Наваждение. Глава двенадцатая

                12

                Обычно он провожал Женю до четырехэтажного дома, где жила Римма, одного из тех домов, что придают старому  городу собственное обличье. В центре такие дома обычно стоят плечом к плечу, ревниво скрывая от равнодушных чужаков свои недуги и болячки – на задворках.
                Но стоит пройти через арку подъезда с запахами мочи и сквозняка, и ты окажешься в окружении перекошенных от старости домишек, где до революции обитала всякая шушера. Убогость всегда хоронится в таких щелях, не выползая оттуда десятками лет, не соблазняясь никакими надеждами, не веря ничьим обещаниям....
                Женя не пускала Павла дальше арки подъезда, оберегая его капризный нюх и взор от неблагородных запахов и вида помойных ведер, застиранного белья на веревках, чахлых цветочков на клумбах, а также от любопытства старух, сидящих на лавочках возле своих крылечек.
               И Женино крыльцо ничем не отличалось от остальных – с тазиками, банками на перильцах, мокрой тряпкой под ногами, чтобы случайный гость не занес в чистые комнаты дворовой пыли. Два высоких куста сирени затеняли окна одноэтажного домишка. Может быть, весной тут и пахло сиренью, но сейчас ничего, кроме тоски,  не вызывал этот домик у Павла.
               До сих пор он не думал о Жениной семье, но знал основное: мать – домохозяйка, папа вкалывает на заводе расточником, сестры трудятся на швейной фабрике и никаких институтов не кончали. С этой средой Павел, выросший в семье полковника, был почти не знаком, но почему-то представлял себе, отталкиваясь от Жениной внешности и манер, что ее семья – приличная. Ну и пусть, что простая, он не собирается оставлять там Женю.
               Было договорено, что Павел придет к трем часам, к обеду, а Женя встретит его возле арки. Никто, однако, его не встречал. Неужели заболела? Едва Павел пересек двор и разыскал нужный номер – 3-Б, а потом подошел к мокрой тряпке на ступенях, чтобы вытереть ноги, – тут дверь распахнулась, и на крыльцо выкатилась толстенная тетка в ярком кримпленовом платье, отделанном бельевым кружевом..
                Она с такой готовностью обнять протянула к Павлу сразу две руки, что тот невольно отступил назад.
                – Ну, здравствуй, зятек! Наконец-то Женька показала тебя нам! Мы ей: пора знакомить со своим женишком! А то еще тю-тю – ищи ветра в поле!
                Павел был сражен габаритами будущей тещи и ее простецкими манерами. Он дал себя обнять, но слов не находил. Тут вылез на крылечко «папа», эдакий постаревший парубок из сельской глубинки, с чубчиком и выбритым затылком, в пиджаке рыжего цвета в клеточку, под которым красовалась голубая шведка с галстуком. Рядом с женой он казался пацаном.
                – А-а, Паша, здравствуйте вам! Девчата, швыдче сюда! Гостя встречайте!
                Все это было как в дурном сне. И уйти нельзя, и входить страшно. Куда он попал?!
                Появились девчата, все толстые и низкозадые – в маму, курносые – в папу, с румяными лицами и в одинаковых платьях с широкими поясами на том месте, где должна быть талия.
                Сначала мелькнула безумная догадка, что он не туда попал. Вон его назвали Пашей, но никогда и никто его так не называл, тем более Женя. Мало ли Паш на белом свете? Но «папа» его утешил:
                – А мы Женьку в магазин послали! За вином. Говорит, что не то купили.
                – Зачем же за вином, я принес, – упавшим голосом сказал Павел, давая увести себя в дом.
                Суета вокруг его персоны  заставила Павла почувствовать себя гоголевским Подколесиным. Вера, Надя и Люба так старались ему понравиться, хихикая и толкаясь локтями, пока вели в залу, а потом усаживая его на диван.
                В комнате было темно из-за разросшейся сирени за окном, а потому электричество горело весь день, выставляя напоказ все нажитое добро: ковры на стенах, вазочки с искусственными цветами, вышитые крестом картины в рамках – олени с коровьими рогами, серый волк, похожий на откормленного теленка, царевна с физиономией дегенератки... Кто же вышивал эти шедевры?
                Круглый стол был заставлен едой в разномастных салатницах, и это было единственным, что утешало глаз. Павел проголодался.
«Сейчас альбомчик принесут», – уныло догадался он и был вознагражден за догадливость – Надя сунула ему в руки заранее приготовленный альбом.
