Парижские каникулы

ЧИТАТЕЛЮ
Это полностью вымышленная история, не имеющая ничего общего с реальностью. Характеры персонажей, а также имена главных героинь вымышлены, а имя Брюно Пельтье носит сугубо тематический характер. Не стоит принимать информацию, данную в этом произведении, как нечто достоверное – автор не несет ответственности за истинность или ложность информации, т.к. это лишь литературный труд, не более того.

ПАРИЖСКИЕ КАНИКУЛЫ

Раннее утро застало нас в светлой гостиной у камина. За окном падал снег, а в комнате было тепло и уютно. Еще в Москве мы забронировали двухместный номер в лучшем отеле в центре Парижа и теперь наслаждались всеми удобствами, предоставленными нам за приличную сумму денег.
Сидя в креслах и потягивая горячий кофе, мы с подругой молча смотрели друг на друга. Мысли у нас были одинаковые – сегодня вечером случится то, ради чего мы, собственно, приехали в этот город. Мы наконец сможем увидеть знаменитый мюзикл «Нотр-Дам де Пари» своими глазами!
Стоит ли говорить, что к этому дню мы уже знали все песни наизусть? Думаю, это нормально для тех, кто день за днем на протяжение года слушал кассету с записями. Однако само представление нам предстояло увидеть впервые.
- Ну что, мы так и будем сидеть тут до восьми вечера? – ставя свою чашку на журнальный столик, спросила Катя.
- У тебя есть другие предложения? – не очень охотно отозвалась я. Сидеть в кресле, глядя на огонь и вызывая в памяти голос Гренгуара, было куда приятнее, чем слоняться по заснеженному Парижу.
- Ну, мы могли бы сходить в магазин, подобрать что-нибудь для сегодняшнего вечера, - не очень уверенно произнесла подруга.
Идея показалась мне заманчивой. Катя обожала бродить между рядами
вешалок, а потом вертеться в примерочной перед зеркалом, и в этом я свою подругу поддерживала. К тому же, действительно стоило купить что-нибудь более привлекательное, чем джемпер и джинсы. Все-таки хотелось произвести хорошее впечатление на жителей французской столицы.
Как и стоило ожидать, в магазинах мы застряли до самого обеда. После
магазина одежды мы заглянули в отдел парфюмерии, потом прошлись по книжному и прикупили несколько дисков… А после, нагруженные пакетами до самых ушей, отправились обедать в недорогое, но очень милое кафе, где молодой симпатичный официант подал нам изумительное жаркое и великолепное анжуйское вино. Обратно в отель мы вернулись около четырех.
Оставалось совсем немного времени, чтобы привести себя в порядок и
собраться. Нарядившись в вечерние платья, купленные утром, соорудив на головах сложные прически, я и Катя, в тысячный раз проверив, на месте ли билеты, сели в подъехавшее к отелю такси, чтобы отвезти нас в театр Ла Гранд. Можно было бы, конечно, поехать на метро, но я подумала, что на машине будет быстрее.
Шофер очень удивился, увидев двух девушек в белых шубках и торчащих
из-под них длинных юбках изумрудного цвета платьев, а когда услышал, что мы едем всего лишь в театр, вообще разочарованно вздохнул. Он, видимо, решил, что мы особо важные гости на каком-нибудь приеме в посольстве и с нас можно взять больше денег.
В самом театре мы оказались за полчаса до начала представления. Очень
скоро выяснилось, что идея нарядиться в вечерние платья была не лишней, так как большинство женщин выглядели так же, как мы. Приди мы в джинсах, и над московской молодежью хохотала бы половина Парижа!
Безумно высокая цена за билеты тоже оправдала себя: места наши были в
третьем ряду партера, да еще по самому центру, так что перед нами была вся сцена. Я еще раз возблагодарила богов за то, что они наделили мою подругу такой предусмотрительностью.
Когда в зале погасли огни, я ощутила, как во мне все напрягается до
предела. Я ждала этого часа почти месяц, с того самого момента, как в институте мне объявили, что каникулы в этом году будут на неделю раньше. Я собиралась справлять Рождество дома, а неделю до него вполне можно было провести в Париже.
С первыми аккордами музыки зал взорвался криками и аплодисментами, а
я уже приготовилась закрыть глаза, как делала обычно, чтобы в полной мере насладиться музыкой и голосом исполнителя, но тут увидела того, кто появился на сцене, и поняла, что сегодня буду смотреть спектакль, даже не моргая. У меня не хватило сил даже взглянуть на реакцию Кати, я поняла, что не замечаю вокруг вообще ничего.
На протяжение целого года Гренгуар был для меня одним из любимых
героев мюзикла; я даже знала, что роль его исполняет некий Брюно Пельтье, но это было все. На кассете не было ни информации, ни фото, поэтому я никогда не пыталась узнать о нем больше того, что знала: он исполняет роль поэта Гренгуара и у него потрясающий голос.
Теперь же я внезапно осознала, какой дурой была. Каждый миг с того
самого дня, как отец принес мне запись мюзикла, я могла набрать в интернете его имя и узнать о нем все. Тогда сейчас мне было бы не так… Я даже не могла подобрать определения своему состоянию.
А «Эпоха Соборов» тем временем окончилась, и Брюно, к моему великому
сожалению, покинул сцену. Я смогла наконец повернуться к Кате.
- Ты бы хоть рот закрыла, - улыбнулась она. – Ты выглядишь так, будто в тебя только что молния ударила!
Так и было, подумала я, но вслух ничего не сказала и вновь повернулась к
сцене. Там Эсмеральда пела о своей вольной цыганской жизни, а у меня в мыслях сидело одно: скоро он снова выйдет на сцену.
И он вышел. «Папа шутов» Квазимодо и поэт Гренгуар. Гару мне не
нравился никогда, поэтому внимание мое вновь устремилось к Брюно Пельтье. На этот раз он не демонстрировал силу своего голоса, зато взгляд приковывала пластика, с какой он двигался по сцене. Видно было, что движения его наполнены смесью природной грации и многолетнего опыта. Они были настолько естественны для него, что казалось, он просто растворяется в музыке, становится ее частью, образуя с происходящим единое целое.
И снова немое разочарование после его ухода. На сцене остался один Гару в
своем красном костюме горбуна. Зрители хлопали ему, а я все думала о Брюно…
Он еще несколько раз появлялся и исчезал, и минуты, когда его не было на
сцене, казались мне часами. К концу первого акта я уже не знала, зачем пришла в театр: смотреть мюзикл или мечтать о появлении на сцене человека, который, я знала, с сегодняшнего дня и навеки любимый и единственный певец на всем свете. Уверена, если бы меня спросили, что происходило на сцене между появлениями Гренгуара, я бы точно не смогла ответить.
Антракт мы провели в буфете. Видимо, я действительно походила на
зомби, потому что Катя весь перерыв не сводила с меня глаз. Я наконец не выдержала и спросила, в чем дело.
- Я вот гляжу на тебя и думаю: спросить или не спросить? – усмехнулась моя подруга. – Как там, в Раю?
Я недоуменно уставилась на Катю, но она похлопала меня по руке и
сказала:
- Ладно, можешь не говорить. И так понятно, что главный херувим там – Брюно Пельтье!
