Кабак. Борисовна

     В первые недели и месяцы работы в «Шексне» я был на положении «молодого», мало говорил, больше слушал, знакомился и вникал в кабацкую жизнь.
     Главные действующие лица в кабаке – администратор и буфетчик. У буфетчика в руках всё спиртное. Администратор может найти для кого-то местечко, а может и нет. Может закрыть глаза на то, что мы играем за Парнас дольше положенного, а может и прекратить вечер ровно в пол-одиннадцатого. С буфетом-то мы дружили, а с администраторшами получалось не всегда – мешала противоположность интересов. Нам выгодней объявить об окончании вечера и потом полабать подольше за Парнас. Нашим администраторшам это было по барабану, им нужен был порядок. Долю от нас они не брали, т.к. своё получали и так. Кроме того, благодарные клиенты проставлялись им через буфет конфетами и винишком, мэтршам же это всё было ни в *** не нужно, они сдавали презенты назад в буфет, получая чистый наличман. Как водится, из двух администраторш одна была для нас хуже, вредней, а другая – ничего. Которая «ничего» и была Любовью Борисовной.
     Она была уже почти пенсионного возраста, грузная, мужеподобная, с большими натруженными руками и торчащим шнобелем-носом. Она уместнее выглядела бы где-нибудь на коровьей ферме, чем в кабаке. Впрочем, и командовала она так, будто на поле в колхозе: громко, зычно и беспрекословно. Многие её побаивались, но ко мне Борисовна относилась хорошо. Перед вечерней работой она принимала свои традиционные сто пятьдесят грамм водочки. Это был целый ритуал и начинался он обычно так:
     - Владька, сынок, подь сюда! – раздавался её повелительный зов. Я подходил, уже зная, о чём пойдёт речь.
     - Владя, сгоняй в магазин, там для меня молочко оставлено, скажешь – для Любовь Борисовны, давай быстро!
     Напротив кабака, через аллею располагался продовольственный магазин. Уже тогда ассортимент был весьма чахлый, а полчаса до закрытия – хоть шаром покати, но для Борисовны молочко было припасено. С этой литровой стеклянной бутылью я бегом возвращался в кабак.
    Борисовна брала стакан молока в правую руку, стакан с водкой в левую и уходила за посудный шкаф к окну. Держа оба стакана на уровне своего гигантского бюста, она несколько минут задумчиво смотрела в окно, затем двумя быстрыми движениями замахивала в себя водку и молоко и вновь замирала на какое-то время. Все знали, что в эти моменты к ней подходить нельзя. В течение вечера молоко убывало пропорционально выпитой водке, и под конец литровая бутыль пустела. Впрочем, я никогда не видел у неё признаков опьянения, кроме, пожалуй, одного раза.
     Как-то, проходя через кухню, обнаружил её стоящей задом к открытой духовке, в которой весело шкворчали пресловутые цыплята-табака. Борисовна, отклячив задницу, энергично помахивала над ними подолом. Увидев меня, она ничуть не смутилась:
     - Ой, сынок, баушка-то совсем стара стала! Хотела вот пукнуть, да и обоссалась! Проходи, сынок, проходи…
     Я смущённо протиснулся мимо.
     Кухня – это отдельное царство-государство. По-первости меня больше всего поразил ресторанный «кофе». Сколько помню, полная бадья этого напитка с утра до вечера тихонько булькала с краю плиты. По мере убывания этого «кофе» в кастрюлю доливали воды и процесс «заварки» продолжался. Ясен перец, что бесконечно так продолжаться не могло. Когда вода всё-таки переставала принимать коричневый цвет, чёрную гущу со дна бадьи вываливали на противень, прожаривали до черноты, заливали кипятком, и процесс приготовления «кофе» продолжался. Я ни разу не видел как заваривают свежий кофе или чай и не пробовал их.
     А люди пили - хули делать. Вообще, про кухню лучше не рассказывать, а то аппетит пропадёт…