Стрекодельфия. глава 16

И вот, значит, началась эпоха моего отшельничества. В лабиринтах.
Нечего и говорить, что я был страшно зол…

Наказать меня таким образом? И за что?
Зачем мне вообще тогда тут находиться?
Почему я не могу, в конце-концов, просто вернуться домой? Что мне тут теперь делать?
Я злился на то, что стрекодельфы заманили меня в такую ловушку… Кто бы мог подумать, что они вместе с Лекарем устроят мне такое… судилище, можно сказать? Кто дал им право ковыряться в моей душе, копаться в моем прошлом? Исследовать сокровенные мысли?


Я-то предполагал, что эта Зимняя ассамблея будет посвящена каким-нибудь их самым обычным стрекодельфным проблемам, обсуждению непорядка в библиотеках, новой оперы или театральной постановки. Я думал, что будут танцы или какие-то игры в танцевальном духе, церемонии, пантомима – иначе зачем весь пафос, зачем парадные костюмы?


Но иногда приходится спотыкаться о собственные сны… В собственных снах спотыкаться, то есть. Неужели я и в самом деле нахожусь внутри сна, неужели я мог быть настолько безответственным, чтобы просто сбежать от каких-то своих проблем? Да еще сбежать так глупо, в такое непонятное место? В свой сон? Или в чужой сон?


Нет, я не могу и не хочу в это поверить.
Я понимаю, я осознаю, что вся эта кутерьма, вся эта их Зимняя Ассамблея, все это судилище, устроенное ими, эти вредными, противными сущностями, - все это произошло, происходит и будет происходить на самом деле, в реальности!
А говорили они все то, что говорили, - это они… просто чтобы меня разозлить. Что им, разумеется, удалось…


А может, это проверка?
Пусть не думают, что я удалился в это лабиринтное отшельничество из-за их дурацкого вердикта! Пусть не думают! Я ушел сам. Я отправился сюда сам, а вовсе не потому, что они меня выгнали.
Ушел, потому что обиделся на их слова. И еще потому, что мне захотелось побыть одному. К тому же некоторые из лабиринтов (не все, конечно, но некоторые точно) – весьма подходящее место для отшельничества.


Там бывает очень пусто, это, скажем так, идеальная площадка для тех, кто хотел бы воспитать в себе правильное восприятие пустоты. Потому что пустота (и я это только теперь начинал понимать…) бывает разная.


Сейчас меня глодала всепоглощающая пустота обиды. Несмотря на все мои усилия и на их кажущееся дружелюбие, я так и не стал для них своим! Почему? Что я сделал не так? Возможно, я уделял каждому из них недостаточное внимание…
А вот ведь… как все обернулось!


Я бродил по одному лабиринту. Второму, третьему. Насекомий лабиринт, который еще совсем недавно так радовал меня и мог вдохновить на то, чтобы танцевать и петь без причины, теперь оставлял равнодушным. Только мучительная головная боль. Странно… Я забыл, что это такое, и вот теперь она вернулась…


Я приспособился спать в лабиринте с Пурпурными стенами. Здесь было тепло, и частая смена погоды, которая была в Стрекодельфии таким обычным делом, никак не отражалась на нем.
Потолка в нем не было, но мне удалось отыскать закуток с подобием плоского навеса. Этот самый навес не пропускал снег и дождь, которые с тех пор, как стрекодельфы «наказали» меня этим дурацким изгнанием в лабиринты, шли особенно часто. Так мне казалось. Я знаю, люди вроде меня обладают вот этой вот чертой: если у них неприятности, если что-то не складывается, они предпочитают думать, что у всего мироздания тоже начались неприятности. И снег непременно сырой и колючий (а какой он еще бывает?!), а дождь обязательно льет за воротник и стекает холодными струями по лицу…


Здесь часто был дождь, но его также часто сменяла солнечная погода.
Но теперь, когда стрекодельфы изгнали меня в лабиринты, якобы для того, чтобы я поразмыслил как следует о своем поведении, погода превратилась во что-то определенно противное, грустное, злое. Я не замечал солнечных лучей, а если они и освещали ненароком мои скорбные перетаптывания с места на место, из тупика в тупик – даже они выглядели не как обломки золотых молний, а как ошметки грязи из Города ластиков.
Сколько это продлится? Какой бесконечно мутный, бесконечно ненужный промежуток времени?
Я бродил и представлял себе суд на Зимней ассамблее, и лица обличающих стрекодельфов плыли передо мной, и обвинительные обидные слова их звучали в моих ушах.
Это больше не было игрой. Неужели они не понимали, что их слова могли обидеть меня? Неужели они не видели, как сильно, как непоправимо их слова меня обидели?
Я вспоминал их лица.


Много лиц…
Например, лицо музыканта Лори, синее, с фиолетовыми яркими глазами, и такое неожиданно строгое и требовательное. И он смотрел на меня так, словно я не выполнил какое-то данное лично ему обещание, не сделал что-то очень-очень важное. И тут уж не до музыки.
А ведь я так старался! Я старался делать все правильно, может, даже бессознательно, но старался. Собственно, я делал все то, что велел (или советовал, как хотите уж, это называйте!) мне делать Лекарь. То есть я старался осмотреться в этой стране, понять этих странных существ, сделаться их другом… Я выполнял их поручения, я учился у них… Я участвовал в их проделках и даже, можно сказать, принял весьма активное участие в военных действиях с ластиками. Я играл с ними, откликался на их прихоти. Я все это делал, и скоро уже не без удовольствия, и скоро стал воспринимать Стрекодельфию чуть ли не как родной дом… И вот теперь, если судить по тому, что они наговорили мне на этой злополучной Зимней Ассамблее, я все делал неправильно. А если еще точнее, я чего-то важного не делал. Чего-то, чего они от меня ждали. Но чего… У меня ведь не было никаких подсказок.



