Хармсовинки - подражания Даниилу Хармсу

***
Шел как-то раз Иван Петрович Семыкин по улице и вдруг обнаружил, что отвалилось у него левое ухо. Тут Иван Петрович задумался: а куда же его вставить? И долго понять не мог. А потом сообразил и пошел дальше.

Шел-шел Иван Петрович Семыкин по улице и вдруг обнаружил, что у него отвалилось на этот раз правое ухо. Иван Петрович помнил, куда его вставить, но, к сожалению, не помнил, как оно выглядит. Ухо не воробей: вылетит – днем с огнем не сыщешь.

Отправил Иван Петрович Семыкин той же дорогой назад и стал подбирать всяческие предметы, какие только встречались по пути. То трость без набалдашника или потертый гривенник, а то и вовсе прядь лошадиного хвоста. И каждую из найденных вещиц пытался Иван Петрович приспособить вместо утраченного уха.

Но вот беда – стоило ему нагнуться за очередной находкой, как становилась отчетливо ясна новая потеря.

Вначале за ухом исчез нос. Следом, легко вальсируя, будто под Штрауса, разлетелись в стороны пальцы. Позвоночник вывернулся из туловища, как штопор из бутылки, и спрятался за ближайшим деревом.

Тихон Антипович Смурной, проходивший двумя минутами позже там, где только что стоял Иван Петрович, увидел лишь одиноко катящийся по мостовой глаз. Двигался он зигзагами, словно выискивая утраченное тело. Тем более странным было выражения глаза: навыкате. Но, позвольте, откуда же ему выкатываться, когда отсутствует даже голова?..

Однако, хватит об этой истории. Все равно таким людям, как Иван Петрович Семыкин, тело ни к чему вовсе.

Разве только, чтобы потерять…

***
А вот был случай однажды: Ильф с Петровым перепутались. Сидели и гадали, кто же из них двоих Ильф, а кто – Петров.

Или они оба Ильфы, хотя, с той же долей вероятности, - Петровы.

Может даже Петровых трое, последний вышел за пивом.

Или, вообще, никаких Петровых не существует, всех их придумал Ильф-одиночка.

Тут в их робкие души стало царапаться черное сомнение, что оба они написаны каким-нибудь проходимцем в белых штанах, который представился как Остап Сулейман Берта Мария Бендер-Бей.

Чтобы развеять эти гнетущие мысли, они решились позвонить Маяковскому. Но в тот вечер бескопеечный пролетарский поэтище устремил размашистый шаг на ближайший рынок – продавать свою желтую кофту.

Тогда Ильфы (тьфу, черт! Петровы) позвонили Булгакову. Вслед за странно-мурлыкающим смехом с той стороны провода донесся вопрос:

- Мессир! Здесь какие-то идиоты интересуются господином Булгаковым.

И чей-то обволакивающий, как черный бархат, голос ответил:

- Скажи, что месье нет дома. Убежал с Берлиозом знакомиться, пока Аннушка масло не пролила.

Ильфу с Петровым стало как-то не по себе по этого звонка. И они разобрались с путаницей детской считалочкой: Ильф и Петров водят коров, Ильф и Петров играют в воров, Ильф и Петров зовут докторов, совсем уж запутались Ильф и Петров. На том и порешили: кому выпала последняя фамилия Ильфа стал Петровым, и наоборот.

***
Как-то Феоктист Галактионович почесал свое пузо и посмотрел в потолок. А потом сказал:

- Хе, - многозначительно эдак.

Глянул в окно и опять:

- Хе! – еще более многообещающе.

После этого Феоктист Галактионович подумал: «Вот же как! Здорово, оказывается, говорить ХЕ, но ведь можно же сказать и что-нибудь другое». И выдал:

- Дррр…Бдррр…Бэ…Фэ…Ха…

Ка…Ю…Бэ…

Сидел себе Агафон Дормидонович за столом и вдруг как застрочит барабанной дробью:

- Фи…

Е…Па…Ку…Ра…

Ли…

Джо…Ро…Ки…

Хи…Ви…На…Ри…Бэ…


А Иван Милорадович ничего не сказал. Только усмехнулся ехидно, подумав про себя:

- Дэ…Тэ…Пэ…Фэ…

Чэ…Щэ…Пэ…Фэ…

Фэ…Фэ…Фэ…Фэ…Бэ…

Ку…

***
Как-то Серафим Игнатьевич Доморощенный вдруг забыл как его зовут. Долго размышлял он, сунув голову в окно: то ли Павел Петрович, то ли Иван Тихонович?

Пошел спросить у соседки Глафиры Аркадьевны. А та только руками всплеснула и говорит:

- Да неужто забыли как вас зовут, любезный вы наш…э-э-э…Михаил Изотьевич? Тьфу, да нет же! Алексей Никонович?! ПОЛИГРАФ ПОЛИГРАФЫЧ??????!!!!!!!!!!?????????????

Минуты через три безуспешных попыток соседка и сама призналась, что не помнит, как зовут главного героя этой истории.

Тут Серафим Игнатьевич позвонил жене на работу. Изольда Матвеевна за те же три минуты обозвала его то Серпионом Генриховичем, то Львом Леопольдовичем. А пару раз и вовсе так ласково, с придыханием молвила: «Гришаня ты мой родной!».

Серафим Игнатьевич плюнул, бросил телефонную трубку и начал поиски собственного паспорта. Но когда документ сей был извлечен на свет, обнаружилось, имя там почему-то не вписано.

Однако, как ни странно, стоило горемыке подумать, что зовут его Марсель Пруст или Винсент ван Гог, как новое имя немедленно вырисовывалось в проклятой паспортине.

Серафим Игнатьевич вытащил из кармана пальто смятую сигарету, закурил и снова бросился к телефонному аппарату, чтобы набрать номер психиатрической клиники.

- Имя мое пропало без вести, - возопил он в трубку. – Пришлите быстрее машину, а то совсем мозгом тронусь!

На что в трубке резонно возразили, мол, вот если хотя бы какой-нибудь Наполеон, а безымянные им и вовсе без надобности. Тут Доморощенный принялся горячо и сбивчиво убеждать, что с утра он Пруст, а к вечеру ван Гог. И это возымело действие – машину выслали.

Лишь Марсель Пруст долго еще рылся по карманам в поисках утраченного имени…

***
Как-то утром Тамара Борисовна Кудыкиногорова проснулась рано – еще до третьих петухов – и вознамерилась навестить свою сестру Анфису Георгиевну Кукуеву. А жила сестрица далековато, вот и умыслила Тамара Борисовна ехать на трамвае.

После, правда, передумала, решила, что пешком будет лучше: свежий воздух и прогулки полезны. Но на трамвае все-таки быстрее, да и ноги не заболят. Сподручней все-таки на трамвае.

Нет, наверное, пешком. Пожалуй, что на трамвае. Как ни крути, пешком для организьмы полезней. Хочешь-не хочешь, трамваем скорее доберешься, и ничего, что колеса на поворотах скрипят.

Пешком или на трамвае?! В вагоне или на своих двоих!? Тем временем за раздумьями наступили сумерки. И подумала Тамара Борисовна, что поздно уже к сестре собираться, да и голова от дум стала тяжелой, как мешок с металлоломом.

- Завтра лучше поеду, - решила Кудыкиногорова  и полезла спать на высокую перину.