Сфинксы

Из цикла очерков «Билет на трансгалактический»



Сфинксы (межгалактич. _сфинкс_, местн. – _аш-кортак_) – вид млекопитающих с планеты Ильанда. Известны своими необъясненными способностями и поразительным сходством с земными кошачьими. Неизвестно, будет ли их происхождение когда-либо установлено, поскольку исследования планеты, затрудненные отсутствием космопорта, были окончательно прекращены два года назад с началом на Ильанде мировой войны.

Энциклопедия «Универсум», том XVII



Посадочная капсула опустилась точно на кромке берега, в белую пену прибоя. Пальмы, похожие на оплывающие свечи, шелестели игольчатой листвой; сквозь зеленую воду были видны камешки на дне. Рай, да и только; но возле увесистого валуна покачивался на дне мятый резиновый загубник с обрывком гофрированного шланга. Где-то вдалеке застрекотал двигатель, и тут же тяжело хлопнуло; земля ощутимо покачнулась под ногами.

«Мой» островок оказался невелик: полчаса вверх по склону песчаной дюны, и с другой ее стороны, у подножия я увидел поселок. Лодочник, ютившийся в крохотной тростниковой хижине, долго не хотел брать галактическую валюту: на Ильанде давно уже потеряли цену любые деньги; вместо купюр он показал мне мешочек с особым сортом песка, похожим на золотой.

Наконец, мы договорились, и парусная лодка с небольшим бензиновым двигателем перешла в мое распоряжение вместе с довольно бестолковой картой этого района. Я обещал перегнать лодку в целости и сохранности на соседний остров – до него было миль десять. Не так уж далеко, но этот путь занял у меня часа два – мотор оказался слабым, а ветер дул мне в правый борт. Возвращая лодку, я не удержался и полюбопытствовал:

–А что было бы, не верни я лодку вовремя?

Юркий длинношеий парень, заправлявший всем на пристани, показал на четыре символа на транце суденышка:

–Тогда на этот номер разрешили бы охотиться – кто его видит, имеет право топить.

Цель своей поездки я увидел еще на подходе к острову. Причальная башня возвышалась ярдов на тридцать, неуклюжее стальное кружево со змейкой лестницы внутри.

Короче говоря, вечером этого же дня я вновь «вознесся» над землей – в этот раз на борту небольшого дирижабля. Сказать по правде, я колебался, узнав, что в баллонах не гелий, а водород — лететь на бочке с порохом отнюдь не хотелось. Однако следующий дирижабль мог показаться у этой мачты и неделю, и месяц спустя — в конце концов я согласился.

Считая меня, на борту нас было девятеро. Капитан, пожилой, начинающий лысеть ильандец, набрал команду на окрестных островах — два механика-дизелиста, щуплый молодой штурман и четверо матросов, стрелков по совместительству — в центре гондолы были два отсека с тяжелыми пулеметами, направленными в обе стороны от бортов.

И еще на борту был сфинкс. Мы с капитаном сидели в его каюте, в плетеных креслах странной формы – вогнутый пуфик со спинкой, а сфинкс развалился на коленях капитана, рыже-полосатый, странно похожий на тощего кота, почти что котенка. Капитан машинально чесал у него за ухом, и сфинкс тихо ворчал — должно быть, он был на седьмом небе...

—Знаете, — говорил капитан, — когда-то сфинксы были любимцами князей. Плох был двор, где не было десятка зверей, и целая орда служителей днем и ночью дежурила в _специально_ отведенной части дворца.

—А зачем князья держали сфинксов? — спросил я.

—Ну, как же... Сфинксов тогда умели тренировать, не то что теперь! — он махнул рукой. — Зверь мог стать охотничьим, боевым, целителем... главное — не проморгать момент. Из этого, что я везу на север, еще может что-нибудь выйти. Говорят, на севере, у полюса, еще остался один питомник с толковыми Наставниками; а впрочем, не знаю... Война все перевернула. Ныне из сфинксов делают, простите, непонятно что! Пока не исполнится год, он прыгает, показывает трюки... а потом — целитель или вообще «декоративное животное».  А лечить, в сущности, может любой из них...

–И больные действительно выздоравливают?

–А как же!


_Ва корма а льо дестин де орагно ифферри_

_Де аш-кортак гоз ваол ари ронна кос наль._


Так говорили древние, а на галактическом –


_Если почувствовал поступь свирепой болезни,_

_Сфинкса горячая шерсть лихорадочный жар остудит._


Там были еще другие оттенки смысла, но это я перевел сам, как сумел. Во всяком случае, лихорадку, параличи, тяжелые раны – все это лечили сфинксы. Каков механизм исцеления – никто толком не знает, да уже и не узнает, наверное... Жаль, жаль. Если бы не война – все было бы совершенно иначе.

