О тетралогии Рихарда Вагнера

Владимир Романовский, автор книг «Добронега», «Хольмгард», «Польское Наследство», «Русский Боевик», «Америка как есть» и других.

Также автор видеоповести «Техасский Оперный Семинар» и видеорассказа «Пиковая Дама Петра Чайковского».


ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ «СКАНДАЛЬНЫЕ ПУТЕВОДИТЕЛИ»



2. О ТЕТРАЛОГИИ ВАГНЕРА "КОЛЬЦО НИБЕЛУНГА"
      
       Сейчас я кое-что расскажу, интересное. А то все чехи да чехи.
      
       О "Кольце Нибелунга" писали в свое время Шоу и Толстой. Шоу писал подробно, но очень увлекся аллегориями, которые он якобы обнаружил у Вагнера в этой вещи. А Толстой известно, что за человек. Если не о своем - значит, появляются многочисленные "зачем-то" и "почему-то", и сюжет Кольца (четыре оперы, первая два с половиной часа, остальные по пять) он дает на одной странице. Это замечательно. А только глупо.
      
       "Кольцо Нибелунга" есть лучшее, что дал на сегодняшний день оперный жанр, с этим, увы, ничего сделать нельзя. Несмотря на великое множество музыкальных ошибок и несуразностей, вещь сия настолько великая, что критиковать - себе дороже, придираться не тянет абсолютно.
      
       И очень сложна для понимания. Нужно много услышать музыки, прежде чем за нее, голубушку, браться. И есть скучные места. Это, когда Вагнер следует не вдохновению, а собственной музыкальной теории, считая, что хоть и скучно, а нужно. Ни к чему хорошему такой подход ни разу никого еще не привел, ни в одном жанре. Поэтому есть в "Кольце" целые сцены, которые можно было бы просто выбросить - вот только неизвестно, где еще посыплется, если без них. Гармония - вещь нежная.
      
       К чему это я? А. Познакомить почтенное собрание с сюжетом великого произведения.
      
       Ну-с, часть первая.
      
      
      
      
      
      ЗОЛОТО РЕЙНА.
      
      
      
       А было, стало быть, так. Жили-были боги. Заметим, что у Вагнера почти, но не совсем в соответствии со скандинавским и северно-германским мифологическим творчеством, боги - не совсем то, что у греков. Они не есть боги в сегодняшнем понимании слова. Они просто очень могущественные существа.
      
       Да, так вот, жили они себе, жили, но потом главному из них, по имени Вотан (он же Один) пришло в голову, что неплохо было бы обзавестись резиденцией, приличествующей положению. А надо сказать, что женат он был на некой Фрике, тоже богине, и в свое время для того, чтобы жениться на ней, пожертвовал свой глаз в количестве одного экземпляра и теперь носит повязку. А в руке копье. Представляете себе. И вот он решает строить резиденцию. Но понимает, что планировать - одно, а строить - другое. И что вообще ему как-то не к лицу. И зовет к себе другого бога, по имени Логе.
      
       Логе - бог огня. Это очень важно для последующих событий.
      
       Логе отличается от всех других богов тем, что он бестелесный. Чистая, стало быть, энергия. И если кому-нибудь из остальных Вотан может треснуть по уху, чтоб не шибко буйствовали, Логе он ничего не может сделать. Тем не менее, Логе делает вид, что подчиняется.
      
       Тут, кстати, надо отметить - очень много искали у Вагнера, в связи с его статьей "Евреи в Искусстве", персонажи . . . ну, в общем, под видом кого он вывел в Кольце евреев. И многие склонялись к выводу, что Логе. Или Миме. Или Альберих. На самом деле, все это глупости, евреев в Кольце нет. Ни одного. Я считал.
      
      Так вот, когда у Логе спрашивают совета, он всегда этому радуется. Вообще, у Логе неплохое чувство юмора. И вот Логе говорит Вотану - да в чем же дело? Вон у тебя два великана под боком живут, ты бы их и нанял. Они тебе такой дворец отгрохают! По твоим же планам. Они работящие.
      
       И вот Вотан просит великанов прибыть. И они прибывают. И говорят - ну? А Вотан им - вот планы, так не построили бы вы мне чего-нибудь в этом роде? Великаны посмотрели, почесали репу, и сказали - отчего ж не построить. Построим. А только за бесплатно работать не согласны, херр Вотан. А чего вам надо в виде платы? спрашивает Вотан. А вот, говорят великаны, девушка у вас тут есть одна. Крррррасивая. Из богинь. Ты нам ее дай. По окончании постройки. Вотан удивился, говорит - а вам она зачем? Ну, великаны засмущались, ножкой сделали, головы повесили, покраснели, и говорят, - ну, как же . . . найдем уж, зачем . . . разберемся . . . там видно будет . . .
      
       А надо сказать, что девушка была не просто девушка, а богиня молодости, и были у нее молодильные яблоки, благодаря которым боги не старились. Что-то там было в этих яблоках, какая-то смесь, способствующая правильной регенерации клеток. Без потери потенциала. Никто не знал, какая именно, да и не до того было. Тут Вагнер из двух богинь делает одну, но мы ему простим.
      
       Вагнер - один из очень немногих композиторов, писавших свои собственные либретто. Никому не доверял. Брал на себя ответственность за всю драматургию, стало быть. И правильно делал. Это не всем дано, из композиторов, но ему это явно было дано. Это он молодец. Германский и скандинавский эпосы компоновал, как ему хотелось. И получилось здорово.
      
       В общем, Вотан поворачивается к Логе и говорит - не угодно ли? Как же мы этим громилам бабу-то отдадим, ведь мы без нее состаримся и поседеем на х(непеч.)й, а то ведь и помрем еще! Нехорошо. А Логе ему на это - слушай, ты главное добейся, чтоб они построили, а я потом чего-нибудь придумаю. Что именно? спрашивает Вотан. Ну, говорит Логе, придерусь к чему-нибудь . . . Скажу - эк вы фасад какой неказистый возвели, совсем не по плану. Ну, санузел в левом флигеле не фурыжит. Мало ли что! Найду уж, к чему придраться. И сделается, стало быть, нарушение контракта с ихней стороны. И погоним их в шею, пролетариев немытых, а сами заживем во дворце припеваючи. Главное ведь что? Главное назвать дворец. Вотан говорит - Валхалла. Логе говорит - а чего, звучит. Ну так вот, соглашайся.
      
       Вотан соглашается. И чудики эти, пролетарии, начинают строить Валхаллу.
      
       А между тем (с этого, кстати, опера начинается, но я для ясности сцены меняю местами, потому что то, что оправдывает себя в музыке, совершенно не годится для такого вот описания) на дне великой реки Рейн (это она сегодня - мутная лужа, понастроили заводов, скоты, а раньше была очень даже величественная) лежит большая куча золота самой лучшей пробы. Собственно, пробы нет, потому что просто так лежит, в первозданном виде. И стерегут эту гору золота русалки (Толстой подчеркивает - какие-то русалки зачем-то стерегут какое-то золото). А русалки, естественно, дуры. Не в том смысле, что вот мол, бабы-дуры, а дуры на самом деле. Но веселые. И легкомысленные. Вроде Жан-Жака Руссо.
      
       А по соседству живет в подземных горных туннелях, типа рудников, некто Альберих. Это такой гном из племени Нибелунгов. У него еще брат есть, но это совершенно не важно сейчас. И вот он такой - непутевый, глуповатый, неказистый, и никто его не любит. Он сам тоже никого не любит. В общем, гад. Стяжатель и пакостник. И вот ковыляет он к Рейну. Видит - как это она, речка, течет, сволочь. И так противно ему стало - хоть плюй в нее, гадину! Ишь как. И птички мерзкие чирикают, и небо подлючее - вон какое синее. Экология кругом, одним словом. Свинство. И видит он - русалки. Ну и ныряет себе в воду, чтоб с ними поговорить.
      
       Первая сцена происходит под водой. На сцене в Мете это очень здорово сделано, хоть я первую-то часть (т.е. Золото Рейна) не шибко жалую, не люблю. Не нравится, в музыкальном смысле. Смурная какая-то.
      
       Ну, видит он русалок и, естественно, хочет с ними пое(непеч.)ться, а они как заржут! Ты, говорят, в зеркало-то давно смотрел, козел? Ишь чего придумал. Озорник.
      
