Валюта

               


ВАЛЮТА. РАССКАЗ

Припарковавшись как всегда в переулке, Никита выбрался из машины, поставил ее на «сигналку» и любовно оглядел свою новую вишневую БМВ. Его «девочка» оказалась не только красавицей, но  и умницей: когда, разогнавшись на пустой трассе, он покосился на спидометр, цифра была просто фантастической. Не зря, не зря  выложил  за «тачку» такие  деньги…
 
Никита улыбнулся.
«Теперь Ашотику обломится».

…Ашот, недавний партнер Никиты по бизнесу, по части машин слыл гурманом. Он выбирал всегда только самое лучшее и скоростное, и давно уже доставал Никиту своей «Хондой».

Стоило им только оказаться за городом, Ашотик пускался во все тяжкие. Зная, что злит этим своего партнера, сначала подрезАл  Никиту на полосе, а потом, несколько минут летя с ним бок о бок, одаривал соперника белоснежной кавказской улыбкой, и уносился вперед, оставляя того далеко позади - задыхаться от выхлопных газов и зависти.
 
Ашотик выжимал из «Хонды» сто восемьдесят. Никитина новая БМВ с легкостью переходила барьер двухсот. Так что Ашот мог приберечь свою улыбку для кого-нибудь другого. Что касается Никиты, которому иногда смертельно хотелось вышибить своему партнеру зубы, затолкав эту улыбку ему в глотку, - теперь улыбаться будет он. И делать Ашотику ручкой.

Последний раз кинув взгляд на машину, Никита нахмурился: на новеньком блестящем капоте лежал желтый кленовый лист. Нет, поцарапать лак он, разумеется, не мог, но создавал впечатление чего-то негармоничного, неопрятного…

***
…Маленькая кухонька в старом пятиэтажном доме. Стол, заставленный винными бутылками и стаканами. И – на краю стола – тряпка. Грязная, засаленная тряпка… Грязь бросается в глаза оттого, что тряпка ярко-желтого цвета.

Кажется, мальчика сейчас стошнит. Впрочем, стошнить может и от этого зверского коктейля запахов: водки, соленых огурцов и табачного дыма.

- Мам, ты опять?..

Мать приподнимает от стола мутный тупой взгляд, смотрит на Никиту, расплывается в улыбке:
- Ники-и-тушка!..

Дрожащие рыхлые руки тянутся обнять; Никита шарахается прочь.
Мать тут же звереет:
- Ах так? Мать презираешь? Ну, я тебе устрою!..

Пошатываясь, она выбирается из-за стола, хватает тряпку и с силой бьет сына по лицу. Потом еще раз и еще.

Никита закрывает лицо руками, съеживается в комок, забивается под раковину. Если не плакать, Она скоро успокоится…
Грязная тряпка достает и здесь. Больно хлещет по рукам, телу.
Только не плакать…

***
Сняв лист с капота, Никита недоуменно посмотрел по сторонам: и откуда взялся?..

 Переулок, залитый асфальтом, был чист и стерилен, как стол анатома, и  только несколько откуда-то  залетевших сюда чудом листьев нарушали общее впечатление идеального порядка.

«Мусор».
Урны поблизости не нашлось, и Никита, прихватив лист, двинулся к офису, до которого, к слову, было  всего пару шагов.

Посвистывая и вертя брелок с ключами от «восьмерки» на пальце, Никита шагнул за угол и едва не упал, наткнувшись ногой на какой-то неряшливый, серовато-коричневый комок, громоздившийся у   самой двери конторы.

Никита покачнулся и, с трудом удержав равновесие, выронил ключи прямо в эту кучу.
 
Куча пошевелилась, подалась вверх, и откуда-то изнутри на Никиту тревожно блеснули серо-голубые глаза.

«Опять он здесь!»

***
Этот бомж повадился сюда давно, еще с зимы. Просто приходил и садился возле двери. Когда бы Никита ни появлялся, попрошайка уже находился на месте, устроив перед собой вялый зимний треух.

«Он что же, круглые сутки тут сидит?» – поинтересовался как-то у Никиты знакомый, кивнув в сторону нищего.

«Сутки не сутки, но от звонка до звонка – точно! Каждый день - словно на работу. Совсем как мы с тобой!» - засмеялся Никита.
 
