Наваждение. Глава шестая

                6

                Вот такой ручной была и Машенька, мать Ленуси. Она умерла в двадцать один год, когда дочке не исполнилось и полутора лет. Судьба безжалостно крутила один и тот же полюбившийся вариант – так казалось Лидии Андреевне. Маша выросла без матери, угасшей от скоротечной чахотки, теперь вот Ленуся растет без мамы, умершей от той же болезни. Но зачем Судьбе понадобилось забирать еще и девочку одиннадцати лет, – этого Лидия Андреевна понять не могла.
                Мысленно она подменяла слово Бог на безликое «Судьба». Она все чаще ловила себя на мысли, что грешит именно против Бога: за все хорошее благодарит его, за все  плохое проклинает Судьбу. Точно не знает, кто автор этой судьбы. В ее молитвах не было смирения – скорее настойчивые просьбы, весьма конкретные. Или даже вежливые советы:
                – Ты бы помог ей, Господи! Все-таки она слабый человек...
                В таком вот духе.
                На исповеди Лидия Андреевна как-то покаялась в этом, и духовный наставник ей попенял:
                – Не по-православному это...
                Иногда Лидии Андреевне казалось, что  Господь так наказал ее сына за чрезмерное любопытство к его земным творениям. За попытку создать свои, пополезней, способные уничтожить «вредных», несущих гибель. Если болезни – испытание, кара небесная, то получается, что ее дерзкий сын хочет вступить в борьбу с самим Богом, уничтожив эти испытания?
                Но почему кара небесная падает на головы невинных детей – самых святых? Если Бог решил забрать к себе лучших, то кто же останется на Земле в конце концов? Или это Дьявол отвечает за все зло на Земле? Тогда получается, что Бог...
                О, нет, лучше остановиться в таких грешных сомнениях вовремя! Но так хотелось додумать до конца... Есть опасность – потерять всякую опору в жизни. Все-таки молитва – опора. А ей нельзя без нее – на  ее оптимизме и душевном равновесии держится весь дом, на ее руках больная внучка.
                Конечно, и Ляля, Зося, Михаил, Ленуся, пока была здоровой, заполняли дом смехом, музыкой, молодой энергией. И если кто-то уезжал, жизнь не замирала. Но стоило прихворнуть Лидии Андреевне или уехать на день-другой в деревню, как все превращались в сироток и рвались из опустевшего дома кто куда.
                Если бы Михаил наконец женился, Лидия Андреевна, с удовольствием перейдя на почетную  роль  просто бабушки, отдала бы хозяйство в молодые руки. Но сын вел себя так, словно ему не сорок лет с хвостиком, а нет и тридцати.
                Ляля, Машина сестра, шутила, что Михаил давно женился на своих микробах. Однако Михаил был жизнелюбцем и, как подозревала его мать, не страдал от одиночества в своем Берлине. Заводить об этом разговор, когда сын возвращался, она не осмеливалась, зато уж в письмах донимала. Он что – хочет оборвать славный род Дубельских?! Ему нужен сын, наследник!
                Михаил либо отшучивался, либо туманно обещал что-то предпринять. И только один раз сказал определенно и страшно: пока Ленуся жива, ни одна женщина в роли матери в этот дом не войдет.
                Господи, она проплакала всю ночь. Значит, Михаил уверен, что и Ленуся умрет? Или он надеется, что та вырастет и родит ему своих детей? Пока же, добавил Михаил, у Ленуси есть Ляля, а это получше всякой мачехи.. Но у Ляли свои дети скоро будут, она ведь замужем, не соглашалась Лидия Андреевна.
                И вот Ленуся заболела. Полгода она провела за границей с бабушкой и отцом, а вернулась почти здоровой... Так утверждали врачи. Но это почти никем из взрослых не забывалось, держало в напряжении...
                А потом это внезапное кровотечение, после которого Ленуся надолго слегла в постель. На очередной симпозиум Михаил не поехал. В доме толкались доктора, выслушивая и выстукивая девочку. Они улыбались Ленусе, даже шутили. Собирали консилиум. Потом тянулись в кабинет к Михаилу с такими озабоченными минами, что Лидия Андреевна бежала в свою спальню – молить Божью матерь о спасении внучки. Она теперь обращалась исключительно к ней, если у ее сына, то бишь Христа,  до всех руки не доходят. Ну, кто еще может понять женское сердце, если не мать?
