Прощай, Эмили!

  Я более не нуждаюсь в воспоминаниях. Но этот день не сотрётся из моей памяти, как прочие. Я возвращаюсь к нему в своих мучительных снах, похожих на смерть, я проклянаю его и благодарю всё человеческое, что во мне до сих пор живо, за сохранность тусклых образов и событий того дня как конца моей жизни и начала её.
 
  День не задался с самого утра. Я проснулся в стылой тёмной комнате. В окно несмело заглядывало августовское небо, серое и набухшее, словно утопленник, сочилось  мелким моросящим дождём. К полудню вокруг дома, у парадной и в саду скопились унылые тёмные лужи. Похолодало. А ведь до осени оставалось ещё две недели, хотя лето от осени в Лондоне мало чем отличаются - одинаково сырые и серые.
  Первое, от чего пришлось отказаться из-за непогоды, - от давно запланированной и такой долгожданной прогулки с Эмили. Я собирался провести с ней всё утро, побродить вместе по парку, подышать свежим воздухом, послушать  её нежный голосок, а заодно расспросить, что ждёт меня за обедом, который мадам Элеонора, мать Эмили, устраивает по случаю моего сватовства. Это событие я мучительно ожидал уже целый год. Сомнения не оставляли меня, хотя тянуть больше не стоило, мои скудные средства таяли с каждым днём. Но я был уверен, что без корысти мадам Элеоноры не обошлось.  Дело точно касалось денег, а значит нашего с Эмили семейного благополучия. Именно поэтому я так волновался с самого утра.
  Второе, о чём пришлось забыть из-за дождя, это о новой шляпе, купленной накануне. И это обстоятельство было даже ужаснее, чем первое! Шляпа казалась мне верхом элегантности и была, по словам мистера Ремси, хозяина шляпной лавки, последним новшеством из Парижа. Такие шляпы очень модны во Франции, так он сказал, и нужно брать её немедленно, пока не налетели местные денди, как стая ворон,  ведь скоро об этом нововведении будет знать весь Старый Свет!
  Я выложил за эту шляпу приличную сумму, практически последние мои сбережения, и хотя модником себя не считал, надеялся, что Эмили оценит, как обычно это бывало, мой безупречный стиль и элегантность. Единственное, чем я мог себя оправдать в своих же глазах, это тот факт, что большей частью моей осведомлённости в моде я обязан мадам Элизабет, моей гувернантке и знаменитой сплетнице.
  А теперь проклятый дождь перечеркнул все мои старания! От  досады я швырнул шляпу в угол, попросил мадам Элизабет приготовить мне сюртук и зонт. Затем позвал старого садовника мистера Тайлера и наказал ему вызвать экипаж на полвторого, на что старик процедил сквозь зубы какое-то проклятье и, накинув плащ,  зашаркал в дождь.
  Всё: и дождь, и сорванная прогулка, и злополучная шляпа, и садовник, проклявший меня на пустом месте, - пошатнуло мою уверенность в себе. Нервно перебирая пальцами скатерть, я цедил кофе с отстранённым видом. В таком положении меня и застал Джереми Купер, мой кредитор. Именно сегодня ему непременно надо было напомнить мне о приближении сроков платы по долгам. Я уверил Купера, что отдам деньги к концу недели, и не предлагая задержаться на чашку чая, поспешил выпроводить его вон. Это было последней каплей! Пришлось пить успокаивающие пилюли.
  С самого утра я заготавливал реплики, репетировал поклоны, будто актёр дешёвого театра, выдумывал темы для разговора, но к полудню всё забыл. Меня больше интересовал мой внешний вид, в особенности то, как были уложены мои волосы; и зеркало в это утро стало моим единственным собеседником.
  Кутаясь в пахнувший сыростью  плед, я бродил по дому, размышлял о том, как мне повезло,  что  у Эмили не было отца (слышала бы меня сейчас моя набожная гувернантка мадам Элизабет!), ведь, как мне довелось узнать, это был жёсткий, деспотичный человек весьма консервативных взглядов. Я вряд ли бы ему понравился, хотя сегодня мне предстояло знакомство с не менее пугающими личностями: дядей и дедом Эмили.
  Мадам Элеонору я узнал задолго до того, как познакомился с Эми.  Она была подругой моей матери. Они познакомились в Париже, когда ещё юная Элеонора приезжала туда на каникулы. Она-то и познакомила мою матушку с приятелем своего брата, её будущим мужем и моим отцом. Поэтому я мог ручаться, что нравлюсь мадам Элеоноре не меньше, чем её дочери. Хотя памятуя о её безграничной любви к деньгам, я предпочитал не распространяться о своём тяжёлом финансовом положении.
  Часы пролетали как мгновения! Я встревожился не на шутку, словно отправлялся в логово хищников, безоружный, безнадёжный, с единственной целью обольстить и очаровать этих саблезубых тигров-людоедов. Если бы не богатый отец моей будущей тёщи, владелец судоверфей в Северном Йоркшире, и брат, хозяин главного банка в Бирмингеме, мадам Элеонора тянула бы жалкое существование, экономя каждый пенни состояния, оставленного ей мужем. В общем, от того понравлюсь ли я этим двум мужчинам и зависело моё будущее благосостояние и супружеское счастье с красавицей Эмили.
