотя и сделано это было по его приглашению. Жениться на секретарше не входило в его планы, но Норбан не слишком хорошо рассчитал все "за" и "против", прежде чем ввязаться в это дело. За четыре года он превратился в существо полностью зависимое от этой женщины. Он настолько привязался к ней, что даже на минуту не мог представить себе свое существование без ее присутствия. Только она могла ухаживать за ним именно так, как ему было нужно. Он еще пытался упорствовать, но вопрос женитьбы на Регине оставался вопросом ближайших месяцев.
После обеда, прошедшего в полном молчании, чета устроилась на лужайке перед домом, оба с газетами в руках.
- А вот и наш гость!- воскликнула Регина. Она хотя и была поглощена интересной статьей, заметила пришельца первая и толкнула под локоть своего будущего супруга.
По садовой дорожке к дому подходил незнакомый молодой человек. Норбан поправил очки, но это показалось ему недостаточным: он снял их и протер концом пледа, после чего снова пристроил их на место и принялся пристально вглядываться в подходившего.
- Здравствуйте, г-н Норбан,- сказал юноша.- Здравствуйте, мадам.
Регина ответила со сдержанной улыбкой, а Норбан несколько раз тряхнул головой, не сводя с гостя слезящихся глаз. Привычка трясти головой в знак приветствия вовсе не была приобретением старости, напротив, она осталась от молодости, когда Норбан бывал слишком занят даже для того, чтобы произнести единственное короткое слово. То, что увидел Алан, совершенно не соответствовало тому образу, который сложился в его воображении после рассказов Биорка и характеристики Конрада Гильерона. Трудно было поверить, что тот немощный больной старик, которого он видел перед собой, и есть издатель Рэй Норбан, автор большинства книг и статей о Шейле Морин. Тот самый, который столь деятельно взялся за сохранение и рекламу творческого наследия художницы. Тот, по чьей инициативе было установлено памятное надгробие на мемориальном городском кладбище. Помнит ли он вообще  хоть что-нибудь?
- Я сын Шейлы Морин,- сказал Алан, делая шаг вперед.
И услышав имя той, которой он был обязан более чем половиной своего состояния, Норбан сжал губы, и слеза блеснула на его дряблой потемневшей щеке. Шейла Морин. Ушедшая так вовремя. Именно в тот момент, когда на ее имени можно было нажиться больше всего. Шейла...

* * *
- ТАК это она Шейла  Морин?- спросил Норбан, кивнув в сторону группы людей, в центре которой стояла очень молодая девушка в ярком модном платье, и, улыбаясь, выслушивала то, что говорил ей один человек из этой группы, известный поэт К.
Вопрос Норбана был обращен к приятелю, работнику телевидения,  готовившему программу о книжной ярмарке.
- А я хотел  сделать ей заказ. И еще полагал, что она уцепится за меня.
- Да, Рэй, не только ты обратил на нее свое драгоценное внимание. Как видишь, в заказах у нее недостатка не будет.
В этот момент Шейла Морин со своим блестящим окружением прошла мимо них.
- Но ты не отчаивайся,- ободрил телеработник.- Как знать, может быть, тебе удастся ее заинтересовать.
- Как бы с ней познакомиться,- ломал голову Норбан.- Не подойдешь через такой заслон!
- Я тебе помогу,- приятель хлопнул его по плечу.- Через пятнадцать минут она обещала дать интервью. Здесь ты и появишься.
Ей было семнадцать лет, и она уже была тем, чем сам Норбан не стал и к тридцати шести. Семнадцать лет и успех, известность, деньги. Способности у нее были несомненные, но, несомненно, чувствовалось и другое: чья-то серьезная поддержка. Без нее  достичь того, что удалось Шейле Морин, было бы столь же вероятно, как пробить головой бетонную стену.
Она была очаровательна, но одно лишь показалось Норбану неприятным в ней: у нее был взгляд невозможный для юной девушки. Он был у нее не всегда, лишь проблесками, или, скорее, затемнениями, тогда Норбану казалось, будто он разговаривает с человеком от чего-то смертельно уставшим. Уже тогда он заподозрил в ней тайну и связал ее с этим неожиданным успехом, но так и не смог разгадать ее. "Какие-то махинации",- сделал он позже вывод для себя и на этом успокоился. Он не знал о Шейле и десятой доли истины, и большинство тех фактов, что содержали в себе хорошо изданные биографические описания, были выдуманы им за письменным столом. Он знал действительно хорошо одно: то, что все его выдумки никто не сможет проверить и, следовательно, опровергнуть. О Шейле Морин, известной художнице, не было известно ничего. Если не считать газет с текущей информацией об участии в выставках и о печатных работах. Ее личная жизнь, самое занимательное для публики и самое ценное для газетчиков представляла собой белое пятно, которое часто раскрашивалось в разнообразные цвета. Было известно, что у нее есть сын, и эта подробность давала богатейшую пищу для домыслов. Отец ребенка, разумеется, был неизвестен. Норбан тоже принадлежал к тем, кто стремился разузнать хоть что-нибудь по этому поводу. Но ему удалось узнать правду только после ее смерти. Как раз вовремя. Вовремя же он оказался посвященным в ее отношения с Конрадом Гильероном, который к тому же стал ее законным супругом, что также дало значительное количество материала для его книг.
***
Едва Алан назвал себя, как Норбан понял, чем его так заинтересовало лицо юноши, которого он видел впервые в жизни. Сын Шейлы Морин был похож на нее до неестественности. Осознав это, Норбан еще раз потряс головой, но это было уже нервное.
- Вот как,- произнес он неуверенно.- Не думал я, что мне придется когда-нибудь встретиться с вами, молодой человек.
- Мое имя - Алан Венстхаллен.
- Да, да. Вы сын Биорка, я знаю. Вашего отца я тоже знал, правда, довольно короткое время.
Норбан поднялся, приглашая гостя пройти в дом. Они оказались в той самой комнате, где ушедший на покой литератор проводил большую часть своего времени, как обычно, подремывая или почитывая газету: в рабочем кабинете. В центре комнаты стоял массивный письменный стол, двух тумбовый, с множеством выдвижных ящиков. Стол был завален книгами, журналами, среди которых громоздилась покрытая пылью пишущая машинка. Усевшись в свое излюбленное кресло-качалку, Норбан указал  Алану на кресло рядом.
- Так что вы хотели, молодой человек?- обратился Норбан.
- Вы хорошо знали мою мать,- начал Алан,- Я хотел встретиться с вами, чтобы поговорить о ней. Когда она погибла, я был еще совсем мал, однако я хорошо запомнил ее. По-моему, она была не совсем обычным человеком. Мне интересно, что о ней думали люди, знавшие ее. Я специально приехал сюда, в Город, чтобы поговорить с теми, кто был с ней знаком.
- И вы уже с кем-то говорили?- вставил Норбан.
- Да.  С отцом, конечно.  И еще с конгрессменом Гильероном.
- С Конни?- переспросил Норбан, на губах его появилась улыбка.- Она любила его. Знаете, сколько портретов она сделала с него? Кстати, вы читали мои книги о Шейле? Там я выложил все, что мне было известно, и все - чистая правда. Вам достаточно прочесть их, а я вряд ли смогу что-либо добавить. Прошло столько лет, я уже старик, больной человек, и память моя уже не та. Могу сказать одно, то, что я всегда не уставал повторять: Шейла была самая замечательная женщина, которую я когда-либо встречал.
- В самом деле? –  Алан не ожидал услышать такое заявление от Норбана. -И чем же она была так замечательна?
Норбан нисколько не смутился и продолжал со снисходительной усмешкой:
- Разве можно объяснить причины человеческого обаяния? Она была, как бы это выразить..,- Норбан помахал в воздухе бледной сухой рукой, как бы ища подсказки,- ну, прежде всего, она, несомненно, была талантлива. А это уже немало. И потом, она была удивительно интеллигентна, что ли. Это чувствовалось во всем: в манере говорить, вести себя. В отношениях с людьми. Она была очень точна, обязательна. Я в жизни не слышал от нее бранного слова, вообще слова, сказанного на повышенной интонации голоса, а ситуации, в которых нам иногда приходилось встречаться, были порой очень горячи.
- Вы сказали, что Шейла любила своего мужа, Конрада Гильерона. А почему вы так решили?
- Наверное, об отношениях Шейлы с Конни лучше было бы узнать у него самого. Хотя, думаю, что, говоря с вами, он, конечно, не во всем был до конца искренен. Это понятно, вы для него человек посторонний. Я же просто видел это по отношению Шейлы к Конни. Она очень беспокоилась о нем. Она просила меня устроить его на работу; тогда у Конни было очень тяжелое положение. Она возилась с ним, как с ребенком; она вышла замуж за него, наконец. Конечно, такой, как Конни, не мог не нравиться. Красавец он был редкий, и, вместе с этим, удивительная наивность, беззащитность какая-то. Качества не мужские, но, знаете, многие женщины обожают заботиться о таких мальчиках. Обычно из них выходят избалованные альфонсы. И в том, что Конни не пошел по этой дорожке, Шейла сыграла не последнюю роль.
Алан незаметно наблюдал за говорившим. Норбан был спокоен, произносил слова медленно, негромким, но твердым голосом. Было похоже, что говорит он довольно откровенно, хотя, казалось, что все это он говорит далеко не впервые. От слов веяло заученностью. Но это неудивительно, думал Алан, должно быть, ему столько раз приходилось рассказывать о Шейле, да и книги, написанные им...
- А что вы думаете о ее гибели?- спросил Алан. Лицо Норбана помрачнело, морщин на нем стало больше.
- Ужасная случайность.
- А причины катастрофы так и не выяснили?
- Специальная комиссия долго расследовала это дело. Оказалось, борт был плохо подготовлен. Неисправность в системе управления. Кажется, что-то с гидравликой. Но в прессе об этом не сообщалось. Это подорвало бы престиж авиакомпании. Жаль, очень жаль, что так случилось. Сколько бы она могла еще сделать. Она была так молода...
***
 ЧТО это значит?
 Конрад никак не мог понять, что случилось. Но то, что случилось что-то серьезное, он чувствовал сердцем. Перед уходом Валери все же успела оставить ему коротенькую записку, из которой следовало, что срочное дело, связанное с ее работой, требует ее немедленного присутствия в другом, не названном ею, городе. Вернуться она обещала не позже, чем через неделю. Вроде бы все было ясно, и причин для беспокойства не было, но тревожные предчувствия не покидали Конрада, отчего он промучился без сна всю ночь и заснул только под утро. Его разбудили настойчивый звонки в дверь. Конрад моментально вскочил и бросился в прихожую, ни на минуту не сомневаясь, что это вернулась его Валери. Ему даже не пришло в голову, что она открыла бы дверь своим ключом, тем более что в это время Конрад должен был быть уже на работе. В дверях стоял незнакомый ему человек в темных очках и с внушительной бородой. Он оглядел Конрада с головы до ног и решительно двинулся вперед со словами:
- Значит, это ты, красавчик, был мужем моей Шейлы?
- Что вы говорите?- не понял Конрад, поражаясь его наглости.-  Кто вы, собственно, такой? Почему вас пропустили?
 Бородач неприятно усмехнулся.    
 - Не беспокойтесь, г-н Гильерон. Я хороший знакомый вашей жены, мое имя Биорк Венстхаллен. Разве Шейла никогда ничего не говорила вам обо мне?
-  Конрад пожал плечами и нерешительно заметил:
- Должно быть, здесь произошла ошибка. Мою жену зовут вовсе не Шейла.
- Не знать имени собственной жены!- в притворном удивлении воскликнул гость. - Так знай же, что Валери Рэгонар - это лишь одно из множества ее фальшивых имен. Настоящее же и единственное - Шейла Морин.
- Шейла Морин?- переспросил ошарашенный Конрад, тщетно пытаясь что-либо понять.
Между тем Биорк, воспользовавшись его замешательством, уже проник в  квартиру, и с видом человека осведомленного, тотчас отправился на кухню.
- Да, да. Шейла Морин!- подтвердил он, доставая из холодильника банку пива.- Тебе, как я вижу, это имя ничего не говорит. Ха! Да ты что, не читаешь ничего, кроме комиксов? Ну и ну, Шейли, я не узнаю тебя. Как ты могла сделать своим супругом подобного олуха.
С этими словами он открыл банку и, запрокинув голову, осушил ее наполовину.
- Шейла была художницей,- продолжал Биорк.- Причем очень известной. И странно, что ты этого не знаешь.
- Какая  еще Шейла? Да, моя жена художница, но Шейла Морин?- изумлению Конрада не было предела.- Я  вроде что-то слышал о ней, но странно даже предположить...
- Да, да, дружок, можешь мне поверить. Право, я думал, что тебе известно имя  твоей жены, но Шейли, видимо, не сочла нужным сообщать его тебе. Ты, небось, не глядя подписывал все, что она тебе подсовывала, так?  Ну да ладно, это не главное. Пройдем в комнату.
Конрад заметил, как резко изменилось лицо Биорка. Оно стало суровым и жестким, но грубость его вдруг исчезла.
- Послушай, мальчик,- мрачно начал Биорк. -Ты очень любил свою жену ?
- Почему вы об этом спрашиваете?- удивился Конрад, все еще не заметивший, что Биорк все время упоминает имя Шейлы в прошедшем времени.
- Дело в том,- Биорк сделал паузу,- что твоей жены больше нет. Вчера вечером она погибла в авиационной катастрофе.
Конрад сначала даже не понял смысла сказанной Биорком фразы. Потом он просто не поверил. Он и не мог в это поверить. Все происходившее было для него настолько непонятным, что казалось нереальным. Незнакомый человек сообщает ему о смерти неизвестной женщины, причем утверждает, будто она его жена. Ерунда какая-то! Конечно, его Валери жива. Просто этот мошенник старается запутать его, хотя непонятно пока, что ему нужно. Но скоро все станет на свои места. Может просто выгнать его? Что с ним разговаривать!
- Ты мне не веришь,- заключил Биорк,- я это предвидел.
Он достал из кармана сложенную газету.
- Вот! Газеты успели зафиксировать этот факт. Уж очень проворный народ, эти газетчики! Они даже достали ее фотографию.- Биорк показал рукой. - Вот, взгляни.
Конрад похолодел; у него будто остановилось сердце. Нет, невозможно было не узнать даже на скверном газетном снимке незабываемого взгляда Валери, который заставил его содрогнуться. АВИАКАТАСТРОФА. Бросающиеся в глаза прописные буквы в общем тексте. " Внезапный отказ управления.., в 3-х милях от близлежащего поселка.., среди пассажиров... художница Шейла Морин..."
- Больше никаких знаменитостей не летело этим рейсом,- сказал Биорк,- поэтому ей и уделили столько внимания.- Он покачал головой и как бы невзначай добавил:- А газета самая настоящая. Ты сам можешь точно такую купить в киоске.
- Я в этом не сомневаюсь,- медленно проговорил Конрад.
Ошибки быть не могло. Это была Валери, и именно о ее гибели сообщалось в газете.
Неужели это все? Что это могло значить для него? Прежде, чем он мог осмыслить что-либо, ему удалось просто представить, что она больше никогда не войдет в этот дом, никогда  ему не услышать  ее всегда спокойного ровного голоса, никогда не увидеть ее удивительной улыбки. И  перед ним возник главный вопрос, вопрос того, кто кого-то теряет: «Как же  мне жить теперь? Что мне делать?»  Эгоистичный вопрос того, кто остался.
Но мир не перевернулся. Все остальное осталось таким, каким было раньше. Правда, Конрад не сразу заметил это. А когда охватившее его оцепенение постепенно спало, когда прояснилось в глазах, и он вновь стал различать звуки, он понял, что Биорк продолжает говорить, причем говорит что-то важное, и Конрад стал вслушиваться в его голос, стараясь понять его, и не напрасно, потому что смысл этих слов все более отчетливо касался его сознания.
- Видишь ли, в чем дело,- говорил Биорк, не глядя на него,- Шейла оставила нам с тобой письмо. В нем, как она сказала, ее распоряжения относительно того, что нам следует делать в случае ее гибели. Это письмо она оставила у старухи, той, что сидит у телефона. Но старуха отдаст его только через неделю. Так приказала, ей Шейла. Я говорил со старухой; увидев газету, она настолько обалдела, что пропустила меня, как и консьерж внизу, но относительно письма слышать ничего не хочет, говорит, что отдаст, как было приказано,- Биорк с досадой махнул рукой,- А мне нужно торопиться, я не могу ждать целую неделю.
- Постойте,- Конрад потер ладонью лоб,- не понимаю, зачем вам дожидаться этого письма. Вы можете не утруждать себя. Я сам сделаю все, о чем она просила.
- Мне? Уехать? Это невозможно! Да для меня это письмо во сто крат важнее! Без него я не могу уехать. Без него я просто не знаю, куда мне ехать! Послушай,- вдруг Биорк замолчал, будто что-то сообразив,- может быть, ты знаешь, где находится ее сын?
- Сын?- Конрад вздрогнул и непонимающе взглянул на Биорка.- У нее был ребенок?
Биорк разочарованно покачал головой.
- Так ты ничего не знал о ней? Вообще. Абсолютно ничего. Уж это-то она могла бы тебе сказать. Да, у нее есть сын. Ему три года, зовут Алан. А я его отец.
В дверь позвонили. Лицо Конрада вдруг снова осветилось надеждой, он кинулся к двери. Но это была женщина, та самая, у которой, по словам Биорка, было письмо Шейлы.
- Г-н Гильерон. Это правда. Я звонила в аэропорт, я думаю, что не ошибусь, если отдам вам это письмо. Его написала ваша жена. Она просила отдать его вам через неделю. Если вернусь, сказала она, я его сама заберу. Но..,- Конраду показалось, что она всхлипнула,- возьмите,- она протянула ему конверт.
- Наконец-то!- вскричал Биорк, выхватывая письмо из рук Конрада.
Он стал жадно читать его, водя по строкам пальцем и шевеля губами. Потом тряхнул конверт, и из него со стуком выпал потемневший ключ. Биорк схватил его и потряс им перед лицом Конрада, на его губах появилась улыбка.
- Все в порядке, мальчик! Все замечательно, не расстраивайся, скоро ты все узнаешь.- Биорк решительно поднялся,- где была ее мастерская?
Оказавшись в коридорчике перед мастерской, Биорк повернулся к той, другой двери, что всегда была заперта. Оглядываясь на Конрада, он стал открывать эту дверь.
- Я никогда не был в этой комнате,- сказал Конрад.
Дверь откатилась. Яркий солнечный свет ударил им в глаза. Шторы не были задернуты, и солнце залило всю комнату, по которой были разбросаны разные, яркие, большие и маленькие игрушки. Их было так много, что комната походила на целый игрушечный магазин. Конрад стоял, широко раскрыв глаза, несмотря на яркое слепящее солнце.
- Это комната моего сына,- уверенно заявил Биорк.
Он огляделся и бросился к маленькому детскому столику, на котором белела записка, придавленная сверху блестящим ключиком.
- Так,- сказал Биорк, прочитав записку.- Здесь! Он снял со стены большую фотографию, на которой был снят маленький мальчик с грустными глазами. Он был удивительно похож на Шейлу. Даже не взглянув на фотографию сына, Биорк отложил ее в сторону. За фотографией оказалась небольшая дверца, оклеенная теми же обоями, что и вся комната.
- Нет, ты только взгляни!- воскликнул Биорк, открывая сейф.
Конрад, который все еще в растерянности оглядывал окружившее его море игрушек, повернулся к Биорку. Биорк извлек из сейфа  шкатулку с инкрустацией на крышке; затем папку с бумагами; еще одну папку, уже поменьше, чем первая; две коробки патронов,  "беретту" с перламутровой вставкой на рукоятке и револьвер, похожий на «Смит & Вессон»  под патроны "магнум" с надетым глушителем. Все это Биорк сложил на столик. При виде оружия Конрада охватил ужас. Он взглянул на Биорка, но тот невозмутимо разглядывал предметы, лежащие перед ним. Первым делом он взялся за папку, ту, которая была побольше. Едва раскрыв, он тут же захлопнул ее. Это была папка с документами Организации.
—Я возьму это,- сказал Биорк.- К тебе это не имеет никакого отношения.
Конрад и не думал ему возражать.
- Ага, вот то, что нам нужно!- воскликнул Биорк, просмотрев содержимое второй папки.- Копия завещания. Можешь посмотреть,- он протянул ему листок.- Все, как полагается, с печатью и подписью. Так,- он продолжал копаться в папке,- наконец! Документы на Алана. Бог мой, придется лететь в Италию. Далеко же она его запрятала. Ну, слава богу, все в порядке.
- Что это?- спросил Конрад, в недоумении глядя на Биорка и держа перед собой завещание.- Здесь сказано, что мне предназначено 500 тысяч? Это же полмиллиона!
- Да, да,- усмехнулся Биорк.- Полмиллиона, не больше, не меньше. А мне, то есть моему сыну, вдвое больше.  Каково! Ты и не ждал подобного сюрприза?
Биорк расхохотался.
- Не унывай, мальчик! Видишь, как все замечательно! Она щедро тебе заплатила. - Биорк взял в руки шкатулку.- Посмотрим-ка, что здесь!
В шкатулке лежали разноцветные коробочки. Биорк стал раскрывать их  и вытряхивать перед собой их содержимое. Драгоценностей было не слишком много, но каждое кольцо, серьги или подвеска отличались превосходной работой, а каждый камень был тщательно подобран по размеру,  цвету, чистоте и огранке. Биорк жадно глядел на сверкающую горку, и, казалось, что глаза его восприняли блеск этих сокровищ, так лихорадочно ярко они горели. Взгляд Конрада тоже не мог отвлечься от драгоценного блеска. Он притягивал, как магнит. Если то, неожиданно свалившееся на него богатство, о котором он только что узнал, значилось пока лишь на бумаге, то драгоценности бесстыдно ослепляли его своей красотой.
Биорк сначала перебирал украшения откровенно ими любуясь, потом его вид стал озабоченным; он будто что-то искал.
- Черт возьми!- проговорил он.- Где же ее бриллианты? Те самые, ее любимые,- он опять разворошил всю горку, и, не найдя искомого, задумался. Потом хлопнул себя по лбу:- Да как я мог забыть! Они же были на ней. Вырядилась! Не могла повесить на себя что-нибудь попроще. Ведь знала же..,- он осекся, с опаской посмотрел на Конрада, но тот не слушал его, как зачарованный глядя на драгоценности.
- Значит, она была так богата?- спросил Конрад,
- Как видишь, дружок. Художникам,- Биорк усмехнулся,- иногда неплохо платят.
- Я так любил ее,- сказал Конрад.- Она была такой необыкновенной..,- он немного помолчал.- Она тоже меня любила. Больше меня никто не будет так любить...
- Ну вот, опять,- раздраженно протянул Биорк.- Ну не будь же ребенком. Любила? Ерунда!  Она никогда и никого не любила. Даже себя. А ты? Ты просто подвернулся ей под руку. Ей было скучно. Она жила одна, и это ей нравилось, но постоянного одиночества она не переносила. Ей необходимо было чье-нибудь присутствие. Чтобы кто-то ходил по квартире, разговаривал с ней, спал с ней, наконец. Чтобы ты ей не слишком надоедал, она устроила тебя на работу. К сожалению, она просто не знала, что вскоре приеду я, иначе ей не пришлось бы покупать тебя.
Негодование готово было сорваться с губ Конрада, но взгляд Биорка, который усмехался ему в лицо, ожидал этого взрыва с самодовольным пренебрежением. И Конрад вдруг почувствовал в себе силы сдержаться, не разразиться возражающими криками. Эта выдержка появилась сама собой, то ли от нежелания Конрада упасть еще ниже в глазах этого наглеца, но скорее, оттого, что Конрад вдруг начал узнавать в грубых и жестоких словах Биорка истину.
- Ну что же,- твердо сказал Конрад.- Судя по плате, я неплохо справлялся со своими обязанностями.
Биорку доставляло особое удовольствие чувствовать свое превосходство над Конрадом. Конрад действительно был дорог Шейле, в этом Биорк был уверен. Сам факт того, что она относилась к Конраду небезразлично, приводил его в бешенство. Ему хотелось, как можно сильнее унизить Конрада, и он решил достойно завершить свое утверждение.
- В завещании ничего не указано относительно драгоценностей,- заметил он. - Я думаю, что будет вполне справедливо, если они достанутся ее сыну,- и он сгреб золото, намереваясь поместить его обратно в шкатулку.
- Ну уж нет,- неожиданно возразил Конрад, решительно подходя к нему,- мы их поделим. Так будет справедливо.
Биорк поднял глаза, и ему захотелось ударить в это красивое лицо. Он понял, что ошибся. Он взял по отношению к Конраду слишком уж пренебрежительный тон, и этим заставил его вспомнить о своем достоинстве. Но исправлять ошибку было уже поздно.
- Мы их поделим,- повторил Конрад,- Вспомните, что я как-никак законный супруг. А вы кто? Я хорошо знаю свои права.
- Спокойно, спокойно, мальчик,- прошипел Биорк.- Не стоит так горячиться.

* * *
Норбан узнал о гибели Шейлы из газет. Конрад не пришел на работу, и Норбан, уверенный, что он находится дома, явился без предупреждения.
- Здравствуй, Конни,- приветствовал он его в дверях со скорбным выражением на лице.- Мои искренние соболезнования. Жаль, очень жаль. Шейла была самая замечательная женщина, которую я когда-либо знал.
- Так вам было известно, что мою жену звали Шейлой Морин?- спросил Конрад.
- А ты разве не знал этого?- удивился Рэй.- Она просила называть себя Валери Рэгонар, потому что, кажется, скрывалась от кого-то. Она всегда была связана с какими-то махинациями. Впрочем,- он махнул рукой,- я ничего толком  об этом не знаю.
- А не знаете, так помалкивайте,- строго сказал Биорк, выходя   навстречу из  комнаты.
Рэй вопросительно оглянулся на Конрада.
- Мы с вами знакомы,- сказал Биорк.- Я - Биорк Венстхаллен.
- Ах, да!- вспомнил Рэй.- Это вы тогда мне звонили, разыскивали Шейлу. Вы встретились с ней?
- Да, благодарю,- Биорк сделал приглашающий жест рукой,- проходите. И, пожалуйста, побыстрее, зачем вы явились? Дураку ясно, что не только затем, чтобы выразить свои соболезнования.
- Да, разумеется,- подтвердил Рэй.- Дело в том, что Шейла делала для меня один заказ, а сроки уже подходят. Я уже давно собирался зайти за ним, а теперь... Я хотел бы его забрать.
- Вы имеете в виду рисунки?- спросил Конрад.
- Да, конечно. Она оформляла один роман, который сейчас готовится к печати. Я могу их взять?
- Сколько угодно,- сказал Биорк,- пройдемте в мастерскую.
В мастерской все было так, как оставила Шейла. Искать ничего не пришлось: на ее рабочем столе лежала специально приготовленная папка с листами. "Г-ну Рэю Норбану", гласила надпись.
- Наверное, она собиралась мне их вскоре отдать,- предположил Рэй,- все приготовила...
- Ну, все?- нетерпеливо осведомился Биорк.
- Подождите, еще одну минуту,- Рэй огляделся.
Повсюду лежали листы с начатыми и законченными рисунками. Рэй прошелся взглядом по галерее на стене. Это было настоящее богатство, ведь теперь, после гибели художницы, каждый росчерк ее кисти и пера поднимется в цене. Он не мог всего этого оставить.
- Позвольте,- волнуясь, начал он,- можно мне все это собрать? Мы издадим книгу, да книгу о Шейле. Нам понадобятся эти материалы. Конечно, мы…
 Он хотел сказать, что хорошо заплатит за все эти рисунки, боясь, что они не согласятся продать их, и вместе с тем надеясь, что удастся купить  все за полцены. Но Биорк перебил его:
- Да забирайте! Зачем они нужны? Конечно, забирайте. Только побыстрее,- и он вышел из мастерской.
- Ты поможешь мне, Конни?- Рэй повернулся к Конраду, но тот не ответил, будто и не слышал его просьбы.
Рэй принялся собирать листы, которые валялись на полу, и складывать их в пачку.
- О, посмотри, Конни, это ведь ты!- воскликнул Рэй, поднимая один из листов.
Конрад, рассеянно оглянувшись, взглянул на рисунок. Это действительно был его портрет во весь рост, сделанный итальянским карандашом.
- Вот еще? И еще!- Рэй показал ему еще несколько портретов.- Оказывается, она много с тебя рисовала. Неплохо. Очень похоже,- и он несколько раз посмотрел то на Конрада, то на рисунки, сличая портреты с оригиналом.
- Странно, я никогда ей не позировал,- заметил Конрад.
- О, это ничего не значит. У нее была превосходная зрительная память,- Рэй еще раз просмотрел рисунки,- просто замечательно!
Рэй, я их возьму,- сказал Конрад.- Возьму на память.
- Конечно,- и Рэй нехотя отделил несколько листов от уже сложенной пачки. 
Вскоре Норбан ушел, унеся с собой несколько солидных пачек больших листов. Конрад помог ему донести их до машины. Биорк также ушел, предупредив Конрада, что им еще предстоит встреча у адвоката Шейлы при окончательном оформлении наследства. Свою часть драгоценностей он унес с собой.
Конрад остался совсем один в пустой квартире Он огляделся вокруг себя. Каждая вещь напоминала ему о Валери. Для него она оставалась под этим именем. Он никогда не знал Шейлу Морин. Это была совсем другая, незнакомая женщина. Как уживались они вместе? Как могли существовать, одна независимо от другой? Для всех - Шейла Морин, и лишь для, него одного - Валери Рэгонар! Так значит, она и впрямь обманывала его? Только его. Только он был слеп и ничего не видел и не знал. Она не считала его за человека, не принимала всерьез? Так сказал Биорк. Лишь модель для рисунков, значащая не более, чем те игрушки, которыми завалена целая комната. Игрушки?!
Конрад мгновенно оказался на пороге этой, прежде запретной для него, комнаты. Яркие дорогие игрушки дразнили своим разнообразием и заставляли бегать взгляд. Игрушки?
Конрад посмотрел на столик. Там все еще лежали  и часть драгоценностей рядом со шкатулкой, пистолет и  револьвер, которые Биорк достал из сейфа. Это тоже были игрушки. Они также притягивали к себе, и Конрад не мог сопротивляться этой силе. Он взял "магнум", который своей послушной холодной тяжестью тотчас завладел его рукой. Игрушки? Нет, он не имеет с ними ничего общего. Он сильнее их. Конрад прицелился, рука у него дрожала. Сейчас он уничтожит их! Изрешетит пулями. Они превратятся в старый ненужный хлам, и сквозь дыры посыплется труха, который они набиты. Он сломает все эти жалкие раскрашенные машинки, фальшивую железную дорогу, ватного пса с глупой мордой, гнома в дурацком колпаке - все, все они – ничто!
Выстрела не последовало. Револьвер не был заряжен. Избежавшие расстрела игрушки, продолжали свою яркую и пустую жизнь, ибо им никогда не суждено было испытать прикосновения рук ребенка.
Конрад бессильно опустил руку, и револьвер со стуком упал на пол. Конрад закрыл лицо руками. Он не сразу заметил, что по его лицу катятся слезы.
* * *