                – Вот глядите, ваша Женька, это мы в Крыму. Ей тут пять лет.
                Павел глянул из вежливости, но удивился: ребенок не был Женей.
                – А вот ей семь лет! Смотрите, какая красивая и толстенькая. Прямо ангел!
                С фотографии улыбалась маленькая дебилка, никак не походившая на ангела. Еще раз мелькнула надежда, что он не туда попал.
                – Это разве Женя?
                – А кто ж? Это до болезни еще, она чуть у нас не померла, – добродушно говорила Надя. – Правда, симпотная?
                – Какая? – не понял Павел.
                – Ну, симпатичная!
                – А-а...
                – Справная была девка, – подключилась мамаша, появляясь на пороге с огромным блюдом, где паровало пюре. В центре его курица задрала ноги, демонстрируя, что она не какая-то «синяя птица» из магазина, а домашняя, с рынка. – Вот и прочахнет все, пока наша невеста явится.
                – Не надо сейчас на стол ставить, мама, – недовольно сказала Вера. – Унесите!
                – Так батько ж  проголодался, садимся все, Женька счас и появится.
                Вера уселась за стол первая и стала оттуда поедать глазами гостя. Недобрыми глазами. Что-то ей не нравилось в этом Павле...
                – Капризная была девочка, жуть, – сказала она, как только Надя принялась хвалить сестричку. – До больницы была веселая, отрывная, все песни пионерские пела, хотя не доросла до пионеров. А как вернулась из больницы – все ей не так стало: папа не так ест и пьет, мама не так одевается, мы не те книжки читаем, не так смеемся. И все-все не так разговаривают.
                – Умная она у нас потому что, – похвалила младшую дочку мама Зина. – Книжки умные читает, учится хорошо, на танцульки не бегает.
                – Книжки все читают, – повысила голос Вера. – Все хвалите нашу капризницу. Прямо принцесса у нас в доме. Испортили вы ее!
«Рядом с вами – принцесса!» – согласился Павел.
                – Ну, чего ты? – примирительно сказала Надя. – Она, бедненькая, болела много, а как из больницы пришла, отвыкла от нас совсем. Почернела вся и похудела – у-ужас!
                – Чем же она болела? – спросил Павел, но тут на пороге появилась Женя, и все сразу засуетились, разбежались в разные стороны, как нашкодившие кошки. «Э-э, –  подумал он злорадно, – ее тут вроде боятся!»
                И какой же она показалась ему необыкновенной! Высокая, худенькая, с тонкой талией и в прелестном платье из кремового крепдешина, оттеняющего ее загорелые руки и высокую нежную шею! И правда – принцесса среди дворни! Но откуда такая?
                За обедом выяснилось, что сестрички – дуры, но из бойких. Удивительно даже, что не выскочили замуж, таких любят простые парни – смешливых и языкатых. «А папа с мамой – приматы», – поставил Павел диагноз, наслушавшись, как будущий тесть варнякает что-то про свою замечательную бригаду, а теща – про ремонт в «колидоре», а то негде поставить «велисапет». Словно не в центре города всю жизнь прожили, а заскочили на вечерок к городским родственникам из задрипанного сельца...
                Невольно Павел поглядывал на Женю свежим взглядом, всё сравнивая ее и сравнивая с остальными и поражаясь: откуда взялись эти изящные жесты –  как тянется к пирогу, слегка приподнявшись, как неслышно ест и пьет... Не папаша же научил! Вот как тот хлебал свой борщ, точно сутки не кормили! Кстати, папаша быстро захмелел, сильно вспотел, и Павел старался не смотреть в его сторону.
                Женя молчала, пока говорили сестры, изредка вставляя слово, уводящее девушек от интересной для них темы – про родителей Павла, про его квартиру и стипендию в аспирантуре. Иногда с иронией ждала, как Павел сам выкрутится из неловкого допроса.
                С этими людьми он будет встречать все праздники? Этим дурам он будет делать подарки на дни рождения? Ого, сколько нужно подарков... И вот этой «тете Моте» говорить «мама», как любят в такой среде?! Господи, куда он попал?! Разве можно свести в одну компанию его самовлюбленную мамочку с этой простушкой Зинаидой Васильевной? О чем будет разговаривать его умница-отец с этим... колхозником?
                – Потерпи еще немного, – шепнула Женя, – скоро ты будешь совсем свободен...
                – Ты о чем?