   
  Было уже полвторого, когда я вышел из дома, осторожно перешагивая чёрные лужи, рассекающие дорожку к воротам, и, отворив скрипучую створку,   выглянул на улицу – ни намёка на заказанный экипаж. Дождь не прекращал безжалостно кусать руки и лицо, словно рой мелкого гнуса. Холод. Волнительная дрожь.
  Без двадцати два я начал нервничать, а без четверти два – был взбешён. Без десяти – я продрог и отчаялся, затем, признаться, изрядно испугался.  Но без пяти, взяв себя в руки, успокоился и решил идти к дому Эмили пешком в полной уверенности, что уволю Тайлера сразу по возвращению.
  Я не глядел на часы, чтобы ещё более не огорчаться и не начать паниковать. Перед глазами то и дело вставали образы двух суровых мужчин, будто они встречали меня в дверях дома Эмили со сворой охотничьих собак, чтобы натравить их на меня, как только я приближусь. Как на зло мимо проезжали только занятые кэбы, и никто не брался меня подвезти. Я промёрз до костей, промочил ноги и очень устал.
  Между тем я придумывал объяснения моего нелепого опоздания, причём настоящая причина, а именно неприбытие заказанного экипажа, меня не устраивала. Она казалась мне наивной и, что странно, неправдоподобной. Мне подумалось, будто именно эта истинная версия не возымеет на тех неизвестных мне, но заранее пугающих людей должного воздействия. Вся эта чушь лезла в мою голову, чтобы заглушить панический страх перед неизвестностью. Я почти ощущал натяжение своих нервов, подобно скрипичным струнам.
  В конце концов, я пришёл к выводу, что мне ничего не останется делать, как броситься в ноги мадам Элеоноре и её богатым родственникам, слёзно умоляя о прощении либо достойном наказании. Я уже представил в ярчайших красках сцену, как буду целовать их отполированную обувь и ползать на коленях, подобно нашкодившему щенку.
  Дождь промочил меня насквозь, только голова под зонтом оставалась сухой, хотя и в сухом состоянии она уже не соображала. Я сам отравлял себе кровь, ощущая свою ничтожность. Сейчас я походил на мерзких декадентов, образы которых беспрестанно выплывали из-под моего пера, образы скулящих оборванных псов.
 
  И вот я уже стоял у дверей дома Эмили и всё никак не решался постучать.  Но раздумывать было некогда: хотя я не так сильно опоздал, затягивать это опоздание всё же не следовало. Я сложил зонт, стряхнул капли дождя с сюртука, дрожащей рукой взъерошил волосы, потом подумал, что лучше их пригладить, сделал это, вспомнил, о заляпанных грязью ботинках, спешно отыскал к кармане носовой платок, протёр их, выбросить платок было некуда, я повертелся на месте, оглядывая сад, но в конечном итоге снова аккуратно сложил его и засунул в карман. В общем, провозился с собой ещё минут пять. И когда взялся за холодное и мокрое кольцо дверного молотка, в голове моей мелькнула мысль: а что если всё бросить, сгрести оставшиеся скудные сбережения и первым же поездом уехать во Францию (тем более что там сейчас в моде такие же шляпы, какую я вчера удачно приобрёл). Но, видимо, моя рука не подчинялась голове или просто не восприняла всерьёз её мысли, а сама совершила несколько ударов дверным молотком. Теперь я знал, кого винить в моих будущих несчастьях.
  За дверью послышались шаги, щёлканье и скрип замка. Каждый звук из этого пугающего дома отдавался громовым раскатом в моей голове. Открыл старый слуга со впалыми щеками и кожей, похожей на замшелый чернослив.  От его пронизывающего до костей взгляда, зонт выпал из моих рук. Старик  нагнулся и с недовольным видом поднял его. Я не стал объясняться и поспешил прочь, молниеносно промчался в гостиную, оставляя на паркете мокрые следы.
  У входа в залу я остановился на секунду в нерешительности, и тут же откуда-то из-за бордовых драпировок у дверей вынырнула мадам Элеонора, схватила меня за рукав и оттащила в сторону. Прежде, чем я успел хоть что-то сказать, она зажужжала над ухом, как рой взбесившихся пчёл:
 - Послушайте, дорогой Даниель, мне вовсе не интересно, где Вы имели наглость пребывать целый час, забыв о приличии  и заставив нас с Эмили и нашими гостями ждать, но я надеюсь, что в будущем Вы будете более осмотрительны, особенно, когда дело касается  денег.
  При этом она многозначительно приподняла брови и покачала головой, давая понять, чтобы я не строил из себя невинного влюблённого. В ответ я коротко кивнул, уж я-то знал, о чём речь.