Если бы Шейла осталась жива, она весьма скоро оказалась бы забытой, как множество других талантов, блеснувших однажды. Если бы она погибла хотя бы на год позже, Норбан не получил бы и десятой доли тех барышей, которые принесла ему ее своевременная смерть. И Норбан отлично это понимал. Его мало что связывало с Шейлой как с человеком. Виделись они редко; разговоры в последнее время ограничивались темой работы. Она была моложе его на 19 лет, что общего могло быть между ними? Когда она погибла, он пожалел в первую очередь о контракте, который уже не мог быть выполненным. Последний его заказ был почти завершен, но за ним уже ничто не могло последовать. Норбану показалось мало того, что он вывез из ее мастерской все работы, каждый клочок бумаги, на котором была хотя бы линия, проведенная ее рукой. После этого он вывез из мастерской и все вещи, оставив лишь голые стены. Он намеревался создать музей Шейлы, но конечно, это было уже слишком. Вряд ли кого заинтересовали бы рабочий стол, старый этюдник и вытертые кисти, когда-то принадлежавшие полузабытой художнице. Все эти вещи до сих пор пылились на чердаке виллы. Гораздо интересней было то, что он насочинял в своих книжках, это и принесло ему наибольшую пользу. И не только ему. Алан успел просмотреть все книги, полученные им от Конрада. Так как биографию Шейлы, хотя и не очень подробную, он знал от Биорка, то некоторые факты, описанные Норбаном, сразу показались ему взятыми с потолка, но он не стал обвинять автора в искажении действительности. Какое это имело значение спустя столько лет?
 А вы ничего не слышали о деле Аце Йоланда?- спросил Алан.
- Вам попала в руки книга Хэдденборга?- Норбан нахмурился. - Хэдденборг вообще не был знаком с Шейлой, насколько мне известно. Он просто попал в струю. Я читал книжонку. Дешевый вымысел, романтическая история без доказательств и фактов. Но публике нравится подобное. Эта сказка шла нарасхват. Готов поклясться, Шейла никогда и не слышала об этом ненормальном самоубийце.
- Как вы сказали? Хэдденборг?- удивился Алан,- Но фамилия автора книги - Залар. Олаф Залар.
- Залар или Хэдденборг, какая разница?- заметил Норбан.- Залар - это его старый псевдоним. На самом деле он Хэдденборг. Младший брат тех Хэдденборгов, что управляют у нас в городе всей прессой. Солидная птичка, но все равно шарлатан!
Как видно, Норбан ничего не знал ни об Организации, ни тем более, о роли в ней Шейлы. Но не могло быть так, что он не замечал в ней чего-то такого, что...
- Как вам казалось, г-н Норбан, была ли она счастлива?
- Трудно сказать. Что значит счастлива? У нее было многое. Деньги, известность. Потом появился Конни. У нее был сын,- Норбан улыбнулся.- Но мне, по правде говоря, всегда казалось, что она не перестает думать о чем-то очень для нее тягостном. Она была очень красива, ваша мать. И совсем девчонка, двадцать лет! Как она могла улыбаться? Удивительно... Но иной раз у нее был такой печальный взгляд, какого я ни у кого больше не видел. Взгляд обреченного. Она была связана с какими-то темными делами, махинациями. Иначе, зачем ей понадобилось изменять имя? Она от кого-то скрывалась, боялась кого-то. Но я ничего не знаю об этом.
* * *
Взгляни на Город... Что же рассказал Город устами Рэя Норбана? На первый взгляд немногое. В конце концов, Рэй и не должен был знать Шейлу хорошо. Он охарактеризовал ее несколькими словами, но чувствовалось: так как он был менее близок ей, чем остальные выслушанные "свидетели", настоящие "свидетели", он дал показания наиболее объективные. Уже в конце встречи Норбан спросил:
- Вы были на кладбище?
Алан отрицательно покачал головой.
- После ее гибели мы установили ей надгробие. Мы - это Конни, я, сотрудники нашего издательства. На открытии было много народу. Конечно, нельзя считать этот памятник настоящей могилой; то, что захоронено под ним... Но вы, наверное, знаете: самолет сгорел дотла. Сорок три пассажира плюс экипаж... Точной идентификации не производили. На и невозможно это было. Но все же, каждый должен быть похоронен по-христиански. Сходите туда. Взгляните. Ее могила рядом с могилой Ренаты Элисон, киноактрисы, которую она хорошо знала. Она умерла незадолго до Шейлы, и Шейла  как-то сказала, что Рене была ее лучшей подругой. Хотя я никогда не видел их вместе.

* * *

На черном гранитном надгробии был изображен строгий католический крест, даты рождения и смерти, имя покойной: Шейла Морин-Гильерон и выбитый рисунок: палитра и сломанная кисть.
Могила подруги Шейлы, о которой Алан услышал от Норбана впервые, действительно была рядом. Надгробие было почти такое же. По датам Алан определил, что Рената Элисон или Рене Элизабет, как гласила надпись, умерла или погибла всего на месяц с небольшим раньше Шейлы, и была старше ее почти на два года. Алан положил на могилу Шейлы принесенный им букет белых роз, две розы легли на могилу Ренаты Элисон. Но стоять особенно долго перед печальным надгробием Алан не стал. То, что под камнем не тлело действительно тело Шейлы Морин, делало могилу просто памятником, местом, где можно было только вспомнить о погибшей, но не прочувствовать эту потерю всем сердцем. Та квартира, где жил Алан, была памятником в большей степени: там были вещи, принадлежавшие Шейле, к ним она прикасалась, и оттого войдя в очередной раз в эту квартиру, Алан почувствовал, как у него снова перехватывает дыхание: именно здесь самый факт гибели Шейлы ощущался наиболее остро. Оттого, что именно там, где она должна была бы быть - ее  не  было.
* * *
Первое, что всплыло в его памяти при виде сидящей на своем месте Валери, было имя. Олаф Хэдденборг. Валери даже не подняла головы, когда Алан оказался рядом. Она сосредоточенно смотрела куда-то под стол, то ли читая книгу, лежащую у нее на коленях, то ли задремав. На ней опять было форменное платье, волосы гладко зачесаны назад, и оттого она выглядела особенно серьезно, по-деловому.
- Валери,- негромко позвал Алан. Она медленно подняла голову.
- Здравствуйте, г-н Венстхаллен. Она улыбнулась, но ее глаза оставались серьезными.
- Добрый вечер, Валери. Не дадите ли вы мне еще раз телефонную книгу?
- Пожалуйста,- она достала книгу из ящика и опять наклонила голову, вероятно решив не поднимать ее, пока г-н Венстхаллен не отойдет от стола. Но Алан не отошел. Повернув книгу к себе и наклонившись к столу, он принялся листать ее и теперь уже без труда отыскал нужный ему адрес и номер телефона. Оказалось, что Хэдденборг жил совсем неподалеку: в 25-м квадрате Оунрича, то есть через две аллеи от дома Шейлы. Осторожно взяв из-под руки Валери карандаш, который она машинально накрыла ладонью, Алан записал номер в свою записную книжку. Он заметил, что на щеках девушки вспыхнул неровный румянец, она еще ниже опустила  голову.
- Валери, вы за что-то сердитесь на меня? Я вас обидел?
- Нет, что вы,- поспешно возразила она и посмотрела на него снизу вверх.- Это вы простите меня, г-н Венстхаллен.
- За что, Валери?- искренне удивился Алан. Она промолчала. Алан тоже немного помолчал. Потом он предложил:
- Приходите ко мне после смены. В этом городе я совсем один. Мне хотелось бы просто посидеть с вами поговорить...
Она бросила на него быстрый холодный взгляд, будто уколола. Он понял, что она не согласится, но не знал, рад он или не рад этому отказу. Он вообще не знал, зачем ему пришло в голову делать это приглашение. Валери отвернулась и ничего не сказала.
- Извините,- и Алан быстро зашагал к двери квартиры, на которой все еще висела табличка: "Валери Рэгонар".
Поставив принесенный из гостиной стул посреди пустой комнаты, Алан сел на него не зажигая света. Из разбитого окна тянуло холодом. Он сидел так минут десять, внимательно вглядываясь в беспросветную глухую темноту; только далеко за окном, за черной массой оунричского парка мелькали огоньки Ран-авеню. И он, наконец, снова увидел всех тех, с кем ему пришлось встречаться за последние две недели. Он узнал их: вот Биорк, его отец, стоит у окна со своей неизменной трубкой в зубах, похожий на Хэмингуэя; вот Оливия Монти – воплощение итальянской аристократки, даже странно, что у нее нет дворянского титула; Конрад, бледный и будто более молодой, чем в действительности, рядом – его дочь, почему-то в балетной пачке и пуантах; Норбан  в кресле-качалке, до подбородка замотанный в клетчатый плед; еще какая-то женщина, сидящая спиной к Алану.
Алан: Зачем вы пришли?
Оливия: Можно подумать, мы пришли по своему желанию, это ты не даешь нам покоя. Что тебе еще нужно? По-моему, каждый из нас сказал все, что мог сказать, и даже больше того.
Алан: Верно. Все вы много говорили. Но главного не сказал никто. Почему она все-таки погибла?
Биорк (с досадой); Ну вот! Разве я не объяснял тебе? Она была сумасшедшей, этим все сказано!
Алан: А вы все тоже так считаете?
Норбан: Она была прекрасным человеком. Просто, те, кто ее окружал, были далеко не так прекрасны. Конни! Скажи же что-нибудь. Ведь она любила тебя.
Конрад (гладя по голове свою дочь): К сожалению, это не так, она мне не доверяла. Я был для нее только... игрушкой.
Алан: Так кто же виноват, наконец?
Незнакомая женщина (очень тихо): Я...
Конрад: Валери!
Все остальные: Шейла!
Шейла выглядит именно так, какой Алан видел ее в последний раз. Но голос у нее такой, какой был бы, наверное, сейчас, если бы она осталась жива. Шейла молчит и смотрит на него с такой нежностью, что от этого взгляда, он чувствует,  у него тает сердце, и по всему телу разливается тепло и покой…
Вспыхивает яркий свет, и все исчезает.
- Что с вами, Алан? Простите меня, я думала, что-то случилось!
Алан обернулся и увидел Валери. Она смотрела на него со страхом и любопытством.
- Как вы вошли, Валери?
- Я звонила, никто не открывает. Я подумала... Я испугалась. Глупая я..,- она показала ему ключи.
Конечно, у нее есть ключи от тех квартир на этаже, хозяева которых просили убираться, поливать цветы...
Алан подошел к ней.
- У вас слезы,- вырвалось у нее, едва она увидела его лицо вблизи. Она подняла было руку, но тут же быстро опустила ее.
- Ваш город опасен,- сказал Алан усмехнувшись, и проводя рукой по глазам.- Сегодня меня ограбили. В универмаге.
- У Гвендлайн?- спросила она.
- Откуда ты знаешь?- удивился Алан.
- Там это бывает,- спокойно сказала она.- Ты не ходи туда больше.
- Пойдем отсюда,- предложил Алан, взяв ее за руку.
 Он выключил свет и запер дверь мастерской.
Валери сидела совсем близко, держа в руках полупустую рюмку и сигарету. Алан не знал, о чем с ней говорить. И, пожалуй, не хотел знать. Он думал  том, как завтра встретится с Заларом-Хэдденборгом, но мысли его постоянно  сбивались, и он то и дело бросал взгляды на Валери. Она раскраснелась, глаза ее блестели. Она ничего не говорила, но так ему улыбалась, это долго так продолжаться не могло.
Все - повторяется. После восемнадцати лет пустоты и тишины в этих стенах появилась новая Валери, которая так же, как и та, сидя на том же диване, в той же гостиной, говорила с кем-то не слишком знакомым, но нравящимся, и нетрудно догадаться, что последовало за этим разговором. И сейчас все будет также? Но та Валери была Шейлой Морин. И Алан не мог даже представить, что его Шейла так же томно и призывающе смотрела на кого-то, пусть на того же красавчика Гильерона. Она не могла быть такой же, как эта. Но почему, собственно?
Валери не понимала, чего он ждет. Он и сам не понимал. В таких ситуациях он никогда не думал слишком долго. Но после той встречи с Тицианой как будто что-то случилось. Он не мог не вспомнить ее в эти минуты, хотя уже не думал о ней довольно давно. Ведь он ничего не знал о ней. Тициана... Он с ясностью вспомнил, как она стояла в аэропорту, разумеется, провожая его, в этом он не сомневался. Какое совпадение. Шейлу он тоже в последний раз видел в аэропорту, только тогда провожал он. И. больше никогда не увидел ее. Значит, и Тициану - никогда? Шейла и Тициана были неуловимо похожи,  вот что он чувствовал, хотя и не мог объяснить, чем именно.
Довольно! Достаточно сказать одно слово, и она уйдет. И эта пытка прекратится.
- Спокойной ночи, Валери.
Она сняла руки с его плеч. И спросила кротко:
- Мне обижаться или нет?
Он отвернулся.
- Жаль.., - протянула она и посмотрела на него равнодушно и чуть презрительно. И ушла. Алан услышал, как хлопнула дверь, и почувствовал себя спокойным и усталым. Ему захотелось спать.

***

- ЧЕРТ побери! Неужели не нашлось ничего пониже! От такой высоты у меня будет постоянно болеть голова.
- Сожалею, господин, но на нижних этажах нет свободных номеров. К нам в город в это время приезжает очень много туристов, и в таких отелях, как наш, всегда хватает клиентов.
- Кто бы мог подумать, что в таком небольшом городе догадаются выстроить такие небоскребы. Я думал, что хоть здесь отдохну от столичной цивилизации, но оказывается, и этот Город подвержен этой болезни.
- Вам нужно что-нибудь еще, господин Йоланд?
- Нет благодарю. Вы можете быть свободны.
Аце Йоланд отошел от окна номера на 27-м этаже самого дорогого и фешенебельного в Городе тридцатидвухэтажного отеля, сквозь которое открывалась великолепная панорама Города, с севера обрамленного живописными горами, которую несколько портили лишь возвышающиеся вдали дымящие трубы химических заводов.
Наконец-то он приехал. Вместо предполагаемых двух недель Аце пробыл за границей более месяца. Из Стокгольма он вдруг решил отправиться в Париж, который увлек его своей суетой, и Аце был рад этому, позволив себе забыться и отдохнуть после долгих напряженных лет беспрерывной работы. Но волнение не могло оставить его окончательно. Неизвестный тогда еще Город тянул его к себе, и он каждый день был готов сорваться и лететь туда. Но его воля и Париж удерживали его, и он старался не торопиться. Больше всего его удерживал вопрос, который в последнее время, по мере его приближения к заветной цели, мучил его все чаще. Что будет он делать, когда эта цель будет наконец, достигнута? Этого он еще не знал. Он регулярно получал сообщения о том, что Шейла после своего возвращения все еще находится в Городе. Эти сообщения успокаивали его, но лишь на несколько часов, после чего он опять начинал волноваться, не успела ли она уехать. Но все же ему удалось отлично провести время. Он позволил себе все. Морские прогулки на яхтах, поездки за город, разнообразные клубы, рестораны, театры и светские приемы. И конечно, множество очаровательных женщин, с которыми он познакомился за время этой прекрасной поездки. Женщинам он нравился всегда, и теперь, когда его волос уже коснулась седина, успех его был по-прежнему велик. Пожалуй, среди его поклонниц стало даже больше молодых и совсем юных, чем раньше. Когда он сам был молодым, на него больше обращали внимание женщины среднего возраста. Что ж, сорок три года самый отличный возраст для мужчины.
Его приезд в Париж оказался настоящим триумфом. Никому неизвестный, он прославился за несколько дней, как в свое время знаменитый Монте-Кристо. В этом ему помогли отчасти некоторые солидные знакомства, и не менее солидные средства, которых он не жалел. Он покорил все общество благородной внешностью, аристократическими  манерами, изысканным умом и широкой эрудицией. Аце пользовался своим успехом, исчерпывая все предоставлявшиеся возможности. И лишь когда почувствовал легкое пресыщение, Аце решил, что час настал. Он покинул Париж с толпой провожающих в аэропорту и в крайне благоприятном расположении духа. Рейс был до Столицы, но Аце, не заезжая домой, тут же в аэропорту взял билет до Города и, проведя ночь в гостинице, на следующий день прибыл на место.
Следуя своей уже закрепившейся привычке, он сразу же достал из чемодана фотографию в стеклянной рамке и поставил ее на стол. Он мог глядеть на нее часами, испытывая самые противоречивые чувства. Когда у него спрашивали, кто изображен на этой фотографии, он говорил, что это его жена, и с сильно бьющимся сердцем выслушивал комплименты, расточаемые по ее адресу. Иногда у него возникало сильное желание разбить фотографию, ударив ее об пол, но в самый последний момент, когда он уже был готов осуществить свое намерение, каждый раз что-то менялось в его мыслях, и он бережно ставил фотографию на место.
Аце казалось странным, что Эндрю Томакс, который сразу после исчезновения Шейлы, чуть ли ни каждый день предупреждал его насчет того, чтобы не предпринимать никаких мер для ее поисков, пуская в ход даже угрозы, теперь, казалось, вовсе забыл о ее существовании. Вероятно, теперь можно было уже не соблюдать такой строжайшей тайны и действовать более свободно. Перемена Томакса по отношению к Шейле, который раньше ради нее был готов пойти на любые безумства, а теперь ничуть не интересовался ее судьбой, внушала Аце опасения. Ему начинало казаться, что он что-то упустил, что его приманивают в расставленный капкан. Многие давно мечтали от него избавиться. Иногда даже у него проскальзывали мысли бросить вовсе эту затею, но дело зашло уже слишком далеко, и слишком велико было его желание, чтобы он смог от него отказаться.
Первым делом Аце хотел знать новости о Шейле. Он нервно закурил и придвинул к себе телефон. Набрав нужный номер и подождав несколько секунд, он услышал недовольный мужской голос.
- Могу я говорить с мисс Макари?- осведомился Аце у сурового собеседника.
- А кто вы? - грубо поинтересовались в трубке.
- Это говорит один ее давний знакомый,- уклончиво ответил Аце и в свою очередь спросил:
- А вы кем ей приходитесь?
- Я ее папаша,- невозмутимо сообщил невидимый мужчина,
- Вот как!- воскликнул Аце и тут же угрожающе прошипел в трубку:- Слушай, мальчик! Позови-ка крошку к телефону, а то ведь если я заявлюсь лично...
- Ладно, ладно, старик! Ты не очень-то пугай, видали мы таких. Не волнуйся, девочка сейчас подойдет.
С Аце говорил Эрик Хадсон. Услышав мужской голос, спрашивающий Фрэнн, он похолодел. Он не знал никого, и даже не слышал ни о ком из бывших знакомых Фрэнн, будто она жила совсем одна и не знала никого до встречи с ним. Этот звонок  был первой вестью из прошлого Фрэнн, и Эрик почувствовал, что он не сулит ничего доброго.
Подошла Фрэнн, и Эрик отдал ей трубку, оставшись рядом. Она попросила его отойти, но он не мог не слышать этот разговор и не двинулся с места.
Услышав голос Фрэнн, Аце сказал:
- Это я, детка.  Узнала?
- Да,- тихо отозвалась Фрэнн.
- Слушай и молчи, потому что этот тип наверняка стоит рядом, не так ли? Это и есть Хадсон? Но к делу. Ты должна сегодня быть у меня. Я приехал и остановился в "Центральном". Хадсону скажешь, что я твой дядя или брат, который здесь проездом. Он, конечно, не поверит, но это не так важно. Меня больше не интересует его к тебе отношение. Мне кажется, ты и так можешь уже оставаться в кафе. Завтра ты вернешься к Хадсону, как связываться дальше, договоримся при встрече. Итак, в 20.00 я жду тебя в холле главного корпуса. Отель "Центральный", поняла?
- Поняла, сказала Фрэнн.
- Целую тебя, детка.       
Фрэнн повесила трубку.
 Эрик спросил:
- Кто это был?
- Грубиян!- неожиданно зло воскликнула -Фрэнн.- Это мой дядя. Он очень богатый, а ты нагрубил ему. Ты что, хочешь меня с ним поссорить?- потом добавила:- И сегодня меня не будет. Я иду с дядей в театр.
- С дядей?- повторил Эрик.- Иди. Только если он действительно богатый.
Фрэнн не ответила и вышла.
Он давно уже понял, что Фрэнн не любит его, но не мог понять, зачем она появилась в его жизни и до сих пор находится с ним. Появление неизвестного мужчины еще больше  встревожило его. Но он ничего не мог объяснить для себя.

5. Человек, который ее не знал.

ПОБЫВАВ на почте, Конрад как всегда отправил домой немного денег и, кроме того, ему вручили письмо, которое он прочел тут же, не выходя на улицу. Письмо было от матери. Он не сообщил домой свой адрес, опасаясь того, что мать вздумает за ним приехать, и получал письма от нее до востребования.  Его опасения были небезосновательны. В каждом письме мать умоляла его вернуться, убеждая его в том, что их дела не так уж плохи, что они вовсе не нищие и не нуждаются в заработанных им грошах, за которые, впрочем, она всегда благодарила. Видимо, это ее весьма трогало.
Читая полные слез и упреков письма, Конрад еще и еще раз убеждался в том, что поступил правильно, ничего не сообщив матери о своей женитьбе. Жена, хотя и со средствами, впрочем, кто знает, каковы они и каков источник их поступления,  абсолютно без родственников и со свободной профессией художницы вряд ли вызвала бы одобрение его любящей матери, мечтавшей женить его на девушке из влиятельной уважаемой семьи. Конрад и сам почти ничего не знал о своей жене, и это его несколько угнетало. Но он понимал, что не имеет никакого права требовать от Валери, чтобы она рассказала о себе более подробно, и поэтому смирился и продолжал любить ее, несмотря на это, все же  малозначительное, по его мнению, обстоятельство. Последнее письмо матери категорически призывало его вернуться. Мать писала, что их дела заметно налаживаются, благодаря приезду ее кузена, который долгое время работал за границей и не мог приехать раньше, но теперь, когда он, наконец, появился и все взял в свои руки, скоро все должно стать, как раньше. Вероятно, писала она, им опять  вскоре удастся вернуться в свой дом, и ему, Конраду, просто необходимо продолжить прерванную учебу. Мать старалась растрогать его, вызывая воспоминания описаниями родного города, рассказывала о сестре, ее занятиях и учебе в школе. В общем, налицо были все ее старания любыми путями вернуть блудного сына под материнское крыло. Конрад не знал, что ей ответить. Он думал о том, что, пожалуй, действительно стоит вскоре поехать домой, но вместе с Валери, и представить ее как свою жену. В конце концов, должно же это когда-нибудь произойти. Вернуться домой он уже не может, и чтобы прекратить слезы и умоляющие письма, придется открыть всю правду. Но согласится ли на это сама Валери? Она никогда не говорила с ним о его родных и о том, что следует с ними познакомиться. Казалось, ее очень устраивало то, что Конрад не связан с ними и относительно свободен из-за того, что они находятся в другом городе. К тому же Конрад стал замечать, что Валери будто бы чуть охладела к нему. Хотя он не мог сказать конкретно, в чем это проявляется, все же такое чувство с некоторых пор появилось у него и время от времени давало о себе знать. Боясь, что его предложение поехать к матери вызовет раздражение у Валери, он не мог решиться сказать ей об этом. Но и письмо требовало незамедлительного ответа. Обдумывая этот ответ, Конрад вышел из дверей почты и пошел вниз по улице к остановке автобуса, идущего к Оунричу.
Рядом с почтой был цветочный магазин, где он каждый день покупал цветы для Валери, но сегодня он едва не прошел мимо. Он купил темно-розовые крупные северные тюльпаны, но без всякого настроения, и продолжил свой путь. Он медленно брел, глядя себе под ноги, стараясь не смотреть на автобус, который стоял на недалекой уже остановке, и, казалось, только его и ждал.
- Конни!- вдруг позвал его звонкий женский голос.
Он обернулся.  Автобус захлопнул двери и бесшумно покатил прочь.
На другой стороне улицы стояла девушка в шелковой темно-коричневой блузке и белых брюках и махала ему рукой. У нее были совсем светлые, почти такие же белые, как и ее брюки, длинные волосы. Конрад улыбнулся ей издали и, пропустив две-три машины, перешел на ее сторону. Она тут же взяла его под руку и поцеловала.
- Здравствуй, Конни! Я так давно не видела тебя,- сказала она.
- Здравствуй, Милена,- сказал Конрад. Она тихо засмеялась и повлекла его в сторону, обратную той, куда он шел раньше.
 - Я иду в кегельбан,- сказала она.- У тебя есть время, может быть, пойдем вместе? - она вопросительно заглянула ему в лицо своими огромными голубыми глазами, давно им забытыми, а теперь вдруг такими неожиданно близкими и знакомыми.
- Не знаю,- нерешительно пожал плечами Конрад,- разве только ненадолго.
- Конечно, конечно ненадолго!- обрадовалась Милена.
Она  прижалась к нему еще сильнее, и он, глядя на нее, невольно сознавал, как она красива, и даже Валери, которую он не мог не вспомнить,  внешне  не годилась ей в соперницы. На них обращали внимание прохожие. В самом деле, оба они являли собой образец идеальной  красивой молодой пары, которую можно было увидеть разве только на киноэкране.
- Цветы!- воскликнула Милена, заметив его тюльпаны, и капризно надула губы.- Подари мне их! Если я скажу девчонкам, кто мне их подарил, они лопнут от зависти!- она расхохоталась.- Они все были влюблены в тебя, и по сей день о тебе вспоминают.  Ну, подари же мне их,- еще раз попросила она.
- Возьми, если хочешь,- согласился Конрад, отдавая ей букет.
Что-то будто ударило его, и он вздрогнул, вспомнив, что эти цветы он купил для Валери. Но тут же успокоился, решив, что еще успеет купить новый букет.
- Просто прелесть!- сказала Милена, погружая свое красивое лицо в яркие лепестки.- Как я тебе благодарна! Прости меня, ты, наверное, берег их для своей девушки, но ничего, купишь ей другие, еще лучше. А для меня это настоящий праздник. Я однажды видела вас вместе,- продолжала Милена,- вы как раз подъехали на стоянку напротив Торгового Центра на таком голубом автомобиле, а я проходила мимо... А ты не заметил меня, да?
- Не помню, не заметил,- покачал головой Конрад.
- Она была за рулем,- продолжала Милена,- молодая, моложе меня, и симпатичная. Да, она мне понравилась. Правда, к нам ее все же не взяли бы. Интересно, где ты ее подцепил? Видимо, она не бедна. Надо сказать, я рада, что тебе удалось так хорошо устроиться. Ты правильно сделал, что ушел. Нора просто невыносима, она не стоит тебя. А эта девочка и моложе, и милей.
- Она моя жена,- сказал Конрад.
- Как!- удивилась Милена.- Ты женился?- она рассмеялась.- Вот уж чего не ожидала от тебя. Значит ты теперь солидный женатый господин. Послушай, так ты, наверное, даже и работаешь?
- Да, я работаю в одном книжном издательстве, тут недалеко,- отвечал Конрад, немного покоробленный ее вопросом.
- Я ужасно рада за тебя.
"Почему бы и нет? Она красива; как на нее все смотрят! Мне явно завидуют. Вон тот тип в полосатой майке не сводит с нее глаз. А она все смеется, говорит что-то. Она хочет, чтобы я остался с ней. Кажется, тогда, раньше, она любила меня. А я? Она мне нравилась, она и сейчас мне очень нравится, но я не жалел, что мне пришлось уйти от нее. А Валери? Если  мы с Валери расстанемся, не знаю, как я буду жить. Я чувствую, что начинаю надоедать ей. Она умна, образованна, я перед ней - мальчишка. Ей нужен кто-то другой. Как же мне удержать ее? Может быть, если я не приду сегодня, это ее хоть немного затронет. А может быть ей будет все равно. По крайней мере, хоть отдохнет от меня. Почему Милена все время смеется? Как будто действительно так уж смешно.  Вот Валери... Странно, я ведь никогда так и не видел, чтобы она смеялась. Смешное либо глупо, либо трагично... Она права. В компании у этого Хадсона она говорила такие остроумные вещи, все вокруг просто валялись от хохота, а она сама только улыбалась. Так многозначительно и просто одновременно. Ни у кого я не видел такой улыбки..."
- Я просто обожаю играть в кегли,- заявила Милена закуривая и щурясь от дыма.- Здесь всегда такое приятное общество. Все наши мне до невозможности надоели. Столько времени вижу перед собой одни и те же скучные физиономии.
В самом деле, Милену здесь, по-видимому, знали многие. Ее окликали с разных сторон, приветствовали, приглашали разделить компанию. Конрад и Милена уже вышли из кегльбана и теперь сидели в уютном полутемном баре с тихой приятной музыкой. Милена была разгорячена игрой и вином, глаза, у нее блестели, на щеках проступил румянец, и она казалась еще более привлекательной.
- Что ты сказала?- переспросил Конрад, обнимая ее,- Почему одни и те же? Разве теперь Нора не производит обновления состава? Насколько я помню, она делала это не реже, чем через месяц.
- О!- воскликнула Милена,- Ты же ничего не знаешь. У нас так много изменений. Все началось с того, что Нора поехала на очередной конкурс, прихватив с собой Линду, ты ее, наверное, помнишь, и еще одну из новеньких. Ну вот,- Милена замолчала, чтобы потянуть через соломинку немного коктейля и, облизав губы, продолжила:- Нора должна была вернуться через неделю, но... Она явилась через месяц и без девчонок. Их заметили и разобрали для рекламы, за что Норе перепал солидный куш, можешь не сомневаться. Она приехала без девчонок, но не одна. С ней был некий тип, которого она там подцепила и, бог весть зачем, притащила сюда. Глядя на него можно было сделать вывод, что вкус Норы повернулся на сто восемьдесят градусов. Это настоящий урод. Представь себе громадный дубовый комод, так вот этот ее Дуглас представляет собой нечто подобное. Ужасное зрелище! Но все же, я должна тебе сказать, что в нем есть какая-то  притягательная сила. Взгляд у него завораживает, как гипноз. У нас его все боятся, ходят слухи, что он несколько лет провел на каторжных работах. Так вот, сама Нора, эта хозяйка, привыкшая всем приказывать и всем управлять, она сама его боится. Он ведет себя совершенно свободно и делает все, что ему вздумается. А она если и скажет о своем недовольстве, то так робко и заискивающе, даже смотреть противно! Правда, в дела он не суется, да и Нора их теперь забросила. Теперь ее ничего не занимает кроме ее Дугласа; по-моему, она просто спятила под старость. Теперь ты понимаешь, почему у нас нет ничего новенького. Все страшно надоели друг другу и развлекаются на стороне. В наших комнатах трудно кого-нибудь застать. Все в городе. Многих можно встретить в ночной толкотне на Ран-авеню. Я и еще кое-кто ходим сюда. Мне нравится здесь. Можно отдохнуть от всего этого ужаса. Страшно подумать, что Нора может закрыть ателье, я не представляю, что тогда будет.
Милена замолчала, и некоторое время просто курила. Конраду почему-то стало очень жаль ее. Такая красивая молодая женщина вынуждена прозябать в гнусном заведении г-жи Гвендлайн, не видя перед собой ни малейших перспектив. Пока она еще молода, ей необходимо как-то обратить на себя внимание. Неплохо было бы и ей поехать на престижный показ или конкурс, но Нора возила туда своих любимиц, а Милену она всегда недолюбливала за резкий характер.
Конрад привлек ее к себе и поцеловал в блестящие горячие губы, и она радостно улыбнулась и тихо рассмеялась.  "Смешное либо глупо, либо трагично",- вспомнил Конрад.
- Я так рада, что встретила тебя,- шептала Милена.- Милый, ты всегда был таким ласковым, нежным. Мне никогда больше не приходилось встречать таких, как ты. Все мужчины такие грубые и самовлюбленные. Сколько, я их перевидала, а все никак не могу привыкнуть. Притворяюсь, что и я такая же, говорю всякие гадости, чтобы не выдать себя, и так тяжело и противно становится. Как я завидую твоей жене, Конни. Это, должно быть, самая счастливая женщина на свете. Она и не знает, какое сокровище ей досталось!
Милена была пьяна, и Конрад не мог оставить ее одну, хотя было уже далеко за полночь. Он вывел ее на улицу, и они пошли к центру города. Было прохладно, небо заволокло тучами, и оно было абсолютно черным. Начинал накрапывать дождь.
- Куда тебя отвести?- спросил Конрад.
- Как!- она вскинула голову и испуганно посмотрела на него.- Разве ты не останешься со мной? Нет! Ты не бросишь меня сейчас, ведь правда? Это нельзя. Нельзя меня бросать здесь совсем одну!
- Не бойся,- успокоил ее Конрад,- Я только спрашиваю, куда мы сейчас пойдем? Не ходить же нам всю ночь под дождем.
- Да, конечно,- она зябко поежилась, и Конрад еще сильнее обнял ее.- Можно пойти ко мне,- предложила она.- Пойдем?
- Хорошо,- согласился Конрад.- Только потом я сразу уйду. Валери ждет меня, она, наверное, беспокоится. Ты не обижайся.
- Ждет! - вдруг вскричала Милена, вырываясь из его объятий, и опять рассмеялась сквозь злые бессильные слезы.- Ее зовут Валери? Твоя жена? Да она только рада случаю, что тебя нет. Все такие! Так что, тебе не следует ее беспокоить. Ты дурачок! Ты всегда был таким! Да почему же вокруг нет ни одного нормального человека,  все либо дураки, либо сволочи!
Она быстро пошла прочь, растворяясь в дожде, но, поскользнувшись, упала и так и осталась сидеть на мокром асфальте, не пытаясь подняться. Конрад подбежал к ней и помог  встать. Он остановил такси, посадил в него Милену и уже сам захлопывал дверцу, когда увидел в освещенной фонарем луже, вздрагивающей от множества падающих капель, яркие помятые тюльпаны, которые уронила Милена.
* * *
      Дождь был спокойным  и теплым. У Шейлы сильно болела голова, и она стояла на балконе, стараясь немного проветриться. Пальцы слегка ныли от работы. Шейла протянула руки в дождь, подставив их легким ласковым каплям, и чувствовала, как они отдыхают. Шейла работала целый день, почти не отрываясь. Но работа не клеилась. Все, что она сделала, нисколько ее не удовлетворяло.
 Она поняла, что то, чего она так боялась, наконец, случилось. Она не хотела больше работать. Целый день она заставляла себя. Она была профессионалом, у нее были обязательства – заключенный с Норбаном контракт. Но желание умирало слишком быстро. Заметив, что Конрад запаздывает, она даже обрадовалась: ей хотелось побыть одной. 
В последнее время она почувствовала в себе перемену. У нее появилось странное пристрастие, которое ей самой казалось недостойным ее воли, но она не могла справиться с ним. Она стала покупать детские вещи. Игрушки, хорошенькую одежду и прочее она прятала в комнате, которая постоянно запиралась ею с большой тщательностью. Раньше это была комната маленького Алана. Конраду так и не было известно, что таит в себе это единственное в квартире помещение, где он никогда не бывал.
Сначала в этой комнате не было ничего: Шейла постаралась удалить все вещи, которые могли бы напоминать ей о сыне, оставив только небольшой шкаф, столик и два кресла. Теперь шкаф стал постепенно заполняться. Кругом появились яркие новые игрушки, и мертвая прежде комната стала все больше походить на настоящую детскую. Шейла понимала, что поступает бессмысленно, чего с ней никогда не случалось, но, чувствуя, что ее странное увлечение приносит ей облегчение, она перестала себе препятствовать. В этой тайной комнате она отдыхала. Она создавала себе иллюзию, что сын находятся с ней рядом. Она смотрела на все эти, никогда не принадлежавшие ее сыну, вещи и на фотографии, развешенные по стенам, и ей становилось легче.
Это – было почти последнее, что у нее еще было. То, что еще могло удержать ее.
Оставался – только падающий самолет…