Заметив, что приятель зябко поежился, он успокаивающе потрепал его по плечу: «Да они живучие, словно собаки: никакого мороза не боятся».

Сослуживец недоверчиво покачал головой.

«Ты думаешь, чего он тут сидит? – продолжал убеждать его Никита. - Место  больно выгодное: народу в офисе много, нет-нет, кто-нибудь да подбросит, небось, зелененькую. А то!.. Да этот хмырь больше нас с тобой зарабатывает! Так что не парься, Толик. За такие бабки и померзнуть не влом».

Приятель неуверенно кивнул. Как будто не совсем поверил словам Никиты.
Никиту это почему-то обидело, хотя он и постарался этого не показывать.
Бомжей он недолюбливал, и относился к ним брезгливым высокомерием. Он считал, что опуститься до такого вот скотского состояния может только дегенерат или напрочь лишенный чувства гордости урод.

               
                ***
…Никита, вернувшийся из школы,  приоткрывает дверь и прислушивается к звукам.
В квартире стоит визг и грубая площадная брань: собравшиеся в ней люди затеяли пьяную свару.

Высокий, базарный голос матери перекрывается тяжелым, пропитым мужским басом. «Нифаня», - узнает мальчик. Следом за Нифаней взрывается отборными ругательствами Колян. Никита невольно  краснеет; он никак не может привыкнуть к тому, что для его сверстников давно уже стало языковой нормой.

Снова вскрикивает мать; Колян огрызается; затем слышится звук глухого удара и звон битой посуды.

«Как всегда…» - обреченно  вздыхает мальчик.

Подобные склоки стали привычным, каждодневным  явлением. Домой идти совсем не хочется. Вместо дома теперь – мусорная свалка, по которой лазят какие-то странные подозрительные личности, похожие на куски грязи.

Лучше бы он остался ночевать в парке на скамейке, как вчера. Мать все равно не заметила, что его нет… Но вчера было воскресенье. А сегодня понедельник, и ему нужно делать домашнее задание.

Никита  проскальзывает внутрь и старается незамеченным пробраться на кухню. Еды там, конечно, нет, но зато есть стол, где он может расположиться со своими тетрадками и учебниками. Конечно, когда удастся разгрести  его от объедков и мусора.

Незамеченным остаться не получилось: три страшные, совершенно нечеловеческие  рожи оборачиваются к нему, когда Никита стоит на пороге, буравят его злыми, красными с перепоя глазами.

«А-а, - фальшиво-ласково  тянет Нифаня, не зная, к чему прицепиться, - явился-не запылился… А ну, поди сюда, выпей с нами».

Зачем он им? Что они от него хотят?..

«Мне уроки надо учить…» - тихо говорит Никита, опуская глаза.

«От науки мозги вскипают, на – пей, пока дают!.. - Нифаня плескает в грязный стакан водки, пьяно шатаясь, подходит, протягивает мальчику. – Будь мужиком!»

Мать визгливо смеется, Колян ухмыляется:
«Да, выпей, окажи нам уважение!»

Похоже, собутыльники нашли себе нового козла отпущения, и  на этой почве ненадолго примирились.

«Я не хочу…» - пробует отказаться Никита, отталкивая потную руку Нифани.
Троица, не выдержав «оскорбления», взрывается  криками.
 
Дальше Никита помнит только сильный удар по голове – и все окружающее надолго исчезает: и мать, и квартира, и перекошенные лица ее собутыльников-бомжей…

                ***
«Все эти попрошайки – просто трутни, любящие дармовой мед, и ничего больше, - презрительно отрезал Никита, когда приятель начинал говорить что-то о тех, кто волею обстоятельств оказался на обочине жизни и был обделен судьбой. – СтОит начать жалеть их – и они нам на голову сядут. Все это бомжовсво – прикрытие и туфта для легковерных. Они этим умело пользуются. Один вот, как ты, размякнет, даст слабинку, бросит попрошайке «на хлеб», другой, третий – глядишь, - а твой «бедняк» уже купается в деньгах, как сыр в масле».

Однако вскоре у него зародились сомнения по поводу легких заработков работников нищенского фронта.

