Глава 30. Писатель и Богиня

  Покинув салон такси, элегантный мужчина с аккуратно подстриженной бородкой полной формы неспешным шагом направился во двор дома номер тридцать один. Он был просто хорош собой – этакий галантный кавалер в брюках цвета слоновой кости и ослепительно белоснежной сорочке, видневшейся из-под двубортного пиджака, подобранного точно в тон брюкам и перфорированным туфлям – недорогие, в принципе, но достаточно удобные итальянские “Basconi”. В руке – чёрная барсетка с чёрной же фурнитурой, сразу видно, что это не дешёвая поделка, сделано на совесть. Он смотрелся несколько неуместно, наверное, в этом лабиринте мелких построек, делающих двор похожим на площадку для мототриала. Но было видно, что его это никак не волнует. Во второй руке у элегантного мужчины виднелся новенький полиэтиленовый пакет, судя по всему, он нёс там какой-то подарок для хозяев квартиры, в которую собирался зайти.
  Остановившись у крайнего подъезда, элегантный мужчина взял барсетку в ту же руку, что и пакет, и достал из внутреннего кармана пиджака мобильный телефон. Нажал пару кнопок и приложил трубку к уху.
  - Алло, – проговорил он после небольшой паузы. – Тома, добрый вечер, это Павел. Я у твоего подъезда, открой, пожалуйста, дверь. Благодарю, дорогая, я уже иду.
  Открыл дверь подъезда и поднялся на третий этаж. Повернул налево и нажал кнопку звонка. Из-за двери раздался женский голос:
  - Кто там? Павлик, это ты?
  - Да, я. Ты ещё кого-то ждала?
  - Да соседка заходила тут за солью. Ты проходи, – дверь открылась, и элегантная дама в сильно декольтированном бледно-розовом платье впустила того, кого звали Павлом, в коридор. – Здравствуй, Павлик. Как добрался?
  - Превосходно, взял такси и подъехал сюда, – он достал из внутреннего кармана пиджака пухленькую пачку денежных купюр, сложенных вдвое. – Остальное чуть позже.
  - Хорошо, Павлик, спасибо, – Тома, как её называл элегантный бородач, пересчитала пятисотрублёвые купюры с быстротой и тщательностью опытного кассира. – Так что ты там говорил о каком-то «остальном»?
  - Ты жаловалась на то, что не можешь достать «Цимлянское»? – спросил Павел. – Вот, я тебе принёс, там две бутылки, – он вытащил из пакета две бутылки с вином. Тома быстро поставила их в холодильник. – А ты сегодня неплохо выглядишь. Нет, я не говорю, что ты выглядишь плохо, но сегодня… Новое платье?
  - Не совсем, я его надевала уже раза три. Просто я подумала, что оно хорошо подойдёт к моей коже. Я же не пренебрегаю пляжем, Павлик. Женщина должна быть совершенством, это моя первая заповедь.
  - Ты этому соответствуешь, – ответил на это Павел. – Потрясающее платье. Где-то купила?
  - Нет, заказала, я не покупаю платьев в магазинах, там нет того, что я хотела бы. И ты это знаешь.
  - Прости, запамятовал, – ответил Павел. – Голова занята другими вещами. Пишу книгу о Сильвестре, я же говорил. Много работы с материалами. Приходится искать. Интернет, конечно, помогает, но искать в такой свалке – труд адский. Хорошо, находятся русские люди, которым не наплевать на свою историю. Это помогает.
  - А что у тебя не получается, Павлик? – Тамара уже сервировала стол в комнате. – Что ты не можешь найти?
  - Просто нужно побольше подробностей о тех временах. И чем меньше искажений, тем лучше.
  - Ах, да, понимаю, – ответила Тамара на реплику своего собеседника. – Ладно, сейчас попробуем, что за вино ты принёс. 
  - Любимое вино Пушкина, между прочим, – сказал Павел, усаживаясь в кресло. – Не хуже иных французских. Красное игристое – таких ни в какой Франции нет. Да, Тома, никакая Франция, никакая Италия, никакая Германия с этим не идут ни в какое сравнение, можешь поверить мне на слово.
