Пусть решает сам Игнатий. Страница Иоанны 45

На картине - философы. Отцы Павел Флоренский и Сергий Булгаков

*    *    *
Отец Киприан со своей хипповой косичкой, спрятанной под джинсовую кепку, в потёртой студенческой курточке и с таким же потёртым портфелем на коленях, который он ни на секунду не выпускал из рук...
 Потому что именно там были волшебные предметы, превращающие неприметного студента в таинственно-всесильного посредника между землёй и Небом...

Иоанне, столько раз возившей в своём жигулёнке актёров, бросилась в глаза ощутимая разница - отец Киприан и в облачении "студентика" оставался "отцом Киприаном".
Он всё время держал дистанцию.

Как она ни пыталась разговорить его на светскую тематику и наконец-то ощутить себя в безопасности, он, хоть и был в курсе последних фильмов, спектаклей и даже закулисной возни, в чём с изумлением убедилась Иоанна, разговор поддерживал с такой вежливо-отчуждённой усмешкой, что Иоанна сама ощутила вдруг скуку смертную от так называемой "совбогемы".
И сдалась.

После чего отец Киприан перехватил мгновенно инициативу, и ей пришлось рассказывать свою биографию, особенно о связях с так называемыми "силовыми министерствами".
Где, как честно призналась Иоанна, ей предоставляли материалы для фильмов, консультировали и визировали.

Но диссиденткой она никогда не была, потому что советская родная власть, хоть и являлась симбиозом детсада с дурдомом, её, Иоанну, в общем-то устраивала.
Это - условная игра, где надо просто играть по правилам, и тогда будешь иметь свой необходимый жизненный минимум.
И как ни странно, свободу.

- Да-да, - кивнёт согласно отец Киприан, - Эта власть даёт хлеб насущный и оберегает человека от собственных дурных страстей.
Нашу церковь часто упрекают в лояльности к безбожной власти, но...
Богу - Богово, а кесарю - кесарево. Власть не требует от нас отречения от Символа Веры и церковных канонов, что же касается прочего...

Жизнь наша, по апостолу Павлу, похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. Тело ищет удовольствий, глаза - обладания, гордость - возвышения над всеми.
Там, на Западе, - отец Киприан махнёт рукой на проносившиеся за окном машины подмосковные берёзки, - там - культ самости.
Культ страстей человеческих, полная их свобода. Разгул всего, что уводит от Бога, от заповедей.

Наша власть худо-бедно помогает удерживать человека в рамках.
Тесным путём духовного восхождения идут единицы. Большинству нужен кнут, чтобы не заблудиться в дебрях греховных.
Это печально, но факт.
"Битиё" определяет сознание.


- И всё же власть исповедует атеизм, а вы вот её признаёте, но опасаетесь. И меня опасаетесь, у вас жёсткая конспирация...

- Раньше было хуже. Я про двадцатые-тридцатые не говорю - при Хрущёве вон сколько позакрывали церквей!
Но...
Не гонений надо бояться - они выковывали святых и лишь укрепляли веру. Бояться надо, как ни странно, обмирщения церкви.
И когда в храм насильно тащат.

Господь сказал: "Мои овцы знают Мой Голос".
И если человек не слышит Голоса своего Творца, а Господь призывает каждого, тебе ли, горшок, возомнить себя выше горшечника?

Мы в силе лишь помочь тем, кто хочет идти, кто к нам приходит. И по возможности оградить их от неприятностей, по работе, например, в институте...

Хотя для христианина величайшая честь - быть гонимым за веру. Христианство - прежде всего крест, лёгкой жизни оно не обещает.

А власти... Что власти? Наше дело - исповедовать Истину. Без Голгофы не было бы Воскресения.

Мы хоронимся - бесы ищут.

- И здесь игра...

- Только на кону не просто жизни, а судьбы в вечности.
От великого до смешного, как известно, один шаг.
Они ведь, власти, прекрасно осведомлены о нашей общине. Они просто требуют, чтобы мы "не высовывались".