Что я должен был сделать?
Может, попытаться сделать хоть что-то, чтобы спасти стрекодельфов от побледнения и окончательного исчезновения с лица вселенной. Но… как я мог… ведь я не настолько всесилен. Я вообще не всесилен, если уж говорить честно. И я… А может, моя задача, наоборот, заключалась в том, чтобы скрасить их последние недели, принять как должное тот факт, что они скоро исчезнут…



Не знаю.. Я больше ничего не понимал.
И чего, в самом деле, они так набросились на меня?
И вот сейчас я лежал под этим навесом, прячась от снега, изгнанный и брошенный стрекодельфами, брошенный Лекарем. Брошенный ими всеми. И за что?
Я не понимал.


Только обида, вначале такая сильная, потихоньку слабела.
Стрекодельфы таковы, что на них невозможно злиться долго…
Как видно, это так и есть.
Потом, когда я выспался и набрался сил, лабиринт с пурпурными стенами перестал меня интересовать.


Я бодрствовал по нескольку суток подряд.
Поначалу меня это удивляло и даже беспокоило… Думал: и как это я могу так долго обходиться без сна…
Я просто не мог спать, и все. Жил слишком насыщенной духовной жизнью, все время думал о стрекодельфах и о своей жизни, думал и думал. Я очень много передумал всего за эти дни. И ночи…


Мне вдруг стало настолько спокойно и хорошо, что я больше не мог тратить время на сон. Мне было жаль тратить свое время на такое прозаическое занятие.
Впервые, находясь в Стрекодельфии, я был так счастлив.
Да, они обидели меня, они говорили обо мне все эти плохие и, скажем так, нелестные вещи. Ну и что… Подумаешь… Пусть. Скоро период лабиринточных скитаний закончится и я, наверно, пожалею об этом времени…


Водный лабиринт завораживал, Зеркальный – ослеплял.
Один из них напомнил мне чем-то давно брошенный людьми кинотеатр. Чем напомнил? Чем же? Наверное, плотными рядами пустых старых кресел…
Я мог позволить себе эту роскошь – не спать. Роскошь одиночества и роскошь бессонницы.
Они назвали меня эгоистом – что ж, может, я и впрямь самый настоящий эгоист.
Просто долго закрывался и берегся от этой информации.


И меня ничто не интересует, кроме самого себя. Разве я люблю по-настоящему свою дочь? И жену? Разве? Если торчу столько времени здесь, в этой столь чужой и столь красивой стране, которая, кстати, за время пребывания здесь стала для меня своей?
Наверно, так и есть. Я – эгоист. Я – чрезвычайно эгоцентричен. Когда я впервые оказался здесь, многое показалось мне странным. Я не мог принять, не мог привыкнуть… А потом мне так понравилось здесь, что я с радостью и готовностью поверил в слова Лекаря о том, что за то время, пока в Стрекодельфии пролетит несколько месяцев, по ту сторону зеркала, то есть в моем мире, пройдет всего два дня.


Поверил, потому что мне было удобно в это верить. И, как заигравшийся ребенок, безоглядно ступил в поток. А сейчас вообще всерьез подумывал даже вот о чем: а что, если мне остаться здесь навсегда?



Только вот вопрос: что я буду делать здесь, когда стрекодельфы (если верить их словам, конечно) окончательно побледнеют? И исчезнут. Стрекодельфия без стрекодельфов… Надо будет поговорить об этом с императрицей. Позже.
Что, если она позволит мне остаться здесь? Навсегда?


Я думал об этом, и мне тут же становилось очень стыдно, что я позволял себе такие мысли… Но мыслям ведь не запретишь. И они все равно, именно такие, бесстыжие, чудные, абсурдные, - они лезли в голову. Не спрашивая на то разрешения.
Вот, стрекодельфы исчезнут, как умирающий вид бабочек… А я останусь… Я останусь… Останусь здесь.


Не знаю, что со мной творилось в этих лабиринтах… с трубчатыми стенами. Кристаллическими дверями. Пленочными окнами. Мозаичными полами… Наваждение. Наглость эмоций.
Потом немножко успокоился. Держался в основном за счет кофе.


Я знал, что у входа в некоторые лабиринты всегда стоят кофейные автоматы. Со свежим кофе. И сейчас я просто стал этим беззастенчиво пользоваться. Как только начинал ощущать усталость, направлялся к входу-выходу из лабиринта, в котором меня заставала ночь. Перехватывал пару баночек крепчайшего, свежесваренного кофе (упаковывать кофе в баночки… это, кажется, придумал Аморельц; он вообще был любитель все упаковок, наш раскладыватель мироздания по полочкам). Перехватывал, и порядок. Кофе обжигал язык.
Эпоха отшельничества оказалась короткой.


Я все равно ничего не понимал. Но теперь меня это уже не обижало, а только веселило. Пора было возвращаться обратно.