С чего начиналася родина

- Запад есть Запад, Восток есть Восток, а мы, русские – другие. Вы спросите – какие и почему  после победы демократии наши взаимоотношения приобретают всё более и более уродливые формы? Много говорят об афганском синдроме, в упор не видя настоящего синдрома поразившего народ русский ещё во времена сталинских репрессий, синдрома букашки даже с бумажкой…
Читал негромко вслух длинноволосый с заросшим лицом юноша по тетради. Он вздохнул, прервав чтение, и огляделся, но полянка была пуста, он снова стал читать, правя текст по ходу…
- Кажется, это Артём Боровик писал об Афгане (цитирую по памяти): «…март в России ещё не весна, в Афганистане начало лета, отцветают сады, брызгами крови зацветают маки, алея пятнами памяти о погибших товарищах по склонам сопок. На обочинах дорог афганские мальчишки-бачата размахивали руками, показывая проезжающим на броне шурави крепко сжатые кулачки. Нет, они не грозили, они предлагали товар, подбегая шумными стайками к останавливавшимся на перекрёстках машинам.
- Командор, купи кайф!»
И они покупали. Почти в открытую. Вякнет, разве, какой ещё ретивый по привычке проверяющий. Но его так оттянут густым, забористым матом! и тому приходиться лишь отвязаться на первом, попавшемся на глаза, офицере. - Капитан! Распустил бойцов. Смотри у меня…
И они смотрели. С разных углов и расстояний. Пахари войны и ревизоры военной страды. Для них тут был всё тот же Советский Союз, всё тоже социалистическое бардачное производство. Только работяга с ружьём и так же тащил с армейского производства всё, что сгодиться на пропой и для балдежа. К наркоте тут была и арака, правоверные быстро научились гнать самогон...
О чём вещают журнальстивые корреспонденты, взирая на нас через призму полученного задания или темы? Невозможно смотреть на чужую страну только через прицелы и триплексы бронемашин. Всё равно выйдешь хотя бы оправиться или купить кайф. А они там тем более ездили на броне и многое видели. Увидели в первую очередь чёрный рынок своей страны – ханыжную Москву, Кавказ в натуре!
Коммунизм та же азиатчина, а Восток дело тёмное. Тонкость и ум в нём узрели лишь те, кто в упор своего народа не видит. Я жив, пока живу. Без меня жизни нет. Вот и вся тонкость восточной мудрости. Подлость, помноженная на изуверскую жестокость, заразила и нас уголовными отношениями в обществе, дедовщиной в армии…
Нет, мои рассказы не о войне. И про войну тоже. Россия жила без войн только при Александре 3. Война стала частью нашей жизни.
 