  Она отпустила мой рукав и сотворила маску снисходительности на своём лице:
 - И дорогой Даниель, я оправдывала Ваше отсутствие, как могла. Но боюсь, у наших почтенных гостей уже сложилось мнение о Вас, весьма нелестное.
  Затем она немного смягчилась и начала поправлять мой воротник и волосы:
 - Поэтому прошу Вас, не усугубляйте. Придумайте какую-нибудь правдоподобную причину опоздания.  И советую молчать весь вечер, и они сочтут Вас деятельным и серьёзным человеком.
  Эти «напутствия» убили во мне остатки храбрости и к тому моменту, как мы подошли к дверям столовой, ноги мои стали ватными, я побелел и от шума пульсирующей крови в ушах перестал различать слова мадам. Судорожная попытка вытереть влажные ладони о портьеру не осталась не замеченной. Мадам театрально скривила губы и произнесла:
 - Откровенно говоря, мы уже обсудили некоторые детали вашего с Эмили будущего. Я уверила джентльменов, что Вы, милый мой, лучшая партия для моей дочери, перспективный, ответственный юноша, умеющий делать деньги из воздуха. Поэтому хотя бы постарайтесь вести себя так, будто это правда.
  И вот дверь столовой тяжело и медленно отворилась. Пик моего волнения настал. Я пошатнулся, чувствуя,  что вот-вот свалюсь в обморок, и если бы не мадам Элеонора, жестко, но действенно, пихнувшая меня в спину, я бы окончательно опростоволосился, растянувшись без чувств на персидском ковре у позолоченных ботинок моих благодетелей.
  Я почувствовал себя трущобным котёнком,  мокрым и выпачканным грязью, которого из жалости подобрали и принесли в этот дворец и теперь на меня уставились две пары безразличных глаз обрюзгших, лоснящихся от жира краснолицых стариков, вспотевших и пыхтящих от плотного обеда. И клянусь, будь я, в самом деле, голодным маленьким котёнком, я с удовольствием слопал бы этих джентльменов, так похожих на две баварские сосиски.
  Я даже разулыбался от своих смелых мыслей, но встретив недовольный взгляд Эми, опять пал духом. Когда я целовал ей руку, она, вздёрнув нос, отвернулась, будто я был тем самым трущобным котёнком.
  К счастью, мне не пришлось оправдывать своё опоздание, так как мадам Элеонора спешно представила меня собравшимся, и седой старик, чуть откинувшись на спинку кресла, пророкотал:
 - Весьма скверная сегодня погода, даже для Лондона, не правда ли?
  Я кивнул, потом опомнился и хрипло протянул:
 - Да, сэр… Именно…сэр.
 - Не удивительно, что сегодня с трудно можно нанять экипаж, и то за двойную плату.    Ведь Вы именно по этой причине опоздали, любезнейший сэр?
 Я вздрогнул, но быстро сообразил:
 - Да, да, конечно, сэр, простите меня.
 - Выгоднее сидеть дома, - прыснул второй толстяк.
 Другой подхватил, раскатисто захохотав, словно пьяный пират. Это продолжалось достаточно долго. Я смутился и зарделся, словно дамасская роза, сел, уставившись в пол. Какое унижение! Я мог запротестовать, сказать, что денег на кэб мне вполне хватает, просто он не пришёл вовремя, но мадам Элеонора советовала мне молчать. Что ж я так и поступил, теперь они сочтут меня не столько серьезным и дельным джентльменом, сколько неимущим простаком.
  После долгих разговоров о банках и банкнотах, о верфях и верхах мы направились к столу пить чай. Было уже пять, и старики стали ёрзать на стульях, поглядывать на часы.
  За столом опять началась болтовня о судоверфях и биржах.  Я же, не отрываясь, следил за минутной стрелкой на больших старинных часах, висевших прямо напротив моего места, и разглядывал своё отражение в стеклянных дверцах. Неужели моё будущее будет выглядеть так же уныло, состоять из скучного трёпа о деньгах, званных ужинов для лондонских инвесторов... я в маске напускной важности, состряпанный из грязи нувориш, такой, каким меня хочет видеть мадам Элеонора...И ни строчки, ни единой рифмы, ни одного стишка от души, только дела!
 Изредка я бросал взгляд в сторону Эмили, которая неподвижно сидела, вытянувшись в струнку. Она была напряжена, теребила салфетку в руках, внимательно следя за каждым словом и движением своих дяди и деда. Встретившись со мной взглядом, она раздраженно отводила глаза, давая понять, что злится на меня.
  Наконец, темы для разговоров иссякли, а к вопросу о нашей с Эмили свадьбе никто не желал переходить. Я испытывающе глядел на мадам Элеонору, но она лишь нахмурилась в ответ. Между тем за окном стемнело.  Все вышли в холл прощаться. Пока один из стариков о чём-то разговаривал с мадам Элеонорой полушёпотом, другой вдруг обратился ко мне, будто только вспомнил о моём присутствии:
 - Так всё-таки, чем Вы занимаетесь, месье Крэйон? У Вас есть своё дело?
  Этот вопрос прозвучал слишком неожиданно, чтобы я успел сообразить, как удачнее соврать.