Кошельки клиентов фирмы под завязку были набиты валютой или крупными купюрами, и кинуть бродяге им было нечего; сами работники офиса не подавали нищему никогда, - даже мелочь, - чтобы не приваживать. Поэтому у прибившегося к ним бомжа денег за день набиралось – кот наплакал. Зато неприятностей было – хоть отбавляй.

Охранники часто гнали его прочь, грозя вызвать милицию, а иногда пинали или даже поколачивали. Бродяга покорно и тихо сносил побои, отходил, устраиваясь где-нибудь в сторонке, но через некоторое время так же тихо возвращался, потрепанный и серый, как свой треух. На лице его витала странная улыбка. Наверное оттого его стали считать юродивым.

«Мусор. Жалкий человеческий мусор», - думал Никита с отвращением и старался быстрее прошмыгнуть мимо  бродяги в здание офиса.
 
…Сегодня сделать это никак не удастся: куда же упали эти проклятые ключи?

Представив, что придется запустить руку ВНУТРЬ этой серого грязного муравейника, Никита передернулся.

- Проклятье!.. – процедил он, понимая, что винить некого. Сам виноват, что оказался таким растяпой. Значит, все же придется…

«А, может, охрану позвать? Сказать, что бродяга вытащил ключи из кармана?.. Пусть перетряхивают его лохмотья, ищут…»

Лезть самому в глубины истрепанной нищенской одежды смертельно не хотелось.
Да и не пришлось.
Попрошайка вдруг выпростал из бесчисленных складок  тощую загорелую руку и протянул Никите выпавшую связку.

От неожиданности Никита отшатнулся, потом, опомнившись, схватил ключи и застыл, пригвожденный к месту голубым просительным взглядом.

«Дай!» - кричал взгляд.

- Бог подаст, - пробормотал Никита, злясь на то, что сразу не обратился к охране.

«Дай!..» - не отпускал взгляд.

«Да что же это: гипнотизирует он меня, что ли?»

Никита разозлился окончательно и бросил в шапку бродяге желтый лист. Мусор – к мусору.

- Держи, приятель, больше у меня нет! – засмеявшись своей шутке, он вошел в офис, но весь день чувствовал себя почему-то гадко, и все время мысленно возвращался к утреннему происшествию. Шутка уже казалось плоской, как соляной такыр, а свой поступок…

«Черт, Бога еще к чему-то приплел…» - некстати вспомнил Никита; настроение у него окончательно упало.

Он провел крайне неудачные переговоры, рявкнул на секретаршу – совершенно безобидное и беззащитное существо двадцати лет от роду, - за то, что она подала ему слишком горячий кофе, умудрился  повздорить с приятелем…

В общем, к концу дня Никита был на взводе, и ему срочно требовалось «выпустить пар».

***
Можно было расслабиться за кружечкой пива в баре, - тем более, приятель, решивший первый сделать шаг к примирению, приглашал, - но Никита резко отказался, обидев того еще больше.

Не пошел и в тренажерный зал, где, как уже не раз бывало, вместе с потом частенько выгонял всю накопившуюся за день злую желчь.

Он решил совместить полезное с приятным -  то есть промчаться с ветерком на своей «БМВэшке». Ибо ничто не дает такого потрясающего чувства бодрости и всплеска адреналина, как съедающиеся колесами автомобиля километры асфальта! Запредельная скорость, с которой машина скользит по шоссе, стелясь над полотном дороги бесшумно, как огромный послушный зверь, повинующийся малейшему твоему приказу, малейшему движению рук.
 
Что же это ему напомнило?.. Никита напряг память. Вот: Иван-царевич верхом на сером волке…

Бред! Только сказок ему не хватало.

И все-таки, «зверь» слушался моментально, воспринимая чуть ли не мысленные приказы хозяина, и это было приятно.
 
…Никита засмеялся, вспомнив вытянувшееся лицо Ашота, стремительно уносящееся назад и смазывающееся в сплошное бледное пятно, почти неразличимое на такой бешеной скорости.

«Все-таки я тебя сделал, приятель!..»

А потом – дорога – и мелькание деревьев по бокам, легкий свист ветра – и нескончаемая свобода, парение, полет!..

Прибыв в назначенное место на целых десять минут раньше Ашота, Никита легонько провел пальцами по  чуть теплому капоту машины.