* * *
Ее лицо не выражало ни изумления, ни недовольства или возмущения, а было спокойно и холодно. Она оглядела его, пропустила, отступив в сторону, и закрыла дверь. Он, не смея пройти дальше, в нерешительности оглянулся на нее.
- Что же ты стоишь?- спросила она.- Иди же.
Она отвернулась. Было слышно, как дождь бьет в стекло неровной дробью. Конрад был насквозь мокрый. Он приехал на такси, но все равно ему долго пришлось пробыть под дождем. Уже было около пяти часов утра.
Шейла вышла и вернулась с полотенцем. Конрад покорно взял его и криво улыбнулся.  На щеке его был заметен след от коричневой губной помады. Шейле вспомнился тот первый день, когда она подобрала его такого же жалкого и покорного и такого же пьяного, впрочем, сейчас он выглядел еще более пьяным.
Она посмотрела, как за ним закрылась дверь ванной комнаты, и медленно побрела в гостиную.  В том, что объяснения не замедлят последовать, она не сомневалась, но ей не хотелось ничего слушать. Она не могла позволить ему оправдываться, потому что знала, что сама всему причиной. Нужно было сделать так, чтобы он не смог ничего понять, чтобы подумал, что ошибся, но в то же время не чувствовал себя виноватым слишком долго. Что ей это удастся, она не сомневалась. Но ей нужно было это сделать теперь  для него. Уже не для себя.

* * *

- Не понимаю, Лен, зачем тебе эта роль? Повторять всегда труднее, чем делать что-то заново. В нашем деле, разумеется. В свое время Джессика Лэнг сделала эту роль превосходно. А теперь образ Фрэнсис снова забыт. И не стоит пытаться воскрешать его, это уже нереально. Публике надоели такие истории. Фармер, Монро, в конце концов, это единичные случаи, и их подробности давным-давно уже перемыты до белизны. Короче, ты не выиграешь, взявшись за это. И постарайся вдолбить это Натану. Он стал не в меру опрометчив. Пусть вспомнит, какие убытки мы понесли из-за двух его последних "шедевров"!
Женщина молчала, внимательно слушая и только изредка морщась, то ли от услышанных слов, то ли от уже не существующих, но  постоянно кажущихся ей, болей от  заживающего шрама, скрытого в волосах и заметного только около ушей. Женщина эта была известной киноактрисой Милен Мирлис, а мужчина - писателем и кинокритиком, а также продюссером некоторых фильмов, Олафом Хэдденборгом. Милен Мирлис было сорок шесть лет. Она еще не совсем оправилась после второй пластической операции, но уже сейчас выглядела лет на двадцать пять, не больше. Милен была яркой блондинкой с прелестным лицом и безупречной фигурой.
- Не знаю, что и делать,- наконец произнесла она.- Очень выгодный контракт. А ты будто не знаешь, что сейчас такое время, когда такими ролями не стоит бросаться. Мне не двадцать лет, Олаф! К сожалению, в двадцать лет я не имела таких возможностей, какие есть у меня теперь. Но все это немного поздно.
Она замолчала и добавила уже успокоившись:
- К тому же роль мне нравится.
 Она глянула на часы и принялась торопливо ходить по комнате, перебирая вещи разложенные на стульях, висящие на вешалках, как будто собираясь одеваться, но, так и не решив, что именно она хотела бы надеть. Наконец она скинула халат и надела шелковую комбинацию с кружевами и вышивкой, после чего снова задумалась.
- Когда Розалин приезжает из Парижа?- спросила она.
- Не скоро, не волнуйся,- Олаф закурил.
- А что мне волноваться,- вспыхнула Милен, - я  не девчонка. И с Розалин мы прекрасно ладим. Просто я просила ее посмотреть там что-нибудь для меня. Совершенно нечего надеть. А самой вырваться невозможно. Только из больницы и сразу в эту мясорубку! Ни минуты отдыха! Натан выжимает из меня все соки. Вот и сейчас должен позвонить. Я думаю, он все же догадается заехать за мной. Или хотя бы прислать машину!
- Что у тебя сегодня?- спросил Олаф, откидываясь в кресле.
- Как всегда,- она пожала плечами,- фотосъемки для журнала, потом какая-то муть для телевидения .
- Я тебя отвезу,- пообещал Олаф. Зазвонил телефон, и она, хватая телефонную трубку, бросила:
- Это он. Наконец-то!
Но, видимо, это был не Натан. Олаф понял это по тому, как лицо Милен из ехидного и раздраженного сделалось равнодушным и разочарованным.
- Тебя,- сказала она, протягивая трубку Олафу.
Он долго молчал, слушая говорившего, изредка поддерживая разговор словечками типа "да-да" и "так-так", потом заявил с высокомерием, которое уже впиталось ему в кровь:
- Я не могу сообщить вам ничего нового. Разве у вас есть какие-то претензии? - И еще через паузу: - Хорошо. Я могу предоставить вам документы, неопровержимые доказательства того, что все написанное в моей книге – абсолютная правда. Приезжайте хоть сейчас,- и опустил трубку.
- Кто это?- спросила Милен. Олаф усмехнулся, но как-то вяло, привлек женщину к себе и уткнулся лицом ей в грудь.
- Кто звонил?- повторила Милен.
Он посмотрел на нее снизу вверх, покачал головой и потер ладонью свой крупный выступающий лоб.
- Ты помнишь Шейлу Морин?- спросил он.- Художницу?
- Валери Рэгонар,- уточнила она.- Жену Конни Гильерона.
- Именно.
- Я не была с ней знакома,- подчеркнула она.- Видела несколько раз на улице и все. А что?
- Звонил ее сын,- сказал Олаф, уже жалея, что не солгал ей и, боясь вопросов, на которые он не желал отвечать.
Но Милен торопилась, она уже была почти готова. На ней было элегантное платье из темно-зеленого шифона, на плечах накидка из черной лисицы. Подкрашивая губы перед зеркалом, она сказала только:
- Что ему нужно? Столько лет прошло.  А разве у нее был сын?
С улицы послышался шум подъехавшего автомобиля. Милен выглянула в окно, помахала кому-то рукой и, обернувшись к Олафу, пояснила:
-  Ну вот, приехал мой муженек. Пока, милый!      
Олаф поцеловал ее  и проводил взглядом до двери. 

* * *

   МИЛЕНЕ Златовой не везло в жизни. От природы ей дана была внешность настоящей красавицы, но будто раскаявшись в столь щедром подарке, природа дала ей самый скверный и вздорный характер, какой когда-либо был у женщины. Она с детства сознавала свою красоту и вообразила, что за нее ей должны прощать даже самые неприятные выходки. Но прощение выпадало на ее долю гораздо реже, чем бы ей того хотелось. Такое несоответствие обижало и озлобляло ее. Она все чаще и чаще плакала по вечерам, оставаясь одна. Ей было двадцать восемь лет, ее красота миновала свой пик, а впереди не было ничего, что позволяло бы ей надеяться. Она все еще была рядовой манекенщицей у г-жи Гвендлайн, да и это положение становилось все более неустойчивым. Ее совсем не фотографировали для журналов, да и в программе у нее было всего несколько моделей. Уже не желая ничего иного, она только мечтала о том, чтобы продержаться на этом месте хотя бы год-два. Она пыталась подыскать себе другую работу, но безуспешно. Она не умела ни печатать на машинке, ни разбираться в прейскурантах и квитанциях, кроме того, выполнять строгий распорядок рабочего дня было бы слишком тяжело для нее после стольких лет совершенной свободы. Со страхом ожидая будущего, которое не обещало ей никаких положительных изменений,  она все больше чувствовала себя одинокой. Друзей, в надежном понимании этого слова, у нее не было: в доме моделей царил дух жесточайшей конкуренции. Куда-то исчезли все состоятельные поклонники. Она всерьез стала задумываться о замужестве, но и это теперь было только мечтой. Несколько лет назад  у нее еще была возможность выбора, но, стремясь найти что-то еще более выгодное, она упустила предоставлявшиеся возможности. Что ей теперь оставалось делать? Вспоминая все те годы, которые она провела в заведении Гвендлайн, она с ужасом убеждалась, что потратила все это время впустую. Тогда ей казалось, что она живет именно так, как хочет. Жизнь ее была веселой и праздничной. Постоянные вечеринки, поклонники, которые менялись, чуть ли ни ежедневно. Она чувствовала себя хозяйкой собственной судьбы. Она ни за что не желала угождать Норе Гвендлайн, как это делали остальные. Она терпеть не могла эту тщеславную старуху, и часто могла высказать ей в лицо все свои мысли. Тогда она еще могла найти себе место, может и не лучше, но и не хуже. Но ее почему-то не увольняли, хотя Нора  всячески старалась притеснить ее. Милена никогда не ездила ни на международные дефиле, ни на конкурсы красоты; ей давали демонстрировать самые дешевые модели. Но время шло, а она все еще надеялась, что ее жизнь повернет к лучшему, и не задумывалась о будущем, будто это блестящее будущее должно было наступить само собой как заранее предначертанное в ее судьбе.  Конрад Гильерон был для нее одним из наиболее ярких воспоминаний. Она не могла сказать, что любила его, но с ним чувствовала себя, пожалуй, наиболее счастливой. Но Конрад исчез так же, как и все остальные, и она опять осталась одна. Вокруг нее приходили и уходили люди, состав ателье постоянно изменялся, а она, находясь в самом центре жизни, была от нее оторвана. Глядя на себя в зеркало, она видела, как постепенно убывает ее красота, и - ничего не могла сделать. Она все чаще стала оставаться одна, без надоевших случайных знакомых, знакомых на один день, после расставания, с которыми ей становилось особенно тяжело. В один такой вечер она сидела у себя в комнате (она так и не уехала из комнат дома моделей) за рюмкой крепкого ликера, который особенно полюбила за последние месяцы. Забравшись с ногами на диван, она маленькими глотками отпивала из рюмки и вяло смотрела на мелькающий экран телевизора. Ее волосы были обернуты полотенцем, а лицо вымазано клубникой. Она пыталась хоть так, не то чтобы вернуть утраченную свежесть, а, скорее, самоуспокоиться.  Дверь медленно приоткрылась, и Милена замерла с рюмкой в руке. Секунду за дверью не было никакого движения, и Милена, все еще пребывая в неподвижности, решила, что дверь открылась из-за сквозняка. Но вот из-за двери показались худые морщинистые пальцы, ухватившиеся за ее край. На пальцах сверкали бриллиантовые перстни. И, наконец, на пороге появилась сама Нора в вечернем платье цвета граната с глубоким квадратным вырезом. Ярко накрашенные губы женщины были плотно сжаты, но чуть-чуть, едва заметно, растянуты  в подобии улыбки. Г-жа Гвендлайн быстро окинула взглядом комнату, и, убедившись, что кроме Милены в ней никого нет, закрыла за собой дверь.
- Ты одна? - все же спросила она. Милена, так и не двинувшаяся со своего места, не ответила ей, подумав только о том, стоит ли смывать с себя клубничную маску. Нора, будто поняв ее мысли, предложила:
- Смой клубнику, она уже высохла,- и, перехватив дерзкий взгляд Милены, добавила: - Хочу поговорить с тобой.
Милена поднялась, терзаясь негодованием и догадками, и прошла в ванную. Когда, она вернулась умытая, со свежим, влажным еще лицом, Нора оглянулась и посмотрела на нее, явно любуясь.
- Ты знаешь,- сказала она,- я, кажется, никогда не видела тебя без косметики. Ты, действительно, красавица. Пожалуй, самая красивая среди моих крошек.
- Я так изменилась?- усмехнулась Милена.- Или вы разглядели меня только сейчас, спустя столько лет? А если вы пришли, чтобы посмеяться надо мной прежде, чем рассчитать, то...
Она закусила губу и отвернулась к окну. Нора поплотнее закуталась в ажурный палантин, наброшенный поверх ее открытого платья.
- Ты так легко говоришь об этом. У тебя по-прежнему много предложений? И ты совсем не будешь жалеть, если потеряешь это место?
Как ни старалась Милена сдержать себя, понимая, что ей нужно продержаться как можно дольше, понимая, что сама Нора провоцирует ее на ссору, но ее необузданный и самолюбивый характер возобладал над всеми здравыми рас суждениями.
- У меня нет никаких предложений!- заявила она с апломбом.- Если не считать предложение участвовать в конкурсе на "подружку февраля" следующего года в одном из  эротических журналов. Но где уж мне конкурировать с семнадцатилетними! И все равно я без сожаления оставлю это место, мадам!
- Да,- протянула Нора,- конечно, это не шаг вперед для тебя. Но ведь и здесь еще не все возможности исчерпаны.
Милена внимательно посмотрела на хозяйку, готовая к любому подвоху.
- Я распорядилась,- продолжала Нора,- чтобы на обложку зимнего каталога поместили твою фотографию. Ты ведь никогда не была на обложке? Вот и твоя очередь подошла. А для весеннего каталога я дам тебе сорок процентов моделей.
Глаза у Милены расширились от неожиданности. Она не могла принять то, что говорила хозяйка, за правду. А если это было ложью, то шутка была бы уж слишком жестокой.  Это после восьми лет работы!
Нора продолжала:
- А весной ты поедешь с коллекцией сначала в Лос-Анджелес, а потом  в Европу.
И это через восемь лет. Только через восемь лет, когда другие проходили этот путь за несколько месяцев, блистая в модных залах знаменитых фирм. Многие после таких триумфов становились известными, в них влюблялись государственные деятели, знаменитые актеры и спортсмены. Некоторые могли заводить собственные дела. Некоторые удачно выходили замуж. Некоторые становились кинозвездами. Через восемь лет, прошедших впустую...-  Благодарю вас, миссис Гвендлайн,- сказала  Милена, - не понимаю только, чем я заслужила…
-  Ты не рада?- Нора чуть приподняла тонкие брови, нарисованные карандашом,- Милочка, я хотела сделать тебе приятное.
- Почему мне?
- Но как же,- Нора подошла к девушке и обняла ее за плечи.- Ты ведь одна осталась. Все остальные новенькие, молодые. А ты одна все видела и все помнишь. Только с тобой я теперь могу поговорить о прошлом.
- Значит, вы меня специально оставили. Чтобы вам было с кем поговорить...
Милена повела плечами и отошла от Норы. Она не смогла сдержать слез обиды и отчаяния, накопившихся за эти восемь бессмысленных лет.
- Милочка!- выдохнула Нора, тоже чуть не всхлипывая.- Но ты же сама виновата. И что у тебя за характер! Я давно хотела с тобой подружиться, но ты такая своевольная, дерзкая!
- И за это вы отняли у меня восемь лет жизни!- вырвалось у Милены.
- Но, дорогая, раньше ты вовсе не считала потерянными эти годы,- заметила Нора.- Разве тебе было здесь плохо? У тебя было все, что нужно молодой девушке. У тебя были деньги, наряды и толпа поклонников. Я же не отнимала вашей свободы. Вы все делали то, что хотели. И ты сама виновата, что потеряла зря столько времени.
- Да, виновата,- прошептала Милена, проводя рукой по лицу, по следу скатившейся слезы.
- Да не плачь же, Милочка,- снова подошла к ней Нора и снова обняла ее.- Теперь все будет хорошо. Еще не все потеряно. После Европы, если ты не
найдешь ничего подходящего, я сделаю тебя своей компаньонкой. Так что, ты можешь быть совершенно спокойной за свое будущее.
К последнему обещанию Милена все же отнеслась с недоверием. В конце концов, у Норы есть дочь, ее прямая наследница, и принимать на веру слова пожилой женщины, к тому же недавно вышедшей из психиатрической лечебницы, было бы просто наивно.
В психушку Нору упрятал ее зять, которому надоело безобразие, творившееся в доме моделей в связи с появлением там некоего Дугласа, очередного возлюбленного неугомонной Норы. Тревогу поднял  управляющий, увидев, что фирма неумолимо катится к банкротству. Дугласу разрешалось делать все, вплоть до снятия с банковских счетов фирмы, что он и проделывал особенно часто. Увещевания управляющего на Нору не действовали. Тогда он решил обратиться к родственникам, которые пребывали в полном неведении, занятые собственными делами. Бывший муж Норы, сенатор Гвендлайн, не пожелал вмешиваться в "мелкие интриги". Зато дочь и зять, для которых фирма показалась не такой уж мелкой, вскоре навели порядок. Неистовый Дуглас, оказавшийся, как и предполагалось, беглым каторжником, был водворен на место, а сама Нора, после сильного потрясения долгое время находилась на излечении. Из больницы она вернулась куда более спокойная и рассудительная. Обложив персонал дома моделей строгостями, каких там ранее не знали, она и сама стала вести деловой и скромный образ жизни. Теперь она жила в одном доме вместе с зятем и дочерью, которые уже не выпускали из поля зрения ни Нору, ни дела ее фирмы.

Нора улыбнулась. Жутковато выглядела эта улыбка: на дряблом потемневшем лице - алые губы. Торопливо роясь в бисерной театральной сумочке, висящей у нее на руке, она то и дело взглядывала на Милену. Достав пачку дорогих сигарет, она протянула ее девушке. Такими ее давно не баловали. Женщины закурили. Милена, еще не окончательно осознав произошедшее, не могла не сомневаться в действительности всех тех обещаний, которые так неожиданно были ей даны. Если бы все вышло действительно так. Но почему? Почему Нора так переменилась?
- Милочка!- голос Норы прозвучал неожиданно звонко, по-молодому.- Ты помнишь Конни Гильерона?-вдруг спросила она, глядя в серое пустое небо за окном.
Когда она спросила об этом, Милена почувствовала, что этот вопрос должен был прозвучать в их разговоре, так или иначе. Если припоминать то прошлое, что связывало их, а ведь Нора и собиралась припоминать это прошлое, то Конни Гильерон, этот камень преткновения, на котором сбился со своего хода четко налаженный конвейер удовольствий, так дорого обходившийся Норе; Конни Гильерон был, пожалуй, единственным предметом, на котором однажды пересеклись интересы этих двух женщин. Милена уступила, слишком опасно было тогда оказать сопротивление. Но и Нора не добилась своего. Конрад стал первым, кого она не смогла купить. Наверное, на тот момент он просто был слишком молод для этого.  Не по возрасту, по опыту.
- Я очень хорошо помню Конрада, - сказала Милена.
- Да,- протянула Нора,- вы были отличной парой.- Когда вы выходили на подиум, под руку, он - в том сером костюме, помнишь? А ты - в белом платье с серебряной вышивкой, от вас нельзя было глаз отвести.
Милена улыбнулась.
- А если бы он не ушел,- размышляла вслух Нора, не глядя на Милену и, будто говоря сама с собой, может быть, вы были бы вместе. Вы встречались с ним после, Мила?
Милена опустила глаза. Перед ней сразу пронеслась последняя встреча с Конрадом. Припомнились ее подробности. Как она вела себя? Была пьяна, как последняя девка. А ведь именно перед ним ей хотелось быть самой красивой и самой гордой. А она... Унижалась, плакала. Заставила-таки его переспать с ней. Ну и что? Когда проснулась утром, его уже не было. Рассказал он все своей жене или нет? Почему-то Милене казалось, что рассказал. Он не умел лгать. Но его лицу сразу было видно. Какое у него было лицо! Какой он был...
- Один раз. Случайно,- Милена сказала это неожиданно для себя. Слова сами сорвались с ее языка.
- И что же? - Нора вся подалась вперед,- Он устроился?
- Устроился, - Милена улыбнулась. - Он женился.
- Женился?- удивилась Нора.
- Да. И на богатой женщине,- и видя досаду на лице Норы, полагающей, что речь идет о сопернице равной ей, поспешила ее разочаровать: - Очень красивая у него жена. И молодая, лет двадцать.
 - Да,- вздохнула Нора,- так и должно было случиться.
Судьба Милены решилась задолго до обещанной поездки. На обложке зимнего каталога, вся в серебристых мехах, она выглядела ослепительно. Там ее и увидел зять Норы, Олаф Хэдденборг.
- Кто это, мама?- поинтересовался он, тыча пальцем в глянцевый портрет,- Новенькая?
- Старенькая,- отозвалась Нора.- Милочка Златова.
Так яркий образ Милены Златовой затмил, наконец, в сердце Олафа горькую память о погибшей Рене Элизабет. Она заняла место киноактрисы и на съемочной площадке уже преуспевающего тогда Натана Мирлиса. Она стала женой Мирлиса, потому что так было удобно всем, и, прежде всего ей самой. И эта жизнь была именно той жизнью, для которой она была создана, и к которой бессознательно готовилась.