Я покраснела. Значит, все-таки было заметно, что моя крыша уехала куда-то
далеко и надолго.
- А ты разве не видишь этого? – удивилась я.
- Не вижу чего? Того, что он чертовски обаятелен и привлекателен? – Катя вновь усмехнулась. – Или того, что у него самый прекрасный на свете голос? Нет, друг мой, я вижу девушку, которая не сводит глаз с мужчины.
Довести этот разговор до конца нам не удалось, так как прозвеневший
звонок оповестил об окончании антракта. Я чуть ли не бегом бросилась в зал.
Во время второго акта история повторилась с точностью до мелочей:
пристальное внимание во время партий Гренгуара и воздушные замки в перерывах между ними. Навсегда в память врезался образ поэта, рассказывающего Луне о страданиях горбуна, о безответной любви… Он пел арию «Луна» так, будто делился с залом своей болью, а не Квазимодо. Я чувствовала, что растворяюсь в звуках его голоса, в звуках музыки…
А когда Брюно вышел на сцену в последний раз, чтобы снова спеть «Эпоху
Соборов» и завершить кольцевую композицию мюзикла, я поняла, что не смогу покинуть зал, не сделав одной вещи. Пока все стояли и аплодировали, я на негнущихся ногах, путаясь во вдруг ставшей необыкновенно неудобной юбке своего платья, стала пробираться сквозь толпу к сцене. Катя, попытавшаяся было меня остановить, пошла следом, догадываясь, что именно я собираюсь сделать.
А я шла, не видя никого и ничего, кроме кланяющегося на сцене Брюно
Пельтье. Смутно осознавая, что там были и другие артисты, а в зале полно народу, который смотрит на все происходящее, я поднялась на сцену, одновременно доставая из сумочки билет и так кстати оказавшийся там фломастер. Сердце бешено стучало в груди, коленки дрожали так, что неизвестно было, каким образом я еще стою на ногах, а в голове крутилась единственная фраза: «Мсье Пельтье, не могли бы вы расписаться на этом билете?» Это сейчас было единственным, что я помнила по-французски.
Заметив меня на сцене, актеры перестали кланяться и сбились в кучу.
Некоторые воспользовались случаем, чтобы незаметно скрыться за кулисами, но большинство все же осталось, чтобы выяснить, что же здесь происходит.
По счастливой случайности Брюно оказался скраю, и мне оставалось лишь
подойти к нему. Силой воли заставляя себя идти вперед (смелости мне хватило до первой ступеньки на сцену), я улыбнулась и заплетающимся языком с сильным русским акцентом произнесла ту самую фразу, протягивая ошарашенному певцу билет на спектакль и фломастер, тщетно стараясь унять дрожь не только в коленках, но и в руках.
Брюно взял билет, открыл фломастер и, все еще очень удивленный моей
отвагой и наглостью, спросил:
- Как ваше имя?
Он спросил это по-французски, и я от волнения не сразу смогла понять,
чего от меня хотят. Однако когда до меня дошел смысл его вопроса, я заволновалась еще больше, мечась между решением, назвать ему свое имя по-русски или все же перевести его на французский манер. Наконец я произнесла:
- Элен, меня зовут Элен.
Он кивнул и, быстро написав на билете несколько слов, протянул мне его и
фломастер. Я сразу же убрала билет в сумку, искренне полагая, что там стоит лишь мое имя и его подпись. Я даже забыла поблагодарить его, только улыбнулась и постаралась как можно быстрее исчезнуть со сцены, растворившись в толпе пораженных зрителей.
У лестницы меня ждала Катя. Вид у нее был настолько удивленный, будто я
только что сразилась с аллигатором и при этом осталась жива. Схватив меня под руку и только этим не позволив упасть, подруга потащила меня к выходу из зала. У дверей я оглянулась в надежде бросить последний взгляд на Брюно и увидела, как, последовав моему примеру, девушки и женщины, и даже мужчины лезут на сцену, чтобы попросить автограф.
- Ты была первой, - улыбнулась Катя, выводя меня в коридор. – Он этого долго не забудет.
Я только кивнула. Силы наконец окончательно покинули меня, и я
опустилась на резную скамеечку, прислонившись спиной к холодной стене. Только теперь я ясно поняла, что сейчас произошло. И я знала, что второй раз то же самое уже не совершу. Никогда.
В отель мы вернулись заполночь. Катя взахлеб рассказывала мне о том, что
было в мюзикле, словно ходила туда без меня, а я уже запоздало сожалела, что была столь невнимательна. Из слов подруги выходило, что посмотреть его все-таки стоило.
Уже перед сном, разбирая сумку, я достала подписанный Брюно билет. Там
черным фломастером не очень разборчивым почерком было написано: «Прекрасной Элен, чьи глаза подобны Луне, от поэта средневекового Парижа Гренгуара».
Утром Катя никак не могла меня разбудить. Мне снился Брюно,
превращающийся в Гренгуара и снова в Брюно, мне снился Париж и луна, и вновь Брюно Пельтье, гуляющий по крышам на фоне черного неба и звезд. Подруга усердно трясла меня за плечи, а я все никак не хотела расставаться с прекрасным видением.
- Лена! – почти кричала мне в самое ухо Катя. – Ленка, да вставай же ты!
Я нехотя открыла глаза и недовольно посмотрела на подругу. Та уже
протягивала мне халат.
- Давай, шевелись, соня, на экскурсию опоздаем!
Признаться, про экскурсию я уже забыла. Приехав в Париж, чтобы увидеть
мюзикл, мы с подругой сочли полным идиотизмом не взглянуть на местные достопримечательности. У нас впереди было еще три дня, и программа обещала быть насыщенной.
Все еще находясь под впечатлением сна, я что-то пробормотала и снова
закрыла глаза. Но Катя набросилась на меня с удвоенной силой, и я наконец сдалась.
До самого обеда мы бродили по залам Лувра, разглядывая работы Рафаэля
и Микеланджело. Красота этого дворца настолько захватила меня, что я попросту позабыла и про надпись на билете, и про Гренгуара, и про все остальное. Я видела много фильмов, в которых снимали Лувр, но ни одна камера никогда не смогла бы передать великолепия его залов, переходов и лестниц.
Обедать мы с Катей отправились в кафе на соседнюю с Лувром улицу, где
располагался театр Ла Гранд. Увидев афишу «Нотр-Дама», я сразу вспомнила все вчерашнее, и мне сделалось так хорошо, как бывает только в минуты полнейшего счастья.
Мы сели за столик у окна, заказали тушеные овощи и сок и стали ждать,
когда официант принесет нам наш обед. Ведя отвлеченный разговор, я смотрела в окно на проезжающие мимо машины и потому не заметила, как в кафе вошли двое мужчин в теплых куртках и сели в дальнем углу зала. К ним сразу же подошел официант, и они о чем-то долго переговаривались.
Наконец нам принесли наш заказ, и мы с Катей принялись за еду. Нас ждал
еще собор Парижской Богоматери, которым мы собирались завершить сегодняшнюю прогулку, поэтому времени особо не теряли. Однако нас вновь заставили подождать, пока приготовится сок, который здесь отжимали непосредственно перед употреблением.