И капитан так сокрушенно качал головой, что мне казалось – это милейший человек, которого только война заставила взяться за опасное ремесло воздушного «купца».



Капитан предложил мне место в собственной каюте, но я отказался. В грузовом отсеке на палубе сложили стопку из нескольких циновок, и лежа на этой жесткой подстилке я проводил большую часть времени. Лишь изредка я наведывался в каюту капитана, чтобы отобедать или просто побеседовать с ним, выкурить тонкую ильандскую сигару из тех, которыми он меня щедро угощал. Первое время я также подолгу простаивал у обзорного иллюминатора в рубке – в сущности, весь нос гондолы был набран из толстых стеклянных пластинок, наподобие «глаз жука». Я пробовал всматриваться в проплывающую под моими ногами поверхность – наш дирижабль поднимался на четыре-пять тысяч футов и делал в час до двадцати пяти миль – но скоро это занятие наскучило мне.

В отличие от землян, считавших в древности свою планету единой твердью, предки ильандцев, говорившие на одном языке, назвали свою планету словосочетанием, означающим «Единая Вода». Они были правы: вряд ли существует другая обитаемая планета, около девяноста процентов поверхности которой покрывает вода. Вдобавок суша не образует единых континентов, а более-менее равномерно распределена по обоим полушариям в виде архипелагов. Впрочем, в рубке висела карта мира (мира Ильанды, разумеется), и мне показалось, что в восточном полушарии суши больше.

Даже крупнейшие острова планеты не превосходят размерами Северного и Южного островов, составляющих земную Новую Зеландию. Именно поэтому ильандцы вначале стали строить устойчивые парусные катамараны и лишь затем изобрели колесо, чтобы продвигаться вглубь больших островов. Парусники, затем пароходы и суда с дизельным двигателем. Все способное держаться на плаву причудливо перемешалось в гигантском океане Ильанды. Летательные аппараты жители планеты создают уже века полтора, и в небе здесь тоже можно увидеть самые фантастические сочетания. Неподалеку от острова, где я поднялся на борт дирижабля, неподвижно висел грязно-белый розьер – я разглядел горелку, а вот аэронавтов в корзине так и не увидел. В тот же день, уже в сумерках, нас нагнал верткий поршневой самолет, похожий на земные истребители Второй мировой. С четверть часа он описывал вокруг нас широкие горизонтальные круги, затем улетел. У команды он не вызвал ни тревоги, ни радости. Я заметил только белую эмблему на его фюзеляже – не то лучистое солнце, не то осьминог с изогнутыми щупальцами.

Странное и жуткое зрелище – мировая война в мире, где государств около трех сотен и величайшие из них едва достигают тридцати тысяч квадратных миль площади. Вероятно, здесь есть свои священные союзы и дипломатически оговоренные альянсы, но по-моему, лучшим девизом для этой войны было бы – «все против всех».

Вот к островку приблизился медлительный, страшный дредноут, ощетинился пушками в неуклюжих барбетах и начал методично крушить легкие постройки на берегу. Вот в открытом море – дуэль двух парусников, и с каждым залпом белая гладь парусов превращается в висящие лохмотья. Вот идут навстречу друг другу две флотилии, на ходу перестраиваясь из кильватерной «цепочки» в шеренгу. Картинки повторяются одна за другой, чуть изменяясь. Дьявольский калейдоскоп без конца и без остановки.

Как я уже сказал, начиная со второго своего дня на борту дирижабля я больше не подходил к обзорному иллюминатору.



Утром третьих суток я проснулся оттого, что кто-то тяжело и быстро прошагал по коридору, проходившему вдоль всей гондолы. Дизелист пошел к двигателю, подумал я сквозь сон. Открыв глаза, я прислушался: из рубки доносились короткие, отрывистые выкрики-команды. Палуба слегка покачивалась, и машина стучала намного громче, чем раньше. Дизелист прошел обратно в рубку, и я начал подниматься на ноги, механически проверяя карманы. Вроде ничего не потерял во сне.

В рубке была почти вся команда, даже механик-дизелист неловко привалился к какой-то стойке, усаженной вентилями.

–Еще десять градусов влево... – негромко сказал штурман; он стоял в центре рубки, согнувшись пополам и прилипнув к нарамнику перископа. Впрочем, перископом трубу, торчавшую посреди рубки, можно было назвать только условно: она уходила не в потолок, как обычно, а в палубу. Внешняя оптика, соответственно, располагалась снизу гондолы.