- От старшего инспектора Брайана Фэрроу комиссару Николасу Керри
(из отчета по делу №798 от 18 августа 197..г)
18.08.197...г в 22ч17мин в 3 отделении 2-го округа был зарегистрирован телефонный звонок. Звонивший, Роже Артур, портье отеля "Центральный" сообщил, что на бетонной площадке перед восточным входом в отель найден труп неизвестного мужчины. На место происшествия была немедленно направлена дежурная машина с опергруппой. По прибытии и проведении экстренной медэкспертизы, а также на основании показаний свидетелей, было установлено, что смерть наступила вследствие падения с большой высоты, а именно, из одного из окон здания отеля. Свидетельница, Тамбури Элен, проживающая в номере 452-А отеля "Центральный" показала, что в момент происшествия она как раз отъезжала от восточного входа на своем автомобиле марки "тойота" голубого цвета, номерной знак №…, При выполнении разворотного маневра она видела самый заключительный момент падения тела. После опознания тела работниками отеля, дежурная по 27-му этажу, Ренье Джоан. показала, что погибший являлся постояльцем номера 2714-В. На основании записи в книги регистрации, а также документов погибшего, найденных при обыске номера, установлена личность погибшего: ЙОЛАНД АЦЕ ЛЕОНАРД, 43 лет,  принявший ... гражданство в 195...г, коммерсант, постоянное место жительства – Столица.
Предварительный осмотр номера показал, что в момент происшествия погибший был в номере один. Этому соответствуют и показания свидетельницы Ренье, подтвердившей, что в номере 2714-В в указанное время гостей не было. На основании изложенных фактов причиной гибели можно считать несчастный случай. Это предположение подтверждает также то, что погибший в момент гибели находился в состоянии сильного алкогольного опьянения. На столе в номере 2714-В обнаружено 2 (две) порожние бутылки из-под джина и 1/одна/ бутылка светлого рома, заполненная на 1/3 объема.
Дополнительные обстоятельства по ходу следствия
Свидетель, Симпсон Говард,  рабочий по уборке территории, показал, что около 14.30 того же дня им производилась уборка площадки перед восточным входом в отель. Неожиданно сверху упал небольшой предмет, оказавшийся при рассмотрении фотографией с изображением женщины. Фотография была вставлена в стеклянную рамку, которая при падении разбилась. Посмотрев наверх, свидетель увидел в окне одного из верхних этажей стоящего мужчину в светлых брюках и белой рубашке, который тут же скрылся. Упомянутая Фотография была помещена свидетелем в мусороуборочную машину наряду с прочим мусором.
При обследовании мусорных баков обнаружена упомянутая фотография в разбитой стеклянной рамке. На фотографии изображена молодая женщина. Для проверки предположения, высказанного мною, фотография была предъявлена горничной Эвис Марине, обслуживающей номер 2714-В. Свидетельница Эвис подтвердила, что Фотография принадлежала погибшему Йоланду Аце Леонарду, проживавшему в номере 2714-В. Свидетельница Эвис сообщила также, что на ее вопрос об изображенной на фотографии женщине погибший отвечал, что это его супруга, однако, судя по документам, погибший был холост.
Среди вещей, обнаруженных в номере 2714-В при осмотре, найден  номер "Обозрения" от 26.07 сего года, в котором на первой полосе сообщалось об авиакатастрофе  рейса №597 Город-Столица-Рим, происшедшей 25.07. на участке Город-Столица, а также о гибели среди прочих пассажиров этого рейса известной художницы Шейлы Морин. Рядом с заметкой помещена фотография погибшей. Сопоставление фотографии, принадлежавшей погибшему Йоланду Аце Леонарду и газетного фотоснимка, изображающего Шейлу Морин, показало, что на обоих снимках изображено одно и то же лицо, а именно, Морин Шейла.
На основании вышеизложенного считаю допустимым наряду с версией "несчастный случаи" принять также версию "преднамеренное самоубийство".
Дежурный по 2-му округу старший инспектор Брайан Ферроу 18.08.197...г
Прочитав еще раз этот документ, который он собирался предъявить ожидаемому гостю, и на основании которого им было придумано столько романтического и таинственного вздора, Олаф Хэдденборг невольно оказался в том минувшем восемнадцать лет назад дне, в котором он в первый и единственный раз встречался с женщиной по имени Шейла Морин, правда, представившейся тогда совсем  другим именем. Бывшему в курсе всех литературно-художественных новинок, Олафу, конечно, приходилось слышать имя Шейлы Морин, но она была художница, а не актриса, и ее работы были гораздо известнее, чем ее лицо. Поэтому Олаф почти никакого внимания не обратил на неизвестную ему Валери Рэгонар. Тогда его чрезвычайно интересовала совсем другая женщина, также впоследствии погибшая. И эту гибель он не мог забыть долгое время, в отчаянии отгоняя прочь справедливую мысль о собственной причастности к этой гибели.
Едва он увидел Ренату, он не мог уже думать ни о чем другом. Он и сам раньше не мог поверить в то, что страсть к женщине может быть настолько сильной, что заслонит собой все прочие дела и проблемы. В том мире, в каком жили и он, и Рената, трудностей с решением этого вопроса не должно было быть. Киноактриса  - это женщина для продажи, но Рената вправе была сама назначать себе цену.  И он предложил ей именно ту цену, какую она хотела. Грандиозный успех, показ в центральном кинозале Города, благожелательные отзывы прессы. Этого искали и добивались тысячи актрис, и разве не этого же искала, и добивалась она сама? Но вдруг, будто существо, пришедшее из иного мира, на самой вершине успеха она стала сохнуть, как цветок без воды. Она не хотела появляться на вечерах и приемах, она пряталась от всех в своей маленькой квартирке, без него, Олафа, она не бывала в той шикарной квартире, которую он снял для нее. Она  не умела говорить с журналистами, держать себя, краснела по любому поводу, стеснялась показываться перед зрителями. Короче, она совершенно не была создана для той жизни, куда попала по своей глупости или по страшной, неестественной для современной жизни, наивности. Она не могла быть актрисой в той закулисной жизни, где невозможно жить существу слабому и безвольному, где не прекращается бешеный торг и остервенелая грызня. Ей нужен был щит, который бы оберегал ее красоту и талант, ибо она была талантлива, как никто тогда на городских студиях. Перед камерой это была совсем иная женщина. Она могла сыграть все. Не только саму себя, нежную и одухотворенную, но и то, что совершенно было ей не свойственно в жизни: огненную страсть и неукротимую злобу, искусное коварство и неподражаемую стойкость и самопожертвование,
Но тот щит, который должен был ее защитить, она должна была выбрать сама, непременно сама, да только кто мог ей дать этот выбор? Сначала был Натан, и она боролась с отвращением и унижением как могла, но могла плохо. Натан, видя это и поняв, что не теряет ничего но, напротив, может приобрести, продал ее Олафу за ту цену, которая поначалу предназначалась ей одной. С Олафом она не выдержала и двух месяцев. Постепенно утопая в собственной беспомощности и отчаянии, теряя веру в людей, в жизнь, в искусство, она погибла с мыслью о невозможности освобождения.
Олаф нервно кусая губы, теребил в пальцах потрепанные листки и жестоко жалел о том, что согласился на эту встречу. Какие права, в конце концов, имеет мальчишка, назвавшийся сыном Шейлы Морин? В чем он может обвинить его? В домысле, но не в искажении фактов.
* * *
Алан пристально вгляделся в это своеобразное лицо: умные глаза, губы сложены в недоверчивую усмешку.
- Это интересно,- сказал Алан, прочитав отчет.- Значит, на основании этого документа вы сделали вывод, что этот Аце Йоланд погиб из-за моей матери?
Олаф усмехнулся, медленно, лениво пожал плечами, помолчал. Он будто специально тянул время, так неторопливы были все его движения и так продолжительны были его паузы.
- Во-первых, юноша,- начал он с намеренным превосходством в голосе,- не из-за вашей матери, а из-за ее гибели, вероятно. А во-вторых, этот вывод сделал вовсе не я, а, если вы невнимательно прочли, инспектор Фэрроу. А полиция, как известно, не делает безосновательных  заключений.
Алану было нелегко говорить с этим человеком, так нелегко, как еще не было ни с кем из тех, с кем он уже говорил. Надменный тон Олафа, даже сама его неторопливость, как бы подталкивала собеседника, торопила его, давала, понять, что только из вежливости ему уделяют столько времени, которого, бесспорно, не хватает на дела куда более важные. Это действовало гораздо сильнее, нежели если бы Олаф был суетлив и несдержан.
- И все же,- сказал Алан,- если вы взялись писать книгу о моей матери, вы должны были ее хорошо знать. Вы были хотя бы знакомы с ней?
- Разумеется,- Олаф несколько раз утвердительно качнул головой, очень медленно, поджав губы и прикрыв глаза.
- Где же вы с ней познакомились?
- О, в очень располагающей обстановке. На вечеринке у одного из наших общих знакомых. Кстати, он и сейчас проживает в Городе, и вы могли бы поговорить с ним. Я понял, что вы разыскиваете людей, которые знали вашу мать, не так ли? Я дам вам адрес этого человека. Между нами давно уже нет прежней дружбы,  но кое-какие контакты мы поддерживаем. Его зовут Хадсон...
- Эрик Хадсон, бармен?- вырвалось у Алана. Он не смог сдержать своего удивления и в нетерпении ждал, когда Олаф продолжит.
- Да, он был когда-то барменом. Я вижу, что кто-то уже говорил вам о нем. Или вы уже встречались?
- Нет, нет! Мне не удалось разыскать его. Его адреса нет в книге.
Олаф усмехнулся. Он будто нарочно испытывал терпение Алана, и стал говорить еще более растягивая слова.
-Он был барменом,- повторил Олаф,- в кафе "Секрет". Но после того, как он был арестован, его уволили.
Сказав это, Олаф снова замолчал, тем самым вынудив Алана на новый нетерпеливый вопрос:
- За что же он был арестован?
- По подозрению в убийстве. В кафе был отравлен один человек, и все улики указывали на Хадсона. Самая главная улика состояла в том, что стакан с отравленным питьем, которое выпил этот несчастный, предназначался вашей матери, юноша. Шейле Морин или, иначе, Валери Рэгонар, как она себя тогда называла.
Олаф был доволен тем, что ему так неожиданно удалось отвести Алана от разговора о книге, темы для него, безусловно, нежелательной.
- Значит, он хотел смерти моей матери?- спросил пораженный Алан.
- Кто знает? Хадсон совершенно отрицал обвинение. Позже его все-таки отпустили, признав невиновным. Было не совсем понятно, почему так поступили, но факт остается фактом: дело замяли. После этого репутация бедняги пострадала настолько, что ему так и не удалось найти приличного места. Так вот,- неожиданно резко заключил Олаф, которому уже основательно надоел этот разговор,- я советую вам обратиться к Хадсону, он очень хорошо знал Валери, а я-то, честно говоря, и видел-то ее всего один раз. Говорили, что Хадсон любил ее, а отравить хотел из-за ревности.
- Так где же он живет?
- Записывайте: 6-я улица, дом №59. Там маленькое кафе с синими занавесками на окнах. Барменшей там работает его жена, Клара. И живут они в этом же доме.
- Как!- вскричал Алан.- Я был там. И эта самая Клара сказала мне, что знать не знает никакого Эрика Хадсона. Как же это понять?
- Конспираторы,- Олаф снова усмехнулся и потер пальцами свой выпуклый лоб,- у них есть на то причины. Но вы, юноша, скажите, что это я дал вам их адрес. И назовите себя. То есть, скажите, чей вы сын. Клара тоже знала Валери. Именно так назовите ее: Валери Рэгонар. И зачем ей только понадобилось менять имя, вашей матери. Из-за этого такая путаница!
* * *

- НУ что ж, упокой, боже, ее несчастную душу,- Алекс осушил полстакана виски и нелепо ухмыльнулся.
- Перестань!- одернула его Клара.- Это неприятно.
Она вздохнула и затянулась сигаретой.
- Как это ужасно, когда умирают молодые,- сказала Бланш.- Она мне так нравилась. Такая красивая. Что-то в ней было необычное, своеобразное. Ни одна артистка не нравилась мне так, как она.
Алекс повернулся к стойке:
- Эрик, дай-ка нам еще кофе, да и сам подсаживайся к нам, все равно клиентов никаких нет, и тебе совсем необязательно торчать за стойкой.
Эрик согласно кивнул и с охотой последовал этому предложению.
Теперь все они вчетвером сидели за одним столиком и болтали между собой. Клара и Бланш работали контролерами в ближайшем супермаркете и в обеденный перерыв всегда приходили сюда. В это время в кафе почти никого не бывало, и Эрик и Фрэнн обычно присоединялись к своим друзьям, чтобы выпить чашку кофе и поговорить о разных пустяках. Алекс, молодой человек без определенных занятий,  почти всегда находил время, чтобы провести часок в компании Бланш, Клары и Эрика.
- Я неплохо знал ее,- сказал Эрик, указывая на газету, которую только что рассматривал Алекс, и которая теперь лежала перед ним на столике.- Да и ты ее, кажется, видел, Алекс? Помнишь?
- Конечно,- подтвердил тот.- Я уже говорил об этом девочкам. Да, она была мила, но по мне наши девочки лучше. Правда, Бланш?- он грубовато обнял ее за плечи.
Клара сказала, ехидно усмехаясь:
- Она для тебя лучше, потому что ближе.
- Ну, хватит об этом,- сказала Бланш.- Мне кажется, пора сменить тему. Упоминания о смерти вызывают у меня тяжелые предчувствия. Может, кто-нибудь раскажет анекдот?
- Кстати об анекдотах,- вспомнил Алекс,- Представьте себе, я недавно видел Валери с мужем, они сидели на скамейке в парке, нечего сказать, подходящее место, и целовались, как подростки. Ужасно трогательно! Я не мог и подумать, что она способна на такое. Помните, когда она заходила сюда вместе с ним, то не обращала на него ни малейшего внимания. Как будто они и не вместе.
- Она всегда такая,- перебила Бланш.- Когда встречаешься с ней взглядом, кажется, что натыкаешься на стену. Воображает из себя бог весть что и кичится тем, что подцепила такого красавчика.
- Ты несправедлива к ней,- сказал Эрик.- Ты ей просто завидуешь.
Бланш фыркнула и пожала плечами. Алекс посмотрел на Эрика неодобрительно.
- Довольно благородно с твоей стороны,- заметила Клара,- так как всем известно, что ты, в свою очередь, завидуешь ему. Хотя все же никак не могу понять, чем она так хороша.
- Тебе этого никогда не понять,- с сожалением произнес Эрик.
- Ну, разумеется,- Клара отвернулась. Она была влюблена в Эрика, но никогда ни к кому не ревновала его, кроме Валери. С Фрэнн она была в весьма приятельских отношениях, которые с ее стороны носили  несколько покровительственный оттенок. Клара, которая была умнее своей более красивой и популярной подруги, Бланш, испытывала интерес к личности Валери Рэгонар. Ее тянуло сойтись с ней ближе, но на людях она, отзывалась о Валери довольно безразлично, охотно выслушивала сплетни о ней, согласно поддакивая и посмеиваясь вместе со всеми. Впрочем, сплетни здесь были постоянным и излюбленным средством от скуки и затрагивали абсолютно всех, о ком можно было сказать хоть что-нибудь. Вообще, не только Кларе Валери Рэгонар казалась интересной. Многим нравилось разговаривать с ней, хотя говорила она редко, в основном очень хорошо, внимательно умела слушать, что располагало к откровенности. Часто бывающие в "Секрете" молодые люди из уже не очень популярных, но еще довольно многочисленных кланов хиппи, любили с ней беседовать на философские темы. Стремясь блеснуть своими, загодя продуманными, аргументами, они затевали интересные споры, но Валери была готова к любому подвоху, проявляя в разговоре энциклопедические знания и очевидную трезвость суждений. Казалось, не было области, в которой бы она не разбиралась, а если все же оказывалось что-то, чего она не знала, она обнаруживала свою некомпетентность без всякого стеснения и с вежливым вниманием выслушивала все, что собеседник мог сказать по этому поводу. Какой бы остроты ни достигал спор, и как ни горячились бы его участники, отстаивая свои позиции, Валери всегда была спокойна, не повышала голоса и не стирала с лица легкой полуулыбки. Она никогда не навязывала своего мнения, а лишь объясняла, почему она сама считает так, а не иначе.
И все же, несмотря на уважение и некоторый авторитет, Валери оставалась чужой среди этого общества. Никто о ней почти ничего не знал, и она сама никогда о себе не говорила. Она была лишь случайной попутчицей на их дороге. Она не стремилась к ним приблизиться, и они не звали ее к себе, хотя многие чувствовали, что стоило бы ей захотеть, и она заняла бы одно из значительных мест в этом обширном круге.

* * *

Фрэнн подставила под струю теплой воды тонкий стеклянный стакан и, наполнив его до половины, лениво и равнодушно взболтнула воду и поставила его на поднос с чистыми стаканами. Она сама напросилась на эту работу, потому что не хотела сидеть и болтать вместе со всеми. Эрик в последние дни почти не разговаривал с ней и не ночевал дома. Но ей это было безразлично. Она чувствовала, что скоро все должно кончиться, и мучилась оттого, что это еще не произошло.
Она вспоминала свою последнюю встречу с Аце Йоландом. Ей очень понравился и роскошный номер в пятизвездочном отеле, где остановился Аце, и вид из окна на Город, и даже то, что Аце назвал ее своей дочерью, и официант, принесший ужин, обратился к ней, как к мисс Йоланд. Наконец-то она дождалась. Только теперь она так ясно почувствовала, что не может больше жить без него. Она боялась, чувствуя его безграничную власть над собой, но ни за что она не захотела бы лишаться этого подчинения. Для нее Аце был неким сверхчеловеком, который удостоил ее счастья, оделив своим драгоценным вниманием. Она восхищалась его умом, манерами, внешностью. Когда он говорил с ней, она, затаив дыхание и не сводя с него взволнованного взгляда, ловила его слова, каждое из которых представлялось ей полным мудрости и мистической силы. Он был ее первым мужчиной, и она была счастлива, что именно он открыл ей все эти восхитительные тайны. С ним они и впрямь были восхитительны. Она была так ему благодарна за все, что он для нее сделал. Она боялась судьбы, неизвестного для нее будущего, которое он для нее уготовил, но никогда не простила бы себе, если бы не испытала от него хоть одной частицы. Все его желания и требования были для нее законом; она считала за честь, что он дает ей важные поручения и иногда говорит с ней строго по-деловому, почти на равных.
В Город она поехала с радостью. Она  воображала себя умной тонкой шпионкой, о которых не раз читала в детективных романах. Все получалось у нее как нельзя лучше, и она была очень довольна собой. Она полагала, что и Аце будет доволен, а его похвала была бы для нее наивысшей наградой. Кроме такого морального поощрения ее ждали также обещанные Аце деньги и драгоценности, и она думала обо всем этом с надеждой, представляя себе, как все будет замечательно после того, как ее миссия в Городе завершится. Однако, чем дольше длилось ее пребывание в Городе, тем сильнее она стала тяготиться своими обязанностями. Ей было очень нелегко постоянно играть этакую маленькую беззаботную шалунью, которую все в ней видели, и которая умиляла своей детской непосредственностью. Эрик, которого она должна была любить, становился для нее все более неприятным. Особенно после приезда Аце. Она думала, что теперь-то все должно кончиться, но Аце сказал ей, что пока ничего не изменится, и ей придется продолжать играть свою роль.  Однако Фрэнн, уже пройдя ею самой намеченный срок, не могла больше терпеть. Быть может, будь это дело иным, она смогла бы выполнить приказ, но понять необходимость затягивания этой игры ей было не по силам, и она не могла с этим согласиться. Ей было известно о  намерениях Аце расправиться с женщиной по имени Валери Рэгонар. Это, по ее мнению, было настолько простой задачей, что не стоило всех тех усилий, которые для этого прилагались. Она возненавидела Валери Рэгонар ничуть не меньше, чем сам Аце, Ведь именно из-за нее она должна была оставаться в опротивевшем ей кафе и жить с ненавистным Эриком. Ей было это особенно неприятно, так как общеизвестно было то, что Эрик любил и продолжает любить эту самую Валери Рэгонар. Кроме того, непонятные действия, вернее бездействие, Аце также начинало ее раздражать. Хотя все говорило о том, что Аце терпеть не может эту женщину, у Фрэнн появилось  чувство ревности. Еще больше оно разгорелось, когда Фрэнн увидела у Аце в номере ее фотографию. Она не сказала ему ни слова, но внутри у нее будто что-то оборвалось, и лишь ласки Аце заставили ее на время забыть об этом. Она старалась не верить своим подозрениям, приводила себе доводы в защиту Аце. К сожалению, она не отличалась способностью рассуждать логично, вероятно, это можно было объяснить ее юным возрастом, поэтому она мыслила так, чтобы успокоить себя с помощью пусть не очень убедительных, но желаемых аргументов. Она решила, что Аце действительно затрудняется найти подходящий способ убийства Валери Рэгонар, так как кто-то свыше (она слышала об этом) не желает ее гибели. Ну а если так, нужно что-нибудь  придумать, чтобы помочь ему. Придя к такому выводу, Фрэнн целыми днями теперь обдумывала план убийства Валери Рэгонар. Ее обдумывание скорее походило на детские сказки со счастливым концом, но чем больше она думала об этом, тем сильнее становилась и ее ненависть, и ее ревность, и ее желание окончить, наконец, свою утомительную игру.
Случилось так, что Шейла, возвращаясь из магазина, бессознательно направила автомобиль по 14-й улице. Она и не думала заходить в "Секрет". Но, следуя укрепившейся привычке, она оказалась на своем постоянном маршруте, и, увидев издалека знакомую железную дверь, сбавила скорость.
- Валери!- воскликнула Клара. Она сидела лицом к двери, и первая увидела Шейлу.
Остальные повернулись в ее сторону. Алекс помахал рукой, Бланш улыбнулась, а Эрик сказал:
- Здравствуй.
Шейла придвинула к столику стул и присоединилась к компании. Эрик поднялся и направился к стойке. Он хотел, как обычно, смешать ей коктейль, но она остановила его:
- Не стоит. Я зашла только на минутку.
- Тебя давно не было,- заметила Клара.- Совсем нас забываешь. Нельзя же все время сидеть дома с мужем, пусть даже таким, как твой.
Эрик, который все же не отказался от своего намерения, не обнаружив на подносе ни одного чистого стакана, крикнул в строну:
- Фрэнн, крошка, будь добра, принеси стаканчик для Валери!
- А что, пришла Валери?- откликнулась Фрэнн.- Сейчас иду!
Алекс снял руку с плеча Бланш и взял газету.
- Вот,- сказал он,- ужасный случай, правда? Ты, наверное, уже знаешь?
- Да,- подхватила Бланш,- мы сегодня только об этом и говорим. Кто бы мог подумать?
Шейла взяла газету и стала ее просматривать.
- Нет, я ничего не знаю,- сказала она.- А что случилось?
- Да вот же!- Алекс ткнул пальцем в одну из коротких заметок.
Эрик, так как Фрэнн все еще не появлялась, крикнул еще раз:
- Фрэнн! Ну, где ты там! Поторопись, пожалуйста!
  Вышла Фрэнн. Она принесла один стакан и поставила его перед Эриком. Он с усмешкой покачал головой:
- Так и будешь ходить с каждым стаканом? Не могла принести весь поднос?
Фрэнн ничего не ответила, а повернулась к сидящим за столиком и поздоровалась. Ее пригласили присесть хотя бы на минуту, но она отказалась и снова вышла.  Шейле, которая на миг оторвалась от газеты и взглянула на Фрэнн, она показалась очень бледной. Однако она тут же забыла об этом и вернулась к заметке под заголовком "Трагическая случайность".
"... с глубоким прискорбием вынуждены сообщить нашим читателям, что вчера вечером молодая известная киноактриса Рене Элизабет найдена мертвой у себя на квартире. Предполагается, что смерть произошла в результате отравления газом, так как при обследовании обнаружена неисправность газовой установки. Рене Элизабет хорошо знакома нам по прекрасному кинофильму Торвилла и Мирлиса "Крах робости", который будет представлен на столичном кинофестивале в этом году. Несчастный случай трагически оборвал..."
Шейла не стала читать до конца соболезнования автора, в этом не было необходимости. Ей было все ясно. Почему-то у нее было такое ощущение, будто и она была причастна к этой гибели. Она вспомнила Рене Элизабет там, на вечеринке у Эрика, застенчивую и печальную, доверчивую и открытую. Шейле отчасти была понятна ситуация, которая складывалась тогда на ее глазах, и теперь она, вдруг убедилась в верности всех своих предположений. И тогда у нее было предчувствие несчастья. Но что она могла сделать?
Эрик поставил перед ней стакан с длинной соломинкой. Сквозь тонкое цветное стекло был виден прозрачный ломтик лимона. Шейла подняла голову.
- Прочитала?- спросил Эрик. Она кивнула, рассеянно поболтала в стакане соломинкой.
- Какое несчастье,- сказала она,- Представляю, какой это будет удар для ее родных.
- Родных?- переспросил Эрик.- Каких родных?
- Как же,- удивилась Шейла,- она рассказывала мне, что у нее есть отец и мать, что у них небольшой магазинчик...
Эрик грустно улыбнулся и вздохнул.
- Это неправда,- проговорил он.- Она все это выдумала. Рене воспитывалась в монастырском приюте и никогда не видела своих родителей. Странно, что тебе она не сказала правды, обычно она не стеснялась этого, и все знали о ее прошлом.
Эрик посмотрел на Шейлу и увидел, что глаза у нее заблестели и под ними легли тяжелые синие тени. Она как будто о чем-то задумалась.
- Ты ей очень понравилась,- продолжал Эрик.- Натан говорил мне, что она очень интересуется твоей работой, хочет с тобой встретиться. Ты казалась ей очень интересной.
- Почему же ты никогда не говорил мне об этом?
- Натан просил, чтобы ты этого не знала. Он не хотел, чтобы ты и Рене стали подругами. Он вообще не хотел, чтобы у нее были какие-нибудь друзья кроме тех, что выберет он сам.
Шейла поднялась, опершись рукой о столик, окинула всех взглядом.
- Мне пора,- улыбнулась она.- Всего хорошего.
- Ты уже уходишь?- огорчился Эрик.
- В самом деле, побудь с нами еще немного,- попросила Клара.
- Нет, нет. Не могу, к сожалению,- возразила Шейла и повернулась к Эрику:
- Будь добр, дай мне с собой бутылку джина,- она дала ему деньги.
Эрик взял эти деньги и пошел к стойке. Шейла, последовала за ним. Эрик снял с полки бутылку и поставил перед ней на стойку. Шейла. протянула руку, чтобы взять бутылку, но Эрик вдруг поймал ее руку в свою и слегка сжал ее, глядя Шейле прямо в глаза.
- Ответь мне на один вопрос,- тихо попросил он.- Скажи, ты счастлива?
Шейла  сделалась серьезной и, немного помедлив, твердо ответила:
- Да,- и высвободила руку. Эрик улыбнулся и, покачав головой, сказал:
- Тогда и я... тоже.

* * *

Конечно, надо было бы проверить подлинность полицейского отчета, ксерокопия с которого лежала у Алана сложенная в записной книжке, но это было уже не слишком важно. Алану было известно куда больше, чем Залару-Хэдденборгу, выжавшему из малозначительного факта, фотографии, целую книгу, объемом в три печатных листа. Зачем Йоланду была нужна фотография Шейлы? Точнее, зачем он поместил ее в рамку, ставил на стол  и говорил горничной, что это его жена. Кто он был, этот Йоланд? Человек, который убил Шейлу. Зачем ему нужно было каждый день смотреть в глаза своей жертве? Или, может быть, жертвой оказался он сам?
Ни Норбан, ни Хэдденборг, написавшие книги о Шейле, не то, что не смогли бы ответить на все эти вопросы, сами эти вопросы никогда не возникали у них. Оба со своей хваткой репортерской привычкой выуживать факт и растягивать его на как можно большее количество строк, в сущности ничего не знали о Шейле. Но и тот и другой,  сами не подозревая об этом, сказали о Шейле больше, чем кто-либо из настоящих "свидетелей", с которыми Алан уже встречался. Алан думал, что на Хэдденборге цепь оборвется, но звенья ее оказались связаны между собой гораздо прочнее. Эрик Хадсон, уже зачеркнутый Аланом, неожиданно обозначился совершенно определенно.
Хотя солнце, изредка прорываясь через облачную завесу, пыталось греть по-летнему, холодный северный ветер пронизывал насквозь, и Алан поплотнее застегнул  молнию на легкой куртке, под которой был надет новый джемпер, обошедшийся ему так дорого. Оунричский парк, как обычно, был пустынен. Только деревья, темно-зеленые, летние, шумно играли со свистящим ветром. Парад планет продолжался. Изредка мимо одиноко идущего Алана проскальзывали шикарные автомобили, принадлежащие жителям оунричских квартир. Полицейский, стоящий на углу 25-го и 26-го квадратов подозрительно оглядел Алана: пешеходы в Оунриче встречались не часто. Выйдя на Кольцевую улицу, опоясывающую Оунрич, Алан отыскал остановку знакомого ему автобуса и через десять минут он уже был на 6-й улице. Чем ближе он подходил  к дому, в котором находилось кафе, тем сильнее волновался. Все слова, которые он мысленно готовил для разговора с Кларой Хадсон, казались ему неубедительными и возбуждающими подозрения. Он боялся, что Клара так и не признает знакомства с Эриком, несмотря на упоминание имени Хэдденборга. Это приводило в отчаяние Алана. Такой нужный ему человек, возможно, находится совсем близко, а он не увидит его. Алан то убыстрял шаги, горя нетерпением, то почти останавливался, охваченный сомнениями и нерешительностью. Около витрины с синими занавесками он остановился, подышал себе на дрожащие руки, которые были ледяными. Немного постояв, он постарался придать своему лицу по возможности непринужденное выражение, и, стиснув руки в кулаки, он сунул их в карманы куртки и плечом толкнул дверь в кафе.

* * *

СНАЧАЛА она даже не поняла, кто звонит. В трубке слышались приглушенные рыдания, и чей-то голос, наконец, со стоном произнес:
- Валери? О, какой ужас!
Шейла в недоумении пожала плечами, но спокойно спросила, не выдавая своего раздражения:
- Кто это? Что случилось?
Тот же голос продолжал уже более понятно:
- Валери? Это я, Бланш. Если бы ты знала!- она опять перевела, дыхание.- Я только что из полиции. Это ужасно..,- и она опять заплакала.
Шейла отвела в сторону руку с телефонной трубкой.  С Бланш она никогда, не была в особой дружбе, та даже не знала номера ее телефона. Что же такое произошло, что заставило ее позвонить?
Бланш заговорила снова:
- Эрик арестован. Произошло ужасное. Он отравил моего Алекса!
- Что?- Шейла не знала, что и подумать.- Как это все случилось?
- Только ты ушла,- сбивчиво говорила Бланш, - как Алекс... Он был немного пьян... Помнишь, Эрик сделал тебе коктейль? Хоть ты и отказалась. Ну, да, и поставил перед тобой на столик, где мы все сидели.
Шейла не выносила, когда при сообщении чего-нибудь важного уделяли внимание незначительным подробностям и затягивали свое повествование, вместо того, чтобы выразить мысль коротко, в двух словах. Однако, она имела терпение и никогда не перебивала, а, собрав всю свою волю, выслушивала до конца.
- Ты слышишь меня, Валери?- испуганно спросила Бланш, обеспокоенная молчанием Шейлы.
- Да.
- Так вот. Как только ты ушла, Алекс выпил тот самый коктейль. Сначала ничего не было,- тут она опять всхлипнула,- а потом... У него вдруг закатились глаза, о боже! Он стал весь белый, как мертвец. Не знаю, как я могла все это вынести! В общем, скоро все было кончено, и Эрик сказал, что нужно вызвать полицию. Видимо, он хотел, чтобы мысль о полиции была высказана именно им.
- Не понимаю,- сказала Шейла, хотя кое-что ей было уже понятно,- зачем и кому понадобилось отравлять Алекса?
- Как!- вскричала Бланш.- Ты все еще не понимаешь? Ведь Эрик хотел отравить тебя, а Алекс оказался случайной жертвой. В полиции мы все рассказали, так что тебя могут скоро вызвать как свидетеля. Я звоню, чтобы тебя предупредить, понимаешь?
Шейла вздрогнула. Уже второй раз смерть подошла к ней так близко, и ее насквозь пронзило ледяным холодом. Но не оттого, что она снова едва не погибла, а оттого, что это известие не произвело на нее особого впечатления. Она испугалась не самой опасности, а своей реакции на нее.
- А где Фрэнн?- вдруг вспомнила Шейла. – Она тоже была с вами в полиции?
- Боже мой!- воскликнула Бланш.- Да причем тут она! Впрочем,- она задумалась,- кажется, ушла домой. Не знаю. Ее никто не видел. Но какое это имеет значение? Но Эрик! Кто бы мог подумать, что он способен на такое! Всегда такой вежливый... Жаль, если его осудят. Он ни в чем не виноват, просто он действительно любил тебя до безумия.   
Шейла не сомневалась, что Эрик даже при угрозе его собственной жизни не мог бы сделать ей ничего плохого. Тем  более, желать ей смерти. Его любовь была осознанной и спокойной и не имела ничего общего с тем слепым исступлением,  которое толкает людей на отчаянные поступки. Перед Шейлой, как в обратной перемотке фильма, прокрутились все действия, произошедшие с того момента, как она покинула «Секрeт»  Что-то было не так. Что-то, что заметило ее подсознание и инстинктивно защитило ее. Стакан. Единственный стакан, который принесла Фрэнн.  Фрэнн.  Это она.  Зачем?  Кто она, эта девочка?