Когда же принесли и сок, на подносе помимо стаканов была еще и
открытка с изображением розы. Там аккуратно было написано: «Мадемуазель Элен, приходите сегодня в десять к дверям этого кафе. Вашу подругу берите с собой. Б.П.»
Я перечитала эту записку трижды, прежде чем отдать ее Кате. Открытку
прислал никто иной как сам Брюно Пельтье – это его инициалы стояли в конце записки. И почерк был очень похож на тот, которым был подписан мой билет.
Мы с Катей начали оглядываться по сторонам, пытаясь отыскать автора
послания, но столик, на который указала было подруга, уже пустовал. И только двое мужчин в зимних куртках шли по направлению к театру.
- Что мне делать? – растеряно спросила я, пытаясь удержать разлетающийся в разные стороны мир. – Катя, что мне делать?
Катя, которая всегда относилась к таким вещам куда более спокойно, чем я,
допила свой сок и начала одеваться.
- Ждать в десять часов возле входа в кафе, - ответила она, завязывая шарф. – Вместе со мной.
Разумеется, после такого случая нам обоим было уже не до соборов и
экскурсий. Мы очертя головы ринулись в отель, оттуда – в салон красоты, потом снова в отель… Впервые за все свои двадцать лет я провела перед зеркалом полтора часа, старательно убеждая себя, что я не сплю и не сошла с ума. В половину десятого мы с Катей уже стояли возле стеклянных дверей и ждали, сами не зная чего.
Мимо проходили люди, проезжали машины, город жил своей жизнью, и
никому не было дела до того, что происходило в моей душе, в моем сердце. Было холодно, я очень нервничала, и даже спокойный вид подруги никак на меня не действовал.
Ровно в десять кто-то окликнул меня по имени, и я, обернувшись, увидела
идущего к нам Брюно. Руки он держал за спиной, а на лице играла очень добрая и открытая улыбка.
- Добрый вечер, леди, - произнес он по-французски, и я по голосу поняла, что он тоже волнуется. Стало немного легче. – Это вам.
И он протянул нам по розе, которые, как оказалось, прятал за спиной.
Молча стоять было нельзя, и я с улыбкой сказала:
- Добрый вечер, мсье. Спасибо за приглашение и цветы… Это… так неожиданно для нас!
Не понимаю, как я в таком состоянии смогла произнести все это на более-
менее чистом французском, но Брюно, видимо, не заметил моего волнения. Или не хотел показать, что замечает.
- Я думаю, мое приглашение не более неожиданно для вас, чем ваш вчерашний поступок – для меня, - отозвался Брюно. Без искренней улыбки и мягкого блеска глаз эти слова можно было бы воспринять как упрек. – Элен, может, вы представите мне свою подругу?
Я посмотрела на Катю и уже открыла рот, чтобы произнести ее имя, но
подруга меня опередила.
- Мое имя Кати, - сказала она, протягивая руку для пожатия. – Поверьте, если бы у меня была возможность, я бы остановила Элен вчера.
- Ну что вы! – пожимая Кате руку, воскликнул Брюно. – Ведь не произошло ничего страшного! Давайте зайдем в кафе, а то вы совсем замерзли.
Мы не стали спорить. Брюно любезно пропустил нас вперед, а когда мы
остановились посреди зала, не зная, куда сесть, поманил за собой.
Мы прошли по ярко освещенному коридору и очутились в другом зале,
точной копии первого, только поменьше. Здесь вместо электрических ламп горели свечи, а пианист играл спокойные классические произведения. Народу почти не было, а столики стояли исключительно по периметру помещения.
- Располагайтесь и заказывайте все, что пожелаете, - сказал Брюно. – Я отлучусь на минуту, но вернусь – вы даже не успеете соскучиться!
Мы выбрали место поближе к пианино и стали ждать. В голове крутился
миллион вопросов, ни один из которых нельзя было задать в силу правил этикета. Но ни я, ни Катя, по большому счету, не понимали, что происходит.
Брюно вернулся действительно довольно быстро. Мы не стали спрашивать,
куда он ходил, решив, что это, по большому счету, не имеет значения. Официант принес заказанное нами вино, и Брюно разлил его по бокалам.
- Бордо… - проговорил он, понюхав напиток. – Отличный выбор!
- Предлагаю выпить за знакомство, - подняла свой бокал Катя. – Это любимое вино Элен.
Глаза Брюно расширились от удивления.
- Правда? – он настолько искренно удивился такому казалось бы обычному факту, что это показалось мне даже несколько нелепым. – Вы знаете, мое тоже!
И мы чокнулись за знакомство, приписав к этому тосту еще и «за
прекрасный вкус». Вино действительно было замечательным, и первый бокал помог мне немного расслабиться. Я наконец поверила в реальность происходящего и решила, что пришло время наслаждаться им.
Брюно, чувствуя, что надо как-то начинать разговор, спросил:
- Откуда вы родом? Вы живете в Париже?
- Нет, - ответила я, удивившись, что он не уловил нашего акцента. Или мы с Катей просто говорили так хорошо? – Мы из Москвы. А в Париж приехали на несколько дней, чтобы посмотреть замечательный мюзикл и взглянуть на город.
- И как долго вы собираетесь здесь задержаться? – поинтересовался он.
- Еще два дня, - сказала Катя. – Мы хотим праздновать рождество дома, в кругу семьи.
Если это заявление чем-то и задело Брюно, он не показал этого. Напротив,
он с живым интересом спросил:
- И как вам «Нотр-Дам»?
- Впечатляет, - ответила Катя. – Особенно после того, как выучишь его наизусть.
- Люк Пламондон великолепный человек, - сказала я.
- Что есть, то есть, - усмехнулся Брюно.
Мы еще очень долго сидели втроем в полупустом зале и разговаривали.
Оказалось, что Брюно очень прост и приятен в общении, и уже через полчаса стало казаться, что мы знаем друг друга всю жизнь. За вечер я очень много узнала об этом чудесном человеке, о его актерской карьере, его достижениях… Интересно, ведь обычно знакомство с творчеством нового для вас певца вы начинаете с прослушивания дисков, и только потом бежите в интернет за информацией. А у нас с Катей получилось все наоборот, ведь единственным, что мы слышали из творчества Брюно, были несколько арий из мюзикла!
Брюно, в свою очередь, много узнал обо мне: и то, что я студентка лучшего
университета страны, и что я мастер спорта по верховой езде, и что закончила музыкальную школу по классу гитары… Но ни я, ни он ни разу не затронули вопросы личной жизни: я – потому что у меня ее не было, он – потому что… не знаю, почему.
Катя, понимая, что эта встреча, по сути – возможное начало серьезных
отношений, особо не вмешивалась в разговор, но Брюно ни минуты не давал ей скучать. Он оказался внимательным слушателем и приятным собеседником, и все мы очень хорошо провели время.
Когда часы пробили два часа ночи, Брюно предложил отвезти нас в отель.
Мы были совсем не против, потому что метро уже закрылось, а такси все-таки стоило денег.