 -  Я – поэт, - выдавил я, вызвав стон негодования у Эмили и удивление на лице старика.
  Мадам Элеонора вздохнула и покачала головой.
 - Поэт? – переспросил старик, поморщившись. – Скверно.  Стихоплётством много не заработаешь.
 Наконец, мужчины распрощались и ушли.
  Мадам Элеонора кинула на меня укоризненный взгляд, махнула рукой и, не сказав ни слова, ушла наверх.  Эмили же устало опустилась на диван.  Она и не думала приглашать меня сесть рядом. Я так и остался стоять посреди холла, растерянный и опечаленный.
 - Я разочарована в тебе, Даниель, - тихо произнесла она. – Мало того, что дедушка сократил денежные отчисления в нашу семью из-за финансовых проблем его фирмы, ещё и ты был неучтив, опоздал, говорил всякие глупости!
  Я приблизился и наклонился, чтобы обнять её за плечи и успокоить, но она отстранилась, встала и, подойдя к окну, произнесла:
 - Кажется, ты совсем им не понравился.
 - Разве это главное? – я был взбешён. – Неужели мнение этих толстых бездушных  стариков для тебя важнее веления собственного сердца?
 - Замолчи,  Даниель! – закричала она, повернувшись. – Как ты смеешь так говорить! Убирайся, я больше не желаю тебя видеть!
 Я опешил. Я никогда не видел её в таком дурном настроении.
 - Прости меня, Эмили, - прошептал я, приблизившись, - я слишком резок в суждениях…но…
 - Убирайся, - процедила она сквозь зубы.
  Я не хотел расстроить её ещё больше и совсем не умел утешать, тем более в пору было утешать меня самого. Я взял зонт, застегнул сюртук, поднял воротник повыше и направился к двери. Помедлив у порога, я взглянул на Эмили. Она отвернулась, её плечи вздрагивали. Она тихо плакала.
  Уже стоя на ступенях парадной лестницы, я тихо произнёс:
 - Прощай, Эмили.
  И тут же суеверно прикусил губу.  Как у меня вырвалось это «прощай», будто я уходил навсегда?  Оставалось надеяться, что Эмили не слышала моих тихих слов.
 На улице по-прежнему шёл моросящий дождь, подгоняемый резким ветром, подобно миллиону иголок, жалил лицо и руки. В довершение ко всему нигде не было свободного экипажа.
  Я раскрыл зонт и зашагал по мостовой в сторону своего дома. Чувства и мысли смешались и переплелись. Теперь я не мог разобрать зол ли я, опечален ли, раздосадован или попросту устал, но от всего было тяжело и холодно.
 Наконец, меня нагнал свободный кэб. Круглолицый усатый возница помог мне устроиться, весело комментируя непогоду.
   Я прислонился щекой к холодному стеклу, пытаясь усмирить неприятные мысли, теснившиеся в гудящей голове. Как только мы тронулись с места, я почувствовал сильную тряску и какой-то странный скрип под полом. Я предупредил об этом возницу, но он попросил не беспокоиться и уверил, что до моего дома мы доедим без неприятностей. Я немного успокоился, но не надолго. Вскоре скрип усилился, снизу стали раздаваться странные пощёлкивания и стуки; коляску трясло, будто она ехала по оврагам и кочкам, а не по мощёной улице города.  Возница, должно быть, тоже понял всю серьёзность ситуации и стал погонять лошадей, чтобы добраться до моего дома прежде, чем случится несчастье. Но это лишь усугубило дело, экипаж раскачивало подобно ветхому рыбацкому судёнышку в сильный шторм.
  Вдруг раздался страшный треск, кэб подпрыгнул, послышался визг, пронзительно заржали лошади. Экипаж накренился влево и на полном ходу ударился о землю.  Лошади, не успев остановиться, протащили весь состав ещё дюжину ярдов по земле.
  Возница соскочил с козел в последний момент, а теперь кричал, останавливая лошадей. Он освободил перепуганных скакунов от натянувшейся подпруги и побежал к кэбу.
 Я лежал, запутавшись в занавесках, и боялся пошевелиться.  Окно кареты разбилось от удара о землю и порезало мне лицо. С содроганием я ощущал стекающие со лба и щеки тёплые капли крови.
  Возница помог мне выбраться, осторожно усадил на мостовую и начал осматривать мои раны, чертыхаясь и проклиная дождь и скользкие дороги. Ловкими и аккуратными движениями он вынул мелкие осколки из моих ран и предложил сопроводить меня до ближайшей больницы или немедля послать за доктором, в чём я вежливо отказал: кровь почти остановилась, и я совсем не чувствовал боли.
 -  Колесо сорвало! – негодовал возница. – А ведь я чинил его только вчера и сегодня всё тщательно осматривал. Вот невезение!