6. Человек, который ее любил

Клара Хадсон, как и в прошлый раз, стояла за стойкой, но она была не одна. Рядом  с  ней был мужчина с бледным осунувшимся лицом, которое отнюдь не украшала редкая неухоженная бородка. На нем был пуловер в серую и красную полоску. Такой же  был, Алан вспомнил это, на мальчике, сыне Клары, и такой же... Алан испугался пришедшей в голову догадке и удивляясь чудовищному совпадению: такой же  был на грабителе, обчистившем его в универмаге  «Нора Гвендлайн». Клара и ее собеседник прервали разговор и повернулись к Алану. Он заметил, что Клара узнала его, так изменилось ее лицо, и остановился взгляд. Мужчина, видимо независимо от Клары, тоже нашел что-то опасное для себя в появлении Алана и настороженно замер, опершись рукой о стойку.
- Кафе закрыто, молодой человек,- сказала Клара, коснувшись своей рукой руки мужчины, не заботясь о том, чтобы это осталось незамеченным для Алана.
-Разве вы не видели табличку на двери? Зайдите позже.
- Эрик Хадсон?- Алан сделал шаг вперед. Мужчина молчал. Клара заметно побледнела, но тоже молчала.
Тогда Алан сделал еще шаг и сказал:
- Я сын Валери Рэгонар. Вы помните ее?
Эрик и Клара, не отрываясь, смотрели на Алана, держась за руки и не произнося ни слова. Наконец Клара с трудом разомкнула губы.
- Так вот почему мне показалось знакомым ваше лицо,- прерывисто выдохнула она.- Как вы узнали..,- она не договорила, но Алан понял и поспешил объяснить:
- Ваш адрес дал мне Хэдденборг. Я был у него сегодня.
У Эрика Хадсона несколько раз дернулось правое веко, он высвободил руку и достал из кармана пачку сигарет. Закурил, сделал несколько затяжек и обрел дар речи:
- Как тебя зовут?
- Алан,- сказал Алан.
- Хорошо. Пойдем в комнату. Там нам не будут мешать. Клара,- он посмотрел на жену,- не заходи к нам.
Алан прошел за Хадсоном в дверь за стойкой. Пройдя небольшой коридор и поднявшись по узкой лестнице на второй этаж, они оказались в маленькой квартирке из двух комнат и кухни с ванной. Обстановка была скромная, но вокруг было чисто и уютно. Уже знакомый Алану подросток вышел им навстречу. Из-за его спины выглядывал мальчик поменьше, лет шести-семи.
- Пойди, помоги матери,- сухо сказал Эрик,- и возьми с собой Томми.
Мальчик, ни слова не говоря, повиновался, и, подталкивая перед собой младшего брата, с любопытством оглядывающегося на Алана, вышел прочь.
- Садись,- Эрик кивнул на диван, покрытый дешевым тонким покрывалом,- кури.
Алан сел, куда было предложено, а Эрик, подойдя к шкафу, выдвинул один из ящиков, что-то поискал в нем шурша бумагой, потом, медленно повернувшись, протянул Алану бумажник. Алан узнал свой бумажник из черной кожи с тиснеными золотыми инициалами "А.В.", подарок Гизеллы, но руки не протянул и бумажник не взял.
- Возьми,- сказал Эрик и положил бумажник на колени Алану.- Ты меня не узнал? Не оглядывался десять секунд?
Он сел на диван рядом с Аланом.
- Я узнал вас,- сказал Алан.- Я не ждал десяти секунд.
Эрик затянулся и вдруг закашлял  сухим частым кашлем нездорового человека. Откашлявшись, он сказал:
- Здесь, правда, не все деньги,- части уже нет. Охране в универмаге, нужно платить, чтобы не трогали.  И за то, чтобы жить здесь. Ведь мне нельзя появляться в Городе.
Он снова закашлялся, прикрыв рот одной рукой с худыми желтыми пальцами, другой рукой схватился за лоб.
- Валери..,- вдруг прошептал он.- Валери... Помню ли я Валери? Боже мой, это невероятно. Ты - сын Валери?- он поднял голову и внимательно посмотрел на Алана, его бледные губы чуть приоткрылись не то в улыбке, не то он что-то хотел сказать; глаза стали влажными. Он положил руку на плечо Алана и приблизил к нему свое лицо.- Вчера я не узнал тебя. Да и как бы я мог?  Ты точно ее сын.  Те же глаза. И улыбка... Улыбка, наверное, тоже. Валери... Валери...
Он еще несколько раз произнес это имя, глядя на Алана странным взглядом безумца. Алану был неприятен этот человек, было очевидно, что он серьезно болен и к тому же не совсем владеет собой. Из влажных его глаз уже выкатилось по слезе, и теперь на изжелта-бледном лице с синеватыми мешками под глазами блестели две дорожки.
- Я ведь не знал тогда, что у нее есть сын. А что зовут ее совсем по-другому, я узнал позже всех. Олаф мне сказал. Так уж вышло,- он коснулся бумажника, который все еще лежал на колене у Алана, - Ты простишь меня, мальчик? Простишь за это? Если бы я знал... Если бы я только знал...
Он помолчал, и при этом из его глаз выкатилось еще по слезе.
- Что же ты хочешь?- спросил он, снова закуривая и пытаясь успокоиться.- Ты пришел говорить со мной. Говорить о Валери? А что я могу сказать о ней? Я любил ее... Вот и все.
Он снова замолчал, лицо его уже было спокойно, но слезы все еще текли из глаз  независимо от его желания. Алан чувствовал, что Хадсон замолчал ненадолго, и что он сам, без его, Алана, вопросов, расскажет ему многое.
- Я любил ее,- повторил Хадсон уже более ровно.- Но я не мог ей помочь.
- Помочь?- Алан был удивлен.- В чем помочь? Разве она нуждалась в помощи?
- Да,- вздохнул Хадсон,- конечно. Она была очень одинока.
- Почему вы так решили? У нее ведь был муж.
- Конни?- Эрик усмехнулся,- Красивая кукла. Мальчик с большими глазами. А ей был нужен защитник. Она была совершенно беззащитна. Она пыталась защищать и помогать другим: Конни, мне... Наверное, еще кого-нибудь. А себя - не могла.
От чего защитить?
 - От себя. Прежде всего, от себя самой. Но, возможно, было и еще что-то. Я понимал это, я хотел... Но не мог. Ей нужен был кто-то другой, более сильный, чем я. Когда я узнал, что она погибла, мне показалось, что так и должно было случиться... Авиакатастрофа просто совпадение, но если бы Валери вдруг покончила бы с собой, я бы не удивился.
- А Конрад? Она любила его?
- Любила, пожалуй. Как любят ребенка, но не мужчину. Все-таки это разное.  А вообще, по-моему, она никого не любила. Но это не ее вина. Она очень хотела любить. Пожалуй, заставляла себя, внушала себе. Но люди, которые были вокруг нее, так и остались совершенно чужими для нее. И я в том числе. Это она не была для меня чужой. А я - был.
- Почему вам нельзя жить в Городе?- спросил Алан.
Эрик пожал плечами.
- Нельзя,- вздохнул он.- Но я все равно живу и буду жить здесь. И умру здесь же. Мне уже немного осталось. Меня судили за кражи. Но это было давно, вскоре после  гибели Валери. А еще до того, как она погибла, я был арестован впервые в своей жизни. Меня обвиняли в убийстве.
- Хэдденборг говорил мне что-то об отравлении,- вставил Алан, видя как тяжело говорить об этом Хадсону и, пытаясь помочь ему.
Но Хадсон продолжал:
- Погиб один парень, но отравить хотели именно Валери. Но не я хотел этого. С того все и началось. Меня освободили, не знаю почему: все улики были против меня. Но после этого меня уволили. Раньше я хотел работать на киностудии, оператором, но об этом уже нельзя было и мечтать. Даже знакомства с Мирлисом и Хэдденборгом не могли мне помочь. Все же Олаф оказался неплохим парнем, он часто давал мне денег, да и сейчас помогает.  Иногда. Правда ругает за то, что я чищу карманы покупателей в магазине его жены. Но я делаю это редко. Только в крайнем случае.  Теперь тебе,  пожалуй, все ясно? Клара. Она считает, что все несчастья произошли из-за Валери. Но, конечно, Валери здесь ни причем. Это - судьба.
- Так кто же все-таки хотел ее отравить?- спросил Алан.
- Убийца не был найден. Мне так и не понятно до сих пор, почему это дело замяли. Но я-то знаю, кто это сделал.
- Кто же?
- Одна маленькая девочка. Больше некому. Только она. Это была моя девочка. Она помогала мне мыть стаканы. Ей было четырнадцать лет. Ее звали Фрэнн.  Только не могу понять, зачем она это сделала.
- И вы не спросили у нее?
- Она исчезла в тот же день. В тот же день я понял, что это сделала она. И сказал об этом в полиции. Но, как я узнал позже, ее даже не пытались найти. Все это очень странно. После того, как меня освободили, я каждый вечер сидел в кафе, уже как посетитель. Но ни Валери, ни Конрад, ни разу не были там, хотя прежде она заходила почти каждый день. И я подумал, что Валери считает, что это все-таки я... Потом-то я понял, что она просто что-то знала. Может о Фрэнн? Может, между ними была какая-то связь? Фрэнн не любила меня, но именно она первая подошла ко мне и оставалась со мной непонятно зачем. Она чего-то боялась. У меня было такое впечатление, что кто-то заставлял ее делать все то, что она делала.
Алан, хотя заранее предчувствовал отрицательный ответ, спросил все же, уже привыкнув узнавать все, что только возможно, до конца;
И вы больше никогда не встречали эту девушку?
Эрик отрицательно помотал головой.
- Никогда,- подтвердил он, но вдруг спокойно продолжил: - Но я знаю, где она сейчас. Она живет в Столице. Сначала я хотел разыскать ее и все выяснить. Она говорила мне, что жила в Столице, и, может быть, мне бы удалось узнать ее адрес. Но потом я попал в тюрьму, прошло время, и выяснять что-то было уже бессмысленно. Она и сейчас живет в Столице. Недавно ее даже показывали по телевидению. Я ее сразу узнал, хотя тогда она была совершенной девчонкой, а сейчас это взрослая тридцатилетняя женщина. Она занимается всей этой чертовщиной, которая сейчас в моде: астрология, гадание на кофейной гуще, предсказания, спиритизм и прочая мура. А что, она заинтересовала тебя? Не думаю, чтобы она сказала о Валери что-нибудь интересное.
- Жаль, я ничего не знал о ней. Я ведь уже был в Столице, а повидался только с конгрессменом Гильероном.
Ты видел Конни?- перебил Эрик.
- Да. Я говорил с ним.
- Хотел бы я сейчас на него посмотреть. Вот так, рядом. По телевизору-то я вижу его частенько, да это не то. Да..,- он вздохнул и взял из пачки новую сигарету.- Так ты хочешь разыскать Фрэнн? Теперь ее зовут, я запомнил, Франческа Джастинг. Но, боюсь, она заявит, что вообще никогда в жизни не бывала в Городе, не знала никакого Эрика Хадсона и, тем более, никакой Валери Рэгонар.
Он помолчал, потом вдруг предложил запоздало:
Может кофе? Или выпить что-нибудь?
- Нет, спасибо.
Алан все же ожидал от Хадсона гораздо большего. А тому вроде бы и нечего было добавить к сказанному. Будто понимая чувства Алана, Хадсон объяснил, как бы извиняясь:
- Все слишком неожиданно. Твое появление... Да еще вчера в универмаге... Такое совпадение... Я мог бы говорить о Валери долго, хотя и не слишком хорошо знал ее. Хотя, не знаю, был ли вообще человек, который бы хорошо ее знал. Возможно, мы еще встретимся с тобой... Ты не против? Мне нужно подумать, вспомнить все хорошенько. Я тебе позвоню. Где ты остановился?
- Я живу не в отеле. В той квартире, в которой. .. она жила.
- В квартире Валери?- Эрик привстал, положил руку Алану на колено.- Там, где она жила? – глаза его снова заблестели.- Послушай, мальчик, я хотел просить тебя... Можно мне... Пойти туда. Посмотреть... Я никогда не был у нее в гостях. И всегда ждал, что она все-таки... Можно?
Ожидая ответа, он смотрел прямо в глаза Алану, неосознанно впившись цепкими худыми пальцами в его колено. Лицо его имело выражение такой страстной мольбы, что отказать было невозможно.
- Хорошо,- согласился Алан, опуская взгляд.- Когда вы хотите пойти туда?
- Когда угодно,- Эрик улыбнулся, лицо его неожиданно осветилось такой радостью, будто ему пообещали путешествие в рай.- Хоть сегодня.
- Сегодня, так сегодня,- по правде говоря, Алану хотелось как можно скорее отделаться от навязавшегося гостя, так сильно было то неприятное впечатление, которое произвел на него Хадсон. Пожалуй, он оказался самым неприятным из всех "свидетелей".- Тогда пойдемте. Это недалеко отсюда.
- Сейчас, сейчас,- Эрик заторопился, суетливо забегал по комнате, как будто искал что-то. Потом, будто вспомнив о чем-то, извинившись, выбежал куда-то, хлопнув дверью.
Алан поднялся, оглядел комнату, показавшуюся ему все же слишком тесной, и ему захотелось скорее выйти на улицу и вдохнуть в себя холодный и дымный воздух Города.
Дверь за его спиной приоткрылась, он почувствовал это, хотя дверь открывалась осторожно. Он обернулся и увидел Клару Хадсон.
- Зачем вы приехали? Зачем?
Она стиснула руки на груди, а глаза ее смотрели не то с ненавистью, не то наполненные глубоким, непоправимым горем.
- Что вы наделали!- с отчаянием воскликнула она, подняв руки к лицу и, заслонив себе рот ладонью, как  это делают, желая сдержать рыдания.- Он же болен! Болен! Сколько трудов мне стоило хоть немного излечить его от этой памяти! И вдруг вы! Я ведь сразу узнала вас. Я сразу поняла, кто вы. Поэтому и ничего не сказала вам об Эрике. Зачем вы расспрашиваете всех о ней? Все давным-давно забыли то время. Зачем вам нужно тревожить людей? Она погибла, но ведь не мы же убили ее! За что же нам мучиться? У Эрика и так вся жизнь переломана. Из-за нее. Хотя она, конечно, не виновата. Но ведь из-за нее же! Почему-то именно он принял на себя все удары судьбы. Остальным-то что! Ее муж, красавчик, женился на такой же богатой и заседает в конгрессе. Даже маленькая потаскушка Фрэнн теперь знаменитость! Только Эрик, Эрик оказался изгоем.
Она зарыдала, закрыв лицо руками. Алан подошел, коснулся ее плеча.
- Простите меня...
Она подняла на него подурневшее мокрое лицо:
- Уходите! Пока он не вернулся,- и добавила, кривя губы: - Быстрее же! И никогда, никогда не появляйтесь здесь больше! Уезжайте из Города! Я прошу вас…
И она опять захлебнулась в рыданиях. Но Алан, даже если б поторопился, уже не успел бы уйти. Эрик вернулся и, увидев свою жену всю в слезах, сказал только:
Я же просил тебя... Не заходить.   
Клара отвернулась и быстро вышла, вытирая лицо передником.
- Пойдем!- сказал Эрик.- Я только хотел показать тебе одну вещицу. Вот,- он разжал пальцы: на его руке лежали старомодные электронные наручные часы в позолоченном корпусе,- это ее подарок. Она подарила мне их на день рождения. В тот день она была у меня единственный раз. Мне исполнилось двадцать четыре года. Вот как давно это было. Я не продал их. Даже тогда, когда у меня не было ничего.
Алан взял часы; они были холодные и тяжелые, на широком позолоченном браслете.
Пойдемте!- сказал он решительно, возвращая часы Эрику.
Приближаясь к причудливому строению, которое вот уже третий день было его жилищем, Алан невольно посмотрел на окно гостиной, которое выходило во двор. Он отыскал его еще вчера, не без труда, но теперь определил безошибочно. Тем более что из окна рвалась на волю красная пена тюлевых занавесок. Увидев окно распахнутым, Алан забеспокоился: он точно помнил, что все окна оставил закрытыми, так как в квартире было еще довольно холодно. Он решил, что окно открыла Валери, производя уборку, но эта догадка тут же показалась ему маловероятной, тем более после того, что произошло между ними. Завидев подходящих Алана и Хадсона, консьерж вызвал лифт и разрешил сомнения Алана сообщив торжественно и не без злорадства:
- Г-н Венстхаллен, спешу вас порадовать: приехал хозяин квартиры, конгрессмен Гильерон.
- Конни!- вырвалось у Хадсона.
Консьерж бросил на него высокомерный взгляд: внешний вид Хадсона не внушал почтения.
Алан, внутренне вскипая, хотел уже заявить, что он является таким же хозяином, как и Гильерон, но, поняв, что попытка оправдания и утверждения таким способом будет выглядеть наиболее жалко перед прислугой, отказался от своего намерения.
Дверь в квартиру была открыта, и, захлопнув ее за собой и Эриком, Алан остановился. Он прислушался, заглянул на кухню, и не найдя там никого, прошел
в гостиную. Эрик последовал за ним. Ни здесь, ни в спальне никого не было.
- Господин Гильерон!- громко позвал Алан. Никто не отозвался.
- Подождите здесь,- сказал Алан, обращаясь к Эрику, и пошел в мастерскую.
Конрад оказался не в мастерской, а в комнате, набитой игрушками. Он говорил по телефону. Увидев Алана, он, продолжая говорить, протянул ему руку для приветствия.
- Добрый день, - сказал Алан, пожав ему руку.
Наконец Конрад оставил в покое телефон и обратился к Алану.
- Вы не ожидали?
- Не ожидал.
- Сессия закончилась, и я решил немного отдохнуть.
Алан промолчал.
- Вы нашли тех людей, о которых я говорил вам? Встречались с ними?
- Да,- сказал Алан и добавил, предупреждая очередной вопрос Конрада:- Я должен сказать вам. В гостиной сейчас сидит Эрик Хадсон. Он пришел вместе со мной. Я хотел  показать ему квартиру Шейлы.
- Вы с ума сошли!- эффектная улыбка моментально исчезла, с лица Конрада.- Зачем вы притащили сюда этого уголовника? Он ведь чуть не убил ее! И здесь наверняка затем, чтобы украсть что-нибудь. Ему ведь ничего не стоит провести вас. Надо идти туда, посмотрим, что он там делает.
"Зачем он приехал,- подумал Алан,- уж не затем ли, чтобы проверить наличие всех вещей в квартире?"
Хадсон стоял на пороге голубой спальни, дверь в которую Алан оставил открытой, и будто не решаясь войти, рассматривал потускневшее небо на потолке. Услышав шаги, он повернул голову. Прямо на него из соседней комнаты выходил конгрессмен Конрад Гильерон, красивый сорокалетний мужчина в элегантном костюме, с платиновой булавкой в галстуке и распространяющий запах дорогого одеколона.
- Здравствуй, Эрик,- сказал конгрессмен, но руки не подал.
Эрик выпрямился, оттолкнувшись от дверного косяка, к которому он прислонялся, опустил руки вдоль тела, и они, не занятые ничем,  беспомощно повисли.
"Видите даму у стойки? Она хотела бы поговорить с вами. Здесь это не совсем удобно, поэтому она предлагает вам выйти и подождать ее на улице.
Ее автомобиль - голубой двухдверный "бьюик"'...
Если бы Шейла осталась жива, Конрад Гильерон, пожалуй, никогда не стал бы конгрессменом. Если бы Шейла осталась жива, Эрик Хадсон, пожалуй, никогда не стал бы тем, кем он стал.
Пауза длилась минуту или чуть больше. Конрад молчал, молчал и Алан, чувствуя, что нужно вмешаться, но, не зная, как именно. Хадсон обвел комнату широким медленным взглядом, будто вдохнув в себя, задержал глаза, на картине, где Шейла в средневековом костюме глядела в пустоту, и, не прощаясь, ссутулившись, вышел из комнаты. В прихожей хлопнула дверь.

* * *
Ты не поедешь!- почти кричала Джоан, сжимая в кулаки свои маленькие смуглые руки и отводя их за спину, будто готовясь к прыжку.- Не поедешь! Я не пущу! Зачем? Этот мальчишка скоро уедет оттуда, и мы больше никогда его не увидим! Будь он проклят, тот день, когда мы открыли ему дверь.
- Я не понимаю, Джоан, почему ты так относишься к этому?- спокойно говорил Конрад, аккуратно укладывая в небольшой чемоданчик очередную рубашку.- Разве так трудно понять? Я не могу не ехать. Меня тянет туда с такой силой, что я не могу противиться. Два-три  дня, разве это так долго?
- Столько лет... Там же нет ничего,- устало возразила Джоан, прислонившись к стене и опустив руки.
- Вот именно,- сказал Конрад.
- Из-за этого мы провалились на сессии,- чуть не плача, зло сказала Джоан.
- Мне наплевать на это. И тебе это известно.
 Джоан побледнела, хотела что-то возразить, снова сжав руки в кулаки, но Конрад добавил:
- Мне всегда было на это наплевать. На клинику, на госбюджет, на твоих родственников...
- На меня,- продолжила Джоан с горькой усмешкой.
Конрад ничего не сказал и снова принялся укладывать вещи в чемодан.
Джоан сникла, тяжело опустилась на диван, обтянутый искусственным  мехом, и закурила сигарету.
Конрад щелкнул замками и повернул ключ.
В дверях появилась Синтия, одетая в короткое золотистое платье без рукавов, собранное над грудью на резинку. На голове у нее был металлический ободок, в ушах - огромные сверкающие серьги в виде раковин. Губы девочки были покрыты ярко-алой помадой, вокруг глаз наклеены разноцветные блестки. Она покачнулась и оперлась рукой о стену. Облизнув губы, она спросила:
- Ты уезжаешь, папа?
Конрад опустил чемодан и медленно подошел к дочери.
- Смотри, смотри!- вдруг крикнула Джоан за его спиной,- Смотри на свою дочь! Смотришь так, будто видишь ее впервые. На нее тебе тоже наплевать?
- Что с тобой, Синди? - Конрад хотел погладить девочку по голове, но она отстранилась, мотнув головой, и снова покачнулась.
- Ты пьяна, Синди?
Она закусила губу, на зубах у нее остался красный след от помады.
- Ты едешь в Город? - снова спросила она.
- Ты тоже не хочешь, чтобы я ехал?
- Почему?- она равнодушно пожала плечами, склонив набок голову.- Если  ты  хочешь...
Нетвердой походкой она прошла в комнату, оттолкнув руку Конрада, который хотел поддержать ее за локоть, и села на диван рядом с матерью. Джоан брезгливо поморщилась и отвернулась.
- Дрянь,- процедила она сквозь зубы. Пепел с ее сигареты падал ей на колени, но она не замечала этого.
- Где ты была, Синди? - спросил Конрад.
- Это из-за тебя!- снова взорвалась Джоан, вскакивая с дивана.- Неужели не понимаешь? Тебе наплевать на нее, и именно поэтому ты ей во всем потакаешь! Вот и сейчас... Вместо того, чтобы...
Она подскочила к дочери и с размаху ударила ее по лицу.
- Джоан!- крикнул Конрад и схватил жену за руку.
Синди откинулась назад, глаза ее широко раскрылись, не то от удивления, не то от боли и унижения, губы задрожали, по щеке потекла первая черная слезинка.
Джоан с силой вырвав руку, затушила сигарету в бронзовой пепельнице и, запахнув плотнее полы своего шелкового халата, вышла, не закрыв двери.
Отец и дочь некоторое время молчали. Потом Конрад сел рядом с ней, обнял ее за плечи и крепко прижал к себе. Она уткнулась ему в грудь и заплакала еще сильнее, размазывая по лицу тушь и блестки.
- Ты едешь в Город?- опять спросила она, всхлипывая .
- Да,- он поцеловал ее в мокрую покрасневшую щеку.
- Ты увидишь там Алана?
- Да,- сказал он, немного помолчав.
- Он больше не приедет к нам?
- Пожалуй, нет,- он прижал к себе дочь еще крепче, а она заплакала еще горше.
- Что с тобой, Синди? Ну, перестань же. Скажи, что-нибудь случилось?
- Ничего,- прошептала она.- Просто... Можно мне поехать с тобой?
- Тебе?- Конрад встревожился.- Зачем? Разве у вас...
- Нет, папа,- она коснулась его руки.- Просто я хочу его увидеть. Хотя бы еще раз...
- Синди...
- Папа, ведь то, что сказала мама, неправда?
- Конечно… Я очень люблю  тебя. Только тебя…
После отъезда Алана из Столицы Конрад почувствовал себя так, будто его обвели вокруг пальца и выставили совершенным идиотом.  Перед кем? Да хотя бы перед самим собой, и этого уже было достаточно, чтобы ему захотелось коренным образом изменить впечатление, которое он произвел на Алана. В том, каким именно оказалось это впечатление, Конрад был совершенно убежден. Тряпка, кукла без собственного мнения, безотказная и простодушная. Злой сам на себя, думая только об этом, он не проронил ни слова на последнем заседании, и провалил то дело, которое так долго готовили  Джоан и ее коалиция. Его партнер по лобби, конгрессмен Картер, не обладал ни его внешностью,  ни его влиянием, и не смог убедить конгресс в неоспоримости своих аргументов.  Таким образом, клиника Хизли не получила дополнительных государственных средств, и все родственники Джоан сразу после принятия  бюджета в окончательном чтении едва не разорвали на части своего зятя.