Оказалось, что у Брюно великолепная бардовая «Хонда», которую он, по его
словам, купил у одного бизнесмена.
До отеля доехали довольно быстро. Мы с Катей, как примерные дети,
устроились на заднем сиденье, хотя это немного разочаровало мою подругу: она-то надеялась, что я сяду впереди! По пути мы не вели никакого разговора, потому что, во-первых, у меня не было привычки болтать с человеком, который сидит за рулем, а во-вторых, Брюно включил какое-то местное радио, и я с наслаждением вслушивалась в звуки французских песен.
- Вы выбрали великолепный отель, - заметил он, припарковывая машину у бордюра. – Один из лучших в городе.
Я не стала говорить, что это была Катина идея – потратить кучу денег на
место, где нам предстоит лишь спать. Это было бы несправедливо по отношению к подруге; она, в конце концов, старалась.
Втроем выйдя из «Хонды», мы подошли к лестнице крыльца. У дверей мы
задержались и несколько минут молча смотрели друг на друга в свете ночных фонарей. Катя потихоньку отходила все дальше от нас, но ни я, ни Брюно почти не обратили на это внимания. Для нас двоих в этот миг не существовало мира, только я и он, он и я, и больше никого. Как сквозь сон, до меня донесся его тихий и необыкновенно красивый голос:
- До встречи, Элен.
Я лишь улыбалась, уже полностью утратив представление о том, что есть
реальность. Брюно повернулся и медленно пошел к своей «Хонде». У машины он остановился, и лицо его озарила сияющая улыбка. Рука взлетела в прощальном жесте, и он исчез, скрывшись за затемненными стеклами.
Как только машина исчезла за поворотом, ко мне подошла Катя. На лице ее
было написано разочарование.
- И это все? – недовольно спросила она.
- Нет, - я покачала головой. – Он сказал «до встречи», а это до сих пор значило никак не конец.
Удивительно, как после такого вечера во мне осталась способность здраво
мыслить. По идее, сейчас должно быть все словно в тумане, но я чувствовала, что прекрасно могу оценивать происходящее. Да, мы расстались, но впереди было еще два дня, и я ни за что не собиралась проводить их в походах по музеям. Разве можно было думать теперь о чем-то другом, кроме Брюно?
Заснула я на удивление быстро и спокойно, и до самого серого зимнего
рассвета спала без сновидений. А наутро Катя вновь разбудила меня, только на этот раз с радостным сообщением, что возле отеля только что припарковалась бардовая «Хонда». И если вчера на попытки подруги поднять меня с постели я взбунтовалась, то сегодня вскочила как ужаленная. И конечно же, первым делом бросилась к окну, чтобы убедиться, что уже знакомая мне машина действительно стоит у парадного входа.
- О боже… - это единственное, что я смогла выговорить, увидев, как мужчина в черной кожаной куртке быстро поднимается по лестнице.
Катя без лишних разговоров потащила меня в ванную и быстренько
привела в порядок. Если бы не подруга, я так и осталась бы стоять у окна в одной ночной рубашке. Хотя, вдруг скользнула предательская мысль, этот наряд мог бы ему понравиться.
К тому времени, когда в дверь нашего номера постучали, я благодаря
стараниям лучшей подруги выглядела вполне достойно для встречи с мужчиной. Волосы были забраны в хвост, макияж подчеркивал красоту черт лица, а одета я была в свой лучший синий джемпер и черные джинсы. На моей стройной фигуре такой наряд смотрелся очень эффектно.
Дверь побежала открывать Катя, в то время как я скромно стояла возле
вешалки с нашими куртками, пытаясь унять вновь появившееся волнение.
- Доброе утро, леди, - сказал он с очень милой улыбкой. – Внизу сказали, что вы расположились в этом номере и… Вы позволите?
Катя посторонилась, пропуская Брюно в наши скромные апартаменты. Он
вошел, но тут же остановился, с некоторым смущением глядя на меня. Я вопросительно вскинула брови.
- Элен… - мне показалось, он не может найти слов. – Вы так прекрасны!
Я улыбнулась комплименту и напомнила Брюно, что мы вчера
договорились называть друг друга на «ты». Он от этого смутился еще больше… Обстановку разрядила Катя.
- Может, кофе хотите? – совершенно искренне предложила она. – Мы еще не завтракали…
- Я бы с радостью, - чуть виновато улыбнувшись, произнес Брюно, - но я не употребляю кофеин. Вот если бы чаю…
- О! – радостно воскликнула моя подруга. – Сейчас устроим! – и выбежала в коридор, скрывшись в неизвестном направлении.
Мы с Брюно остались вдвоем. Только потом до меня дошло, что Катя-то
наверняка не просто так исчезла: у моей подруги уже давно была идея найти мне жениха. И я мечтательно подумала, что им вполне мог бы быть и Брюно…
Я предложила ему сесть, и мы расположились в креслах, сидя друг
напротив друга. Я старалась не поднимать глаз, но чувствовала, что Брюно не сводит с меня своего удивительного взгляда. И от этого было и хорошо, и не по себе одновременно.
Вчера мы договорились, что будем называть друг друга на «ты», но в случае
с Брюно этого как-то не получалось. Очень трудно было заставить себя опускать ненужные формальности…
- Скажи, Брюно, - спросила я, переборов наконец свою неуверенность, - ты ведь не просто так мимо проезжал, верно?
Он улыбнулся, и от улыбки этой стало как-то совсем спокойно… Меня
вдруг посетило чувство, что я знаю его уже давно, что он близок и дорог мне…
- Верно, - сказал он. – Сегодня суббота, у меня выходной, и я собирался провести его в загородном домике, который снимаю на время проживания в Париже. А проезжая отель, вспомнил о милой девушке с красивым именем и решил зайти и пригласить ее вместе с подругой присоединиться ко мне.
- Вместе с подругой не получится, - заявила неизвестно откуда взявшаяся Катя. В руках она держала поднос с чайным сервизом. Где подруга его взяла, так и осталось для меня загадкой. – Я не любитель загородных прогулок, так что лучше я все-таки по магазинам пройдусь. И не смотри на меня так! – уже по-русски воскликнула Катя, когда я вскинула на нее полный предупреждения взгляд. Как могла она бросить меня в такой момент?! – Я для тебя стараюсь! Ты посмотри на него – это же то, о чем ты мечтаешь класса с пятого! Нет уж, Лена, я не собираюсь портить тебе этот день. – И снова перешла на французский: - Надеюсь, вы хорошо проведете время.
Выпив по чашке чая и оставив Катю собираться в очередной рейс по
магазинам, я и Брюно вышли из отеля и сели в машину. На этот раз я, вняв его молчаливой просьбе, устроилась возле него на переднем сиденье.
Какое-то время мы ехали молча. Брюно сосредоточенно смотрел на дорогу,
а я с такой же сосредоточенностью смотрела на него. И думала, что чудеса на свете все-таки случаются. Сколько во всем мире таких же вот поклонников «Нотр-Дама» или даже самого Брюно Пельтье, а в машине у него сейчас сижу именно я. И вопрос, вертевшийся на языке с того самого момента, как вчера в обед я получила записку, наконец сорвался с моих губ.