Капитан с напряженным, даже, как мне показалось, мрачным видом вращал рулевое колесо.

–Есть десять градусов.

–Вижу их. Два биплана точно на семь часов, ниже нас. Быстро приближаются.

Пока штурман говорил, к шуму нашей машины добавился нарастающий стрекот. Я понял, что это – звук моторов наших преследователей. Минут через пять звук дошел до максимума, и коробчатые силуэты бипланов выскочили у нас под носом. Теперь и без перископа можно было рассмотреть их тощие фюзеляжи и четырехконечные красные звезды на плоскостях. С полминуты обе машины шли бок о бок впереди нас, затем отдалились друг от друга веером и круто завернули в обратную сторону.

–Уходят, – сказал штурман. Он разворачивал перископ, переступая с ноги на ногу.

Странно, но эта новость не принесла облегчения. Я пробыл в рубке еще четверть часа, молча стоя в углу, и уже собирался уходить, когда штурман вновь объявил:

–Вижу носитель. На пять часов, наша высота.

Капитан длинно выругался на каком-то из языков Ильанды.

–Штурман, – помолчав, произнес он, – посмотри, сколько до Чаши Котра. Сколько хода и как нужно менять курс.

–Слушаю, – штурман метнулся к лоции, расстеленной на его столике, а я незаметно подошел к перископу и, нагнувшись, заглянул в мутные линзы. Носителем оказался большой, раза в два длиннее нашего, дирижабль жесткого типа. Обшивка из легкого сплава серебрилась на солнце. Действительно, на борту такой громадины можно разместить пару аэропланов. По-моему, дирижабль описывал широкую дугу, заходя точно нам в хвост – «на шесть часов», как сказал бы штурман. На обшивке борта, ближе к носу, у него красовалась такая же четырехконечная звезда, какие были на крыльях бипланов.

–До предела видимости Чаши Котра шесть часов хода, – штурман провел пунктир к крохотному островку в стороне от нашего курса, – разворот на двадцать один градус тринадцать минут по часовой.

Капитан завертел штурвал, резко меняя курс. Я так же тихо отошел от стойки перископа, и штурман вернулся на свое место.

–На обшивке такие же красные звезды с четырьмя лучами, – странным сиплым голосом доложил он.

–Люблю геральдику, – пробормотал капитан сквозь зубы. – Хальзо, из двигателя нужно выжать все, до капли, – добавил он, обернувшись к дизелисту. – Хальзо!

На Хальзо было страшно смотреть. Здоровяк-механик с перекошенным лицом мелко трясся всем телом.

–_Моари Маккам Маади_, – побелевшие губы прыгали, выплевывая одни и те же три слова. Как молитву жестокому богу.

Штурман отделился от перископа и, взяв механика за плечи, крепко его тряхнул. Послышался удар – это затылок Хальзо стукнулся о переборку.

–К двигателю! Быстро! – прокричал штурман прямо ему в лицо. – Жми на полную!

Дизелист вздрагивал и резко кивал, глядя сквозь штурмана стеклянными глазами.



–Кто это? – спросил я, когда Хальзо нетвердой походкой ушел в машину.

Капитан, похоже, не сразу понял, о ком я. Наконец он оторвался от приборов:

–Моари? Пират, если хотите. Гроза этих островов. Есть кому возить грузы по воздуху – будет кому грабить и сбивать этих «купцов».

Двигатель теперь стучал еще громче и быстрее. Вам никогда не доводилось участвовать в гонке двух дирижаблей? Больше всего это напоминает морскую регату, но вместо глади океана под носом судна разворачивается поверхность планеты. Вновь и вновь – зеленоватая вода, морщинки волн с белой пеной на гребнях, кляксы островов. Непроходимые джунгли исчезли, уступив место редким темно-бурым рощам. Дистанция между двумя дирижаблями сокращалась, медленно, но неуклонно, хотя двигатель работал на полных оборотах и мы делали теперь сорок миль в час.

Бред все-таки, думал я. Воздушные пираты – как в дешевом приключенческом романе. Не хватает только прекрасной принцессы, которую обязательно надо спасти. В конце концов, что они будут делать, когда догонят нас? Попытаются сбить? Сто к одному, что нам не придется садиться на пробитом баллоне – от первой пули водород взорвется. Тогда – все усилия прахом, груз пиратам не достанется. Так. Абордаж? Я очень старался представить себе абордаж в воздухе, но ничего не получалось.