       И тут он видит золото. И абсолютно едет мозгами. Лично я к виду золота равнодушен, но видел, как на многих действует. И говорит он - а не взять ли мне всю эту гору себе? А русалки опять ржут. И говорят - нельзя, не сможешь. Он говорит - это еще почему? А они ему - так ведь, взять это золото может только тот, кто проклянет любовь. А проклясть любовь может только тот, кому она не нужна. А таких не бывает. Альберих и бровью не повел. Ну, говорит, тогда вот что. Тогда я проклинаю любовь, дружбу, и вообще. Навсегда. За ненадобностью. Они, русалки, рты пооткрывали, а он все золото себе забрал и язык им показал. И расписки не оставил.
      
       А золота было - видимо-невидимо. Тот еще тоннаж, небось несколько ходок сделал. А только стал он после этого как есть самый богатый чудак на всем свете.
      
       А меж тем, Валхаллу построили, и два великана приползли к Вотану получать по счетам. Ну, Вотан надеется на придирки Логе. Логе сбегал, обсмотрел, возвращается, и говорит . . . Знаешь, Вотан . . . как бы тебе это сказать . . . Б(непеч.)дь, говорит, не знаю даже . . . Все честь по чести! Не к чему придираться! Идеально все. И санузлы, и библиотека, и камины, и спальни, и курительные. И фундамент. И крыша. И несущие конструкции. И проводка. И контрфорсы. Все, одним словом, на месте. И уж не знаю, чего тебе сказать.
      
       Вотан занервничал. Поскольку придется отдавать девушку. Поскольку с великанами не шутят.
      
       И говорит он великанам - а вы, того . . . не хотели бы чего-нибудь вместо нее? Ну, заменить чем-нибудь? А они - да ты что, благодетель. Да ведь уговаривались же. А он - да ведь подохнем все к свиньям. А они - ну, уж это твоя проблема. Девушку давай. Прямо счас. Пролетарии ведь какой народ - как в голову вобьют себе чего-нибудь, так все. Трава не расти. Вотан говорит - братишки, войдите в положение, назовите цену. Хотите золота? Будет золото. Они говорят - а сколько? Поскольку известно, что пролетарии они только в коммунистической мифологии люди чистые, а на самом деле так же продажны, как все. Вотан им - много. И открывает сундук. Они посмотрели сначала на золото, а потом на девушку. И говорят - нет, не сходится. Он говорит - да вы что! А они - да видишь ли, мы б и рады сделать уступку, мы ж с понятием . . . Видим, что нужна тебе девушка. Но - не можем, пока ее видим, голубушку. Уж больно хороша. А ты нам дай столько золота, чтоб этим золотом можно было ее всю закрыть. С ног до чайника. И тогда, не видя ее, а видя только золото мы, чего доброго, и согласимся.
      
       Ну вот . . . говорит Вотан. Где ж я столько возьму? А Логе ему на ухо - не спеши. Где столько взять - я знаю. У Альбериха. У него есть. Много. Больше, чем нужно. Пойдем теперь к нему, а эти громилы нехай здесь постоят, им все равно. Вотан говорит - согласен.
      
       И вот идут они к Альбериху, Вотан и Логе, в горное подземелье. А там молоточки об наковальни - тут-тук-тук . . . О лейтмотивах потом расскажу . . .
      
       И вот видят они - много-много цехов, и везде работают нибелунги, куют чего-то. И сидит Альберих в роскошном кресле, нога на ногу, халат шелковый, в руке сигара. Портрет Мари-Антуанетт над камином. Стерео играет красивую и изящную мелодию Шостаковича, написанную Шубертом. И говорит - а, здрасте, вот кого не ждали. Вы, стало быть, Вотан, а вы Логе. Ну, что ж, почет да здравие, а вам, собственно, чего? Поскольку я теперь самый богатый чудак в мире, и богатство свое преумножаю, занятость у меня выше крыши, так что выкладывайте, чего надо, и убирайтесь. А сам, между прочим, побаивается. Все-таки Вотан.
      
       А Вотан не знает, чего сказать. Говорить - отдавай золото! Глупо как-то. Ну и поворачивается он к Логе. А тот улыбается. Вообще, Логе забавляет все в этом мире. Он кивает Вотану, и говорит - придумаем. И поворачивается к Альбериху.
      
       Ну, говорит, богат-то ты богат, а вот кто тебе столько власти дал, что на тебя народ работает? Альберих говорит - известно кто. Золото. Есть у меня брат Миме, искусный кузнец. Из некоторой части всего этого золота он мне смастерил две роскошных вещи. Первая - кольцо. Вот то, что у меня на пальце. Оно дает власть над всем миром. Это такой как бы символ. А вторая вещь - вот, видите, корона. Из того же золота. Если ее наденешь, она может, во-первых, сделать тебя невидимым, а во-вторых, превратить по желанию в какого-нибудь зверя.
      
       Логе говорит, сдерживая хихиканье - а не продемонстрируешь ли, мил человек? Альберих говорит - а чего, можно. И вот он напяливает на себя корону и превращается в дракона. Вотан смотрит на все это мрачно, а Логе, сдерживая смех, кричит - Ой, как страшно! Ой, как ты меня напугал! Ай! Ой, нет, не могу смотреть, убегу! Слушай, Альберих, а нельзя ли, гостеприимства ради превратиться во что-нибудь более нейтральное и не такое страшное. Ну, типа лягушки, что ли. Сделай одолжение, а то мы так озвереем от страху совсем.
      
       А чего, могу, говорит Альберих, и превращается в лягушку. Тут Логе с Вотаном его - хвать! И волокут наружу. Там с него снимается кольцо. И корона. После чего Вотан говорит назидательно - золото получено тобой незаконно, сп(непеч.)здил у русалок, да еще и любовь проклял. Ну и мы его сейчас конфискуем. Альберих понимает, что деться некуда, и кивает покорно. И Вотан с Логе золото уносят.
      
       И несут его к двум великанам. А там, на лужайке, уже все боги собрались, и дрожат. Фрика мужа - Вотана - ждет, чтоб пилить за легкомыслие и безответственность. Потому что все уже постарели лет на двадцать, с момента как великаны девушку держат. Ну, говорит Вотан, предъявляйте девушку. Великаны предъявляют. И Вотан с Логе начинают накладывать вокруг нее золото. И получается неплохо. А только вот дырка осталась - часть девушки видна. Чем бы ее заделать? Великаны говорят - видим, и отдать ее поэтому не можем. Уж очень притягательна, врожденный шарм. Вотан, поскрипев, заделывает дырку короной. А, нет, говорят великаны. Вон еще дырка - маленькая совсем, но через нее виден глаз девицы. Не могем. Вотан говорит - Логе, ну, переложи как-нибудь золото, что ли . . . Переиначь . . . убери дырку. Логе и так, и сяк - ничего не выходит, виден глаз. Тогда Вотан, вздохнув, снимает с пальца то самое кольцо, от которого, якобы, власть над миром. И заделывает им дырку. И великаны согласны.
      
       Боги получают девушку назад, а великаны тащат золото себе.
      
       На самом деле, оно им, это золото, решительно не нужно - практического применения ему нет никакого. Но они ж пролетарии, мало чего соображают. И начинают его делить. У себя дома. Делят, делят, и все не так. Тогда они начинают драться. И один из них, естественно, попадает лишний раз брату по уху. И насмерть. После чего все золото - его, но что с ним делать, он по-прежнему не знает. Тупой. И вот он находит большую пещеру. Складывает туда все это золото. Отдельно кладет кольцо. Надевает корону. Превращается в дракона, ложится пузом на кольцо - у самого входа в пещеру ложится, чтоб никто не проник - и засыпает. И спит много лет. Такое вот применение нашел золоту.
      
       А боги меж тем, под предводительством Вотана, поднимаются по склону к себе на Валхаллу. И радуга в полнеба. И отдельно стоит Логе, решая - идти с ними, козлами, или нет? Или я сам по себе? И решает - пойду с ними, пока что. А там видно будет.
      
       Такая вот первая часть, под названием Золото Рейна. Надеюсь, всем понравилось.
      
       Придется пару слов сказать о музыке, но вы все равно не пропускайте, это интересно.
      
       Мелодический дар у Вагнера был большой. Не такой большой, как у Верди, может быть, или как у Кальмана. Но в меру большой. Законченных мелодий у него полно. В том числе и в Кольце.
      
       Задолго до "Кольца", Вагнер создал для своих личных целей концепцию музыкальной драмы, в кою обязательным элементом вошла система лейтмотивов. Лейтмотив есть музыкальная фраза - порой длинная, но всегда короче, чем собственно мелодия.
      
       Самый избитый (и мне очень не нравится, но привожу, потому что все знают . . . ) пример лейтмотива - начало Пятой Симфонии Бетховена. Та-та-та-ТААААА. Другое дело, что из одного лейтмотива не след делать целую часть симфонии. Но пусть это остается на совести Бетховена и его поклонников. А мы последуем за Вагнером.
      