- Брюно, почему ты решил встретиться со мной? Почему именно я?
Он повернул голову и посмотрел на меня теплым внимательным взглядом,
как будто оценивая, действительно ли я не понимаю, почему он так поступил. Я в какой-то миг подумала, что не стоило этого спрашивать и он не ответит, но Брюно сказал:
- Ты поднялась на сцену в тот момент, когда представление еще не закончилось. Весь актерский состав после спектакля спускается в конференц-зал и раздает автографы, но ты не стала дожидаться этого. Когда ты смотрела на меня, я прочел в твоих глазах страх и отчаянную решимость и… Знаешь, я ведь мог отказать тебе, потому что меня крайне злит такая настойчивость девушек. Но увидев твой взгляд, полный детской надежды, я просто не смог сказать «нет». Ты ведь помнишь, что я написал на твоем билете?
Я помнила. Я выучила эту надпись наизусть и знала, что буду хранить в
сердце эти слова до конца жизни.
- Я думала, что упаду в обморок от волнения, - призналась я. – Если до сцены я дошла спокойно, то подняться на нее уже едва хватило сил.
- Но ты сделала это, а это о многом говорит, - был ответ. – Для меня, во всяком случае.
- Да… - задумчиво протянула я, - наверное, не часто у тебя находятся такие фанатки… Я ведь до «Нотр-Дама» тебя даже не видела ни разу, только слышала голос. А на представлении поняла, что не смогу уйти из зала, не взяв у тебя автографа…
Брюно понимающе улыбнулся и мы вновь некоторое время ехали молча. За
окнами машины мелькали дома, магазины, школы… Мы уже выехали из центра Парижа, и, еще немного проехав по шоссе, свернули на узкую дорожку, которая вскоре сменилась проселочной. Вместо домов и машин теперь стали мелькать разнообразные пейзажи заснеженного пригорода. Здесь было красиво, тихо и спокойно.
- Ты не скучаешь по дому? – вдруг спросила я, уже зная, что Брюно живет в Париже только по долгу службы, а дом его находится в далекой Канаде.
Этот вопрос, похоже, его немного удивил, но он все же ответил:
- Иногда ощущаю приступы меланхолии из-за того, что не могу пройтись по любимому парку. Но знаешь, здесь я чувствую себя свободным, ничем не связанным с людьми, которые хотели бы удержать меня у себя. Это такое прекрасное чувство! Хотя в Квебеке живут люди, которые мне дороги. И я тоскую, но только по ним!
И снова молчание, только из радиоприемника доносится голос очередной
певицы. Да шины хрустят по покрытой снегом дороге.
Через четверть часа мы подъехали к небольшому особнячку, обнесенному
аккуратной белой оградой. Оставив машину за участком, Брюно провел меня к калитке, запертой на железный замысловатый замок. За оградой располагался очень уютный садик с яблонями и вишнями, сейчас покрытыми белым пушистым снегом. Я еще подумала, какая здесь, наверное, красота весной, когда деревья начинают цвести!
Пройдя по засыпанной снегом аллее, мы очутились у дома. Брюно долго
рылся в карманах в поисках ключа, а когда наконец нашел его, на лице у него было такое выражение, словно он только что выиграл какую-то битву и теперь чрезвычайно собой гордится. Мне стало смешно.
Внутри дом был уютным, но я с грустью подумала, что и мебель, и
картины на стенах, и даже шпага, висевшая на стене в прихожей не принадлежат Брюно, а только находятся в его временном пользовании.
- Располагайся и чувствуй себя как дома, - сказал он, провожая меня в гостиную. – Может быть, хочешь чего-нибудь выпить?
Прекрасно понимая, что он предлагает мне что-нибудь из разряда «вина», я
улыбнулась и ответила:
- Апельсиновый сок был бы неплохим началом.
Но оказалось, что апельсинового сока у Брюно нет. Как вскоре выяснилось,
нет и вина, потому что в последний раз он приезжал сюда месяц назад с друзьями, и они уничтожили все скромные запасы еды и спиртного. Я на это лишь усмехнулась, ответив, что вовсе не против выпить и простой воды.
- Если, конечно, она у тебя есть, - с веселыми искорками в глазах сказала я, заглядывая в полупустой холодильник на кухне.
Воды в холодильнике не оказалось, поэтому пришлось дожидаться, пока
Брюно вскипятит чайник. Было уже около полудня, и я с удовольствием выпила чашку чая с потрясающего вкуса пирожными, которые, как признался Брюно, были его любимыми.
- Чем мы будем заниматься сегодня? – спросила я, смутно догадываясь, что вряд ли он привез меня сюда с целью целый день сидеть дома.
- Ну… - Брюно лукаво улыбнулся. – Есть у меня одна идея… Тебе понравится.
Больше он ничего говорить не пожелал, а я не стала настаивать, решив, что
рано или поздно сама все узнаю. Сюрпризы я обожала, и следующий час гадала, что же это такое задумал Брюно. Потом перестала и гадать, когда мы вдвоем вышли на улицу и Брюно запер дом на ключ, а потом повел меня едва заметной тропкой через небольшую рощицу куда-то уж в совершенно непонятном направлении.
Мы шли минут десять. Я разрывалась надвое: одна моя часть стремилась
полностью переключить сознание на красоту этого удивительного места, а вторая страстно хотела начать приставать к идущему впереди Брюно с целью выяснить, куда же мы все-таки идем. В результате же мне не удалось ни то, ни другое, и последние несколько минут перед тем, как выйти из рощи, я просто смотрела ему в спину, размышляя над тем, как скоро мы окажемся на месте.
- Пришли, - неожиданно остановившись, произнес Брюно, и я подняла глаза, чтобы осмотреть окружающий мир.
Перед нами лежала деревня, совсем небольшая, домов десять-пятнадцать.
По улице бегали ребятишки, во дворах лаяли собаки, а совсем рядом высилось длинное здание, назначение которого я узнала сразу…
- Неужели это действительно то, что я думаю? – не веря своим глазам, спросила я. Брюно с улыбкой кивнул. – Боже, как такое возможно?!
- Рождественские чудеса, - сказал он и повел меня к зданию, из которого пахло сеном и опилками.
Еще через четверть часа мы вдвоем сидели верхом на великолепных
вороных скакунах, которые, как оказалось, принадлежат Брюно.
- Я тоже люблю лошадей, - сказал он, отвечая на удивленное выражение моих глаз. – Эти жеребцы приносят неплохой доход, побеждая на скачках.
Несмотря на то, что в скачках Брюно никогда не участвовал, в седле он
держался превосходно, что удивило меня еще больше. Хотя чему я, собственно, удивляюсь? Ведь этого человека я знаю всего второй день, и наверняка меня ждет еще много неожиданностей.
Мы неспешно ехали по зимнему лесу, не нарушая волшебной тишины. Брюно время от времени поглядывал на меня, будто боялся, что я исчезну. А я старалась смотреть только по сторонам, потому что знала – если наши взгляды встретятся, никакое мастерство меня не спасет и я точно упаду с лошади. Правда, падать было не страшно, ведь вокруг были только сугробы…
Прошло около часа, и мне начало надоедать молчание. Я, конечно, понимала, что приятно наслаждаться прогулкой в тишине, но ведь всю дорогу молчать было нельзя! Поэтому, когда я уже оставила надежду на то, что Брюно первым заведет ну хоть какой-нибудь, даже самый незначительный, разговор, мне в голову пришла одна идея. Это было рискованно, но становилось скучно, а мне захотелось немного развлечься.