  - Ох, Павлик, – вздохнула Тома, – я непатриотична, ты уж прости меня. Люблю я хорошее “Bordeaux”, это моя слабость, как и арманьяк. И ты ни за что мне не докажешь обратное, это я тебе говорю абсолютно точно. Да, я родилась в России, да, мой прадед был офицером русской армии, который был категорически против большевиков, но я, уж прости меня, люблю французское вино и хорошую итальянскую кухню. Настоящую, Павлик. Я, кстати, заказала нам сюда небольшой ужин на двоих, итальянский. Ты как на это смотришь?
  - Прекрасно, – ответил Павел.
  В этот момент в дверь позвонили. Тамара пошла открывать, вернулась довольная, как только что накормленная кошка. Павел спросил её, что там было, на что она ответила:
  - Нам привезли заказанные блюда. Сейчас я их подогрею, и мы с тобой поужинаем, а между делом поговорим о твоей книге, я тут издательство нашла.
  - Ты о какой книге говоришь, Тома?
  - «Лихач-кудрявич», – ответила Тамара. – Я показала это редактору в издательстве, он хочет с тобой поговорить.
  - Да, стоит об этом поговорить. Интернет, конечно, хорош, но моя аудитория должна читать книги, а не сидеть за компьютером и кормить этих негодяев за океаном.
  - Я тоже не люблю эти железяки, – Тамара открутила проволоку на пробке, аккуратно вытащив её – «Цимлянское» всегда слыло вином достаточно «буйным», а если уж про те добрые старые времена, когда это вино гордо именовалось «Казачьим», то сколько бутылок взорвалось при хранении, это не сосчитаешь. Но тем ценнее были тогда сохранившиеся экземпляры. Сейчас ценителей «Цимлянского» было очень мало, конечно. – Да, ты прав, букет просто потрясающий, я такого никогда не встречала. Настоящее «Цимлянское», не копия.
  - Я же говорю тебе, что ты это со своими французскими винами не сравнишь никогда, Тома.
  - Не знаю, не знаю, Павлик, – ответила Тамара, отпив немного вина. – Да, ты был прав, это превосходно. Ну, во всяком случае, не хуже французских вин.
  - Что и требовалось доказать, как говорили древние.
  - Павлик, – заметила Тамара, – ты сравниваешь вещи из разных категорий, каждая из которых по-своему хороша. И французские вина есть прекрасные, и кубанские, и вот это вот «Цимлянское» тоже недурное вино. Ты попробуй вот этого цыплёнка, – сказала она, кивнув на «Полло Пармиджано». – Отличная вещь.
  Павел занялся поглощением блюда, в то время как Тамара пересела поближе к нему, легонько притронувшись босой ногой к щиколотке. Вдруг вернулась на прежнее место и продолжила:
  - Павлик, а куда ты недавно пропадал? Я тебе пару раз звонила на прошлой неделе, а ты отключил телефон, противный мальчишка. Ну, рассказывай, что случилось.
  - Я выезжал в Новосибирск. Надо было собрать материалы для книги. А у человека нет компьютера. Он же в деревне живёт. А у него очень ценные материалы.
  - А, понятно, – с хитрецой улыбнулась Тамара. – Друг твой?
  - Скажем так, знакомый знакомых. Он просто уже старый, и ему недолго уже жить осталось, вот он мне и рассказал об этой всей истории, что сам знал и видел. Вот и материалы. У этого старика просто отменная память, несмотря на то, что он очень сильно болеет. С постели он уже не встаёт сам, к сожалению.
  - Сколько же лет твоему рассказчику? – спросила Тамара.
  - Сто восемь в июне стукнуло. Кержак он старый. Из тех ещё, крепких, что за веру в Сибирь шли. Я, конечно, раскола не одобряю, сама знаешь, но человек был нужный, всю правду о тех днях поведать мог.
  - А как вы общий язык нашли?
  - Да, за меня, Томочка, дружок мой попросил, казак с Терека, Родионом звать. Он потом поехал домой, а я вот сюда. А телефон отключил, чтобы никто не мешал.
  - Даже я?
  - Прости, но даже ты. Он про тебя не должен был знать, Тома, человек он строгий.
  - Придётся с тобой немного построже сегодня поговорить, Павлик, – проговорила Тамара. – Нехорошо так относиться к женщинам. Всё-таки граф, а такой некрасивый поступок. И вино твоё мало поможет. Женщина, которую ты обожаешь, не должна получать от тебя таких «подарков», как молчащий телефон. Сегодня ты будешь делать то, что я тебе скажу, это искупит твой проступок. Не бойся, мой мальчик, я женщина интеллигентная, ничего отвратительного и грязного, это ниже моего достоинства. Так что сейчас ты покончишь с блюдом и помоешь всю посуду.