«Спасибо, малышка!» - мысленно поблагодарив ее, он, улыбнувшись, пошел встречать отставших партнеров.

Подъехавший хмурый Ашот смотрел с завистью и неприязнью; после встречи подошел к Никите,  коротко предложил:
- Хароший машин. Прадай, э-э?..

Взгляд Ашотика скользил по изгибам Никитининой БМВэшки как по крутым формам полуобнаженной красотки.

Никита улыбнулся и покачал головой:
- Машина, действительно, хорошая, Ашотик, но она не продается.

- Зачем гаваришь?.. – оскалился Ашот. Но это была не привычная ослепительная голливудская улыбка, а какой-то ее отсвет, фальшивка, нарисованная на грубом картоне. - Все прадается, э!  Хароший деньги дам. Прадай!

- Нет, Ашот. Извини.

Никита просто наслаждался ситуацией: мало того, что сделал выгодное вложение, сулившее серьезную и быструю прибыль, так и добился того, что всегда расфранченный самоуверенный Ашотик потух, «сдулся».

Кавказец отошел в сторону, к своим, о чем-то быстро раздраженно заговорил, сильно жестикулируя унизанными перстнями пальцами, и то и дело поглядывая на Никиту. Смуглая компания из восьми человек, как один, повернулась к Никите и уставилась на него с плохо скрытой враждебностью.
 
Кем эти одетые в кожу люди приходились Ашотику, - то ли телохранителями, то ли братьями, - Никита понятия не имел. Однако взгляды эти ему весьма не понравились.

Еще вначале его партнерства с Ашотом приятель предупреждал Никиту, что в его среде сильна клановость, - а это куда важнее всяких кровных родственных уз. Обида, нанесенная своему, всегда воспринималась  как обида для всех.

Не став дожидаться окончания «дебатов», Никита сел в машину и поспешил покинуть сборище.

Однако проезжая мимо Ашотика, все-таки не удержался и, опустив стекло, сделал то, о чем мечтал уже давно: помахал тому рукой, сопроводив свой жест обаятельнейшей улыбкой.

Ашотик позеленел и резко отвернулся.

***
Он летел по трассе, и вдаль уносилось больше, чем заляпанное грязными облаками небо, больше, чем  пространство, наполненное чужими домами, деревьями, фонарными столбами и рекламными щитами, - мимо пролетали чужие проблемы, мимо пролетала чужая жизнь.

Впрочем, - хотя сам Никита, наверняка, это вряд ли осознавал, - так же стремительно пролетала и уносилась вдаль и его собственная жизнь. Жизнь, заполненная до предела суетой и  борьбой за выживание. Для бОльшего в ней не было места.

Что-то  в ней было потеряно, и давно стало чем-то позабытым, как запах леса, травы, блеск речки. Что-то, что неожиданно для Никиты, он стал воспринимать как мелкий, раздражающий мусор, и что  с испуганной поспешностью из своей жизни удалял. Делая ее серой, вычищенной и вылизанной, как квартира после евроремонта.
Каждый день нужно было вставать и втискивать себя в жесткий график  встреч, сделок, деловых коктейлей, переговоров, бизнеса, конкуренции и подсиживаний. Здесь не находилось места ни сантиментам, ни жалости.
 
У Никиты, выбившегося из самых низов, и поднявшего свое дело практически с нуля, за три года практически не было ни дня отдыха. Какие там Мальдивы или Канары?!.

 ***
«Ты – ненормальный, - бросила  месяц назад Оксана, швыряя скомканные вещи, купленные для нее Никитой, в  сумку, и размазывая по щекам помаду и потекшую тушь. – Нет, ты не просто ненормальный: ты юродивый! Другие мужики бы радовались, что у них все тип-топ: и баба красивая, и сам не урод, квартира есть, работа непыльная… А ты?.. Чего тебе не хватает? Ну скажи? Чего?.. Куда ты все время летишь?»

Никита молчал, потом вынул из пачки сигарету, закурил.

«Я работаю, как проклятый, разве ты не видишь? – спросил он, давясь дымом. – Я зарабатываю деньги. Понимаешь?»

«В том-то и дело, что как проклятый, - огорченно сказала Оксана. – Или как обреченный. Только зачем, Никита? Всех денег не заработаешь».