Пришпорив коня, я помчалась галопом. Эффект неожиданности был достигнут – лошадь Брюно, не желая оставаться в одиночестве, сама собой рванулась за мной. Всадник не удержался в седле и свалился прямо в сугроб. А его жеребец, подскакав ко мне, как ни в чем не бывало, остановился рядом и терпеливо ждал, пока я привяжу его и свою лошадь к дереву.
Подходя к Брюно, мне стало страшно. Он неподвижно лежал в снегу, закрыв глаза и раскинув руки. Вмиг забыв о своих шутливых намерениях, я бросилась к нему и начала теребить за плечи, пытаясь добиться ответа.
И я его добилась. Брюно, который все это время просто притворялся, вдруг схватил меня за руки и с силой потянул на себя. Я в одно мгновение оказалась на его груди, он обнял меня и совершенно неожиданно поцеловал.
- Какого черта! – воскликнула я, когда он наконец отпустил меня и я смогла подняться на ноги. – Зачем ты сделал это?
- А ты не хотела? – удивленно поинтересовался он. – Я думал, ты только об этом и мечтала…
У меня округлились глаза. Я, конечно, мечтала о такой минуте, но не в сугробе же! Я собиралась сказать об этом Брюно, подняла на него взгляд, и слова словно замерли на устах. Невозможно было сердиться на этого человека, с такой мальчишеской нежностью и восторгом глядящего на меня из сугроба. И этот поцелуй… Это чудесное мгновение…
Я снова плюхнулась в снег, приземлившись прямо на Брюно, и он нежно
обнял меня, вложив в новый поцелуй всю страсть, на которую был способен. Моего носа достиг тонкий, едва уловимый запах его одеколона, и я отстраненно подумала, что от меня, наверное, тоже пахнет приятным сочетанием розы и ландыша. Ах, Катя, Катя! Какая же ты все-таки предусмотрительная!
Вдоволь навалявшись в снегу, мы наконец снова сели на наших скакунов и
продолжили путь, направившись к речке, которая, как оказалось, текла через рощу. Лошади пошли шагом вдоль ее пологого берега, а мы смотрели друг на друга, не в силах выразить восхищение и чувства, которые переполняли и меня, и Брюно.
- Ты очень красиво смотришься на лошади, - заметил Брюно. – Как будто рождена для седла.
- Думаю, так и есть, - улыбнулась я. – Лошади – моя стихия, моя страсть. И если тебе они приносят лишь прибыль, то я живу этим.
- Как я – музыкой, - сказал Брюно. – Жаль, подруга твоя не захотела поехать с нами.
Я так не думала, но кивнула. Мысли у меня в голове были эгоистичными:
если бы здесь сейчас была Катя, она бы только мешала. А так, нас двое – я и Брюно, и еще два вороных жеребца. Лес, речка… Нет, подруга в этот момент была бы здесь лишней.
Конная прогулка доставила мне несказанное удовольствие, и обратно в дом
я возвращалась очень счастливая. Счастливая от того, что со мной самый прекрасный на свете человек, от того, что с этим человеком нахожусь именно я…
Начинало темнеть. Мы сидели в гостиной у камина, глядя на пылающие в
огне дрова. В душе царило умиротворение, в памяти всплывали картины прогулки и поцелуев… До этого меня целовали, но так, как это сделал Брюно, не было никогда. Интересно, почему?
Потому что, подумала я, все они не испытывали к тебе никаких чувств. И
ты к ним тоже. Только любовь может дарить такие поцелуи. Любовь…
Поездка в Париж, мечты о просмотре любимого мюзикла… Мы с подругой
жили этим чуть ли не весь год, и были счастливы, когда наконец приобрели билеты. Думали ли мы (думала ли я?), что приехав в столицу Франции на спектакль, я окажусь в загородном доме с самым лучшим человеком на Земле? Нет. Даже в самых смелых фантазиях я не могла такого предположить.
- Элен, - тихо позвал Брюно, и я повернула голову, встретившись с ним взглядом. – Ты говорила, что умеешь играть на гитаре? Не хочешь сыграть что-нибудь из русского?
Я немного растерялась от такого предложения, но потом кивнула, и
просиявший Брюно снял со стены черную полированную гитару и протянул мне. Я с любовью приняла инструмент.
- Что тебе сыграть? – спросила я, не очень представляя, что может заинтересовать певца с таким голосом и талантом.
- Что-нибудь из твоего любимого, - улыбнулся он.
Я вздохнула. Из любимого, значит? Если учесть, что любимой теперь была
«Эпоха соборов», никак не входившая в универсум «что-нибудь из русского», я решила вспомнить свою прежнюю страсть и провела пальцами по струнам.
- «Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги,
Значит, скоро и нам уходить и прощаться без слов.
По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно к какому концу унося седоков…»
Отбивая аккорды этой красивой и немного грустной песни, я поглядывала на внимательно слушавшего меня Брюно. Жаль, что он не понимал слов, по-французски эта песня звучала бы еще лучше, но я никогда не пыталась перевести русские песни на иностранные языки. Произведение должно исполняться на том языке, на каком написано – таков закон музыки, закон творчества. Почему-то казалось, что Брюно с этим полностью согласен.
Когда я закончила играть, наступила тишина, прерываемая лишь потрескиванием огня. Брюно не сводил с меня глаз.
- Это было… красиво, - сказал он с какой-то задумчивостью. – О чем она?
Я с сожалением отметила, что Брюно все же не узнал песню, хотя человек,
написавший и исполнявший ее когда-то, был знаменит во Франции. Возможно, мне стоило выбрать что-то другое…
- Это песня Владимира Высоцкого, - сказала я, отдавая ему гитару. – «О новом времени». О войне и о том, что будет после…
- Высоцкий? – переспросил Брюно, хмуря брови и что-то припоминая. – Тот, который любил какую-то француженку?
- Да, Марину Влади, актрису, - кивнула я. – Это мой любимый певец и композитор, но, к сожалению, в наше время он уже совершенно не популярен. И многие смеются, когда я говорю, что слушаю Владимира Высоцкого.
- Ты не следуешь музыкальной моде? – удивился Брюно. – Я думал, это тенденция всей молодежи мира!
- Я презираю моду во всех ее проявлениях, - сказала я. – Ведь что такое мода? Это навязывание обществу каких-то шаблонов, трафаретов. Такое отношение делает людей похожими друг на друга. Происходит потеря индивидуальности, неповторимости. Я вообще не люблю, когда мне диктуют, что и как делать, а уж когда навязывают течения музыки, одежды, косметики… Нет! Я слушаю то, что мне нравится, одеваю то, что мне идет, и мне все равно, что говорят об этом окружающие.
Удивление на лице Брюно сменилось восхищением. Казалось, он стремится
проникнуть в новый мир, открывшийся ему во мне.