  К удивлению кого-нибудь, кто увидел бы подобное в «застеколье» телевизионном, Павел даже не возмутился, хотя ничего не сказал. И оборотов не прибавил. Он ел со вкусом, как и до того момента, когда Тамара решила его наказать. И посуду отправился мыть так же спокойно и безмолвно.
  Когда он вернулся, Тамара сидела в комнате, блаженно закинув свои стройные ножки на банкетку. Лениво так вот пошевеливая пальчиками левой ноги, она глянула на Павла снизу вверх, но это был взгляд отнюдь не подчинённый и обожающий. На писателя смотрела Королева, строгая, но в своей властности не переходящая некую недозволенную грань, за которой началось бы вульгарное SM без какой-либо изюминки.
  - Тома, ну, зачем? – проговорил Павел. – Ты же знаешь, что мне совершенно не нравится эта американская ухватка, ты же интеллигентная русская женщина.
  - Павлик, с этого момента и до утра я для тебя не Тома, а Тамара Георгиевна, и никакого «ты». Это, во-первых. Во-вторых, Павлик, ты меня обидел, а я сказала, что накажу тебя. В-третьих, я не разрешала тебе обсуждать мои поступки и желания. И, наконец, чего хочет женщина, того хочет бог, это будет девиз сегодняшнего вечера. Поэтому для начала я настаиваю на том, чтобы ты немедленно попросил прощения за дерзость и выполнил моё желание без обсуждения.
  - Простите меня, Тамара Георгиевна, – виноватым тоном проговорил писатель. – Каково ваше желание?
  - Павлик, так просят прощения только за грубое слово, а ты обидел меня куда большим – своим невниманием. Ты, как я погляжу, не раскаиваешься в содеянном?
  - Мне неприятно, что я вас обидел. Как я могу загладить вину?
  - Павлик, у меня есть имя. Ты забыл об этом?
  - Нет, Тамара Георгиевна, простите меня.
  - Ладно, на первый раз прощаю. Считай, что я тебя наказала неприятной тебе позой. Но моё желание остаётся в силе, как и то, что я тебе сказала об обращениях ко мне. И пусть этот вечер послужит тебе хорошим уроком. А что я захочу, я сама тебе скажу. И забудь про слово «нет». Мои желания должны быть исполнены беспрекословно и там, где я это сказала. Немедленно, Павлик. И для начала подай мне открытую бутылку вина со стола. Посуда мне не нужна.
  Павел с покорностью подал в руку своей пассии наполовину опустошённую бутылку «Цимлянского», и Тамара встала на банкетку, высоко подобрав подол своего роскошного платья. Павел начал опускаться на пол. Можно было бы без труда заметить, с каким обожанием он смотрит на эти красивые ноги с безупречным педикюром. Это было не просто обожание, сюда примешивалось безудержное желание, и его невозможно было скрыть. Духовность и печаль по Руси умчались во времена, когда Лихач-кудрявич со своей пролётки кричал проходящим: «Пади! Берегись!» Сейчас перед Тамарой стоял просто мужчина, обуянный плотским желанием и забывший написанное в Писании: «Не прелюбы сотвори». И опытный глаз сразу определил бы, что он – не раб, а условия игры принимает, потому что желает получить эту игру, насладиться конечным результатом.
  С грацией, которая заставила бы и легендарную Сальму Хайек побледнеть от зависти, Тамара приподняла правую ногу, согнув её в колене, и направила ступню в лицо сидящему на полу Павлу. Горлышко бутылки коснулось колена, и писатель открыл рот, в который только легонько упёрлись, самые кончики пальчиков, создав своеобразный «жёлоб». Тёмно-вишнёвая струя с некоторым количеством пены потекла в рот Павлу, хотя изрядная её часть не попала по месту назначения, щедро заляпав пятнами элегантный костюм писателя. Терпковатый вкус вина перекрыл вкус обнажённой плоти, когда тёмно-вишнёвые ноготки «утонули» во рту Павла, блаженно закрывшего глаза. Он упоённо сосал эти изящные пальчики, позволив влить в себя всё, что находилось в бутылке.