"Он встретит там Норбана, возможно, Хадсона, - думал Конрад, в то время как Картер безуспешно пытался отбиться от оппонентов.- Что они скажут обо мне? Норбан.  Скажет, что за мою пресловутую работу платило не издательство, а Валери. Проговорился-таки, специально. Когда она была жива, опекал со всех сторон, был первым приятелем. Как только ее не стало, вывез всю квартиру, а я ему и слова не сказал. Так оно и было. Я полностью жил за ее счет. Подарки ей покупал... На ее же деньги. Низость. Хадсон? Тоже ни в грош меня не ставил. Завидовал. Он вертелся около нее несколько месяцев и все без толку. А со мной она была в первый же день. Что он там наговорит этому мальчишке? Вор и наркоман. Убийца. Будем надеяться, что его вообще нет в Городе. Зачем я только назвал его, надо же быть таким идиотом! Хотя... Все равно... Мальчик собирался к Залару, а тот, как оказалось, частенько торчал в "Секрете" и отлично знал Хадсона.  Все равно.
Мысли сбивались, сталкивались друг с другом, порой совершенно противоположные. Думая об Эрике Хадсоне как о последнем негодяе, Конрад чувствовал всю надуманность обвинений в его адрес, но так ему было легче. Так он чувствовал себя - выше. Но все же…

* * *

Зазвонил телефон. Алан снял трубку.
- Это консьерж,- сказал он Конраду, прислушавшись,- его не предупредили, и он не знает, выпускать ли Хадсона.
- А вы как хотите?- спросил Конрад, усаживаясь на диван в гостиной, закинув ногу на ногу.- Дело ваше, ведь вы его пригласили. Вы здесь у себя дома.
Алан помолчал, закрыв трубку рукой.
- Пропустите,- наконец сказал он и опустил трубку.
Он вышел на балкон, где все еще шелестела трава на высохшей клумбе. Стараясь остаться незамеченным, выглянув из-за бетонного выступа, он увидел, как внизу из подъезда вышел Хадсон. Он вышел быстро, почти выбежал, но вдруг остановился, медленно повернулся и запрокинул голову. Алан плотнее прижался к бетонной стене, но Хадсон все равно не смог бы его увидеть. Он долго смотрел на дом, потом смахнул что-то с лица и пошел по оунричской аллее. Он оглянулся на дом еще несколько раз, прежде чем скрылся за поворотом.
- Ушел?- сухо осведомился Гильерон, когда Алан вошел в комнату и прикрыл балконную дверь.- Закрывайте по-настоящему, в комнате холодно.
На душе у Алана было тяжело, он чувствовал себя виноватым, но сам не мог понять в чем. Он должен был задержать Хадсона? Но зачем? Ведь он не хотел, чтобы тот приходил сюда. Да почему он вообще ушел, ведь никто не гнал его?
- Почему он ушел?- спросил Алан вслух.
- Хадсон? - отозвался Конрад.- Ушел, потому что понял, что здесь ему делать нечего. Может, поедем куда-нибудь пообедать?- предложил он без перерыва.- Я приехал всего за полчаса до вашего прихода.
- Пожалуй,- согласился Алан, все еще находясь под впечатлением происшедшего,- Вызвать такси?
- Не нужно. У меня в гараже есть автомобиль. Вы не знали?- спросил он, заметив на лице Алана удивление.- Простите, забыл вам сказать. Наверняка, автомобиль был вам нужен. А вы разве не взяли напрокат?
- Еще вчера у меня почти не было денег,- сказал Алан,- едва хватало на обратный билет. В местном магазине у меня отобрали бумажник. Но грабитель был так любезен, что сегодня вернул мне его почти в полной сохранности,- он достал бумажник и продемонстрировал его Конраду. Тот с интересом ждал объяснения.
- Это был Хадсон,- закончил Алан.
- Надо же, какое совпадение!- воскликнул Конрад, искренне удивившись,- Так вы и встретились? Как вы узнали, что это Хадсон?
- Все очень просто. Норбан дал мне адрес Залара, Залар - адрес Хадсона. Как видите, мне удалось распутать всю эту цепочку почти до конца.
- Ну и как? Узнали вы что-нибудь любопытное?- непринужденно поинтересовался Конрад.
- Ничего,- твердо сказал Алан.
Обедать они поехали в ресторан отеля "Центральный" . Конрад сам предложил это место как человек неплохо знающий Город. А Алану было интересно взглянуть на то здание, из окна которого выбросился таинственный Аце Йоланд. В ресторане конгрессмена узнали, и сразу вокруг столика завертелось несколько официантов под началом элегантного метрдотеля. Алан заметил, как изменился Конрад, почувствовав себя в привычной атмосфере. Как голос его приобрел властные интонации, как взгляд стал чуть небрежным, именно настолько, насколько нужно. Теперь он был готов к любому повороту. Приезд Алана в Столицу застал его врасплох, и он как человек неспособный на быструю реакцию, оказался беззащитным перед тщательными, глубокими вопросами Алана. Еще бы, ведь Алан обдумывал их так долго. Но теперь перед Аланом был другой человек. Алан чувствовал, что ему важно знать, что именно сказали Норбан и Хадсон. В особенности  Хадсон. Но он решил, что ничего не скажет Конраду.
Обед оказался превосходным и прошел почти в полном молчании. Кроме замечаний относительно качества блюд и сервировки Конрад не сказал ни слова. Алан соглашался с ним и делал вид, что его очень интересует богатый интерьер зала.
Когда они выходили из здания на бетонную площадку, и Алан невольно задержался на том месте, на котором, согласно документу, восемнадцать лет назад лежало изуродованное тело Аце Йоланда, Конрад спросил беззаботным приятельским тоном:
- Когда вы решили уехать из Города? Я понял, что вы уже видели всех тех, с кем хотели говорить, и ваши дела закончены, не так ли?
- Да, это так.
- Я хотел предложить вам,- начал Конрад, улыбаясь обаятельнейшей из улыбок,- поехать с нами на море.  У нас там свой дом. Ведь ваши каникулы начались совсем недавно, у вас еще уйма времени. Мы были бы очень рады.
-  Благодарю вас за приглашение,- Алан опустил глаза,- к сожалению, у меня другие планы. Передайте от меня наилучшие пожелания миссис Гильерон и мисс Синтии.
- Жаль,- Конрад повернул ключ зажигания.- Так вы не сказали мне, когда вы решили уехать. Может быть, сегодня? Мы могли бы лететь вместе.
- Вы уже возвращаетесь?
- Да, дела. Вырвался только на несколько часов, как видите,- пояснил Конрад, который на самом деле еще полчаса назад собирался пробыть в Городе не меньше трех дней.
- Нет,- сказал Алан, который, не слишком обрадованный прибытием в Город Гильерона, и впрямь уже подумывал вылететь в Столицу этим же вечером.- Нет, я еще побуду здесь,- окончательно изменив свое решение, повторил он.
- Тогда до свидания,- вдруг сказал Гильерон, приоткрывая дверцу,- я оставляю вам машину, вернете ее в гараж. Можете использовать ее. И живите здесь, сколько хотите, я вижу, Город вам понравился.
Он снова улыбнулся, вышел, захлопнув дверцу, наклонился к стеклу и помахал рукой. Через мгновение он уже садился в подошедшее такси, еще через полминуты автомобиль затерялся в лавине других автомобилей, мчащихся по Ран-авеню.
Как будто не было никакого Гильерона. Не было, пожалуй, и Хадсона. Норбан был далеко-далеко. Никакого Залара-Хэдденборга он вообще никогда не видел. Кто такая Оливия Монти? Зачем он здесь? Что произошло за эти две недели, с тех пор, как он выехал из дома своего отца в Клагенфурте на старом автомобиле с чихающем двигателем? Ради чего? Что он увидел, узнал или понял? Ничего. Это так? Или, наоборот, так много, что нужно еще думать, думать и думать об этом, чтобы понять все до конца?
* * *
Он совершенно забыл о ней. Забыл, в то же время и думая и говоря только о ней. Разве так бывает? Те люди, которые были так тесно связаны с ней, разговаривая с Аланом, отвлекали его внимание на себя, и он невольно начинал думать о них, об этих людях, а не о Шейле. Они закрывали собой ее размытый образ, и от их бессвязных, полудостоверных воспоминаний  он становился еще более нечетким, еще более неуловимым.
Снова оказавшись один в квартире Шейлы, Алан вспомнил о ней по-настоящему. Он вспомнил о ней с неожиданно неприятным чувством перемены. Он понял, что она изменилась. Соприкоснувшись с той обстановкой, в которой она жила когда-то, точнее, с отражением этой обстановки в воспоминаниях "свидетелей", Шейла приобрела новые, незнакомые прежде Алану черты, и эти черты делали ее менее интересной. Она - менялась. Менялась в отношении к ней Алана, и он чувствовал, что результат всех его исканий окажется совершенно противоположным ожидаемому. Он чувствовал, как иссякает его, так долго вынашиваемое, бывшее таким неодолимым, желание понять. Он устал, и ему хотелось вернуться. Он еще не знал куда, в Клагенфурт или в Италию, чтобы воспользоваться приглашением Джулиано. Ему вдруг начинало казаться, что все сильнее становится его желание поехать к Джулиано, вместе с ним и Лореттой побывать в Венеции, отвлечься, забыть... Что? Да и к Джулиано ли хотел он вернуться?
У него была еще одна последняя нить. Но он раздумывал. Если раньше он с жадной радостью принимал все новые открывающиеся обстоятельства, то сейчас он раздумывал, стоит ли? Стоит ли разыскивать Франческу Джастинг и говорить с ней? Что она может сказать? И захочет ли? Завтра он вылетит из Города, ему больше нечего здесь делать. Но куда? Брать ли ему билет до Вены? Или до Рима? Или до Столицы? Ему заранее было безразлично все, что могла бы сказать ему эта женщина. Но какое-то неосознанное чувство долга давило на него, и он не смог бы уже успокоиться, не выполнив задачу до конца. Пусть она вообще не будет говорить с ним, пусть не пустит его на порог, этого уже достаточно. Тогда его совесть успокоится, и он сможет уехать. Только одно, связанное с Франческой Джастинг представлялось ему действительно интересным. Догадка родилась сама собой; тех сведений, которых сообщил о Франческе несведущий Хадсон, оказалось достаточно, чтобы Алан, кое в чем уже сведущий, смог понять: так, или иначе, но маленькая Фрэнн как-то была связана если и не с Организацией, то несомненно, с Аце Йоландом.
На следующий день, покинув квартиру, не испытывая, при этом даже доли того трепета, с каким он в первый раз входил в нее, Алан отправился в аэропорт. В прозрачном здании аэровокзала было светло и многолюдно. В центре зала для вылетающих пассажиров чернело огромное электронное табло со светящимися строчками. Глаза Алана скользнули по номерам рейсов. И задержались на номере 597. Это число он запомнил. Рейс был тот же: Город-Столица-Рим.
- Рейс №597, вылет 16.30,- автоматически повторила девушка в кассе, одетая в белоснежную форму одной из авиакомпаний,- До какого пункта билет?
- До Столицы.
- До Столицы?- переспросила, она удивленно.- В таком случае, почему бы вам ни воспользоваться  местным рейсом? Вылет каждые два часа.
- Я хочу лететь этим рейсом.
Кассирша с любопытством посмотрела на Алана.
- Мне очень жаль, но рейс №597 международный. Билеты на него могут приобрести только пассажиры, вылетающие за границу. Посадка в Столице делается только для того, чтобы принять дополнительных пассажиров.
Алан задумался, но шальное желание уже так прочно сидело в нем, что  отказаться от него было почти невозможно.
- А если я возьму билет до Рима?
- И выйдете в Столице?- насмешливо спросила кассирша.
- Да,- решительно подтвердил Алан.- Дайте мне билет до Рима, - и он протянул в окошечко кассы паспорт.
Билет до Рима, аккуратно сложенный вдвое лежал уже в черном бумажнике, так кстати возвращенном Хадсоном, а до вылета рейса  оставалось почти три с половиной часа. Только купив этот билет и заплатив за него сумму впятеро большую, чем та, что стоил билет на рейс местной авиалинии, Алан сообразил, что совершил глупость. Безусловно, и международные, и местные рейсы следовали до Столицы по одной и той же трассе. И билет до Рима не давал никаких преимуществ. Но хотя еще не поздно было обменять билет, Алан не стал этого делать. У него оставалось еще три с половиной часа. Думая о том, как потратить это время,  Алан медленно шел по гудящему просторному залу. Все то, что он видел перед своими глазами: мраморные плитки, по которым он шел; стены, отделанные бежевым туфом; за стеклянной стеной - взлетающие и садящиеся самолеты, похожие на огромных белых птиц... Все это было тем, последним, что видела Шейла Морин за какие-то полчаса до своей гибели. Пусть световое табло было  новейшей модели и красовалось здесь не больше года; пусть восемнадцать лет назад стены имели другую облицовку - эти подробности не имели значения для Алана. Почти вплотную приблизившись, нет, не к самой Шейле, к ее гибели, такой, какой была она, не искаженной восприятием посторонних, он ощутил, как к сердцу снова подходит  уже знакомый холод, и сознание вновь наполняется памятью, такой острой, пронзительной, какой он никогда еще не ощущал.
"Шейла!"
"Не скучай без меня..."
Она улыбается, она идет по залитой солнцем  галерее, пронзенной тысячей солнечных игл, оглядывается и машет рукой…

* * *
ТАКИХ коротких и частых телефонных звонков никогда не было раньше. Они настойчиво и тревожно предвещали беду. Так и случилось.
- Мисс Рэгонар?- осведомилась телефонистка и уточнила номер.- Вас вызывает..,- она назвала город, название которого заставило Шейлу вздрогнуть.-Будете говорить?
Ожидать не пришлось. Прежде, чем Шейла успела что-либо предположить, она уловила едва слышный, искаженный расстоянием, но узнанный ею, взволнованный голос Оливии Монти:
- Челия!- Оливия, забыв об уговоре, назвала ее настоящим именем, как всегда переложив его на итальянский лад.- Челия, это ты? Ты слышишь меня? О, мадонна!
- Лив! Это ты? Что случилось?- почти прокричала Шейла.
- Прости меня, я, наверное, не должна была звонить тебе, но Алан..,- тут ее голос дрогнул, и она замолчала.
- Говори, говори же,- потребовала Шейла.
- Он очень болен, Челия,- голос Оливии стал совсем тихим.- Я боюсь, как бы... Он очень, очень болен.
Шейла глотнула воздух и оперлась рукой о край стола.
- Не волнуйся, Лив. Я приеду. Сегодня же. Обязательно. Все будет хорошо, только не волнуйся,- и она быстро нажала на рычаг, прервав разговор, который не длился и минуты.
Шейла сразу поняла, что Оливия лжет. Шейла также знала, что весь этот разговор, вполне вероятно, уже известен или скоро станет известен самому Аце. Поэтому, чтобы уменьшить возможность дальнейшего прослушивания, она позвонила в аэропорт по телефону дежурной. Ей сообщили, что очередной рейс до Рима назначен ровно на 16.30, и она заказала себе билет. До отлета оставалось почти четыре часа.
Последовательность событий последних месяцев ее жизни представляла на первый взгляд цепь невероятных случайностей и совпадений, но она-то знала, что сама создала все условия для того, чтобы эти события произошли. Они не могла точно назначить лишь время,  но то, что ей не удастся всегда оставаться в Городе, было предопределено. То, что Оливия позвонит рано или поздно, под любым предлогом, невзирая на все ее запреты и предупреждения, так же несложно было предугадать. И теперь, когда все ее ловушки, поставленные на саму себя, сработали, она впервые не могла быть уверенной в том, чем эта игра может в конце концов закончиться.  Начиная эту партию, только один из игроков знал, что это игра в поддавки. Но именно в этот момент единственное, чего она хотела, это долететь благополучно, чтобы увидеть сына. Хотя она и допускала возможность такого исхода, так как за такой короткий срок подготовить диверсию было бы очень непросто, забывать о могуществе Организации, которую представлял Йоланд, было бы ошибкой. Желая осуществления своего мельчайшего, ничтожного шанса, она решила все же подготовить все на случай своей гибели. Прежде всего, она написала письмо Конраду, которое передала дежурной с просьбой вручить его по прошествии недели. Если все обойдется, думала она, через неделю я обязательно вернусь и возьму письмо  сама. Она с грустью  подумала о том, что не сможет даже проститься с Конрадом. Но сообщать ему о своем отъезде она не хотела, так как он захотел бы проводить ее, а это могло помешать ей. Она не позвонила Конраду, а позвонила Биорку, который, к счастью, оказался у себя. Он обещал заехать за ней через час. Разговор с Биорком был необходим. Шейла должна была все рассказать ему о сыне и отдать некоторые распоряжения, которые мог бы выполнить только он.
Приняв душ, она села перед зеркалом и стала расчесывать влажные волосы. Она внимательно вгляделась в свое лицо и удовлетворенно опустила ресницы. Она решила надеть свой самый любимый костюм, который купила полгода, назад у Шанель. Костюм был из тонкого бархата глубокого черного цвета. Надев костюм, она снова оглядела себя в зеркале, потом щелкнула замочком, и длинная платиновая цепочка дважды обвилась вокруг ее шеи, держа на себе подвеску в виде цветка лилии, в которую был оправлен великолепный чистый бриллиант. Кольцо, сделанное в том же стиле, украсило один из ее пальцев. Остановившись посреди комнаты, она постаралась припомнить, все ли она предусмотрела. Она огляделась  вокруг. Все также насторожена и печальна была Венера-Симонетта, и также безмятежен ее спящий возлюбленный. Еще раз оглядевшись, Шейла прошла в мастерскую. Она села напротив стены. Но вместо того, чтобы, еще раз взглянуть на свои рисунки, она вздохнула и плотно закрыла глаза.

* * *
- Что это ты так странно оделась?- вдруг заметил Биорк.
Он склонил голову набок и принялся ее разглядывать, как будто увидел только что.
 - А знаешь,- изрек он с таким видом, будто совершил открытие,- тебе очень идет черное. Да, да. Ты в нем какая-то гордая, даже величественная и совсем не траурная,- он мягко улыбнулся.
 Как будто еще полчаса назад не он, Биорк Венстхаллен, а кто-то другой, болезненно нервный, не в силах справиться с потрясением, округлив глаза от ужаса и непонимания, повторял одно и то же:"Не может быть. Ты сошла с ума! Неужели ты сама этого хочешь? То есть, хотела. Но теперь-то…"
И еще, и еще раз.
…Сверкающий до ослепления в ярких лучах высоко стоящего солнца; стройный, как  стрела, серебристо-белый самолет, медленно кружась, как осенний лист, падал с ужасающей высоты…
Но на этот-то раз она уже не хотела, чтобы это падение имело конец.
Но было поздно.
А, может быть, еще…
Они подошли к стойке регистрации. Вокруг было мало людей, и огромный зал аэровокзала выглядел глухим и пустынным. Девушка за стойкой читала книгу. Заметив Шейлу и Биорка, она захлопнула книгу, быстро спрятала ее в выдвижной ящик и с опаской огляделась. Но никого из начальства, видимо, не оказалось поблизости, и девушка успокоилась. Шейла подала ей паспорт и билет. Девушка взглянула на паспорт и еще раз внимательно посмотрела на Шейлу.
- Вы художница?- робко спросила она. Шейла Морин, это вы?
Шейла кивнула и улыбнулась.
- О, мадам!- воскликнула девушка.- Мне так нравятся ваши рисунки! Я просто восхищена!- она прижала руки к груди, потом достала спрятанную книгу и показала ее Шейле.- Вот, мадам, я как раз читаю,- она неловко улыбалась,- подпишите, пожалуйста,- наконец попросила она.
Шейла взглянула на обложку. Да это был ее рисунок. Вид Флоренции с куполом  Санта Мария дель Фьоре.  Обложка к "Декамерону". Она пролистала книгу, и при этом о ее  палец через определенные промежутки ударяли вклеенные в книгу плотные листы. Это были цветные вкладки с ее иллюстрациями.
- Как вас зовут, милая?- спросила Шейла и тут же почувствовала себя престарелой кинозвездой, дающей автограф юной поклоннице, а, между тем, девушка за стойкой выглядела даже немного постарше, чем она сама.
Подумав несколько секунд, Шейла написала какую-то стандартную фразу, упомянув в ней имя владелицы книги. Именно это должно было сделать автограф наиболее ценным для этой девушки. Шейле не доставило никакого тщеславного удовольствия ее восхищение. Оно было безразличным.  Девушке за стойкой не было никакого дела до рисунков Шейлы, но она, вероятно, радостно трепетала при мысли, какую зависть пробудит в своих подругах, когда покажет им автограф известной художницы.
Объявили посадку. Все уже было сказано. Биорк знал, что Аце приехал в Город, и что Шейла может не вернуться. Но для него теперь было все хорошо. Шейла обещала привезти ему сына, о болезни которого он не знал. Если же Шейле была, уготована другая участь, Биорк должен был отправиться к Конраду, у которого должно было быть письмо. В письме сообщалось, где находится Алан.
Шейла взглянула на Биорка, и он заметил, что ее глаза заблестели. Они поцеловались, и у Биорка внутри что-то оборвалось, и он едва не сказал ей: "Останься". Но он промолчал. А Шейле, тоже на мгновение, но остро и нестерпимо захотелось, чтобы на месте Биорка был Конрад.
Она пошла по стеклянной галерее, пронизанной золотыми вечерними лучами; сквозь стекла были видны силуэты стоящих на перроне самолетов. Шейла все шла, и ее фигура в ослепительно черном платье все уменьшалась, согласно законам перспективы. Но вот она будто замедлила шаг и вдруг обернулась, помахав ему на прощание рукой и улыбнувшись. И Биорку стало не по себе, когда он подумал о том, что эта улыбка может оказаться последней.
Шейла уже скрылась в боковом коридоре, а Биорк все смотрел ей вслед.
- Господин Венстхаллен?- сухой четкий голос за спиной.
Биорк обернулся. Два человека, абсолютно незнакомые, бесстрастно смотрели на него, плотно сжав  губы. Один из них держал правую руку в кармане плаща. Сердце Биорка рухнуло куда-то вниз, но он лишь усмехнулся и пожал плечами.
Как мало людей было в аэропорту. И эхо, еще более громкое, чем обычно, гулко повторяло каждый шаг.

Самолет выруливал к старту. Прекрасная серебристая стрела, слияние разума и красоты, он являл собой замечательное зрелище.
Аце Йоланд стоял у окна, придерживая рукой легкую занавеску, и, следя за маневрами самолета, нервно курил.
Самолет взлетал, как огромный лебедь; так он был похож на эту птицу, когда она часто отталкиваясь от воды сильными ногами, разбегается и вытягивает свою стройную шею в идеальную прямую линию, готовясь соприкоснуться с небом. Вот, наконец, он оторвался от бетонной полосы и окруженный облаком дрожащего горячего воздуха, устремился ввысь.
Когда Биорк вошел, Аце все также стоял у окна. Не взглянув на Биорка, он заметил:
- Жаль, ты не видел, как она взлетала. Это было прекрасно.
- Она вернется?- спросил Биорк.
- Разумеется, нет, - Аце отошел от окна.- Как я понимаю, тебе все известно?
Биорк дернул ручку двери за своей спиной. Она оказалась  запертой снаружи.
- Тебе придется некоторое время побыть здесь,- сказал Аце, заметив его движение.- Надеюсь, ты не очень соскучишься в моем обществе.
Биорк прошел вперед и присел на небольшой пухлый диванчик, стоящий в углу. Ему хотелось курить, но он вспомнил, что его трубка осталась в машине Шейлы. Кратковременное, напавшее на него безразличие постепенно сменялось тревогой.
- Что ты собираешься делать со мной?- прямо спросил Биорк.
Аце вскинул брови и состроил скучающую гримасу.
- Я же сказал, посидишь пока здесь. Вдруг тебе придет в голову отправиться в службу безопасности  аэропорта. Мне этого не хотелось бы.
- А потом?
- А потом,- лицо Аце приняло выражение крайнего пренебрежения и самодовольства,- потом можешь катиться ко всем чертям. Только больше никогда не попадайся мне на глаза,- он взглянул на Биорка.- Что ты так тупо смотришь на меня? Не веришь своему счастью? Подумай сам, зачем ты мне нужен?
Биорк промолчал. Он подумал о том, что Шейла и здесь оказалась права. Не зря она успокаивала его, она знала, что все так и будет. Что ж, все к лучшему. У него не было ни малейшего желания что-нибудь изменить. Если бы вдруг Аце предоставил ему свободу, он бы и не подумал сообщать в управление аэропорта о предстоящей катастрофе. Он просто хотел, чтобы все быстрее закончилось. Смерть Шейлы решила бы все его проблемы.
Биорк не выдержал и взял сигарету из пачки, лежащей рядом с ним на диване. Аце пристально смотрел, как он закуривает, и Биорку показалось, что он хочет о чем-то спросить. Но Аце отвернулся и стал смотреть в окно. На старт выруливал следующий самолет. Он почти не отличался от предыдущего, только эмблема другой авиакомпании украшала его блестящий круглый бок. Но он уже не был таким прекрасным, как тот, который минуту назад отправился на встречу своей гибели.
- Послушай, Биорк,- начал Аце, в голосе его уже не было и доли прежней наигранности.- Ты, наверное, знаешь? Может быть, она, говорила тебе? Почему она не успела уехать из Города? Она  сказала мне, что ее задержали какие-то важные обстоятельства,  но ведь она знала, что я уже нашел ее; она знала, что речь идет о ее жизни. Что же могло оказаться для нее таким важным? Сколько я думаю над этим и никак не могу понять.
- Не можешь понять?- переспросил Биорк с усмешкой и неожиданно зло добавил:- Я тоже не могу. А кто может понять сумасшедшего? Кто может найти хоть какой-то смысл в его поступках? Разве что такой же, как и он сам!
- Что ты говоришь?- вид у Аце стал очень взволнованным, на лбу заложилась глубокая вертикальная складка.- Что ты говоришь?- спросил он еще раз, весь подавшись вперед.
- Я говорю, что Шейла  всегда была ненормальной,- Биорк пожал плечами, он уже начинал успокаиваться.- Разве ты не замечал  этого?
- По-моему, она всегда, была неестественно разумна,- задумчиво произнес Аце, откидываясь назад.- Любую мелочь она анализировала в соответствии со здравым смыслом.
- Это ее и погубило,- отозвался Биорк. Он уже совсем овладел собой и даже стал замечать, что Аце будто бы не в себе. Никогда он не видел его таким взволнованным и беспокойным.- Кто-то из великих сказал,- продолжал Биорк, он никогда не упускал случая блеснуть своей, небогатой эрудицией,- что безумие есть тот же разум, только иначе себя проявляющий. По-моему, это вполне можно отнести к Шейле.
- Ты так и не сказал,- заметил Аце,- почему же ты все-таки решил, что она не в своем уме?
Биорк выдержал паузу, затянулся и покачал головой, выдыхая дым.
- Потому что она сама сказала мне об этом. Да, она сама сказала, что ждала тебя здесь специально. Что ей известно, что ты хочешь убить ее, и что она только об этом и мечтает. Надо прибавить,- здесь Биорк начал помахивать рукой в такт своим - словам, что она и не желала другой смерти, кроме той, которая постигла бы ее именно в падающем самолете. Она хотела пережить именно самый момент падения, потому что считала, что за это время можно ощутить что-то такое, ради чего стоит даже умереть. То-то она огорчится, если самолет взорвется в воздухе. Кстати, а что вы там запрограммировали?
Аце почувствовал, как вся кровь отхлынула от его лица; оно стало мертвенно бледным. Он подумал о том, что его победа стала просто исполнением безумного желания  женщины, которая смогла сделать даже свою смерть частью, продолжением жизни.
Аце взглянул на Биорка. Тот сидел, как ни в чем ни бывало, и продолжал невозмутимо курить. Его вид показался Аце настолько абсурдным, невероятным, что он не выдержал. Он отвернулся к окну, закусив губу и, задержав дыхание, чтобы не закричать. За всю свою жизнь, изобиловавшую острыми ситуациями, никогда он не оказывался в таком положении. Он всегда бывал на высоте. И сейчас, невероятным усилием стряхнув с себя внезапное отчаяние и нацепив ледяную маску, он повернулся к Биорку.
- Выходит, я сделал ей подарок?
- Еще какой,- кивнул Биорк. – Шикарный. Мечта всей ее жизни.
 Он нагловато усмехнулся, вид растерянного Аце доставил ему громадное удовольствие.
- Вон,- тихо сказал Аце.
Биорк не расслышал или не понял и выжидательно поднял на него взгляд.
- Убирайся!- негромко, но более отчетливо повторил Аце.
Он стремительно подошел к двери и отпер ее, достав из кармана ключ.
Дверь откатилась, тихо шурша и впуская в комнату гул аэровокзала. Те двое, что привели Биорка стояли здесь же, у металлической балконной решетки, и, перегнувшись через перила, смотрели вниз. Почувствовав за спиной сквозняк, они повернулись, и в недоумении смотрели на своего шефа.
- Уходи,- твердо сказал Аце.- Ты свободен. Можешь идти, куда хочешь.
Биорк еще раз посмотрел на него снизу вверх.
В его взгляде сквозило непонимание и недоверие. Он поднялся, сделал медленно, как бы нехотя, несколько шагов к двери. Почему-то он ощутил болезненное чувство неудовлетворенности, будто его не освобождали от заточения, а просто выгоняли как никчемного и бесполезного. Аце внешне был спокоен, лишь взгляд его горел, что свидетельствовало о крайнем возбуждении. Биорк пошел прочь, не оглядываясь, хотя ему очень хотелось посмотреть, что делается за его спиной. Но если бы он все же не удержался, то не увидел бы ничего интересного. Аце сразу же скрылся в своей комнате, оба его помощника тоже исчезли.
За  спиной Биорка никого не было, и никто не смотрел ему вслед.

* * *
Неизвестность будила в ней такие яркие ощущения, которых она, пожалуй, никогда еще не испытывала. Предусмотрительно не отстегнув ремень безопасности, она смотрела в иллюминатор и думала о том, что будет, если ничего не произойдет. Она сознавала, что впервые не знает, что ей делать. Все ее  планы были рассчитаны на намеченный ею срок, после которого наступала  лишь полная тьма, как будто дальше начиналось чье-то чужое время, не ее. Будто ей нужно было стать другим человеком, чтобы начать совершенно новую, нормальную жизнь, как у всех людей. Но к этому она не была готова. Она не могла сама справиться с этим. Да и не хотела.  Все мысли и желания оставили ее окончательно, едва самолет набрал высоту. Ей уже было все равно, увидит ли она сына,  Оливию, Конрада. Она понимала, что если ей суждено пережить этот перелет, у нее останется только пустота, а для живого человека это страшнее смерти.
А она все еще ощущала себя живой.
Она любила свою жизнь.  Любила каждый прожитый день и не жалела ни об одном из них. Жалеть можно лишь об усилиях, потраченных впустую. А в ее жизни не было безуспешных попыток. Все, что она предпринимала, удавалось ей с легкостью.
Ей было просто жить, потому что она умела внушать себе, что может преодолеть любые трудности. Она умела внушать себе, что живет для созидания, для творчества.
Но на самом деле все было наоборот. Она просто хорошо умела заполнять свою ненужную ей жизнь.  Творчеством, событиями,  любовью и заботой других людей, которых легко могла находить и убеждать их в чувствах к себе.  Она считала себя виноватой в этом. Брать то, что даже не нужно, чего не очень-то желала, занимать чье-то место. Использовать людей и их судьбы. Играть ими, как игрушками, так и не испытывая особого интереса к этой игре. Даже собственный сын не стал для нее исключением. Сколько это могло продолжаться? Был ли это временный кризис возраста, психическое заболевание или свойство ее характера? Она прочла множество книг, но так и не нашла ответа на этот вопрос.
Она подумала и о других. За них можно было не беспокоиться. Избавившись от ее влияния, никто не стал бы несчастным из-за того, что она исчезнет. На один миг она подумала о Конраде. Однажды ей показалось, что именно этот, далеко не самый сильный мужчина, мог бы удержать ее. Но опять  это оказалось не так. Он любит, она была в этом уверена. Только не ее, Шейлу Морин. Нельзя любить то, чего не знаешь. Поэтому она считала себя вправе оставить его. Когда он узнает  правду, обида приглушит боль от потери и сделает ее намного легче.  Он забудет, ведь его память ничем не отличается от памяти прочих.
Алан?  Если бы она только могла, то весь мир перевернула для того, чтобы с ним ничего не случилось. Чтобы он был здоров и счастлив. Но для этого ей нужно было держаться подальше от него. Он должен забыть свою мать. Она не смогла бы сделать его жизнь такой, какая ему была бы нужна, а Шейла никогда не предпринимала действий, обреченных на провал.
Биорк? С ним вообще все просто. Он давно понял, что ничего для нее не значит.
Она подавляла его с самого начала, несмотря на то, что он был намного старше. Освободившись от нее, он станет, наконец, нормальным человеком. Да и отец из него вполне может получиться неплохой…
Вдруг ремень, которым было пристегнута Шейла, врезался ей в тело, лишив возможности вдохнуть воздух. Но она даже не почувствовала боли. Самолет сильно накренился вперед, и ровный гул двигателей сменился характерным воем пикирования. Было совершенно очевидно, что самолет падает.  Шейла так вцепилась в поручни кресла, что у нее побелели пальцы. Шейла не ощущала страха, впечатление было настолько сильное, что она даже не думала, что с ней произойдет через минуту.  В глазах у нее замелькали черные точки, больше она ничего не видела и не слышала. Она с силой тряхнула головой, стремясь привести себя в чувство. Сквозь все нарастающий гул она вдруг различила слабые голоса. Она глядела вокруг невидящими глазами,  перед ней проносились какие-то тени. Она постаралась задуматься; тени и крики не внушали ей ужаса, но она чувствовала, что в происходящем что-то не так, как она рассчитывала. Внезапно она  поняла: это были те люди,  которые гибли вместе с ней, о которых она ни разу даже не вспомнила прежде, и которых она, именно она, убивала.
Она  совершила ошибку.
Но уже не успела подумать об этом…

7.   Человек, который ее ненавидел.