«Зачем? – Никита со злостью затушил в пепельнице бычок, подошел к девушке. – Да для тебя же! Для нас. Хочешь сказать, что деньги тебя не интересуют?  Что вот это все, - вот эти шмотки – он ткнул пальцем в разноцветные комочки топиков и юбок - тебе не нужны?»

Оксана замерла на секунду, потом побледнела, и, не отводя взгляда от Никиты, расстегнула сумку. А потом молча вывалила перед ним вещи на пол.

Никита разозлился и схватил Оксану за плечи.

 «Хочешь сказать, с милым рай и в шалаше? На помойке? Хочешь, чтобы я жил, так как это глупое ленивое стадо, - перебиваясь с куска на кусок? Чтобы, как они, рыдал над своими утраченными возможностями и запивал свое горе дешевой водкой? Этого ты хочешь? Ну?»

«Ты мне делаешь больно», - тихо сказала Оксана, и он отпустил ее, почти оттолкнул. Так резко, что она села на диван.

«Ты стал совсем другим, Никита… - произнесла она, не попрекнув за грубость ни словом, и от этого у Никиты стало на душе мерзко, как в слякотный ветреный дождливый день. –  Раньше для тебя люди не были стадом. И ТОТ, прежний Никита казался мне более настоящим. Более нежным, добрым, отзывчивым…»

«И чем же я тебя не устраиваю, к примеру?» - Никита снова закурил. Сигарета потухла, и он сломал ее пальцами.

«ТОТ Никита…»

«Договаривай, раз уж начала».

«…например, никогда не забыл бы о дне рождения матери… – совсем тихо произнесла Оксана. - Она вчера тебе звонила, спрашивала…»

«Матери?! – взорвался Никита. - Да из нее такая же мать, как из карбюратора – телевизор!»
               
 ***
…Он пролежал в больнице несколько месяцев, из них – почти месяц в коме. Потом, когда врачи сочли, что мальчик достаточно окреп, ему сообщили, что был суд, мать лишена родительских прав, и теперь домом Никиты станет детский приют, так как других родственников у него нет.

Никита промолчал.

Пусть. Разве может быть хуже, чем было?.. А дома у него и так давно не было. Как и матери. Которая, кстати, не навестила его в больнице ни разу.

                ***
«Матери… - усмехнулся он.  – Она  меня всю жизнь ненавидела, и  рада была, когда от меня отделалась! Я ей всегда мешал; она обо мне вспоминала, только когда  деньги на водку заканчивались, - чтобы на ком-то злость сорвать... Да и потом, когда я по общагам мыкался, тоже обо мне особо слез не проливала. А вот три года назад, именно в то время, как я на ноги встал, вдруг «вспомнила» и деньги у меня стала вымогать!»

Оксана потрясенно посмотрела на раскрасневшегося от гнева Никиту.

«Я… я не знала, Никита. Правда».

«Я и не хотел, чтобы ты знала, - буркнул тот. Порылся по карманам в поисках курева; но сигаретная пачка оказалась пуста. – Так что не надо мне говорить о всяком там сыновнем долге и прочее».

«И все-таки ТОТ Никита смог бы простить».

«Простить? – удивился Никита. - А ты? Почему же ты меня не простила, когда я позвонил и сказал, что не приеду? Сколько ты на меня обижалась? Сколько истерик устроила?»

«Это другое… - как эхо, прошелестел голос Оксаны, безжизненно уставившейся в пол. – Это ведь был ТОЛЬКО НАШ день!.. Наш… А ты…»

«Пойми, я не могу все бросить и кинуться по малейшему твоему слову домой!» - перебил Никита, чувствуя, что крупно не прав.

«Ты говоришь, что это все для меня, для нас… - задумчиво проговорила Оксана. -  Но мне кажется, НАС уже давно нет… Тебя нет. Ты весь там, в своих делах… Я тебя почти не вижу. А когда вижу – совсем не чувствую. Ты как будто в коконе каком-то, в паутине…».

«Это бизнес, дура! – сорвался Никита. - Биз-нес! Мужчина прежде всего должен уметь зарабатывать деньги. А тут не просто деньги – тут ВАЛЮТА».
 
