Наваждение. Глава третья

                3

                На следующее утро после бессонной ночи у Жени возникло чувство, что сегодня произойдет что-то важное в ее жизни, даже нет – главное.            
                Это  случится вечером. Женя двигалась к этому вечеру, механически  одолевая все привычные препятствия – уборку, готовку, работу в библиотеке. Чем больше сгущались сумерки за окном, тем сильней ее охватывало  тревожно-радостное волнение.  Женю словно вернул в  прошлое один эпизод из молодости.
                Как-то они с Павлом забрели, гуляя вечером, на незнакомую улочку старого города, неподалеку от той, где сейчас работала Женя.
                – Раньше она звалась Дворянским переулком, – сказал Павел. – Смотри, какие шикарные особняки сохранились. В конце века их скупили богатые купцы у обедневших дворян.
                – И все ты знаешь, – похвалила Женя. – Ты случайно не из этих дворян?
                – Случайно из них, – усмехнулся Павел. – Мы тут с дедом все исходили вдоль и поперек. Дед пережил и революцию, и две мировые войны. И смешно – все тосковал по прошлому. Детство вспоминал. Сейчас тут гнездо обкомовских шишек. Смотри, милиция кого-то охраняет. В общем, до революции здесь паны жили, а сейчас – слуги народа. И они нуждаются в охране. Смешно!
                – Тише ты! А смотри, какой симпатичный домик, вон тот, с замурованным парадным входом. Видишь, просвет между окнами широкий? А за углом – черный вход, наверное. Вон крылечко железное. Как жаль, что все ставни закрыты...
                – Пошли отсюда! Что может быть интересного в чужих домах?
                Женя только вздохнула.
                – Смотри, смотри, кто-то ставни приоткрыл, рядом с крыльцом!
                Женя непроизвольно шагнула туда.
                – Ты что – собираешься в окна подглядывать? – удивился Павел.
                Женя молчала, завороженно уставившись на закрытые окна. Невидимая рука  вдруг распахнула ставни, словно и вправду приглашая ее заглянуть. Дрогнуло и собралось в складки тяжелое кружево гардин. Кто-то поставил на подоконник трехгранную вазу с розой – и свет погас. Но Женя уже успела разглядеть в глубине комнаты высокую кафельную печь с украшениями под самым потолком – в  виде лилий.
                – Тебе дали знак: входи! – засмеялся Павел. – Все спокойно – роза белая. Красная бы означала опасность.
                Павел пошел дальше, а Женя поплелась следом – с невыразимой печалью в сердце. Но слишком много значил тогда для нее Павел, чтобы ему противиться. Он долго не мог ее растормошить, не понимая, что случилось.
                Эпизод забылся на многие годы, ведь ничего в нем не было интересного... Почему он вспомнился именно сейчас,  да еще настроил на определенные планы и поступки? Такого вопроса Женя себе просто не задавала – она ждала вечера. И вот кончился рабочий день. Женя вышла на улицу, вздохнула освобожденно, сняла перчатку, поймала снежинку и слизнула ее с ладони. У нее было такое чувство, будто она возвращается домой – после долгой и тяжкой разлуки. Домой – из плена...
                Она не пошла к троллейбусу, а свернула в переулок, где когда-то был ей дан знак. Ее не удивило, что на месте замурованного входа было сейчас широкое крыльцо с массивной дверью. И не просто крыльцо – от его мраморной площадки разбегались по разные стороны две лестницы, образуя в центре полукруг.
                В этом промежутке красовались две высокие вазы, граненые мрамором. Очевидно, летом в них росли цветы, а сейчас лежал снег. Круглые фонари с обоих боков лестницы щедро освещали крыльцо. На двери поблескивала металлическая пластинка. Женя уже знала, что на ней начертано: «Д-ръ Дубельской М.Е.»
                Это со стороны казалось, что Женя неподвижно застыла перед закрытой дверью. Мысленно она переступила невидимый порог, за которым уже не задают вопросов, а знают.