Оказавшись в уже знакомом ему столичном аэропорту, Алан еще раз убедился, что совершенной глупостью было решить во что бы то ни стало лететь международным рейсом №597. На, часах было уже около 17.30. Если бы он оказался в Столице раньше, ему, возможно, и не пришлось бы оставаться в городе на ночь. Встреча с Франческой Джастинг, которая, как предполагал Алан, должна была бы оказаться не слишком продолжительной, уже могла бы состояться, и Алан успел бы вылететь в Вену поздно вечером. Но дело было сделано, и нужно было подумать о ночлеге. Избегая центральных отелей  как объектов слишком близко расположенных к резиденции семейства Гильерон, Алан устроился в дешевом мотеле на окраине города, ближе к аэропорту. Он не имел  ни малейшего желания встречаться с кем-нибудь из Гильеронов. Особенно он опасался встречи с Синтией, которую без труда можно было увидеть гуляющей на какой-нибудь из центральных улиц.
Алан сразу нашел в адресной книге адрес и телефон предсказательницы. На этот раз он решил пренебречь правилами вежливости и не предупреждать заранее о своем визите. Он уже понял, что, дав возможность "свидетелям" подготовиться, а такая возможность, хотя и в различной степени, была у всех, он позволил им давать показания, поворачивая факты, таким образом, как это было бы наиболее удобно для них самих. И в результате – почти совершенно бесполезная поездка на край света. Пусть хоть эта последняя, хоть и не такая уж ценная, "свидетельница" будет, как можно сильнее ошеломлена его появлением, и не успеет как следует запутать то, что еще не совсем запутали ее предшественники.
Как оказалось, квартира известной предсказательницы находилась в доме неподалеку от дома семейства Гильерон, поэтому Алан шел по немноголюдной  в вечерние часы улице  с опаской, то и дело оглядываясь. Он ждал, что вот-вот его плеча коснется сзади легкая, но сильная ручка Синди Гильерон. Но то ли он чересчур преувеличил интерес девочки к своей особе, то ли Синтия действительно не пересекла его путь в тот вечер, но он добрался до нужного дома без приключений.
Хотя этот дом и стоял по соседству  с фешенебельным домом конгрессмена, но не имел с ним никаких сходных примет. Дом этот был упрятан в глубину темноватого дворика, где под несколькими чахлыми деревьями примостились две грубо сколоченные скамейки с облупившейся краской. Под маленькими неудобными балкончиками стояли всего 4-5 автомобилей недорогих моделей. Алан засомневался. Неужели в таком невзрачном доме и живет предсказательница? Ни консьержки, ни лифтера в доме не было, а лифт не работал. Лестница пахла сыростью, по влажной темно-серой стене  шмыгали крупные блестящие тараканы. Алан поднялся на третий этаж, остановился перед нужной квартирой.  Из всех дверей на этаже только дверь этой квартиры  была обита черным дерматином. Это маловажное обстоятельство все же слегка сгладило то чересчур уж гнетущее и убогое впечатление, которое произвел на Алана предварительный осмотр жилища его последней "свидетельницы".
После того, как Алан нажал на кнопку звонка, прошло уже достаточно времени, но за дверью не было слышно никакого движения. И, чтобы уже совершенно убедиться в неудаче, которая постигла его внезапный визит, он нажал на кнопку вторично.
- Сейчас, сейчас,- приглушенно донеслось из-за двери.
Алан не понял, кому принадлежал голос, мужчине или женщине, но успел расслышать также слабое размеренное стрекотанье, будто кто-то с той стороны невероятно медленно приближался к двери на велосипеде. Под ногами Алана развернулась полоса света; перед собой он увидел того, кто открыл дверь - юношу лет семнадцати, светловолосого и сероглазого, с правильными  чертами лица. Он вопросительно смотрел на гостя, но Алан не мог ничего сказать пораженный, настолько сильно было несоответствие увиденного: красота юного лица и беспомощность искалеченного тела. Юноша, сидел в инвалидной коляске с прямой твердой спинкой и высокими колесами. Он быт одет в пестрый модный пуловер, а ноги были закрыты пледом, свисавшем до пола.
- Я хотел бы видеть мадам Джастинг.
- Вам назначено? Как ваше имя?
- Нет,- Алан немного растерялся,- я не знал...
- Но если вы пришли на сеанс, вам нужно было записаться заранее. Хотя, может быть, мама примет вас. -  Я сейчас узнаю, проходите.
Алан закрыл за собой дверь и двинулся за юношей, который передвигался, вращая руками колеса своей коляски.
Комната, в которой остался Алан, не отличалась изысканностью, но и не выглядела бедно. Мебельный гарнитур средней стоимости; на стенах несколько картин, видимо купленных у художников на набережной, устраивающих целые выставки-продажи под открытым небом; хрустальная люстра, небольшая, но изящная. Хотя эта комната представляла собой что-то вроде приемной для посетителей, Алан чувствовал себя здесь вполне уютно, так, как чувствуют себя в гостях у хороших знакомых.
Услышав знакомый приближающийся скрип, Алан собрался и почувствовал, что волнуется. Звук приближался на этот раз заметно быстрее, и вскоре Алан понял причину: коляску с юношей вкатила в комнату молодая женщина, худенькая, невысокого роста, с бледным маленьким личиком, на котором выделялись яркими огнями серые глаза.
Мадам Джастинг?- Алан поднялся с дивана.
Женщина кивнула.
- Я не знаю, смогу ли я принять вас сегодня - начала она.- Это зависит от того, что именно вы хотите.
Алан не замечал в ней особой обеспокоенности, она, не вглядывалась в его лицо, смотрела, спокойно, как смотрят обычно на того, с кем говорят, незнакомого и безразличного.
- Я бы хотел поговорить с душой умершего человека,- сказал Алан. -Этот вариант он продумал заранее. Чтобы не сразу обнаруживать себя, а успеть немного приглядеться к хозяйке.
Она доброжелательно улыбнулась.
- Вам повезло. Как раз через час у меня будет сеанс. Придут шестеро, но с вами будет не слишком много. Вы знаете, духи не любят откровенничать при большом собрании. Курите?- она предложила ему сигареты.
Алан отрицательно покачал головой.
- Хочу сказать заранее,- она щелкнула зажигалкой  и  закурила,- за сеанс я беру от 100 до 300. Это немного, не правда ли? Вы, кажется, иностранец?
- Да, австриец.
- У меня бывают иностранцы,- она снова улыбнулась,- может, хотите выпить? Или кофе?- Она посмотрела на своего сына, но так как юноша крутанул колеса своей коляски, Алан снова поспешил отказаться.
- Ничего, для Конни это не так уж затруднительно. Он любит ухаживать за гостями.
Она, замолчала. Когда, юноша, наконец, выехал из комнаты, она продолжила:
- Для него лучше, если ему как  можно меньше напоминают о его болезни. Сегодня мы одни: прислуга приходит через день, поэтому он сам открывает дверь и варит кофе. Поверьте, это для него просто необходимо.
- Это ваш сын?- спросил Алан, хотя и так уже понял это.
- Да, сын,- она откинула со лба длинную косую челку: на вид ей можно было дать лет двадцать семь – двадцать восемь.- Константин. Что, очень взрослый у меня сын?
Она опять помолчала.
- Да, хочу предупредить вас,- спохватилась она, может быть, вы не в курсе. С момента смерти человека, с духом которого вы хотите говорить, должно пройти не менее шести месяцев. Ваш подходит?
- Подходит,- кивнул Алан,- Прошло уже больше восемнадцати лет.
Он снова не заметил на ее лице ничего особенного.
- Это известный человек? Вы простите, но я должна знать заранее, кто именно будет в сегодняшней программе.  Медиум у меня Константин, и он должен подготовиться. Хочу сказать, что с известными людьми получается, лучше, чем просто с родственниками и знакомыми. Знаете, некоторые просят вызвать умерших дядей, теток и спрашивают у них, куда те дели какие-нибудь бумаги или драгоценности. Это редко получается.
- Меня не интересует наследство,- сказал Алан.- Мне нужно поговорить с одной женщиной.
- Надеюсь, не с Мерилин Монро?- перебила г-жа Джастинг.- Многие вызывает эту актрису, и интересуются ее любовными похождениями. Вероятно, ей надоело, и она стала капризничать. Это очень утомляет Константина, ведь каждый вызов стоит ему столько энергии.
- Нет, не с Мерилин,- улыбнулся Алан.
- Ах, да! Восемнадцать лет, вы сказали. Простите, забыла. Какая-нибудь другая кинозвезда?
- Художница.
Лицо мадам Джастинг не тронула тревога или подозрение.
- Художница? Я люблю живопись,- она махнула рукой, указывая на, картины уличных художников.- Известная? Ну скажите же, наконец, ее имя. Все равно вам придется это сделать.
- Я и не собираюсь скрывать его,- Алан внимательно посмотрел ей в глаза и намеренно четко произнес:
- Шейла Морин.

* * *

ОНА быстро шла, не разбирая дороги. Перед глазами мелькали цветные круги, и кружилась голова. В ушах слышался напряженный глухой гул. Ей даже в голову не пришло остановить такси, хотя она старалась идти изо всех сил, чтобы как можно скорее отойти от этого места. Теперь уже возврата не было, и она была в полном отчаянии. Она никак не могла сосредоточиться и была как во сне, ничего не чувствуя и ни о чем не думая. Только одна мысль все же прорывалась временами сквозь плотную пелену забытья: что теперь будет?
Она не знала, куда ей идти. Ей попросту некуда было идти. Она остановилась, прерывисто дыша, и в смятении огляделась. Ей казалось, что весь мир должен был перемениться и наполниться кошмарами, но, глядя сквозь слезы, она вдруг убедилась, что все осталось по-прежнему. Также спокойны и деловиты были проходящие люди, также сновали автомобили по улице, и никто не обращал на нее внимания. Она опомнилась и принялась лихорадочно обдумывать свое положение. Так как же все это случилось? Она попыталась восстановить в памяти каждую подробность минувшего часа. Присев на скамейку, она, тут же вскочила, вздрогнув от воя полицейской сирены. Сердце ее бешено забилось, но бело-черная машина пронеслась мимо и свернула на перекрестке. Подумав и немного успокоившись, она решила, что ей не следует медлить. Еще не совсем соображая, что она делает, она села в остановившиеся автобус,  который повез ее к центру.
Фрэнн потеряла власть над собой в тот самый момент, когда Эрик сообщил ей о приходе Валери Рэгонар и попросил принести для нее чистый стакан. Как будто кто-то чужой вселился в нее с той минуты и стал управлять всеми ее действиями. Она не чувствовала собственного тела и двигалась, как сомнамбула. Ее мысль жила, будто вне ее, независимо от ее собственной воли.  "Вот он, случай!" – чужой внутренний голос произнес это, как ударил, и она ощутила, как жар прилил к лицу. Она испуганно огляделась - вокруг не было ни души. Сквозь гул она слышала как бы издалека веселые голоса сидящих в зале знакомых. Она сделала два шага назад. Здесь, на пластмассовом крючке, приклеенном к стенке, висела ее потрепанная сумочка. Рванув молнию, она, не глядя, стала шарить в ней рукой, беспокойно оглядываясь по сторонам. Наконец, среди сигаретных коробок, конфет в бумажках, пеналов с тушью для ресниц, и губной помадой она нащупала то, что искала и резко выдернула, руку, крепко сжав в ней маленький цилиндрический баллончик.
* * *

Для Аце Йоланда Фрэнн была куклой. Пожалуй, ослепленный своим чувством, он и сам не понимал этого достаточно хорошо. Он играл ею в Шейлу. Стремясь как можно быстрее сделаться хозяином столь необычного агента, он гораздо больше позаботился  о  ее техническом снаряжении, чем о ней самой.  Фрэнн же  не сомневалась, что справится со всем отлично. Уж для нее-то эта затея и впрямь была увлекательной игрой. Ее приводили в восторг все средства экипировки, которыми снабдил ее Аце, абсолютно не задумываясь, к каким последствиям может привести их использование четырнадцатилетней девочкой. Но она же будет совсем одна в чужом городе, среди незнакомых людей. Кто знает, что с ней может случиться? Обеспечить ей прикрытие? Но Аце не хотел, чтобы хоть кто-нибудь из Организации знал о Фрэнн. Разумеется, он предостерег ее от самовольных решений и приказал действовать, исключительно следуя данным инструкциям. Из оружия он счел нужным дать ей маленький дамский пистолет и автоматический складной нож. Надо сказать, что Фрэнн неплохо владела как тем, так и другим, несмотря на свой юный возраст. Так что в этом смысле она была подготовлена вполне удовлетворительно. Кроме того, следуя традиции, а, также выполняя ее просьбу, Аце выдал ей, как заправской разведчице, сигарету с ампулой и еще целый аэрозольный баллончик с сильным ядом, новое средство, разработанное непосредственно в  лаборатории Организации. Яд, распыляясь из баллончика, на воздухе мгновенно образовывал прозрачную невидимую пленку, которая легко растворялась водой, спиртом и другими жидкостями. Аце, впрочем, не сомневался, что ничего из всех этих опасных предметов не будет использовано ею, так как он был достаточно уверен в своей власти над ней и не предполагал, что Фрэнн может его ослушаться. Вообще, он не видел ничего особенного в том, что эти вещи будут находиться у девочки. Большинство из них были обычными серийными товарами, которые можно было без особого труда приобрести в магазине. Безусловно, не было разницы в том, каким путем к ней попало все это снаряжение.
Последнее время Фрэнн постоянно носила с собой и пистолет, и баллончик, так как только и думала о том, как покончить с Валери Рэгонар.  Она часто представляла себе, как это будет, и как хорошо будет после этого.  Но ее раздумья никак нельзя было назвать серьезными. Она была ребенком и рассуждала как ребенок. В своих мечтах она представляла себе различные благоприятные для подобной операции случаи; все проходило на редкость удачно, и в конце следовала неизменная благодарность от  Аце, который был несказанно счастлив своему избавлению. Но Фрэнн была наивна все же лишь в той степени, которая соответствовала ее возрасту,  понимала, что реально таких возможностей не представится, и довольствовалась лишь мечтами.
Что-то случилось с ней в тот момент, когда она услышала о приходе Валери.  В голове у нее, помимо ее воли, сам собой сложился план, обеспечивающий полную удачу. И она, находясь в странном, почти, бессознательном состоянии, неожиданно взялась за его осуществление. Сейчас или никогда, больше такого не будет! Если подумать, все должно получиться очень складно. Нужно дать Эрику стакан. Мешать коктейль для Валери будет он, и никто не будет видеть, как он это делает, потому что все сидят за столиком в глубине зала. Когда это случится, все подозрения упадут на него, ведь это он подаст напиток Валери. И повод есть, всем известный. Любой скажет, что он отравил Валери из-за ревности. Никому и в голову не придет обвинять маленькую девочку, которая почти не была знакома с покойной. А как будет доволен Аце, что она так ловко все провернула. Он скажет, что она ничуть не уступает в сообразительности опытным мастерам. И все будет именно так, как она себе представляла.
Фрэнн дрожащей рукой взяла с подноса один из чистых стаканов. Она выплеснула, на пол остатки стекшей воды и, нажав на головку баллончика, распылила немного его содержимого на донышко стакана. В этот момент Эрик позвал ее вторично, и она чуть не выронила стакан из рук, но овладела, собой и посмотрела на стакан. Жидкость испарилась, и он выглядел совершенно сухим. Она положила баллончик обратно в сумочку. Взглянув на себя в зеркало, висящее над раковиной, она увидела чужое бледное лицо и испугалась. Несколько секунд она стояла перед зеркалом, пытаясь улыбнуться. Так, с улыбкой, она и вышла в зал и отдала Эрику стакан, получив от него полушутливый выговор за, то, что не принесла весь поднос.
Она стояла за перегородкой, и сердце у нее прыгало неровными толчками. Кусая  губы, она напряженно прислушивалась к тому, что происходило в  зале. В зеркале ей  был виден столик, за которым сидела Валери и остальные, и Фрэнн не сводила глаз с наполненного стакана перед ней. Но Валери все не прикасалась к нему. Каждую секунду Фрэнн надеялась, что Валери сделает хотя бы глоток, но она прочитала газету, поговорила с Эриком и вдруг стала прощаться. У Фрэнн оборвалось сердце. Она немигающим взглядом проводила Валери до стойки; проследила,как Эрик взял ее за руку, как она улыбнулась и, оглянувшись, скрылась за дверью.
Дальнейшее Фрэнн не интересовало. Убедившись в провале своей операции, она, не помня себя, тяжело опустилась на табурет и в изнеможении прикрыла глаза. Спустя некоторое время она очнулась, услышав пронзительный крик Бланш:
- Алекс? Что с тобой? Алекс!
Подскочив к перегородке, Фрэнн увидела, что Алекс без чувств сидит на стуле, поддерживаемый Эриком, а вокруг него хлопочут  Клара и Бланш.
Ее будто ударили электрическим током, – перед Алексом стоял пустой стакан, тот самый!
Фрэнн, ни на секунду не задумываясь, схватила свою сумочку и в ужасе бросилась через кухню к служебной двери, выходящей во внутренний двор. К счастью, ее никто не видел.
* * *

Аце так сильно толкнул ее в грудь, что она упала и ударилась головой о стену. От удара со стены упал и со звоном разбился пестрый эстамп с изображением Мак-Кинли в снегах. Она и не пыталась подняться. В ее больших детских глазах стояли слезы и ужас. Она вздрагивала всем телом так, будто ее бил страшный озноб.
Аце скривился, посмотрев на свою руку, которой он ударил ее. Он был взбешен до предела, но прекрасно сознавал, что злится вовсе не на Фрэнн, а на самого себя. Виной всему была его собственная самонадеянность и беспечность.
- Нет, да как тебе пришло в голову!- он резко обернулся, злобно сверкнув глазами.
Она молчала, вся сжавшись в комок, испуганно глядя на него, как маленький затравленный зверек из обложенной норы.
- Слава богу, что погибла не она, а этот идиот!- вскричал Аце, но уже не так страшно, даже несколько облегченно.- Не понимаю, как ты могла! Разве я не говорил тебе? Да как ты посмела, девчонка!
Он двинулся на нее, но она лишь закрыла глаза и заслонилась руками, боясь нового удара.
Аце смягчился. Он взял ее за руку, поднял и усадил  в кресло, налил воды  в стакан.
- Ну, успокойся, девочка моя. Я больше не буду,- пообещал он.
Фрэнн в ужасе взглянула на стакан и оттолкнула его руку.
Аце погладил ее по голове, как собачонку.
- Ну! Объясни же мне, наконец, зачем ты это сделала?- властно, но уже спокойно приказал он.
Она с трудом разжала губы, и  до Аце донесся ее голос, слабый, едва слышный:
- Я хотела... Чтобы тебе было лучше... Я...Ты... Ты ведь хотел, чтобы она... Она мешает тебе, ты сам говорил. Мешает тебе жить. Я думала... Такой удобный случай. Ведь на меня никто и не подумает. Я так люблю тебя...
Аце изумился. Она никогда не говорила ему об этом раньше. Он и предположить такого не мог. Зачем он все затеял? Причем здесь эта девочка? Во всем виноват только он сам. Странно, но когда дело касалось Шейлы, он совершал глупость за глупостью, поступал так осознанно, но ничего не мог с собой поделать. Впрочем, мысль о Фрэнн была все же довольно удачной.  Наверняка, Шейла не подозревает ее. Ну а ошибка Фрэнн? Конечно, он переоценил ее возможности. Она вернется в Столицу, ей нужно хорошо отдохнуть.  Больше она не будет работать. Может быть, он поедет с ней куда-нибудь. К морю. Когда все закончится. Может быть…
Он думал, что ему теперь делать. То, что сделала Фрэнн, явилось тем моментом, которого он неосознанно ждал. Ему необходим был толчок, который бы побудил его к завершению начатого дела. И теперь уже нельзя было медлить. Шейла могла исчезнуть каждую минуту. Может быть, он напрасно тянул? Но что же делать, если, увидев свою цель прямо перед собой открытой и доступной, он почувствовал, что его желание исчезает. Но сейчас было бы непростительно упустить ее. Он боялся, что ей удастся его провести. Он не понимал, зачем она вернулась в Город, когда ей наверняка было известно, что ее нашли. Он думал, что она дразнит его, хочет ускользнуть в самый последний момент. А когда он наступит, этот момент? Это зависит от него? Нет! Теперь уже не от него. Он вдруг подумал, что ее могут привлечь по делу  как свидетеля.  Этого никак нельзя было допустить. В полиции она была известна достаточно хорошо. Еще бы, именно полиция разыскала ее в Городе по приказу Марка Прэвиса. Потом приказ был отменен, и встреча с ранее разыскиваемой опасной преступницей произведет странное впечатление. Аце решил как можно быстрее связаться с Прэвисом, чтобы тот помог срочно замять дело.
- Что же теперь будет?- тихо спросила Фрэнн, не глядя на него. - Что ты собираешься со мной делать?
- С тобой?- переспросил Аце, вспомнив о ней.- Ты сегодня же вылетишь обратно, я сам отвезу тебя в аэропорт. Не беспокойся, все, что тебе было обещано, ты получишь сразу же, когда я вернусь. А пока будешь отдыхать, и постарайся забыть обо всем.
- Значит, ты на меня не сердишься?- она попыталась улыбнуться.
- Нет, девочка моя. Ты ни в чем не виновата. Все  будет хорошо,- он поцеловал ее и слегка потрепал по щеке.
Она порывисто схватила его руку и прижалась к ней губами. Он не отнял руки.

* * *
Четырнадцатилетняя девочка, обдумавшая и совершившая убийство.
Как это могло проскользнуть мимо его внимания, выпасть из памяти? И тогда, когда он решал, ехать или не ехать к Франческе Джастинг, он даже не вспомнил об этом. О том, что она когда-то, восемнадцать лет назад пыталась убить его Шейлу.
* * *
  Только теперь мадам Джастинг затихла и посмотрела на Алана более пристально.- Вы слышали об этой художнице?- спросила она с недоверчивым удивлением. - Как странно. Она ведь совсем забыта. Почему именно с ней?
- Я хочу спросить у нее, как она погибла, мне кажется, что с ее гибелью связана какая-то тайна,- Алан, уже приготовившись к раскрытию своего инкогнито, внимательно смотрел на мадам Джастинг.
Она, нервно улыбнувшись, заметила:
- Кажется, она погибла в авиакатастрофе? Что же здесь таинственного? Почему вас это могло заинтересовать?
- Потому что, я ее сын,- вырвалось у Алана все же прежде, чем он хотел бы это произнести.
Мадам Джастинг едва не вскрикнула, прикрыв ладонью приоткрывшиеся губы и расширив глаза. Она так сильно сжала пальцы другой руки, что они хрустнули. Ее глаза с черными блестящими зрачками испуганно бегали, будто она старалась что-то вспомнить, что-то понять или что-то придумать.
- Да,- тяжело выдохнула она и отняла руку от лица.
Никто из опрошенных "свидетелей" не был потрясен до такой степени, и это поразило Алана. Она, единственная, узнала его только после того, как он оглушил ее внезапным признанием. Своим "да" она сразу подтверждала и свое знакомство с Шейлой, и то, что это знакомство имело для нее определенное значение. То, что она узнала Алана, и то, что она всю свою жизнь ждала и боялась чего-то такого, какой-то встречи, с кем, она не знала и сама. Она выдала себя, и, поняв, что выдала, испугалась еще больше, заранее вообразив, что ее неожиданному гостю как посланнику судьбы, все известно. Она ничего бы не смогла отрицать, и будь Алан более подготовлен к этому разговору, будь он менее впечатлителен и более хладнокровен, ему удалось бы в этот момент узнать на самом деле все, что она знала. Но Алан растерялся не меньше самой г-жи Джастинг. А появление в комнате Константина, который, казалось, не замечая их состояния, спокойно поставил на столик тонкие розовые чашечки с горячим кофе, придало г-же Джастинг долю уверенности. "Откуда?- подумала она. – Может быть, случайность?"  Она с надеждой посмотрела на красивое лицо своего сына, которое так помогло ей. Помогло тем, что снова напомнило лицо человека, одновременно сделавшего ее  счастливой и разбившего ей жизнь. Какой это был человек…
Когда она узнала о его гибели, ей показалось, что небо обрушилось на землю. Мысль о том, что она больше никогда не сможет его даже увидеть, едва не закончила и ее собственную жизнь.
- Вы знали ее?- спросил Алан.
- Да,- повторила она твердо.- Какое совпадение. Ведь вы, конечно, не ожидали этого?
- Конечно,- подтвердил Алан,- и вы, наверное, можете рассказать мне побольше, чем бесплотный дух моей погибшей матери.
 Г-жа Джастинг пожала плечами:
- Я не так уж хорошо знала ее. Просто часто встречала.
- И какая она была?
- Красивая. Но таких много. Извините, вы спросили мое мнение.
- Понятно. Может, еще что-то?
- Я почти не говорила с ней. Она была не очень разговорчивой.  Никогда не смеялась,  держалась немного неестественно.   Все, пожалуй.
 - Но вы должны знать,- Алан заметил, что у него дрожит голос,- почему вы хотели убить ее.
Г-жа  Джастинг снова почувствовала себя совершенно беспомощной. Она посмотрела на сына, который из дальнего угла гостиной пытался прислушаться к разговору. Но на этот раз ей ничто не помогло. Алан, сам того не осознавая, будто достал козырь из рукава. Не задай он этого вопроса да еще именно в этот момент, вероятно, его визит к гадалке не прибавил бы новых подробностей в ходе его расследования. Он сам испугался своего вопроса, хотя заранее знал, что обязательно задаст его. Но слова  опять, будто сами сорвались с его губ. Он спохватился, не слишком ли рано задал он этот вопрос, и боялся посмотреть в глаза  своей собеседнице, на котором можно было прочитать теперь проявления самых противоречивых чувств и мыслей: неожиданности, страха, принятия неизбежного  и поиска причин.
- Вы видели Хадсона?- догадалась она, когда последнее победило. - Только он мог понять, что это сделала я.
- Да, я говорил с ним,- подтвердил Алан.
- Сколько времени прошло... Какой он теперь?
- Жалкий.
- Из-за меня.
- Вы знаете, что с ним стало?
- Да, слышала. Но все же не я виновата в том, что случилось. Шейла... Валери Рэгонар, как она себя называла. Но я-то всегда знала ее настоящее имя.
- От Аце Йоланда?- вырвалось у  Алана.
- Вы знаете об Аце Йоланде?- теперь она даже не удивилась.- Чего же вы еще не знаете?
Алан молчал. Он не знал, о чем именно спросить ее.
Но она продолжала:
- Я всегда хотела кому-нибудь рассказать. Когда на сердце лежит такая тяжесть, трудно жить. Я не знала, кому я все это расскажу, но то, что это вы... Так и должно было быть. Вы знаете, кто был этот человек?
Алан кивнул.
 Конни думает, что его отец - мой бывший муж. На самом деле его отец - Йоланд.
Алан поднял глаза: Константина в комнате уже не было.
- Он приучил меня к кокаину, может быть, поэтому Конни   не может ходить. Меня-то вылечили, но вот Конни..,- она отвернулась, но тут же справилась с собой,- Не о нас речь. Вас интересует катастрофа? Ее устроил, конечно, Йоланд. После той моей глупости он был у Шейлы. Я не знаю, о чем они говорили. На следующий день он отправил меня сюда, в Столицу. Больше я его никогда не видела. Мне пришлось вернуться к родителям. Потом пришлось срочно выйти замуж. Вот и все.
- Откуда вы знаете, что они встречались? Аце вам сам сказал?
- Ничего бы он мне не сказал. В тот вечер Аце ушел. Но я должна была знать, куда. Должна была знать, что он собирается делать. Я за ним проследила. Он находился в таком состоянии, что не заметил меня. Я знала, где жила Шейла, и видела, как он вошел в дом. К кому бы он еще мог туда пойти?
Она затушила в пепельнице докуренную до фильтра сигарету и тут же начала новую.
- Хотите знать еще что-нибудь?
- А Шейла, как к ней относились? Ее любили?
- Шейла...  Не знаю, чем она могла привлечь. Она не многим нравилась, была  какая-то неживая. Но Эрик  Хадсон… С ума по ней сходил,  не знаю, почему.  Конрад, ее муж? По-моему вообще не представлял, что происходит. Мне он всегда казался глуповатым. Удивительно, как ему удалось достичь сегодняшнего положения.  А Йоланд…  Тогда я не понимала. Точнее, наоборот, сразу поняла: она была моей соперницей.  Просто у него была такая мания... Навязчивая идея, что ли. Нет, это не была любовь или страсть такая, как мы это понимаем. Скорее одержимость. Трудно было понять, чего именно он хотел добиться от нее.  Овладеть ею, унизить, растоптать?  Нет, не то. Или не только. Убить ее?  Нет.  Этого ему было мало. Его приводило в бешенство это чувство.  Он ненавидел за такую свою слабость и Шейлу, и себя самого. Но вот в чем парадокс, Аце  ни за что бы не захотел  от этого наваждения  избавиться. Такое невозможно постичь обычному человеку, вроде нас с вами. Она – была то, ради чего он жил. Но это не могло продолжаться слишком долго, и потому – кончилось.
- А Шейла?- снова спросил Алан.
- Ах, да, Шейла. По-моему, она тоже, как и Аце ...
Г-жа Джастинг замолчала, задумавшись.
- Шейла...  Почему она не уезжала из Города? Она же знала, что Аце нашел ее. Получается, она чего-то ждала? Того, пока он убьет ее?  Как вы думаете, она действительно могла этого хотеть?
Г-жа Джастинг пожала плечами:
- Откуда мне знать?
Она поднялась, подошла к приоткрытой двери, в которую удалился Константин, и, заглянув в коридор, плотнее прикрыла ее.
- Теперь, я думаю, вы уже не останетесь на сеанс?- спросила она равнодушно.
Алан промолчал.
- Конечно,- продолжала она,- Шейла не скажет вам что-то такое, чего еще не сказала. Если не хотела говорить. Она всегда делала только то, что хотела.  И если погибла по своему желанию, в этом нет ничего ужасного. Значит, они как-то договорились.
- Кто договорился?- Алан, задумавшись, поймал только конец фразы.
- Шейла и Аце, конечно,- спокойно пояснила она. - Я не могу понять только, если она сама хотела, как вы говорите, то, как же она думала оставить своего ребенка?  Вас, то есть.
Она с удивлением, будто в первый раз взглянула на Алана, точно не ожидая, несоответствия сказанных ею слов его теперешнему облику.
- Она любила меня,- возразил Алан, покоробленный этим намеком на обвинение, но в его словах уже не было прежней безоговорочной уверенности, и он сам впервые осознал это.
- Разве я спорю?- улыбнулась г-жа Джастинг. - Просто люди часто не понимают друг друга.
 Она снова замолчала, видимо еще и еще раз прокручивая в памяти события тех давних лет, которые не могли исчезнуть из памяти, а из-за Алана волнующие размышления о минувшем открывали вдруг неожиданные стороны и причины.
- Да,- вдруг заметила она,- а как же все те люди? Которые были в самолете? -Они-то чем были виноваты?  Аце, конечно, не беспокоился о таких вещах.  Ему просто нужно было достичь цели. В данном случае, это вообще было сделано намеренно. Массовое убийство, а она  - лишь одна из жертв. Так было задумано. А она? Она не могла не понимать, к чему это приведет. Ей тоже было все равно? Она не выглядела жестокой. Не знаю, приходилось ли ей убивать кого-нибудь. Вряд ли. Скорее всего, она надеялась, что Аце не решится на такое.  Не думаю, чтобы она хотела этого сама. Никто не хочет умирать, уж поверьте мне. Я много думала об этом, после того, как рассталась с Аце. Скорее всего, ее тоже как-то тянуло к нему. И это меня не удивляет. Она просто ждала этой встречи, так я думаю. Но это лишь мои догадки.
Он уходил из дома последней "свидетельницы" так и не придя к ответу. Да и какой именно вопрос он задавал?
- Мне кажется, что мой Конни все же поправится. Я все для этого сделаю,- сказала г-жа Джастинг.
Алан кивнул и не сказал ничего. Прощаясь, он увидел Константина еще раз.
Сын Аце Йоланда, который даже не подозревал об этом. Могло ли что-то измениться, если бы Аце дожил до его рождения? Может быть… Но не для Шейлы Морин.