       Каждому персонажу в "Кольце" (и нескольким важным для сюжета предметам) Вагнер придумал свои лейтмотивы. То есть, присутствие лейтмотива в музыке напоминает зрителю, о ком, или о чем, идет речь. На две сотни лейтмотивов затягивает "Кольцо". Иногда Вагнер, по прихоти, развивает лейтмотив в целую законченную мелодию.
      
       В первой части ("Золото Рейна") намечены несколько лейтмотивов, а самым красивым и точным я бы, пожалуй, назвал лейтмотив Логе. Игривый огонь такой. Не передать, не описать - следует слушать . . .
      
       Итак.
      
      
      
      
      
      ВАЛЬКИРИЯ.
      
      
      
       Прошло много лет, стало быть. Вотан уже не молодой, яростный и наглый, а - умудренный вполне жизнью человек средних лет, а с мудростью, как известно, приходит и доброта, и характер делается лучше. Ну и вкусы меняются.
      
       Он начинает спрашивать советов у людей действительно компетентных в этом плане (в отличие от Логе). Так, живет такая дама под землей, и он ее вызывает оттуда время от времени . . . а вот была ли она его любовницей, не помню . . . а раз не помню, значит не суть важно . . . впрочем, может быть, именно от нее валькирии и появились . . . ) И она видит прошлое и будущее. И Вотан иногда с ней советуется.
      
       Костюм он сменил. Повязка на глазу и копье - при нем, естественно, но теперь он носит черное до полу - балахон такой. Ничего, ему идет.
      
       И, стало быть, прижил он на стороне девять дочерей. Может, именно от этой дамы. Во всяком случае, от бессмертного существа, поскольку они, девушки - бессмертны сами. И зовут их валькирии. И есть у него любимая дочь среди них, и зовут ее Брунгильда. Красивая такая, кровь с молоком, в глазах огонь.
      
       А занятие у девушек такое - летают они на своих крылатых конях над полем боя. Все равно каким. И души убитых солдат подбирают, кидают поперек седла, и доставляют на Валхаллу.
      
       Кстати, в оригинальном эпосе, по некоторым версиям, они еще и указывают копьем, в полете над полем, какие из солдат должны упасть. Но Вагнер это дело проигнорировал, и правильно сделал.
      
       Фрика, жена Вотана, в полном восторге от побочного выводка, сами понимаете. Пилит она Вотана постоянно за это дело. И устал он от нее - сил никаких нет.
      
       Но поскольку миром он, несмотря на отсутствие кольца, все-таки владеет, и даже придумал этому миру законы, которым сам обещал следовать и следить за выполнением, то есть у него и предлог смыться куда-нибудь от Фрики. Мол, пошел, посмотрю как там мои законы выполняются. И лет на пятнадцать исчезает. А то совсем запилила, сволочь.
      
       И тут как-то посоветовался он со своей подземной прорицательницей. И сказала она ему совершенно потрясающие вещи, и он о них поведал Фрике. Просто по привычке - делюсь, мол, с любимой женой. По-доброму. А она, естественно, слушает, и думает, к чему бы мне прицепиться. И говорит он, между прочим - а если законы, которые я создал, не будут соблюдаться, погибнем все. Вместе с Валхаллой. Такое вот предсказание. Фига себе!
      
       Фрика, естественно, рвет и мечет. Эх, говорит, погубил ты нас всех. Ведь знаю я тебя. Ведь знаю я всех. Ни фига не сможешь ты следить, чтобы они выполнялись, законы твои сраные. И сам выполнять не будешь. А еще в балахоне.
      
       И так она ему остоп(непеч.)здила, что пошел он на землю - следить. И, следя, нашел себе на земле вполне приличного вида женщину. И полюбил он ее не так чтобы очень сильно, но двух детей она ему родила - мальчика и девочку. Поскольку сама была смертная, то и потомство вышло - смертное, несмотря на папу.
      
       Фрика об этом тут же, конечно, пронюхала. Ей же целый день делать нечего, она ж хранительница семейного очага, а чего его хранить, очаг, он и сам сохранится. Вот и шпионит по чем зря. И дошпионилась до обнаружения еще одного комплекта побочного потомства. Ну, валькирий она терпит - все-таки равные ей, бессмертные. А вот этих-то двух . . . Ну, для начала, мать их она извела. Не помню, не то превратила во что-то, не то еще чего. А Вотану сказала - твои ж законы выполняю. Она их, любовница твоя, нарушила, переспав с тобой, вот я ее и наказала. А то всем фини. По-фински - кайки.
      
       Ну, Вотан быстро принял меры. А может, его любовница, перед наказанием. Одним словом, дети спаслись - вскормила их волчица. Отсюда их будущее прозвище - Волчата. Мальчика звали Зигмунд, а девочку - Зиглинда.
      
       Вотан через два года девочку определил в какое-то селение, отдал на воспитание. А мальчика в другое. И такая его тоска взяла, что решил он в конце концов мальчика воспитывать сам. И пришел в селение, в балахоне, в повязке, с копьем. Его спросили - ты кто? А он говорит - Странник. И с тех пор стали его звать на земле - Странник.
      
       И стал Странник воспитывать Зигмунда. Нянчил, пеленки стирал, кормил, языкам учил, а после и охоте, и верховой езде, и рыбной ловле, и даже агрикультуре. И истории. И - привязался к пацану. И стало ему страшно, Вотану-Страннику, потому что сообразил он вдруг, что никого и ничего никогда не любил в этой жизни, а мальчишку любит - сил нет. Единственный. Любимый.
      
       Фрика, меж тем, все это разузнала, и по возвращении Вотана на Валхаллу закатила ему такой скандал, что баллов девять точно где-нибудь на Филиппинах было. Тебе этих дур твоих мало, кричала, так еще и смертных нажил, да одного из них даже воспитать взялся - воспитатель х(непеч.)ев! Это так-то ты законы выполняешь? Так ведь погибнем все! Бабник ты, вот что.
      
       Меж тем любимая дочь Брунгильда присматривала за юным Зигмундом в отсутствии папы. Ну, людям не очень показывалась, а ему - да. Сестренка все-таки. И вырос он красивым и стройным. Не очень умным, но доблестным. Плюс к тому - иконокласт, каких свет не видывал. И о том, кто его папа, даже не подозревал. Ну, Странник и Странник. Подумаешь.
      
       А только, когда было ему лет восемнадцать-девятнадцать, решили его местные жители побить. Кажется, их Фрика подначивала. Впрочем, не помню. В общем, жуткая несправедливость. И пришлось ему бежать из села.
      
       А сестру его единоутробную Зиглинду меж тем за муж выдают в ее селении, где она воспитывалась. Причем, считается она девушкой второго сорта, поскольку неизвестно, кто у нее отец и мать. И все ее презирают. И муж ее будущий не шибко спрашивает ее согласия. Говорит - будешь со мной жить. Бить я тебя буду не то, чтоб сильно, но так, для профилактики. Так что смотри, веди себя хорошо. И играют свадьбу.
      
       А на свадьбу является Странник. Посмотрел он на все это дело, высказался. Они его там побить хотели, но он только посмеялся, потом молнию одну метнул, для поддержания престижа. И меч вытащил красивый. Все и отступили. Ну мол его, вон сердитый какой. С повязкой. Пират, небось. Флибустьер.
      
       А он к Зиглинде подошел и говорит - видишь меч? У него есть собственное имя, у этого меча. Сейчас мы его пристроим куда-нибудь . . . Огляделся по сторонам. А надо сказать, что дом был построен - как у Одиссея спальня. Целый живой дуб был - центральная несущая конструкция, так посреди холла и стоял. И вот Странник подходит к дубу и с размаху всаживает в него меч - по рукоятку. И говорит Зиглинде - кто этот меч вытащит, тот тебя и освободит. Может быть.
      
       И ушел.
      
       Тут гости набросились на меч, пытались тащить. Ни фига у них не вышло, естественно. Потом напились, как свиньи, подрались слегка за неимением другого дивертисмента, и разошлись по домам поддерживать культуру и цивилизацию. Муж с Зиглиндой пошли наверх в спальню. Муж захрапел сразу от избытка чувств, а Зиглинда спустилась в холл - погрустить. И слышит - стук. Идет она к двери, открывает. Стоит там юноша, весь мокрый от дождика, носом шмыгает. Говорит - хозяйка, пусти обогреться и дай пить. Ну и пожрать, если найдется. А нет - так нет. Она его впустила. Тут муж очухался, спустился, посмотрел на все это дело, и говорит - пить ему принеси. А только чтоб никаких амуров, а то я тебя так стукну, забудешь что нынче - завтра или четверг. А его попишу в натуре.
      
