Отец фараону. Глава 5. До скорой встречи!

В тот памятный день на рассвете какая-то птица жалобно пела свою странную песню. Звуки были то резкие и пронзительные, то тихие и заунывные. Как будто это неведомое существо горько оплакивало свое дитя. Но с появлением первых солнечных лучей пение смолкло. И никто никогда больше его не слышал.    


Отец и сын стояли друг против друга. Старец с белыми, спадающими ниже плеч волосами и юноша, чистый и лучезарный облик которого мог сравниться разве что с непревзойденной гармонией небес, одинаково прекрасных во всякое время суток и в любую погоду. То были старость и молодость, печальный опыт и очаровательная неопытность.

Они должны были ненадолго расстаться, так как Иаков, немало встревоженный отсутствием каких-либо известий от остальных десяти сыновей, отправившихся пять с половиной месяцев назад пасти стада в район Сихема, решил послать Иосифа навестить их. А если с детьми случилось что-то неладное? Приключилась беда? Уцелевшие жители Сихема хранили неистощимую ненависть к семье патриарха, некогда жившего среди них и даже купившего там участок земли. Да и разве можно такое забыть?

Всепоглощающая кровожадность, граничащая с безрассудством, красными реками однажды затопила весь город, и среди воплей отчаяния и молений о пощаде ни единая капля милосердия не упала на обагренную местью землю. Таковы были страницы прошлого. Его черные страницы. Черные от запекшейся на них невинной крови, которую уже ничем нельзя было смыть.

Возмущенный до глубины души невиданным поведением Симеона и Левия, а за ними и всех остальных сыновей, но вынужденный смириться со страшным фактом, патриарх не переставал переживать за этих своевольных созданий, данных ему Богом, все еще утешаясь наивными мыслями о юношеской несмышлености и, вероятно, не давая себе полного отчета в происшедшем.

Иаков продолжал бережно лелеять трепетную надежду о мире и покое. Но того он не знал, что еще очень-очень долго ему не дано будет познать эту блаженную сладость. Лишь временами возникающая иллюзия близкого семейного счастья все еще напевала ему на ухо свои колыбельные песни. 

Именно этот Сихемский участок земли и привлекал братьев-кочевников. Поэтому они все вместе отправились в такую даль, ни на что не взирая и никого не слушая...

Иосифу предстояло отправиться вслед за ними.

– Я буду с нетерпением ждать твоего возвращения, сынок.

– До скорой встречи, отец.

Они обнялись. Это не было крепкое объятие перед долгой разлукой. К чему все эти прощальные церемонии, если отец и сын скоро вновь встретятся!
 



И, сев на своего осла, Иосиф отправился в путь. Стояла свежая, пестрая и ясноликая, напоенная сотнями ароматов, ханаанская весна. Ему было приятно совершать это путешествие на север. Оно меняло обыденный ритм и позволяло почувствовать себя самостоятельным. Он не переживал за братьев, будучи вполне уверенным, что у них все в порядке. Главной целью было успокоить встревоженного отца.

Когда день начал клониться к вечеру, Иосиф подъехал к Ефрафе,* но не стал заезжать в нее. Объехав город, он двинулся дальше. Юноша торопился, надеясь успеть, пока еще не окончательно стемнело. Наконец, что-то показалось вдалеке. С замирающим сердцем он спрыгнул с осла и побежал вперед.

У одинокого серого камня он остановился и, припав к нему всем телом, отчаянно зарыдал. Это был надгробный камень его матери Рахили, которая умерла на этом самом месте шесть лет назад, когда их семья находилась на пути из Месопотамии в Ханаан. Умерла, родив Вениамина, и Иаков, оплакивая свою любимую жену, поставил на ее могиле этот памятник. Иосиф помнил все, как если бы это произошло вчера. Воспоминания были нелегкими. Обхватив холодный камень обеими руками, он прижался к нему так крепко и с такой любовью, будто бы это была его воскресшая, нежная мать.               

Когда совсем стемнело, он поднялся, привязал осла, пришедшего вслед за ним, к одному из кустарников и, отошедши на несколько шагов от печального камня, лег на землю. Этой ночью юноша долго не спал, лежа на спине, закинув руки за голову и глядя широко открытыми глазами вверх, на мерцающие дали.

Поутру Иосиф вновь пустился в дорогу. Жалея осла, везущего к тому же небольшую провизию, путешественник шел рядом с ним, глядя по сторонам и временами даже делясь впечатлениями со своим четвероногим спутником. Это была живописная и густонаселенная местность, во многом напоминающая долину Кириаф-Арбы, с тянущимися по склонам холмов виноградниками и фруктовыми садами.

Иосиф вошел в землю Мориа. У потока Кедрон он сделал небольшую остановку, чтобы освежиться и напоить своего друга. На одной из ближайших гор располагался небольшой город-крепость, носивший название Салим**.  Но Иосиф не обратил на него большого внимания. Переводя взгляд с одной горы на другую, он сосредоточенно искал ту, которую когда-то показал ему отец. Наконец юноша отыскал ее.