С ЧЕГО НАЧИНАЛАСЯ РОДИНА

 
Полный, с хорошо наметившимся брюшком, капитан в не вылинявшей от ярого солнца форме ужом вертелся, перескакивая с сиденья на сиденье в, гудящем по-тракторному, чреве вертолёта, приставал со злорадными замечаниями по поводу любимого Западом генсека СССР. Однако рослый старший лейтенант, отделался от него дежурной фразой. – Да и этот не долго процарствует, тоже лысый, как Ленин, - прикрыл глаза, сделав вид, что  задремал, и больше не откликался.
Через некоторое время пузатенький капитан вдруг вскрикнул. – Я их, мать ети! Шланги ленивые!
Даже дёрнул слегка за рукав рубашки дремавшего старлея. – Светлов! Ты только погляди, как будто и не в Афгане, а на курорте - загорают!
Тот глянул в окно, в «шахских развалинах», своеобразном полигоне десантников метались расхристанные фигуры солдат. Только несколько салаг лазали по каменным развалинам.
Капитан кинулся к вертолётной кабине. – Сергеич! С ходу сажай! Прихватить надо сачков этих.
В ответ пробурчали. – Васильев! Неймётся всё тебе, полит-****ь, твою мать!
- Хватит базлать! Вы с личным составом не работаете.
- Не надоело тебе суетиться?
- Сажай, кому сказал! 
Вертолёт круто, с ходу пошёл на посадку….
Когда офицеры спрыгнули на землю, и по ушам ударила тишина, лишь красиво свистели угасающей скоростью винты вертолёта, к ним подскочил рослый сержант на ходу дозастёгивающий гимнастёрку. - Тоуварышч капитан! Утора рота  третьего батальону занимается тактичной подготовкой согласно...
Капитан  Васильев зашипел зло, прерывая доклад сержанта. – Эт-та что ещё за цыганский табор тут мне устроили?
- Яки табор, Тоуварышч капитан? – сделал наивные глаза сержант. – Тильки – трохи перекурыты прыйсэли и вы подлетели...
- Как в Сочах, понимаете ли вы мне, балдеют!
- Яки могут быть курорти на войне? Позавчора только така боевуха кровава была, не отойшлы ещё пока...
- Распустили нюни, как бабы...
- Так моральны раны страшеннее. Видели бы вы освобождённых пленников. Да этих отморозков! Их мать - ять! – не сдержал мата солдат. – Вешать надо за яйца духов, а не афганским чекистам сдавать. Да и что толку взяли мы энтих духов? Откупятся и снова будут нам в спины стреляты. И вообще, что тут мы на этом  шакалином Востоке забыли?
- Кланя! Афган – это подбрюшье Союза! Отсюда начинается Родина! – воскликнул полный капитан с пафосом. – Или до тебя не дошло? И как тебя такого, морально…Э-э…- затормозился вдруг капитан, оборвав себя на фразе из ушедших времён. - Да кто тебя старшиной роты назначил?
- Командир полка по ходатайству ротных офицеров. А то я будто навязывався…
Замполит зло пыхнул, перебивая. - Он мне ещё гутарит! А ну, тильки – трохи проверимо, как вы по тревоге поднимаетесь.
Васильев поднёс к глазам руку с часами и истошно закричал. – Рота! В ружьё! строиться у машины!
«Шахские развалины» зашумели, загремели оружием, внезапно ударил нечаянный выстрел, Васильев взвыл. – Ну, Кланя! Ну, Кланя... Губа по тебе скучает...
Сержант молчать не мог. – Губа на войне – отдых. Не херово бы оттопыриться несколько суток...
- Я вас щас оттопырю, - зловеще пообещал ротный комиссар. – Оттопырю по полной программе.
Конечно же, как не метались и не орали друг на друга десантники, во время уложился только один взвод. Остальные не дотягивали, роняя оружие, пристёгивая громоздкую амуницию...
- И это рота быстрого реагирования, – оценил Васильев.
Кланя и тут не смог смолчать. – Та экипировка як на верблюдив и уся ненужная. Горшки энти железны и тюфяки бронированы, мы всё равно перед боем скидываемо, только мешают драться.
Васильев, аж, задохнулся от такой наглости. – Он ещё пререкается!
- Не пререкаюсь, а жалуюсь. Кому, как не свому воспитателю, солдату пожалкуваться? Вы бы сравнили экипировку нашу и яка она у духов. У духов усё легчее и компактнее. Куртки меховы, спальники пуховы и обувка добротна. Вот тебе и партизаны. Не они, а мы партизанимо в чём попало, а обувь и вовсе на свои покупаем или с духов снимаем. Кроме калаша и нет больше ни чего путнего у русского солдата. Зато душман повязавси платком, прикрыл тело бушлатом пуховом и скачет налегке шустрым козелком. А мы за ними тяжеленными танками по горам лазимо.
Тут уж Васильев и вовсе заорал. – Я тебе покажу! Всё покажу наглядно. И  с чего начинается Родина и зачем вся эта никчемна экипировка! А ну, становись во главе отставших взводов!
Сержант чётко выполнил команду. Капитан взревел.
- Двадцать кругов! По периметру полигона! Бегом... Марш!
Два взвода навьюченные рюкзаками, в касках и бронежилетах тяжело затопали, удаляясь. Старший лейтенант Светлов вымолвил неодобрительно. – Жара убийственная!
- Сан Саныч! Ты мне ещё...