  - Подай вторую бутылку, – мягким, но не допускающим возражения тоном проговорила Тамара. – Не открывай, я сделаю это сама. Не бойся, я держу платье. Я надела его для тебя… А теперь на место. Ты должен выпить всё это, – она мотнула ещё не откупоренной бутылкой, – с моих ног. Это не обсуждается. А вино, Павлик, у меня ещё есть, отличное мозельское. Тебе понравится… Не обсуждай мои желания, я этого хочу. А сейчас открой рот, я не закончила.
  На сей раз она приподняла левую ногу. Павел открыл рот, и Тамара без лишних предисловий втолкнула туда сразу три пальчика, при этом откручивая проволоку с абсолютной невозмутимостью. Пробка громко выстрелила в потолок, и на писателя вылился фонтан пены, а следом обильная струя вишнёвого цвета потекла по гладкой, загорелой голени, которой могла бы позавидовать и совсем юная девчонка. Вся передняя часть роскошного костюма цвета слоновой кости была залита вином, как будто в Павла угодила разрывная пуля, но он даже не обращал на это внимания, подаваясь вперёд и глубоко забирая в рот ножку своей пассии, которая всё это время вливала в Павла принесённое им вино. Это был кадр, по сравнению с которым легендарная сцена из «От заката до рассвета» могла бы и померкнуть – словно в мир вернулась легендарная Лукреция Борджиа, которая любила устраивать разгульные пиры, на которых появлялась босая, а счастливчики, удостоенные её благосклонного внимания получали в виде особого расположения порцию вина, которое им приходилось слизывать со ступней легендарной «тайной властительницы». Элегантная аристократка с королевским достоинством. И внизу – лукавый писатель, который воспевает подвиг жестоко казнённого священника, скрывая за фасадом ревнителя Руси любителя изысканных, даже декадентских наслаждений.
  Вино было выпито. В бутылке осталось совсем немного пены, и Тамара посмотрела на своего любовника с видом полного превосходства.
  - Я так вижу, Павлик, что для тебя это была награда. Это неважно. Вино было превосходно, ты был прав. И прости меня, я испортила твой прекрасный костюм… Где, кстати, ты его покупал?
  - В «Триумфе», на первом этаже, в “Macintosh”. Очень дорогая одежда, Тамара Георгиевна.
  - Ну, прости, мой мальчик, ты постарался для меня, а я этого не оценила. Но тебе же понравилось?
  - Да, Тамара Георгиевна.
  - Расслабься, – Тамара заразительно рассмеялась. – Ты меня побаловал. А почему ты левую ножку не сосал?
  - Неудобно. Ты же не Золушка, Тома, прости меня за прямоту. Пойми правильно, у тебя божественные ноги, но мне просто неудобно так.
  - Ах, так, – Тамара состроила обиженную мордочку. – Ты юлишь, а мои ножки для тебя слишком крупные. Павлик, всего лишь сороковой размер. Немедленно извинись, иначе я очень обижусь на тебя.
  - Тебе опять будет мало слов.
  - Твой язычок, Павлик, можно использовать по назначению. Скажи, разве вино было плохим?
  - Прекрасное вино, ты сама с этим согласилась.
  - Ну, а я сама, мой мальчик, скажи мне, я вкусная?
  - Ты – да. И вина не надо.
  - Но соус был неплох, разве нет?
  - Это было божественно, Тома, нектар и амброзия.
  - Павлик, а там немного осталось. Хочешь?
  Ответа не последовало. На уровне слов. Писатель быстро склонился к ногам Тамары и осыпал их неистовыми поцелуями от ноготков до щиколоток, охотно пустив в ход и язык. Тамара повернулась спиной к Павлу и поставила одну ногу на носок. Писатель покрыл не менее неистовыми, чем в предыдущий момент, поцелуями её аккуратно обработанную пятку, спустился вниз и просто погрузился в наслаждение. А потом начал подниматься вверх, вылизывая Тамаре голени, на которых ещё оставались следы от вина. 
  - Понравилось? – Тамара рассмеялась, сев на корточки.
  - Ты ещё спрашиваешь, – Павел с некоторой досадой глянул на облитый вином костюм. – Я не переношу этого вшивого итальяшку, да и эту… Но от тебя я это приму всегда, Тома. А какие у тебя нежные ножки – шёлк просто.