Никакой работы в массах, никакой проповеди, особенно это касается религиозной литературы.
То есть никакого миссионерства, просветительства и почему-то благотворительности. Она, видите ли, унижает.
Списки у них давно есть, мы для них - безнадёжные фанатики, чокнутые. А вот незнакомцы...

Вы для них - незнакомка. Тем более, с даром слова, с выходом в эфир, в массы...

- А если и я своя? - спросит Иоанна, - Если я тоже пришла "на голос"?
И сама оторопеет от сказанного, вспомнив недавние мистические совпадения.

Только ли Ганя привёл её в Лужино?

- Много званых, но мало избранных.
Святая Мария Египетская была блудницей. Она села на корабль, чтобы искушать христиан-паломников. Н когда Господь позвал её, она бросила всё и до конца дней своих жила в пустыне...

- Я убежала, - подумает Иоанна, - Да, это бегство. От всего, что прежде наполняло жизнь, составляло суть, а теперь превратилось просто в опостылевшую роль, которую надо было неизбежно время от времени проигрывать.
Полноте, это всегда было ролью, только поначалу увлекательной, в новинку... Но, никогда не было сутью.

И только ли к Гане она бежала?

Видимо, и отец Киприан подумал о том же.

- Решать должен отец Борис. Игнатий у него в послушании, пусть решает.
Он за него отвечает перед Богом, если что-то случится...

- И вы боитесь за них, за ваших духовных детей, да? Простите, ради Бога, наверное, так нельзя, я не умею говорить со священниками...

- Нечего, Иоанна. Да, мы слабы, а враг силён.

- Клянусь, от меня никто ничего не узнает.

- Никогда не клянитесь, Иоанна.
Верю, намерения у вас наилучшие. Но повторяю, враг силён...
А власть... Её тоже можно понять. У нас многонациональное государство, есть мусульмане, буддисты, униаты, католики, иудеи, сектанты всякие, даже язычники.
Правомерно ли делать государственной ту или иную религию?

Материализм, кстати, тоже вера. Мы верим, что у каждого здания, тем паче мироздания, должен быть строитель.
А они, верят что кирпичи сами себя построили.

- И всё же вы, Церковь, лояльны верхам... Потому что всякая власть от Бога?

- Да, в пределах невмешательства в основы веры. "Не отдавать Богово кесарю".

Ничто земное не в силах запретить душе верить, иначе это была бы хула на Бога - вроде бы кесарь сильнее.
Мы же не будем ругать пастуха, который сберёг для господина стадо, лишь за то, что пастух был тёмен или не слишком любил господина?

Народ, орущий "Распни!" - за исключением отдельных убежденных сатанистов - просто тёмное стадо. Хмель кружит голову, веселит, однако, потом неизбежно наступает похмелье.
Алчные пастухи, тёмное стадо, а тучи зла сгущаются...

Не устоит дом, построенный на песке, - пророчески изрёк отец Киприан, - И падение будет великое.
Пощади, Господи, Россию...

Ну а конкурентная борьба в корне противоречит второй христианской заповеди о любви к ближнему.
Если ты любишь ближнего, как самого себя, как ты можешь его разорить?
Даже просто обыграть...А не отдать последнюю рубашку, как того требует заповедь?

Вот я вам расскажу притчу. Два монаха задумались - как это люди ссорятся из-за собственности?
Взяли кирпич и стали друг ко другу тянуть. Один говорит:
- Мой кирпич.
А другой отвечает:
-Твой, брат, твой...

Что же касается роли государства в нашем понимании - оно не должно, по крайней мере, сеять сорняки. Сорняки и так вырастут.

*   *   *

"Пусть решает сам Игнатий", - ответит отец Борис из Лавры.

Итак, им была дарована свобода.

