1. прибытие

Еду в Эм. Это где-то в Германии наверно, судя по звуку. А может, в Швейцарии. Собственно, разницы нет. Всё, что дальше моего дома на пару часов ходьбы, всё это чужая страна. Например, Германия.
У меня много вещей. Огромная сумка, там тапочки, нелюбимые. Любимые не вместились, уж очень много разных других предметов. Кстати, мыльница юрина. Он подарил её со словами, вот, дескать, будешь мыться, и вспоминать обо мне. И точно, вспоминаю. На вокзал он не пришёл, другие пришли, Юра – нет. Потому что трудно мне, дескать, с вами, ребята, говорил он в последнее время. А мне вот трудно уже сейчас. Ну что за Эм, в конце концов, и зачем мне туда?
ЖД-вокзал, с прилегающим к нему городком, не хочет быть чем-то отдельным, будто я забрёл сюда, скажем, за сигаретами, или провожаю кого-то, не себя, и двинусь сейчас обратно, домой. Но нет, всё, похоже, серьёзнее… еду, оставляю свой город, вот беда. Неужто умру в чужой земле?
Помимо меня в купе ещё два господина, лет сорока. Весьма тёмные личности. Один – в потрёпанной кожанке, с бритым затылком и крепкой шеей, второй ещё здоровее, в дорогом пальто. Сидим, молчим. Тот, что в кожанке, всё время выходит, подолгу стоит в проходе и смотрит в окно. Куда он смотрит? Не понимаю, ведь за окном темень. Ночь. Уж не знакомы ли между собой эти два типа? К примеру, просто делают вид, что чужие. А случись что, ведь никто не заметит, был человек и нету. Надеюсь, я им не нужен.
Тоже выхожу курить. Надо бы скрыть от попутчиков, что курю дорогие сигареты, чтобы не провоцировать. Ну зачем я купил эти проклятые сигареты? Сам-то я человек небогатый, а вот взял же эту злополучную пачку Парламента. Ну так и получу теперь парламент, по полной программе. И, как назло, ещё туфли новые надел, из настоящей кожи… Хоть в носках иди. Нет, надо скорее тапки надеть, не мои, другие, мои-то остались дома. Господи, где же моё уютное кресло, и мои стены, и моя пепельница… неужто это не сон?
Не сон. Колёса стучат, поезд движется. Иду по коридору вагона, вижу, как выглядывают две проводницы из своего закутка и так как-то смотрят на меня, со значением. Или в чём-то подозревают, или что-то задумали. Обе блондинки, к чему бы это?
В купе всё тихо. Мои соседи не были знакомы доселе и, похоже, каждый из них так же подозрительно относится к двум другим. Тот, что в кожанке, водитель, зовут Коля, Николай Дмитриевич, я поделился с ним бутербродами и чаем. Он перегонял чужую машину, сейчас едет домой. Второго зовут Вадим, он из новой формации преуспевающих людей, едет на трёхдневный семинар по легальному бизнесу. Коля рассказал всё про свою семью, и как он любит пить пиво, и как мама его жены живёт и жива до сих пор. Поговорил и сошёл на маленькой станции. Мы же с Вадимом едем дальше, ему тоже до конца, но только не в Эм, похоже, он не подозревает о существовании последнего, ну и хорошо.
Вадим увлечённо что-то рассказывает, я сижу, слушаю и всё сжимается как-то во мне, уж не догадывается ли он о моём тайном живом багаже. Ведь я везу птичку. Живого гуся, что спит сейчас в коробке под моим сидением. Осторожно проверяю ногой, на месте ли коробка – всё в порядке, багаж на месте.
Часто выхожу курить, проводницы всё зыркают, вполне возможно, что они не следят за мной, а смотрят просто из любопытства. Надо взять себя в руки и перестать прыгать.