                – Сам знаешь. – Она понимающе улыбнулась. – Снобу не место в такой семейке. Я тебя отпускаю.
                Он даже покраснел от такой проницательности.
                – А я завтра уезжаю – сказала Женя сухо.
                – Ка-ак?! – ошарашенно воскликнул Павел, и все одновременно замолчали.
                Договорить они смогли после застолья. Женя провела Павла через узкий коридорчик в свою комнату-пристройку. Правда, она жила там вместе с Надей, самой хорошей, по ее словам. Ничего, кроме двух допотопных кроватей и письменного стола, там не могло поместиться. Убранство дополняли полки с книгами по всем стенам. Девичья келья походила бы  на больничную  палату, если бы не книги...
                – Ты собиралась уезжать через неделю.
                Павел притянул Женю за локти к себе. Он ее отсюда заберет! Она тут инородное тело! Он ее любит и не хочет расставаться!
                – Не пугай меня, – говорил он, пытаясь поймать ее губы, но Женя отворачивала лицо.– Признайся, ты – подкидыш, тебя удочерили!
                Мысль эта была неожиданной для него самого, но не такой уж вздорной. Конечно, как он сразу не догадался? Это и есть семейная тайна!
                – Не обольщайся. Это моя семья. Ты с честью выдержал испытание и даже понравился моим родителям.
                – Глупости, я не сноб! У тебя даже очень приятные предки! Такие простодушные, наивные, гостеприимные! Но при чем тут они? Я же на тебе хочу жениться!
                – Ты забыл, зачем сюда пришел? Сделать мне предложение по всем правилам. Испросить у моего батюшки разрешения? – Она иронически усмехнулась. – Но так испугался, что... забыл об этом? Не дергайся! Я тебя не виню.– Женя села на кровати и больше не улыбалась. – Не надо спасать меня от моих родных. Это действительно добрые люди, ты угадал. И я не хочу, чтобы кто-то портил им жизнь своим презрением.
                – Мы отсюда уедем!
                – Видишь? – она печально улыбнулась. – Ты уже планы строишь по моему и своему спасению от «приятных» предков.
                – Я сейчас же пойду к твоему папе и скажу...
                – Нет, сейчас ты пойдешь домой, а через полгода все встанет на свои места. Как будет, так и будет. Не делай мне одолжений. Иди, я устала.
                Она его прогоняет!
                Разозлившись по-настоящему, Павел ушел. А ночью все и встало «на свои места»: он не мог больше жить без этой сероглазой девочки, такой самостоятельной, гордой и смелой. Другая бы вцепилась в него мертвой хваткой, чтобы вырваться из подобного окружения! Разве не понятно, что ей самой не могла нравиться такая жизнь?!
                Теперь бы не проспать шестичасовой автобус на Харьков. Он поведет ее в ЗАГС сразу же! Полгода еще ждать – это кошмар!
                Но Женя уехала еще раньше – проходящим автобусом. Это задело Павла. Через месяц он не выдержал – написал ей. То было объяснение в любви и предложение руки. Настойчивое. Однако ответа не получил. Он написал еще и еще – снова молчание. И тогда возник страх: что-то случилось. Пришлось бежать к Римме. Та сказала, что видела строптивую невесту живой совсем недавно. Теперь Павел обиделся крепко. Но через два месяца очередного ожидания не выдержал – сам побежал в это « стойбище приматов», чтобы услышать от Веры ехидное:
                – Так ведь Женя сказала, что вы через полгода распишитесь, если не передумаете!
                ...Через три недели Павел мужественно прошел через все свадебные процедуры. Два с половиной года ушло на обхаживание Жени, и то было время настоящих любовных страданий для непривыкшего к ним Павла...
                Сейчас, вспоминая первое время их совместного существования, он зациклился лишь на том, что всегда оставляло в душе чувство недосказанности. От него что-то скрывали, но зачем? Когда Женя стояла рядом с родителями, было ясно, что она не из их породы. Но зачем делать тайну из факта усыновления? Разве и так всем не видно, что Женя – чужая?
                Возможно, в ее прежней жизни и существовали эти Сережа, Ленуся, бабушка, Ляля – четыре загадочных существа, которых она любила и звала? Может, та девочка, которую звали Женей, и правда умерла в больнице, а эту взяли? Так бывает. Но зачем самой Жене лгать, что она – никакой не приемыш? А если сравнивать детские фотографии с настоящей Женей, то разве не ясно, что это просто разные девочки?!