       И вот они вышли, а Зигмунд (а это был именно он) остался себе в холле. Сидит, скучает. Синяки пересчитывает. И видит - торчит рукоять из дуба. И думает - а не тот ли это меч, о котором мне отец рассказывал как-то? Если тот, то называется он . . .
      
       По-немецки - Notung. По-английски - Needful. По-русски . . . ну, скажем, Приходящий На Помощь В Беде. Типа.
      
       . . . называется он Нотунг. И те, кто им сражается - непобедимы. Э! Да ведь я могу теперь стать непобедимым. Надо только вытащить его из дуба.
      
       У Нотунга есть свой лейтмотив, очень торжественный, и он в этот момент у Вагнера начинает сверкать - и сам меч, и лейтмотив.
      
       Зигмунд протягивает руку и преспокойно вытаскивает его из ствола. Без видимых усилий. Не потому, что сильный, а потому, что меч именно ему и предназначен.
      
       И тут спускается в холл Зиглинда и рассказывает ему свою историю. А он ей - свою. И, пораскинув мозгами, соображают они, кто они такие.
      
       И Зигмунд, в порыве жалости, любви, ярости и восторга кричит - уйдешь со мной! Прямо сейчас! Ты - моя сестра, но я тебя сделаю своей женой! Бежим!
      
       И, знаете, она не против. И они убегают. В лес.
      
       И Фрика об этом узнает. У нее ж сеть шпионская кругом. И приходит супруга вождя в совершенно неописуемое настроение. И будит Вотана. И объясняет ему, кто он есть.
      
       Вотан хватается за голову. Тут еще, к общему счастью, вбегает Брунгильда - только что с поля боя, после смены, значит, мокрая вся, волосы растрепаны. Радуется, целует папу. Фрика на нее тоже орет.
      
       Брунгильда защищает отца - почему, говорит, вам, мадам, не нравится все, что красиво и хорошо? Фрика кричит, что если по ее, брунгильдову, мнению, увод чужой жены и кровосмесительство хорошо, то она прямо не знает, чего ей делать. Баллов одиннадцать точно. Грозы и наводнения по всему шару.
      
       Вотан кивает, сознавая и понимая, что ему следует делать. Фрика выходит, а он поворачивается к Брунгильде. Та ему сообщает, что у Зигмунда и Зиглинды будет ребенок. И что что бы они тут с Фрикой не придумали, какую бы мерзость ни сочинили, все это будет свинство. Вотан говорит, а ну, погоди тут. И идет советоваться со своей подземной дамой.
      
       А та ему говорит, что если у Зигмунда и Зиглинды родится сын, он погубит Валхаллу и богов. Внучек.
      
       Вотан еще раз хватается за голову и бежит обратно на Валхаллу. И говорит дочери - слушай, Брунгильда, что бы я не сделал, ты не вмешивайся, поняла? Потому что на то есть моя отцовская воля, в конце концов! Я тебя очень люблю, но если будешь кого-нибудь спасать и защищать, мало тебе не покажется. Она чего-то ворчит в ответ но, вроде бы, не спорит. И уходит, хлопнув дверью и помянув Фрику нехорошим словом. Копье свое бросает в передней на пол так, что четыре окна вылетают на х(непеч.)й, и сестрички ее кидаются врассыпную, прыгают на коней и улетают - лучше поле боя, чем такое вот.
      
       А Вотан, между тем, идет на землю. Медленно. Потому что не хочется. И приходит он к обманутому мужу. И говорит ему, помедлив и сквозь зубы, где найти Зигмунда с Зиглиндой. Обманутый муж дико радуется, вооружается до глаз, и скачет туда. Мальчишку, мол, порешу на месте, а бабе моей от меня ох как достанется за такие дела.
      
       Зиглинда беременна, между тем. Спит в шалаше. Зигмунд за ней ухаживает. Прилетает Брунгильда, спрыгивает с коня, и говорит - так и так, а лучше б ты мне ее сейчас отдал. Завтра тебе махаться с мужем обманутым, неизвестно, чего из этого будет, а женщину и ребенка надо поберечь. Он говорит - так я ж непобедимый. Смотри - вот у меня какой кладенец, Нотунг называется. Брунгильда пожимает плечами и говорит, жену отдай мне все-таки. Потом приведу обратно. Ты меня знаешь, я баба суровая, за мной, как за каменной стеной. Давай, давай, не сиди сиднем. Поднимай ее на руки и давай мне. Он помыкался, но сделал, чего просили. И Брунгильда улетела на своем коне, с Зиглиндой. Та, кажется, даже не проснулась.
      
       И вот наступает утро, и Зигмунд выходит из шалаша, и видит - обманутый муж. Они обмениваются любезностями и поднимают кладенцы. И тут появляется Вотан. Невидимый. И смотрит, как они махаются. И жить Вотану в этот момент совершенно не хочется, и жутко все и страшно. Но вот Зигмунд начинает теснить врага. Замахивается мечом. Вотан выставляет вперед копье. Зигмунд с размаху по нему, невидимому этому копью, бьет клинком, и клинок разлетается на несколько частей. И, видя это, обманутый муж, не долго думая, всаживает свой меч в Зигмунда. И Зигмунд падает на спину. И не дышит. И Вотан бросает копье, становится видим, и падает на колени рядом с сыном. И гладит его. И плачет. Тут обманутый муж несколько грубовато трогает Вотана за плечо, заявляя свои права. Может, у него чего в карманах, у негодника. И Вотан просто отмахивается, как от мухи. И боец падает замертво.
      
       А меж тем Брунгильда, спрятав беременную Зиглинду куда подальше, заявляется на Валхаллу. И объясняет сестричкам, что к чему. Сестрички в панике кричат, что сейчас придет Вотан и ей, Брунгильде, не поздоровится. Она им рассказывает, какой чудный у Зиглинды будет ребенок.
      
       Я точно помню, что здесь, в этом месте, в первый раз звучит незабываемый лейтмотив Зигфрида, который антифашисткая пропаганда так хорошо использовала. Это когда в Америке Вагнер был запрещен - во время войны. (В России был запрещен и после). Дело было такое - комментатор по радио говорил, В своей вчерашней речи Адольф Гитлер сказал, - и, как заставку перед речью играли лейтмотив Зигфрида зачем-то. Сволочи.
      
       Ну так вот. Входит медленно Вотан. Стоит Брунгильда, опустив голову.
      
       И уходят они от Валхаллы - поговорить. Такая гора есть там, неподалеку. И там они говорят.
      
       Она говорит, что все понимает. Он говорит, что тоже все понимает, а оставить все как есть - нельзя. Наказание должно последовать. Ослушалась отца - раз. Сохранила ребенка, который несет богам гибель - два. Может и из лучших побуждений. Но наказать надо, иначе - кранты.
      
       А что за наказание, спрашивает Брунгильда.
      
       А сделаю я тебя смертной, говорит Вотан.
      
       Брунгильда говорит, Ой!
      
       А Вотан говорит - и выйдешь ты замуж за смертного. Вот и все дела.
      
       А она говорит - не бывать этому.
      
      А он говорит, увы, но еще как бывать.
      
       Тогда она заявляет - слушай, тогда вот что. Тогда сделай, по крайней мере так, чтобы смертный, за которого я выйду замуж, был самым храбрым человеком на свете. Иначе просто - невмоготу.
      
       И очень трогательная у них сцена происходит, отца и дочери.
      
       Вотан говорит - хорошо. Теперь ложись-ка. На спину. Глаза закрой. Не шевелись. Спи.
      
       И она засыпает. А он укрывает ее листьями. И призывает Логе.
      
       Логе, говорит Вотан. Ты меня во все это втравил, так вот теперь изволь делать то, что я говорю.
      
       И звучит лейтмотив Логе.
      
       Логе, говорит Вотан. Да будет моя дочь здесь спать до тех пор, пока не придет сюда смертный, не знающий, что такое страх. До той поры да будет она бессмертна. Но как только придет он, бесстрашный, бессмертие ее кончится. А чтоб всякие посторонние сюда не совались почем зря, трусы и прочие, окружи-ка ты, Логе, эту гору огнем.
      
       Что Логе и делает, и вокруг вершины появляется кольцо огня. И Вотан проходит сквозь него и удаляется к себе на Валхаллу.
      
       Такие дела.
      
