3. Славушок

У меня новости. Недавно купил в метро Поручика. За стольник. Поручик это рыжий котёнок, уж такое мы ему дали имя. Наверно неудачное, зато забавное. Он месячного возраста, или около того. Во мне он сразу признал свою мамку, перед сном утыкался носиком в мою руку и так посасывал с мурчанием.
Скин к Поручику отнёсся подозрительно, дескать, гадить везде будет. Но Поручик оказался на редкость сообразительным и ходить стал только в одно место, в плоское корытце с бумагой, что мы ему поставили у двери. Ел он вместе с нами овсянку, а когда соседи приносили ему всякие мясные объедки и прочие вкусности, у него случалось расстройство желудка. Так что мы его слишком не баловали.
Он быстро у нас освоился. Ел, спал, резвился… и являл собою такой маленький лучик свободы и беззаботности. Его полюбили всё наши, всё крыло. Скин, конечно, орал на него, когда он заскакивал на его кровать, но орал по-доброму.
В гардеробе – буква бэ, в девидендах – буква дэ, в бюллетене – буква – е, а в брелоке – буква о, позаботься о деньгах – ударение на ах, он конечно позвонит – ударение на ит… Это лекция по современному русскому языку. Читает Татьяна Александровна. Она медленно и плавно прохаживается у доски. Улыбается и тактично не замечает нашу борьбу со сном. Женечка, сидящий слева от Скина, прямо положил голову на блокнот и посапывает. Скин тоже, слегка покачиваясь, пытается уснуть по приличному, в позе задумчиво сидящего джедая.
Мы вживаемся в роль слушателей литературных курсов. Трудно конечно, но что же сделаешь. Узнаём, между прочим, что попрыгунья стрекоза это не стрекоза вовсе, а кузнечик, и Крылов имел в виду кузнеца, ведь у Эзопа это цикада.
Четыре раза в неделю у нас бесплатные обеды по талонам, конечно, еда не ахти, однако, от истощения спасает. Бесплатные обеды это плюс начальнику этого заведения, минус в том, что через чур строгая охрана на вахте общаги. И прямо так и солдафонское обхождение с пожилыми интеллигентами. Бедных писак чуть ли не за уши дерут, как нашкодивших подростков, и никаких родственников или гостей к ним не пускают. Но Бог тому судья. А что, раз назвался поэтом, так и ходи через вертушку…
По дороге с занятий к нам пристал Славушок. Он, по-моему, был единственным, кому лекции были в кайф, поскольку считал себя настоящим поэтом.
– Ребята, можно, я с вами, можно, я с вами… – догнал он нас со Скином и зашагал рядом, – вы всегда так медленно идёте, с вами прямо удовольствие, прямо удовольствие…
Ростом наш Славушок примерно под метр девяносто, ему тридцать лет. Приехал сюда с мамой, поскольку не может без её опеки. Во рту его два ряда вставных железных зубов, и когда он жуёт, то слышно такое хрупанье, точно от лошади. Голос тонкий, мальчишеский с истерическими, поднывающими интонациями. Кисти рук усеяны наколками. Одна из них, чайка, задержала моё внимание. Славушок прокомментировал, что это символ жадности, я же усмотрел в этой птичке другое, но пока не сказал ему. А родился Славушок в Сибири.
– Такие люди у нас живут. Пьют, курят, ширяются, воруют, обрезают... Провода обрезают, всякие кабели обрезают, продают, – рассказывал Славушок о своей стороне, – Надо написать отцу, чтобы вытаскивал антенну из окна, а то обрежут, или молния попадёт и телевизор сгорит. Нет, не послушает, он такой упрямый. Меня кличет тунеядцем, ведь я не работаю. У нас в посёлке негде работать, да я и не прохожу по медкомиссии, лёгкие не в порядке, лёгкие не в порядке...
– Слава, а какая специализация у тебя? – спросил Скин, когда мы подходили к Тверской.
– Да, я не знаю, ребята, я поэт, поэт, пишу стихи…
– Вот блаженный, – хмыкнул Скин.
– Его задача на первом этапе, зомбировать кастеляншу, – смеясь, ответил я за Славушка.
– А потом? – продолжал Скин.
– Думаю, показать всей группе, как это делается, хотя одному Богу известно, что придёт в голову нашим кураторам, – ответил я.
– Да я поэт, просто поэт, – ныл сбоку Славушок.
– Все они таланты, все они поэты… – процитировал Скин, и, повернувшись ко мне, добавил вполголоса – а он ведь действительно считает, что мы призваны сюда для литературы.
– Пожалуй, – согласился я, – он, и ещё три-четыре человека из нашей группы, скорее всего Верочка, Дуняша, Андре и, пожалуй, Топорков.
– О чём вы толкуете, о чём вы толкуете… может, пивка возьмём? – заныл Славушок.
– Нет, Слава, пить надо бросать, – холодно отрезал Скин.
Фактически наша реальность по времени делилась на два примерно равных блока – занятия и общага. Как кто, а мы со Скином всякие столичные достопримечательности специально не смотрели. Так разве что, если куда занесёт, по необходимости. Да и достала, честно говоря, Москва, своею тупостью и овсянкой.  Кругом царят доллары, которых у нас нема.
