Сын

Я возвращаюсь домой спустя четырнадцать лет. Хотелось бы – по дороге, устланной лепестками цветов, но получается – по кровавой ниве, жнецы которой – моя заново собранная армия. Впрочем, надо отдать должное моему народу – мирные жители не оказывают сопротивления. Они приветствуют меня. Властители приходят и ухолят, народ помнит и забывает. Меня – помнят.

Когда на пути остается только столица моей империи, я понимаю, что вернулся домой. Четырнадцать лет назад я уходил отсюда, поклявшись вернуться… Четырнадцать лет страна жила под именем другого императора.

Город стоит до последнего. Даже смешно – я уверен, что жители его совсем не прочь открыть мне ворота… Надо отдать должное солдатам мерзавца – они воюют на два фронта. Неужели ими и впрямь командует тот, кто четырнадцать зим назад обманом проник в город? Что ж, он за это время изменился. Но время вечно, в отличие от людей и стен. Ворота открываются, а я вновь иду по кровавой тропе.

От ворот до моего дворца – пятнадцать минут ходьбы. Пятнадцать минут неспешного шага под трусливое завывание шакалов, когда-то называвшие себя моими советниками, а впоследствии присягнувших захватчику. Впрочем, шакалов можно казнить потом.

Пока я поднимаюсь по лестнице, я гадаю – куда он попытается спрятаться? Он труслив, я видел его глаза четырнадцать весен назад. Он боялся, судорожно сжимая в руках скипетр… Неужто перестал бояться? Его солдат не осталось – я знаю, мои воины не оставляли их в живых.

Когда я вхожу в зал, я еще усмехаюсь. Но когда я вижу серебристую фигуру на фоне Закатных Свитков, меня охватывает недоумение. Он посмел сбежать?! И оставить – в подарок или в насмешку – свою наложницу? Пока я иду – двадцать восемь шагов до середины зала – человек в серебристом кимоно плавно и быстро разворачивается, взметывая бесконечные кэн ткани. Ах, это еще и мужчина?... Меч в руках уже готов обрушится на голову «подарка», но он опускается на пол, и я останавливаюсь. Почти идеальный круг.

А он все продолжает стоять – по ткани же видно – на одно колено опустился, как воин, не наложник. Меч отправляется в ножны. Руки прячет в рукавах – там и кинжал отравленный спрятать можно…
- Куда делся твой хозяин? – надеюсь мой голос звучит достаточно раздраженно.
- Что?.. – кажется, он и в самом деле не понимает.
- Я спросил, куда делась та мразь, что обманом правила моей страной четырнадцать лет.
Он молчит. Непозволительно долго молчит, но я его не прерываю. Интересно, насколько он предан своему хозяину, чтобы поправить меня? И он обрывает молчание.
- Мой отец умер пять дней назад.

Пять дней? Я был на границе. Я был уже в стране, и он не дождался меня! Ярость вскипает вновь. «Отец». Неужели это он командовал обороной города? Я останавливаю своих солдат – в самом деле, сын за отца отвечать пока не должен. За трусость уж точно. Подойти ближе – еще девять шагов. Импровизированная граница – синяя кайма, серебристая ткань на темно-коричневом полу. По обычаям, я должен наступить на дорогую ткань, но мне это кажется святотатством. И я сдвигаю ткань носком сапога, не отрывая взгляда от пронзительных глаз. Он не боится. Это хорошо.
- Не убивать.
Мы разберемся с ним позже.

В свои – да, теперь уже свои - покои я возвращаюсь к полуночи. У того, кто их занимал четырнадцать лет, был дурной вкус… Да, он заменил два разрубленных столбика, поддерживающих балдахин. Но как неудачно – дерево намного светлее оригинала… И я не люблю алый шелк. Но серебро на алом смотрится просто потрясающе. Стража, заметив мой восхищенный взгляд, дружно ухмыляется – еще, они за десять часов налюбовались вдоволь…
- Свободны.

Он лежит на боку, лицом к окну – чуть согнутые ноги, тонкие кисти на покрывале, закрытые глаза. Ровное дыхание не сбивается ни на такт, пока я обхожу кровать и сажусь на край. Но едва постель прогибается под моим весом, как раздается его голос:
- Что с городом? – и все это – при несбившемся дыхании, не открывая глаз. Выдержка, достойная восхищения.
- Ты волнуешься о городе, хотя должен волноваться о себе? – отстегнутые ножны ложатся между нами. Мы враги, а не любовники.
- Я вырос в нем, - он открывает глаза, но смотрит не на меня, а на звезды за окном.
- Похвально, - я молчу некоторое время. – Трупы похоронены… предатели тоже. Ночью будет гроза, и она смоет с улиц кровь.
- Ясно, - почти без выражения. Он ведь знал ответ, так зачем спрашивал?

Тишина – достояние богатых и утешение бедных. Он молчит, а я продолжаю его рассматривать… что-то не дает покоя со времени нашей первой встречи.
- У народа, к которому принадлежал человек, которого ты называешь отцом, не бывает светлых волос и смуглой кожи.
Он кивает и, наконец, переводит на меня взгляд. И пронзительных голубых глаз у этого народа тоже не бывает. Даже у полукровок.
- Объясни, - требую я, и он садится на кровати, зябко поведя плечами. Потрясающая пластика для человека, не шевелившегося около десяти часов.
- По ацелахским обычаям воин может усыновить детей поверженного врага, - информирует он и, кажется, с интересом следит за реакцией. Ах, вот оно что… Потрясающая преданность вдобавок.
- Ты сказал, что вырос в моем городе.
- Мне было пять лет, когда он стал моим домом, - пауза, и все же добавляет, - моим и моего отца.
Замечательно. Ему девятнадцать? Вполне совершеннолетний по меркам моей Империи, но ему не хватает двух лет по меркам его родного народа. Кстати, его «отец» - как любезно доложили мне мои шакалы – покончил с собой. И он не может этого не знать.

- Интересно, почему же это ты вырядился как невеста? Чтобы встретить меня? – я совсем не хочу его обижать, но увидеть проявление хоть каких-то эмоций очень хочется. Бесполезно. Тот же холодный взгляд.
- Об обычаях моей страны вы не можете не знать, - молодец, мальчик. Я знаю обычая всех стран, с которыми граничит моя империя. И про то, что ацелахские воины встречают победителя – если, конечно, остаются в живых – как героя, не могу не знать.
- Чтобы надеть эту тряпку, верно, понадобилось более двух часов, - я со смехом приподнимаю край рукава. Но он не реагирует, спокойно поднимая руку вслед моему движению. – Как же ты был уверен в поражении.
- Пятнадцать минут, - произносит он и улыбается. – Всего пятнадцать минут.
Пятнадцать минут, чтобы пройти от открытых ворот к тронной зале. Мальчик, я начинаю восхищаться.

Восхищаться я не перестаю и спустя несколько лет, не могу наглядеться на светловолосого генерала во главе моей армии. Столь же бесстрастный, каменно-спокойный. Он может выйти из себя только в бою – как берсерк, ненадолго. Мой лучший солдат и стратег. Мой преданнейший союзник. Кстати, теперь, по ацелахским обычаям, - он мой сын.