- Мне в разведку нужны не вымуштрованные, а инициативные и смекалистые солдаты.
Капитан дёрнулся от него и обратился к младшему сержанту, стоявшего перед ними взвода.
- Карташов! Буду ходатайствовать перед командиром о твоём назначении старшиной роты.
Сержант вымолвил. – Разрешите отказаться.
- Это почему ещё?
- Молодой, да и земляков мало в полку.
Поддержал его и Светлов. – Да, рановато ещё ему.
Васильев возмутился. – Что это тут вы мне неуставные отношения пропагандируете! С дедовщиной мы покончим в ближайшее время.
- Ага! А капитализм сам сгниёт.
Капитан не успел ответить, завыл стартер вертолёта, в моторе что-то брякнуло, он натужно завёлся, закричали пилоты. – Святой! Сажай десант. Гришку Силкина сбили, где-то в этом районе выбросились на парашютах. Давай, быстрей! Давай! Давай!
Старший лейтенант тут же подобрался, приказав сержанту. – Карташов! сам отбери бойцов, - и крикнул уже на ходу. - Десант, в машину!
- Сан Саныч, а тебе-то зачем? – окликнул его Васильев.
Тот лишь кинул на него презрительный взгляд уже из люка вертолёта, и гаркнул, перекрывая шум моторов. – А тоже хочу знать, с чего начинается Родина.
Худой и длинный студент в лётном комбинезоне, стоя у люка, командовал посадкой, считая входивших десантников. - Хорош! Под завязку! Взлетаем.
Люк стал медленно закрываться, вертолёт круто, боком, словно пёс, вынюхивающий след, круто взмыл по дуге, полетел на бреющем по складкам лесистых гор. Так шли довольно долго, солдаты застыли на сиденьях, поглядывая в окна. И разом вдруг с облегчением вздохнули, с почти голого косогора взлетела сигнальная ракета, поднялись две фигуры в лётных комбинезонах, отчаянно замахали руками, показывая за лесистый увал. Динамик коротко рявкнул:
- Святой! Выбрасывай по тросам половину. Гришки и Равиля  Шингалеева нету.
Люка уже распахивались, запустив ветер и гул моторов. Вместе с Карташовым несколько десантников слетели вниз хищными птицами, а они снова заскакали ретивым конём по складкам гористой местности. Вскоре вертолёт выскочил на вершину редко лесистого увала и помчал вдоль него. В кабине неожиданно заревели, вертолёт вздрогнул от залпа НУРСов, забила пушка и пулемёты. И солдаты взревели, прильнув к окнам, открыв стрельбу из всех видов оружия. Светлов ни чего не видел и метнулся к распахнутой двери пилотской кабины. Мелькнула вспыхнувшая свечой отдельно стоявшая сосна, поджарые фигуры в разномастной одежде. Моджахеды не ожидали выскочивший чёртом вертолёт, заметались, усеяв почти голую вершину увала телами. И тут, набегающим кадром, стремительно увеличиваясь, понеслась прямо на него вздернутая на корявый сук карагача голова юноши с мученическим оскалом на лице. Вокруг валялись окровавленные куски тела. Пилоты и солдаты озверело ревели.
- Бей, зверей! отморозки еа...аные!
- Гришки нет! – снова рявкнул динамик. – Берём левее...
Светлов приказал. – Прекратить стрельбу! экономь боезапас.
Из кабины выскочил длинный пацан в форме, завизжал истерично, размазывая крупные слёзы по лицу. - Не жалей этих отморозков! Есть у нас боезапас сверх нормы. Есть!
Также внезапно,  в крутом развороте, появился небольшой кишлачок,  открытый и голый, мило беспомощный, словно пися бритая мусульманочки. И здесь у  трепыхавшего на ветру  парашюта, зацепившегося  за угол дома, суетились хищные блошки в бурых халатах.
- Ах вы, суки  мирные! – рявкнул динамик.
Два домика  рядом с  парашютом вспыхнули дымно – огненным  смерчем выбрасывая  большие  куски стен. Они пронеслись на  бреющем,  поливая огнем и  бросая  гранаты, по  единственной  улочке. Развернулись, кишлачок словно вымер. Осторожно  поворачиваясь, зависли над плоской  крышей, где лежал на спине  огромный  мужичище в комбинезоне и, улыбаясь добродушно, помахивал им стволом автомата. Ему скинули трап и, настороженно  оглядываясь, тот полез по  канатной  лесенке  к люку.
Ввалился, наконец, попав  в  руки  Светлова, и  облегченно рассмеялся.
- Гришка! Черт глюпий! Не  все  только тебе  нас  выручать, - тискал его старлей.
Тот сразу спросил. - Где мои?
Пацан, борттехник,  истерично визгнул. - Равиля  Шингалеева  в куски изрубили!
И добродушный  гигант  вдруг  заревел, махнув  ствол в  открытый  люк:
- Нет здесь мирных! Меси всех подряд!
Вертолёт тут же отозвался мелкой дрожью, вспышками пыли, дыма и огня внизу, заревели и солдаты, снова открыв беспорядочную стрельбу, Силкин рыдал, вскрикивая гневно:
- Зачем зверствовать? Зачем?
Это он кричал не о себе и своих товарищах, стреляя по мелькавшим среди дымных развалин фигурам. Светлов подобрал валявшийся на полу автомат и тоже забился в общем психозе...
Били всех подряд. И стар  и млад... И ишаков тоже.
 