                Тогда, в молодости, Павел приставал к жене с этими подозрениями, но Женя либо отшучивалась, либо серьезно расстраивалась:
                – Признайся, тебе просто стыдно за нашу родню! Но потерпи: скоро все уберутся долой с твоих   аристократических глаз, кое-что намечается...
                И действительно, убрались – всем колхозом снялись и уехали за папашей куда-то на Север денежки зарабатывать. Павел подивился такому глупому решению: с благословенного юга добровольно уехать?!
                Позднее он узнал, что закоперщицей всего была Вера, внезапно выскочившая замуж за командировочного из немыслимого Заполярья. Приехал выбивать какие-то детали... Увез с Украины жену, наобещав ее сестрам, что те живо повыскакивают замуж – на севере мужиков навалом.
                Так и случилось. Вера вызвала Надю, Надя – Любу, а та, самая некрасивая, – маму с папой, ставших уже к тому времени дедом и бабой для первенца Веры. А еще через какое-то время все перекочевали поближе, в Томск, и осели там. Павла подробности не интересовали. Он раз в три года отпускал туда Женю – проведать родню, разросшуюся до немыслимых размеров. Сестрички оказались плодовитыми. Павел благодарил судьбу за такой поворот. Сестры даже писали Жене письма, а та отвечала на них, но Павел не заметил, чтобы жена тосковала без своей семьи.
                Можно было успокоиться, что и случилось. Больше Павла не волновал вопрос, откуда Женя свалилась в столь колоритную семейку. Ведь она даже разговаривала на чистейшем русском языке, без всех этих «маминых» словечек, так коробивших когда-то Павла.
                И вот прошло двадцать лет, как они поженились, а Женина тайна всплыла и затребовала разгадки. Павел организовал себе командировку в Томск и побывал сначала у Веры, которая не могла не знать правды, как самая старшая из сестер.
                – Павлик, не выдумывай глупостей, – сказала Вера, выслушав его. – Папка всегда о сыне мечтал. Если бы Женька тогда умерла, они бы взяли мальчика. Зачем еще одну девку брать, подумай? Не похожа на нас? Так это же классно! Она у нас красавица. Может, в бабку какую?
                И совсем Павла доконала теща, к которой пришлось заехать, иначе бы Женя не простила:
                – Я твою Женьку родила, а кто ж еще? Справная девка была – до болезни сорви голова, а как захворала...
                – Так же чем же она болела?
                – А кто ж его знает? Вроде заражения крови всего организму. Сеп...септис, что ли...
                – Но после чего сепсис? У вас хоть остались документы? Выписка из истории болезни?
                Теща пожала плечами.
                – Вспомните, как это случилось! Поймите, мне нужно знать! Ваша дочь чуть не умерла второй раз! Ее спасли, но она пережила инфаркт, и я все хочу знать о ней ... с детства.
                Зинаида Васильевна наморщила лоб, сделала осмысленными голубые глазки без ресниц, напряглась:
                – Значит, так. Потеряла сознание, температура сильно большая, ей кровь переливали... Вот. В боксе лежала, и я рядком, ждала, когда глазки откроет. Врачиха туда-сюда бегала, профессор тоже, думали – помирает. Спасли. Я к ней ходила, но у меня семья, дети хоть и большие, а кушать просят. А Женьку мою точно подменили, ты прав, Павлуша. Вот как не наша. Личиком схудла, глазки большие стали, не папины, в крапинку, а вроде посерели, сам видишь. А в крапинку были.
                – Но такого не бывает, – рассердился Павел. – Чтобы в больницу отвезли русую и зеленоглазую в крапинку, как папа, а вернули с темными волосами и сероглазую!
                Зинаида Васильевна озадаченно уставилась на него.
                – Так ей же волосики сбрили, думали, что тиф или другая зараза. А как выросли волосики, полезли черные да курчавые... немножко. Я ж тоже говорю: изменилась дочка, что там... Сильно тосковала в больнице. Принесешь ей шоколадку, а она спасибо скажет и спрячет. А раньше бы схватила без всякого «спасиба».  А как домой пришла, еще хуже затосковала: хочу назад! Где это видано? Чтоб в больницу хотеть? И с сестрами раздружилась... А песни пела такие ску-учные, что хоть из дому беги! Сроду наши девки таких песен не пели. А то еще сядет за стол – и  давай пальчиками тарабанить по столу, вроде на пианине играет. А где я ей пианину возьму? Зато стала красавицей, это правда.