                Она знала, кто такой Михаил Евгеньевич Дубельской, знала каждую комнату в этом особняке и каждую вещь в нем. Она знала, что переступит порог этого дома завтра в семь утра и ни минутой позже, а сегодня нельзя, сегодня ей просто не откроют. И горькое чувство сиротства покинет ее только завтра.
                Пока же она может побродить вдоль темных окон, потрогать холодные прутья ажурных ворот и калитки – слева от железного крылечка черного входа за углом дома. Она угадывала в темноте  сада округлую стену с шестью высокими окнами и узкими простенками между ними. Она знала, помнила, что в полукруглых верхних рамах всегда дробится солнце из-за множества разноцветных стекол, отбрасывая на паркет в зале веселые блики. Две огромные кадки с пальмами украшают углы зала. А между ними – комнатный рояль цвета ореховой скорлупы и вращающаяся табуретка...
                Домой Женя вернулась около одиннадцати вечера. Павел налетел на нее с упреками: где была? Почему не позвонила? Она разве не знает, что нынче творится на улицах?! Она что – шапки норковой хочет лишиться – вместе с головой и сережками в ушах?!
                – Не заводись, я устала, – ответила Женя равнодушно.
                Но Павел стал наседать, и тогда Женя,  неожиданно для обоих, пошла врать.
                Лгать она не умела, и Павел просто опешил. А Женя говорила с каким-то незнакомым лукавством в глазах, точно приглашая к игре. Что-то о комиссии из Киева. Он ушам не верил. Завтра у них комиссия, и Женя наводила порядок в библиотеке.
                – Какая комиссия? Какой порядок? У тебя всегда порядок! Сроду у вас комиссий не было!
                – Вот, а теперь приедет. А у нас грязь жуткая, никто мне не помогает. А  Аллочка уехала... кого-то хоронить, а...
                – Да звонил я твоей Аллочке! Дома она и ничего не знает! Уж она бы мне про комиссию сразу сказала! Никуда она не уехала!
                – Значит, уже вернулась. И просто не знает про комиссию.
                – Зачем ты врешь?
                Павел хряпнул дверью и убрался в спальню, а Женя принялась за уборку. На  вой пылесоса Павел выскочил как ошпаренный:
                – Ты с ума сошла! Посмотри на часы! Уже ночь! Сейчас соседи разбуженные прибегут! Или к нам твоя комиссия тоже завалится? Каких ты гостей ждешь? Лучше позвони  Алле и про комиссию сообщи!
                – Очень нужно! Я и сама с ними справлюсь. Завтра пораньше приду, все закончу и...
                Вид у Жени был еще тот: глаза странно блестят, а лицо – мертвенно-бледное. Павел символически плюнул, буркнув «рехнулась!»  – и вышел.
В половине седьмого утра он застал жену на кухне с рюмкой в руках. Пахло корвалолом.
                – Допрыгалась? – спросил беззлобно. – Если про комиссию – это правда, то зачем так рано встала? Сердце прихватило, признайся! Сейчас  Алле позвоню. Она начальница – пусть и выкручивается с этой комиссией!
                Тут он только заметил, что Женя успела подкрасить глаза и губы, хотя лицо по-прежнему оставалось землистым. Павел покачал головой и пошел в гостиную звонить Алле. Женя тут же выскользнула за дверь. С лестницы она сбегала, надевая на ходу шубу и шапку...
                Звонок Алле в такую рань только расстроил Павла. Чокнутая начальница, выслушав его, игриво засмеялась:
                – Про комиссию, конечно, шутка! Кому мы нужны в столице? Вот и у вашей скромницы появились тайны! Я рада! А то все про внучку да про внучку, прямо старуха, а не красавица в соку! Учтите, на вашу женушку все наши мужики западают. А они у нас солидные, со степенями, и вы сильно рискуете...
                – Какие мужики? Откуда у вас мужики в библиотеке? – перебил ее болтовню раздосадованный Павел.
                – О, вы даже не представляете, сколько у нас симпатичных читателей!
                « Ах ты, старая обезьяна!» – буркнул Павел и кинул трубку, не попрощавшись.

продолжение http://www.proza.ru/2009/08/01/57