«Бизнес… Валюта… - горько повторила Оксана, подняв на него блестящие слезами глаза. – Кроме этого между нами ничего не осталось. Когда мы последний раз просто разговаривали? Не о деньгах, не о делах, а просто так, по душам?.. Когда последний раз приглашали к себе друзей?.. Когда последний раз выезжали на природу? Для чего все, Никита?»

Никита, боясь, что не сдержится, упрямо нагнул голову и отошел в окну, засунув кулаки в карманы.

«Дура! Дура, дура!! «Последний!» - передразнил он. - Что ты прицепилась к этому слову?.. Хватит этого пафоса и этой комедии. Неужели ты не понимаешь…»

«Прости, Никита. Может, ты и прав, и я действительно чего-то не понимаю... Что касается слОва… знаешь, не беспокойся, - ты его больше не услышишь, потому что мы видимся в ПОСЛЕДНИЙ раз».

Оксана встала с дивана, закинула пустую сумку на плечо и ушла, оставив Никиту в полнейшей прострации и ярости: как, почему?
 
***
После ухода Оксаны Никита совсем погрузился в работу, почти не вылазил из офиса. Бесконечное ДЕЛО поглощало его с головой, заслоняя все остальное. Переживать было некогда, как некогда было наслаждаться красотами природы или  просто остановиться на минуту и подумать о чем-то своем.

Он и спал-то урывками, по два-три часа в день, выматываясь настолько, что отрубался моментально, стоило голове коснуться подушки. И не видел никаких снов.

Душа Никиты тоже спала, и только иногда смутные и будоражащие образы прорывались и возмущали этот его  торопливый сон, или спячку.

Сначала в стоячее болотце Никитиной жизни вторгся Ашотик, всколыхнув Никитино спокойствие; потом - этот чертов бомж, каждодневно выбивавший Никиту из равновесия…

Это были помехи, препятствия, стоявшие у него на пути… «К ЧЕМУ?» - неожиданно для себя задумался он. Что-что, а препятствия Никита научился обходить еще три года назад, когда только столкнулся с миром большого бизнеса. Он всегда знал, что, преодолев очередное из них, он снова вернется к обычному кругу вещей, действий, привычек, вновь обретет внутреннее равновесие и спокойствие.

С Ашотиком так и случилось: стоило Никите один раз удовлетворить свое чувство превосходства, он сразу  почувствовал себя увереннее. Привычное самодовольство и самоуспокоенность заполнили его душу, вновь погружая ее в унылый, но привычный сон будней.

С нищим было  не так.

Он беспокоил, волновал, изводил Никиту, как может изводить приступ мигрени или изжоги.
 
Все-таки не выдержав, Никита дал охране недвусмысленное распоряжение: чтобы этого вшивого бомжа с  треухом на его территории и духа не было.

Охранники выполнили все с точностью. Взяли попрошайку под белы руки и препроводили за город, на ближайшую свалку, пожелав оставаться в этом самом подходящем для себя месте как можно дольше, если, конечно, еще жизнь дорога.
 
                ***

…Шли дни.

Никита снова вошел в привычную колею: звонил, ругался, договаривался, бушевал и очаровывал, заключал контракты и бросался в различные авантюры. Он снова был в своей стихии, и плыл по призрачному морю, почти не замечая течения будней и радуясь своему скоротечному сну.

Ашотик, не желая смириться с тем, что самое лучшее средство передвижения ушло на сторону, еще несколько раз  подкатывал к Никите с настойчивым предложением продать машину. Сумма росла, но Никита с таким же постоянством отвечал «нет», не желая отказывать себе в удовольствии каждый раз видеть перекошенное бешенством лицо своего партнера-конкурента. Если уже не врага.

Приятель с беспокойством заметил, что Никита играет с огнем; Никита с привычной легкостью отмахнулся.

А через неделю до него стали доходить сведения, что кто-то явно копает под его фирму. И что этот «кто-то» - скорее всего, никто иной, как его кавказский «друг».

Что ж – тем лучше.

Никиту забавляло это ощущение навязанной ему игры, бешенный азарт, скольжение над пропастью, - все это было похоже на езду на автомобиле – такая же непостижимая гонка и упоение риском. Нет ничего приятнее, чем вырваться вперед и нестись где-то за пределами досягаемости!

                ***
…Однако, как оказалось, он был чересчур самоуверен.
 
Всякая недосягаемость относительна. А поэтому иллюзорна.