На следующий день, вечером, стою в курилке и всё думаю, думаю. Что за роль отведена мне, и как это будет? Проклятый мой дар! Ведь я не могу им пользоваться по заказу, просто не получается. Да ещё и, не дай Бог, случится что-то нехорошее со мной, как с тихим узбеком. И сердце моё щемит и тоскует, и страшится, и противится, и негодует в смятении.
– Вот, козлы! – в воздух говорю я, затягиваясь сигаретой.
– Вова, как я рад тебя видеть! – это кричит Славушок, спускаясь по лестничному пролёту в курилку, – ребята, куда вы вчера вечером подевались, я вас искал, искал, хотел предложить пивка «Старый мельник»…
– Да всё нормально, – улыбаюсь я.
– Надо найти кастеляншу, – тараторит Славушок, – отдать ей бельё и получить двести рублей, залог, взять ещё пивка, у меня алкоголичные мысли, ведь я болею… а лучше взять четушечку, такую маленькую, маленькую-маленькую, наверное лет семь не пил водки. Так хочется! Когда же она приедет?
– Кастелянша? – спрашиваю.
– Нет, мама. Мамочка.
– Слава, а как ты начал писать стихи?
– Как это началось, Господи? Ты не поверишь, Вова. Я взял Бродского и стал читать. Читал-читал, и поразился, как красиво пишет этот человек! Как вообще так можно писать?! Прочитал все его книжки, потом второй раз прочитал, потом ещё. И упал на колени, и сложил руки на груди и взмолился. Господи, дай мне хоть малую частичку вот этого, я буду слушаться, я стану хорошим человеком, Господи, мамочку буду слушаться, начну всё делать, хорошо себя вести,  но дай мне, дай мне способность вот так же говорить, как Иосиф Александрович Бродский. И вот, через годик я стал писать стихи. Помаленьку, потом больше, больше, это чудо. Это мне дал Иосиф Александрович, это мне Бог дал. Как же найти её? Ведь надо отдать бельё и забрать деньги. Двести рублей.
– Так Бродский-то у вас на семинаре не в почёте, – усмехнулся я.
– Это ничего-о, это ничего-о… – замахал руками Славушок, – главное, я здесь!
– Ну ладно, извини, я тебя перебил… и что же дальше?
– Да что ты, что ты, Вова, – продолжал, путаясь Славушок, – ну вот, потом мне дали машинку в союзе писателей, в Красноярске, и я привёз её домой. Люблю печатать на машинке. Правда каретка у неё проскальзывает. Пишешь так, левой рукой держишь каретку, просто кошмар, неудобно, но ничего. Так здорово! Ведь машинки у меня не было, а теперь есть. И буква «й» не пропечатывается. Я уже привык. Везде так поставишь по всей рукописи эти закруглённые рубчики наверху и хорошо. Читаю так, читаю и завидую Рубцову, я никогда так не напишу, как он. Никогда. И вот мечты сбываются. Всегда хотел вот так стоять здесь, с настоящими поэтами, пить пиво, курить. И вот сбылось! Когда же приедет кастелянша? Сколько сейчас времени? В понедельник-то наверно должна подъехать? Может, скинемся по двадцатке на пивко? Тут так хорошо! – и он обнял меня за плечи от распиравших чувств.
 Чудак, ей-Богу.
Вижу, спускается в курилку Рудик, следом Сэм. Рудик одолжил у Сэма сотовый телефон и не может дозвониться. Нэт приёма, нигдэ нэт приёма.
– П-попробуем здесь, из к-курилки, – говорит Сэм.
– Дхавай, дхавай, – кивает Рудольф, он тыкает на кнопки и, приставив к уху, ждёт.
– Здравствуйте ребята, Рудик и Саша! Как я рад вас видеть! – восклицает Славушок.
– Гха, Аппэ!.. Гха, – сжимая аппарат, радостно орёт Рудик, он наконец соединился, – вонц эс, гха, вортэх тэснвэнк…гха…
– С таким языком… и он ещё хочет, чтобы и связь была! – иронично замечаю я.
– Ну-да, ну-да, – поддерживает меня Сэм, и мы хохочем.
Славушок, глядя на нас и не вполне понимая, тоже смеётся, и Рудик, въезжая в ситуацию, начинает смеяться. Наш дружный хохот похоже слышен на всех этажах.
Захожу после курилки к себе. Скин, лёжа на постели, стучит по клаве, время от времени задумываясь. Поручик дремлет на стуле у батареи. В окошке висит полная луна, а сбоку подсвеченная Эйфелева… то есть Останкинская башня. Хорошо, что не Вавилонская. Да и то, наверное, не удивился бы.
Кто-то из метров сказал, что Вавилонская башня создавалась в целях спасения от всемирного потопа. То есть чисто утилитарная вещь, а отнюдь не вызов Всевышнему, чему, собственно, служат и все подобные сооружения.
Ночью меня мучают кошмары. Снилось, что охранник на вахте, вертит головой вокруг своей оси, подобно одержимой девочке из фильма «Экзорцист» и грозит указательным пальцем:
– Что-то вы пишете с ошибками, уважаемый Владимир Александрович, это не хорошо, это не хорошо…