* * *
ВНЕЗАПНО зазвонил телефон. Шейла проснулась и тут же сняла трубку, боясь, что следующий звонок может разбудить Конрада.
Звонил консьерж. Разговаривая с ним, Шейла поднялась и, взяв с собой телефонный аппарат, вышла из спальни, плотно прикрыв дверь.
- К вам пришли, мадам.
- Сейчас? Среди ночи? Кто же?
- Он не говорит своего имени. Вы разве никого не ждете, мадам?
Шейла задумалась. Но она уже знала, кто это.
- Хорошо. Дайте ему трубку, я поговорю с ним. Послышался шорох, после чего Шейла услышала:
- Он не желает говорить по телефону и требует пропустить его.
- В таком случае можете вы описать его мне. Как он выглядит?
Старик замолчал, видимо разглядывая сквозь  бронированное стекло ночного посетителя.
- Ну, он такой... Мужчина, лет 40-45, если не ошибаюсь. Такой солидный, хорошо одет. Седой, немного. Приехал на шикарной машине, "ягуар", кажется.
- Спасибо,- усмехнулась Шейла.
- Ну так как, мадам Рэгонар, пропустить его? - в нетерпении осведомился консьерж.
- Да.
Шейла вздохнула и опустилась в кресло, подперев руками голову.
Короткий звонок, легкий щелчок магнитного замка, дверь откатилась - перед Шейлой стоял Аце Йоланд.
Он увидел ее совсем такой, какая она была в его памяти. Ни смятения, ни  удивления не выражало ее спокойное бледное лицо. Она отступила, придерживая дверь, и он сделал шаг вперед. Он оглядел ее головы до ног. Она была в белом; казалось, от нее исходит свет. Она улыбнулась:
- Почему так поздно, господин Йоланд? Что-нибудь случилось?
Ему пришлось явиться к ней ночью,  и он был рад этому, рассчитывая в этот неподходящий для визита час увеличить ожидаемое смятение, но спокойствие Шейлы разрушило все его представления, и он не смог сказать ничего кроме "доброй ночи",  процедив слова сквозь зубы и сопроводив их зловещей улыбкой.
- Проходите, - она показала рукой, - только говорите тише, мой муж может проснуться.
 Она подумала, куда лучше проводить его. Самыми дальними от спальни были детская и мастерская. Она не хотела, чтобы,  увидев игрушки в детской, он понял ее, и проводила его в мастерскую. Здесь не было яркого освещения, потому что она обычно работала днем, и ей хватало света, проходящего через огромные окна. Только рядом с пишущей машинкой на столе стояла лампа, которую она и зажгла. Тусклый свет придавал обстановке таинственность и тревогу. На стены упали длинные тени от стоящих как попало предметов. Аце сел в потертое кресло, предварительно придирчиво его оглядев. Его взгляд привлекли  рисунки на стенах. Он быстро оглядел их все разом, но собрался и посмотрел на Шейлу. Она выжидательно молчала.
- Надеюсь, ты понимаешь всю серьезность своего положения? – начал он.
Как он представлял себе этот разговор. Он заранее продумал каждое слово и заранее предвкушал эффект своей роли. Аце обожал классические театральные сцены, в которых он мог проявлять все преимущества своего положения. Вероятно, театр потерял в нем неплохого актера. Он блистал красноречием, повергая своих противников, и упивался своим триумфом. Так же он  хотел провести свою роль в сцене с Шейлой, к которой так тщательно готовился, но все слова неожиданно покинули его, и он остался безоружным. Но он вовсе не собирался сдавать позиции. В его руках были неоспоримые преимущества, и он собирался ими воспользоваться.
- Понимаю,- она кивнула, как ему показалось, с долей иронии.
Так вот. Она еще и смеется. Поистине странная. Надеется обмануть его.  Ну, это ей не удастся, несмотря на все ее способности. Он не позволит смеяться над собой какой-то девчонке.
- Ты знаешь, как я должен поступить с тобой.
Она усмехнулась.
-  Вы пришли убить меня?  Странное время и место вы для этого выбрали.
Она покачала головой, как бы укоряя его за что-то.
- Аце,- твердо обратилась она к нему.- Давайте говорить начистоту. Все равно мы не сможем обмануть друг друга.
Аце  почувствовал, как сильно забилось его сердце, обычно такое бесстрастное.  При любых обстоятельствах.
- Ты права,- согласился он.
- Я знаю, что вы давно уже нашли меня. Знаю о полиции и о девочке из "Секрета",- продолжала она.
- Ну, ничего особенного. О полиции тебе рассказал Биорк, не так ли? Правда, о Фрэнн он не знал,- здесь Аце не удалось скрыть своего недоумения.
- Признайтесь, что история с этой девочкой оказалась не лучшей из ваших выдумок,- заметила Шейла.- Кстати, хочу попросить вас. Из-за нее арестован бармен Эрик Хадсон, лицо вам не безызвестное. Сделайте так, чтобы его оставили в покое.
- Можно подумать, это главное, что тебя волнует.
 -И все же.
- Ладно, ладно,- он с досадой махнул рукой. – Дело замнут, это и в моих интересах. Поговорим лучше о тебе. Прежде всего, меня интересуют бумаги, Куда ты их дела?
Она вспомнила о документах, с помощью которых намеревалась разоблачить Организацию. Они были здесь, в сейфе, за большой фотографией, висящей в детской. Долгое время она не думала о них. Эти документы ее не интересовали.  Она взяла их с собой, повинуясь минутному порыву. Но и это желание прошло быстро и безвозвратно. И ничего уже не было нужно.
- Будьте спокойны,- сказала она. – Они не будут действовать.
- Ты знаешь, как ни странно, но я верю тебе,- он вдруг рассмеялся как-то жутко и неестественно.- Я был уверен, что ты не станешь делать глупостей. А, в общем, вдруг добавил он, - мне до этого нет дела. Пусть беспокоится Улисс, мне это безразлично.
- Безразлично,- повторила Шейла.- Вам?
Какое мне дело до Организации?- губы Аце снова искривились в улыбке. – Ты думала, что я ей предан? Ерунда, я не фанатик! Я никогда не верил в нее. Я был там, потому что не знал, куда еще можно приложить свои силы и сознание, которые жаждали деятельности. Я не думал о завтрашнем дне и всегда жил настоящими успехами. Хочешь знать, что меня удерживало там в последнее время? От Организации я получил все, что мне было нужно. А мне ничего по-настоящему не было нужно, кроме денег.  Их у меня теперь более чем достаточно.  Я давно мог бы все бросить.  Томакса и прочих я не боюсь, я бы смог сделать так, что меня никто и никогда бы не нашел.  Они были мне всегда ненавистны, но с ними все просто. Я человек не их круга, и наши отношения естественны. Так ты хочешь знать, почему я до сих пор не оставил Организацию? Из-за тебя.
Его лицо исказилось, на лбу выступили блестящие влажные капельки.  Он весь подался вперед, голос его стал шипящим, пальцы судорожно впились в подлокотники кресла.
-  Не знаю, почему так случилось. Это необъяснимо. Но, нет мне покоя и не будет, пока ты есть.
Она молчала, внимательно слушая, только машинально коснулась выреза своего атласного халата, который чуть распахнулся от этого движения.
Его взгляд упал на красноватую грубую полосу на светлой гладкой коже под ее ключицей. Аце впервые видел этот шрам.   
Аце никогда не был рядовым наемным убийцей, но ему не раз приходилось убивать и просто быть жестоким.  Он давно привык видеть кровь, трупы, страшные ранения и относился к этому спокойно как к необходимым условиям своей работы. Ничто  подобное уже не вызывало у него практически никаких эмоций. Но сейчас… Она сидела перед ним, едва встав с постели, почти обнаженная, абсолютно ничем не защищенная, полностью в его власти, и его остро пронзило необъяснимое чувство вины за то, что это он причинил ей такую сильную боль.  И ему захотелось, чтобы она знала.
Та девчонка… Аце предпочел бы, чтобы это был мужчина. Но подвернулась она. Наркоманка, училась на курс младше Шейлы.  Интересовалась ее работами.  У него не было терпения искать кого-то более подходящего. Он убил ее через полчаса после того, как убедился, что с Шейлой все в порядке. Такая подстава была обычной рядовой операцией. Тем более что расследовать покушение, он знал, придется ему самому.
- Тебя все еще беспокоит твое ранение? Ведь это я стрелял в тебя тогда. У меня дрогнула рука, а такого не случалось со мной ни прежде, ни после…
Аце не сказал ей, что, увидев в оптический  прицел, как она упала, прижав руку к алому пятну на  груди, он, отшвырнув в сторону карабин, еще не зная наверняка, жива ли она, задыхаясь, побежал к своему автомобилю, где был радиотелефон, и уже через пять-семь минут окрестности огласила сирена "скорой помощи".
- Ты осталась жива. Тогда.… Но теперь тебе уже не уйти от меня.
Шейла по-прежнему внешне была спокойна, лишь губы ее были напряженно сжаты, и только в этом проявлялось то сильное потрясение, какое оказало на нее это признание. Она давно поняла, кто был заинтересован в ее гибели, но не предполагала, что  исполнение Аце мог взять на себя лично… Ей нечего было ответить ему на это. Аце откинулся на спинку кресла. Он внезапно очнулся, испугавшись, что зашел слишком далеко. Он еще раз пристально вгляделся в ее лицо. Она смотрела прямо ему в глаза с таким отрешенным  выражением скуки и равнодушия, что это привело его в бешенство. Он не знал, чего ему хотелось больше в этот момент. То ли броситься на нее, такую неестественно, возмутительно спокойную, вцепиться ей в горло и душить, душить, пока не заболят руки, пока она не перестанет биться под его онемевшими пальцами. Тогда-то уж ему не придется больше видеть ее улыбки, от которой у него по всему телу пробегала судорога. То ли  уткнуться лицом в ее волосы, тонкий аромат которых так близко он чувствовал впервые, прижав ее к себе так крепко,  как  будто она была самым дорогим, что могло бы быть у него  в жизни.
С трудом он подавил в себе оба этих желания.

Она всегда была такой. В самых напряженных и эмоциональных ситуациях на ее лице нельзя было обнаружить присутствие страха или беспокойства. Что давало ей такие силы? Аце не знал и не мог знать, откуда она их черпает. И, несмотря на всю свою к ней ненависть, столь обострившуюся в этот момент откровения, он не мог не признать, что любуется ею, такой прекрасной она казалась ему в своем внешнем спокойствии и безразличии. Он был уверен, что только во внешнем. Ему  бы хотелось унизить и растоптать ее, но он вдруг понял, что это невозможно. Ее нельзя было поставить в унизительное положение. Он попытался представить, как бы она повела себя, если бы кто-то публично оскорбил ее словом или ударил по лицу, но не смог этого сделать, как ни напрягал свое воображение. Он, неожиданно для самого себя, заговорил, потому что неосознанно уже принял решение, дающее, наконец, выход из тупика, в который он так настойчиво шел сам  и привел ее.
- Шейла,- он посмотрел ей в глаза. – Ты понимаешь, я не могу нарушить кодекс. – Он еще что-то сказал об Организации, хотя после его признания это было  совсем неуместно. - …но, я хочу предоставить тебе возможность,- продолжал он.- Мне кажется, у тебя есть право на это. Выбери сама… Я дам тебе время.
- Тут он умолк, ожидая ее ответа и запоздало обдумывая свои слова.
Шейла не заставила себя ждать:
- По правде говоря, - начала она, я не ожидала от вас такого великодушия. У меня, в свою очередь, тоже есть к вам предложение, скорее даже просьба, если учитывать мое теперешнее положение.  К сожалению, я не успела уехать из Города до вашего приезда, хотя и знала о том, что вы нашли меня.  Конечно, вы понимаете, что причины, задержавшие меня здесь, были достаточно серьезны, так как я хорошо знала, чем рискую.
Здесь Аце подумал про себя, что, возможно, это как-то связано с ее замужеством, и хотя предположение показалось ему недостаточно убедительным, он не мог придумать что-нибудь еще.
Шейла продолжала:
- Разрешите же мне жить до тех пор, пока я нахожусь в этом городе. Как только я сделаю попытку покинуть его, вы поступите так, как вам будет  угодно. Если вас беспокоит то, что мое пребывание здесь может затянуться на неопределенный срок, можно ограничить время, истечение которого будет приравнено к первому условию.
Аце задумался. Она предлагала продолжить, оставляя себе ничтожный, но все же вероятный, шанс. Это было бы интересно. Он почему-то подумал, что теперь будет похож на ребенка, который, захлопнув за мышью дверцу мышеловки, с любопытством наблюдает, как она мечется за решеткой. Как поведет себя Шейла? Будет спокойно, как всегда хладнокровно, дожидаться смерти, скрашивая последние дни любовью  своего молодого мужа? А, может быть, она все же постарается вывернуться, спастись, пойдет на, хитрость, которая, возможно, уже родилась в ее хорошенькой головке? Как она поступит?
Это неожиданное предложение Шейлы показалось ему настолько заманчивым, что он, не раздумывая долго, решил принять его.
- Хорошо, детка,- согласился он и вдруг поразился тому, как не подходит к ней это пошловатое обращение, которое он мог употребить, называя любую девушку ее лет, но - не ее.
Шейла видела из окна, как его большой автомобиль, включив дальний свет, бесшумно скрылся в густых парковых зарослях. У нее осталось несколько странное чувство после этого разговора. Они были врагами, но врагами без причины, и хотя
смысл их беседы был пропитан этой враждой насквозь, тон разговора стал под конец каким-то деловым, как будто они были союзниками и вместе готовили
важное для обоих дело.
"А ведь мне нужен был именно такой, как он",- неожиданно скучно подумала Шейла, ибо она знала это всегда.
Но никогда... Этого не хотела.

* * *
Аце Йоланд развернул сеть.  Ему удалось сделать это в течение двух дней.
Прежде всего, он вызвал из Столицы группу своих людей, не желая, по возможности, прибегать к услугам Прэвиса. Сразу же, по их прибытии, за  Шейлой было установлено постоянное наблюдение. Была восстановлена подслушивающая аппаратура, позволяющая прослушивать и записывать телефонные разговоры Шейлы. Аце ввел своих людей в число работников городского железнодорожного вокзала и аэропорта.
Как Шейла могла уехать из Города?
На автомобиле. В этом случае трудно было бы упустить ее из виду, так как несколько машин наблюдения следовали за ней неотступно.
Во-вторых, она могла уехать на поезде. Люди на вокзале имели возможность мгновенно выполнить любое распоряжение своего шефа.
В-третьих - аэропорт, к которому можно было отнести все вышесказанное.
Давно, уже несколько месяцев назад, когда поиски Шейлы только начинались, Аце очень беспокоило внимание к этому делу Эндрю Томакса. Нарываться на конфликт с ним Аце не хотел. Поэтому необходимо было создать видимость того, что причиной гибели Шейлы явится случайность. Посоветовавшись с Сеплайяром, Аце заключил, что наиболее подходящим является случай массового убийства, в числе жертв которого окажется и Шейла. Например, авиакатастрофа. Именно этот вариант пришел ему в голову, когда он размышлял над решением этого вопроса. Как раз в газете он обнаружил заметку, в которой сообщалось об очередном террористическом акте, в результате которого произошел великолепный воздушный фейерверк. На этом он и решил остановить свой выбор. Он продумал все до тонкостей и пришел к выводу, что разумней было бы нанести какое-нибудь незаметное повреждение в системе управления самолета. Тогда причину катастрофы будет установить весьма  непросто.
В то время Аце еще задумывался над тем, как замести следы. Теперь положение,  изменилось. Аце не собирался дальше оставаться в Организации. Даже если бы Томаксу стало известно об его причастности к гибели Шейлы, он уже не смог бы его достать.   Да и сам Томакс, казалось, вовсе забыл о существовании своей исчезнувшей воспитанницы. Пожалуй, он был даже разочарован в ней. Все же она не являлась его родной дочерью.  По-видимому, можно было уже обойтись и более простыми средствами, но игра настолько затянула Аце, что при своей чрезмерной склонности к театральным эффектам, он не мог отказать себе в осуществлении ранее задуманного. Только одно беспокоило теперь Йоланда. Как заставить Шейлу покинуть Город именно таким способом. В то же время ему хотелось, чтобы она сделала это сама, обязательно по собственной воле, а не по принуждению. Ему оставалось надеяться на случай.
* * *

Чего ей не хватало? У нее было все, все!  А ей было нужно что-то другое, то, чего у нее все же не было.
 Аце Йоланд. Или такой, как он?
 Она не думала о Йоланде даже когда поняла, что так влечет к ней этого человека.
 Она не думала о Йоланде, она не думала ни о ком. Она никого не любила. Но очень хотела любить. Или не хотела?
 Ей никто не был нужен.  А она очень хотела в ком-то нуждаться. Или нет?
 Нет, она, конечно, не хотела умирать. Но она не хотела и жить.
 Может быть, она просто слишком быстро прожила свою жизнь?  Почему эта девушка скучала по собственной смерти? И почему так сложилось, что она встретилась с ней? Со своей смертью по имени Аце Йоланд.
 И она погибла. Но ведь ей было только двадцать лет.
 Девушка с мертвой душой и честным сердцем.  Если бы она прожила чуть дольше, возможно, она бы успела действительно повзрослеть, принять то, что все же являлось ее жизнью, и просто спокойно ждать.  Ждать и жить. 
Потому что ей было только двадцать. 
* * *
Но Алан не мог уже этого узнать и тем более, понять.  Выйдя от Фрэнн, он сразу же отправился в аэропорт и взял билет до Вены.
И уже ранним утром следующего дня он был в Клагенфурте. Ему не хотелось показываться дома. Видеть Биорка, Гизеллу. Он чувствовал себя опустошенным. Он не знал, как ему жить дальше.
Взгляни на Город...
Что теперь? Разве взгляд, всего лишь взгляд может спасти от чего бы то ни было? Вся сила взгляда в его мгновенности. Если же он тянется, упираясь в безысходность, это становится страшно.
Что-то он оставил в Городе? Свою наивно-возвышенную любовь к Шейле? Пожалуй. Но он не стал любить ее меньше. Просто она стала для него немного дальше. Так далеко, как и должно быть прошлое. И поэтому, возможно, он с такой легкостью покинул Город. На который только и успел – взглянуть...
И тогда Алан снова вспомнил о Тициане.
Еще в воздухе, когда самолет пролетал над Италией,  мысли о ней опять напомнили о себе. Он не видел ее уже больше двух недель, но за последние два дня, особенно после разговора с Франческой Джастинг, образ странной и прекрасной девушки все чаще и чаще появлялся в его памяти,  становился все более четким и ясным,  все болезненней он чувствовал приближение к тому городу, где она была, как будто он возвращался не домой, а именно к ней.
Алан принял это решение только теперь, хотя на самом деле он знал это еще тогда, когда последний раз видел ее в аэропорту. Он снова поедет в Италию. Он должен ее увидеть. Ему нужно понять, что произошло. Иначе – все его расследование нельзя считать завершенным.  Ведь именно Тициана объяснила ему главное про Шейлу.

* * *
НЕТ, он не мог уехать из Города. Будто невидимыми цепями приковали его к этому месту. Целыми днями он сидел у себя в номере, либо бесцельно гонял на автомобиле по улицам, как какой-нибудь безрассудный мальчишка.  А еще он начал пить.
Нет,- говорил он Улиссу Сеплайяру, который звонил почти ежедневно,- не могу еще. Я должен найти Венстхаллена. Надо закончить это дело,- и равнодушно опускал трубку, уставший лгать каждый день.
Он не мог покинуть Город.
За две недели он изменился настолько, что если бы его увидел кто-нибудь из знакомых, он с трудом признал бы в этом небритом, осунувшемся человеке прежнего Аце Йоланда, блестящего дипломата, правую руку кандидата в президенты Улисса Сеплайяра.
Аце не хотел никого видеть. Все своих помощников он отослал обратно и остался совсем один. Если бы год назад ему сказали, что он дойдет до такого состояния, он бы рассмеялся. Он умел владеть собой. Но если бы это сказали ему месяц назад, он бы уже не рассмеялся, а задумался. Как ни оттягивал он осуществление своего намерения, как ни старался подождать еще совсем немного, но отказаться совсем он все же не мог, хотя и предчувствовал неладное.
Но это случилось. Точно так, как он задумал.
"Она сама этого хотела".  Для Аце это было ударом.  Но только сначала. Когда, он однажды долго над этим думал, ему пришло в голову, что именно так и должно было случиться. Действительно, она сама подтолкнула его на нужное ей решение, не зная о том, что их желания и так уже почти совпадают. Поверить в это так же трудно, как поверить в заведомо абсурдную нелепость. Но Аце поверил. Она знала, как ответить ему. Ответить после своей смерти. Шейла была слишком сильной, чтобы пойти на самоубийство. Она была не из тех, кого ломает жизнь. Она сама ломала свою жизнь, как шоколад, наслаждаясь каждым кусочком, таящим во рту. И дело было не в деньгах Томакса. Если бы их не было, она нашла бы для себя более простые желания, которые смогла бы осуществить. Ведь она сама выбирала их, свои желания.  Состояние отчаяния и разочарования ей, вероятно,  никогда не приходилось испытывать. Но она не могла предположить, что невозможное осуществится. Шоколад растаял слишком быстро.
Аце сходил с ума. Он понимал это с такой ясностью, что иногда уже чувствовал себя совершенно сумасшедшим, но, хорошенько собравшись и подумав, он понимал, что до настоящего сумасшедшего ему еще далеко. Он понимал это с сожалением. Отныне у него не было ничего, чему бы он мог посвятить свой ум, свои силы, свое время. С гибелью Шейлы он потерял цель. Но он и не пытался заменить ее какой-нибудь иной.
За окном шумел Город. Но Аце ничего не слышал. Он снова был пьян, хотя мог еще думать вполне отчетливо. Нетвердой рукой он налил себе еще стакан и, выпив, закусил губу. Он был противен сам себе. Покачиваясь, он подошел к столику. Небольшая фотография в дешевой стеклянной рамке стояла на нем. "Как сентиментален этот господин",- говорила подругам горничная, которая  убирала в его номере. Аце придвинул фотографию ближе. У Шейлы был ясный печальный взгляд. Невозможно было представить, что ее больше не было. Каждый раз, когда Аце смотрел на эту улыбку, она казалась ему новой, и никак он не мог понять, что же она все-таки означает.
- Детка,- прошептал он, проводя пальцем по холодному стеклу.- Ну! Никто не заставит меня поверить, что ты сама этого хотела. Наоборот, это неосуществимое желание поддерживало тебя.  Биорк ни черта не понял, тупица!  Это для него слишком, я знаю. Но ты была бы не ты, если бы не сделала все для того, чтобы оно осуществилось. А я тебе помог. И что теперь? Ты подумала обо всех. О сыне, о муже, о Биорке. Даже о том бармене! Все они будут жить дальше, скорее всего, неплохо. А обо мне ты не подумала. Ты, всегда такая умная, ты только и делала, что думала. Почему ты была не такой,  как я хотел? Слишком молодая, слишком сильная... Все – слишком. Почему я не мог изменить тебя так, как я хотел? Но если бы ты была такой, я – даже не заметил бы тебя. Слишком много боли. И смысла. Весь смысл – в этой боли. Да, детка? Ты поняла?, – взяв фотографию в обе руки, Аце поднес ее к губам. -  Какая ты холодная. Как камень! Ты всегда была такой. Ледяной и непроницаемой. Поэтому я и не любил тебя. Ничего ты не понимала. Просто потому, что никогда  не думала об этом. Именно об  этом. Точь в точь, как я сам.  А я  не терплю подобных себе! Я тебя ненавидел! А ты мне и сейчас не даешь покоя! – Аце вскочил и порывисто огляделся.- Я убью тебя, слышишь!- он рванулся к распахнутому окну.
  Окно было "французское", во всю стену от пола до потолка. Лишь снаружи по фасаду здание опоясывали тонкие  и невысокие металлические ограждения. Аце высунулся из окна и посмотрел вниз. По Ран-авеню двигались маленькие, будто  игрушечные, автомобили. Похожий на муравья рабочий с ручной уборочной машиной убирал площадку перед входом в отель. Придерживаясь одной рукой за раму, Аце на всю длину вытянул другую руку и разжал пальцы.
Он не услышал, как она разбилась. Только рабочий, запрокинув голову, что-то прокричал ему, но Аце не разобрал слов. Аце смотрел, как машина накрыла белевшую на асфальте точку и поглотила ее, не оставив ни малейшего следа. Аце отошел от окна. Он облегченно вздохнул, задумался на мгновение и, махнув рукой, решительно направился к стоящей на столе бутылке, в которой оставалось еще немного джина.
Когда он проснулся, было уже темно. Он включил слабый свет и посмотрел на себя в зеркало. Лицо его недовольно сморщилось. Он побрел в ванную. Здесь он принял душ и побрился. "Ну вот,- подумал он,- теперь я опять похож на человека".
- Эй, Шейли!- крикнул он, как будто Шейла и впрямь была в комнате.
Он вошел, облаченный в чистые брюки и новую рубашку.
- Ну, вот и я, Шейли,- сказал он,- что же ты...
Тут он осекся, так как заметил, что на столе нет  фотографии. За время своего сна он совершенно забыл о том, что сам выбросил ее в окно.
Вспомнив об этом, он кинулся к окну, которое по-прежнему было распахнуто настежь.
Он увидел освещенный вход в отель. У входа стоял чей-то автомобиль, и его полированная поверхность отражала яркий свет  фонарей.
Вдруг длинная тень перерезала белый прямоугольник света. Кто-то вышел из подъезда. Это была какая-то женщина. Аце внимательно смотрел на эту маленькую фигурку. Женщина была в темном платье или костюме, у нее были длинные распущенные волосы. Она подошла к машине, открыла дверцу...
- Шейла!- крикнул Аце.
Автомобиль тронулся.
Аце выпрямился, напрягаясь всем телом.
Автомобиль сворачивал на Ран-авеню.
Аце плотно закрыл глаза и, протянув вперед руки, сделал один шаг вперед...
Аце Йоланд любил театральные сцены.
* * *
Биорк ни о чем не расспрашивал. Алан сам сказал, что встречался с Гильероном, Норбаном и Хадсоном. Последнего Биорк не знал, а про первых двух сказал только:
- Уверен, насколько Конрад беззащитен, настолько Норбан ненасытен. Вряд ли они изменились.
Он не видел их восемнадцать лет.
В остальном было так, будто Алан никуда не ездил. Все старались делать вид, что дело обстоит именно так. А эти две недели будто выпали из времени. И каникулы будто только что начались. Каникулы… Надо же что-то делать, куда-то ехать. Опять ехать?
- Что ты намерен делать?- спросил Биорк.- Не будешь же ты все лето торчать в городе?
Алан пожал плечами. Конечно, внешне можно было делать вид, что он никуда не ездил, но на самом деле он слишком устал от своего путешествия.
- Тебе написала твоя подружка,- сообщил Биорк, протягивая ему несколько конвертов.- Судя по штемпелю, она где-то в горах, может и тебе отправиться туда же? К ней? Наверняка она тебя приглашает.
Да, письмо было от Кристины. Сокурсницы. Его девушки. Если бы ни это письмо, он бы и не вспомнил о ней.
Алан посмотрел на второе письмо.
Оно было из Италии.
Алан скользнул глазами по конверту: обратный адрес отсутствовал.
Порывисто надорвав конверт, он вытряхнул из него вчетверо сложенный листок. На нем было написано всего несколько строк, но он так и не понял их смысла, не успел прочесть, как следует, потому что видел и мог видеть только одно: подпись в правом углу, как подпись художника, делающая прекрасной любую картину:

"ТИЦИАНА"


1980-1985 гг.