…На него напали, когда он  выходил из своей машины, - в месте, которое он полагал самым безопасным и защищенным, - буквально возле офиса.
 
…В двух шагах от него ярко светило солнце; по соседней улице текла праздная и спешащая куда-то толпа; Никита изредка выхватывал из общей массы разноцветные фигурки, а иногда даже обращенные на него испуганные или растерянные взгляды. Потом фигурки исчезали, таяли в солнечном мареве, а вместе с ними ненадолго исчезал весь мир: в поле зрения мелькали только чьи-то ботинки, и Никита, задыхаясь и кашляя кровью, катался по холодному асфальту, пытаясь прикрыть от них хотя бы голову.

Удары сыпались  снова и снова; где-то скандально и вызывающе звенело стекло, - мордовороты со знанием дела крушили Никитину машину, - а  у него перед  глазами не было уже ничего, кроме странных размытых пятен, и  он с удивлением замечал, что  каждым разом черных становится все больше.

И почему-то нестерпимо хотелось воздуха, света и цвета.

                ***
…Сначала он услышал чей-то тихий стон, а потом – хриплый, не похожий ни на что (уж точно не на его собственный!) голос, просивший воды. И тут же почувствовал  на губах влагу.

Губы отчего-то были непослушными, никак не могли ухватить струю, и вода лилась мимо, затекая по подбородку прямо за воротник рубашки. Никита  провел по губам языком, ощутил соленое.

Кровь?..

Он открыл глаза и попытался приподняться.

Мир тут же взорвался болью, впившейся в тело тысячами игл. Никита стиснул зубы, сдерживая стон. Накативший прилив внезапной дурноты заставил его бессильно откинуться назад. Кто-то поддержал Никиту и помог  сесть, подложив  под спину что-то мягкое.

Когда бухающие в голове молотки немного утихли, а перед глазами посветлело, Никита скосил глаза и увидел, что рядом с ним на корточках сидит обладатель хорошо знакомого ему зимнего треуха, - попрошайка, по приказу Никиты выдворенный охраной на городскую свалку. Туда, где сейчас, по всей видимости, находился и он сам…

С грязного лица попрошайки на Никиту с беспокойством и озабоченностью смотрели светлые голубые «омуты».

- Пить… Дай еще… - попросил Никита, едва шевеля распухшим сухим языком.

Бомж протянул пластиковую бутылку, молча наблюдал, как Никита пьет.

- Я… давно… здесь?.. – спросил Никита, оглядываясь.

Вокруг громоздились кучи  отбросов и мусора, ветер гонял по кругу обрывок старой газеты, а над головой Никиты возвышалось что-то вроде навеса, сделанного из  разломанного картонного ящика и куска целлофана.

Бомж не ответил, а просто показал Никите два пальца. Никита безразлично кивнул и закрыл глаза, почти сразу же уплывая в болезненный сон.

***
…Время от времени он просыпался – от боли или же собственных криков -  Никите снилось что-то непередаваемо страшное, от чего он никак не мог избавиться; он судорожно вскидывался, намереваясь вскочить и убежать,  мягкие, но настойчивые руки успокаивающе опускались ему на плечи, прикладывали к его разгоряченному лбу что-то холодное, давали пить, перевязывали его раны…

Бомж был рядом. Всегда. Когда бы Никита ни приходил в себя.
Никита, боясь снова провалиться в кошмар,  испуганно искал, за что зацепиться взглядом, и встречал знакомые глаза. И страшное отпускало, забывалось, стоило Никите окунуться в спокойную серо-голубую просинь. Никита, насколько позволяли поврежденные ребра, облегченно вздыхал и в который раз засыпал. На бОльшее у него просто не хватало сил.

…Сколько прошло таких дней, он не знал, однако наутро одного из них он почувствовал, что окреп настолько, что, пожалуй, сможет встать.

Нужно было уходить. Возвращаться домой, включаться в дело, требовать возмездия и искать справедливости. Однако сначала требовалось элементарное: подняться на ноги и добрести до трассы. Что, как оказалось, не так-то легко.