Наскоро распрощавшись с тётей Любой и Ильичёвкой, где она поселит знакомую зубную врачиху к восторгу хозяйки, которую вечно мучила зубная боль, Иоанна возьмёт с собой лишь самое необходимое.
В том числе застрявшую где-то на восьмой странице очередную серию "Чёрного следа" и скатанную трубкой "Иоанну", пролежавшую на дне дорожной сумки до возвращения в Москву.

Для всех Иоанна по-прежнему проживала в Ильичёвке. В случае чего врачиха должна была немедленно позвонить Варе.

Но судьба улыбалась Иоанне. Денис был всё ещё занят на картине, дела и обязанности по дому она, в основном, выполнять успевала, друзей у неё не было.
И никто так и не хватится её в эти сорок дней.

Охладев к Ильичёвке, она легко и радостно распрощается с ней, как прощаются с пристанью, от которой отплывает в страну обетованную твой корабль.

И дарованы ей будут Господом и либеральным отцом Борисом волшебные сорок семь дней того лужинского лета.

Она обнаружит, что к счастью можно привыкнуть.
Что можно в ожидании прогулки с Ганей рука об руку перед сном /в любую погоду, иногда просто по шоссе под огромным чёрным парижским зонтом/, - что можно довольно успешно сочинять жизнь и необыкновенные приключения советского супермена капитана Павки Кольчугина, если рассматривать его войну с "подпольем" как дело Божие.

И Павка тоже как бы поселился в Лужине. Жил своей жизнью, мужал, совершенствовался духовно, невольно впитывая в себя благотворную лужинскую ауру.

Что можно полоть грядки и помогать на кухне, беседуя с Егоркой. Или просто слушать его и не его споры и рассуждения на вечные, но совершенно для неё новые темы, невольной слушательницей которых ей приходилось бывать постоянно.
Потому что открытая беседка, где обычно собирались лужинцы, спасаясь от дождя, находилась как раз под её балконом.

Её пол был потолком, душисто-лунный водопад каприфоли и винограда - общей стенкой.
И когда её мансарда в полдень накалялась, Иоанна на балконе за круглым плетеным столиком авторучкой вещала миру о новых кольчугинских подвигах.
Его физически и идейно-духовно закалённое пуленепробиваемое супертело преодолевало "пространство и простор", злую изнанку действительности. И он, Кравченко, снова принадлежал ей, ее таланту и фантазии.

И то, что обычно возбуждало, теперь оставляло абсолютно невозмутимой. Будто не она тогда безумствовала, будто теперь само её тело подчинялось лишь голосу разумной необходимости полоть, помогать на кухне, сочинять очередную серию.

Оно механически исполняло необходимые функции, продолжая, вырвавшись само из себя, идти рука об руку с Ганей по лужинскому лесу, где полыхали на стволах закатно-огненные блики и рыжий дух Альмы обжигал мокрые от росы ноги.

Покусывая по привычке дужку очков, которые ей с недавнего времени прописали для работы, Иоанна погружалась в странный коктейль из захватывающих кольчугинских подвигов, его смертельной схватки с денисовым подпольем...
Где каждый - потенциальный преступник и убийца, где бегут, стреляют и "гибнут за металл", -  и искусственным совковым мирком, отчаянно пытающимся сдержать дурные человеческие страсти.

И трогательно-наивный, но и всё же прекрасный герой-одиночка Павка Кольчугин, продолжатель "безнадежного дела" того Павки двадцатых, самозабвенно защищал "совковые" идеалы, которые на поверку оказывались христианскими ценностями.
В чём постепенно всё более убеждалась Иоанна, слушая поневоле разговор на вечные темы внизу, под водопадом винограда и каприфоли.

"Человек человеку - друг, товарищ и брат", чисто новозаветное презрение к богатству, "депутат - слуга народа" /больший из вас да будет вам слугой/, - где и когда исступлённо ищущие Бога потеряют Его, выплеснув с водой ребёнка?

Почему именно сейчас, в начале восьмидесятых, когда мало кто всерьёз воспринимал "всемирную перманентную революцию" как актуальный лозунг, диссиденты набросились на коммунистические идеалы?