       А что же было дальше, спросите вы озадаченно, почесывая колено и задумчиво перебирая коллекцию мундштуков из слоновой кости у себя на столе.
      
       А дальше прошло некоторое время, а точнее - восемнадцать лет. Сразу после перепитий с огненным кольцом вокруг вершины, Зиглинда умерла при родах, а мальчик, у нее родившийся, был принят на воспитание братом Альбериха - Миме. До разговора с отцом, Брунгильда велела Миме принять ребенка и воспитать как можно лучше. Вместе с ребенком она передала ему обломки зигмудова меча по имени Нотунг. А чтоб Миме не шибко разглагольствовал да возмущался по этому поводу да еще, чего доброго, не передал бы ребенка кому другому или не оставил его просто в лесу на съедение вольноопределяющимся хищникам, было ему сказано, что ее папа, который Вотан, будет следить и, в случае чего, призовет к ответу.
      
       Миме все это страшно не понравилось, но выхода у него не было. Он был похож на своего брата, в общем, вот только амбиции свои держал при себе. Если брат открыто желал власти над миром и действовал в соответствии с желаниями, Миме желал того же по-тихому, без шума. Мечтатель был, в общем. И стал воспитывать и кормить ребенка, чье имя было -
      
      
      
      
      
      ЗИГФРИД.
      
      
      
       И кормил его до определенного возраста, все свободное от обязанностей и работы время посвящая попыткам починить меч Нотунг. Ненавидя при этом воспитанника.
      
       А Зигфрид, подросший и наглый, и понятия не имеющий, что все это значит, ненавидел себе потихоньку наставника. И ходил на охоту, где проявлял свою непомерную подростковую драчливость в схватках с медведями и прочими силовыми млекопитающими. И те его не очень за это любили.
      
       Приходя домой в пещеру, где стояли, кроме прочего, домна с мехами и наковальня с молотками, юный Зигфрид издевался как мог над Миме, отравляя последнему и без того унылый досуг. И еще просил починить меч. И называл Миме неумехой и подонком, и последним трусом. И еще по всякому. Миме в благодарность за это рассказывал Зигфриду, умалчивая о некоторых деталях, какой подонок был его, Зигфрида, отец. Из чувства протеста, Зигфрид решил возлюбить память об отце, и возлюбил. Представлял его эдаким романтическим героем.
      
       И вот как-то раз, когда Зигфрид был в отлучке, к Миме в пещеру с неофициальным дружественным визитом прибыл некто в балахоне, с повязкой на глазу, и с копьем из которого, в зависимости от настроения хозяина, то сыпались молнии, то ничего не сыпалось, копье как копье. Миме был не очень рад гостю, но гостя это не трогало совершенно. Гость по-хозяйски сел на скамью около домны, и стал загадывать Миме три загадки, из которых следовало, кто есть кто. Этим он привел Миме в состояние полного ох(непеч.)ения от ужаса. И когда Странник ушел, Миме катался в ужасе по полу пещеры под соответствующую музыку. В музыкальном смысле, момент решен очень здорово и очень сильно - мне кажется, что человек, придумавший выражение "вагнеровский ужас", которое сейчас все используют почем зря, имел в виду именно этот пассаж - из всей музыки Вагнера.
      
       После ужаса пришел Зигфрид. Сел на пол. Стал кривить морду при виде наставника. Миме пытался было объяснять, что не дело это - великовозрастный дитятя шляется по лесу в неурочное время суток, пугает медведей и прочую фауну, книжек не читает, и так далее. Зигфрид лениво спрашивает - а ты меч починил, или нет? Который Нотунг.
      
       Миме нехотя отвечает - ну, починил.
      
       Зигфрид говорит - а дай-ка я его попробую. Не волнуйся, не на твоем черепе.
      
       И хлопает починенным мечом по полену. Меч ломается.
      
       Так, ладно, говорит Зигфрид. Счас разберемся.
      
       И подходит он наглой вихляющей походкой к домне, и начинает раздувать меха. Это так - сверху свешивается канат, и его надо тянуть вниз, а потом отпускать. А меха типа гармошки, сзади, здоровые такие. И Зигфрид начинает тянуть канат - вверх, вниз, вверх, вниз. Пламя взвивается и опадает, взвивается и опадает. И Зигфрид, значит, поет.
      
       В хрестоматиях это место называется "Сцена ковки меча". Хотя это не совсем точно - ковать будем дальше. Тем не менее, кажется Чайковский, ненавидевший Вагнера из-за отказа принять его и громивший его музыку во всех своих письмах, упоминает сквозь зубы, что именно эта ария - "самая лучшая композиция когда-либо написанная для тенора".
      
       Вверх-вниз, вверх-вниз. Потом обломки кидаются в ковш, ковш засовывается в пламя, и клинок плавится. Потом сливается в форму. После чего Зигфрид остужает его, лупит по нему молотом, потом опять накаляет, и так далее. Удары молотом учитываются в партитуре. Миме скептически наблюдает за всем этим делом. Закончив вые(непеч.)ваться с молотом, Зигфрид берет готовый меч и, коротко размахнувшись, рубит наковальню на две половинки. После чего с гиканьем выбегает в лес искать приключений.
      
       И вот он идет развязной походкой по лесу. И неожиданно, подгоняемый непонятными стремлениями и тестостероном, выходит на поляну и видит перед собой огромную пещеру. Можно разведать, но он устал и желает подремать. А тут еще птичка запела. Зигфрид слушает птичку, потом вынимает охотничий рог и пытается изобразить птичью мелодию. Не получается. Ну, ложится он и засыпает. А лес начинает бормотать и шептать, и шепчет двенадцать минут без малого, и это непередаваемо красиво, причем весь этот шепот пронизывает насквозь лейтмотив Зигфрида.
      
       Но вот Зигфрид просыпается.
      
       Какая-то возня имеет место, потому что в пещере вдруг просыпается дракон по имени Фавнер или Фанфер - в общем, тот самый бывший великан-пролетарий, стерегущий золото и прочее. И выползает наружу. Зигфрид хватается сразу за меч и наскакивает на дракона. Дракон пытается его съесть. Но это ему не удается по причине ловкости и наглости оппонента. И оппонент его закалывает на х(непеч.)й. Умирая, дракон сообщает некоторые сведения о кольце, на котором он лежал. Зигфрид роется как последняя бл(непеч.)дская свинья в пещере, кольцо находит, и напяливает его себе на палец, любуясь. Остальные богатства пещеры его совершенно не интересуют. Тут он замечает, что на руке у него кровь. Думая, что это его дракон поранил, он слизывает кровь. А кровь-то драконья. И, слизав, Зигфрид начинает вдруг понимать язык птичек. В частности, той самой птички, с которой он пытался музицировать в унисон. А птичка говорит - иди вооооон к той горе, и там тебя ждут ух какие приключения, чтоб ты сгорел.
      
       А Зигфрид думает - приключения, это интересно.
      
       Тут обнаруживается очень интересная деталь, и это то самое место, которое Толстой, по невнимательности, не понял. Оказывается, с помощью драконовой крови, Зигфрид разбирает теперь не только трепотню птичек и разных других полезных млекопитающих и земноводных, но также и человеческие мысли. То есть, на лицо случай спонтанно развившейся телепатии (которая потом благополучно закончится, очевидно в следствии здорового северогерманского метаболизма. К пещере выкатывается Миме и, видя что дракон слетел с коньков, страшно радуется и говорит Зигфриду одно, а думает другое, причем Зигфрид-то сам слышит то, что Миме думает. Разговор получается примерно такой -
      
      МИМЕ. Ну вот и замечательно. Какой ты все-таки дурак, Зигфрид. Но дело сделано, теперь я тебя напою снотворным, а как уснешь, меч твой вытащу и башечечку тебе им отпилю.
      
      ЗИГФРИД (возмущенно). Да ты что, старый подосиновик, сдурел! Зачем мне отпиливать башечечку, чего я тебе сделал?
      
      МИМЕ. Какую баше... Пардон, я разве это вслух сказал? Ну, дела. Нет, Зигфрид, ты меня не так расслышал. Объясняю. Я даю снотворное, ты брык - и спишь себе, а я потом твоей же железякой отпилю тебе твою дурную башку и завладею кольцом, после чего я - властелин над миром всем.
      
      ЗИГФРИД. Властелин, не властелин, но зачем мне отпиливать башку, ты мне объясни, кочерыжка смердящая.
      