Пока всё складывается нормально. Еду. Конечная станция – Казанский вокзал. Если развернуть розовую карту и найти там белое пятнышко Москвы, а в том пятнышке отыскать тёмно-коричневую точку, то это и будет нужное мне место, как сказал мне перед отъездом Игорёк, некогда побывавший и потемневший там.
Перед отъездом сидели с ним в увядающей зелени городского дворика, и он, склонившись к моему уху, тихо, с опаской шептал, что Эм самая агрессивная среда, какую можно себе представить, и что моё искусство никому там не нужно и, скорее всего, не будет востребовано. Дело в другом, говорил он, ты должен познать ту особую сладость жизни, тот воздух, которым пропитаны стены Эма. Увидеть тени почивших Метров, выпивших холодные напитки и оставивших своих полоумных дев в пыльных простенках, где те и поныне грустно тлеют и постукивают по ночам над коечками розовощёких студентов экономического факультета, случайно там живущих и несказанно загаживающих исторические туалеты.
– Сволочи! –  вдруг иступлено зашипел он, – кругом одни сволочи и подонки! – я отшатнулся тогда, видя, как он ушёл в свои мысли.
Докуривая в тамбуре свой несуразный Парламент, я прокручивал в памяти тот разговор, и смутно догадывался, что Эм конечно не Германия. И никакая не Австрия, и не Швейцария. Он хоть и находится в Москве, но представляет собой нечто обособленное и, в известном смысле, так же не принадлежит Москве, как Москва – России.
Размышляя таким образом я затягивался сигаретой и разглядывал железнодорожную эмблему на стенке тамбура – колёсико и крылышки, продетые сквозь него. Отбито по трафарету, тёмно-рыжей краской на зелёном фоне. Смотрю так… и хоп – крылышки дрогнули, расправились, как в мультике, и парят на уровне моих глаз. Несутся вместе со мной в Эм с быстротой скорого поезда. Только мне одному это и может видеться, больше никому. Мои фантазии. Благодаря им мне удаётся иногда предугадать грядущие события. Вот сейчас, например, я уже знаю, что доберусь до места благополучно, однако что-то затаилось там, во тьме, в том месте, куда я еду. Затаилось и ждёт. И какое-то предчувствую нехорошее от того. Что-то будет. Хотя, возможно, не скоро. И не обязательно со мной. А с кем-то, кто будет рядом. С кем-то из моих близких.
Десять минут назад не знал, что доберусь нормально, сейчас знаю. Только этакая заноза от предчувствия недоброго осталась. Но то будет ещё не скоро, а может и вовсе не случится. Всё меняется. Так что нечего волноваться.
Иду в своё купе, проводницы наблюдают. Добродушно. Такие симпатичные девчонки. У каждой на груди блестящая эмблемка с крылышками. Господи, да это же хранительницы! Они сберегут наш вагон и всех пассажиров в нём. Довезут до места в целости и сохранности. И чего я боялся?
Мой попутчик Вадим, всё так же увлечённо рассказывает про свою жизнь, замечательный человек. Нет, он не тронет моего гуся. Как только могли мне прийти в голову мысли о его непорядочности? Он бизнесмен, строитель, возводит прекрасные дома для людей, по всему видно отличный семьянин, показывал фотографию жены и трёх своих дочурок, очень их любит. Вот такие парни, видно, и спасут нашу землю.
Ну, слава Богу, доехали. Выхожу со своею поклажей на утренний перрон. От такси отказался. Слишком дорого запросили. Пятьсот рублей, ну где это видано? Доехал на метро по адреску, что на бланке вызова. Семиэтажное здание. Задираю голову и долго смотрю вверх. Да-а, интересно, сколько доблестных мужей и перезрелых дев выбросилось из этих окон в состоянии экзальтации или нетрезвом виде? Коменданта ещё нет. Стою, курю, жду. Время – начало восьмого. Комендант появился в три. Выдал мне ключ от семьсот двадцать шестой комнаты, предупредил с безразличным видом, что жить будем по двое, что душ в подвале и чтобы, дескать, без всякого баловства.