Общество "красиво загнивало".
Именно сейчас становилось всё ясней, что "строители отвергли камень, стоящий во главе угла".
Что основное внимание необходимо уделить внутреннему преображению человека, когда религиозно-нравственные поиски Высшего Смысла бытия приобретали решающее значение.

"Мы будем петь и смеяться, как дети"...

Дети выросли, постарели, поумирали. Отошли в небытие и вожди, чьи портреты помещались на обложках букварей там, где должна была находиться рублёвская икона Спаса.

Общество, формально идующее, вроде бы, по пути христианской этики, задыхалось - ему нужен был воздух, выход в Небо.
И вот маленькая православная община, как некие матёрые преступники, обмирая при виде милицейской машины, тайком пробирается к лужинской даче, чтобы очистить душу исповедью, отдать в общую кассу последние сбережения на добрые дела, духовную литературу.
Или в тени под балконом Иоанны вполголоса поговорить на вечные темы...

С каким наслаждением Иоанна поглощала в Лужине эти почти слепые ксероксы и машинопись!.. Хомяков, Вл. Соловьёв, Сергий Булгаков, Ильин, Трубецкой, Флоренский...

Именно русское религиозное возрождение конца 19-го - начала 20-го, хотя Ганя говорил, что здесь много игры ума и просто ереси, что читать надо святых отцов, где всё о том же самом, но гораздо проще и ближе к истине.

Но Иоанна, охотно соглашаясь с фактом испорченности своего разума, всё же упивалась  религиозными философами.
Сокрушаясь одновременно, как же деградировала наша так называемая интеллектуальная элита в её лице, безуспешно разыскивающая перевод в конце страницы на ту или иную цитату на греческом, латыни или французском, которые та элита вызубрила еще в гимназии.

Или с дымящимися от напряжения мозгами пыталась продраться сквозь формулы гениального отца Павла Флоренского.

Она была постыдно дремучей.

Их с Денисом положительный герой, романтичный совковый супермен и бесстрашный борец со злом, приемник мученика времён гражданки Павки Корчагина - у них обоих была несомненная неуловимая связь..
И с обрывками разговоров на вечные темы, невольно подслушанными ею на лужинском балконе, и с ошеломляющими страницами взахлеб прочитанных ночью книг...

Эта её лужинская серия получилась одной из самых удачных, хотя и вызвала у начальства некоторое замешательство.
Кольчугин стал размышлять о жизни и смерти, о добре и зле, о свободе и необходимости. Размышлять вместе с невидимыми собеседниками под её балконом и с ней, Иоанной, ломавшей мозги над исканиями отца Павла.

И с Ганей, с его отчаянным дерзновенным порывом передать на холсте Свет Фаворский.

Менялся Кольчугин, менялась и Иоанна.
Вначале она попробовала жить сама по себе, готовить по утрам привычную яичницу...
Но Варенька-младшая, дочь Вари-старшей, заставшая её за этим занятием, воскликнула с таким искренним ужасом: "Тётя Иоанна, яйца в пост нельзя!", что пришлось капитулировать и тут же смиренно просить Варю-старшую подключить её к общей трапезе.

Варе это понравилось. Варя вообще опекала её, считая, видимо, что само Небо поручило ей Иоанну, которую надо как можно скорей просветить, воцерковить и сделать полноценным членом общины.
Просвещалась Иоанна, можно оказать, запоем.
Да и в церковь местную ходила вместе со всеми. Выстаивала, томясь, длинные службы, ничего толком не понимая и чувствуя себя чужой.
- Мне неловко смотреть, как молятся другие - это как подсматривать в чужие окна, - жаловалась она Варе.
- Ни на кого не смотри, ты пришла к Богу. Смотри на свечу, которая догорает. Это твоя жизнь, надо спешить. Ты сознаёшь себя виновной перед Богом?

Виновной она сознавала.
Она помнила все свои дурные поступки с раннего детства, включая тёмные помыслы, которым когда-то ужасалась, и вполне искренне была самого отрицательного мнения о состоянии своей души.
Просто полагала, что Небу не до какой-то там Иоанны Синегиной, её тайных и явных пороков.