- Ты удивительная девушка, Элен, - произнес он очень тихо. – Таких, как ты, мало на свете.
- Таких, как я, на свете больше нет, - улыбнулась я и попросила: - Теперь ты сыграй что-нибудь… Я ведь не слышала ни одной твоей песни!
Брюно растерянно посмотрел на меня, не зная, что ему делать. Видимо, его
смутила моя просьба, но глазам, которые смотрели на него из противоположного кресла, невозможно было отказать…
Он ненадолго задумался, подбирая песню, потом пару раз провел рукой по
струнам гитары и запел:
- «Aurons-nous l'inconscience
De nous perdre un jour au futur
Et malgr; nos d;fenses
Quelles seront les blessures…»
В отличие от Брюно, я могла спокойно понимать, о чем поется в песне. Он играл, а я сидела и, склонив голову набок, смотрела в его горящие каким-то странным огнем глаза. Словно то, что он пел, было обращено ко мне. И сердце мое отчаянно билось о стенки грудной клетки, просясь наружу. Меня куда-то уносил его голос, я растворялась в нем, испытывая те же ощущения, что в театре два дня назад.
- «…Je t'ai dit l'infini
J'en ai eu peur dans mes douleurs
Je sais que mes lubies
Sont aussi fortes que nos bonheurs…»
«…Я тебе сказал бесконечно много
И испугался боли.
Я знаю, что это мои причуды,
Они так же сильны, как наше счастье…» - переводила я, ощущая неповторимое чувство того, что эти слова Брюно поет именно мне, с бесконечной нежностью глядя на меня темными глазами, в которых хочется просто утонуть…
- «…M;me si le temps vient me voler ces promesses
Je garderai la m;moire de nos caresses
Je t'aimerai toujours mais maintenant seulement …»
- Даже если время сотрет в пыль эти обещания, я буду вечно хранить память о наших ласках, я буду любить тебя вечно… - по-русски прошептала я, пытаясь сдержать совсем не кстати навернувшиеся на глаза слезы. Не дожидаясь конца песни, я встала с кресла и, выхватив из рук Брюно гитару, небрежно бросив ее на пол, обвила его шею руками и крепко прижалась к широкой мускулистой груди, вдыхая аромат одеколона и целуя его шею.
- Элен… - только и смог сказать он, отстранив меня и через мгновение поцеловав в губы с такой страстью, что у меня закружилась голова. – Элен…
Мы неизвестным образом очутились на полу, на мягком персиковом ковре,
но даже не заметили этого. Я не хотела выпускать из объятий Брюно, он не хотел выпускать меня. Невозможной нежностью, переплетенной с невозможной страстью, мы укрывали друг друга, произнося имена каждый на своем языке. Казалось, даже время остановилось и смотрит на нас из окон, точно так же, как и весь мир: и снег, и ветер, и огонь в камине…
- Скажи мне, ты хочешь этого? – хриплым голосом спросил Брюно.
- Не спрашивай меня, - простонала я, потянувшись к поясу на его джинсах.
Еще минута, и мы справились с одеждой, разбросав ее по всему полу
гостиной. Брюно уложил меня на диван, сам улегся сверху, проводя руками по бархатной коже моего живота. От наслаждения я закрыла глаза, а тело уже включило инстинкты, заложенные природой, и все внутри меня отзывалось сладостным желанием, хотелось выкрикнуть: «Давай, не тяни!», хотя я никогда прежде не делала этого. В мечтах не раз представляла себе, как лишаюсь невинности, но всегда думала, что буду испытывать страх… А сейчас… Нет, мне было совсем не страшно. Я знала, что хочу этого, хочу больше всего на свете!
И вот это случилось. Короткий миг боли и… Я судорожно обхватила
руками его спину, вырисовывая ладонями заумные узоры, а Брюно целовал меня, оставляя на теле влажные дорожки. Места, которых касались его губы, отзывались сладостной дрожью…
Он начал медленно двигаться, вовлекая меня в свой ритм, давая
почувствовать то единство, которое мы представляли в эти минуты… Достигнув вершины наслаждения, когда по всему телу разлилась горячая волна ни с чем не сравнимых ощущений, Брюно хрипло выкрикнул мое имя и без сил упал рядом, тяжело дыша и улыбаясь.
- Это был мой первый раз… - прошептала я ему в самое ухо.
- Я понял, - ответил он и поцеловал меня в лоб.
Слова больше были не нужны, все становилось ясно и без них. Время снова
пришло в движение, мир вновь жил своей жизнью, нисколько не заботясь, что двое людей в небольшом домике в заснеженном пригороде Парижа только что познали счастье, великое счастье любви, раз и навсегда соединившись и сковав свои сердца чем-то гораздо более прочным, чем обыкновенный замок.
Так мы и заснули, совершенно обнаженные на узком кожаном диване, не
разжимая крепких объятий, словно боясь, что кто-нибудь из нас исчезнет.
Через несколько часов я открыла глаза и первое, что увидела (или, вернее,
даже почувствовала) – кто-то заботливо укрыл меня теплым одеялом, укутав, как малышку. На губах заиграла улыбка. В памяти мгновенно всплыло все, что произошло здесь несколько часов назад.
Камин по-прежнему горел, весело потрескивая дровами, но в комнате стоял
сумрак, а из-за прикрытой двери на ковер падала лишь узенькая полоска света. Только тут до меня дошло, что Брюно нет рядом.
Натянув нижнее белье и закутавшись в одеяло, я вошла в соседнюю
комнату и увидела Брюно, сидевшего за письменным столом. Он что-то усердно писал, потом зачеркивал и писал вновь. На полу валялось несколько скомканных листков бумаги.
- Что ты делаешь? – спросила я, подходя к нему и заглядывая через плечо.
Он посмотрел на меня снизу вверх и честно ответил:
- Пытаюсь выразить свои чувства словами. И мне впервые их не хватает.
- Поверь мне, - произнесла я, заглядывая в самую глубину этих безумно прекрасных глаз, - поверь мне, слова ничего не значат… Это лишь пустой звук, слабое подобие тени того, что живет внутри… Твои глаза – вот что говорит мне яснее всяких слов о том, что ты чувствуешь.
Брюно хотел что-то ответить, но я поцеловала его, и он, обняв меня, с
наслаждением запустил пальцы в мои волосы. Я пробежала пальчиками по его лбу, щекам, подбородку, губами повторяя путь рук. Я знала, верила, чувствовала… Действительно, слова были лишними. Они только мешали.
Часы на стене пробили восемь. Вздохнув, Брюно отстранил меня и закутал в
одеяло, которое к тому времени успело оказаться на полу.
- Нам пора возвращаться, - произнес он, но в голосе слышалась какая-то безумная надежда. Глаза как будто говорили: «Останься, скажи, что останешься! У нас впереди будет целая ночь!». – Твоя подруга будет волноваться.
Я могла бы сказать, что Катя никогда не волнуется, что уж она-то даже на
расстоянии знает, что сейчас происходит, и ее совсем не удивит мое отсутствие ночью, но что-то удержало от подобного. Вместо того, чтобы исполнить то, чего так хотело мое сознание, я ответила:
- Да, время пролетело слишком быстро… Я пойду одеваться.