Что, вам немножко не по себе, борцы за права нерусского человека в России? Это не прочувствовать и мне. Только вы можете с гнилостной интеллигентностью осуждать зверства русского солдата, звериной сути других не замечая. Русскому солдату не понять ваших гуманных соображений, не вы, а он стоит на рубеже смертном, жизнью своей насилие от тебя отвращая...
А я не побоюсь сказать и в этом случае. – Слава русскому солдату!
 
И только динамик ревнул. – Уходим, боезапас на исходе, - дробный секущий треск визгливых осколков потряс и их. Всех швырнуло в одну злобно рычавшую кучу, кричали даже убитые в нежном оскале мальчишечьих лиц. Вертолёт стало раскручивать спиралью, тела убитых и раненых катались по полу. Светлов увидел внизу бронетранспортёр с афганскими опознавательными знаками, дула спаренного пулемёта мерцали разящими искорками.
Динамик снова ревнул. - Союзнички, суки!
Бронетранспортёр тут же накрыло взрывами, он перевернулся, это успел всё же увидеть Светлов, и его тоже щвырнуло в кровавую кучу.
- Прощайте, товарищи! – возвышенной хрипотцой вымолвил динамик.
Хрусткий удар разметал всех. Всё отрубило тишиной...
 
Когда прилетели спасатели, лишь обожжённый смуглый офицер в изодранной форме неприкаянно бродил вокруг догоравшего бронетранспортёра, твердя одну фразу на ломанном русском.
- Зачьем такой слючай? Зачьем такой слючай?
Первым к ошалевшему афганскому офицеру подбежал военврач с двумя санитарами и его, уложив на носилки, унесли. Понесли в вертолёт и несколько, чудом оставшихся в живых, шурави. Светлов тоже твердил, как заведённый, но о своём.  - С чего начинается родина? С чего?
 
Через несколько лет подобное случилось и в собственной стране. Несколько офицеров из прокуратуры стояли на околице дымящегося селения перед толпой злобно визжавших чеченок. В стороне, солдаты из похоронной команды упаковывали тела в чёрные полиэтиленовые мешки, вытаскивая их из сожжённого бэтээра. Лишь коренастый мужчина в камуфляже без знаков различия безучастно стоял в стороне. Вскоре к нему подошёл низкорослый солдатик из похоронной команды и, странно волнуясь, протянул ему измятую тетрадь в пятнах крови.
- Вот, товарищ корреспондент, почитайте, о чём думает русский солдат.
Мужчина взял тетрадь в руки и раскрыл её, листы были вощёные, и солдат это заметил, тут же поправился. - А возможно, молодой офицер.
Журналист промолчал лишь вздохнув. Он уже заметил, старших офицеров не любили, особенно из штаба, боялись и ненавидели их сильнее боевиков. Он стал читать вслух почти с середины текста, начало было залито кровью…
- А вокруг горы, горы и горы... Клочья тумана ли или облаков клубятся густой пеной колдовского варева, выползая из ущелий. Такая первозданная и умиротворённо-возвышенная тишина! Но в каждый момент это всё вдруг внезапно загрохочет и заполыхает вокруг тебя. Воюют против нас тут все и вся, даже женщины и дети. Бывалые говорят, что в Афгане было безопасно ездить на броне, а тут и небо стреляет. Особенно всем нам тошно стало после ареста полковника Буданова. После этого мы считаем себя не пушечным мясом, а брошенным куском падали для чеченских шакалов, чтобы они меньше выли. Лёша, я, кажется, понемногу стал сходить с ума. Это не кадры ужастика, в этой жути живу я. И не бред это воспалённого сознания, не виртуальная реальность, когда твой товарищ по оружию надёжен в бою, но в казарме всячески измывается над тобой только потому, что он больше отслужил. Местные тоже, привечают тебя льстивой улыбкой и красочным словом, а стоит лишь зазеваться, продадут духам или сами перережут тебе горло…
Вот я и спрашиваю, Лёша, и не только себя, зачем они нам? Зачем? Зачем, чтобы именно отсюда начиналась наша родина? Для чего нам вернули кошмары далёкого прошлого? Валерик Лермонтова и Ханкальское ущелье Булгакова, помноженное во сто крат. Зачем эти звери в человеческом облике нужны нам? Ни чего и ни кого мы тут не защищаем, пополняем жертвенный алтарь юными агнцами какому-то кровожадному божеству...
- Вот и я тоже хочу спросить, - вывел из задумчивости замолчавшего журналиста голос солдата.
Тот, оказывается, не ушёл, и взгляд его, не такой сочный, как у кавказца, тоже горел, но не хищной жестокостью, а ровным огнём правдоискателя. – Зачем они нам? И почему там, в Кремле твердят, что отсюда начинается наша родина?
И зрелый мужчина опустил взгляд перед юнцом, он тоже не знал, и лишь протяжно вздохнул.
Мальчишка в форме запальчиво воскликнул. – Зачем вы тогда о нас пишите?
- А тоже хочу знать, - поднял на него взгляд журналист. – С чего начинается Родина. В каком её уголке…