  Я умолчал тот факт, что всему виной был я сам, с самого утра, как громоотвод молнию, притягивая к себе неприятности. Я оставил возницу с его злосчастным колесом, решив преодолеть оставшийся путь до дома пешком. Единственное, что радовало в этой нелепой и досадной ситуации, то, что мне не пришлось ему платить
  На полпути я вспомнил о своём зонте, который так и остался лежать в кэбе, и побежал назад, но возницы и его повреждённого экипажа и след простыл. Оставалось лишь удивляться, как этот болван так быстро приладил на место колесо и был таков. Я только развёл руками и повернул к дому.
  Совсем стемнело. Улицы опустели. Дождь хлестал ливмя и не собирался останавливаться. Огромная чёрная туча затянула небо, укрыла звёзды своим клубящимся телом, и лишь изредка вспышка молнии озаряла мне дорогу.  Я пересёк улицу и свернул в переулок, чтобы сократить путь.  Лишь одна мысль успокаивала, что вот-вот я окажусь дома, сяду у огня и буду пить горячий чай, слушая треск поленьев в камине и шум дождя за окном.
  Мадам Элизабет давно закончила работу и ушла домой, что было мне на руку: сейчас я меньше всего хотел расспросов о том, как прошёл день и как поживает очаровательная мисс Эмили. Завтра же я намеревался снарядиться в дорогу, ещё до её прихода, а объяснения прислать уже из Парижа. Я решительно обдумывал план побега во Францию. Ах, Эми, моя маленькая белокурая фея, если бы можно было повернуть время вспять…
  Звук моих шагов гулким эхом отдавался в тёмных переулках: это единственный звук, заполнявший пустые закоулки, затопленные темнотой и грязной дождевой водой. На мне не осталось ни одной сухой нитки, поэтому я всё-таки решил спрятаться под каким-нибудь навесом и подождать, пока ливень стихнет.
  Я стоял у стены, прислонившись к ней спиной и всматриваясь в чёрные лужи, на круги от падающих капель, пузыри и колебания воды.  Мысли, мысли, мысли... Ведь это не конец света, думалось мне. Эмили не единственная девушка в мире, будут и другие, ещё лучше, и желательно сиротки! Парижанки очень даже миленькие.
  Я остался один посреди огромного ночного города. Гроза уходила.  Грохотало теперь уже совсем далеко.  Я закрыл глаза и вслушался в шепот дождя, убаюкивающий, нежный и проникающий глубоко в сознание, туда, где тихо спали за грудами ветоши, мусора тревожных мыслей, ненужного пыльного хлама детские воспоминания.  Этот шёпот дождя напомнил мне шелест крыльев бабочек, когда в бытность мальчиком я сидел в саду родительского дома и яркие бабочки порхали у самого уха и даже касались моих волос своими тонкими прозрачными крылышками. Вспомнился и мой кузен Чарли, который беспрестанно терзал этих бедных насекомых, превращал их в безобразных чёрных червей, отрывая маленькие пёстрые крылья.  Он смеялся надо мной, когда я плакал и умолял не делать этого.
  Я содрогнулся от этих воспоминаний, открыл глаза.  Ручьи чёрной воды уносили всю грязь с мостовой.  Дождь почти прекратился, небо стало расчищаться, тут и там заблестели крохотные звёздочки.
  Эми...Мы так молоды, так хотим любить... Может, стоит подождать пару дней, всё уляжется. Может, стоит дать ей время обдумать наше положение, свои чувства ко мне, наше будущее, может, стоит придти, извиниться... Ведь её резкие слова - всего лишь обида и дурное настроение. На неё столько навалилось. А я...хочу сбежать, бросить её в такой ужасной ситуации. Нет! Завтра же пойду и извинюсь, поговорим, она простит, и всё будет  как раньше.
  Я вышел из своего убежища и, запрокинув голову, наблюдал, как из-за туч выплывает огромная белая луна. Она напомнила мне мадам Элеонору, такую же важную и холодную, круглолицую, напудренную. Я улыбнулся.
  Вдруг чёрная тень пронеслась прямо надо мной, заслонив звёзды и луну.  То была не птица и не туча; что-то огромное, дыхнувшее могильным холодом, промчалось совсем близко, едва не коснувшись меня. Я отшатнулся в сторону, и прильнул к стене, затаив дыхание. Сердце выпрыгивало из груди.
  Это длилось всего секунду, и на небе вновь заблестели звёзды.  Но странное чувство страха и неестественного холода витало в воздухе, казалось, даже лужи затвердели, покрывшись тонкой коркой льда.  Я поспешил убраться с этого места. Меня вдруг охватило неприятное ощущение, что нахожусь один в тёмных переулках Лондона, где за каждым углом может таиться опасность, а у меня нет даже зонта, чтобы обороняться.  Я прибавил ходу, очень захотелось побыстрее оказаться в своей тёплой постели, укутаться с головой в одеяло и уснуть.
