Ему было тридцать

Ему было тридцать. Он много курил и любил виски, в которое никогда не клал льда и ни чем не разбавлял. Бутылка «Ред Лейбл» всегда стояла у него на стеклянном столике в холле перед кожаным тёмно-коричневым диваном. Я приходила к нему, снимала с плеча сумку и клала её на этот диван. Он помогал мне снять пальто и провожал в гостиную. Там, по обыкновению, я садилась в глубокое мягкое бархатное кресло цвета слоновой кости и просила его налить мне мартини. Он открывал свой бар, и каждый раз открывал для меня новую бутылку этого напитка. Не знаю, зачем он это делал, ведь я всегда выпивала не больше одного бокала, да и бутылки, остававшиеся с прошлого и позапрошлого раза, были практически не тронуты. Но он всё равно начинал новую. Передав мне бокал мартини он наливал себе свой виски и закуривал сигариллу. Он облокачивался на барную стойку и молча любовался мной. Он никогда не разговаривал со мной в этот момент. Он был без ума от моего бирюзового платья и небесно-голубого шифонового палантина, беспрестанно спадающего с моих оголённых плеч. Допив виски, он садился рядом, на подлокотник кресла и начинал целовать меня в шею, нежно засасывая мочку уха. Мне становилось щекотно, приятная дрожь пробегала по всему телу и я начинала смеяться. Потом он подхватывал меня на руки и уносил в спальню. Клал на кровать и всю-всю-всю покрывал поцелуями. Мои каштановые локоны с медным блеском рассыпались по бежевому шёлковому белью. Палантин соскакивал и падал на пол. Пуговицы на платье расстегивались, будто сами собой, лишь от одного его взгляда и вот я вновь была во власти этого мужчины. И уже не хотелось думать ни о чём другом, да оно и не думалось. Было ли мне дело до моего старого бережливого мужа, пятилетнего сына, больной, с детства парализованной младшей сестры?.. Кем они все были мне в этот момент? Да и я ли это была?.. Часа через два-три я уходила от него. Брала свою лаковую чёрную сумочку, некогда брошенную на коричневый диван в холле. Он одевал на меня пальто, шепча на ухо комплименты. Я целовала его на прощанье и почти со слезами на глазах исчезала за дверью его квартиры. Так мы встречались каждую неделю, два раза в неделю. И казалось, что нет другой жизни, помимо этих регулярных визитов к нему… Но теперь я  стою у его гроба и лицо моё покрыто чёрной вуалью. Не знаю, как всё это произошло. Я знаю, что в его смерти виноват мой муж, что это он нанял убийцу. Как он всё узнал - я не знаю. Конечно же, в открытую он мне ничего не говорил, он вообще не поднимал со мной этой темы. Просто я это вижу. Вижу смерть в его самодовольном лице. Вижу то, с каким превосходством он теперь смотрит на навеки успокоившееся  лицо своего сына, лежащего теперь перед ним в этой дорогой «коробке». От этого я сильнее прижимаю к себе моего малютку: «Надеюсь, эта тварь сдохнет раньше, чем ты вырастишь» - думаю я глядя на своего ребёнка. Вы думаете, я что-нибудь попробую сделать? Как-то отомстить? Нет, не думаю… Я слишком слаба для этого. Возможно малодушна. Но теперь я помню и о своём сыне и о своей сестре… Я понимаю то, кто кормит нас. Я знаю, что даже если бы убила своего мужа – не добилась бы этим ровным счётом ничего. Потому что это животное слишком предусмотрительно, а его родня – тем более… Теперь я буду просто жить. Не оглядываясь на прошлое, не думая о своём будущем, потому что в нём нет ничего хорошего. Любила ли я единственного человека в этой жизни, с которым мне было так хорошо, как ни с кем другим?.. Наверно. Теперь, глядя на его загримированное мёртвое лицо я чувствую лишь сожаление, что ничего не вернуть, что мне больше не будет так хорошо. Да, я возможно эгоистка. Но теперь об этом судить только Богу. Крышку гроба закрыли и его погрузили на дно могилы.