                – Чей же у нее нос? Вроде у вас не такой... ровный, а у мужа вашего – вообще балабушка. И у девочек ваших – кнопкой, – задумчиво сказал Павел, уже не надеясь на вразумительный ответ.
                Теща смотрела на него с удивлением: никогда она не думала о такой ерунде! Нос и нос! Какая разница, какой, лишь бы две дырки были, чтоб дышать!
                – И вся фигура, – упорствовал Павел, – с ног и до головы – не ваши! Признайтесь, с кем согрешили?
                Пошутил он вымученно, чтобы снять с тещиной физиономии выражение полной бестолковости. Но та даже руками всплеснула:
                – И что ты городишь, Павел? Срам! Или тебе моя Женька разлюбилась? Тощая слишком? Салом корми нашим, украинским, будет, как мои девчонки – пышная и мясистая, а то придумал.
                – Упаси Боже, – буркнул Павел невежливо.
Всю жизнь терпеть не мог толстых!
                Так и уехал ни с чем.
                А Женя обрадовалась внезапному отъезду мужа. Сейчас она куда больше нуждалась в одиночестве и покое, чем в самоотверженности родных и знакомых, раз в неделю совершающих ради нее дальнюю поездку за город. Даже из библиотеки приезжали девочки во главе с Аллой – снабжали детективами и брошюрками из серии « Знак вопроса».
                – Вам, девочка моя, надо отвлечься от болезни. По вечерам читайте детективы, а вот это, – Алла оглядывалась через плечо, словно предлагала что-то неприличное, – лучше с утра, на свежую голову, это для умных людей... Вот вы не верите в НЛО и астрологию, смеетесь надо мной... А это, между прочим, писали ученые люди, академики, доктора наук! Вот прочитайте предисловие!
                – Непременно, – обещала Женя, тронутая вниманием Аллы. Вот уж от кого она не ожидала такой заботы.
                Но читать не хотелось. Хотелось думать. Что будет дальше, например, когда ее выпишут? За время болезни она в своем душевном состоянии прошла два этапа и сейчас переживала третий, самый благотворный, потому что ей удалось взять себя в руки и трезво обдумать свое положение. Она сумела перешагнуть через потрясение  и страх за собственный рассудок. Но где гарантия, что не вернутся те, полные разлада, мрачные дни первого этапа?
                ...Потрясением было пробуждение в реанимации. Она проснулась Ленусей. Заснув Ленусей и помня себя умирающей девочкой, она точно шлепнулась после небесного полета о земную твердь и больно ударилась, с изумлением обнаружив себя... взрослой женщиной.
                Это была она, Ленуся, но в непривычной и даже неприятной оболочке. А твердь оказалась не землей, а чем-то холодным и узким, жестким, как саван. Какую-то секунду она смотрела на чужие лица, что радостно улыбались ей сверху, а потом покрепче смежила веки и затаилась.
                – Слава Богу, очнулась! Позовите Людмилу Ивановну! И живо назад!
                Голос был незнакомым, а хотелось услышать Лялю, почувствовать на лбу ее прохладную ладонь. Хотелось пошевелиться, но чувство опасности сковало ее.
                Женя тихонько приоткрыла глаза, но веки от напряжения задрожали, выдав ее.
                – Больная, – сейчас же потребовал строгий голос, – а ну откройте глаза! Хватит нас пугать! Лучше назовите имя.
                – Ленуся... Лена Дубельская... Позовите Лялю, – услышала Женя будто со стороны слабый детский голос. – Я не умерла? Бабушка будет плакать, пусть Ляля депешу пошлет, бабушка ведь меня ищет...
                – Бредит. Рано мы обрадовались. Но странно – температуры нет... Ася, смотайся в ординаторскую. Видно, Людмила Ивановна заснула, а наша тихоня стесняется разбудить. И позвони Владислава в приемный покой, он сегодня дежурит. Пусть сюда поднимется. Не нравится мне все это.
                Женя задвигалась, открыла глаза и уже осмысленней посмотрела на врачей. Ей показалось, что бесчисленные трубочки и проводки, что тянулись к ее рукам и ногам отовсюду, крепко опутали и привязали ее к высокому столу посреди белой комнаты. Что-то рядом  щелкало и ритмично жужжало, ходили туда-сюда  на странном циферблате красные стрелки, мелькал экран с бегущими дорожками ломаных линий. Из толстой перевернутой бутылки стекала по трубке желтоватая жидкость к ее руке, придавленной чем-то тяжелым...