  Наконец, я вышел на улицу, ведущую прямо к дому.  По обе её стороны мягко светили фонари. Их золотистый свет отражался в лужах, превращая серую мостовую в причудливый ковёр ярких заплаток. Я с облегчением вздохнул и смело зашагал вперёд, но как только вступил на освещённую  область, послышался странный звук, тот же самый, что слышался в переулке, похожий на взмах крыльев; и вновь волна мертвенного холода окатила меня с ног до головы.  Я кинулся в сторону аллеи, где и укрылся под сводом крон деревьев, пытаясь различить на небе то, что так меня напугало.  Но кроме большой чёрной тени, промчавшейся с неимоверной скоростью, я не успел ничего разглядеть.  Что бы то ни было оно, кажется, давно за мной следило.  Сердце готово было выскочить наружу, я даже прикрыл его ладонью во избежание этого. 
  Медленно и бесшумно я выбрался из своего укрытия и поторопился миновать тёмную аллею, прислушиваясь к каждому шороху и всматриваясь в черноту между деревьями.  Я с детства имел богатое воображение и даже боялся темноты, представляя подстерегавших меня чудовищ, ведьм и оборотней.  Но сейчас опасность была более чем реальна, я не просто видел это, я чувствовал это своей кожей, холод, пронизывающий до костей.
  Спотыкаясь и поскальзываясь на мокрой от дождя земле, я промчался через аллею и оказался на широкой улице. Тревога осталась, но дикий страх ушёл. Издалека я увидел ворота своего дома. Но что-то было не так - прямо напротив, на мостовой происходило какое-то движение и страшный звук, похожий на шипение змеи, доносился оттуда.  Я был уверен, что стал свидетелем ночного ограбления, а, возможно, и убийства.  И единственно верным сейчас было притаиться и не выдать себя. Я прислонился к каменному ограждению и замер, пытаясь разглядеть нападавших.  Но то, что я увидел, привело меня в цепенящий ужас.
  Я видел очертания двух фигур: одна склонилась над другой, которая будто тряпичная кукла обвисла в её руках. Я прищурился и различил застывший женский силуэт, сжимающий голову мужчины.  Лицо женщины было скрыто, она не отрывала рта от шеи мужчины, руки которого словно плети, беспомощно висели вдоль тела.  Я понял, что он видит меня, в свете луны его глаза блестели, полные ужаса, отчаяния и боли. В муке он раскрыл рот, и беззвучный крик сорвался с его губ.  Он захрипел, силясь поднять руку, будто желал позвать меня на помощь.  И в эту секунду женщина повернула ко мне своё лицо. Я, будто поражённый молнией, потеряв самообладание, метнулся вперёд, выдав себя, но ноги, словно налитые свинцом, подкосились, и я упал на колени не в силах больше пошевелиться. Тонкий и белый, как лист бумаги, профиль, вскинулся вверх, словно то была не женщина, а дикий зверь, голодный и почувствовавший запах новой жертвы. Она медленно повернула голову и увидела меня.  Это чудовищное зрелище, напоминающее театр теней, приковало меня к месту, мою волю и сознание, я мог только содрогаться от ужаса, наблюдая за происходящим.
  Женщина разомкнула тески смертельных объятий, и несчастный упал на землю, оставшись неподвижным. Она развернулась ко мне и в свете фонарей её силуэт будто стал расти, вздрагивая и рассеиваясь, словно туман. Как кролик, заворожённый танцем удава, я не мог оторвать взгляда от этой призрачной фигуры. Вдруг страшный полукрик-полустон послышался из темноты. Это был тот самый человек, выпитый до капли дьявольским чудовищем. Он был ещё жив и, корчась в предсмертной агонии, кажется, звал меня.               
  Чёрный силуэт вдруг уменьшился, будто испугавшись этого стона, и медленно отползал в тень на другой стороне улицы, пока совсем не скрылся в ней. Я понял, она хотела, подманить меня поближе, чтобы напасть из темноты.
  Мужчина из последних сил поднял голову.  Его лицо, искажённое муками, было обращено ко мне. Я замешкался, подходить было слишком рискованно. Тогда он поднял что-то в дрожащей руке и бросил в мою сторону.  Этот предмет прокатился по скользкой после дождя земле к моим ногам. Это был большой черный мешок с длинными ремнями.  В ту же секунду глаза его закрылись, голова упала на землю. Он умер.
  Я вновь отчётливо услышал хлопанье крыльев и тень, зависшая надо мной, обрела телесность. Я вскинул голову и вверху на фоне звёздного неба в свете полной луны увидел парящую фигуру, облачённую в чёрную мантию, подобно крыльям, развивающуюся на ветру. Мертвенный холод исходил от этого чудовища, казавшегося сейчас смертной женщиной, белой, как снег; волосы её чёрной волной колыхались в воздухе и оскал дикого зверя острых блестящих клыков напоминал о её демонической сущности.  Я не мог оторвать от неё глаз, но в то же время осознавал, что нужно бежать со всех ног, ведь спасение было так близко. Но странная сила пригвоздила меня к месту.