      МИМЕ. Пардон, я это вслух сказал? Ну я даю... У тебя, Зигфрид, чего-то со слухом. Может, тебя дракон оглушил? Ты слушай, чего я тебе говорю. Это важно очень, понял? Счас ты у меня попьешь травяной настойки и завалишься баиньки. Креееепко-крепко будешь спать. А я тем временем возьму твой меч и полосну тебя им по шее твоей дурацкой. А потом заберу кольцо...
      
      ЗИГФРИД. Я понял! Ты меня хочешь убить?
      
      МИМЕ. А я разве... Вот дурак какой! Конечно!
      
      ЗИГФРИД. Ах так!
      
       Тут, само собой, вытаскивается кладенец и происходит быстрое и эффективное душегубство в целях самообороны.
      
       Топает Зигфрид к горе. И видит - кольцо огня. Это ему страшно нравится. Он вообще по натуре авантюрист и любитель странного. А малоумие, говорят, с возрастом проходит.
      
       И вот он подошел к горе и начинает на нее подниматься. А тропка узкая такая, трем человекам или, например, двум, ни за что не разойтись - один должен обязательно потесниться. Топает Зигфрид вверх по тропке и вдруг видит - пожилой мужчина с копьем, в балахоне и с черной повязкой на глазу. Балахон тоже черный. Копье длинное. И Зигфрид говорит (здесь моя общая интонация и Вагнера, кстати говоря, вполне совпадают) - Старик, подвинься, а? Чего встал посреди дороги, не пройти, не проехать, жопа одноглазая. На что Странник отвечает, что-то вы, молодой человек, не шибко вежливы. Зигфрид на это - да ведь ты мне дорогу загородил. Не пройти. Подвинься, и все будет тип-топ. По-хорошему. А Странник, поскольку он знает, увы, с кем имеет дело, покривился и говорит внучеку - Ты б послушал сперва, чего тебе старшие говорят. Ага, говорит Зигфрид. Я погляжу, ты из упрямых стариков. Кто это тебе глаз высадил? Небось, загораживал ему дорогу, а? Так вот, не отойдешь - второй глаз высажу тебе я. И показывает Страннику меч.
      
       Так, говорит Странник. Знаешь, этот твой меч уже один раз ломался об это вот самое копье. А посему в последний раз призываю к почтительной осторожности.
      
       А, б(непеч.)дь, говорит Зигфрид! Да ты, б(непеч.)дь, тот самый значит и есть, что моего отца погубил! Ну, ну, выставь-ка свое копье, я его в стружку сейчас пущу!
      
       Сверкает молния, но Зигфриду она до лампочки. Странник протягивает копье вперед, чтобы Зигфрид заткнулся и послушал. Вместо этого, внучек взмахивает кладенцом, и перерубает копье пополам. Странник, ни слова больше не говоря, надвигает шляпу на глаза и уходит в сторону. Зигфрид тоже молчит - трагичность ситуации наконец до него дошла, и, хоть он и не видит ничего трагичного, но чувствует, что где-то что-то не то, и лучше помолчать. То есть, начинается взросление. И он уже больше не орет и не верещит и не ходит колесом. Он смотрит мрачно на гору, окруженную огнем. И дальше идет почти по-взрослому, лишь изредка наступая на лягушек и погикивая просто по инерции.
      
       Огонь, тем не менее, его совершенно не смущает. Он проходит сквозь пламя, как будто его и нет там - и пламя гаснет. На Зигфрида это не производит никакого впечатления - ну, погасло и погасло. И тут он видит лежащего на земле солдата, либо охотника, в латах, прикрытого листьями.
      
       Тут Зигфрид проявляет общечеловеческое участие - человек, лежащий вот так, навзничь, наверняка нуждается в помощи. Может, задыхается. Зигфрид бросает меч, приседает, разбрасывает листья, и, чтобы облегчить лежащему дыхание, развязывает и распахивает ему кольчугу, либо breastplate, на груди. И видит - грудь. Женскую.
      
       В первый раз в жизни дико испугавшись, человек не знающий страха прыгает метров на десять назад и вскрикивает. Чем и будит Брунгильду.
      
       Она поднимается и смотрит на него. Понимая, что она смертная. Понимая, что он - ее будущий муж. И она рассказывает ему некоторые вещи. А он ей. Во время рассказов у них начинается взаимное притяжение. Дело кончается пронзительным любовным дуэтом, и занавес падает на пике. Во время этого акта люди, хорошо чувствующие музыку, начинают улыбаться. Веристы - Леонкавалло, Масканьи, и даже сам Пуччини - очень много разных музыкальных приемов позаимствовали именно из этого акта. Как, впрочем, и вообще из "Кольца".
      
       Остается одна часть, а именно - "Гибель Богов" (в оригинале - "Сумерки Богов").
      
       Я, кажется, упустил значительную деталь в предыдущей части. Перед встречей с внучеком, Вотан идет на последнее совещание с дамой из подземного мира. Она говорит ему странные вещи. Ни прошлого, ни будущего она больше не видит, все перепуталось, и все в тумане. На что Вотан отвечает - ну, раз так, иди под землю и спи. Толку от тебя никакого.
      
      
      
      
      
      ГИБЕЛЬ БОГОВ (СУМЕРКИ БОГОВ)
      
      
      
       Неподалеку от скалы, на которой собирались валькирии, сидят три эксцентричные дамы в тряпках, и зовут их Норны. Они плетут сеть, отдаленно напоминающую рыболовную. Тем не менее, это - сеть судеб. Плетут они ее, плетут, а потом обрывается главная нить у них. По недосмотру. То есть, все действительно перепуталось. А если подходить к вопросу с христианской точки зрения - свободный выбор изменил судьбы. И они бросают это дело и идут под землю. К той самой даме, с которой Вотан советовался. Она, вроде бы, их менеджер.
      
       Тут из пещеры вылезают Зигфрид и Брунгильда. Брунгильда вся в восхищении от Зигфрида, но дома ему все равно не сидится. Такой уж у него характер. Все ему хочется подвигов и приключений. Д"Артаньян х(непеч.)ев.
      
       И вот он вскакивает на своего сивку-бурку, у которого тоже есть особое имя, которого я не помню. Брунгильда подпругу поправляет ему, задумчивая такая. Он снимает с пальца кольцо, то самое, и надевает ей. Это, говорит, символ нашей любви. Ты его поноси пока, а там видно будет. Не все же мне одному символы носить. И уехал. Ну, она пострадала, пострадала, и пошла обратно в пещеру суп варить. Баба-то молодая, жрать хочется.
      
       А Зигфрид тем временем едет куда-то, едет. А ведь известно, что ежели куда-то едешь, то в конце концов обозначится место прибытия. Не всегда, но в большинстве случаев. Особенно по немецким-то цивилизованным дорогам.
      
       И вот он прибывает в такой дом-особняк посредине леса, какой-то холл, добротной постройки, большой такой. А там, стало быть, живут следующие налогоплательщики -
      
       Гюнтер. Молодой и не слишком умный, из мещанского сословия.
      
       Гутрюн, сестра его, девушка на выданье.
      
       И Хаген, их родственник.
      
       А дело такое, что Хаген, кроме всего прочего, есть никто иной, как сын Альбериха. И нибелунг Альберих завещал сыну искать кольцо, которое дает власть над миром. А роста Хаген приличного среднего.
      
       Перед прибытием Зигфрида к Хагену является призрак Альбериха и объясняет (Хаген туповат - минут двадцать объясняет . . . ) кто такой прибывающий визитер. И у Хагена моментально намечается совершенно роскошный план.
      
       И вот, после прибытия гостя, идет Хаген к Гуртрюн, которая совершенно обалдела от Зигфрида и на все готова. Ну, еще бы. Зигфрид ведь красавчик. Да и поумнеть успел. Интеллектом по-прежнему не блещет, но остроумный стал, шуточки отпускает, все по полу катаются. Возмужал. И говорит Хаген Гутрюн - знаешь, можно устроить, если по-тихому. Ты зелье вот по этому рецепту приготовь. А потом в вино ему намешай. Он и выпьет. И все, чего знает, забудет. И про бабу свою забудет, и вообще.
      
       И вот Гутрюн делает то, что у баб и за гадость-то собственно не считается. Мужик бы такое сделал - ему б всю жизнь не прощали, детей бы им пугали, а баба - дело нормальное. Опоим, почему нет, я ведь из любви большой и страстной это делаю, а не из корыстных, мол, побуждений. Как же такого парня да упустить.
      