                – Вот так-то лучше! Смотри и вспоминай, – сказали прямо над нею. – Все страшное позади, жить будешь долго-долго, деточка.
                – Пусть бабушка приедет, она волнуется... Позовите Лялю!
                – Всех позовем, кого надо. И мужа твоего в первую очередь. Он, бедняга, три дня тебя по моргам и больницам искал. И нам хлопот наделала: документов при тебе не было. По паспорту ты вроде не Елена Дубельская, а Евгения.               
                А в приемном покое, как привезли, тоже Ленусей себя назвала. Правда, без сознания была. И Сережу какого-то вспоминала... С мужем твоим мы познакомились, славный он у тебя, уж очень переживает... Сережа тебе брат?
                Ничего Женя не понимала: какой муж? Что такое приемный покой? Какие документы? И что такое морг?
                От страха и отчаянье она провалилась в спасительное забытье. А когда очнулась, в комнате горел ночник над дверью, под спиной была теплая постель, рядом – никого...
                Она осторожно подвигала руками, пошевелила пальцами ног и вздохнула, испытав облегчение.
                – Наконец-то! Сейчас врачиху кликну...
                Полная фигура в белом пошлепала к двери, оставив ее открытой. И сразу же в комнату вошли гуськом три женщины в белых халатах и засуетились возле нее как-то оживленно-радостно.
                – Ну, молодец, ну, умничка! Как тебя зовут, детка?
                – Женя.
                – Вот и хорошо, – засмеялись рядом.– А то все Ленуся да Ленуся! Муж ваш говорит: нет у нее бабушки, а ты все бабушку зовешь! Вынь тебе бабушку да положь! – продолжал голос, смутно-знакомый. – Амнезии вроде бы не бывает при инфаркте, пришлось тебе даже психиатра вызвать. Завтра и придет, поговорите с ним. Теперь тебя тихонечко назад в палату переправим. Скажи спасибо, что к нам привезли. У нас все-таки аппаратура... Ты не спи, успеешь выспаться. Скажи что-нибудь.
                Но Женя молча переваривала информацию, уже не удивляясь четкости мысли: «Значит, у меня инфаркт, и я в реанимации. Назвалась Ленусей... Почему? Ведь я – Женя?»
                Сейчас она себя осознавала Женей, словно выросшей из девочки Лены. Была у нее бабушка, Ляля, Зося, Сережа, папа – в детстве... Она их любила, помнит, как помнят своих близких в детстве. Она тоскует по ним, хочет видеть, трогать руками, обнимать. Она прекрасно помнит, как Ляля плакала над нею, умирающей... или уже умершей? Ляля не замечала, что Ленуся уже далеко, в родном доме, прощается с ним. Бабушка пахнет лавандой. А Ленуся ходит по дому, потом лежит, потому что силы убывают, и страх, что ее разоблачат, заставляет ее врать.
                Нет, она не приехала на поезде, Сережа там, в Крыму, с Лялей, он дает от имени своей жены депешу о Ленусиной смерти... Она, Ленуся, и сама не знает, как оказалась в родном доме, но зато знает, что ей отпущено мало времени. Но она знает, что Павел – ее муж... То есть, муж другого существа, по имени Женя. Справится ли ее рассудок с этим? Ведь это называется раздвоением личности. Но она точно знает: Ленуся осталась в детстве и умерла, а Жене дарована взрослая жизнь.
                Когда Женю перевели в палату, она оказалась в обществе двух инфарктниц, таких же молчаливых, как и она, сосредоточенных на своей болезни. Они не мешали думать. Врачам не нравилась Женина аритмия и настроение, им казалось, что та не хочет за себя бороться.
                Это была неправда. Просто Женя мыслями была так далеко от всего больничного... Она все пыталась восстановить ход событий – как она ранним утром оказалась на чужом крыльце, а потом перетупила порог... девочкой. Если все это привиделось ей в бреду умирания от инфаркта, то не ясно, почему она так ярко помнит день в обществе «придуманной» бабушки. И как могло случиться, что она умерла... дважды – в Крыму и у бабушки?
                Если это шизофрения, то ей остается только одно – притворяться здоровой, чтобы не загреметь в психушку. Но если она больна, то почему не чувствует себя такой? То был приступ, а теперь прошел? Откуда взялись в воображении именно эти люди? Почему они не только в мозгу, но и в сердце? И почему ей так приятно уходить туда, к ним, едва в палате погасят свет?

продолжение  http://www.proza.ru/2009/08/04/57