Комната моя представляла собой печальное зрелище. Оборванные, замызганные обои, меж оконными рамами слежавшаяся грязь в палец толщиной, паркет пола местами разобран и всюду пучки чьих-то белесых волос. Полное запустение. Что я здесь делаю?
Затем появился Скин. Дверь моей комнаты со скрипом отворилась, после некоторой паузы неторопливо зашёл человек среднего роста, плотного сложения. Короткие вьющиеся волосы, интеллигентное лицо, маленькие очки, презрительная гримаса, мощная античная шея, тонкие, изящные кисти рук.
– Скин, – представился он.
– Вова, – отозвался я. Мы ритуально пожали руки.
– Будем соседями, – он покосился на свою кровать. Матрац его кровати был весь в серых пятнах с лопнувшей во всю длину обшивкой. Он долго изучал живописный вид этой лежанки, потом спросил: – Здесь не воруют вещи?
– Да не должны… народ-то интеллигентный.
– Я тоже так думал, пока этот народ не спёр у меня пятьсот рублей в аналогичной общаге, – с горечью заметил Скин, – значит, мы здесь первые.
– Да, - подтвердил я.


Мы были первыми. Потом постепенно стали подтягиваться остальные. Целых два вечера мы со Скином обсуждали наши цели и задачи, то есть, что, собственно, мы здесь делаем. Выяснили, что создаётся некая группа, около тридцати человек на весь период обучения.
Скрипнула дверь, в нашу комнату заглянул лысый, молодцеватый господин преклонного возраста. Выглядел он весьма спортивно, плюс чисто выбритый подбородок и модный костюм.
– Скин, - сказал Скин, называя себя.
– Вова, - вслед за Скином поднялся я, мы были слегка навеселе, поскольку пили водку по случаю прибытия.
– Олег, в конце буква гэ, – неестественно отчётливо произнёс незнакомец, видно, кто-то всегда путал последнюю букву его имени, – у вас, случайно, инструмента не найдётся? – он вытянул руку, и так подвигал холёной, развитой кистью перед нашими лицами.
Слегка смутившись, мы предложили ему разделить наше застолье. Гость отказался, но заявил, что ещё заглянет к нам. Во время разговора он оставался наполовину за дверью, а поскольку наш стол находился чрезвычайно близко к выходу, то получалось так, что новоявленный приятель как-то нависал над плечами Скина, отчего Скин то и дело ёжился. Когда мы остались одни, Скин облегчённо вздохнул. Мы глянули друг на друга и расхохотались.
– В конце буква гэ, – незлобно передразнил Скин, и добавил, – ты не находишь, что он похож на Борменталя двадцать лет спустя?
– Пожалуй, – согласился я, припомнив известную экранизацию Булгакова, – наверно, следующим, кто сюда сунется, будет профессор Преображенский! – мы опять засмеялись.
– Интересно, какая у Борменталя специализация, и что это за инструмент ему нужен? – после очередной рюмки спросил Скин, я промолчал, оглядываясь на дверь.
Дело в том, что у любого нашего однокашника должна быть определённая фишка, ну или талант. Некая склонность к литературе. Мы со Скином ещё вчера выяснили личные особенности друг друга, когда он случайно пнул ящик с моим гусем. Мне пришлось долго рассказывать, что гусь этот в постоянной спячке, то есть в известном смысле не совсем гусь, но живой, я продемонстрировал Скину свою птичку, чем несказанно удивил его.
– Разве такое бывает, как же ты его кормишь? – спросил потрясённый Скин.
– Бульон из вегетарианских пакетиков, раз в двое суток, – пояснил я, – глотает сам, во сне этот рефлекс не утрачивается.
– А я историк – не без гордости заявил Скин, когда мы перешли к его наклонностям, –  и , увидев моё вопросительное лицо, интеллигентно морщась, добавил, – нет, никакой крови, никакой крови, конечно, и никакого криминала.