– А знаешь, – сказал он вслед за этим ослу, как если бы тот был человеком, – что много лет назад произошло на той горе? Да, конечно, откуда тебе знать, если никто тебе этого не рассказывал. Да я и сам знаю об этом по рассказам отца, а тот – дедушки. И вот этот самый дедушка (его звали Исаак, и я видел его уже совсем стареньким), когда был примерно в таком же возрасте, как я, стал свидетелем, а вернее, участником того, что произошло на той горе, имени которой я, к сожалению, не помню***... Да ты меня совсем не слушаешь?! Как видно, тебе это не интересно... – обидчивым тоном проворчал Иосиф. – Тогда как хочешь.

Тут осел пошевелил ушами, поднял голову и сделал несколько шагов по направлению к горе. Потом важно принялся щипать траву.

– Ах, все же тебе это не безразлично! – обрадовался Иосиф. – Тогда слушай дальше. Однажды, в ночном видении, Бог повелел отцу Исаака, Аврааму (моему прадедушке), принести своего сына в жертву всесожжения! Представляешь? На этой самой горе! Авраам жил тогда в Вирсавии и должен был проделать трехдневный путь вместе с Исааком до этого места. Да... Не могу представить его состояния... Должно быть, не было периода более ужасного в его жизни, чем эти три дня. Он, наверное, испытывал неимоверные муки... И все же шел. Так он верил Богу. А ведь моему прадедушке было тогда уже сто двадцать лет. Не шутка. И как он только выдержал, не умерев от горя... – Иосиф смотрел на вершину горы. – Исаак, конечно, ни о чем не подозревал, пока не достиг вершины. Лишь один раз он спросил Авраама, где они возьмут агнца для всесожжения, когда рядом нет ни одного стада. И Авраам ответил Исааку: «Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой.» Чего должно было стоить ему спокойствие этих торжественных слов! Но, представь, когда Исаак узнал!!! Я помню, как отец мне пересказывал его слова:

«Когда я услышал о том, что по повелению Божьему, на жертвенник, который мы вместе соорудили, должен быть возложен я, то состояние мое было, будто пораженного молнией. Внезапное, резкое дыхание близкой смерти обдало меня с головы до ног. До сего момента моя жизнь была сплошным счастьем, и я никогда не предполагал для себя такой страшной участи. Мне стало не по себе. Я видел, что отец, говоря мне все это, горько рыдал и весь содрогался от дрожи, и только теперь понял его молчаливое, странное поведение в течение всех этих прошедших трех дней. Мне было жаль его и себя. И очень не хотелось умирать. Я бы мог, конечно, с легкостью убежать, оставив моего отца одного возле пустого жертвенника, разрешив ситуацию по-своему. Я прекрасно понимал, что изможденный страданиями отец сам не знает, как занесет надо мною свой острый нож... Но я привык слушаться его во всем. И я лег. Отец путался, привязывая меня к жертвеннику и проливал надо мною потоки старческих слез. Так что на моем лице мои собственные слезы смешивались с его, и я был весь мокрый. Я старался успокоить его... Не правда ли, странное побуждение в подобной ситуации? Что я мог сказать? Он тоже стремился ободрить меня. Не менее странно. Не могу вспомнить наших прощальных слов, как ни стараюсь... В этот миг, мне кажется, я уже был готов отдать свою жизнь в жертву Богу. Блеснул нож... Я закрыл глаза и лишился чувств.

Очнулся я от того, что отец целовал мое лицо и руки. Оказывается, ангел Божий остановил его руку с занесенным ножом, оповестив о том, что испытание окончено. Испытание!!! Это было всего лишь испытание! Пожертвует ли Авраам для Господа всем, даже самым любимым? То есть, мной? Мы пожертвовали. Я чувствовал себя воскресшим из мертвых. Наша вера была испытана. Вера, выражающаяся в полной отдаче себя Богу.

Затем мы, вновь ожившие из небытия, все еще продолжая плакать, но на этот раз уже от счастья, заметили неподалеку от нас овна, запутавшегося в чаще своими рогами. И принесли его в жертву Господу. Мой отец назвал это место: Иегова-ире (Господь усмотрит).»

            Как чрезвычайно трогательно, правда? Ты меня внимательно слушал? – Иосиф погладил своего помощника по спине. – Наверное, пережив такое, оба стали совершенно новыми людьми. Ты как думаешь?




*  Позднее город Ефрафа был переименован в Вифлеем, в    котором через восемнадцать столетий родился Иисус Христос.

**  Город Салим впоследствии был переименован в Иерусалим и стал столицей Израиля.

***  Согласно бытующему мнению, гора, на которой Авраам собирался принеси в жертву Исаака, называлась Мориа, и именно на ней Соломон через восемь веков построил храм Господень. Однако исторические свидетельства никак не подтверждают эту версию. Единственное, о чем можно с уверенностью сказать, это то, что местность, в которой происходили эти события, носила название «земля Мориа».