  Вдруг жуткий крик, крик ярости, подобно раскату грома, оглушил меня и вывел из оцепенения.  Это был клич вожака, зов хозяина, приглашающий на охоту.  Этому зову вторили вой и рычание, крики ночных птиц, писк летучих мышей и шипение, будто все ночные твари отозвались на этот призыв. Из подвалов и сточных канав полилась река гигантских крыс, бродячие псы, оскалив клыки неслись к месту трапезы, сонм летучих мышей вырвался из под крыш соборов и колоколен и заслонил небо над Лондоном. Сотни глаз вспыхнули в темноте, устремив на меня хищные взоры.
  Я схватил мешок и бросился к дому.  Надо мной раздавался шелест мантии и шипение, переходящее в зловещий хохот.  Несколько раз чудовище цепляло ворот моего сюртука, но каждый раз я уворачивался, не останавливая бег. 
  Я достиг ворот дома и, собрав последние силы, дёрнул ручку на себя, но ворота были заперты. Проклиная гувернантку, я тянул металлическую дверь, но безрезультатно.
  Пронзительный зловещий смех раздавался сверху.  Вампир сидел на стальных воротах,подобно огромному грифу, всего в двух футах над моей головой,  и скалил белые клыки.  Не было сомнения, что час мой близок, смерть нависла надо мной, сама смерть…
    Ноги мои подкосились, и я упал на колени, беспомощный, загнанный в ловушку зверёк. И тут я обнаружил на плече тот самый мешок, который мне бросил умирающий.  Я резким движением открыл его и запустил внутрь руку.  Он был заполнен какими-то предметами различной формы, на ощупь нельзя было определить какими именно.  Я схватил первое попавшееся под руку и, достав, обнаружил большой деревянный крест, смазанный пахучим ладаном. Он вспыхнул на мгновение призрачным золотистым светом, но и этого хватило, чтобы чудовище застонало ослеплённое.
  Я вскинул руку с крестом и, выпрямив, направил его прямо в лицо этой твари.  Она встрепенулась, будто её окатили кипятком, и яростно зашипела, пряча голову в складки чёрной мантии. Так я держал крест, не давая ей приблизиться, судорожно шаря по карманам в поисках ключа.  Наконец, ключ был у меня.  Я попытался успокоиться и действовать хладнокровно, осторожно и медленно отворил ворота. Отступая по мощеной дорожке, ведущей к двери дома, я не переставал держать перед собой распятие.  Спасение было уже близко. Но чем дальше я отходил, тем решительнее становилась она, теперь не пряча лицо, вытянув шею и приняв позу, словно пантера перед прыжком.  Когда я был уже у самой двери, она одним махом оказалась на земле и затихла.  Потом медленно стала приближаться, подобно змее извиваясь по каменной дорожке. Её страшные глаза налились кровью и следили за каждым моим движением. Все растения вокруг неё вяли и покрывались инием. Несущая смерть...
 Я дотянулся до замочной скважины и быстро отпер дверь, не сводя глаз с демонической женщины. Она остановилась на полпути и вскинула голову, насторожившись. Её лицо неестественно исказилось, поплыло, как свежая краска, размазалось в чудовищную гримасу.  Два глаза вспыхнули в черноте глазниц, дико вращаясь, белые острые зубы стали расти, распирая челюсти. Оставалось одно: упасть без чувств и быть растерзанным этим чудовищем, либо, собрав остатки храбрости, действовать немедленно. Резким движением я распахнул дверь, закинул внутрь мешок и уже поставил одну ногу за порог, как тварь стремительно бросилась на меня.  Но я вскинул крест, направив его прямо в её лицо. Она отпрянула, запрокинув голову, и попятилась. Воспользовавшись её отступлением, я проскользнул за дверь и запер её на все засовы. Я не пустил ее, и теперь она не могла проникнуть в дом по собственному желанию, так говорилось в поверьях. 
  Я зажёг лампу и выглянул в окно: на дорожке и в саду никого не было, только смутное движение за воротами и вой напоминали об опасности. Стая ночных тварей всё ещё кружила вокруг дома, и казалось, заполонила всю улицу. От тела убитого мужчины, должно быть, не осталось и следа.  Я зашторил окна и осмотрел гостиную.  Всё было спокойно.
  Я с облегчением вздохнул, бросил истлевшую свечу в камин, который тут же закурился, и зажёг новую.  Моё сердце бешено колотилось, и кровь шумела в висках.  Помощи было ждать неоткуда, Тайлер давно спал в доме для слуг, но и его судьба теперь была предрешена: это чудовище рыскало в округе и наверняка уже добралось и до его жилища.
  Я опустился в кресло возле камина, прижимая к груди деревянный крест, любой шорох за дверью приводил меня в содрогание. Всё происходящее казалось мне кошмарным сном. Вот мой дом, гостиная, всё знакомо, всё привычно, вот кресло, удобное и мягкое, как всегда, вот тепло очага, я ощущал его на самом деле, как обычно, всё как обычно...Но что произошло минуту назад? Я свихнулся? Или умер и теперь нахожусь в аду? Силясь сохранить ясность ума, я обдумывал своё отчаянное положение и что мне делать дальше, но вдруг с ужасом понял, что дверь – это не единственный вход в мой дом.