Подавив стон и поморщившись от боли в боку, Никита оперся руками о подстилку и встал на колени. К его удивлению, это отняло у него столько энергии, что к концу вышеозначенного действа он ощущал себя так, словно занимался на тренажерах без перерыва целый день: Никиту затошнило, руки его дрожали мелкой дрожью, на лбу выступили крупные капли пота, навалилась необоримая слабость.
 
Переждав какое-то время, Никита медленно распрямился и заковылял к трассе, шумевшей где-то за мусорными отвалами.

Шаги давались с трудом, ноги заплетались, Никита не успел еще пройти и сотни метров, а тащился уже из последних сил, - задыхаясь и кривясь от пронзавшей все тело боли.
 
Главное - только добрести до трассы. Там он остановит попутку и доберется домой.
Он похлопал по карманам – брюки на нем остались свои – и понял, что они пусты. Ни портмоне, ни  купюр, ни мелкой разменной монеты. Ничего.

По пути попалась лужа, Никита скользнул по ней глазами и невольно отшатнулся, увидев отражение мелькнувшего в ней  человека: грязного, заросшего, с распухшим  от побоев синюшным лицом и глубоко запавшими глазами…

В таком виде, да еще без денег, он не сможет добраться до города. Ни один нормальный водитель не остановит машину на трассе ради оборванца; невозмутимо и брезгливо проедет мимо, делая вид, что на обочине никого нет. Так часто поступал и сам Никита: газуя, проезжал мимо тех, кто в отчаянии просил его притормозить. К чему  снисходить до нищих и подозрительных типов?.. Он просто ехал вперед, оставляя их позади, на обочине.

А сейчас волей судьбы «на обочине» оказался  сам.
 
«Аз воздастся», - так, кажется?..
 
…Машины проносились с такой скоростью, что от их мельтешения у Никиты закружилась голова, он пошатнулся и ощутил, как земля уплывает куда-то в сторону. Знакомый бродяга оказался тут как тут: Никита почувствовал, как его подхватывают под руку, и медленно усаживают на землю, не давая упасть.
Хотя он, Никита, и так уже «упал» - ниже некуда.

Никита горько усмехнулся.

…Он находится на мусорной свалке, среди безродных и отверженных, среди тех, кого он в свою прежнюю бытность предпочитал обходить за семь верст. А теперь сам похож на такого вот бездомного субчика: без машины,  документов и без единой копейки в карманах … И он не вправе был требовать к себе какого-либо снисхождения или понимания.  С ним вольны были поступить так же, как он поступал с другими. Во всяком случае, он бы этому не удивился. Как не удивился тому, что никто не подошел и не помог ему, не попытался вступиться и помешать избиению, хотя дело происходило белым днем, в центре оживленного города… «Аз воздастся».
 
Никто не получит больше, чем заслуживает. В этом просматривалась жестокая справедливость, и Никита не мог с ней спорить.

«Аз…»
И все-таки этот, молчаливый, или немой, - Никита так и не понял, - возился с ним, выхаживал…

- Почему?.. – прохрипел Никита, наблюдая за своим странным напарником.

Бомж что-то промычал и начал копаться в карманах.

А через несколько мгновений в руках у него появились помятые бумажки – он зачерпнул и протянул их Никите так естественно, словно это был глоток воды, в котором нельзя отказать страждущему.

- Почему?..

Но бомж уже семенил куда-то прочь, а деньги перекочевали Никите  в ладони. Мятые, лоснящиеся и надорванные десятирублевки.

…Сказать по правде, раньше Никита ими брезговал, даже сдачу не брал, если ее сдавали десятками… Никите всегда казалось, что в этой родной и привычной российской зелени, которую отсчитывали продавщицы в магазинах, есть что-то постыдное и унизительное, и он всегда вежливо отшучивался: «Сдачи не надо, девушка, все равно растеряю».

…Десяток было много, целый ворох, некоторые казались выцветшими до желтизны; что-то хрустело и мялось в его руках, пока Никита наконец не понял, что половина того, что он держит – листья. Желтые кленовые листья. Значит, не один он, Никита, шутя, бросал их бомжу в качестве «отступного»…

Листья остро пахли осенью, ветром, костром, пылью дорог, лесом, еще чем-то смутным и горьким, отчего у Никиты вдруг сжало горло.

А потом он засмеялся и зарылся в  охапку листьев лицом, вдыхая аромат ушедшего и вновь обретенного, - запах желтой валюты осени.