                Это мало походило на молитву – скорее на некое соглашение с выдвижением условий:
                – Прошу тебя – оставь девочку дома, ей тут лучше, чем в раю. А я обещаю, что не буду грешить даже в мыслях! В рай она еще успеет!
                Врачам Лидия Андреевна больше не верила. Хорошо помнила, как те советовали Машеньке побольше бывать на свежем воздухе, пить козье молоко с медом и не волноваться по пустякам. Вроде не было у нее в избытке и свежего воздуха, и козьего молока, и всеобщей любви. Какие там волнения?!
                И вот все повторялось: девочке нужно к морю, солнцу, в Крым. Там сам воздух лечит, а еще морские купания и всякие процедуры Ляля вызвалась ехать с племянницей, точно и не было у нее своих забот: молодого мужа, курсов, дома, который они начали с радостью устраивать.
                Смерть старшей сестры, Маши, потрясла Лялю больше, чем даже смерть их матери. Машина свекровь, Лидия Андреевна, как-то безболезненно  заменила им умершую еще в детстве  мать. Чахотка с упорным постоянством уносила на тот  свет всех молодых женщин, едва те становились матерями.
                Теперь Ляля отдавала всю свою любовь очередной жертве, не дотянувшей даже до роковой черты. Летние дни они проводили в деревне, где у Лидии Андреевны был дом и небольшое хозяйство – жалкие объедки разорившегося поместья. Сын ушел в науку, муж – из жизни, оставив ей в наследство долги и семейные хлопоты.
                Зиму Ляля проводила на катке, закаляя девочку, явно от рождения слабенькую. С племянницей она учила стихи, романсы, возила ее в театр. Ей помогал особый дух семейства Дубельских – по-доброму либеральный. В доме даже прислуга чувствовала себя скорее родней, чем слугами. И Сергей, долго ожидавший, когда Ляля наконец даст ему согласие на брак, и добившийся счастливой развязки многолетней «дружбы», не стал протестовать, когда понял, что его ожидает разлука с женой. А кто еще мог сопровождать больного ребенка? Для Ляли  эта девочка и была ее ребенком...
                Но расставание Ленуси с домом всех потрясло. Она повела себя так, словно знала, что больше сюда никогда не вернется. Она пошла по комнатам с таким горестным видом, точно ее живой везли на кладбище. Она, как слепая, трогала пальцами вещи, не оглядываясь на свиту из бабушки, Ляли и Зоси. Потом сняла со стены любимые фотографии и прижала их к груди.
                – Это я возьму с собой.
                – Деточка, у нас есть другие, полегче, без рамок...
                – Нет, я эти возьму. На, Ляля, спрячь.
                Открыла крышку пианино, поправила круглый стульчик, села и замерла. И они все застыли в ожидании – вот сейчас заиграет любимого Шопена. Но Ленуся вдруг упала лицом на клавиши и разрыдалась с отчаяньем, от которого слезы брызнули у всех остальных.
                А Зося, к ужасу Лидии Андреевны, просто взвыла, как на краю могилы. Правда, тотчас же испуганно закрыла рукою рот и виновато оглянулась на Лялю, молча глотавшую слезы.
                – Глупая, – сказала Лидия Андреевна и положила на плечи внучки теплые ладони, – там ты будешь  на море чаек с рук кормить, прибоем любоваться. В Крыму – вечная весна, мы тебе еще позавидуем, правда, Ляля?
                – Она там будет солнышком наслаждаться, а бабушка – переживать! Ты ей сердце сейчас разрываешь. Зима кончится – и мы вернемся домой.
                – Не вернусь я, – пролепетала Ленуся еле слышно, и на мгновенье суеверный ужас заставил всех замолчать.
                Первой опомнилась Зося:
                – Ду-ура!
                И тут же испугалась: никогда она так не называла никого из барышень – даже в душе.
                Грубое слово всех отрезвило. Но долго еще после этого тягостная сцена оставалась в памяти у каждого.

продолжение продолжение http://www.proza.ru/2009/08/01/586