Через полчаса мы уже ехали в бардовой «Хонде» в сторону Парижа, и мимо
мелькали фонари, дома, магазины… Весь мир остался прежним, но я чувствовала, что сама бесповоротно изменилась, что повзрослела за один-единственный день, что очень многое поняла, и еще большее обрела…
Уже в Париже мы заехали в ресторан, где великолепно поужинали,
разговаривая на самые различные темы. Больше не было той неловкости, которую я ощущала еще утром, больше не существовало преград…
- Я ведь знаю, что ты уедешь, - произнес Брюно, глядя на меня сквозь пламя разделяющей нас свечи. – Это случится уже завтра… Почему же мне так спокойно?
- Потому что я обязательно вернусь, и ты знаешь это, - ответила я. – Потому что раз и навсегда мое сердце осталось в Париже, в том домике возле рощи… А часть его навеки останется с тобой. Мне не грустно, потому что мы любим сильнее в разлуке…
- Я люблю тебя… Как твое имя по-русски?
- Лена, - отозвалась я. – Но прошу, пусть в твоем сердце сохранится девушка по имени Элен, которой ты не смог отказать на спектакле.
- Лена… - с огромной нежностью произнес он. – Элен… Мы увидимся, я знаю это. Но каждый день, проведенный без тебя…
Я протянула руку и дотронулась пальцами до его губ, призывая молчать.
Он поцеловал сначала пальцы, потом ладонь, потом поднял глаза на меня и произнес:
- Ты права, слова ничего не выражают.
Мы расстались у дверей отеля. Было уже около полуночи, но прощаться
очень не хотелось, хотя я знала, что завтра мы вновь увидимся. Наш самолет должен улететь в шесть часов вечера, а до этого времени у нас будет еще целый день, который Брюно предложил провести в театре Ла Гранд на представлении «Нотр-Дама». Я от этого предложения отказаться не смогла.
Катя, разумеется, дожидалась меня с огромным нетерпением. Но, увидев
мои счастливые глаза, поняла все без слов и не стала мучить расспросами о том, что было. Подруга знала, что я непременно расскажу ей все, но немного позже, когда произошедшее станет лишь воспоминанием. Самым приятным воспоминанием на свете.
Воскресным утром я проснулась сама, за что была просто благодарна
подруге, которая дала наконец мне выспаться. Проснулась я уже около полудня, комнату заливал яркий солнечный свет, а на столе стояла ваза с огромным букетом белых роз. Катя сидела в кресле и читала газету.
- Что это? – спросила я, указывая на цветы. – Откуда они?
- Их утром принесли, - ответила Катя, не отрываясь от чтения. – На карточке было указано твое имя.
- Брюно, - прошептала я, поднося к носу сладко пахнущий бутон белоснежного цветка.
- Единственный мужчина на свете, - улыбнулась Катя. – Я же говорила, что буду вам мешать. А так все вышло лучше некуда, ты не находишь?
Я лишь крепко обняла подругу, выразив в одном жесте все, что я к ней
чувствовала: безмерную благодарность, счастье, что у меня такой друг, и еще много-много чего. Только благодаря ей я оказалась самым счастливым человеком на этом свете.
После обеда за нами заехало такси, заказанное специально для того, чтобы
доставить нас с Катей в Ла Гранд. Мы взяли с собой чемоданы, и таксист, оказавшийся личным водителем Брюно, пообещал отвезти их в аэропорт.
На этот раз я смотрела внимательно весь спектакль, но когда на сцене
появлялся Гренгуар, я видела уже не принца Парижских улиц, а Брюно, моего Брюно, самого дорогого и самого любимого человека на свете. И каждый звук его голоса рождал внутри меня бурю воспоминаний о прошлом дне и о том, как нам было хорошо.
Мюзикл закончился, актеры разошлись, а мы с Катей прошли в личную
гримерку Брюно, где терпеливо дожидались его появления. Под дверью, жутко завидуя нам, толпились поклонницы в надежде увидеть своего героя и получить от него хотя бы взгляд. Эх, знали бы они, что от него получила я…
Брюно вернулся довольно скоро. На этот раз он не стал раздавать
автографы, впервые в жизни отказавшись от этой части своей работы. Быстро переодевшись, он, взяв меня за руку, вышел через черный ход из здания театра, и мы втроем сели в машину, чтобы ехать в аэропорт.
…До отлета оставалось полчаса. Катя стояла в стороне, разглядывая
поздравительные открытки, а я и Брюно, держась за руки, смотрели друг другу в глаза. Как ни странно, в них действительно не было печали, потому что мы оба знали, что это не конец. Все было сказано, оставалось только ждать начала посадки. И мы ждали…
Брюно полез в карман и достал оттуда пакет. Протянул его мне, улыбнулся
и сказал:
- Это мой подарок тебе на память. Открой, пожалуйста, в самолете, когда взлетишь в облака… С Рождеством!
Я взяла пакет, но не стала туда даже заглядывать, хотя любопытство меня
изрядно терзало. Я виновато посмотрела на Брюно.
- А у меня для тебя ничего нет…
- Ты даже не представляешь, какой подарок мне сделала, Элен, - мягко сказал он, сжимая мои руки. – Я вечно буду помнить тебя.
- Не только меня, но и мое обещание, - напомнила я. – Я вернусь.
Брюно только кивнул. А потом все слилось в одном долгом поцелуе, в
котором было все: и страсть, и нежность, и невысказанные чувства, и горечь расставания, и радость встречи… А потом звонкий голос диктора объявил посадку на рейс «Париж – Москва», и мы сказали друг другу «До свидания».
Шагая вперед, я ощущала, как мне в спину смотрит пара печальных и очень
красивых глаз, моля вернуться и остаться здесь навсегда. Но я решила даже не оборачиваться, иначе просто не смогла бы устоять перед этой просьбой, не смогла бы сказать «нет». А сказать это сейчас надо было.
Как только самолет взлетел, я залезла в пакет и нашла там две вещи:
бархатную коробочку и маленький конверт. Решив сперва прочитать письмо, я разорвала печать и пробежала глазами всего несколько строк, от которых защемило сердце.
«Лена, - было написано знакомым почерком, не очень уверенно выводящим
русские буквы. – Я навсегда останусь с тобой там, где ты сейчас – в небе над облаками. Я буду твоим Солнцем днем и Луной ночью. Улетая в Россию, ты забрала с собой мое сердце. Но помни, что ты должна вернуть его, иначе я погибну… Храни его».
Дальше было написано уже по-французски: «Мне удалось найти человека,
который смог перевести все это на русский язык, но писал я сам, честное слово!»
Чувствуя, как к глазам подступают слезы, я открыла обшитую черным
бархатом коробочку. Там лежал золотой кулон в виде сердца с едва заметной зигзагообразной трещинкой посредине. На одной половинке было по-французски высечено «Брюно», а на другой по-русски «Лена».
Не в силах больше сдерживаться, я уткнулась в Катино плечо и
разрыдалась, сама не зная, почему: то ли от боли, которую принесла разлука, то ли от счастья, которое принесли мне эти несколько дней, проведенных в Париже.