–Бипланы возвращаются, – доложил штурман. Все помрачнели, хотя атмосфера в рубке и так была заупокойная.  Я поймал себя на том, что тихонько ощупываю рукоятку револьвера у себя за спиной, за брючным ремнем. Это было очень старое оружие – даже на Хораме, где я его купил, оно считалось едва ли не антиквариатом. Впрочем, оно и к лучшему: огнестрельное – единственный вид оружия, который можно провозить на трансгалактических, да и то в багаже, разумеется.

Глупо все-таки – с револьвером против двух пулеметов.

–Стрелки, по местам, – скомандовал капитан. Два матроса кинулись прочь из рубки, заняли места у пулеметов.

Бипланы снова нагнали нас, в этот раз они появились несколько выше и остались чуть позади рубки, резко сбросив скорость.

–Оба борта, возьмите их в прицел. Каждый своего.

На Ильанде пока нет ни радио, ни телеграфа. Рубку с машиной и стрелками соединяла труба с резиновой маской на конце, неприятно искажавшая голос капитана.

Оба самолета по-прежнему шли над нами. Борт правого освещали быстрые, короткие вспышки с неравными промежутками между ними. Оптический телеграф.

–Что передают?

–Моари Алое Пламя, – читал штурман, – приказывает вам... немедленно снизить скорость... до двадцати узлов... и следовать курсом... триста десять... до Сломанного Зуба. Иначе – открываем огонь на поражение.

Капитана будто подменили.

–Клапаны! – он уже не говорил, а рычал утробным басом, дергая тяжелой челюстью. – Клапаны, подняться до восьми тысяч!

Второй механик, вставший у вентилей, лихорадочно крутил рукоятки. Если подняться достаточно высоко, двигатели бипланов заглохнут – не смогут работать при низких давлении и температуре. Но восемь тысяч – это мало...

–Не успеем, – сказал штурман. Капитан не ответил, только тряхнул спутанными волосами.

–Оба борта, пощекочите цели!

Застучали пулеметы – стрелки выполняли приказ. «Цели» вразнобой сорвались со своих мест; через секунду – я даже не успел заметить маневра – они были уже впереди нас.

–Не пускайте их к носу! Если зайдут на встречный курс – мы покойники!

Два самолета развернулись и пошли на нас лоб в лоб. Сквозь марево их винтов к нам протянулись тонкие красные нити. Треск выстрелов, стук по обшивке гондолы. Я как-то с опозданием понял, что теперь они стреляют по нам. Одна пуля в баллоны... я зажмурился и помотал головой. Нет, нельзя думать об этом.

К счастью, в баллоны они не попали. По-моему, целились по нашим винтам. Когда я открыл глаза, бой продолжался; бипланы вертелись вокруг нас, приближаясь и удаляясь, каждый со своей стороны – Левый и Правый. Сквозь стук машины и треск выстрелов я до странности четко различал  частое, хриплое дыхание капитана.

–Левый поврежден, – доложил штурман, оторвавшись от перископа. – Заходит на посадку.

В самом деле, один из самолетов быстро терял высоту, кренясь на одно крыло. По-моему, у него было повреждено управление. По меньшей мере, мотор не горел: дымного следа за ним не было. Думаю, пилот смог бы сесть на воду – шасси его машины окружали поплавки.

–Левый борт, – крикнул капитан, – добей его! В клочья!

Раздалась длинная очередь. Вспышка, резкий хлопок, и на месте падающего биплана осталось только серое, медленно вытягивающееся облако с багровыми прожилками огня.

–Двигатель взорвался, – подвел итог штурман.

–Вижу, – ответил капитан. Он опять был очень спокоен. До безразличия.

Горящие обломки самолета один за другим падали в воду, оставляя кривые из-за морского течения круги. Часть крыла порывом ветра пронесло мимо нашей рубки. Обгорелая ткань по краям обнажила нервюры, и обломок стал неприятно похож на плавник высушенной рыбы.

Уцелевший биплан оказался под прицелом обоих пулеметов дирижабля. В первую секунду он пошел вниз, похоже – подобрать пилота подбитой машины, но увидев взрыв, резко развернулся и вновь стал набирать высоту. Несколько минут он кружил вокруг нас, но стрелки не подпускали его  близко. Прямо с последнего круга он ушел к дирижаблю-базе.

Пират гнался за нами еще некоторое время, но в двух милях от Чаши отстал, резко сменив курс. На островке была военная база «синих». В воздух поднялся поршневой истребитель вроде того, что я уже видел. Он сделал несколько кругов над аэродромом, рассматривая поочередно нас и горизонт. Мы напряженно ждали, но тревожную красную ракету пилот так и не выпустил. Видимо, одинокий дирижабль не вызвал у него опасений.