Варя горячо убеждала её в обратном.
Что "Господь вочеловечился, чтобы мы обожились", что преодолеть свою тьму и состояться в Замысле Божием - решить свою судьбу в вечности.
Что когда тело не чувствует боли - это признак отмирания.
Так и душа в грехе, не осознающая опасности своего состояния, близка к духовной смерти.

Что единственные лекарства - смиренная исповедь и причастие; все разговоры о том, что можно спастись вне церкви - бред. Это всё равно что пытаться переплыть в одиночку бушующее море.

А церковь - корабль.
Здесь соборная молитва - все за одного, один за всех, и церковные таинства, из которых главное - причастие. Где под видом хлеба и вина мы принимаем в себя Тело и Кровь Христовы, ту самую Кровь, что Он пролил за нас...
Что это - великая Жертва, соединяющая человека с Богом.
Что Бог стал человеком, "чтобы мы обожились", взял на Себя наши грехи, искупил нас Своей Кровью и заповедал:
"Приимите, ядите, сия есть Кровь Моя Нового Завета"...

Конечно, это вроде бы хлеб и вино...
Но обычные хлеб и вино в нашем теле превращаются в обычную кровь, а причастие - в Кровь Божественную, соединяющую нас с Богом, дающую силы бороться с силами тьмы и собственной греховной природой.
Прорыв в бессмертие с Богом...
Что отвергающие причастие отвергают Христа и спасение, ибо сказано:
- Я - Дверь.

То есть отдай Мне свои грехи, свои язвы, и Я спасу тебя...

Церковь Иоанна не отвергала. Просто на память приходили нередкие базарные перепалки в храмах, злющие старухи.

- Разве причастники не грешат? - спрашивала она.
А Варя отвечала, что грешат, конечно.
Только одни, исповедуя свои грехи, воспользовавшись бесценным Божьим даром брать на Себя наши язвы, освобождаются от них, в то время как другие этот дар безумно отвергают.

Умирают во тьме и отторгаются Небом, куда ничто тёмное не войдёт.

А церковь - лечебница, туда приходят больные лечиться.
И враг там нападает ещё злее, чем в миру, не желая выпускать души - вон даже в монастырях случается вражда.
И сулила Иоанне, если та начнёт христианскую жизнь, встречу с самыми огненными искушениями.

Что же касается "злющих старух", которых ещё Владимир Соловьёв назвал "православными ведьмами", то Варя сказала, что в их свирепости есть и положительная сторона - они охраняли храмы в те времена, когда появилось много безбожников, хулиганствующей молодёжи, осквернителей святыни...

Именно они, эти злющие старухи, когда в двадцатые - тридцатые власть утверждала, что Церковь умерла и народу уже не нужна, народ туда не ходит, - именно они упорно заполняли храмы, не давали их закрыть.
В то время как интеллигенция Церковь предала.

И надо всё этим старухам простить, надо им в ножки поклониться...
Хотя, конечно, она, Варя, согласна, что бабки эти особенно люто набрасываются на новоначальных и молодёжь - не так стала, не так одета...
Что Лукавый использует их, чтобы отвадить новоначальных от церкви...

Для Вари этот "Лукавый", как и для других членов общины, был вполне реальным, осязаемым, которого они не только боялись, но и оживлённо обсуждали его козни, едва ли не с удовольствием.

Ганя дал этой странности своё объяснение. Они подсознательно радовались лишнему доказательству бытия Божия.
Ибо если есть Лукавый, то есть и Бог, - враг нападает, а Господь - охраняет и спасает.

Это непрерывное состояние внутренней войны, на церковном языке "духовной брани" - свидетельство правильности пути, богоизбранности, несения Креста.

Ибо Господь "кого любит, того наказует".
А в тишине и довольстве обычно живут лишь те, кого враг считает своими и не трогает.

(продолжение следует)...