Родная...

- Танюш, да ты не плачь, Танюша. Как ты?… Смски не шлешь мне больше. Малой как?
Нормально? Ну ты привет ему передавай от папки. Я? В Сочи я дочка. На пляже вот. Я тебе подарок обязательно привезу.  Нескоро правда. В Ростов потом поедем,  потом  - в Санкт-Петербург. Ну , не плачь ты. Слышишь? Ну чего ты?

В следующий момент телефон разрядился. Он вздохнул и снова растянулся под солнцем. Тоска это ведь не мимолетное что то. Со временем она становится невыносимой.

- Лешка, дай телефон. У меня там Танюшка рыдает. Да не знаю чего. Рыдает и все. Да кто их поймет этих баб то?

Через минуту снова послышался всхлип в трубке. Не то чтобы ему было приятно слышать как плачет дочь, скорее в этот самый момент он чувствовал ее здесь,  у себя под боком, свернувшуюся калачиком, как когда то очень давно.               
И от этих слез становилось так тепло, и где то очень глубоко сжималось сердце. Он чувствовал, что это сладкое мучение лишь сближает их с его маленькой крошкой, которая так любила  просыпаться в его объятиях,  и сразу запускала маленькие крошечные ручонки в его волосы…. Все это было так давно… А сейчас она мамина дочка.  Мамина, и ничего не осталось от папы. 

- Папа – вырвало его из воспоминаний – Папа, ты слышишь,  Максим спрашивал о тебе…
- Максимка? Здорово. Чего спрашивал то? Чего хотел?
- Скучает он пап.
- Ну ничего, мужик же . Ты это передай ему – мужик он. Так что пусть терпит…

Он не знал почему все так получилось. Почему он чувствовал такую ответственность, такую острую тоску по этой хрупкой девочке, так не похожей на него, даже зная то , что он никогда и не был ее отцом, генетическим отцом. А к сыну привыкнуть так и не смог. Как не смог смириться и с его порогом сердца. В него не верил. Не ждал ничего. Не тосковал.

Тане недавно исполнилось шестнадцать. Она была необычным ребенком. Могла часами разговаривать с муравьями, божьими коровками ….а иногда залетит бабочка, сядет ей на плечо – и сидит.  С того момента как она научилась держать в руках карандаш, мир она стала видеть сквозь свои рисунки. Это были бесподобные зарисовки. Такие воздушные и в то же время глубокие. Он часами просиживал в ее комнате, рассматривая альбомы. И было так естественно, когда они с женой решили отдать ее в художественную школу,  настолько же насколько несуразно прозвучали ее слова о том что она решила стать хирургом. Он очень переживал тогда. Он видел ее художником. Великим, духовным и невероятно талантливым, столь близким к ангелам…. И вот….хирург. Тот, что кромсает человеческое тело. Без сожаления, без права на ошибку. Отнюдь не женское…По локоть в крови...в окружении человеческих страданий, ошибок, пороков….Он долго не мог смириться с выбором Тани. Во многом свою роль сыграла мать. Она была педиатром, и быть может действительно, кровь сыграла свою роль. Но тем больнее было осознавать свое бессилие.

-Пап. Приезжай скорее. Максимка тоскует.

Максимка. Не она.

Мужики не плачут. Неправильно это.