Около полуночи мы вернулись к прежнему курсу, хотя в это время я уже лежал, конечно, у себя в грузовом отсеке, время от времени погружаясь в беспокойный сон и снова просыпаясь.



На следующий день я все-таки согласился зайти к капитану, «выкурить по нгаальской палочке». И все же, несмотря на плавный ход дирижабля и приятную беседу, мне все казалось, что лицо капитана сейчас исказится и он закричит своим утробным басом: «В клочья!».

–Да, если бы не война...

–А вы за кого? – спросил я в середине разговора.

–Ни за кого. Потому что за меня – тоже никто.

Я где-то уже слышал эту фразу, хоть и немного иначе выстроенную, и в устах капитана она показалась мне пропитанной неуместным пафосом. Помолчав, капитан добавил:

–Разве не все равно, от чьей пули гореть? Да, кстати...

Он хрипло позвал: «Кра-кра-кра...», и в углу каюты появился сфинкс. Готов поклясться, что секунду назад его вовсе не было ни в каюте, ни в коридоре у дверей. Худое рыжее тело возникло прямиком из воздуха. С изяществом хищника сфинкс подошел к капитану и запрыгнул к нему на колени.

–Вот видите, – продолжал капитан. – Они могут исчезать в одном месте и появляться в другом – мгновенно или некоторое время спустя, причем никто не видит, как сфинкс перемещается. Могут исцеляют болезни; а если сфинкс впадет в ярость, он увеличится в размерах почти в два раза, и тогда – я не знаю хищника, который посмел бы ему противостоять. Хотите посмотреть?

Я отказался.

–Как хотите, – пожал плечами капитан. – В старину считали: пока во дворце правителя живут сфинксы, ему нечего опасаться за свой трон и судьбу княжества.


_Газвериш о-рма де коргли одарро о-манос:_

_Де аш-кортак о-конда инма лерги но канн._


Так говорили древние, а в переводе это будет –


_Солнцерожденный не ведает страха пустого:_

_Сфинксу в бою не страшны ни копье, ни стрела._


Да, может, это о сфинксах стали забывать с началом войны, а может, совсем  наоборот – оттого и непрочны ныне троны, что о сфинксах не вспоминают...

Капитан морщился, втягивая пахучий дым широкими ноздрями, и механически чесал сфинкса за ухом. Тот ворчал и щурил холодные желтые глаза, выпуская и вновь пряча когти.



Больше я не заходил в каюту капитана. Еще пару раз он приглашал меня к себе, но я отказывался, ссылаясь на головную боль. Через двое суток я учтиво распрощался с капитаном и по веревочному трапу сошел с борта дирижабля на снежную равнину, к которой направлялся все это время. Застучал дизель, и через полчаса дирижабль скрылся за выступом ледяной скалы.

Я включил висевший у меня на шее пеленгатор – он указывал дорогу к шлюпу, который должен был поднять меня за пределы атмосферы. На орбите, я знал, замыкая один оборот за три часа с небольшим, ждет меня лайнер. Ждать он будет еще четыре дня – это я тоже знал.

Идти пришлось больше суток. К вечеру началась метель, и вдалеке завыли какие-то здешние хищники. Радовало одно: в это время года солнце здесь не заходит – полярный день. Я шагал, высоко поднимая ноги, будто вытаскивая их из вязкой смолы, сжимая рукоять почти что бесполезного револьвера. Некоторое время меня занимала мысль о том, чем питаются хищники в этой снежной пустыне, но потом и она исчезла. Глупо все же: два самых больших острова, почти континенты – и оба не выходят за пределы полярных кругов.

Пеленгатор пищал все чаще, и под его ритм мне осталось только мерно переставлять ноги. Как механизм – левая, правая, левая, правая, левая... Несколько раз на снежных холмах мелькали какие-то тени. Я провожал их безразличным взглядом. Я уже не боялся.

К следующему полдню сквозь стихающую пургу я увидел сетку антенны радиомаяка. Это был мой шлюп. Ноги подломились сами собой, и я рухнул в розоватый снег, заскрипевший под моим весом.

Через три часа я оказался на борту лайнера. Странное дело, у меня оказались лишь слегка обморожены щеки. И еще – я потерял револьвер, выронил его в снег где-то в пути. Может быть, через сотни лет климат Ильанды изменится, полярные снега начнут таять, и мое оружие, проржавевший кусок металла, будет найдено. Впрочем, вряд ли.

03.08.2009 г