  - Павлик, дорогой, быстренько, не обсуждая, снимай свой костюм и неси в ванную, я его положу в стирку, пока вино не въелось. А я пока прихорошусь чуть-чуть и сменю платье, а то и оно запачкалось. Да и ножки надо сполоснуть. Не хочу, чтобы они были липкие и грязные… Павлик, в ванную – и немедленно разденься. Халатик я тебе там сейчас повешу. Можешь немного сполоснуться. Иди, иди, я не люблю по сто раз повторять одно и то же.
  Павел повиновался. А ведь, в принципе, Тамара была права – вино въестся в ткань, и костюм исправит только недешёвая в нынешнее время химчистка. И неизвестно, как такая ткань сохранится после химчистки. Он разделся и покорно принял от Тамары какой-то недешёвого вида красный халат, видимо, японский. Облачился в него и пошёл обратно в комнату. В зал, точнее. В спальню он не заходил. Да и незачем было.
  А Тамара меж тем сбросила своё платье, сполоснула ноги и облачилась в брючный костюм китайского покроя, а волосы распустила – они у неё смотрелись ничуть не хуже, чем у молоденькой. Получилась немного западная дама из актёров, экстравагантная и взбалмошная. Фиолетовый и золото – это было выигрышным сочетанием, и то, что традиционные войлочные тапочки отсутствовали, а ножки у Тамары были для китайца не ахти (крупноваты), не делало её хуже. Она глянула на себя в зеркало – не Маргарита Николавна опосля крему дьявольского, но и так хороша, не хуже музы прославленного Мастера. Пора было явиться к своему Мастеру, который сейчас ждал в зале. Нет, ещё на кухню, чтобы достать зелёную бутылку с мозельским – вечер ещё не кончился. А ночь предполагалась бурная.
  Тамара зашла в комнату. Павел сидел в ожидании. Он был несколько неуклюжим в этом кимонообразном халате, на себя не слишком похож. Со своей бородой и во всём этом виде он больше походил на плохую пародию на сенсея, чем на автора книг о русской старине и времени, когда в Петербурге был царь. Тамара даже рассмеялась, когда увидела эту картину.
  - Что ты развеселилась? – спросил Павел.
  - Ты такой смешной, – проговорила в ответ на это Тамара. – И такой серьёзный. О чём задумался?
  - Да так, я же ищу материалы об архиепископе Сильвестре, а их попадается очень мало хороших.
  - Это о каком Сильвестре ты говоришь? – Тамара села рядом.
  - Ольшевском.
  - Не горюй, я поищу тебе материалы, где смогу. Только это не бесплатно. Денег не возьму, плату хочу прямо сейчас. Ты ведь не закончил с моими ногами, дорогой, – она с какой-то просто демонстративной дерзостью закинула ноги на грудь устроившегося на диване Павла. – Ты умеешь делать мне хорошо…
  Павел сполз немного назад, чтобы ноги Тамары оказались немного выше – щиколотки примерно на уровне плеч. Тамара обаятельно улыбнулась и слегка поджала пальчики, чтобы мягко, но достаточно настойчиво ввести их в губы своего «непослушного мальчишки», как она частенько называла Павла, хотя годилась она ему по возрасту, скорее, в старшие сёстры, чем в матери – всего лишь сорок четыре на прошлой неделе исполнилось. Павел не отверг просьбу – напротив, принял с потрясающей готовностью, не несущей в себе ни следа рабской покорности, которую можно было бы представить умом обычного человека. Это была  страсть, это была похоть, которая не имела ничего общего с рабством, поскольку главным желанием здесь была не покорность и принадлежность,  а стремление обладать, получать желаемое. И это сейчас выливалось в упоённое вылизывание голой плоти, к вкусу которой уже не примешивался терпковатый вкус «Цимлянского», остатки которого даже не были смыты с пола, хотя туда вина попало не так много – большая часть впиталась в ткань костюма, сейчас отправленного в стирку, пока вино ещё не въелось в волокна. Тамара прикрыла глаза, принимая переходящую в страсть нежность своего кавалера, припавшего к её ногам с таким неистовством, которое очень сложно было бы описать простыми словами.
  - Иди сюда, – Тамара сменила позу, прикоснувшись губами к приоткрытому рту Павла, который не успел отойти от своего неистовства. – Горю от нетерпения…
  Свет, пусть даже и приглушённый, продолжал гореть, но тем, кто находился в комнате, это было безразлично. Они были с головой погружены в океан страсти, которая просто растворила все мысли и чувства, которые были до этого…