       И вот варит она зелье, приправляет специями, и добавляет полуученую в результате смесь в бутылку с рейнским вином. Не знаю, что тут сказалось - может, у Вагнера был неплохой вкус на вина (скорее всего), а может просто случайно, но, на мой взгляд, рейнские вина - дрянь, в них чего не прибавь, хуже от этого они не станут. И вот волочит Гутрюн кувшинчик с этой бормотухой в столовый зал, и ставит его небрежно на скатерть, смахнув незаметно со стола пару салатов и блюдо с рагу, чтоб место освободить. Зигфрид, которому Брунгильда не очень-то позволяла пить, радуется этому как маленький, и сразу свой кубок подставляет. А Хаген меж тем отводит Гюнтера в сторону и говорит - видел? Гюнтер говорит - а? Хаген говорит, Брунгильду видел когда-нибудь? Гюнтер почесал в затылке, говорит, никак блондинка такая статная, из бывших валькирий? Хаген говорит - угу. Гюнтер говорит, ну, видел. Хаген - нравится? Гюнтер говорит, спрашиваешь! Хаген говорит - хочешь ее иметь любящей супругой и так далее? Гюнтер делает большие глаза и говорит - естественно, что за разговор, а как же! Хочу. Любящей супругой и так далее. Хаген говорит - устроим.
      
       А Зигфрид уже успел приложится к кубку, сам же себе потом еще долил, и вторую порцию опрокинул. И память действительно отшибло, но не всю, а частями. Но то, что он женат, и на ком, забыл начисто. С драконом сражался - помнит. Брунгильду нашел - не помнит.
      
       Хаген подходит к Зигфриду и говорит - нравится? Зигфрид ему - что именно? Хаген - девушка Гутрюн, сестричка Гюнтера. Зигфрид пригляделся - а ничего девушка. А она потупилась и раскраснелась. Зигфриду это очень импонирует, естественно, он же у нас тщеславный. Ага, говорит. Хаген говорит - могу устроить. Но вот в чем дело. Брат ейный тебе ее просто так не отдаст. Нужно ее заслужить. Зигфрид говорит - а это как? А вот так, говорит Хаген. Гюнтеру, брату ее, нужна жена. Он уж давно одну на примете держит. А живет она там-то и там-то. В пещере. Суп готовит. Ты туда сходи и приведи ее сюда. Со всеми драгоценностями. И мы тут же сыграем две свадьбы.
      
       Зигфрид говорит - что-то сложно больно. А Хаген ему - да ты не вникай, просто делай, чего тебе говорят, и будет тебе Гутрюн вся как есть. Она в тебя верит. Смотри - уж и мыться побежала. Чистоплотная, хозяйственная. Ну, одна нога здесь, другая там. Да постой-ка.
      
       И, значит, пользуясь еще какой-то гадостью типа зелья, создает он вокруг Зигфрида специальное поле, делающее Зигфрида похожим на Гюнтера. И Зигфрид с отшибленной памятью в таком вот виде едет домой. Только он не знает, что это - домой, думает, бабу какую-то добывать для друга и брата.
      
       И вот он приезжает в пещеру. Брунгильда, естественно, видит не мужа, а Гюнтера, поскольку поле. И начинает нервничать. А Зигфрид видит у нее на руке кольцо. И говорит - пардон, это как к тебе попало, девица красная? Это ведь мое кольцо. Дай сюда. Она кричит, но это ее не спасает. Зигфрид отбирает кольцо и напяливает себе на палец. Ее, значит, поперек седла (и в этом есть какая-то извращенная справедливость, а?) и обратно к Хагену с Гюнтером. Там Хаген с него снимает поле. Брунгильда, видя Зигфрида, решает - не без оснований - что он ее предал просто. И ей уже все равно. Но отомстить она ему обязательно отомстит. Еще как. Хаген просит Зигфрида подарить ему кольцо. На что Зигфрид реагирует так удивленно, что Хаген решает - лучше пока этот вопрос оставить открытым.
      
       И вот Зигфрид женится на дуре Гутрюн. Она, небось, рада-радешенька. Расцветает, что твоя ромашка. Зигфрид то, Зигфрид это, а вот вчера Зигфрид сказал, а вот сегодня утром . . . А Гюнтер женится на Брунгильде. Все честь по чести.
      
       И Зигфрид, которому опять же не сидится дома, идет на прогулку. И выходит, между прочим, на берег Рейна. А там русалки. И они видят у него на пальце кольцо. И говорят - а не отдал бы ты его нам? Оно ведь наше. А? А он им в ответ ржет и говорит - ну, вот еще. Я за это кольцо с драконом знаете, как дрался? Пол-леса спалили мы с ним. Дракон сюда, я туда, дракон за мной, я прыг. И ногами его. А потом мечом. Вот этим самым. Называется Нотунг. Русалки ужасно расстроились, что он не хочет им отдавать кольцо. И сказали - не отдашь, умрешь. И Валхалла умрет. А он им - болтайте еще! За себя я постоять смогу, а до Валхаллы мне дела нет. Валхалла достаточно могущественна, чтоб за собой самой последить.
      
       А между тем намечается охота. И Брунгильда говорит Хагену - у Зигфрида есть уязвимое место - спина. Если с ним драться лицом к лицу, ничего не выйдет, он непобедим. Так что, выбери удачный момент. И снимай кольцо. Глаза б мои на вас всех не смотрели, до чего вы все подонки.
      
       И вот дамы остаются дома - пол там подмести, мужские всякие вещи и сувениры так рассовать по полкам и шкафам, что потом х(непеч.)й найдешь, а все мужики идут на охоту. И, кажется, кабана какого-то, совершенно ни в чем не виноватого, закалывают и застреливают. Ага. А потом на берегу, опять же, Рейна, разводят костерок и вокруг него садятся. Все. Причем там охотников, в общей сложности, человек десять. Ну, соседи всякие, и так далее. И все просят Зигфрида рассказать о себе. Зигфрид начинает чего-то рассказывать. Про Миме. Про Нотунг. Опять же про драку с драконом, как он его исп(непеч.)здил а потом заколол, и все такое. А потом его начинают терзать сомнения. Что-то не то. Не помню, говорит, чего там было дальше. Тут Хаген протягивает ему кубок с зельем, которое действует, как противоядие от предыдущего. И у Зигфрида моментально все проясняется в мозгу, так что скорее всего альказелцер. И Зигфрид вспоминает. Брунгильду. И начинает про нее говорить, как в бреду, совершенно потрясающие вещи, из которых, строго говоря, следует, что никто, кроме нее, ему больше и не нужен, собственно. И, пока он не сообразил, что к чему, и не решил, что пора бы и меч вытаскивать, Хаген всаживает ему в спину копье. И Зигфрид умирает с именем Брунгильды на губах.
      
       Тут Хаген протягивает руку к кольцу на пальце Зигфрида. Но рука Зигфрида вдруг поднимается и делает предостерегающий жест. Хаген отдергивает руку. А присутствующий тут же Гюнтер наконец соображает, экстраполируя и хмурясь, что тут к чему. И обвиняет Хагена в вероломстве. За что Хаген тут же его, во избежание дальнейших рассуждений и толков, приканчивает на месте кинжалом.
      
       После чего охотники поднимают тело Зигфрида на плечи и несут его домой, в роскошный гюнтеров холл. Несут минут пятнадцать, и все это время играет похоронный марш Зигфрида. Он, бывает, в концертах исполняется отдельным номером, и он неприлично красивый, господа, вселенский просто.
      
       И приносят они тело в холл. И там же присутствует Брунгильда, только что вернувшаяся с другого берега Рейна. Ей русалки все рассказали, и она в полной истерике.
      
       Она сооружает погребальный костер. Зигфрида на него кладут. Хаген еще раз протягивает руку к кольцу, и рука Зигфрида опять поднимается предостерегающе. Брунгильда снимает кольцо сама, надевает его на палец, и зажигает факелом костер, который начинает гореть очень быстро и очень буйно, мгновенно распространяясь и на холл, и на окрестный лес. Брунгильда вскакивает на коня и галопом летит прямо в огонь. После этого пламя взлетает до небес.
      
       Разливается Рейн. Громадные волны подкатывают к пеклу и сразу испаряются. Пламя доходит до Валхаллы, и замок начинает рушится, башня за башней, обломки валятся в Рейн. Погибают все присутствующие, гибнут в пламени боги, земля дрожит. Все золото, вместе с кольцом и короной, попадает в Рейн, который в конце концов накрывает своими водами все это пекло. Русалки с визгами хватают кольцо, радуясь по-детски сверканию золота, которое наконец-то к ним вернулось.
      
       После чего все это дело остывает, и Рейн уходит, возвращаясь в берега. И над всем этим поменявшимся миром медленно всходит солнце. И на берег Рейна выходят люди, любуясь восходом. Символизирующим, наверное, начало христианской эры, когда между Богом и людьми не стоят больше всякие разные непонятные существа.
      