  Мой пылающий мозг судорожно заработал. Я вспомнил, что мадам Элизабет всегда проветривала мою спальню наверху перед уходом и нередко бывало, что забывала закрыть окно.  Я схватил крест и мешок и ринулся туда. На бегу я соображал, сколько времени  хватит этому монстру, чтобы обнаружить окно и пробраться в спальню, но надеялся, что это ещё не произошло и я успею его закрыть.
  Я стремительно ворвался в спальню, одним прыжком перемахнул через кровать, захлопнул окно, задёрнул занавески, и облегчённо вздохнул: я успел, я был спасён! В комнате воцарился мрак и тишина.
  Я пробрался к столу, на ощупь зажёг лампу и в тот же миг отпрянул в ужасе.  Она лежала на моей кровати, откинувшись на подушки, и играла прядями своих смолянисто-чёрных волос. Теперь она выглядела совсем как человек, женщина, красоты которой я прежде не встречал ни в жизни, ни в самых сказочных мечтаниях, только взгляд бездонных чёрных глаз был звериным, нечеловеческим. Она приподнялась и зашипела, как змея. Я в испуге попятился и тут же вскинул крест, но она осталась неподвижна, лишь отвернула лицо. Я вспомнил о мешке, к счастью, он лежал поблизости, и немедленно высыпал на пол его содержимое.  Это был крест, подобный первому, только серебряный, бутылка с водой, свёрток грубой ткани и несколько кусков мела, мешочек с зёрнами, цветы чеснока и пробирка с ладаном, библия и спички для камина. Я точно знал назначение нескольких из этих предметов: исправное посещал мессы позволило мне не пропустить наставление падре о защите от нечистой силы.
  Быстрым движением я начертил круг на полу, встал в него и окропил себя святой водой для уверенности.  Бутылку я держал наизготове, на случай если демон решит кинуться на меня.  В другой руке я поднял крест и, содрогаясь всем телом от потока неземного холода, исходившего от неё, начал читать молитву.
  Она ухмылялась каждому моему действию, а от молитв только поморщилась, надменно вскидывая подбородок.   Меня же охватило чувство непобедимости, будто этот меловой круг, в котором я стоял, был начертан рукой самого Бога. Я глотнул из святой воды (по вкусу обычная, такая же, из какой мадам Элизабет варила мне утренний кофе) и следующим движением плеснул из бутылки в её сторону.   Женщина издала дикий крик и попятилась к стене. Одним прыжком она оказалась на потолке и, как огромный паук, поползла в мою сторону, скидывая обгоревшую одежду.
   Я замер.  Что поразило меня больше: её умение висеть вниз головой или её ослепительно белое обнажённое тело, - я не знал, но руки с крестом и бутылкой святой воды сами собой опустились. Я понял, что моё сопротивление бесполезно. Все мои уловки лишь разъяряли её, и если бы сейчас она пересекла меловой круг, я был бы обречён. Так и произошло, чудовище нависло прямо надо мной и, протянув руку, вырвало клок моих волос. Всё, что мне оставалось - бежать.  Я кинулся к двери, помчался вниз по лестнице, подгоняемый зловещим хохотом.
  Я остановился перед дверью - с улицы доносился вой, кажется, ночные твари пробрались в мой сад. Я в нерешительности взялся за ручку: за дверью меня ждала жуткая стая, в доме – кровожадный демон, выбор невелик. Не успел я об этом подумать, волна смертельного холода окатила меня со спины.  Она уже стояла позади, готовая напасть.
  Я метнулся прочь, уже не понимая, куда и зачем бегу. Я был добычей, жертвой, загнанной в угол, сопротивляющейся по инерции, а не по велению разума, который, казалось, вовсе покинул меня в эту минуту. Я кричал от ужаса, пойманный чудовищем, о реальности которого глупо было даже думать в любой другой день моей жизни, бился в объятиях этого монстра, сжимающего моё горло когтистой лапой.  Отчаяние затопило все чувства, кроме чувства неизбежности.  Всё померкло перед глазами, я не мог дышать, и начал терять сознание.  Но в ту же секунду, она ослабила хватку, наверняка желая наиграться вдоволь, прежде чем прикончить меня.
  Я почувствовал под собой холодный пол и тяжесть её тела на себе. Но сопротивляться, даже открыть глаза не было сил. Она провела холодный влажным языком по моей шее, и я тут же почувствовал жуткую боль, будто в моё горло вонзили стальные штыри. Я закричал от боли, но этот крик захлебнулся в крови. Звон в голове сменился оглушительным стуком сердца, стук сердца сплёлся с судорожным царапаньем моих холодеющих пальцев о паркет. Жизнь уходила из моего тела, утекала из моих вен прямо в пасть этой кровожадной твари.
  Сознание угасало, и боли больше не было. Перед глазами стоял лишь один образ, образ моей маленькой Эмили, её золотистые локоны, рассыпающиеся по нежным плечам, её лиловое платье и тонкие запястья, её изящные движения и голубые глаза… Эмили…
   Прощай, Эмили!  Я умер.
  Я умер, чтобы воскреснуть...