       И медленно падает занавес.
      
       Такие дела.
      
       Конец Валхаллы в Мете сделан совершенно захватывающе - и я искренне радовался, что огромные постановочные средства не пропали зря. Все вышеописанное имеет место на сцене, натуралистичность небывалая.
      
       Я немного покомментирую, пожалуй.
      
      
      
      
      
      КОММЕНТАРИЙ.
      
      
      
       "Кольцо Нибелунга" писалось двадцать лет. Тетралогия эта - действительно лучшее, из всего, созданного оперным жанром на сегодняшний день. И она - действительно самое значительное произведение Вагнера.
      
       Изначально, Вагнер написал либретто к "Гибели Богов". И даже успел сделать какие-то музыкальные наброски. Потом решил, что этого мало, и написал либретто Зигфрида. Потом решил дать пред-историю и написал либретто Валькирии. После чего решил снабдить все это дело прологом, и написал Золото Рейна. То есть - все в обратном порядке. Уже шли тогда и Лоэнгрин, и Тангейзер, и Вагнеру легко давали в долг значительные суммы денег, и он безмятежно работал себе. Смаху написал музыку к "Золоту Рейна". Поднапрягся и выдал сперва клавир, а потом и партитуру "Валькирии". И занялся "Зигфридом". Но в этот момент у него кончились и гонорары и кредит. И он выговорил себе контракт с двумя театрами на две оперы. Хапнул аванс. Прожил аванс. Взял в долг много денег под будущие гонорары с еще не написанных двух опер. Прожил и это. Взял в долг просто так. И, подгоняемый давно пропущенными сроками и недовольством налоговых управлений по крайней мере четырех европейских правительств (Франции, Австрии, Пруссии и России) сел писать "Майстерзингеров". И написал. Опера пользовалась успехом. Но затраты на постановку себя все равно не оправдали. Деньги по контракту Вагнер получил и стал, вместо того, чтоб рассчитываться с долгами, на эти деньги жить. Причем роскошно жить. Это он очень любил, и это было большой его слабостью. Верди и Оффенбаху, современникам Вагнера и главным его конкурентам, было все равно, где жить и что жрать. А Вагнер требовал для себя особняк и обслуживающий персонал. И обивку тех цветов, которые выбирал сам. Очевидно, сказывались три голодных года в Париже, далеко уже не в начале карьеры, когда он, скрипя зубами и терпя бесконечные унижения со всех сторон, писал по ночам "Летучего Голландца" и, закончив, носил его по театрам и издательствам. Никто Вагнера не хотел с его продукцией тогда, нивкакую. У него было имя дирижера, махавшего в свое время руками в Риге, откуда он бежал, потому что должен был около миллиона - вот не знаю только, в какой валюте, в рублях ли, в марках - в любом случае, сумма значительная. Дирижеров в Париже своих хватало. Еще у Вагнера была постановка оперы "Риенци", но там из чисто вагнеровского была только увертюра, а остальное - юношеское подражание итальянцам. И она провалилась. В Париже Вагнеру протекцию делал Мейербер, композитор знаменитый, с размахом - но и это не помогало. Менеджеры и хозяева говорили - да, господин Мейербер, слышали - Вагнер . . . что за жлобское имя, кстати говоря? . . . ну да ладно. Так вот, нет, не хотим. Вас - с удовольствием, а того маленького, с большой головой, в берете - ну его. Вообще, немцы, они знаете, такой народ . . . Ах, извините, вы же, вроде, сами немножко немец . . . . Да, еврей, да, гражданин Франции, но ведь из Германии, а? Вот и пытаетесь из жалости помочь бывшему соотечественнику. Так что нет, не надо нам его.
      
       И вот после всех этих дел, Вагнер любил роскошествовать. У него никогда не было состояния, все он всегда делал в долг - или ему просто дарили средства.
      
       "Майстерзингеры" были поставлены, и Вагнер писал следующую оперу - "Тристана и Изольду".
      
       Тут Вагнер изменил самому себе, решив слить мифологический (им переработанный) сюжет с собственной биографией. И написал пронзительную оперу о собственной неразделенной любви.
      
       В Тристане Вагнер экспериментирует с атональной музыкой. Это делается так - аккорды строятся ни на чем, в тональности нет опорных звуков, все двенадцать звуков в октаве равнозначны, полная демократия. Но, повисев в этом бессмысленном космосе, попугав таким образом слушателя, музыка вдруг плавно погружается в тональность - в гармонию. Этот прием постоянно повторяется в "Тристане". И у Вагнера очень здорово это получается. Больше он к этому приему никогда не возвращался. Поиграли и хватит. Зато на этот прием сразу накинулись бездарные выпускники различных консерваторий, представители многих стран.
      
       Они отвергли гармонию вообще. Атонально так атонально. Так держать. И появились бесконечные бездарные и отвратительные - Малер, Ивз, Берг, Шонберг, Стравинский, Барток, Кодай, Шостакович, Веберн - имя им легион.
      
       Сам Вагнер, застав при жизни многих из них, не считал нужным ни помнить их фамилии, ни интересоваться их музыкой.
      
       Если он и ругает Оффенбаха и Мейербера с Мендельсоном, как евреев и так далее, видно, что он ругает их, прослушав и в глубине души сознавая, что Оффенбах, к примеру, все-таки не простой коньюктурщик. Это видно. На тех, кого Вагнер действительно считает бездарными, он просто не обращает внимания.
      
       Да, так вот. После Тристана Вагнер вдруг находит себе мецената - и какого мецената! Позавидуешь. Король Баварии собственной персоной, восемнадцати лет от роду, влюбился в музыку Вагнера сходу и, взойдя на престол, готов предоставить великому композитору все, что требуется. Дворец. Слуг. Водопровод. Свое общество - час в день, с извинениями - надеюсь, я не затрудню маэстро? Он платит все долги Вагнера, все эти миллионные суммы. Из государственной казны, естественно.
      
       И Вагнер, радуясь, выдает на гора грандиозный замысел. Он построит для собственного фестиваля роскошный театр, который будет действовать круглый год. И там, в этом театре, он даст премьеру всего Кольца, которое еще предстоит закончить.
      
       Театр строится в Байрете, по планам, одобренным Вагнером. Вагнер сам следит за всем - за акустикой, за расположением кресел, за сценой. Здесь он ставит свой знаменитый эксперимент - он убирает оркестр под сцену, чтобы его не было видно публике.
      
       И он заканчивает "Зигфрида" и, на пике вдохновения, пишет "Гибель Богов". Театр закончен, срочно идут репетиции. Тут проявляется то самое, что критики Вагнера терпеть не могут в нем замечать - его действительно добрая натура.
      
       Обвинения, к примеру, в антисемитизме, снимаются не только тем фактом, что в числе друзей Вагнера, которых он искренне любил всю жизнь, были по крайней мере десять евреев - имена известны - но и исторической сценой. Во время франко-прусской войны чья-то лихая артиллерия разнесла в щепки еврейское местечко - вот только было оно на территории Пруссии или Франции, я не помню. Все жители погибли. Вагнер с кем-то спорил у себя дома, было человек пятнадцать народу (он обожал окружать себя людьми), когда ввалился знакомый с номером газеты, где об этом событии подробно писали. Все покачали головами, и сказали - а что делать, война, дело такое . . . Вагнер прочел статью до середины и неожиданно стал плакать навзрыд.
      
       К сентиментальности он склонен не был никогда. Просто художники с богатым воображением чувствуют трагедию лучше других.
      
       Да, так вот, зайдя под сцену к оркестру, на репетиции, Вагнер обратился к музыкантам, сказав тихо и пряча глаза - Господа, пожалуйста, не воспринимайте ремарку Фортиссимо в партитуре слишком серьезно. Помните, что вас тут много, а там, наверху, на сцене - всего лишь одно человеческое горло.
      
       Ни премьера, ни последующие постановки "Кольца" в Байрете себя не окупили. И не окупают до сих пор. Постановки в Мете тоже себя не окупают. Тем не менее, ставить необходимо.
      
       Я подписываюсь под заявлением Вагнера, сделанном им в письме к другу -
      
       "Я совершенно не хочу ничего из моих трудов продавать. Мне это претит, да это и не нужно. Просто кто-нибудь из существующих сегодня четырех немецких государей должен платить мне ежегодно большую сумму денег, чтобы я ни в чем не нуждался и не тратил попусту время на связанные с деньгами процедуры. А за это я буду иногда предоставлять своему народу и всем остальным новое произведение".
      
       Я считаю этот подход правильным.